Елена Волкова
Замок

Приключенческий роман

Часть первая

Их было четверо — благополучных мальчиков из обеспеченных американских семей. Они заметили друг друга в аэропорту, познакомились в самолете и сразу же подружились. Перелет в Европу был долгим, и они успели рассказать о себе все, каждый успел высказаться. Объединял их, кроме возраста — всем было по 14 лет, — еще и тот факт, что эту поездку в Европу они выиграли в одной дурацкой лотерее, совершенно того не желая и не думая ни о какой Европе и уж тем более не собираясь эту Европу посещать. Выяснилось, что все они пытались обменять выигрыш на наличные или чек или продать кому-нибудь — желающих было хоть отбавляй: еще бы, бесплатная поездка на 15 дней по Европе, памятники истории и архитектуры, а также посещение мест, связанных с преданиями и легендами. Но ни продать, ни обменять тур на денежный эквивалент оказалось совершенно невозможно по условиям лотереи. От поездки можно было только отказаться. Тогда эти освободившиеся места были бы разыграны дополнительно, и кому-нибудь жаждущему новых впечатлений повезло бы. Но справедливость — как виртуальная реальность: вроде она и есть, но как только понадобится прикоснуться к ней рукой — ее-то и нет. Так и получилось, что в путешествие по Европе отправились четверо скучающих лентяев. Они, безусловно, отказались бы от этого вояжа. Но вот незадача — письма с уведомлениями о выигрыше пришли на домашние адреса, и родители всех четверых словно с ума сошли: такой шанс! Такая возможность! И речи не может быть об отказе! К тому же бесплатно. Ну, организаторы советовали, конечно, взять с собой сколько-нибудь денег на сувениры и карманные расходы — кока-колу там, мороженое… Короче говоря, сопротивление было сломлено и юноши следовали в Европу, которую они уже почти ненавидели и были убеждены, что предки просто вытолкали их из дому, радуясь возможности провести две недели в тишине и покое и, может, самим съездить куда-нибудь недалеко на один из своих дурацких пикников.

В группе было двадцать человек — подростки примерно одного возраста. С восторженно-блестящими глазами, жутко довольные, обвешанные дешевыми фотоаппаратами и видеокамерами, они бесконечно снимали все подряд — замки, крепости, пейзажи, друг друга — обменивались адресами, чтобы пересылать потом друг другу копии: "А то у тебя такого не будет". Все они были из семей очень скромного достатка, и экскурсия по Европе была для них дорогим удовольствием.

Наша четверка не доставала свои фотоаппараты и видеокамеры из чемоданов.

— Я так и сказал, — признался Билл, — что ничего не буду снимать в этой их дурацкой Европе.

Юноши скучали. Европа раздражала их древностью своей истории. Здесь никто не восторгался Америкой и не падал на задницу от счастья знакомства с юными американцами. Замки по берегам Луары, Рейна и Вислы не интересовали их, прилагающиеся к развалинам легенды и предания казались наивными и примитивными. Своих восторженных сверстников они презирали за их восторженность, а гидов — за всезнайство.

И вот, наконец, это мучение под названием "Путешествие по Европе" подошло к концу. Оставалось провести еще две ночи и два дня в одном из этих скучных провинциальных городков, состоящих из пары улиц, трех переулков и площади с какой-нибудь замшелой церквухой. И что, спрашивается, делать там два дня? Замок там, видите ли. Невидаль какая. И природа необычная. Повезут, наверное, на какой-нибудь идиотский пикник, уже пообещали экскурсию по окрестностям.

Автобус должен был вскоре свернуть с автострады на более узкое шоссе, потом пересечь мост через неширокую речку, и там уже минут пять оставалось до городка под названием Кронвальд.

Билл дремал. Сэм с закрытыми глазами слушал плейер. Майк опять пижонил: пытался разгадывать кроссворд на немецком языке. Крис смотрел в окно автобуса. В его плейере сели батарейки; отвлекать вспыльчивого Сэма от музыки он не решался, будить Билла — тем более, а Майк плейера не имел вовсе, утверждая, что это — не звук, и вообще от плейера у него болят уши. Поэтому Крису поневоле пришлось слушать болтовню гида про этот замок, будь он неладен, и он же оказался первым из четырех приятелей, увидевшим этот самый замок.

Обступавшие дорогу сосны и густой подлесок неожиданно расступились, и глазам открылась панорама: речка на переднем плане, вдали поля, городок на холмах и над ними, отражаясь в гладкой по причине безветренной погоды поверхности речной воды, возвышался замок Кронверк.

Крис прилип носом к окну. Он забыл о том, что они договорились Европу презирать. За все время путешествия он не видел ничего подобного и теперь испытывал, как выразились бы в девятнадцатом веке, смятение чувств. Он не заметил, что в автобусе наступила тишина — остальные путешественники тоже смотрели в окна. Даже болтливый гид замолчал.

Во-первых, замок был огромен. Во-вторых, он совершенно не был разрушен, ну ни капельки. Когда там его закончили строить? В пятнадцатом веке? Ну, так впечатление было такое, что за эти века ни один камень не покинул своего места: гаргулии с совершенно целыми зубами, ушами и когтями раскрывали пасти над желобами для стока воды, а неподвижные кованые узорные флюгеры поблескивали чистым, нержавым металлом. День был теплый и тихий, легкие белые облачка скользили по синему небу, солнце клонилось к закату и косыми лучами освещало каждый камень стен и башен, словно тщательно выверенная подсветка. Ощущение реальности дрогнуло. Крис поймал себя на мысли, что не удивится, если сейчас заскрипят толстые цепи подъемного моста и зазвучит сигнал боевого рога, хотя понятия не имел, как на самом деле звучит боевой рог.

В гостиничке — номера на двоих — побросали вещи и налегке отправились на поиски какого-нибудь бара, потому что в гостиничный идти почему-то не хотелось. Ближайший оказался через дорогу. Взяли прохладительные напитки. В баре работал телевизор, народу было мало, вернее, никого не было, и бармен, приглушив звук, слушал выпуск новостей. Приятели молча пили напитки и разглядывали бутылки и сувениры за спиной бармена. Крис смотрел в окно и тоже молчал.

За окном открывался вид на вход в гостиницу и все тот же замок, теперь уже с другой стороны, почти против солнца. Стены и башни на фоне бирюзового неба казались вырезанными из черной бумаги.

Крис думал о том, что никогда не сможет признаться никому, а этим троим — тем более, что ему вдруг стало интересно, что его увлекли все эти наивно-трогательные истории о рыцарях в блестящих доспехах, о турнирах и поединках, приключениях и интригах прекрасных дам, о страшных колдуньях, благородных кавалерах и злобных епископах — одним словом, все то, что Майк назвал бы романтическими бреднями, Билл — девчачьими слюнями, а Сэм — просто рассмеялся бы ему в лицо. Крис раздумывал, как бы ему пойти завтра на экскурсию в замок, чтобы приятели не сильно над ним потешались, потому что сами-то они идти наверняка не захотят.

Тут он вздрогнул, глаза его округлились, а рот слегка приоткрылся.

— Ты что? — спросил его Майк, как всегда, насмешливо. — Подавился чипсами?

Крис мотнул головой. Тогда Майк проследил за его взглядом. Для этого ему пришлось повернуться на табурете, и приятели не увидели, как насмешник и всезнайка Майк растерянно моргнул два или три раза. Но голос его они услышали:

— О, черт, — пробормотал Майк. — Там что, живут, что ли?

Тут обернулись и остальные двое. Сэм нес ко рту стакан, да так и замер. Билл громко булькнул горлом, чтобы не подавиться кока-колой. В узких окнах замка горел свет. Неяркий, но зрелище было впечатляющим.

Билл откашлялся. Сэм сказал: "Э-э…"

— Нравится? — услышали они голос за спиной и обернулись. Голос принадлежал бармену. — Как будто там кто-то есть. Сначала хотели сделать подсветку стен прожекторами, но это оказалось слишком дорого. Кроме того, так делают многие. Поэтому сделали имитацию света в окнах. Когда начинает темнеть, зажигают маленькие лампочки на батарейках, чтобы не тянуть провода.

Бармен говорил по-английски с сильным акцентом, но вполне разборчиво.

— И долго это длится? — спросил Майк, первым пришедший в себя. — До скольких горит свет?

— В разное время года по-разному, — с готовностью рассказывал бармен. — Пока совсем не стемнеет. Пока различим силуэт замка на фоне неба.

Приятели переглянулись. По их взглядам Крис понял, что сейчас будет высказана какая-то авантюрная идея. Сэм начал:

— Парни, знаете что? Мне до жути хочется…

Но Майк его перебил нарочито громким голосом:

— Ничего, бывает. Иди, мы тебя подождем, — при этом он корчил гримасы и косил глаза в сторону бармена, который снова уткнулся в телевизор.

Сэм не понял:

— Да нет, — заговорил он с досадой. — Я не о том, я…

— Иди, иди, — отправлял его Майк. — Мы не уйдем без тебя.

Тому ничего не оставалось, как отправиться в туалет, чтобы постоять там две минуты перед зеркалом.

— Ты чего? — шепотом спросил Билл, обращаясь к Майку. Билл уважал Майка и даже слегка побаивался, хотя и не осознавал этого: Майк считался умным.

— Дураки, — едва слышно прошептал Майк. — Бармен же понимает по-английски.

Тут все посмотрели друг на друга, на бармена, а потом на телевизор. И поняли, что бармен понимает не только по-английски — новости давались на немецком языке, видно, телевизор был настроен на немецкий канал. "Чертовы полиглоты", — подумал Билл. Сам он, как подшучивал над ним Майк, плохо говорил на родном английском. В этот момент на экране появилось изображение замка, видневшегося через дорогу, диктор пролопотал что-то, потом на фоне стен возник корреспондент с микрофоном и затарахтел с пулеметной скоростью. Под аккомпанемент его тарахтения на экране, сменяя друг друга, появились старинная мебель, ковры, картины, кухонная утварь, коллекция холодного оружия и, наконец, плоская шкатулка из черного дерева, инкрустированная серебром и перламутром. Чьи-то руки открыли шкатулку, камера оператора заглянула сверху: внутри лежали два кинжала — один побольше, длинный и узкий, другой поменьше, тоже с узким лезвием. Ножны лежали рядом. Гладкая сталь еще больше подчеркивала роскошную отделку рукоятей и ножен — золото и драгоценные камни сверкали и переливались под искусственным освещением.

Тут вернулся Сэм и сердито начал:

— Какого…

Билл шикнул на него. Крис, как зачарованный, не отводил глаз от экрана. Майк зазвенел мелочью, приглашая всех расплатиться. Бармен подошел к ним и Майк спросил по-английски, очень вежливо и тщательно выговаривая слова:

— Скажите, я правильно понял: мебель и все прочее вынесли из замка в прошлом веке, а эту шкатулку нашли совсем недавно?

— Да, верно, — подтвердил бармен. — Мебель, посуду и оружие можно увидеть в здании Старой Ратуши. Почти все перенесли туда. Некоторые картины перенесены в музей. Многие из них сильно пострадали от сырости и могут храниться только в темноте, для них там оборудовали помещение со специальным температурным режимом. Большинство книг и рукописей забрал Пражский университет. А шкатулку эту нашли позавчера, в тайнике. Кинжал Милосердия и женский Кинжал Чести. Предполагают, что в замке много тайников и много может быть еще сюрпризов.

Отделавшись от словоохотливого бармена, приятели вышли на улицу и пошли вдоль нее наугад. По пути попался супермаркет, маленький, как и все в этом городке. Купили пива. Улица повернула и перешла в мост. Не в тот, по которому въехали в город. Тот был новый и широкий, стальной. Этот же был каменный, узкий, с низкими ограждениями и без тротуаров. Два автомобиля не разъехались бы на этом мосту. Мощные каменные опоры образовывали три арки, через которые катила свои прозрачные воды мелководная речушка. За мостом дорога уже была грунтовой и пересекала небольшой луг в мелких белых и желтых цветочках, который переходил в склон холма, довольно крутой. На холме возвышался замок. Дорога сворачивала за холм, огибая его с другой стороны, и вела к замку по более пологому склону.

Приятели остановились перед мостом, как странники на перекрестке трех дорог.

— Слышали? — сказал Майк. — Тайники. А нашли пока только один.

— А мне, — выпалил Сэм, — ужасно хочется перебить эти их идиотские лампочки в окнах. Придумали, нечего сказать!

— Два кинжала, — продолжал Майк, — в оправе из золота и драгоценных камней…

— Жаль, но здесь не знаю, как действовать, — продолжал Сэм, все более распаляясь. — Купить бы динамита и заложить, куда надо. То-то бы они запрыгали! Задолбали они меня своими замками!

Билл захохотал:

— Ага, вот была бы потеха! Только сначала вытащить оттуда все клады и сокровища.

— Не взорвешь его никаким динамитом, — сказал Майк с видом знатока. — Это тебе не современная многоэтажка. Гид говорил, туда во время войны авиационная бомба попала, так только стены поцарапала и кое-где решетки из окон выпали.

— Много динамита! — настаивал на своей глупости Сэм.

Майк не удостоил его ответом.

"Варвары", — подумал Крис, а вслух сказал:

— Завтра будет экскурсия.

Ответом ему был дружный смех.

— Да, экскурсия, — передразнил Сэм. — В компании этого придурка-гида. И всех этих восторженных дураков.

— Это еще не все, — добавил Майк. — Еще обязательно будут пара хмырей из службы безопасности. На случай, если под нами половица провалится или еще что-нибудь такое. Да ясно же — чтобы мы там ничего не отломали и имен своих не нацарапали.

— Темнеет, — сказал Билл с досадой. — А внутри-то там совсем темно.

— Балбесы! — Майк постучал себе по лбу. — Бармен же сказал, что там фонарики на батарейках. Можно будет их взять и осветить себе путь. Кроме того, у меня есть фонарик, — сообщил Майк и в ответ на удивленные взгляды приятелей пояснил: — Я еще в автобусе понял, что следует сходить туда на разведку, когда там никого нет. А когда в баре услышал про шкатулку, решил окончательно. Ну, так что? Идете? Или я один?

Билл и Сэм шумно согласились. Крис молчал. Ему идея не понравилась. Он вспоминал рассказ гида. Что-то такое было в этом замке, что идти туда вечером, перед самым закатом, да еще после всего услышанного ему не очень-то хотелось. Он не сразу заметил, что трое приятелей смотрят на него вопросительно.

— Ну, ты идешь? — спросили они в один голос, а насмешник Майк ехидно добавил:

— Или, может, идеи какие одолели мальчика?

Крис вздрогнул и торопливо согласился:

— Иду-иду. A вдруг там охрана?

— Да, охрана, — засмеялся Майк. — Призрак незахороненного молодого графа охраняет свои владения. Ты что, трусишь? Нет там никакой охраны. Кроме разве что летучих мышей.

На середине моста вдруг остановился Билл. Глаза его сделались беспокойными.

— Что ты сказал? — спросил он. Приятели смотрели с недоумением. — Призрак? Ты сказал — призрак? Там есть привидения?

Сэм и Майк рассмеялись. Крис улыбнулся, чтобы не выделяться из компании.

— Так, в чем дело? — спросил Майк, отсмеявшись. — Ты что, веришь в привидения? И боишься, что оно укусит тебя за одно место?

— Что вообще за привидение? — спросил Сэм, который всегда все слушал вполуха. — Откуда оно взялось?

— Так вот, — Майк начинал терять терпение. — Или вы идете, и я по дороге расскажу кто, что и откуда, или я иду один. И объявляю вас трусами. Не стыдно? Вон даже тихоня Крис не боится. — Майк снисходительно похлопал Криса по плечу. — Не обижайся, приятель, что назвал тебя тихоней. Нечаянно вышло.

Крис кисло улыбнулся. Он не то чтобы боялся, а считал, что не следует идти туда в вечернее время. Да, вообще, и днем бы не следовало. И не потому, что там может быть охрана или тем более призрак, а потому, что есть определенные нормы поведения. Ну, например, нехорошо устраивать пикник на кладбище. Не потому, что покойники могут вылезти и покусать за пятки, а потому, что это неэтично. Вслух он сказал:

— Я не верю в привидения.

— Молодец! — воскликнул Майк. — Настоящий храбрый парень.

Билл и Сэм переглянулись и решительно зашагали вперед по дороге. Они только попросили Майка рассказать, что он там болтал насчет призраков.

— Чтоб хоть знать, куда премся на ночь глядя, — пробурчал Билл.

