ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Мамочка, меня сейчас опять вырвет, — простонала Софи, когда они с Жаннин вышли из машины на повороте подъездной дороги к Эйр-Крик.

На улице холодало. До Дня благодарения осталась всего лишь неделя; деревья были голыми, и имение начинало обретать серый, зимний вид.

— Ты можешь идти быстрее, дорогая? — спросила ее Жаннин. — Сможешь дотерпеть до ванной?

— Я не знаю.

Он исчез за углом коттеджа, а Жаннин присела с Софи на ступеньку. Она обняла дрожащую дочурку, и Софи положила голову ей на грудь.

— Мамочка, я слишком больна, — еле слышно сказала она.

— Я знаю, милая, — успокаивала ее Жаннин, размышляя над словами Софи.

Слишком больна для чего, задавалась она вопросом. Слишком больна, чтобы бегать, играть и ходить в школу, как другие семилетние дети? Слишком больна, чтобы сидеть здесь на холоде? Слишком больна, чтобы жить дальше? Именно это сказал Жаннин врач тем утром.

— У нее больше нет времени, — заявил он. — Сделайте ее жизнь настолько наполненной, насколько сможете.

Лукас появился из-за другого угла коттеджа и присел перед ними на корточки.

— Положение достаточно серьезно, — сказал он. — В особняке есть запасной ключ?

— Да, но моих родителей сейчас нет, а они всегда запирают дом, когда уезжают.

Было ли глупо с ее стороны говорить ему, что родителей нет дома? Поблизости, кажется, никого не было, кроме них троих, а один из них демонстрировал повышенный интерес к маленьким девочкам.

— Я смогу зайти через боковую дверь, но для этого мне придется выбить стекло, — сказал он. — Впрочем, я смогу завтра вставить вам новое. Мне просто понадобится взять новое стекло.

Щекой Жаннин почувствовала, как ото лба Софи поднимается жар.

— Да, пожалуйста, если вам не сложно, — попросила она.

Он опять пошел за угол дома. Вскоре они услышали резкий звук бьющегося стекла, за которым послышался звон ударившихся о линолеум в кухне осколков. Спустя мгновение входная дверь открылась и Лукас появился на пороге.

— Дело сделано, — сказал он. — Входите, а я уберу стекло.

Жаннин помогла Софи встать на ноги, потом потянулась за ведром.

— Оставьте его, — бросил Лукас. — Я займусь им позже.

— О нет, я не хочу, чтобы вам пришлось…

— Оставьте его, Жаннин, — повторил он. — Это не проблема. Помогите Софи.

Впервые он назвал ее по имени, и она подумала, что ей следовало бы рассердиться за такую фривольность. Но вместо этого она вдруг поняла, что ей нравится такая близость между ними. Ей захотелось, чтобы он еще раз произнес ее имя.

Она ввела Софи в дом.

— Я помогу тебе лечь в постель, — проговорила она, ведя ее по коридору.

Она взглянула на Лукаса, который пристально смотрел на Софи, но в этом взгляде было только беспокойство, ничего более. Ей следовало поблагодарить его и проводить до дверей, но ей почему-то не хотелось его отпускать.

— Не хотите ли немного лимонада или чая со льдом? — предложила она.

— Было бы здорово выпить просто немного холодной воды, — улыбнулся Лукас.

— В холодильнике стоит кувшин. Угощайтесь. Я вернусь через несколько минут.

Софи упала на свою раскладную кровать и моментально уснула. Жаннин посидела с ней немного. В вечернем свете веки Софи казались полупрозрачными; Жаннин практически видела сквозь них голубые глаза. Кожа на лице Софи, с веснушками на носу и на изможденных впадинах на щеках, тоже была полупрозрачной, как будто Софи постепенно становилась невидимой, таяла. И прежде чем уйти, Жаннин развернула легкое покрывало, лежавшее у изножья кровати, и прикрыла им дочь.

Она нашла Лукаса в кухне облокотившимся о старую, выложенную кафелем кораллового цвета стойку, со стаканом воды в руке.

— Я налил вам лимонада, — кивнул он в сторону стакана на столе.

— Спасибо.

На самом деле у нее не было настроения пить лимонад, но он вдруг показался ей очень вкусным, и она глотнула.

— У вас есть веник? — спросил он. — Мне нужно собрать разбитое стекло с пола. И я могу закрыть окно в двери картоном и скотчем, чтобы холод не проникал сюда.

