"Самки" - читать интересную книгу автора (Анохин Сергей)21 августа 2000 года Эдик Самарин – ОтверткаМелкий дождь, зарядивший с самого утра, заполнял воздух, забивался под одежду, лизал по лицу. И оседал, словно серебряный саван, на спине маленькой женщины, согнувшейся на корточках в нескольких шагах от сломанной скамейки, заляпанной комьями грязи. Пять минут назад она нетвердым шагом спустилась с каменного крыльца наркологической больницы, пошла к скамейке, но не успела добраться. Ее скрутило раньше, и она едва не упала, крепко обвив себя непослушными руками. Эдик уже решил уходить – ясно было, что назначенная с «источником» встреча обломилась. Но почему-то он ждал, когда подойдут к этой женщине. Не его вопрос, но что-то не давало уйти. Шли минуты. Она уже опиралась о землю руками, наклоняла голову, черная потертая сумка шлепнулась в лужу. Спутанные темно-русые волосы свесились на лицо. И Эдик пошел к ней: – Вам плохо? – Ничего-ничего! Я сейчас… Не беспокойтесь. С усилием она посмотрела вверх. Страшные чёрные круги вокруг глаз, искусанные в кровь губы. И вдруг – неожиданно светлая, знакомая улыбка, как будто знак судьбы. – Эдик? – Это ты, Маша?! Да, это была она – самая жизнерадостная и бесшабашная студентка журналистского факультета. Халявщица, прогульщица, отвязная разгильдяйка, умудрявшаяся каким-то непостижимым образом не только вполне успешно переходить с курса на курс, но и печататься в самых престижных и читаемых по тем временам изданиях. Друзей на курсе, да и во всем университете у нее не было – жизнь протекала где-то за его пределами. Но в те редкие моменты, когда Маша Смирнова появлялась на лекциях, семинарах или экзаменах, ее внимания, сочувствия удостаивался любой, кому требовалась помощь или поддержка, если спрашивали совета – советовала, чем могла – помогала, никому ничего не навязывала и не ждала ничего от других. А на последнем курсе совершенно неожиданно для всех выскочила замуж за самого талантливого и подающего большие надежды аспиранта кафедры системного программирования. Маша любила жизнь. Ту, что есть сейчас. Она тянулась к будущему. Но была равнодушна к прошлому, ничего в нем не жалела и памяти особой ни о чем не хранила. Поэтому, узнав, что Эдик теперь не журналист-аналитик, а практик нового русского корпоративизма, не заместитель самого главного редактора самого крупного российского издания, а просто Отвертка, и что сама Мария теперь станет еще и Марей – она, в отличие от других старых знакомых Эдика, нисколько не шокировалась. Важно, что с ней был он. Что они были вместе. «Столько лет… Столько лет… Прости, я сейчас закричу». Она не знала точно, были ли это мысли про себя либо вслух. – Ты правда дружишь с бандитами? – лишь негромко спросила она, чуть расширив вылупленные глаза. – Да. Но не надо нас так называть. – Не буду, – пообещала новонареченная Маря и побежала на кухню, где в проржавевшей кастрюле булькал кипяток для чая. Эдик остался в углу на лежаке. Его не огорчало отсутствие в единственной комнате кровати, дивана, кресла, стола или хотя бы двух-трех стульев. Он точно знал – скоро все будет иначе. Эта комната преобразится не столько в мебели, сколько в самом главном. В ауре, в токах воздуха, в духе тех, кто здесь живет, в глубинном строе их жизни. Как бывает со всеми, кого захватывает и взметает вправо-вперед-вверх магнетическая мощь коллектива. Тяжело было от другого – Маша была настолько худа, что приходилось упорно смотреть только на ее поразительное лучистое лицо, с которого все эти часы не сходила улыбка безумного счастья. – Ангел из дымки туманной… – тихо и безотчетно проговорил он, вытягиваясь на лежаке. – Чего-чего? – напряглась вбежавшая Маша. Будь на ее месте кто угодно, Эдик бы промолчал. Но за эти часы он откуда-то узнал: она поймет все. Ангел из дымки туманной… – Я за больной. – За которой? – Я за детдомовской Анной. – И что? – Маша заговорщицки нагнулась к Эдику, ловко удерживая чашки. – Давай никогда не будем тебя Анной называть. – И давай не будем. Я же Маря! – Но есть проблема. Ты очень худая Маря. – Так поправим, милый. Месяц, два – и я превращусь в хомяка! Она быстро на аккуратно поставила чашки. В руки ей откуда-то залетела синеватая тряпица. – Тебе должны нравиться женщины в косынках! – Ага! А еще… – А еще интересно, когда я