И Майк в двух словах поведал леденящую кровь историю. Что в семнадцатом веке замок и округа принадлежали роду графов Кронверкских. Никто, правда, до сих пор не знает, то ли графская фамилия пошла от названия замка, то ли наоборот — основатель рода дал название замку, возведенному по его распоряжению в четырнадцатом веке. Точно известно было одно, что подтверждали и записи в древних рукописях, хранящихся ныне в музеях Франции, Германии и Чехии: место это было пустынно и не заселено никем, когда в самом конце двенадцатого века на этом холме над речкой решил поставить укрепление и даже начал работы по сооружению крепкого фундамента француз Жильбер Делькло — низшего ранга магистр Ордена Тамплиеров — Бедных Рыцарей Храма Господня. Чем-то эти места очень ему понравились. Но еще не поднялись над холмом крепостные стены, как на Тамплиеров начались гонения, и строительство было остановлено. Орден обвинялся во всех грехах и, как водится, в ереси и колдовстве, без этого в те времена никак не обходились, и звезда славных рыцарей закатилась в черную пустоту. Жильбер Делькло разделил участь многих других рыцарей: был обвинен в колдовстве, подвергнут пыткам и сожжен на костре. Но начатое им строительство не заросло травой. Тогда замки росли по Европе, как грибы, но грамотных людей было мало, а архивы горели… Так что кто был первым владельцем и по чьему приказу был построен замок, точно неизвестно. Короче, в XVII веке жили здесь графы Кронверки. Но однажды ночью на замок напали. Кто — непонятно. Видимо, предателем оказался кто-то из прислуги или охраны. И все обитатели замка, господа и прислуга, были в ту ночь убиты. Нападавшие вели себя странно: ничего не было украдено или разрушено. Очевидно, это было политическое убийство. Выжил всего один человек — слуга молодого наследника, который сражался с нападавшими, был ранен и контужен ударом по голове. От этой контузии с ним что-то случилось, и он утверждал, что это были вампиры, а жизнь ему спас его хозяин, которого он после того, как пришел в себя, больше не видел. Самое же интересное вот в чем: молодой граф со своим слугой приехали домой накануне после долгого отсутствия. Слуга выжил. Тело же его хозяина, единственного сына и наследника, так и не было найдено после той бойни. Ну, и как часто бывает, история обросла легендами: будто всех загрызли вампиры, а молодой граф героически сопротивлялся и погиб в бою. А вампиры тщательно спрятали тело, чтобы люди не нашли его и подумали, будто он ушел с ними. По другой версии, молодого графа действительно покусали, но он не ушел с вампирами, а наоборот — поубивал их всех, но поскольку сам не хотел оставаться вампиром, то, убив последнего, вышел на солнечный свет и превратился в пыль и пепел, поэтому тело и не было найдено. А раз человек умер и не похоронен, не отпет в церкви, душа его не может успокоиться и бродит поблизости от того места, где рассталась с телом. На самом же деле никто никогда никаких призраков здесь не видел — ни в самом замке, ни вокруг него.

— Вот и вся история, — закончил Майк. — Ну что, страшно? Дрожим и стучим зубами?

— Вот черт! — воскликнул Билл. — Так там еще и вампиры? Ничего себе компания!

— В отличие от Праги, — наставительно продолжил Майк, — где по вампиру на каждый камень, в этих местах не было зафиксировано ни одного случая вампиризма, несмотря на то, что этой истории уже более трехсот лет. Кроме того, мы выслушали, наверное, уже не меньше сотни всяких сказок про нечисть, а теперь что-то вдруг случилось. Запоздалая реакция? Решили побояться напоследок? Для разнообразия, что ли? Может, вам и сказку про Красную Шапочку будет страшно слушать?

— Да ладно тебе, — сказал Билл примирительно. — Ясное дело, все это выдумки, а только все эти вампиры — такие неприятные парни…

Они стояли перед подъемным мостом. Крис испытывал неприятные ощущения — будто он вторгается непрошеным гостем на чужую территорию. Но Сэм воскликнул: "Вперед!" — и они решительно прошли по мосту и сразу же оказались в окружении каменных стен. Под сводами замка было темно, и Майк зажег свой фонарик. В поисках тех самых лампочек на батарейках прошли по галерее с узкими окнами, пытаясь посветить в эти окна фонариком. Но ничего не было видно — окна были закрыты изнутри ставнями.

— Вверх надо идти, — сказал Майк. — Внизу этих лампочек не будет.

Они увидели лестницу, ведущую вверх, и пошли по ней. Лестница вывела их в большую залу. Посветили — оказалось, окна закрыты ставнями, а справа и слева в боковых стенах виднеются двери.

— В башни, — уверенным голосом сказал Майк. — Вперед!

Вошли в дверь справа — она действительно вела в одну из башен. Внутри была винтовая лестница из толстых деревянных брусьев — они оказались посредине, лестница вела вверх и вниз. Под каждым узким окном ступень была шире остальных — чтобы стрелку стоять было устойчивей. Тут и увидели первую лампочку. Это оказалась одна из тех дешевых китайских поделок, что усиленно рекламируются всякими "магазинами по телевизору" для шкафов и детских комнат. Свету от нее было мало, в руках держать — неудобно, и решили больше времени на поиски этой ерунды не терять.

Когда вышли из башни и стали искать лестницу, чтобы спуститься, Билл начал оглядываться.

— Это другой зал, — сказал он удивленно. — Не тот, в котором мы были вначале.

Все остальные тоже стали оглядываться.

— Точно, — сказал Майк. — Здесь окна закрыты через одно, а не все. Ничего, вернемся в башню и выйдем в тот зал.

Но в башне почему-то не оказалось другой двери — то ли они спустились на пролет ниже, то ли наоборот — не дошли до нужного уровня, когда возвращались с лампочкой.

— Лестница ведет вниз, — сказал Билл. — Где-то же должен быть выход?

— Не обязательно, — заметил Майк. — Были такие башни — без наружных дверей.

— Как это?

— Чтобы противник их не высадил при штурме. Пойдемте-ка лучше в зал. Хоть он не тот, но там мы вернее найдем выход.

В зале была лестница — широкая, с двумя пролетами, вела она вниз и наверх. Решили идти вниз, потому что вряд ли тайники устраивали в верхних этажах. Крис хотел спросить, откуда они знают, где и как устраивались тайники, но не спросил. Спустились на один пролет. Там опять оказался зал. Огляделись и решили, что это тот самый, куда попали в самом начале, потому что все окна были закрыты.

— Тут и заблудиться недолго, — проворчал Сэм.

— Не заблудимся, — сказал Майк. — Пойдем вон в ту дверь. Даже если там тоже башня — спустимся до самого низа, а там посмотрим. Если ничего интересного, пойдем вверх и опять выйдем сюда.

Спустившись до самого низа, увидели большую дверь.

— Ну вот! — воскликнул Майк. — Куда-нибудь да выйдем!

И вышли в большой темный коридор. Луч фонарика выхватил из темноты ряд дверей на фоне каменной стены — черные львиные морды соответствующих размеров, держали в пастях кольца, каждое чуть поменьше автомобильного руля.

— Ничего себе, — прошептал Сэм, взявшись за одно из этих колец и пытаясь потянуть дверь на себя. — Не идет, зараза!

Билл в это время потянул за кольцо на другой двери, рядом, и дверь тяжело и медленно, словно нехотя, поддалась, даже не скрипнув.

— Петли смазаны, — заметил Билл.

— Это, наверное, экскурсионный маршрут, — сказал Майк. — Ну, что там? — он посветил фонариком в дверной проем: — О! Лестница!

И они пошли вниз по лестнице, не задумавшись, что должны были уже находиться на уровне земли, а значит, все, что ведет вниз, ведет в подвалы.

Если наружные стены и даже колонны галереи были теплыми — нагретый солнцем камень отдавал накопленное за день тепло, — то теперь стены дышали холодом, и приятели, стараясь не оступиться на высоких выщербленных ступенях, ощутимо озябли, пока добрались до конца. Лестница заканчивалась аркой без двери. На обоих косяках виднелись остатки петель — так что когда-то дверь здесь была, и даже двустворчатая.

— Судя по всему, это подвал, — передергивая плечами, заметил Билл.

— Да уж не чердак, — хмыкнул Сэм. — Вниз ведь шли… Черт, я замерз! Как они здесь жили?

— Это подвал, здесь не жили, — наставительным тоном сказал Майк. — Хотя и в комнатах тоже было не намного теплее. Камень же!

"Понятно теперь, — подумал Крис, почему на картинах они все одеты во сто одежек. Такие каменные мешки никакими каминами не прогреешь. Крепкий был народ…"

— Хм, — огляделся Сэм. — Где же здесь может быть тайник?

Фонарик высветил обрушившиеся полки, разбитые горшки, петли для факелов на стенах и какие-то полукруглые доски и ржавые кольца, горой лежавшие вдоль одной из стен и напоминавшие ребра скелета огромного животного. Чуть было не испугались, но Майк быстро успокоил всех, объяснив, что это остатки винных бочек. Стена позади бочек была вся в больших кругах в полоску. Крис успел подумать, что странно это: во-первых, одна стена — гладкая и разрисована кругами, в то время как остальные стены — просто каменные, а во-вторых, так тайники не ищут. Как ищут тайники, он не знал, но что не так — это уж точно. И вообще, не поздно еще убраться отсюда подобру-поздорову…

Тут Сэм, как под гипнозом, прошел через ребра бочек и подошел вплотную к стене.

— Эй, парни, — послышался его голос. — Забавно: крышки бочек вмазаны в глину. Одни крышки, самих бочек нет — стена, только обмазанная глиной.

— Это даже не крышки, — заметил Майк, подходя ближе. — Это днища, здесь нет отверстия для стока. Ха! — и, не отдавая себе отчета в том, что делает, он постучал костяшками пальцев в одно из этих днищ. Звук был глухим.

— Может, там вино? — предположил Билл. — Говорят, старое вино самое лучшее.

— Ты балда, — сказал Майк. — Кто будет вмазывать бочку в стену? Как ее потом вытащить? А наполнить? Они же огромные, литров на двести, не меньше. Значит, заполнялись здесь. Невозможно такую бочку спустить заполненной, ясно же. И, кроме того, если бы там было вино или пиво, дерево давно уже прогнило бы и все вылилось. Не говоря уж о том, что не из всякого винограда делают вино, пригодное для длительного хранения.

— Ой, ну какой ты умный! — съехидничал Сэм, но Майк продолжал:

— Говорю вам, это одни днища, вмазанные в стену. А перед ними были другие бочки, те, что развалились, и прикрывали их. Зачем это сделано, а?

И Майк стал стучать в днища. Звук везде был глухим, но Сэм и Билл с энтузиазмом присоединились. И вдруг послышался гулкий звук.

— Есть! — закричал Сэм. — Пустота! Тайник! У-у-а-й-й!!!

Крис чувствовал, как руки и ноги у него покрываются гусиной кожей. "Сэм дурак, — подумал он. — Классно будет, если на него сейчас вывалится какой-нибудь скелет в кандалах. Или даже без кандалов. В тайниках ведь бывают не только сокровища…"

И фантазия, невероятная, на грани бреда, возникла в его рыжей голове. От сладкого ужаса нарисовавшейся перед внутренним взором картины закружилась голова: вот сейчас раздастся топот многих ног, бряцанье доспехов, лязг оружия, запахнет дымом чадящих факелов — и люди с суровыми лицами и обнаженными мечами наизготовку войдут сюда, а во главе их будет этот самый молодой граф, бесследно исчезнувший более трехсот лет назад, покрытый незаживающими кровоточащими ранами, с горящими глазами, и клацнет он своими вампирскими клыками, и скажет грозным голосом: "Милостивые государи! Какого черта вы здесь делаете?" И тогда глупый забияка Сэм, и не менее глупый заводила Билл, и зазнайка Майк, считающий себя самым умным, — все они разинут рты и выпучат глаза, оседая на ослабевших враз ногах… A ему, Крису, не будет страшно. А граф посмотрит на него и скажет: "Ты тоже дурак, Крис, но у тебя еще есть шанс поумнеть…"

— Еще один! — крик Сэма вернул его в реальность, и реальность эта заключалась в том, что трое приятелей, забыв обо всем на свете, обстукивали стену. Два днища, ответившие гулким звуком, располагались один над другим.

— Выбиваем! — распорядился Майк.

Билл и Сэм отошли на шаг и одновременно ударили в днища ногами: Билл в верхнее, потому что был выше ростом, а Сэм в нижнее. Подгнившее дерево посыпалось сырой и мелкой щепой. Сэм ударил еще раз, выбивая остатки трухлявых досок, — и нога его провалилась в пустоту. Проем расширяли лихорадочно, в полном молчании, не обращая внимания на пассивно стоящего за их спинами Криса.

"…или этот самый Жильбер Делькло, замордованный инквизицией, в своем белом с красным крестом плаще, с обожженным лицом, опаленными волосами. Раздробленные пальцы с вырванными ногтями сжимают прославленный в боях меч, потому что ведь это он был на самом деле основателем и первым владельцем замка, храбрый и мудрый воин, рыцарь-монах — Боже, какой чарующей магией веяло от этих слов! — рыцарь Ордена Тамплиеров! — появился бы сейчас и наподдал бы своим длинным двуручным мечом всем четверым, чтобы катились они отсюда и всю жизнь чтобы помнили…"

— И я тоже этого заслуживаю, — прошептал Крис, глядя на трех искателей сокровищ и ругая себя за свою трусость. — Потому что даже не пытаюсь их остановить.

В образовавшийся проем без труда мог пройти человек некрупных размеров, а уж подросткам это не составило никакого труда. Все трое, толкаясь головами, заглядывали внутрь:

— Ниша?

— Коридор!

— Большой?

— Вроде не очень.

— Идем?!

— А как же! Эй, Крис, ты идешь?

Тот, едва выговаривая слова, непослушными губами пролепетал:

— Я думаю, мы не должны туда идти…

Майк потерял терпение — ему так хотелось найти сокровища, а тут этот придурок!.. И он закричал, размахивая фонариком, и светлое пятно запрыгало по стенам, переходящим в сводчатый потолок:

— Мы идем! А ты как хочешь! Можешь оставаться здесь! Или ползи наверх! Только на ощупь!.. Ну, так что?

Крис пожал плечами:

— Я иду.

Ему хотелось добавить: "Только зря мы это делаем". Но он ничего не добавил. Не решился.

На двери были железные полосы и большой висячий замок. Но проржавевшие гвозди выкрошились из полусгнивших досок; петля, на которой висел замок, отвалилась, и сама дверь как-то сразу осела и покосилась. Казалось, она вот-вот рассыплется, но не рассыпалась; все же открывали ее очень осторожно, но открылась она только на треть и не поддавалась больше. Тем не менее, в образовавшуюся щель вполне можно было протиснуться. Майк пролез первым, остальные — за ним, Крис был последним.

Помещение вначале показалось им очень большим, но потом, пошарив лучом фонарика, увидели, что противоположная стена совсем недалеко, да и стена слева — тоже. На противоположной стене они разглядели решетку в форме двери — раньше уже видели такие — и потолок, очень низкий, не больше двух метров. Этот низкий потолок был жутко неприятен: в темноте, под землей, в окружении камня, он давил на сознание — казалось, он вот-вот начнет опускаться. Майк повел лучом фонарика в другую сторону, на этот раз помедленнее. Они разглядели, что стены сложены из огромных каменных глыб, грубо отесанных, и — вот так находка! — они увидели большой напольный канделябр, почти в рост человека, тоже грубо выточенный из светлого серого камня. Искатели сокровищ притихли. Им стало вдруг не по себе. Майк не отводил луч фонарика от каменного канделябра, словно боялся пошевелиться и увидеть что-нибудь еще, гораздо хуже.

Билл, изображая храбреца, вынул из кармана зажигалку и начал зажигать свечи.

— Не загорятся, — сказал Сэм.

— Здесь сухо, — ответил Билл. — Фитили сухие.

И свечи действительно легко зажглись. Фитильки слегка затрещали, пламя вздрогнуло, колыхнулось и выровнялось. Стало светло.

— Ну, что я говорил! — воскликнул Билл, гордый собой, и обернулся к приятелям. Он увидел их вытянувшиеся лица и округлившиеся глаза, вперившиеся испуганными взглядами куда-то поверх его плеча.

— Что вы там увидели? — Билл подумал, что они пытаются разыграть его. — Черный гроб на колесиках?

Он посмотрел в ту же сторону — и замер.

Гроб был не черный, а красно-коричневый, резной и блестящий, будто с него только что смахнули пыль. И не было никаких колесиков, а была невысокая тумба, похожая на мраморную гробницу, покрытая золототканым парчовым покрывалом, наброшенным неровно, и виден был угол тумбы — если это был мрамор, то какой-то некрасивый, серый… Крышка гроба находилась на уровне груди. И была эта крышка приоткрыта — что-то лежало там, на краю, не позволяя ей захлопнуться полностью и образовывая узкую щель не шире мизинца.

Ноги приросли к полу. Билл, стоявший отдельно от остальных, находился ближе всех к гробу — на расстоянии вытянутой руки. По другую сторону гроба виден был другой точно такой же канделябр на семь свечей — все семь, таких же толстых и оплывших, были на месте. Можно было зажечь их тоже, но для этого надо было пройти вдоль гроба. Ноги же стали словно чужими. Голова тоже, потому что в ней вдруг завертелись все эти истории, которые Билл считал глупыми выдумками, — про встающих из могил покойников, про клады в гробах… а также про пропавших кладоискателей, погребенных в ловушках пирамид и подвалах крепостных развалин.

Ужас сковал всех четверых. К этому леденящему чувству примешивалась еще и досада на самих себя за свой испуг. Билл, Сэм и Майк очень удивились бы, если бы узнали, что каждый из них в этот момент подумал одно и то же: "Я считал себя таким крутым парнем и вдруг так перетрусил…"

Крис не считал себя крутым парнем. Он всегда ругал себя за нерешительность, за боязнь высказать свое мнение, если оно не совпадает с мнением большинства, и за боязнь быть осмеянным. Поэтому он, испугавшись не менее остальных, не испытывал чувства досады. Наоборот: он испытывал некоторое злорадное удовлетворение: "Так я и знал…" Он опять подумал, что не поздно еще уйти — ведь ничего еще не случилось, они ничего еще не натворили, если не считать, конечно, того, что проникли незваными гостями на чужую территорию. Эта ощущение "чужой территории" не шла у него из головы.

