"Маршал Жуков. Опала" - читать интересную книгу автора (Карпов Владимир Васильевич)

Эйзенхауэр — гость Жукова

Однажды, во время перерыва в работе Потсдамской конференции, Сталин сказал Жукову:

— Я уже вам говорил, что хотел бы поближе познакомиться с Эйзенхауэром. Пригласите его в Москву. Как вы думаете, когда удобнее это сделать?

— Мне кажется, — ответил маршал, — есть хороший предлог, пригласим его на парад физкультурников 12 августа.

— Очень хорошо. Мы пошлем в Вашингтон официальное приглашение, но укажем, что Эйзенхауэр будет вашим гостем…

Жуков прилетел в Москву вместе с Эйзенхауэром на его личном самолете. Гости поселились в американском посольстве. Их было пятеро: Эйзенхауэр, генерал Клей, генерал Дейвис, сын Эйзенхауэра, Джон (в качестве адъютанта) и сержант Драй, ординарец, телохранитель, камердинер, во всех этих должностях он прошел с генералом всю войну.

Дальше, мне кажется, читателям будет интересно познакомиться с впечатлениями о поездке, написанными самим Эйзенхауэром.

«Как только мы заняли секцию, предназначенную для американского посла и прибывших с ним лиц, к нам подошел генерал Антонов, чтобы сообщить, что генералиссимус Сталин приглашает меня к себе на трибуну Мавзолея, если, конечно, я пожелаю. Поскольку я был вместе с американским послом, престиж которого как представителя президента имел важное значение, то у меня появились сомнения, уместно ли мне оставить посла, чтобы самому идти к генералиссимусу. Необходимость обо всем говорить через переводчика лишала меня всякой возможности расспросить у генерала Антонова сугубо конфиденциально относительного этого предложения, и я сразу заколебался. Однако он избавил меня от дальнейшего замешательства, сообщив остальную часть приглашения Сталина, которая гласила: генералиссимус говорит, что если захотите подняться на трибуну Мавзолея к нему, то он приглашает еще двух ваших коллег. Я обернулся к послу, чтобы быстро с ним посоветоваться. Он сказал, что приглашение беспрецедентное, насколько ему известно, никогда еще ни одного иностранца не приглашали на трибуну Мавзолея. Поэтому, понимая, что этим приглашением нам оказана особая честь, я быстро ответил генералу Антонову, что очень рад приглашению и что я хотел бы, чтобы вместе со мной пошли посол и глава американской военной миссии в Москве генерал—майор Джон Дин. Я считал, что если уж речь идет о каком—то местном престиже, то для посла и его помощника это было бы наиболее полезным.

Пять часов стояли мы на трибуне Мавзолея, пока продолжалось спортивное представление. Никто из нас никогда не видел даже отдаленно похожего на это зрелище. Спортсмены—исполнители были одеты в яркие костюмы, и тысячи этих людей исполняли движения в едином ритме. Народные танцы, акробатические номера и гимнастические упражнения исполнялись с безупречной точностью и, очевидно, с огромнейшим энтузиазмом. Оркестр, как утверждали, состоял из тысячи музыкантов и непрерывно играл в течение всего пятичасового представления.

Генералиссимус не обнаруживал никаких признаков усталости. Наоборот, казалось, он наслаждался каждой минутой представления. Он пригласил меня встать рядом с ним, и с помощью переводчика мы разговаривали с перерывами в течение всего спортивного представления.

Сталин проявил большой интерес к промышленным, научным и экономическим достижениям Америки. Он несколько раз повторял, что для России и США важно оставаться друзьями. «Имеется много направлений, — сказал он, — по которым мы нуждаемся в американской помощи. Наша огромная задача заключается в том, чтобы поднять уровень жизни русского народа, серьезно пострадавшего от войны. Мы должны узнать все о ваших научных достижениях в сельском хозяйстве. Мы должны также воспользоваться вашими специалистами, чтобы они помогли нам решить наши проблемы в области машиностроения и строительства. Мы знаем, что мы отстаем в этих вопросах, и знаем, что вы можете помочь нам». Эту мысль он сохранял в ходе всей беседы, в то время как я ожидал, что он ограничится просто выражением общих фраз о желательности сотрудничества».