Жаннин посмотрела на стекло на полу и на разбитое окно. Он и так уже достаточно сделал.

— Я уберу это позже, спасибо, — сказала она. — Давайте посидим в гостиной, пока вы допиваете воду.

Он прошел за ней в маленькую квадратную гостиную.

— Мне было интересно, как здесь все внутри, — произнес он, опускаясь на диван. — Это когда-то было жилищем рабов, не так ли?

Она кивнула, садясь в кожаное кресло.

— Да, двадцать человек жили здесь одновременно. Можете себе представить, каково это?

— Я читал немного об Эйр-Крик перед тем, как начал работать здесь, — сказал он. — Разве здесь, в коттедже, не появляется призрак?

— Не в коттедже, — ответила Жаннин. — Предполагается, что она в лесу, неподалеку, ищет свою маленькую девочку. Женщину звали Орла. Какой-то другой рабовладелец захотел, чтобы ее маленькая девочка работала на него, а Ангус Кэмпбелл, владелец Эйр-Крик, пообещал Орле, что не будет разбивать ее семью. Но однажды ночью девочка исчезла. Он, конечно, продал ее тому человеку, но сказал Орле, что понятия не имеет, что случилось с девочкой. Орла, по-видимому, сошла с ума тогда, говорила сама с собой и каждую ночь бродила по лесу в поисках своей дочери. Ее можно иногда там услышать, плачущую.

— Вы верите в эту историю?

— О, я верю, что все так и было, — сказала она. — Это исторический факт. Но я, конечно, не верю, что призрак Орлы бродит по лесу. Впрочем, я слышала звук, который приписывают ей; он действительно странный и жутковатый, но я все же уверена, что это просто опоссум или какое-нибудь другое ночное животное. Этот звук в основном можно услышать летом поздно вечером, когда пытаешься уснуть. Софи немного пугается, услышав его.

Лукас посмотрел на свою воду, болтая ее в стакане.

— Расскажите мне о Софи, — попросил он. — Ее болезнь… она очень серьезная, не так ли?

Это было скорее утверждением, нежели вопросом, и опять его голос был таким добрым, что она вдруг дала волю слезам, которые сдерживала ради Софи все утро. Он молчал, пока она плакала, опустив голову на руки. Наконец она подняла голову:

— Простите.

Он покачал головой:

— Не за что просить прощения.

Он смахнул травинку с голубого браслета на своем запястье.

— Вы можете об этом говорить? Вы можете рассказать мне, в чем ее проблема?

— Это почки. У нее редкая болезнь, которая так серьезно задевает только мальчиков, но она не пощадила и Софи. Патология развилась в ней, когда ей было три года, а сейчас все только ухудшается.

— Трансплантат помог бы?

— Я отдала ей свою почку, когда болезнь начала прогрессировать, но ее организм отверг ее.

Она кусала губу и смотрела в направлении кухни. Сквозь пустое отверстие в боковой двери она могла видеть теперь, как лес обступил коттедж со всех сторон.

— Она через столько прошла. Каждый вечер у нее диализ и…

— Брюшинный? — спросил он, удивив ее.

Большинство людей не знали, что диализ можно делать дома, используя мембрану в животе в качестве фильтра для крови.

— Да, — сказала она. — У нас есть аппарат тут, в спальне.

— И как у нее идут дела с таким лечением?

— Оно не помогает ей, — ответила она, и опять к горлу подступил комок. — Сегодня утром врач сказал мне, что они больше ничего не могут для нее сделать. Он сказал прямо, что, возможно, ей осталось жить менее года.

Лукас медленно покачал головой:

— Мне очень жаль, какая ужасная новость.

— Это была совсем не новость, — вздохнула Жаннин. — Лишь подтверждение того, что я знала; это должно было произойти, в случае если последний курс лечения, который она проходит, не изменит ход болезни. Теперь мне надо звонить ее отцу и сообщать об этом.

— Он очень близок с ней?

— Да. Он был гораздо лучшим отцом, чем мужем.

Она слегка улыбнулась, пожалев сразу, что критиковала Джо в присутствии этого незнакомца.

— Разве большинство болезней почек не наследственные? — спросил он.

— Некоторые из них да, но не все. Тот вид болезни, который у нее, обычно наследственный, но никто не болел этим в моей семье. Мы, на самом деле, мало знаем о корнях Джо, поскольку у него никогда не было связи с семьей его матери — она бросила его, когда он был еще маленьким. Его отец умер, но с его стороны ни у кого не было проблем с почками. — Она сделала глоток лимонада, но с трудом проглотила его, поэтому поставила стакан на стол. — Вообще-то я не думаю, что Софи унаследовала это.