Тут Билл, пытаясь перевести дыхание, громко икнул. Получилось смешно, и напряжение спало. Ничего ведь не происходило! Ну, подумаешь, гроб! Мало ли! Может, здесь собирались когда-то давно оборудовать склеп, да не закончили…

— Что это мы, в самом деле! — воскликнул Майк и напряженно засмеялся. — Пока еще все вполне спокойно, никаких грозных призраков, охраняющих замок. А мы тут застыли, как кролики перед удавом. Что, ящика не видели? Ящик и ящик. Может, это и не гроб вовсе. Может, это как раз сундук с сокровищами. Вот это бы нам повезло!

— A может, это музейный… как его?.. этот… — замялся Сэм. — Инвентарь!

— Экспонат! — поправил его Майк. — Не исключено, что мы проломили тайный вход, а экскурсии приходят через вон ту дверь, через решетку. Да и чисто здесь. Но все-таки лучше бы это был клад.

— Так! — Сэм нетерпеливо повысил голос. — Много болтаем! Будем открывать или слабо? От страха ручонки трясутся? Кладоискатели занюханные!

— Да ладно тебе! — Билл резко дернулся, пламя свечей колыхнулось, но приятели уже почти забыли о пережитом испуге. — У самого-то ничего не тряслось? Самый храбрый? Книжек не читал? Сейчас возьмемся за крышку, а на нас каменная плита — бац! Или стены начнут сдвигаться. Или потолок — он вон и так невысокий.

— Дверь открыта, успеем выскочить.

— Ага, да-да! А ее сразу засыплет песком!

— Так и скажи, что трусишь! И нечего выдумывать всякий бред!

Сэм и Билл откровенно ссорились, потому что на самом деле им обоим было страшно подойти к гробу.

— Так, парни, — Майк сделал шаг вперед. — Давайте не будем шуметь. Чего уж там — мы все струхнули… от неожиданности! И Билл в чем-то прав — тут может быть подвох. Тем не менее, я не думаю, что здесь нам угрожает ловушка типа как в египетских пирамидах. В европейских средневековых замках не было таких сложных сооружений. На Востоке могло быть, а в Европе — нет.

— А ты откуда знаешь? — с недоверием спросил Билл. — Знайка…

— Книжки надо читать иногда. И по телевизору смотреть не только шоу. Ну, так что? — Майк обвел взглядом остальных. — Так и уйдем ни с чем?

— Надо зажечь остальные свечи, — сказал Сэм. — Билли, ты пойдешь? Или я?

— На, — Билл протянул зажигалку. — "Храброе Сердце", тоже мне…

Сэм взял зажигалку и сделал два решительных шага вперед. Его кроссовки так скрипнули, а голый камень стен так отразил звук, что все невольно вздрогнули. Чертыхнувшись, стараясь не скрипеть, Сэм на цыпочках прошел ко второму канделябру и зажег свечи. Он не представлял себе раньше, что свечи могут давать такой яркий свет. Майк, как обычно, взял на себя роль организатора и руководителя:

— Будем поднимать крышку одновременно, все вместе. Она, наверное, тяжелая. Крис, ты что опять? Или снова скажешь, что мы не должны этого делать?

Крис сжал зубы, презирая и ненавидя себя. Пытаясь успокоить свою совесть и унять дурное предчувствие, он мысленно бормотал: "Мы еще ничего не взяли. Правда, сломали стену… Но она такая гнилая была… Ничего ведь не случится, если мы посмотрим, что там. Ведь интересно! Мы же еще ничего не взяли!"

Сэм оказался у изголовья, Майк — посредине, Билл и Крис в ногах.

Крышка действительно была тяжелой и ползла вверх медленно. Оказалось, что все четверо закрыли в этот момент глаза и открыли их не тогда, когда почувствовали, что крышка уперлась в стену и не нуждается больше в опоре, а когда услышали голос Майка:

— Такого варианта я тоже не исключал.

Приятели открыли глаза, вздрогнули и отдернули руки. В который раз за этот вечер у них перехватило дыхание и округлились глаза.

Лежащая в гробу молодая женщина лет двадцати пяти была невысокой, хрупкой и очень бледной. Тонкие голубые прожилки на опущенных веках и тени под длинными темными ресницами были совершенно как у живого человека. Губы были почти белые, а едва заметные морщинки в уголках рта придавали ее лицу горестно-страдальческое выражение. Темные волнистые волосы с золотистым отливом, уложенные в растрепавшуюся прическу, казались очень длинными. На ней было простое светло-серое дневное платье образца примерно середины девятнадцатого века. Она не была похожа на мертвую, да и лежала не в такой закостеневшей позе, как лежат обычно покойники в гробах, а будто живая, даже голова была чуть повернута набок. Впрочем, на живую она тоже не была похожа. Не менее интересным было и то, что в руках женщина держала небольшую плоскую шкатулку — обыкновенный деревянный ящичек без украшений, без замка и без отверстия для ключа.

Сэм безуспешно пытался определить, красива ли лежащая в гробу женщина или нет, Билл — определить возраст находки. Стоящий между ними Майк лихорадочно соображал, живой ли это человек или манекен. Крис со своего места плохо видел лицо женщины, но ни ее возможный возраст, ни внешность его не заинтересовали. "Еще чуть-чуть, и нам каюк", — подумал он, потом отступил и спрятал руки за спину.

— Это что? — прошептал Сэм, едва дыша.

— Не видишь что ли? — тоже шепотом ответил Билл.

— Вижу. Живая?

— Нет, — огрызнулся Билл, — мертвая. Вампирша. Сейчас как схватит тебя за нос! А-а-ам!

— Дурак! — взвизгнул Сэм. — Сам ты вампир! У нее же клыков нет!

— А ты сунь ей палец в рот — сразу узнаешь. Может, у нее такие маленькие изящные клычочки и с закрытым ртом не видать.

— Вы оба идиоты, — заговорил Майк. — Какие вампиры? Спятили? Боже, с кем я связался! Ясно же, одно из двух: или это восковая кукла, или живая девка. Если это кукла, то сделана классно. Я был в музее восковых фигур старухи Тюссо, в Лондоне. Там они все хоть и здорово сделаны, а все-таки видно, что не живой человек. А если близко подойти, то и тем более видно. А у этой… Да и волосы. Видно, что свои.

— А может, это парик из настоящих волос? — предположил Сэм.

Майк вздохнул — что можно ответить на подобную глупость?

— Не похоже, чтобы она дышала, — заметил Билл. — Разве что она йогой занимается и умеет дышать так, что незаметно и не слышно.

— Конечно, не все так сопят, как некоторые, — сказал Майк. — Есть один очень простой способ проверить: живой человек или кукла.

— Ну?!

— Живой человек теплый.

Сэм и Билл, издавая нечленораздельные звуки с возмущенной интонацией, отошли на несколько шагов от гроба и так же, как Крис, спрятали руки за спину:

— Сам попробуй, если такой храбрый! Нашел дураков!

Майк сокрушенно покачал головой и тяжко вздохнул:

— Ну почему вы такие балбесы? Что может сделать вам манекен? Это же туристическое место, сюда ходят экскурсии. Наверняка это сделано специально для туристов. Имитация!

— Имитация чего?

— Ну, не знаю! Чего-нибудь… Вы лучше посмотрите-ка, что за штуковина была под крышкой.

Борта гроба были довольно широкими, и то, что Майк назвал штуковиной, оставалось лежать на прежнем месте. Это оказались ножны небольшого узкого кинжала. Но разочарование ждало искателей сокровищ: эти ножны нисколько не были похожи на те, виденные по телевизору. Совершенно ничего не было в них привлекательного — черная тисненая кожа в отделке из белесого металла.

— Понятно, — сказал Билл. — Положили, чтоб не задохнулась. Значит, живая. Слушайте, а может, тут готовится какое-нибудь шоу для туристов и актеры здесь вечером репетируют? — Идея насчет шоу понравилась ему. — Услышали, как мы ломимся, и решили нас разыграть. Пошутить! Может, это какая-нибудь студентка театральной школы и сейчас едва сдерживается от смеха над нами, дураками…

— Ты что городишь? — Майк повертел пальцем у виска. — Какая студентка? И она тут, по-твоему, ночевать собралась? Ей больше спать негде?..

— Ладно тебе язвить, умник! — не выдержал Сэм. — Сам-то ты что думаешь? Кто это? Спящая красавица? А в руках у нее сокровища? Маловат ящичек!..

— Кстати, — перебил его Майк. — Почему мы до сих пор не посмотрели, что в шкатулке?

— Сам смотри! Я в гроб руками не полезу!

— Я тоже!

— Идиоты, — пробормотал Майк, протянул руку и осторожно, чтобы не коснуться пальцами голубоватой руки, придерживающей шкатулку, поднял крышку.

От этого движения шкатулка немного наклонилась и то, что там лежало, выскользнуло и легло на руку женщины, охватив ее, как браслетом.

Это и оказался браслет: в широкой ажурной золотой оправе полыхали камни цвета красного вина, каждый размером чуть не с горошину — темное красное вино в хрустальном бокале на фоне пламени свечи, — и каждый слепил глаза, отбрасывая искры всеми гранями и каждой гранью одновременно отражая блики, отброшенные гранью соседнего камня. В шкатулке, тоже готовое выпасть, лежало точно такое же колье. Оно завораживало еще сильнее, потому что было больше размером — просто неприлично широким, с длинными подвесками. Казалось, особенно если смотреть долго и пристально, что колье и браслет — живые, подрагивают и шевелятся. Зрелище гипнотизировало и было почти мистическим.

— Сколько это может стоить? — едва сумел выдохнуть Сэм.

— Ты до стольки считать не умеешь, — ответил ему Майк.

Сэм не обиделся и замолчал: он знал, что Майк родился в семье потомственных ювелиров, из чего следовало, что в камнях Майк кое-что понимает.

— И что теперь? — тоже едва слышно спросил Билл.

— А что, есть несколько мнений?

— А ты уверен, что это не подделка? Какое бы не готовилось тут представление, кто будет использовать настоящие брюлики? На эти штучки можно прикупить небольшой островок в Тихом океане. Нет?

Майк потер переносицу, он пребывал в затруднении.

— Ну, рубины, конечно, не бриллианты… Но это какие-то очень хорошие рубины, и главное — здоровенные какие… Есть такие имитации, — принялся рассуждать он, вновь демонстрируя свою эрудицию. — Распознать можно только на специальном оборудовании. Миллионеры себе заказывают, чтобы носить, а настоящие бриллианты хранят в сейфах. Если такое наденет, например, служащая банка, никто не подумает, что настоящие. Если жена владельца банка — будут спорить. А если королева Англии — никому и в голову не придет засомневаться в подлинности. Такие подделки тоже стоят нехило.

— У них нет денег на подсветку замка, а то они будут заказывать такие штуки для реквизита!.. Стекляшки!

— Не знаю, не знаю… Выглядят очень убедительно.

— И что ты предлагаешь?

— Забрать побрякушки, а потом разберемся, настоящие или нет.

— А если сигнализация? А если она вообще живая и нас сейчас слышит?! — прошипел Билл.

— Ну и что? Скажем, что интересно было. А если живая — вообще никаких проблем: скажем, что пошутили. Шутка! Да и никакая она не живая, а манекен. Ну, кто будет лежать тут на ночь глядя? Какие артисты? Чтобы нас попугать? И потом, я сказал уже, как можно проверить, живой человек или нет.

— И кто же будет проверять?

Они переглянулись. На несколько минут воцарилась тишина.

— Ну-у, — нерешительно протянул Сэм. — Чья была идея?

Билл и Сэм посмотрели на Майка, но тот не растерялся и сказал:

— Между прочим, среди нас есть один мальчик, который ведет себя, мягко говоря, непонятно.

Все трое дружно повернулись, посмотрели на четвертого своего приятеля, стоявшего молча в стороне, и удивились. Выражение лица у Криса было странное. Не испуганное, нет — это бы их не удивило, — а именно странное. Нехорошее было выражение.

— Если вас интересует мое мнение, — сказал тот неожиданно для самого себя окрепшим голосом, — то вот оно: валить нам надо отсюда, пока целы.

Майк презрительно усмехнулся. Билл хмыкнул. А Сэм разозлился:

— Ага, да-да, сейчас же немедленно! Ты понимаешь или нет, придурок, что мы нашли сокровища?! Даже если это имитация, это огромные деньги!

— Это не наше…

— А чье? — Майк засмеялся. — Может, скажешь, что это графские рубины? А это его баба, да? Что ж он ее здесь одну оставил? Обворовать могут! А то и хуже!..

И тут все засмеялись и окончательно перестали бояться.

— Да что с ним говорить! — продолжал Майк. — Пусть как хочет. Мы его в долю не берем!

И он протянул обе руки сразу, чтобы одновременно взять колье и браслет. Все-таки он не был до конца уверен, что это манекен, как и в том, что рубины — настоящие. Скорее всего, это была очень хорошая имитация. Слишком уж они были большие и прозрачные, эти рубины, чистого, самого лучшего оттенка, и огранка — что надо. Такой камень и один-то стоит бешеные деньги, а их тут — целая россыпь. На всю жизнь может хватить, если не очень дурить…

"Кранты! — успел подумать Крис. — Полный каюк!"

Он хотел крикнуть "Нет!", но не успел.

Грохнуло так, что все четверо присели, зажмурились и втянули головы в плечи. Помещение заволокло туманом, несколько свечей погасло, и в воздухе запахло чем-то горько-кислым. Запах был знакомым, похожим на тот, что бывает при запуске петарды. Все четверо пускали петарды, и всех четверых как обожгло догадкой — порох! Но теперь запах был гораздо сильнее, от него резало глаза и першило в горле, и казался он не игрушечным, как раньше, а пугающе настоящим, как… как запах пороха. Запах выстрела.

Оглушенные, они закашлялись, но ничего не успели сказать: раздался скрежет металла о металл, и они обернулись на звук. Удушливый дым рассеивался, и видно было, что решетчатая дверь распахнулась и из черного проема навстречу им шагнул и остановился человек.

Незадачливые кладоискатели перестали дышать — они во все глаза рассматривали вошедшего. А посмотреть было на что!

Удивительным был не столько сам костюм, вызывающий в памяти образы из фильмов "про мушкетеров", сколько идеальный покрой: несомненно, одежда была сшита очень хорошим портным и точно по мерке. Кроме того, и красного цвета камзол, и белый кружевной воротник, и даже ботфорты с поднятыми отворотами выглядели хотя и чистыми и даже новыми, но какими-то все-таки… Впечатление было такое, что одежды то ли долго где-то долго пылилась и оттого поблекла, то ли ее «состарили» искусственно: видно, и художник по костюмам, и закройщик потрудились в поте лица, чтобы достичь такой исторической достоверности костюма. Ни дать ни взять — кавалер сошел со старинного полотна. Именно с полотна, а не с экрана, не со сцены и не со съемочной площадки. А главное — незнакомец выглядел в этой одежде совершенно естественно, а не так, как в некоторых так называемых «костюмных» фильмах, когда над кружевным жабо или под рыцарским шлемом красуется голова современной фотомодели, которая даже не постаралась задуматься о том, какой должен был бы быть взгляд у мушкетера или рыцаря, чтобы привыкнуть к этой одежде. Не говоря уже о прическе…

…Саблю в ножнах они разглядели сразу. Как и дымящийся пистолет, имевший вид скорее музейного экспоната, чем театрального реквизита.

Обладатель безупречно достоверного исторического образа благородного кавалера держал пистолет в опущенной левой руке и стоял боком, как в кино стоят дуэлянты, глядя поверх левого плеча. И взгляд этот не предвещал незваным визитерам ничего хорошего.

Человек был молод, болезненно бледен, с синевой под глазами, нездоровым блеском широко раскрытых темных глаз и вид в целом имел доходяжный. Ростом обладал хоть и неплохим, но отнюдь не богатырским, а уж о горе мускулов и речи не шло. Правда, за поясом у этого доходяги имелся еще один пистолет, и сабля была внушительных размеров, а над левым плечом виднелась рукоять — они видели такие в музеях — здоровенного двуручного рыцарского меча, надетого на широкой перевязи на манер колчана, но все же…

Все это было слишком уж фантастично, чтобы быть правдой: замок, подземный тайник, девица в гробу, а на ней — рубины, каких не бывает, а теперь вот и страж не замедлил явиться. С другой стороны, не сон же это! Значит, правда. Какая правда? А такая, что, как ни крути, а все это — декорация, музейные экспонаты и персонал местного театра. Вот и вся правда! А значит, бояться нечего!

— Уф! — выдохнул Майк. — Вы нас чуть не напугали. Зачем было так грохотать? Отрегулировать надо звук, а то вы так всех зрителей поглушите. Может, эти старинные пистолеты и в самом деле так гремели, но надо же иметь уважение к клиенту! А это кто? — Майк небрежно указал пальцем за спину. — Кого она изображает? Или у вас тут свидание, и мы помешали? Ну, не молчите, скажите: умник Билл правильно догадался, что это готовится представление, а вы — артисты?

Кавалер слушал довольно спокойно, хотя и улыбаться не спешил, но как только прозвучало "вы — артисты", он, казалось, пришел в бешенство: брови его нахмурились, а выражение лица стало совсем нехорошим — впору бежать без оглядки. Он отбросил пистолет в сторону и взялся левой рукой за ножны, а правая легла на рукоять сабли.

— Милостивый государь! — ("Вот оно!" — ахнул про себя Крис) — незнакомец заговорил по-английски с изысканным оксфордским акцентом; у него оказался звучный, хорошо поставленный голос уверенного в себе человека. — Оскорбление, нанесенное вами, неслыханно и при иных обстоятельствах могло бы быть смыто только кровью. Однако ваш юный возраст, дерзкий иноземец, несколько смягчает вашу бестактность и дурное воспитание. Поэтому, если вы немедленно и в надлежащей форме попросите прощения, я позволю вам безнаказанно покинуть мой замок.