…Мне хочется привести некоторые детали о том параде потому, что я был его участником. По решению его организаторов, поскольку это был первый спортивный праздник после одержанной победы, открыть его представлялась честь колонне Героев Советского Союза — бывших спортсменов. Я, как чемпион Средней Азии по боксу в среднем весе (я это звание выиграл в Ташкентском цирке в конце 1940 года) и как Герой, был включен в этот, как его называли «Батальон героев». Нас поселили в общежитии Политической академии на Пироговской улице по 2–3 человека в комнате. Одели в специально сшитые белые костюмы, белые фуражки и полуботинки. В Советской Армии такая форма одежды не предусмотрена и Нарком Обороны Сталин разрешил нас так одеть, в порядке исключения.

Какой же это был красавец батальон!

Все, как один, — молодец к молодцу — не старше тридцати, спортсмены, отлично сложены, да еще вышколенные строевой выправкой. У каждого орденов и медалей полная грудь и маленьким солнышком горит Золотая Звезда (а у некоторых и по две!).

Мы несколько раз тренировались на Красной площади, ночью, когда москвичи спали. Колонны сходились к 24.00 и часов до трех несколько раз проходили мимо Мавзолея, отрабатывая дистанции, равнение и прочие строевые премудрости. Работа, прямо скажем, не из приятных. Особенно, когда томишься от безделия: мимо трибуны проходишь за минуту, а потом возвращаешься на исходное положение и ждешь, пока пройдут и вернутся все колонны. А это весь парад — больше часа.

На второй тренировке я заметил, что колонна наша после первого прохождения словно растаяла. Герои и раньше уходили в соседние колонны, там было много красивых девушек. Но на этот раз наших белых голубей в поле зрения не было. Вскоре я их нашел и присоединился к общей компании. Дело в том, что наше исходное положение было около гостиницы «Москва», а в ней работал до 6 утра огромный ресторан. Вот наши герои, обнаружив такое удобное место, сразу после прохождения, разместились за столиками, а как приходило время следующей маршировки, говорили официантам:

— Ничего не убирайте, мы скоро вернемся.

И через 15–20 минут пиршество продолжалось. К последнему проходу мимо трибуны держать равнение было совсем трудно. Начальник физподготовки Советской Армии, ответственный за подготовку этой военной колонны в гражданском параде, генерал Тарасов не мог понять, что происходит — чем больше тренируются, тем хуже ходят? Потом, узнав, в чем дело, очень добродушно смеялся над находчивостью белых голубей. Генерал понимал — строгости по отношению к ним недопустимы. Это были герои, уважение к ним величайшее. Он по—хорошему, по—приятельски просил:

— Ребята, не набирайтесь до последнего прохождения. Прошагайте, а потом уж гуляйте от души.

Мы не подвели генерала, во время парада прошли отлично. Не знаю, обратил ли на нас внимание Эйзенхауэр, мы его на трибуне видели, но он о нас в своих мемуарах не упоминает. Обидно!

Далее Эйзенхауэр вспоминает: «Вершиной всех событий, связанных с нашим пребыванием в Москве, стал обед в Кремле. В сверкающем огнями зале находилось множество маршалов Красной Армии и ряд работников министерства иностранных дел, которые выполняли роль переводчиков. Из моей группы здесь присутствовали офицеры, а также посол и генерал Дин. Было провозглашено множество тостов, и каждый из них отражал дух сотрудничества и совместной работы, какая постепенно сложилась в ходе войны. После обеда состоялся просмотр фильма, посвященного операциям русских по взятию Берлина. Как объяснил мне переводчик, в Берлинском сражении участвовали двадцать две дивизии и огромное количество артиллерии. Я заинтересовался фильмом, и генералиссимус с готовностью заметил, что даст мне копию фильма. Я сказал, что хотелось бы иметь также и его фотографию, и он ничего этого не забыл. Буквально через несколько дней я получил в Берлине полную копию фильма и фотографию генералиссимуса с его дарственной надписью».

Жуков предложил гостю не ограничивать визит Москвой, выбрать любые другие города вплоть до Владивостока. Эйзенхауэр выбрал Ленинград, о котором много слыхал в годы войны.

Накануне отъезда посол США Гарриман устроил прием в честь высокого гостя. Прием был в полном разгаре, когда посол подошел к Эйзенхауэру и сказал, что ждет очень важное известие, поэтому отлучится в МИД, но просит генерала задержать гостей, чтобы они не разошлись.

Эйзенхауэр признается: Это оказалось довольно трудным делом, так как посол задержался в министерстве иностранных дел значительно дольше, чем предполагалось. Однако призвав на помощь американских друзей, одни из которых провозглашали все новые и новые тосты, а другие даже стали подхватывать мелодии игравшего оркестра, нам все же удалось удержать основную часть гостей до возвращения Гарримана.