— Почему вы так думаете? — удивился Лукас.

— Вы знаете о «болезни Персидского залива»? — спросила она.

— Ну, я знаю, что некоторые из солдат, воевавших в Персидском заливе, думают, что подхватили что-то, будучи там. Вы это имеете в виду?

— Да. И у некоторых из них рождаются дети с проблемами со здоровьем.

Лукас казался сбитым с толку.

— Я не уверен, что до конца вас понимаю. Отец Софи был военным? Он участвовал в «Буре в пустыне»?

Она покачала головой:

— Нет, это я воевала.

Он недоверчиво поднял брови.

— Вы шутите. В каком роде войск вы служили?

— В резерве армии, — сказала она. — Я управляла вертолетом в Персидском заливе.

— Ну, — улыбнулся он, — должен сказать, что я впечатлен.

— Ничего впечатляющего в этом нет, — сказала она. — Это было эгоистичным решением с моей стороны. Мне хотелось летать, а резерв казался мне простым путем осуществить это. Но мне приходилось долгое время быть вдалеке от Джо. И в конечном счете, — понизила она голос, — боюсь, это будет стоить моей дочери жизни.

— Вы хотите сказать… вы думаете, вы подхватили там что-то, из-за чего у Софи теперь проблемы с почками?

— Да. У меня самой нет никаких симптомов, но забеременела я Софи сразу же после того, как вернулась из залива. Так что это вполне возможно.

Он покачал головой:

— Нет, этот вариант не подходит. У тех детей уродства, а не почечная болезнь.

— Не только уродства. Я слышала о других болезнях, появляющихся у детей солдат, участвовавших в войне в заливе.

— Но болезни возникают у детей и по другим причинам.

Она вжалась в кресло, почувствовав, как погружается в депрессию.

— Хотелось бы мне вам верить, но я не верю. Я виню себя за то, что происходит с Софи. Мои родители обвиняют меня. А также Джо. Он никогда не говорит об этом, но…

Лукас встал с дивана и подошел к ней. Он сел на кожаную оттоманку перед ее креслом, сложив руки у нее на коленях, и посмотрел ей прямо в глаза.

— Не вас нужно винить, — сказал он.

Его глаза сузились и были очень серьезными, его голос был решительным, он взвешивал каждое слово, как будто было очень важно, чтобы она ему поверила.

— Вы не знаете, — устало произнесла она.

— Я знаю, — сказал он. — Я читал кое-что о «болезни Персидского залива», потому что один из моих друзей был там и заболел вскоре после того, как вернулся. Я думаю, он действительно подхватил там что-то, или же это было последствием прививки от сибирской язвы или же тех таблеток, которые давали им, чтобы защитить от нервно-паралитических веществ…

— Таблетки «пирайдостигмайн бромайд».

Она вспомнила те таблетки и головокружение, которое испытываешь после их приема.

— Не важно, — улыбнулся Лукас. — Но, делая для него исследование, я прочитал про детей, родившихся с различными патологиями. Ни у кого из них не было почечной болезни. А в вашем случае есть немалая вероятность того, что Софи могла унаследовать свою болезнь с отцовской стороны. Пропавшая мать. Не слишком-то много информации о его отце. Так почему же вы изводите этим себя? На ваших плечах и так достаточно тяжелая ноша, помимо этой вины.

Его слова казались вполне логичными, однако он не знал о центральной политике ее родителей и мужа: что бы ни делала Жаннин, все было неправильно.

— А как насчет экспериментальных курсов лечения для Софи? — спросил он. — Вы недалеко ушли от Национального института здоровья или Джона Хопкинса, не правда ли?

— Она сейчас проходит курс лечения в НИЗ, — ответила Жаннин. — Они испытывают новый, ужасно токсичный препарат, чтобы заблокировать накопление калия. Вот чем ее лечат и вот почему ее постоянно рвет. Сегодня я сказала врачу, что хочу прекратить этот курс лечения, и он согласился, что от него ей только хуже. Я не хочу, чтобы она провела последние несколько месяцев своей жизни постоянно болея. Чтобы ее постоянно рвало.

Она опять расплакалась и почему-то не удивилась, когда он прикоснулся к ней — легко, ненадолго.