Сэм, Билл и Майк рассмеялись — это становилось забавным! Вот так представление, и для них одних!..

— Какое оскорбление, приятель! — воскликнул Сэм. — Ты что? А играешь ты классно. И грим — что надо! И костюмчик тоже классный — сразу видно работу мастера. А сабля у тебя настоящая? Можно посмотреть?

И Сэм сделал пару шагов навстречу незнакомцу, протянув вперед руку с намерением похлопать того по плечу и рассмотреть поближе реквизит.

Они не сразу поняли, что произошло.

Сабля вылетела из ножен в мгновение ока. Лезвие толедского клинка со свистом рассекло воздух, блеснув тускло и страшно. Незнакомец развернулся правым плечом вперед — в его движении не было и признака киношного изящества, тщательно отрепетированного для большего внешнего эффекта, а была отточенная техника бойца, сменившего позицию, — и острие лезвия оказалось в паре сантиметров от переносицы Сэма. "Странный артист, — подумал Майк. — И шутки у него опасные".

Незнакомец смотрел исподлобья, не мигая. Губы его сжались в тонкую линию, а глаза сверкали. Красные блики, отброшенные свечами, дрожали в его зрачках, придавая бледному изможденному лицу пугающее сходство с персонажами некоторых ужастиков.

Не отводя острия сабли от лица Сэма, он стал медленно двигаться по кругу. Приятели, как под гипнозом, не сводили взгляда с острия и очнулись только тогда, когда оказались лицом к свечам, спиной к темноте. Парень с саблей стоял теперь спиной к открытому гробу. Он сменил свою прежнюю неудобную позицию на более выигрышную — свет не слепил его, меж тем, своих непрошеных гостей он видел как на ладони.

Сэм чуть подался назад:

— Ну, ты специалист, — сказал он восхищенно. — Долго тренировался? А может, ты спортсмен? Фехтовальщик? Да убери ты ее, того гляди, без глаза меня оставишь!

С этими словами Сэм поднял руку, намереваясь отвести лезвие от своего лица. Он не испугался — ну, подумаешь, парень слегка выпендривается перед пацанами…

Приятели, да и сам Сэм, не сразу поняли, что случилось, когда лезвие коротко просвистело в воздухе. И только увидев, как кружатся, оседая на каменный пол, остриженные пряди длинных волос Сэма, а также клочки его рубашки, виртуозной точности ударом превращенной в лоскутки, они поняли, что шутки кончились. А может, и не начинались. К тому же Сэм застыл с поднятой рукой, склонив голову набок, — лезвие теперь касалось его шеи, и теперь-то как раз касалось, а не застыло, как раньше, в паре сантиметров. Держащая саблю рука не дрожала.

— Я вижу, сударь, — опять заговорил незнакомец, — вас некому было обучить хорошим манерам. Мне тоже недосуг. Поэтому я сейчас просто отрублю вам голову. А потом вашим друзьям. У меня немалый опыт в этом деле. И вас не спасет ни ваш юный возраст, ни ваша безоружность.

"Псих, — подумал Сэм. — Псих, сбежал из психушки, напялил костюм, спер саблю… Еще и правда прикончит…"

— Сваливать надо, парни, — просипел он, — это сумасшедший.

Билл и Майк словно приклеились к полу. Они испугались — теперь уже по-настоящему. "Правда, сумасшедший, — прошептал Майк. — Мнит себя графом. Главное, не спорить, не злить его. Он и так уже злой…"

Крис лихорадочно соображал, что делать. Надо спасать этого дурака Сэма, а то его глупая голова и правда покатится по полу. Но как?! Что можно сказать или сделать в подобной ситуации?!

Билл и Майк вздрогнули, когда услышали голос Криса. Тот заговорил тихо и шагнул вперед, выглядя при этом настолько комично, что в другое время они не удержались бы от смеха: голова виновато опущена, руки прижаты к груди, произносимые же им слова звучали полным бредом:

— Господин граф, ваше сиятельство, — торопливо шептал Крис, — взываю к вашему великодушию… позвольте моим друзьям… и мне… уйти. Мы были неправы, мы не должны были приходить сюда… Простите нас. Разрешите нам уйти… Пожалуйста!..

Ксавьер Людовиг, офицер и кавалер, граф Кронверкский, единственный сын и наследник своих родителей, возвращался домой живым и почти невредимым. Он показал себя храбрым воином в боях, преданным товарищем в дружбе, галантным рыцарем в общении с дамами, а в беседах с учеными — человеком, образованным в науках. Это последнее во все времена не слишком было присуще большинству военных, однако и поныне придает мужчине в форме дополнительное очарование. До поступления на военную службу он с успехом окончил два годовых курса Пражского университета, где слушал лекции известных профессоров едва ли не на всех факультетах, прочел много книг по философии и истории, а также преуспел в изучении алхимии, астрономии и теологии. Науки давались ему легко, профессора предсказывали юному студенту блестящие перспективы, и гостеприимно распахнутые двери мировых храмов науки — Сорбонны и Саламанки — мерещились в розовой дымке восторженных мечтаний…

Однако старый граф Кронверк готовил для сына иную стезю. Военная карьера представлялась удалившемуся на покой ветерану многих войн единственно достойной настоящего мужчины. Ксавьер Людовиг был послушным сыном и в возрасте восемнадцати лет, решив, что к наукам он всегда успеет вернуться, отбыл в один из прославленных драгунских полков, куда был записан отцом в звании младшего офицера еще в младенческом возрасте. То, что с войн не все возвращаются, молодой человек, конечно, знал, но юность беспечна, да и от судьбы, говорят, не убежишь.

Теперь ему было двадцать пять лет. Лицо его обветрилось на солнце и ветрах, черты обрели мужественность и резкость, а взгляд — твердость. Он не забыл науки, но выучился обращаться со шпагой и пистолетом не хуже, чем с пером, а искусством верховой езды владел уже лучше, чем искусством танца. Ему повезло — в боях не изувечили его красивое лицо, а небольшой шрам на левой щеке придавал образу дополнительную романтичность. Светлая даже сквозь загар кожа, темно-синие глаза, длинные черные волосы, схваченные на затылке муаровой лентой, в сочетании с безупречностью манер и орденскими лентами за доблесть делали молодого графа неотразимым кавалером и женихом — и он знал это. Добавим к привлекательной внешности и приятной образованности древность рода и немалое богатство — и станет понятно, что ему не отказала бы ни одна знатная семья, имеющая дочерей на выданье.

— Вы счастливчик, Ксавьер Людовиг, — говорили ему в полку, провожая, товарищи. — Вы целы, здоровы, едете в отпуск, и Вас ждет невеста.

— Да, — улыбался он в ответ. — Я счастливчик.

Дочь соседского барона стала его невестой в возрасте семи или восьми месяцев от роду. "Поженим же наших детей, ведь они оба — наши единственные наследники", — решили их отцы на одной из увеселительных охот, и устный договор был заключен. Мальчику было восемь лет, ему показали невесту — младенца на руках у кормилицы, и он сказал себе: "Хм…" Второй раз он увидел ее перед отъездом в полк, девочке было почти десять лет, у нее были голубые глаза, светлые локоны и маленькие ручки с тонкими пальчиками, и он решил: "Ну что же, ладно…" Он уехал на военную службу, она — в монастырь, на воспитание к монахиням. За все эти годы он едва вспоминал о ней. Незадолго до отпуска он получил письмо из дому, где среди прочего сообщалось, что Мария Анжелина вернулась из монастыря, тиха, скромна, прекрасно воспитана, обучена рукоделию и ведению дома, а также хороша собой. Теперь должна была состояться официальная помолвка.

Ах, что еще нужно человеку? Жизнь распахивала молодому графу свои объятия, и надежды переливались всеми цветами радуги.

Долгий путь к родительскому дому был позади, гонец с последнего постоялого двора послан вперед, успел вовремя и получил хорошее вознаграждение. Слуге был отдан наказ приотстать и подъехать позже. Молодой граф свернул с дороги на длинную, не меньше мили, дубовую аллею, ведущую к воротам поместья, за которыми начиналась еще одна аллея, но уже короткая и светлая, кленовая, и пустил коня рысью.

Конь всхрапнул и замотал головой.

— Ну, что ты? — сказал ему хозяин. — Здесь прекрасное место.

Коня этого он взял как трофей немногим более трех лет назад. По разгромленному лагерю неприятеля носился великолепный годовалый подросток, обещающий сказочную вороную масть и божественную стать. Его пытались поймать, и вокруг раздавалось: "Ах, шея, как у лебедя! Ноги, как у танцовщицы! Глаза, как у прекраснейшей из женщин!.." Молодой граф рассмеялся: "А хвост как у кого?" и протянул испуганному жеребенку кусок сладкого сухаря. Тот остановился, покосил лиловым глазом, подошел и уткнулся мягкими теплыми губами в ладонь, беря угощение. "Да Вы маг и волшебник, Ксавьер Людовиг! — послышались восторженные восклицания. — Никто не смог его поймать, а к Вам он подошел как к хозяину! Теперь никто не осмелится оспаривать его у Вас. Какое заклинание Вы произнесли, поделитесь секретом!" — "Никакого заклинания, — ответил он, поглаживая коня по шее и сооружая недоуздок из своего шейного платка. — Похоже, нам просто судьба быть вместе. Я назову его Нитор. Все помнят уроки латыни?"

И вот после трех неразлучных лет безупречной службы конь впервые выражал недовольство. Перед распахнутыми настежь воротами Нитор жалобно и тревожно заржал, размахивая хвостом и гривой.

— Не будь глупцом, — уговаривал его всадник. — Здесь прекрасные пастбища и немало хороших кобылиц у нас и у соседей. Ты ведь тоже неотразимый жених.

Уговоры не действовали — конь храпел и упирался, не хотел идти в ворота и даже пытался встать на дыбы.

— Однако ты упрям, братец, — сказал ему хозяин. — Но я упрямей. Не обижайся! — и ударил коня хлыстом, чего не делал никогда.

Конь обиделся и в ворота прошел, но недовольства высказывать не перестал, храпел и тряс головой, косился по сторонам.

Вот парадный подъезд все ближе, слуги выстроились в ряд у замшелой каменной стены замка, а граф и графиня вышли на высокое крыльцо, приветствуя сына.

Родители показались ему сильно постаревшими и нездоровыми. "Они совсем не так молоды, как мне казалось в юности. Отец выглядит совсем стариком, да и матушка… Неужели эти семь лет волнений и тревог так состарили их? Да, ведь я не был дома семь лет…", — подумал он с печалью.

Мысли о скоротечности бытия и угрызения совести за редкие письма домой чуть было не затмили радость встречи, но вошел дворецкий и объявил, что ужин накрыт в парадной столовой.

Паркет был натерт, чехлы с мебели сняты, начищенное фамильное серебро блестело на богато вышитой праздничной скатерти, а зеркала в резных позолоченных рамах отражали свет многих свечей в старинных настольных подсвечниках, установленных по случаю торжества, хотя вечер за окнами еще не сгустился.

Перед ужином ему представили даму в трауре и под вуалью, затянутую в длинный испанский корсет.

— Это наша несчастная родственница, — шептала графиня тихо сыну, пока все рассаживались за столом. — У нее ужасное горе, ее бедный муж недавно умер от какой-то ужасной скоротечной болезни, лекари даже не смогли определить, что за ужасный недуг это был, а вслед за тем — пожар, их усадьба сильно пострадала, сейчас ее отстраивают, бедняжке негде жить, не бросать же ее в таком ужасном горе на улице! Она никуда не выходит целыми днями, все молится в своей комнате, бедняжка, только по вечерам спускается к ужину.

"Матушка так же сентиментальна и так же любит слово «ужасно», как и раньше", — подумал Ксавьер Людовиг и тихо спросил:

— А кем же приходится нам эта дама?

— Ах, — растерялась графиня, — право, я не знаю. Мне представил ее господин граф. Наверное, это какая-нибудь его кузина или еще какая-нибудь дальняя родственница…

"Что дальняя — так это уж точно. Матушка сколь сентиментальна, столь же и наивна, — вздохнул Ксавьер Людовиг. — Но ведь отец не привел бы в дом какую-нибудь мошенницу или тем более свою бывшую пассию, это было бы попранием всяческих норм приличия и уважения, мало ли что было в прошлом… Кто же эта особа?" — задал он себе вопрос, но промолчал, а графиня-мать расценила молчание сына как выражение сочувствия к тетушке.

Дама меж тем заняла скромное место у дальнего края стола и подняла вуаль. "Ей лет наверняка не меньше, чем матушке, но выглядит гораздо моложе". Ксавьер Людовиг рассматривал тетушку с понятным любопытством.

Новоявленная родственница обладала очень белым, без признаков морщин, лицом, бледность которого еще больше подчеркивалась черным кружевом вуали и высоким крахмальным воротником. Темные брови, опущенные ресницы — она была бы почти красива, если бы не чересчур прихотливо изогнутая линия слишком бледных губ.

"Возможно, просто недостаточно яркое освещение скрывает ее морщины и другие дефекты, свойственные возрасту, — подумал молодой граф, — а при ярком дневном свете…"

Тут мысли его сбились и спутались, потому что дама в трауре повернула голову в его сторону, медленно подняла свои длинные густые ресницы, и на молодого графа взглянули такие бесовские, такие разгульные, по-кошачьи зеленые глаза, что он едва не вздрогнул. И искрилось в этих глазах совершенно демоническое, злорадное веселье. Длилось это колдовство всего мгновенье, и опять — опущенный взгляд и тень траурной вуали над белым лицом.

"Однако, — подумал Ксавьер Людовиг, переводя дыхание. — Печали и траура в этих глазах — как у цыганской плясуньи на базарной площади! Что это за тетушка и откуда она взялась? Наверняка развратница и мошенница, а никакая не родственница".

…Старый слуга проводил своего молодого господина в его прежнюю спальню и поставил свечу на столик у кровати. Ничего не изменилось в обстановке комнаты, даже книги на полке стояли в том же порядке и несколько хорошо очищенных перьев лежало на чернильном приборе на бюро. "Завтра, — подумал молодой граф, — завтра будут книги, разговоры, расспросы и рассказы… и обязательно поговорю с отцом относительно этой тетушки. Неужели они не понимают?.."

Он сел на край высокой кровати, и слуга помог ему снять сапоги и верхний камзол.

— А… позвольте спросить, господин… — начал слуга нерешительно.

— Что? — Ксавьер Людовиг вдруг почувствовал, как он устал. — Ты можешь идти, я сам разденусь, я привык.

— Да нет, — мялся слуга. — Я хотел спросить, а где оружие молодого господина?

— Оружие? Зачем мне здесь оружие?

— Ну… а все-таки лучше бы держали при себе.

— Да ты что? — сонливость и усталость не отступали, и чувства опасности не возникло. — Что может угрожать мне в родном доме?

Слуга вздохнул:

— Вот господин граф и госпожа графиня тоже беспечны, а мы, слуги то есть, всегда, как спать ложимся, что-нибудь берем. Сабель у нас, конечно, нет, но дубинку или топор — это обязательно. И чеснок за пазуху, это уж тоже непременно. И всегда дежурит кто-нибудь…

— Чеснок? — перебил слугу Ксавьер Людовиг и рассмеялся. — Ты что такое говоришь? Ты здоров ли?

— Я-то здоров, а вот…

В дверь постучали, и молодой граф на мгновение пожалел, что безоружен. Но это оказался его слуга-ординарец, нагруженный военной амуницией хозяина, прежде всего оружием.

— Господин, — сказал ординарец. — Все в один голос твердят, чтобы я оружие Вам отнес. Вот, принес. Пистолеты я зарядил, заряды подготовил. Сабля, извольте осмотреть, и боевая Ваша шпага. И вот еще чеснок…

— Да вы что, все с ума сошли? — Ксавьер Людовиг почти рассердился. — Что это все значит? Ну, оружие еще куда ни шло, но при чем тут чеснок?! Наслушались бабьих сказок про вампиров?

Старый слуга перекрестился, у ординарца же обе руки были заняты, и он прошептал только: "Господи, сохрани и помилуй!"

— Вы, молодой господин, — заговорил старый слуга тихо, но решительно, — не сердитесь и не кричите. Мы Вас так ждали, так молились за Вас, на Вас вся надежда. Мы знаем, Вы храбрый воин и книжек много читали. Нехорошо у нас. А что именно нехорошо — не поймем. А уйти — куда ж уйдешь? Да и господ жалко. А священнику говорили, и без толку — глупости, говорит, и сами вы глупые…

— Так и есть — глупости, и сами вы глупые, — смилостивился Ксавьер Людовиг — наивная доверчивость и преданность слуг тронули его. — Оружие оставьте и идите. Я устал.

— Господин, — заговорил ординарец, раскладывая оружие поближе к кровати, а саблю и шпагу ставя эфесами к изголовью. — Нитор в конюшню не идет. И волнуется. Даже меня не подпускает. Подпругу я ослабил, а седло снять не могу, не дается. Ну, может, само упадет. Так ведь в конюшню не идет, ходит по двору. Что делать-то?

— А другие лошади что же?

— Так нет других в конюшне. На лугах, на дальнем выпасе.

— Ах, да пусть ходит, — Ксавьер Людовиг махнул рукой. — Сам он не уйдет, конокрадам не дастся, а волков здесь нет. И вы уйдите же, наконец!