Он вышел на середину комнаты и громко объявил о капитуляции Японии, что вызвало радостные возгласы одобрения со стороны всех присутствовавших.

Мужество и стойкость ленинградцев поразили Эйзенхауэра. «Все мы были поражены тем фактом, что, говоря о потерях ленинградцев, каждый гражданин произносил это с гордостью и удовлетворением в голосе».

С большим теплом и отеческой гордостью Эйзенхауэр вспоминает общение своего сына с маршалом Жуковым.

«Во время завтрака в Ленинграде, когда произносили тосты, маршал Жуков попросил моего сына, до сих пор остававшегося в стороне, предложить свой тост. Позднее Джон говорил мне, что во время визита он больше всего боялся именно этого момента. Он встал и, сделав предварительное вступление, сказал, что, как молодой лейтенант, не привык находиться в кругу таких выдающихся военачальников и руководителей, а затем произнес: «Я нахожусь в России уже несколько дней и услышал много тостов. В этих тостах говорилось о мужестве и заслугах каждого союзного руководителя, каждого выдающегося маршала, генерала, адмирала и авиационного командующего. Я хочу провозгласить тост в честь самого важного русского человека во второй мировой войне. Джентльмены, я предлагаю выпить вместе со мной за рядового солдата великой Красной Армии!»

Его тост был встречен с большим энтузиазмом и выкриками одобрения, чем любой другой из множества тостов, которые я слышал за дни пребывания в России. Особенно доволен остался маршал Жуков. Он сказал мне: мы с ним, должно быть, стареем, если нам пришлось ждать, пока молодой лейтенант не напомнит нам, кто в действительности выиграл войну».

Из Ленинграда в Берлин Жуков вернулся вместе с Эйзенхауэром на его самолете. Вполне естественно после такого визита последовало приглашение Жукову.

Позвонил Молотов:

— Получено приглашение для вас от американского правительства посетить Соединенные Штаты. Товарищ Сталин считает полезным подобный визит. Как ваше мнение?

Жуков, конечно же, согласился.

Перед отъездом Эйзенхауэра в Штаты; на должность начальника Генерального штаба, он встретился с Жуковым на приеме в Берлине, в честь праздника 7 ноября 1945 года. Это последнее свидание в Берлине свидетельствует о том, что два высоких военачальника взаимно испытывали симпатию и дружеское расположение. Вот убедительное тому подтверждение из книги Эйзенхауэра:

«Когда я прибыл, маршал Жуков со своей женой и несколькими старшими помощниками стоял в центре зала, принимая гостей. Он приветствовал меня и затем быстро покинул центр зала. Маршал взял свою жену под руку и мы втроем уединились в уютной комнате, где был накрыт стол с самой изысканной закуской. В разговоре прошло два часа».

Ох, дорого обойдется Жукову это уединение, подозрительный Сталин, которому в тот же вечер об этом уединении донесли, такие вещи запоминал надолго.

Я обещал писать о Жукове не только лицеприятные слова, вот случай, когда можно сказать о не очень тактичном поведении маршала по отношению к празднику и гостям, которых он встречал и большинство которых были фронтовые соратники. Всех бросил и уединился с одним. Скажем прямо, не совсем прилично так поступать, если даже тот единственный собеседник Эйзенхауэр. Не попахивает ли это пренебрежением к подчиненным? Нехороший симптом. К сожалению, это заболевание будет прогрессировать, за что маршал будет неоднократно бит нещадно. Разумеется, эта его новая черта будет преувеличена критикующими во много раз. Но так уж люди устроены — им только дай повод. И еще одна короткая, но очень важная цитатка из мемуаров Эйзенхауэра:

«После моего возвращения в Соединенные Штаты мы с маршалом продолжали переписываться в привычном для нас дружеском тоне до апреля 1946 года».

Почему до апреля? Потому что не только отношения Жукова и Эйзенхауэра обретают новые качества, мир раскалывался на два военных союза. В Пентагоне разрабатывались планы внезапного атомного удара по Советскому Союзу, по своей новой должности Эйзенхауэр имел к этому прямое отношение.

Мне кажется по этой причине Эйзенхауэр прекратил переписку с Жуковым. Он не скрывал своего восхищения полководческим искусством Жукова, говорил открыто о своей дружбе с ним.

Но явно не хотел быть криводушным в своих отношениях с маршалом, которого искренне уважал. Он, видимо, не считал, возможным, разрабатывая план войны против Советского Союза, писать лживые письма, поэтому «переписка прервалась».

Так недавние союзники и друзья оказались разделенными невидимой линией фронта.