— Я хочу, чтобы она могла получать хоть какое-то удовольствие в то время, которое ей осталось, — сказала она.

— Вы, безусловно, правы, — согласился он. — Но не отбрасывайте все возможности. Я верю в чудеса.

Она вытерла слезы с щек тыльной стороной руки и улыбнулась ему печально. Каким сюрпризом он оказался! Он был, несомненно, добрее, чем она ожидала, и гораздо умнее, чем она когда-либо могла предположить. И он был на ее стороне.

— Мне нужно вас кое о чем спросить, — сказала она.

Он поднял брови в ожидании.

— Это будет звучать грубо, но не думаю, что у меня есть силы сейчас придумывать, как лучше это сказать.

— Говорите, — подтолкнул он ее.

— Мои родители предупредили меня, чтобы я не разговаривала с вами и не позволяла Софи быть рядом с вами.

— Почему? — Он выглядел искренне удивленным.

— Папа сказал, что, когда вы впервые пришли, вы проявили… ну, вы показались чрезмерно заинтересованным тем фактом, что здесь живет маленькая девочка. И они сказали мне, что, когда вы видите Софи, вы пристально смотрите на нее. Это лишь плод их воображения?

Он улыбнулся и посмотрел на свои руки.

— Нет, это не плод их воображения, но я не думал, что это так заметно. Я понятия не имел, что кто-то думает, что я… — покачал он головой. — Это безумие. Я знал, что не нравлюсь вашим родителям. Они обращаются со мной так, будто я не лучше того удобрения, которое рассыпаю в саду. Я думал, это какой-то… классовый предрассудок. Садовник, занимающий низкое положение. Теперь я, по крайней мере, знаю почему.

— Так почему вы пристально смотрите на нее?

— У меня есть племянница такого же возраста, как Софи, — сказал он. — Маленькая девочка моей сестры. Она живет в Северной Пенсильвании, и я вижу ее только в отпуске. У меня нет своих детей, так что она, в каком-то смысле, заменяет мне моего собственного ребенка. Я обожаю ее. Ужасно балую ее. Когда ваш отец сказал, что в Эйр-Крик живет маленькая девочка, полагаю, мои глаза немного загорелись, — засмеялся он. — Впрочем, я быстро понял, что мы с Софи не будем приятелями, поскольку вы ее ко мне не подпускали. Я думал, что вы красивая ледышка. Теперь я знаю почему. Я также знаю, что вы что угодно, только не ледышка. У меня было совершенно неправильное представление о вас.

— Я полагаю, это касается нас обоих, — сказала она, прикоснувшись кончиками пальцев к его браслету. — Я прошу прощения.

— Извинения приняты.

— Что с вашим запястьем? — спросила она.

— Болевой синдром кисти.

— Вы все время носите этот браслет?

— Ага. Последние исследования показали, что если работаешь, играешь и спишь в браслете, тем лучше для тебя.

— Это из-за без конца повторяющихся движений.

— Ох, — вздохнул он, — я не знаю. Я полагаю, это из-за какого-то садоводческого занятия.

— Вы когда-нибудь были женаты?

Он улыбнулся.

— Двадцать вопросов, да?

Она кивнула. Жажда информации о нем вдруг овладела ею.

— Да, я был женат больше десяти лет, — ответил он. — Мы по-прежнему друзья. Она потрясающая женщина.

— А почему вы разошлись?

— Мы слишком рано поженились, — глубоко вздохнул он. — Нам обоим было по двадцать лет. Нам нужно было еще повзрослеть, и когда мы наконец все-таки выросли, то обнаружили, что у нас очень мало общего. Она была, психологом, а я все время крутился возле растений. Ей хотелось иметь хороший дом, который она могла бы украшать, а я хотел жить на дереве.

Жаннин рассмеялась.

— Где она живет?

— В Пенсильвании. Она звонит время от времени, или я звоню ей. Мы переписываемся по электронной почте. Она опять вышла замуж пару лет тому назад, и, к счастью, ее новый муж понимает нашу дружбу.

— Вам очень повезло, — сказала она.

— Да, так и есть. А как насчет отца Софи? Джо, не так ли? Вы все еще дружите?

— Только когда речь идет о Софи, — сказала она. Трудно было объяснить ее взаимоотношения с Джо. — Он по-прежнему очень близок с моими родителями, поскольку своих родителей у него нет. И они просто в восторге от него. Они все еще называют его моим мужем. Я думаю, они винят меня за наш развод, даже несмотря на то, что у него был роман на стороне. Впрочем, они этого не знают.