После того как слуги ушли, молодой граф снял нижний белый камзол и бросил его на стоящий рядом стул. Что-то глухо брякнуло о деревянный пол. "Наверное, монета выпала из кармана. Завтра подберу", — подумал он, вытягиваясь на мягком тюфяке под одеялом и сдвигая к ногам бутылки с горячей водой. Вылезать из нагретой постели не хотелось, да и как ее искать, эту монету, сейчас, в темноте? Снова зажигать свечу?.. "Господи, — подумал Ксавьер Людовиг, засыпая, — горячая вода, чистое белье, нагретая постель… Скоро я женюсь на красивой хорошей девушке. Мои товарищи правы — я счастливчик…"

Ему приснилось что-то неприятное и он проснулся, как от толчка, оставаясь лежать с закрытыми глазами. "Я заснул на спине, — подумал. — Матушка всегда говорит, что на спине нельзя спать, могут сниться дурные сны. Надо перевернуться на бок…"

Эта мысль не успела еще сформироваться, как он почувствовал, что в комнате горит свет, а на грудь ему что-то давит и мешает дышать. "Неужели я забыл погасить свечу? Так ведь недолго и до пожара…", — и открыл глаза.

Свеча действительно горела, но это было еще полбеды. На груди у молодого графа лежала рыжеволосая красавица, улыбалась и гладила его по щеке. У нее было белое лицо и зеленые русалочьи глаза. "Я все еще сплю, — подумал он. — Это сон. И сон приятный…" В иное время он, не долго думая, схватил бы эту красотку в охапку — и гори все синим пламенем. Но что-то насторожило его: слишком белое лицо, слишком красные губы. Да и как она проникла в комнату? Уступив уговорам слуг, он запер дверь на ключ изнутри, на окне решетка и ставни закрыты. А глаза эти он уже где-то видел, и видел недавно…

И вдруг он узнал эту женщину, и к чувству удивления примешалось чувство гадливости и отвращения, но уже через миг эти смутные ощущения накрыла волна тревоги и дурного предчувствия: это была тетушка — и это была не она.

Выглядела она теперь не старше его самого, от траурной мантильи и испанского корсета не осталось и следа: золотисто-рыжие кудри без шпилек и заколок спутанной волной рассыпались по снежно-белым плечам, необыкновенной расцветки платье из огненной парчи сверкало и искрилось, словно было расшито сотнями мелких и крупных алмазов, и зашнурована была внезапно помолодевшая тетушка теперь уже на французский манер по моде времен Людовика XV: талия в рюмочку, плечи открыты, и роскошный бюст чудом удерживался в отчаянно глубоком декольте.

— А Вы шалунья, тетушка, — попытался отшутиться молодой граф. — В Ваши годы следует быть скромнее, к тому же Ваш траур…

— Ах, мой мальчик, мой сладкий красавчик, — залепетала красотка, пытаясь вновь погладить его по щеке; он дернулся, отстраняясь. — Ты ничего еще не понял спросонок, глупенький мой птенчик. Скажи спасибо тетушке, ты уцелел, теперь мы с тобой равны и впереди у нас вечность. Ты так мне понравился, дай же я тебя еще разок поцелую, не сильно, не больно, — она потянулась к нему красными губами, и ему показалось…

— Оставьте меня, сударыня! — крикнул он и оттолкнул ее изо всех сил.

Она упала на пол, но вскочила очень быстро, словно подброшенная пружиной, платье сверкнуло, как потревоженные угли в очаге. Подол был слишком длинным, она приподняла его двумя руками, делая шаг вперед к нему, и он увидел, что она босиком и без чулок. "Ведьма!" — он схватил стоявшую в изголовье саблю и сдернул ножны.

Ведьма остановилась, но испуг не отразился на ее лице. Вдруг на какой-то миг глаза ее сделались огромными и прозрачными, а черты исказились, как в кривом зеркале.

— Ты неблагодарный глупец! — крикнула она неожиданно низким хриплым голосом. — Ты получил шанс на бессмертие! Посмотри на меня! Что в сравнении со мной эта дура Мария Анжелина?!

Он взмахнул саблей, нанося ей короткий скользящий удар по белым плечам ниже ключиц. Такая рана не была бы смертельной, просто осталась бы отметина на всю жизнь: никаких декольте… Но кровь, едва показавшись, почти сразу же превратилась в зеленовато-бурую жидкость, тут же засохла и стала похожа на плесень.

Ведьма поднесла к ране руку и отряхнула плесень, как сухую паутину, от раны на ее теле осталась лишь едва заметная серая полоса. Она уставилась на замершего в потрясении молодого графа своими прозрачными нечеловеческими глазами и захохотала отвратительным визгливым хохотом, запрокинув голову, и он ясно увидел длинные блестящие клыки и понял, что красный цвет ее губ — не помада, а кровь. Его кровь. И тут он почувствовал сильную острую боль в шее справа, как от укуса пчелы. Дотронулся до больного места рукой, и на пальцах остались пятна крови, уже почти запекшейся.

Молния полыхнула у него перед глазами, лезвие сабли блеснуло, занесенное для смертельного удара, но реакция у тетушки оказалась не хуже, чем у опытного бойца, она извернулась, и удар пришелся ей по руке выше локтя. Лезвие было острым, а удар — сильным, и отрубленная рука повисла на лоскутке кожи и обрывке рукава. Крови почти не было. Вампирша подхватила отсеченную руку другой, здоровой, и прижала к груди, как сокровище. Она не перестала хохотать, но отступила в темный угол, куда не доставал свет свечи, и крикнула оттуда:

— Одевайся, неблагодарный! И приходи к нам!

И исчезла.

Ксавьер Людовиг бросился вслед за ней, но руки его в темноте нашли только дубовые доски панелей, дверь оставалась закрытой, ключ торчал в замочной скважине. Вдруг его осенило. Он вложил саблю в ножны и облегченно рассмеялся.

— Как же я сразу не догадался! — сказал он себе вслух. — Это наверняка проделки кого-нибудь из моих университетских товарищей. Они каким-то образом узнали, что я приезжаю, и подстроили этот розыгрыш. Ловко! А девица эта — верно, какая-нибудь комедиантка из бродячего театра… А отрубленная рука? Да у нее такие длинные, густые волосы, что под ними вполне можно скрыть искусственную руку. Я просто не достал ее лезвием. Но каковы проказники! Они сильно рисковали ее жизнью, я ведь мог ее и убить! А она весьма недурна, весьма. Вот только слишком сильно уколола меня в шею. Где же они раздобыли такое королевское платье? Наверное, это просто стекляшки. А клыки? Ах, да в волнении, да при свете свечи еще и не такое покажется. Это, несомненно, Марк и Длинный Юлиус. Ну, вот я им сейчас задам!..

Так думал молодой граф, одеваясь. Уже у двери он заметил, что по военной привычке, не задумываясь, сунул за пояс оба пистолета и надел пояс с саблей. "Ничего, — решил он. — Они меня разыграли, а теперь я их разыграю". И вынул саблю из ножен.

В коридоре было темно; стараясь не загасить свечу, он прошел на галерею, потом через анфиладу новых комнат. В танцевальном зале, где на днях должны были снять чехлы с мебели и люстр, также было темно и тихо. Он прошел через Малую столовую, заглянул в Большую — и услышал шум, доносившийся со стороны буфетной. Там звуки стали громче, послышались голоса. Он распахнул дверь в кухню.

Открывшаяся ему картина, освещаемая несколькими свечами и масляными светильниками, заставила его окаменеть, и была она кошмарней самого кошмарного сна. На полу в разных местах большого помещения лежали тела слуг. Все они были мертвы, сомнений не оставалось. У всех было растерзано горло, а у некоторых — еще запястья и локтевые сгибы. В центре же происходила битва: ординарец его, вооруженный вертелом от очага, отбивался от осаждавших его пяти или шести персон, одетых по-господски и двигавшихся с необыкновенной быстротой и ловкостью и тоже вооруженных шпагами. Ординарец был ранен в нескольких местах, и силы его явно были на исходе. На длинном же кухонном столе стояла в сверкающем платье тетушка и приплясывала от нетерпения. Теперь она не казалась красавицей, наоборот, выглядела на редкость омерзительно и даже старше, чем накануне за ужином. Время от времени она брала с полки позади себя тарелки и горшки и бросала их в слугу, стараясь попасть в голову. Видимо, ни разу еще не попала, иначе парень вряд ли смог бы продолжать сопротивление.

"Это не розыгрыш, — пронеслась мысль. — Это… Что же это — правда?!" Но раздумывать было некогда. Ксавьер Людовиг отбросил свечу — она сразу же погасла на каменном полу — и бросился в битву. Он был хорошим фехтовальщиком, каждый удар сабли находил цель, и враги стали отступать и падать. Одного из них слуга загнал в угол и размозжил ему голову вертелом. На ногах оставался один, последний, и Ксавьер Людовиг решил нанести ему самый страшный из своих ударов, от которого отлетали в сторону голова и, по меньшей мере, одна рука, а иногда и обе. Так и случилось: отрубленная рука упала на пол, шевеля пальцами, а голова покатилась в угол. Но и сабля выпала из внезапно ослабевшей руки молодого графа, словно он сам оказался ранен, и все тело пронзила нестерпимая боль. Он упал на колени, стиснув зубы, стараясь не застонать и пытаясь дотянуться до рукояти сабли. Слуга хотел было кинуться ему на помощь, но омерзительная тварь-тетушка попала-таки ему каким-то кувшином по голове, и бедняга упал без сознания.

— Ты дурачок, племянничек, — услышал молодой граф ее голос. — Крестообразный удар! Ты нанес удар крестом, дурачок. Крест — это теперь не для тебя, ты понял?

Ксавьер Людовиг поднял голову и открыл глаза. Видел он словно через пелену тумана и чувствовал себя беспомощным и униженным пленником, попавшей в силки добычей.

— Загрызть бы тебя насмерть, наглеца, да не велено, — услышал он незнакомый мужской голос.

— Эх, — вздохнул другой голос из другого угла. — Такой знатный молодой господин, наверное, вкусный. A мы тут давились прислугой, этими крестьянами…

От неожиданности и возмущения Ксавьер Людовиг вновь обрел ясность зрения и способность мыслить.

То, что он увидел, чуть было снова не лишило его сознания.

Первый голос принадлежал отрубленной голове. Голова лежала на боку среди битой посуды в луже то ли вина, то ли масла и таращилась на него совершенно живыми и очень сердитыми глазами.

— Да-да, именно, — пробурчала голова тонкими губами, измазанными засохшей кровью. — Насмерть загрызть тебя следовало бы, да теперь уже поздно, ты один из нас.

Голова состроила безобразную гримасу, оскалив клыки и высунув язык. После этого скосила глаза в сторону и стала говорить кому-то:

— Сюда, левее… левее же, теперь прямо. Этот молодой невежа обошелся с нами самым возмутительным образом. Да потом подберешь руку, бестолочь, подбери сначала меня!

Справедливо решив, что уже ничто не сможет ошеломить или напугать его, Ксавьер Людовиг посмотрел в ту же сторону.

Однорукое обезглавленное тело не только стояло на ногах, но и двигалось мелкими неуверенными шагами по направлению к голове, вытянув вперед уцелевшую руку, как это делает слепой, уронивший палку. Наконец телу удалось схватить свою голову за волосы и водрузить на прежнее место. Получилось кривовато, но вампир поспешил обратно, за рукой, пристроил ее и уже обеими руками поправил голову, установил ее ровно и принялся разглаживать волосы, даже пытался повязать остатки уничтоженного сабельным ударом галстука.

Тем временем другое тело, у которого грудная клетка была разрублена почти пополам, заканчивало застегивать у себя на груди и животе уцелевшие пуговицы камзола. Этот второй вампир имел вид благообразного старичка, но клыки у него были такими длинными, что не умещались во рту. Он тоже отряхивал камзол и поправлял манжеты, пытаясь привести в порядок испорченную одежду, и не переставал при этом ворчать:

— Да, давились этими жесткими крестьянами, госпожа запретила нам трогать тебя. Решила оставить себе. Конечно, такого красавчика. И сделала тебя одним из нас. И зачем, спрашивается? Неблагодарный, дурно воспитанный юнец!

Ксавьер Людовиг схватил наконец саблю и вскочил на ноги, озираясь. Тетушка спрыгнула со стола, опираясь на поданные ей руки слуг-вампиров. Не подходя близко, видимо, все же опасаясь, она покачала головой и сокрушенно вздохнула:

— Не такой благодарности я ждала от тебя, дорогой племянничек! Хотя никакой ты мне не племянник, сам понимаешь, наверное, и вообще никакой не родственник… Ну, теперь уж ничего не поделаешь. Идешь ты с нами или нет? — крикнула она нетерпеливо.

— С вами? Да я сейчас изрублю вас всех в мелкие куски, и не успеете вы собрать друг друга по частям, как я принесу из часовни святой воды и уничтожу вас!

Вампиры визгливо захохотали, а их предводительница презрительно ухмыльнулась:

— Ты ничего не сможешь нам сделать. Ты один из нас, пойми же наконец. Ты не сможешь прикоснуться ни к чему из того, чем можно уничтожить вампира. Присоединяйся к нам, — ее зеленые глаза призывно заискрились. — Я — их госпожа, а ты будешь моим господином! — она протянула ему руку, зовя с собой.

Ксавьер Людовиг левой рукой выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил, не целясь. Он попал ей в середину туловища, чуть выше талии, это означало мгновенную смерть для нормального человека, но только серая пыль посыпалась из образовавшейся дыры, а кровь, если и была, не просочилась сквозь плотную парчу.

— Ты испортил мне платье! — возмущенно закричала вампирша, и лицо ее исказилось отвратительной гримасой. — Нахал, мальчишка! Ты знаешь, сколько здесь золотой нити, а алмазов?! Теперь не умеют так шить!

Она задохнулась от возмущения, а может быть, задумалась, как бы покарать упрямца, и в этот момент в тягостной тишине раздался далекий и потому тихий, но вполне четко слышимый крик петуха.

Вампиры заволновались и стали испуганно переглядываться, а их госпожа, вздохнув, сказала:

— Это уже второй. Нам нужно поспешить. Тебе тоже, если не хочешь сгореть в лучах солнца. Солнечный свет для нас смертелен, ты наверняка это знаешь. Ты ведь все знаешь о вампирах, не так ли, милый?

Ксавьер Людовиг почувствовал предательскую слабость в ногах и испугался, что сейчас упадет. Дрожащей рукой он вынул другой пистолет и выстрелил, целясь в голову предводительнице тварей, но попал в кого-то из свиты и услышал недовольное бормотание.

"Пули не берут их! Это — правда, правда!" — в ужасе думал он, не зная, что еще предпринять. Тут один из вампиров открыл крышку низкого большого котла, и они попрыгали туда один за другим с ловкостью и проворством, невозможными для человека. Прыгнувший последним задвинул за собой крышку, под которой что-то лязгнуло. "Засов, — понял Ксавьер Людовиг. — Там потайной ход. И в мою спальню эта тварь проникла тоже через потайной ход и так же сбежала… Нет! — он встряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. — Бред, галлюцинации! Этого не может быть, такого не бывает, все это ложь! Меня чем-то опоили за ужином, мне все это мерещится! На дом предательски напали, в доме предатель — он опоил всех и отпер двери! Где другие слуги? Где охрана? Где все?!"

— Да где же все, наконец?! — закричал он изо всех сил, но тишина была ответом, и в этой тишине он услышал далекое жалобное ржанье. "Нитор! Вот верный друг, который никогда не изменит!"

Ксавьер Людовиг бросился к черному ходу кухни. Коридор здесь был очень коротким, а дверь распахнута настежь.

Задний двор был пуст, низкая каменная изгородь отделяла его от теплиц и яблоневого сада, дорога между теплицами и садом вела на луга и пастбища. Молодой граф выбежал на дорогу и среди деревьев сада увидел коня.

— Нитор!

Конь повернул голову и радостно заржал, узнавая хозяина. Ксавьер Людовиг вложил саблю в ножны и пошел навстречу коню, который рысью тоже направился к хозяину.

— Нитор!.. Я знал, ты не предашь меня!..

Но конь вдруг остановился и тревожно всхрапнул.

— Ну, что же ты? — и тревога опять кольнула висок.

Конь ржал, вытягивал шею, мотал головой, переступал точеными ногами — и не подходил.

Он решил, что животное просто напугано, но он сумеет успокоить его, взяв за уздечку и погладив по шее, как делал много раз, и он поднял руку привычным подзывающим жестом.

Конь отшатнулся, издав жалобное, как стон, протяжное ржание. Помедлил несколько мгновений и вдруг сорвался в галоп и скрылся из виду, лишь топот копыт раздавался еще некоторое время в звенящей тишине.

"Я сплю, — думал Ксавьер Людовиг. — Это просто дурной сон. Это не может быть явью. Нужно сделать что-нибудь такое, от чего просыпаются. Может, встретить кого-нибудь…"

Он вернулся в замок через черный ход, но прошел не через кухню, а через кладовую — так было короче — в буфетную и потом в Большую столовую. Там в камине еще тлели угли, присыпанные золой. Он взял со стола подсвечник, раздул угли и зажег все пять свечей. Стало светло. Он чувствовал себя ослабевшим и больным, но причиной считал затянувшийся кошмарный сон, который следовало прервать усилием воли. Отходя от камина, подумал, что стоит, может быть, прижечь руку над свечой и проснуться от мнимой боли, во сне всегда достаточно ощутимой. Тут он вспомнил, что рядом с камином находится большое зеркало.

"Наверное, я скверно выгляжу, и наверняка у меня глупое выражение лица", — поставил подсвечник на подзеркальную полку, приблизившись к зеркалу с намерением привести себя в порядок.