без носков! Я ведь уже заметила! Вот так! Она стянула с себя домашние брюки вместе с носками и кувырнулась на Эдика. Тот неловко подхватил ее, сминая белье на лежаке. Проснулись одновременно, часа через три, в глухой тьме, всегда так заряжавшей Эдика. – Маря, ты наша. Ты встаешь на нашу дорогу. Давай решать, как мы будем жить. «Пусть она решит быть с нами… Упаси меня от стремления направлять дела каждого… Но пусть она так решит!..» – Я твоя, а не ваша, – закуривая, сказала Маша. – А дорога – значит, дорога. – Маречка, так у нас не бывает. – У вас так не бывает? У нас так не бывает… У нас… Ладно. Ваша. Но только потому, что твоя. – Маря… Не могу объяснить, почему я так думаю… Но… Мы сделаны друг для друга, Маря!.. – Ты не можешь, а я все понимаю. Да. Друг для друга. А если бывает прошлая жизнь, то в ней мы были братом и сестрой. Как-то вдруг это стало ясно. Но и сама не пойму, как так вышло, что узналась только сегодня. Отвертка молчал. В глубине души он верил в чудеса – не верил только, что чудо придет к нему. И теперь не знал, кого и как за это благодарить. – А кто вы? – вдруг спросила Маря, весело взглянув в глаза Эдику. – Как вы называетесь? Он ждал этого вопроса. И ответил. Медленно, но четко: – Аварийщики. Маря снова вылупила глазки: – Ну-у?.. Аварийщики… Даже я слышала. Читала недавно. «Беспредел на дорогах»! – Она на мгновение осеклась, но продолжила в темпе скороговорки: – Однако ведь там… – Да, – твердо сказал Эдик. – И то, что пишут?.. – В общем, правда, Маря. Это и есть мое подразделение. Все это делаем мы. Он напряженно ждал. – Может быть, – после долгого молчания сказала она, – если дело правильное, оно того стоит. Я к этому пока не привыкла, но верю тебе, что и так надо. – Верю… Вера… Верность! Вот что главное, Маря. У нас – так. Они обнялись снова. – Маря, но почему мы не были так в универе? Не любили друг друга? – Не знаю, милый. Может, любили уже? Не знали только. Иначе не случилось бы сегодня. Я живу с этого дня потому, что появился ты. – Может, и я потому, что ты? – Может. – Но обидно, что время потеряли. Ты прикинь, сколько бы мы навертели. – А ты прикинь, сколько теперь навертим! Эдик поражался себе, насколько ему легко говорить о таком. Как никогда. Нигде. Ни с кем. – Маря, я тоже твой. Наш – и значит, твой… А у тебя хороший дом… – Да? Ага! – Это незасвеченная хаза. Здесь можно кое-что складировать. – А зачем здесь что-то складировать? – Надо, Маря. Потом поймешь. Послезавтра с утра я завезу сюда незарегистрированный ствол, два левых автономера… Скоро ты познакомишься с нашими. Предупреждаю: не все тебе сразу понравятся… Ладно, потом я еще расскажу, да, впрочем, сама увидишь… Ты не против? – Я – за. Потом. А сейчас… – Она сунула руку под укрывавшую Эдика простыню. – Маречка, через минуту. Он протянул руку к брошенной на пол рубашке, вытащил из нагрудного кармана пачку купюр, не считая – все равно больше с собой не было, – положил на подоконник. – Доживешь до завтра? – Это как проститутке за визит? – хихикнула Маша. – Ну зачем так? Мы же теперь семья. Ты наша. Ты моя сестра. – Я твоя… Через полчаса они молча лежали, крепко вжавшись друг в друга. Еще через десять минут Эдик наконец решился спросить, как дела. Маша очень не хотела рассказывать, но Отвертка очень хотел знать. Талантливый и перспективный программист Саша оказался обычным наркоманом. Когда они поженились, он еще был в так называемой «розовой» стадии, и ему казалось, что он открыл чудесную вещь. Одна доза полностью меняла окружающий мир, все проблемы решались сами собой. Он был лучше всех, и ему было лучше всех. А главное, он был уверен, что полностью контролирует ситуацию: хочет – колется, хочет – нет. Вот пройдет защита, закончатся волнения, предложат работу в Силиконовой долине (в этом у него сомнений не было), тогда сразу и завяжет. Но защита прошла, а колоться хотелось снова и снова, тем более что в светлый силиконовый рай почему-то никто не звал. На все Машины попытки не то что объяснить, чем это может закончиться, а просто поговорить, Саша лишь пожимал плечами: «Ты просто не въезжаешь, я сильнее героина, могу бросить в любой момент». Но после первой попытки бросить, естественно, была ломка, и Саша навсегда забыл о своей «силе». Ну а дальше – сплошная классика. Сначала возросла доза, потом