— Ой, — вырвалось у Лукаса.

Она никому не говорила, за исключением двух самых близких подружек, о романе Джо. Она позволила родителям думать, что ее решение положить конец их браку было еще одним импульсивным, эгоистичным поступком с ее стороны. Джо умолял ее не отравлять правдой их чувства к нему.

Она посмотрела вверх, на потолок.

— Я поверить не могу, что так много вам рассказываю, — сказала она.

— Вы не обязаны это делать.

— Я хочу.

И она рассказала ему о своей беременности в школе и о вынужденном браке с Джо, о путешествии на байдарках и о мертвом мальчике, который родился у нее.

— Ладно, — сказал он. — Ну, проявили вы некоторую недальновидность, когда вам было восемнадцать. Так большинству детей присуща эта недальновидность! И вы все еще вините себя за это, все эти годы?

— Вы всегда и всех так поддерживаете? — спросила она.

— Только тех, кто этого заслуживает, — возразил он.

Ее взгляд привлекло что-то происходящее на подъездной дороге, возле особняка. Она встала и сквозь голые деревья увидела, как машина ее отца заехала в гараж.

— Мои родители вернулись домой, — сообщила она.

Лукас тоже поднялся.

— Тогда мне лучше вернуться к работе, — сказал он. — Завтра я вставлю стекло в вашу дверь.

Она поняла, что не хочет, чтобы он уходил, но она также не хотела, чтобы родители обнаружили его здесь.

— Спасибо за помощь и за то, что выслушали меня. И за поддержку, — сказала она, провожая его до двери. Она посмотрела в сторону коридора, ведущего в комнату Софи. — Впрочем, я, к сожалению, не верю в чудеса.

Он сделал шаг на крыльцо, затем повернулся, чтобы взглянуть на нее, на его лице была легкая улыбка.

— Я говорю не о религиозных чудесах, — сказал он. — Я не говорю о знаке с небес. Я говорю о чудесах, создаваемых руками человека. Я считаю, люди могут сделать все, к чему прилагают усилия, и где-то прямо сейчас какой-то ученый пытается придумать способ помочь Софи и другим таким же детям, как она. И возможно, у него — или у нее — это получится. Все, о чем я хочу сказать, — это что вам нужно быть открытой для такой возможности. Не переставайте надеяться.

Она кивнула.

— Я постараюсь, — пообещала она. — Спасибо.

Она смотрела, как он взял ведро и пошел к особняку, где включил воду и открыл шланг. Затем она пошла в комнату Софи, проверить, как она там. Софи по-прежнему крепко спала, и Жаннин наблюдала за ней несколько минут, чтобы убедиться, что она дышит. Как часто она делала это в последние дни! Каждую ночь она по нескольку раз вставала, просто чтобы убедиться, что Софи все еще с ней.

Вернувшись в гостиную, она свернулась калачиком в уголке дивана, повернувшись так, чтобы смотреть в окно. Она наблюдала, как Лукас заворачивал один из кустов возле дороги в джутовую мешочную ткань. Он выглядел таким же, как обычно с этого расстояния, однако теперь она смотрела на него другими глазами.

Ее колени были прижаты к груди, и желание, которое это простое ощущение разбудило в ней, застало ее врасплох. Она уже давно отказалась от сексуальной части себя. Так много времени прошло с тех пор, как она чувствовала сексуальное влечение к мужчине, что она убедила себя, что не хочет этого вовсе, не нуждается в этом. Она жила эти последние три года ради Софи. Ее тело было не чем иным, как инструментом, чтобы заботиться о дочке.

И вдруг сейчас, почти виновато, она почувствовала, как жизнь возвращается в это механическое тело. Она представила Лукаса тут, на диване, рядом с собой, с улыбкой в бледных глазах, согревающей ее. Он целовал бы ее, обнимал. Он положил бы ее на диван и сам бы лег рядом с ней, прикасаясь к ней нежно, так, как он прикасался совсем недавно к ее руке. Фантазия была бурной и незванной, а оттого восхитительной, и она поразила ее, когда вдруг дошла до ее сознания. Она ведь больше не была фантазером — мечты лишь мешали справляться с реальностью.

Завтра он придет вставить стекло, и ей нужно быть тут, когда он придет. У нее было ощущение, что Лукас может сделать ее фантазию реальной. Он уже дал ей надежду.