Темная поверхность старого зеркала отразила яркий свет пяти свечей — и больше ничего. Ксавьер Людовиг почувствовал, как похолодели ладони. Он стоял прямо напротив зеркала и не отражался в нем! Протянув вперед обе руки, он увидел свои перепачканные пальцы, порванные манжеты, дотронулся до зеркала и ощутил под рукой холодное гладкое стекло. Он передвинул подсвечник на полке — зеркало послушно отразило дрогнувшее пламя свечей и темную бронзу литых лепестков — и все… Послышалось ли ему или действительно раздался шепот, но был этот шепот подобен грому: "Ксавьер Людовиг, ты — вампир!"

— Нет!!! — закричал он страшным голосом, задыхаясь. — Нет! Нет!

Дрожащей рукой схватил он тяжелый канделябр и ударил им в зеркало. Брызнули осколки, свечи погасли. Он схватил осколок покрупнее и резанул себя по запястью левой руки — и не почувствовал боли. В темноте он не видел пореза, поднес руку к губам — запястье было сухим. Он отбросил осколок, вынул саблю и полоснул себя по сонной артерии. На мгновение даже обрадовался — теплая кровь брызнула фонтаном, заливаясь за ворот и стекая по телу. "Сейчас я проснусь, — подумал он, поднося руку к ране и затем к губам. Ладонь была мокрой и липкой, а на языке он ощутил кисло-соленый вкус. Но кровотечение прекратилось, он даже почувствовал, как затягивается порез и высыхают на груди и на ладони потеки крови, превращаясь в мелкий порошок. "Это же смертельное ранение, я должен истечь кровью… Бред! Я даже не могу покончить с собой!.."

Остатки зеркала на стене отразили посветлевшее небо: противоположная стена была вся из больших окон, и свет щедро проникал в помещение.

Ксавьер Людовиг чувствовал себя больным. "Это не слабость и не болезнь, — понял он. — Это приближение рассвета. Ведь я теперь вампир. Солнечный свет… Я могу покончить с собой!"

Шатаясь, он прошел через зал и толкнул дверь на террасу, обе створки распахнулись. Небо было синим, нежно-бирюзовым на востоке, слабо розовеющая полоска обозначилась над горизонтом, звезды померкли.

"Первый солнечный луч коснется меня и я сгорю. Интересно, что я почувствую в этот момент? Будет ли это долго и мучительно или все произойдет очень быстро? Жаль. Столь о многом мечтать и столь мало успеть. Как жаль!.."

— Господин! Господин! — услышал он вдруг знакомый голос. — Вот Вы где! Слава Богу, Вы живы! Я уж Вас обыскался!

Это был слуга-ординарец. Он наконец-то очнулся, выбрался из разгромленной и залитой кровью кухни и отправился разыскивать своего господина. В правой руке он сжимал огромный кухонный нож. Он был хороший слуга и никогда не бросал хозяина в тяжелые минуты.

Ксавьер Людовиг обернулся. Не думая о том, что делает, отступил в тень и вложил саблю в ножны. Странное волнение охватило его, дрожь пронизала тело, как судорога, он почувствовал прилив сил. Но также он почувствовал, как челюсти его налились тупой, горячей болью и он понял, почему вампиров изображают и описывают такими: рычащими, с оскаленными клыками и искаженными лицами — ему захотелось повести себя так же. Он почуял человека! "Вот, значит, как это бывает!.." Изо всех сил он сжал зубы; клыки вонзились в десны, рот наполнился кровью. Ему пришлось сглатывать ее, чтобы она не вытекала изо рта и не показалась на губах и чтобы не захлебнуться.

Слуга ничего не замечал и приближался, держась левой рукой за голову и причитая:

— Что же это, господин? Нечистая сила! Надо послать за священником. И собрать людей, вооружить. Может, какой-нибудь подсвечник перелить на пули, а? Вы-то лучше знаете, что делать. Надо найти этих тварей, они где-то недалеко, днем-то они ничего не смогут сделать…

— Стой! — крикнул ему Ксавьер Людовиг. — Не подходи ко мне!

Слуга остановился в недоумении.

— Стой там, где стоишь, и, не колеблясь, убей меня, если возникнет необходимость! — ему было трудно говорить, клыки мешали, и он испытывал внезапный и невероятно сильный — нечеловеческий! — голод, от которого мутился рассудок; он едва сдерживал себя. — Сходи за священником. Пусть сделают все, что необходимо. Все, чтобы погибшие не стали вампирами. Пусть всех отпоют, как положено, полную литургию, сегодня же! И всем чеснок в гробы, обвязать серебряными цепями. На цепи можете порезать все фамильное серебро. А теперь иди! Иди же! — и он впился зубами в жесткий манжет камзола.

Слуга, застывший с полными ужаса глазами, медленно опустил левую руку в карман штанов, вытащил оттуда головку чеснока и откусил, шурша неочищенной шелухой.

— Господин, — пробормотал он растерянно. — И Вы? И Вас тоже?.. Как же мы теперь? Что же нам теперь делать?

— Я сказал, что делать! Выполняй!

Слуга вздрогнул, повернулся и торопливо пошел прочь, на ходу громко читая молитву и жуя чеснок.

Ксавьер Людовиг смотрел ему вслед и думал: "Я не могу умереть сейчас. Я не вправе этого делать, пока эти твари бродят по округе и убивают людей, а приглянувшихся им превращают в себе подобных. Когда-то замок Кронверк был мощным укреплением, защитой для всей округи…"

Он добрался до своей спальни, закрыл дверь на ключ и даже заложил кованый засов, который много лет не использовался и потому с трудом проворачивался в петлях. Ставни на окне были плотными, но тонкие лучики света все равно проникали сквозь крохотные щелки. Один из лучиков освещал на полу какой-то маленький блестящий предмет. "Монета, что выпала накануне из кармана", — вспомнил Ксавьер Людовиг и нагнулся, чтобы подобрать. Он взял предмет в руку раньше, чем успел разглядеть его, потому что не сомневался, что то была монета, тут же бросил его снова и замахал обожженной ладонью, будто схватил маленький уголек из камина.

— Что это такое?!

Это оказался его нательный крест, который он носил, не снимая, много лет. Шнурок был порван. "Крест оборвался… Многие считают это недобрым знаком. Вот, так оно и вышло, хуже не придумать. Сколько раз хотел заменить шнур серебряной цепочкой!.." Ксавьер Людовиг накрыл лежащий на полу крест подушкой, а на ставни набросил снятое с кровати покрывало.

Он бросился на кровать, ему хотелось рыдать и рвать простыни зубами, слезы отчаяния душили его. "Плачь! Плачь! — раздался в его голове насмешливый, неизвестно кому принадлежащий голос. — Молодой и он же, судя по всему, последний граф Кронверк — вампир!.. Ну, если Вы, господин граф, ничего больше не в состоянии предпринять, можете лежать здесь и проливать слезы. А также дожидаться, когда люди с осиновыми кольями и серебряными пулями придут за Вами!"

Он вскочил и сел на кровати. "А ведь верно! Ведь они будут искать и меня! Возможно, меня — в первую очередь! Что же делать? Надо спрятаться. Как противно прятаться, разве я трус?"

Он встал и зашагал по комнате, пытаясь сосредоточиться и составить план действий.

"Возьми себя в руки, Ксавьер Людовиг, — говорил он себе. — Ты попал в засаду, ты окружен врагами, что ж, не в первый раз. Нужно прорываться и при этом уничтожать, уничтожать, уничтожать врагов! А умереть всегда можно успеть — выйти на солнечный свет — и все кончено. Но будет ли это смерть со славой, если при этом ты оставишь округу на растерзание тварям? И сколько их всего? Скольких я видел? Пятерых? Шестерых? Не исключено, что где-то есть еще… Что я знаю о вампирах? То же, что и все: они боятся серебра и креста, не выносят чеснока. Убить их можно святой водой, серебряной пулей или вонзив в сердце осиновый кол. Также для них смертелен солнечный свет. Но я не могу прикоснуться ни к серебру, ни к кресту, ни выйти на свет. Может быть, люди справятся сами? А если вампиров не пять и не шесть, а гораздо больше?.. Книги! Старые записи, архивы предков! Возможно, кто-либо когда-либо что-либо слышал и есть другие средства…"

Дверь из его спальни вела в кабинет, который в свою очередь сообщался с библиотекой. Там были выходы и в коридор, но они были заперты на ключ — ни старый граф, ни госпожа графиня не читали других книг, кроме Библии. "У меня есть несколько часов", — решил Ксавьер Людовиг и открыл дверь кабинета из своей спальни.

Но при взгляде на полки, уставленные томами разных размеров, отчаяние вновь охватило его: "Разве я успею хотя бы бегло просмотреть все эти книги?! А самые старые, где рукописный текст и каждая строка — как кружевная лента? Понадобятся даже не дни — недели, чтобы прочесть их! В моем же распоряжении всего несколько часов. Скоро здесь будет полно народу… Потайные ходы! Эта тварь проникла в мою спальню через потайной ход!"

Он вернулся и прошел к тому углу, в котором исчезла накануне вампирша. "Только бы здесь не оказалось какого-нибудь особого секрета!" — думал он, ощупывая дубовую обшивку панелей и скрепляющие их резные ореховые планки. Он нашел этот ход довольно быстро и почти случайно: на планку и панель нужно было не надавливать, а оттягивать на себя. Приложив немалое усилие, он открыл панель в самом углу, из узкого отверстия пахнуло сыростью и холодом, как из подвала. Он шагнул в проем и закрыл за собой панель. Снова налег плечом, пробуя, как открывается изнутри, — это оказалось гораздо проще, чем открыть снаружи, доска отъехала в сторону легко и беззвучно. "Этот люк предназначен для проникновения из хода в спальню, а не наоборот. Зачем?"

Поначалу он даже не заметил, что не нуждается в освещении. Он не мог бы сказать: просто ли чувствует, что в этом тайном переходе одна стена — стена спальни — сухая и сложена из кирпича, другая, сырая и холодная — из серого камня, а сам ход довольно просторен, или же он обрел способность видеть в темноте, как кошка. Он шел вперед спокойно и уверенно, как по хорошо освещенному помещению. "Я должен изучить все эти потайные ходы, если хочу помочь людям уничтожить тварей", — и снова услышал насмешливый голос: "Ты и сам тварь". "Ничего, — сказал он спокойно, как о давно обдуманном решении. — Себя я всегда успею уничтожить".

Вскоре он все же заметил, что ориентируется в полной тьме совершенно уверенно. "Я вижу в темноте, как кошка?" — спросил он сам себя. И сам себе ответил: "Но ведь я ничего не вижу глазами. Между тем в этом коридоре я уже сделал несколько поворотов и не наткнулся на стену, поднялся и спустился на несколько ступеней и ни разу не споткнулся. Как это возможно? Неужели я передвигаюсь во мраке, как летучая мышь?" — и сердце его вновь тоскливо сжалось: "Ты тварь, Ксавьер Людовиг, за тобой будет охота!"

— Прочь эти мысли, граф Кронверк! — крикнул он вслух. — Думай о другом!

И действительно, справа от себя он увидел светлое пятно. Это оказался глазок, через который видна была вся Танцевальная зала: мебель, зеркала и люстры скрыты под полотняными чехлами. Вид на залу открывался сверху, почти из-под самого потолка, обзор был отличным.

После этого глазки стали попадаться чаще, и имелись они во всех помещениях новой части. Ксавьер Людовиг хорошо помнил расположение комнат новой части дома, которую называли Дворцом и предназначавшуюся для приема гостей и проведения балов и праздников, и старой части, называемой Замком, — старой постройки, где находились кухня, склады и кладовки, обширные подвалы, помещения для прислуги, а также спальни, Малая столовая и Большая гостиная с огромными каминами, кабинет и библиотека, часовня и еще одно помещение, которое все называли Архивом, но отзывались о нем пренебрежительно, произнося: "Это пора убрать в Архив, с глаз долой" или "Этому хламу место в Архиве" так, как будто речь шла о мусорной яме. Ксавьер Людовиг никогда не бывал там, и Архив этот представлялся ему не хранилищем древних рукописей и истории дворянского рода, а большой свалкой ненужных, отслуживших свой век вещей. "Нужно обязательно найти этот Архив, — подумал он. — Там может оказаться что-либо, что может пригодиться мне, а не только старый хлам".

Лабиринты потайных ходов огибали все помещения Дворца. Везде было пусто и тихо. "Неужели никто не выжил?!" — с тоской думал Ксавьер Людовиг. И тут он услышал голоса. Он находился сбоку от входа, через глазок мог обозревать весь холл и первый широкий пролет парадной лестницы, ведущей в анфилады, приемные покои и гостевые залы. Рядом было высокое узкое окно, похожее на бойницу, внутренняя ниша которого была гораздо шире отверстия, но человек едва мог подойти к узкой щели, чтобы увидеть крыльцо, площадку перед ним и часть аллеи.

Перед крыльцом толпились люди. Тут же ходил Нитор, его гладили, дружно жалели, чем-то пытались угощать. Конь не брал угощений из чужих рук, но и не пугался людей, не убегал. Слуга-ординарец был тут же, с уже перевязанной головой. Он взял коня под уздцы, тот вздохнул и положил на плечо человеку свою красивую черную голову. Слуга гладил его по шее и рассказывал свою ужасную историю, видимо, уже не в первый раз. Его внимательно слушали и сокрушенно качали головами. Ксавьер Людовиг узнал приходского священника, церковного старосту и еще кое-кого из городского и окружного управления. Они добрались гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Вскоре прибыл в сопровождении нескольких монахов аббат францисканского монастыря, расположенного невдалеке от замка, и они со священником и церковным старостой долго совещались о чем-то в стороне.

В ту ночь в замке погибли все, кроме ординарца, который теперь был героем и единственным свидетелем.

Старого графа и графиню нашли мертвыми в своих постелях. Теперь Ксавьер Людовиг был не молодым уже, а единственным графом Кронверкским. Впрочем, его считали пропавшим, все более склоняясь ко мнению, что он также погиб и поиски его тела необходимо продолжить на следующий день. Слуга правдиво и подробно рассказал обо всем, чему оказался свидетелем, включая сцену сражения на кухне, вплоть до того момента, как он потерял сознание от удара глиняным кувшином по голове. Заключал он свою печальную историю сообщением о том, что молодой граф был все же ранен, но ранен холодным оружием, а не укушен вампиром, и больше он ничего не помнит, очнулся, когда все было уже кончено, и хозяина своего больше не видел.

До вечера люди едва успели вынести из помещений замка тела погибших. Их тут же уложили в наспех сколоченные гробы, соблюдая все правила предосторожности: серебряные цепи, чеснок, изображения крестов на внутренних поверхностях гробов, святая вода и молитвы. Потом гробы закрыли и увезли на телегах. Ксавьер Людовиг услышал разговоры: предполагалось оставить покойников на ночь в церкви, служить всю ночь заупокойную службу, а похоронить наутро. Потом священник и настоятель с монахами три раза обошли все помещения замка, рисуя на земле кресты, читая молитвы и разбрызгивая святую воду. "Если твари попали в этот круг, — понял Ксавьер Людовиг, — то они не смогут покинуть его пределов, по крайней мере, до первого дождя. Но если они прошли по какому-нибудь глубокому подземному ходу в сторону, тогда жди беды. Этот замок источен потайными ходами, как плохое дерево короедом. Как же мне найти их? Где искать? Солнце уже на закате…"

Он потратил день на слежение за людьми и почти ничего не узнал о расположении потайных коридоров, скрытых дверей и глазков. Он жестоко ругал себя за это, когда, повинуясь неясному предчувствию, свернул в кромешной тьме потайного хода там, где поворота не должно было быть, он не чувствовал поворота и даже вытянул вперед левую руку, опасаясь удариться лицом о стену, но там оказался коридор, очень короткий, в несколько шагов, и рука наткнулась на деревянные доски и металлические полосы скреплений. Не было ни висячего замка, ни врезного, только кольцо. Он потянул за кольцо. На руки посыпалась древесная труха, петли издали оглушительный скрежет — дверь открылась, и он вошел в помещение.

"Где же это находится? — подумал он, озираясь. — Наверное, в башне, на самом верху. Но в какой из башен?"

Помещение было круглым, относительно небольшим и невысоким. Три высоких и узких готических окна с восточной стороны и три таких же окна с западной несли в себе узорные решетки и остатки цветных витражей. Солнце было уже довольно низко, лучи проникали через западные окна и отбрасывали на пол и предметы красные и желтые пятна.

Стараясь не попасть в свет этих лучей, Ксавьер Людовиг стал обходить комнату вдоль стен. Он сразу увидел другую дверь — большую, двустворчатую, с хорошо смазанными жирно блестевшими петлями: дверь, которой пользовались.

"Это Архив, нет сомнений. Тот самый. Склад? Свалка? Здесь действительно полно всякой рухляди. Поломанная мебель — почему ее отправляли сюда, а не в камин? Кованые доспехи в углу, надетые на перекладины кольчуги — моих предков? Почему здесь, а не на почетном месте? И где же сам собственно Архив? Книги, записи? Или же никакого Архива на самом деле нет, а есть только название?"

Книги, наконец, нашлись. В старом дубовом сундуке в углу, будто их спрятали, чтобы не попадались на глаза. Но все они были написаны на иностранных языках, и даже не современных, а древних. Ксавьер Людовиг хорошо знал латынь и греческий, а также английский, французский и старославянский языки, но прочтение устаревших оборотов требовало определенных усилий, а главное — времени! Времени, которого не было. И не было также никакой уверенности, что в этих текстах окажется подсказка. На самом же дне сундука он обнаружил совершеннейшую загадку: в каменном ковчеге лежал свернутый в тугую трубку и обвязанный кожаным шнуром пергамент, исписанный знаками, не похожими ни на один из известных ему алфавитов. Хотя Ксавьер Людовиг и не знал ни арабского, ни еврейского языков, но смог бы определить, на каком именно из этих языков написан текст. Этот же не был образцом ни первого, ни второго. Но возникло другое — осознание огромной важности находки и догадка, что именно этот ковчег стал причиной того, что Архив был превращен в склад ненужных вещей — чтобы здесь ничего не искали. А когда-то Архив действительно существовал, настоящий Архив — хранилище Истории и Знания. Но необходимо было сделать так, чтобы это знание оказалось забыто, по крайней мере, до своего часа.