началась хроническая нехватка денег, поскольку обиженный на весь мир Саша, разумеется, посчитал ниже своего достоинства работать в вычислительном центре и тем более «гнуть спину на малограмотного коммерса», а даже самые большие Машины гонорары за статьи не покрывали увеличивающихся запросов. Уходить? Даже не попытавшись ему ничем помочь? Не для Маши. Даже если б она не любила его – а она любила – не смогла бы оставить. Даже понимая, что он фактически уже умер. Даже зная, что, оставаясь с ним, она разрушает и свою жизнь, и так уже превратившуюся для нее в нескончаемый и безрезультатный ряд попыток спасти любимого. Или нет: через несколько лет уже не любимого, а совершенно чужого человека, с которым делила только крышу. Ведь для него мир сузился до схемы: «поставиться – найти денег – поставиться». Ему никто не был нужен, он никому не доверял, ради денег готов был обманывать, предавать, убивать. Единственное, чего боялся, – это остаться без дозы. Наркотики называл «хлебом». И если раньше сообщение о смерти знакомого от передозировки вызывало чувство страха, то теперь с завистью говорил: «И где это он такой порох достал? Мне б такого». И наконец, тоже достал. Вчера. А потом наступили странные, ни на что не похожие дни и ночи. Каждый вечер он звонил ей еще из машины и уже через неделю перестал удивляться, увидев на темной клетке настежь распахнутую дверь. Маша в длинной домашней футболке стояла на пороге, освещая лестницу своей лучистой улыбкой. Непослушные русые волосы перевязаны зеленой лентой, руки протянуты вперед. И каждый вечер Эдик опускался перед ней на ковер. Губы касались ее колен, медленно скользили вниз, к обнаженным стопам. Накрывал голову футболкой, сквозь ткань ощущал ее руки, гладящие нечесаные волосы. – Маречка, ты не худеешь? – Ну что ты, милый! Смотри, какой у меня барабанчик, прямо беременная! Во как отожралась! – Маря, маленькая-худенькая… Он не узнавал себя здесь, и даже боялся этого состояния, но его безумно тянуло к таким первым минутам, когда приходилось закрывать глаза, чтобы не огорчать ее своими непросохшими ресницами. Как только он ее видел наедине, как-то заостряло, стачивало внутри. И не хотелось подниматься с колен – в полный рост Маша была ему едва по плечо. – Ты как себя чувствуешь, милая? – Хорошо! Ну пожалуйста, хватит, знаешь ведь – не могу я про эту хренотень. Дай я лучше к тебе приклеюсь! Маша броском опускалась вниз, сдергивала футболку, крепко обнимала… Не было еще случая, чтобы они с самого начала дотянули хотя бы до лежака в комнате. Ковер в прихожей стал для них поляной первой любви. «Ой, дверь не закрыли!» – всегда вскрикивала Маша минут через десять. Через час они, наконец, добирались до дивана. Отвертка, прикрыв глаза, лежал под покрывалом. Маша, быстро собрав с ковра в прихожей и повесив в шкаф его «черную форму ада», уже ныряла в душ и садилась рядом, закутанная в огромный пушистый халат. Одной рукой она поглаживала его по лбу, другой аккуратно расчесывала его вконец спутавшиеся на ковре волосы. И начинала рассказывать о своих обыденных дневных приключениях – о ссоре с выпускающим редактором, о новой выставке, о поездке к коннозаводчику… Ее удивительный голос, вообще-то детский, но чуть хрипловатый от курева, журчал как тихая, но веселая мелодия из старой кинокомедии. -…А потом показал совсем маленького жеребенка. Он всего несколько дней назад родился. В общем, статейка выйдет вполне сносная, особенно если фотки получились… – Маречка, любимая, – стряхивая сон, проговорил Эдик. – Так тебе еще работать? – Так готово почти. Вот тебя уложу, сяду опять, посижу часок и закончу. – Ты же опять не выспишься. – Ну и что? Я ведь двужильная. А за час-полтора закончу. Главное – тебе выспаться! Так не бывает, в который раз подумал Эдик. Это сказка, сон. Не мог он такого заслужить ничем в своей сумбурной жизни. – Маречка, не уходи. – А я не уйду никуда. Ты давай спи. Я закончу, и к тебе. Вместе будем до самого завтра. Ну, до утра то есть. Тебе не рано вставать? – Маря, ложись ты, пожалуйста. Давай я за тебя напишу, все ж – профи. И вообще, какого черта ты там работаешь, можно подумать, я не могу тебя… – Милый, не занудствуй. Она снова целовала Эдика в лоб, тянулась к выключателю и усаживалась за компьютер. И так каждый день. И это был не сон. |
||
|