"Может быть, именно теперь пробил этот час? — думал Ксавьер Людовиг, укладывая таинственный манускрипт обратно в ковчег. — Может, здесь написано что-то чрезвычайно важное и оно помогло бы мне сейчас? Но я не могу прочитать это!.. Тогда его необходимо спрятать до лучшего времени!"

Он перебрал в памяти все известные ему тайники замка и остановил свой выбор на самом глубоком, расположенном в подземном помещении, найденном когда-то давно, когда только начинали постройку стен, и которое считали подземной часовней, над которой и хотел возвести крепость французский рыцарь, казненный позже по обвинению в колдовстве. Туда проложили спуск, узкий и крутой, но никогда не спускались — делать там было нечего, место было неприятным, и воздуха там не хватало для более или менее длительного пребывания — факелы и свечи горели плохо и быстро гасли. Но, снеся туда все книги на старых языках и каменный ковчег, Ксавьер Людовиг обнаружил там нечто вроде древней гробницы из простого серого мрамора, грубо отесанного и потому некрасивого, и из такого же камня — напольные канделябры на семь свечей каждый. "Это еще что такое? Об этом никогда не было упомянуто!.." Но приближение вечера не оставляло времени на раздумья. Он спрятал книги в нише за каменным блоком, едва сумев открыть его и с еще большим трудом закрыть. "Надеюсь, их не найдут, а я выживу, — думал он, поднимаясь по земляным ступеням узкой винтовой лестницы. — Потому что та рукопись должна быть прочтена, а не похоронена здесь на веки вечные…"

Солнце село, стало почти совсем темно, небо быстро чернело.

— Господин граф! — услышал Ксавьер Людовиг голос со стороны черного хода. — Господин граф!

Он узнал голос своего слуги и очень удивился: "Я недооценивал его. Конечно, я знал, что он храбрый малый, но осмелиться прийти сюда после всего произошедшего… Зачем?"

Он вышел через черный ход на задний двор. Там, в раме распахнутых настежь ворот, стоял слуга. Повязку с головы он уже снял, на нем была новая куртка и новые башмаки — наверное, одарили парня за геройство сердобольные обыватели.

— Господин! — позвал он снова, увидел графа и замолчал.

— Ты смелый парень, — сказал ему Ксавьер Людовиг. — Но зачем ты пришел?

— Смелый? — заговорил слуга громко, как говорят люди, когда пытаются успокоить себя звуком собственного голоса. — Не знаю. Против людей, пожалуй, не струшу, а вот против… Уж извините. А пришел я вот зачем. Может, это все только сказки, слухи, только Вы тоже говорили про вампиров, что сказки, а вот оказалось, что нет. Так вот, в деревне идет слух, будто тут в лесу за Каменным ручьем и за Черной Дубравой, той, что много лет тому назад сгорела непонятно отчего, сырая погода была и без грозы… Так вот, там, где холмы будто разрезаны и один из склонов каменистый, там есть пещеры и там будто, говорят, живет колдун. Ну, то есть никто толком не знает — то ли колдун, то ли монах изгнанный, а за что монаха могут изгнать из ордена? А главное, что говорят, — тут парень перешел на шепот и оглянулся быстро по сторонам, словно кто-то мог бы его подслушать и это имело бы значение. — Еще говорят, что будто есть люди, которым особая сила дана, чтобы одолевать нечистую силу. Так вот, будто бы тот человек — один из таких людей, а они подолгу живут. Только, говорят, в чем-то он согрешил против своего устава, и его изгнали или прокляли, ну, не знаю, из этого их Ордена или войска, как уж они себя там называют. Может, он Вам совет какой даст?

— О чем ты говоришь? — Ксавьер Людовиг вцепился руками в дверные косяки, отвратительная вампирская дрожь пробежала по его телу. — Что за колдун? Какой совет?

— Ну, может, он и не колдун, может, они как-то по-другому называются. А совет… Ведь не справитесь Вы один. А я Вам не помощник, уж не обессудьте. А в деревне перепуганы все насмерть, некоторые даже уезжать хотят. Так что один Вы против них всех. Один-то ведь, как известно, в поле не воин. К тому же Вы сами… уж извините.

Ксавьер Людовиг зажмурился. Он сжимал зубы, как и прошлой ночью, чтобы не случилось непоправимое, и клыки вонзались ему в десны. "Я так скоро умру, — подумал он. — Или сойду с ума. Обезумевший вампир — что может быть ужасней?.."

— Подожди, — сказал он, видя, что слуга порывается уйти, и не просто уйти, а бежать со всех ног. — Я провожу тебя.

— Может, не надо? — в глазах слуги запрыгала тревога.

— Неизвестно, где могут выскочить эти твари, — замок пронизан потайными галереями, и подземные ходы ведут неизвестно откуда и неизвестно куда. Я не подойду близко.

Они спустились с замкового холма на дорогу, невдалеке виднелись огоньки в окнах домов. У дерева была привязана невзрачная лошадка. Услышав шаги, она подняла голову. Слуга подошел к ней и стал отвязывать. Лошадь повела ушами и заволновалась, слуга погладил ее молча по шее и прыгнул в седло.

— Постой, — крикнул ему Ксавьер Людовиг. — Почему ты никому не сказал?

— Потому, господин граф, — ответил тот, сдерживая лошадь, — что Вы мне вчера в кухне спасли жизнь и потом не тронули. Мог ли я после всего этого выдать Вас? Ведь они бы Вас искали и непременно бы нашли. Да и потом, кто же, кроме Вас, уничтожит эту нечисть? Больше некому!

— Постой, — крикнул ему граф. — Почему я один? Неужели никто не собирается ничего предпринять?

— Да собираться-то они собираются, — невесело усмехнулся слуга. — Только вот соберутся ли? Несогласий меж них много, а решимости мало… А некоторые говорят, что и не было никаких вампиров… Прощайте, господин граф, вряд ли свидимся!..

Как ни напрягал Ксавьер Людовиг память, как ни пытался вспомнить хоть что-нибудь: подслушанные ли когда-то в детстве разговоры родителей или болтовню прислуги на кухне или в конюшне — ничего ему вспомнить не удалось. Ничего и никогда не слышал он о таинственном монахе ли, колдуне, или же о каком-то необыкновенном воине. Место, описанное слугой, он знал хорошо и знал также, как туда добраться. Резаные Холмы за сгоревшей дубравой считались нехорошим местом издревле, там не обрабатывали землю и не строили жилья. Когда-то давно там косили траву на сено, но после того, как сгорела дубрава, пошел слух, что там очень и очень «нечисто» и ходить туда вовсе перестали. Ведущая туда лесная дорога, и прежде-то узкая и плохо укатанная от редкого употребления, совсем заросла травой. Было это довольно далеко — летом можно добраться к полудню, если выехать на рассвете и лошадь окажется резвой и выносливой.

Но лошади не было.

"Сколько же мне понадобится времени, чтобы достичь этого места пешком?! Я же не доберусь и за неделю!"

В отчаянии он всплеснул руками и поднял глаза к ночному небу. Уже совсем стемнело, и круглая желтая луна показалась над верхушками деревьев. Летучая мышь бесшумно пронеслась над его головой своим ломаным полетом и исчезла. "Ну, конечно, конечно! Конечно, это отвратительно, но намерения мои благородны!.. Благими намерениями… — злорадно кольнуло в висок, но он встряхнул головой: — Я должен использовать каждый шанс! Я не совершу ничего дурного!"

Он превратился в летучую мышь одним лишь усилием воли и почувствовал себя освобожденным духом — тела больше не было! Крохотный комочек плоти с перепончатыми крыльями трудно было назвать телом. Легкость, необыкновенную легкость испытал Ксавьер Людовиг, поднимаясь все выше. По луне и звездам он определил направление на Резаные Холмы. Внизу осталась дорога, крыши деревенских домов и огоньки города, наконец, и башни родового замка проплыли вниз и в сторону.

Путь по воздуху оказался удивительно коротким. Вот Каменный Ручей — то ли узкая речка, то ли широкий ручей, дно и берега которого состояли из больших круглых камней, множества перекатов, а воды было немного, и его легко можно перейти по этим самым камням, не замочив ног. Такие речки обычны в горах, а в лесном краю откуда столько камней?.. Потом Черная Дубрава, названная Черной, потому что стволы погибших в огне деревьев остались стоять обугленные. Шли годы, но ни снег зимой, ни дожди осенью не смывали эту сажу и не валили деревья наземь. После Дубравы открылись Холмы. Небольшая долина была залита лунным светом. Несколько холмов, все правильной округлой формы, действительно казались рассеченными гигантским лезвием посредине и края разрезов были каменистыми. В них открывались пещеры и ведущие неизвестно куда подземные коридоры.

Ксавьер Людовиг опустился перед одной из таких пещер и вновь принял человеческий облик. Постоял немного перед черным холодным провалом и шагнул внутрь. Он не смог бы объяснить, почему выбрал именно эту пещеру, а не какую-либо другую, но выбор его оказался правильным, потому что из непроглядной тьмы раздался тихий и слабый, но властный голос:

— Разведи огонь. И тогда поговорим.

"Я не вижу, куда идти…" — чуть было не сказал он, но, едва вспомнив, что не нуждается в свете, услышал:

— Тебе не нужно видеть глазами. Здесь есть хворост и дрова, а огниво лежит в нише над очагом.

Он быстро развел огонь в очаге, хотя огниво оказалось слегка отсыревшим; дрова затрещали, язычки пламени весело заплясали и осветили пещеру.

Пещера была небольшой и довольно низкой — рослый человек без труда мог бы достать до свода рукой, очаг был сложен кое-как из камней, обмазанных глиной, и дымоход был, видимо, прорыт в толще земли, как нора, и исправно выводил дым наружу. Напротив очага находилось примитивное ложе, сложенное тоже из камней, сухой травы и листьев, покрытых рогожей. На рогоже лежал человек немалого роста.

У него были длинные редкие белые волосы и такая же борода, худое, изрезанное морщинами бледное лицо, крючковатый нос и тонкие губы, сложенные в презрительную усмешку. Одет он был в некое подобие монашеской рясы и грубые короткие сапоги, сшитые, возможно, им самим и швами наружу. Человек был очень стар и, несомненно, очень болен.

Но, встретив взгляд старика, Ксавьер Людовиг вздрогнул от неожиданности: с обезображенного старостью лица смотрели очень молодые, ясные и мудрые серые глаза, и был этот взгляд спокоен и тверд. В нем не было тоски утекающей жизни, или боли, вызванной болезнью, или того умиротворенного просветления, какое часто встречается в глазах древних стариков, как будто они уже прозревают вечность. Это были глаза воина, и воина непобежденного.

Ксавьер Людовиг не нашел сказать ничего лучшего, как:

— Я стал вампиром…

Ответ старика потряс его.

— Ты ничего не знаешь об этом, — был ответ. — Ты — то, что ты о себе думаешь. Если будешь считать себя вампиром, то им и станешь. Там, возле очага, есть обрубок бревна, садись и слушай и поддерживай огонь.

— Но я не отражаюсь в зеркале, — растерялся Ксавьер Людовиг. — У меня вырастают клыки при виде человека, и я превратился в летучую мышь, чтобы добраться сюда! Если меня встретят люди…

— Люди, — перебил его старик, — сейчас должны волновать тебя менее всего. Ты должен уцелеть, выстоять и победить. Если человека укусили, еще не значит, что он вампир. Вампиром становятся, когда сами отведают крови, вот тогда уже нет возврата, разве ты не знаешь об этом, книгочей?.. То, что ты обладаешь внешними признаками вампира, ничего не значит, это для тебя окажется даже выгодно. Не пролей невинной крови, и тогда у тебя будет шанс, и шанс немалый. И, кроме того, тебе, похоже, дано… Ладно, — продолжил странный отшельник. — Ты пришел за советом? Будет тебе совет.

Старик приподнялся на своем жалком ложе, и Ксавьер Людовиг увидел, как блеснули холодным стальным блеском светлые серые глаза:

— Сейчас слушай и запоминай, поймешь потом. Ты спрятал древние рукописи, правильно сделал, они могут многое объяснить. Когда ты прочтешь их, ты все поймешь. Это случится не скоро, и дело не только в том, что ты не знаешь арабского или древнееврейского, сейчас ты еще не готов к этому знанию… Возьми-ка там, у тебя за спиной, мешок с сухой травой и положи мне под спину — лежа тяжело говорить.

— Откуда Вы знаете, кто я? — спросил граф, послушно выполняя просьбу старика.

— Я много чего знаю, — усмехнулся тот. — Долго живу, многому научился. Не забывай про огонь. Слушай, я буду говорить. Возможно, непоследовательно и путано, но постарайся запомнить, повторять не стану. Я — воин Ордена, название которого тебе пока знать не положено. Запомни, мой мальчик, выбор есть всегда и всегда можно найти выход. Возможно, и я мог бы получить прощение, но об этом нужно просить, а я никогда ни о чем не просил, да и не чувствую себя виноватым, просто рано или поздно за все приходит расплата. Но это неважно. Что же касается тебя, мой мальчик… Тебе послано испытание, и у тебя есть выбор — стать вампиром, и тогда тебя рано или поздно убьют, и скорее всего рано, чем поздно, потому что ты наивен и идеалистичен, или же ты станешь великим воином. Это ты верно думаешь — стать обычным человеком ты не сможешь уже никогда, но ты можешь стать человеком необыкновенным, испытывая при этом все радости и огорчения, свойственные простым смертным. Прошедшие великие испытания становятся великими воинами. На тебя пал выбор. Назови это судьбой, если тебе так понятнее. Кронверк… Напрасно твои предки поставили здесь замок, и напрасно они стали здесь жить. Это красивое место, но оно — не для жилья. Даже странно, что замок простоял столь долго. Сейчас его пытаются захватить, а я слишком немощен, чтобы противостоять им. Значит, это придется сделать тебе. Ты вампир, но ты не один из них. И ты вполне можешь уничтожить их традиционными способами — почему бы и нет, нужны только нехитрые трюки, чтобы обойти возникшие перед тобой трудности. Ну, чем можно уничтожить вампира?

— Святой водой, серебряной пулей, осиновым колом, — пробормотал Ксавьер Людовиг, который действительно мало что понял из слов старика. — Но я не могу прикоснуться ни к одному из этих предметов.

— И не прикасайся. Подумай. Ты сражался с вампирами чем — палкой?

— Саблей…

— Какая гарда на твоей сабле? Круглая?

— Нет… на саблях не бывает круглой гарды, это на шпагах, на сабле — перекладина… То есть Вы хотите сказать, что… — от волнения у него закружилась голова и слова застряли в горле.

— Скажи сам!

— Что у меня всегда при себе… крест?

— Молодец! Следи за огнем, иначе нас услышат.

— Кто может услышать нас здесь? — он был словно в лихорадке, руки его дрожали, а зубы стучали. Он подложил поленьев в огонь, пламя оживилось. — И как огонь может помешать этому?

Старик улыбнулся снисходительно, как взрослый улыбается в ответ на наивный вопрос ребенка:

— Речь не о людях. Но продолжим. Итак!..

— Итак, у меня в руке крест. В таком случае я вижу его перевернутым, а мой противник — нормальным. Но ведь я нанес им смертельные раны, а никто из них не умер!

Старик неожиданно расхохотался хриплым кашляющим смехом:

— А ты думал, что это окажется так просто? Если бы это было так легко, мы давно бы их всех истребили! Но подумай. Тебе придется отныне много думать. Неужели ты считаешь, что сумел нанести им эти раны потому лишь, что ты такой непревзойденный фехтовальщик, а они недотепы? Да, ты неплох, но запомни — вампир очень ловок и очень быстр в обращении с холодным оружием, особенно если он умел владеть им при жизни, и тебе удалось ранить их всех потому, что в руке у тебя был крест! Если взять старый двуручный меч, эффект будет еще сильнее. Но двуручный меч тяжел, им не отобьешься от шпаги, тем более нескольких.

— Но позвольте, а мой крестообразный удар?

— Именно, и не воспользоваться таким случаем! Да, ты поставил правильный крест перед собой, но и перед ними тоже, и если бы твой слуга, вместо того, чтобы геройски помогать тебе, сбегал бы в часовню за святой водой, то за те пару минут, что враги твои пребывали в беспомощном состоянии, вы смогли бы уничтожить их всех в ту же ночь!

— A эта тварь, их предводительница? Почему она не убила меня? Разве у нее не было такой возможности?

— Потому что она дура! И еще потому, что ты ей понравился. Но никогда не следует рассчитывать на глупость противника, и ты знаешь это. Прошлой ночью тебя спасла случайность. Твоему отцу заморочили голову, а твоя матушка, уж не обижайся, никогда не отличалась большим умом и прозорливостью. Слуги почуяли, что в дому «нечисто», но они — люди неграмотные, а грамотные их не послушали.

Ксавьер Людовиг подложил еще поленьев в огонь. Мысли и чувства его были в смятении:

— Я отрубил одному из них голову и руку, а отрубленные части соединили друг друга в единое целое, словно и не были разъединены!

— Думай! Да, соединили, но мгновенно ли?

— Прошло некоторое время. Но немного, всего несколько минут.

— Несколько минут! Это может быть очень много! Это может быть достаточно для того, чтобы… — старик замолчал, призывая молодого графа сделать самостоятельный вывод.

— Чтобы уничтожить их по отдельности!

— Верно. Это непросто, вампир обладает чудовищной физической силой, и тело будет рваться к голове, а голова — направлять тело. Нужно действовать очень быстро, тебе — особенно, потому что ты один.

— Значит, для меня лучше выслеживать их по одному?

— Пожалуй. Что же касается осинового кола, святой воды и серебряной пули, так и быть, подскажу, а то скоро рассвет, ты можешь не успеть вернуться. Заострить и вбить осиновый кол ты можешь, почему нет, но опять же, если вампир один и у тебя достаточно времени. Святая вода обожжет тебя — так не лезь в нее голыми руками, набери в стеклянную или глиняную посуду, чтобы легко разбить в нужный момент. Смотри, чтобы брызги не попали тебе в глаза, на коже ожоги быстро заживут, если не будут обширными. Серебряная пуля — не прикасаясь к ней, ты вполне можешь отлить ее и зарядить пистолет, серебро будет слепить: потерпи или вымажи ее сажей, от этого она не утратит своих качеств, смертельных для вампиров. A взять в руки пистолет ты можешь, он-то ведь не серебряный… Сейчас для тебя убить вампира — еще хуже, чем для человека — убить человека: преступление против особи, и этим поступком ты отторгаешь себя от них. Да, мой мальчик, ты оказался между двух огней: тебя убьют люди, если найдут, и вампиры тоже не примут, потому что ты поднял руку на тех, в мире которых оказался, а среди вампиров не принято убивать друг друга. Ну, ты понял хоть кое-что?

— Что это за Орден, к которому Вы принадлежите? Почему Вы здесь и в таком состоянии? Или это великая тайна?

— Не великая и, в общем, не тайна, но мне слишком тяжело об этом говорить. A названия Ордена тебе знать не положено — пока! И я к нему больше не принадлежу. Теперь главное: вампиры — это всегда слуги, даже если они сами не знают об этом… Они здесь, чтобы обжить Кронверк для кого-то, гораздо более сильного. Как первопроходцы, потому что их хозяин не хочет рисковать. И они что-то ищут, я чувствую это и подозреваю, что именно. Их необходимо остановить. В битве с тварями время — наш союзник и наш враг, потому поспеши. Дай мне что-нибудь, какой-нибудь личный предмет. Таким образом я смогу поддерживать с тобой связь.

Ксавьер Людовиг снял с пальца кольцо и протянул старику. Тот надел его — кольцо пришлось впору.

— Изумруд — хороший камень, — сказал старик. — Ты мог просто оторвать пуговицу от камзола или выдернуть нитку — не имеет значения. Но это хорошо, что ты не пожалел кольца, значит, ты не жадный… И запомни, мой мальчик, запомни навсегда: и один в поле воин, если он воин.

Старик поднял левую руку и неожиданно гибкими пальцами начертил в воздухе символ, которого Ксавьер Людовиг не знал и повторить не смог бы.

— Теперь лети. Будь рассудителен и спокоен. Ничего не бойся — я всегда буду у тебя за спиной.

Вопросов было по-прежнему больше, чем ответов. Путаные речи старика мало что прояснили. Из всего услышанного Ксавьер Людовиг понял лишь, что бороться с вампирами он может, причем традиционными способами, нужно лишь проявить смекалку.

Он добрался до замка, когда лучи встающего над лесом солнца уже коснулись верхушек деревьев. В замке было пусто и тихо, на территории усадьбы тоже — пустота покинутого жилья, кладбищенская тишина.

В кухне он нашел кожаные фляги для вина, потом прошел в буфетную с намерением взять несколько серебряных приборов, чтобы отлить пули. Вид серебра ослепил его, словно он в ясный полдень взглянул на солнце. "Святая вода обожжет, — вспомнил слова старика, — ну, так не лезь голыми руками в святую воду…"

Он бегом направился в гардеробную, там стал лихорадочно распахивать шкафы и поднимать крышки больших и малых сундуков и наконец нашел то, что искал, — несколько пар новых кожаных перчаток из тонкой замши и более плотных — из оленьей кожи, с хорошо обработанными швами.

Отворачиваясь и прикрывая глаза, он сгреб в кожаную седельную сумку несколько столовых приборов.

Форму для отлива пуль он хранил в своем кабинете. Когда-то давно, в детстве, нашел брошенную в углу кузницы забавную вещицу, вычистил и оставил себе; родители даже не знали об этом. В спальне, принесенные слугой в ту трагическую ночь, лежали на бюро в дорожной шкатулке два пистолета, заряженные свинцом. На ходу выбивая свинцовые заряды, он прошел в кухню и подобрал брошенные там другие два пистолета.

На заднем дворе к конюшне примыкала небольшая кузня.

Не снимая перчаток, он быстро развел огонь, пачкаясь в саже, и бросил приборы в тигель.

Отлив пули, он зарядил четыре пистолета, оставшийся порох разделил на заряды, а пули вымазал сажей, чтобы не так слепили глаза, и загасил огонь.

Оставалась святая вода. Он попробовал войти в часовню — деревянные ручки дверей обжигали даже через перчатки, но двери открылись и он, к своему удивлению, не умер на месте. Купель со святой водой находилась рядом с входом, но переступить порог все же было необходимо, и это-то и было самым сложным. Недолго раздумывая, он снял верхний камзол и бросил его на пол так, что один рукав остался за порогом, а другой лег у самой купели; прошел по ткани и стал набирать воду во фляги. Сукно камзола на полу нагревалось, пуговицы, касающиеся пола, раскалились, и ткань вокруг них начала тлеть. Воздух в часовне душил его, но не настолько, насколько он опасался. "Похоже, старик прав, — думал он. — Я не простой вампир. А какой? Что мне дано? Какое такое испытание? Я не хотел никаких испытаний!.." Он наполнил фляги, вышел из часовни и поднял с пола камзол. И не удержался от вздоха сожаления — одежда годилась теперь только для наведения блеска на сапоги: истончившаяся ткань дымилась, а вокруг пуговиц почернела и обуглилась, и пуговицы посыпались на пол. Остатки совсем нового камзола были брошены в ближайший камин.

Ксавьер Людовиг выбрал в гардеробной новую, еще ни разу не бывшую в употреблении, одежду: рубашку с дорогими кружевами манжет и воротника, белый нижний камзол, и верхний — из хорошего сукна красного цвета. Не имея возможности увидеть себя в зеркале, на ощупь расчесал и завязал волосы.

Метательные ножи он разместил за обшлагом левого рукава, стилет — за обшлагом правого, пистолеты — за пояс, запасные заряды — в карманы, фляги привязал к перевязи на шнурах, затянутых хитрыми узлами так, чтобы можно было легко и быстро сорвать их. Сабля — на своем обычном месте. Все лезвия он сбрызнул святой водой.

Он решил искать тварей, пока не наступил вечер, пока они спят или прячутся где-то. Где же?

"Они скрылись через потайной ход, ведший из кухонного котла… Ведший куда?" Вертелом он сорвал закрытую на задвижку крышку и теперь стоял перед этим вмазанным в плиту котлом без дна, когда последние слова старика: "Я всегда буду у тебя за спиной" — вспомнились столь отчетливо, что он обернулся. Конечно же, никого не было.

Он привязал к веревке разбитый кувшин и опустил в люк — глубина оказалась около двух метров. Отбросив последние колебания, он взялся руками за края котла и спрыгнул — глухо брякнули запасные заряды — и огляделся. Вниз круто уходили ступени, он насчитал их девятнадцать штук, дальше пол подземного хода был ровным, а сам коридор — довольно широким: два человека разошлись бы в нем, не задев друг друга.

"Этот ход сделан очень давно и весьма основательно. Кем? Зачем? Потайные переходы занимают в замке больше площади, чем все жилые и служебные помещения. Мне казалось, что я знаю о Кронверке все, а теперь оказывается, что не знаю ничего… Здесь совершенно темно, но я иду так, как будто хорошо знаю направление. И почему я выбрал именно этот ход, а не какой-либо другой? То, что вампиры скрылись здесь вчера, еще не значит, что здесь же следует искать их сегодня… Я даже не задумался о поисках другого хода, другого направления!" — мысли его сбились и смешались и словно затаились, осталось непонятное, незнакомое чувство напряжения, обостренного восприятия — но восприятия чего? Состояние чем-то было похоже на не раз испытанное им чувство в последние секунды перед боем, когда рука уже лежит на рукояти сабли — вот сейчас раздастся сигнал к атаке! Но все же это было не то, не то! Сейчас он просто знал, куда нужно идти и что делать. Откуда же взялось это знание, он не смог бы объяснить. Словно кто-то внушил ему необходимость именно этих поступков, и даже мысли не возникало об иных действиях. Мелькнула мысль: "Так, наверное, гончая несется по следу, не задумываясь и не замечая, куда ведет след и есть ли преграды; для этого выведена порода, и она не умеет ничего другого, она не может без этого: она гонит зверя. Зверя?" Но мысль эта исчезла, и не осталось никаких мыслей и никаких чувств, легкость наполнила тело, руки больше не дрожали; на миг он почувствовал себя гончей — потом исчезло и это.

Впереди оказалась дверь, он толкнул ее изо всех сил ногой, подошвой сапога под замок, — он знал этим своим новым знанием, что дверь старая и легко слетит с петель. Так и случилось: обломки прогнивших досок посыпались от сильного удара. Открылось помещение довольно обширное, но не огромное, тусклый свет едва проникал сверху, через маленькие круглые окошки под самым потолком. Стены сложены были из серого камня, такого же, как древние основания старых башен, сохранившихся с тех времен, когда Кронверк еще был боевой крепостью. Вдоль одной из стен стояли в ряд шесть каменных тумб прямоугольной формы, сложенных из таких же блоков грубо отесанного камня. На каждой из тумб стояло по гробу. Все гробы были новые, дорогие, из красного дерева, полированные и украшенные резьбой, на каждом — по шесть бронзовых ручек замысловатой формы. На трех из них крышки были откинуты и видна была внутренняя обшивка из стеганого красного атласа и маленькие подушечки, тоже из красного атласа с золотой бахромой. Один из этих гробов отличался особенно богатой отделкой и богатой вышивкой на обшивке. В помещении была еще одна дверь — напротив, окованная железными полосами, и была эта дверь чуть приоткрыта.

Крышка одного из закрытых гробов дрогнула и стала приоткрываться. Ксавьер Людовиг вынул один из метательных ножей. Крышка поднялась, толкаемая двумя руками в рукавах синего камзола, пострадавшего в недавней схватке на кухне, откинулась — и показалась голова в парике.

— О! — сказала голова, близоруко щурясь. — Никак, наш граф пожаловал. Чего изволите, ваше сиятельство?

Ксавьер Людовиг дернул за конец одного из шнуров, и раздутая фляга тяжело легла в ладонь.

— Лови! — крикнул он и бросил кожаный мешок. Вампир, не думая, поймал флягу обеими руками и прижал к животу:

— О! Что это? Винцо? Нам нельзя этим злоупотреблять, но если немного…

Он не договорил: граф метнул остро заточенный нож, тяжелое лезвие попало острием точно в мешок; святая вода брызнула, разливаясь по телу вампира и внутри гроба. Вампир дико взвыл, пытаясь выбросить флягу и одновременно выпрыгнуть из гроба, но только еще сильнее обливался водой. Ксавьер Людовиг одним прыжком оказался у тумбы, заряженный серебряной пулей пистолет со взведенным курком был уже у него в руке — он выстрелил вампиру в упор в сердце и захлопнул крышку, надавливая на нее обеими руками, а потом навалившись всем телом. Под крышкой загрохотало, задергалось, завыло и захрипело, но через несколько секунд стихло. Осторожно и медленно, держа наготове другой пистолет, он приоткрыл крышку. Оттуда вылетел голубь и заметался по помещению, поднимаясь все выше и выше к потолку, нашел отверстие и вылетел наружу.

— Есть один! — крикнул Ксавьер Людовиг, едва решаясь верить своему успеху, и стукнул кулаком по крышке гроба, в котором остался лишь черный пепел и обуглившийся кожаный лоскут от фляги.

— Что за шум? — услышал он голос позади себя и обернулся: в другом гробу, уже открытом, сидел другой вампир, тот, что накануне потерял и нашел руку и голову. — Какого черта, в самом деле? Не спите сами и не даете спать другим. Вы жуткий невежа и грубиян, ваше сиятельство, вас надобно высечь…

Тут вампир увидел пистолет и замолчал. Тем временем Ксавьер Людовиг сделал несколько шагов вперед, чтобы уж наверняка попасть, и поднял руку с пистолетом на уровне груди. Брюзгливое выражение на лице вампира сменилось тревогой:

— Граф, ваши шутки не остроумны…

Раздался выстрел. Вампир прижал руки к ране, захрипел, лицо его безобразно исказилось, но он продолжал сидеть, хотя и не двигался. Ксавьер Людовиг отбросил пистолет и снял другую флягу; торопясь и боясь упустить возможность, вынул пробку и щедро плеснул на вампира, облил его всего, и половина фляги еще осталась. Вампир задохнулся, лицо и руки его стали чернеть, обугливаясь. Ксавьер Людовиг поступил с ним так же, как и с первым: захлопнул крышку и придавил ее собственным весом. Через несколько секунд грохот и нечеловеческие визги стихли. Он открыл крышку — оттуда тоже вылетел голубь и отправился вслед за первым в окно под потолком.

— Второй!..

Прямо перед ним стоял третий вампир, уже выбравшийся из гроба и держащий в руках шпагу. У него был вид молодого и даже красивого человека. Выглядел он рассерженным.

— Что вы творите, граф?! — закричал вампир. — Вы поднимаете руку на своих! Вы что, не понимаете, что этого нельзя делать? Это против закона!

"Я не могу сразиться с ним! — подумал Ксавьер Людовиг. — Он может проткнуть одну из кожаных фляг, и тогда я погиб!"

Он держал полупустую флягу за пробку и понимал, что вампир не позволит ему сделать ни одного опасного движения. И вдруг его осенила догадка: "Почему я так остерегаюсь их? Ведь если те раны, что нанес им я, оказались для них не только не смертельными, но и бесследно исчезли, значит, и его шпага не опасна для меня! Мне следует опасаться проткнутой фляги со святой водой или отсечения головы. Но шпагой он не сможет отсечь мне голову, для этого ему пришлось бы отобрать у меня саблю. Ну, уж этого я ему не позволю!"

Он отступил на несколько шагов назад, образуя между собой и вампиром безопасное пространство. Медленно, чтобы не привлечь внимания к жесту, он потянулся свободной рукой к манжету. Вампир не понял его маневра. Но даже если бы и понял, ничего уже не смог бы изменить.

— Как?! — воскликнул вампир смеясь. — Граф Кронверк отступает? Не стыдно ли Вам?

— Стыдно, — сказал Ксавьер Людовиг. — Очень.

И проткнул стилетом флягу. Святая вода брызнула слабой струйкой и стала вытекать из фляги, смачивая ее снаружи.

— Прекратите! — взвизгнул вампир и поднял шпагу в боевую позицию. — Я убью Вас!

— Попробуйте, — сказал Ксавьер Людовиг и шагнул навстречу. — A я посмотрю, как у Вас получится.

Вампир заколебался, и это оказалось роковым для него. Приблизившись на достаточное расстояние, Ксавьер Людовиг бросил мокрый, истекающий святой водой кожаный мешок ему в лицо; от удара вода снова брызнула, обливая вампиру голову и стекая на плечи. Фляга сразу же упала на пол, но вампир уже выл и хватался за глаза, бросив шпагу, — кожа на лице его начала тлеть и дымиться. "По людским правилам это было бы подло, — подумал Ксавьер Людовиг, вынимая саблю из ножен. — Но в этой битве, как я вижу, другие правила…" Он сжал рукоять сабли обеими руками, занес ее над головой и описал полный круг: кисти рук вампира упали к ногам, а голова покатилась в сторону, обезображенная, будто в нее плеснули кислотой. Ксавьер Людовиг быстро подобрал флягу — там еще оставалась вода, подбежал к голове, изрыгающей проклятия черным языком, надсек флягу лезвием сабли — святая вода хлынула на вампирскую голову, повалил дым, и вскоре на полу остался только обгорелый череп. Череп клацнул челюстью один раз, другой, словно пытался что-то сказать, но языка не было, и сказать он ничего не смог. Граф пнул череп носком сапога — тот рассыпался в прах.

Тело оставалось стоять, поводя в воздухе перед собой руками без кистей. Ксавьер Людовиг подошел к нему сзади и толкнул, тело упало. Минуты две или три оно будет беспомощно, я должен поспешить". Он за ноги подтащил тело к ближайшему гробу и закинул внутрь. "Не будет ли оно рваться наружу? С другой стороны, головы уже нет…" На всякий случай он выпустил в тело серебряную пулю; агония была столь слабой, что он даже не стал закрывать крышку. Ему было интересно увидеть, как образуется голубь, но что-то отвлекло его внимание, он посмотрел на лежащие на полу кисти рук — и в этот момент раздалось хлопанье крыльев. Голубь поднялся к потолку, сделал круг, ткнулся в одно окно, в другое, потом нашел нужное, с выбитым стеклом, и исчез.

Ксавьер Людовиг острием сабли переместил на полу еще шевелящиеся кисти рук в лужицу вокруг фляги. Святой воды оказалось маловато, сгорели только мягкие ткани, кости остались. Он поддал их носком сапога — они раскатились в разные стороны.

Трое вампиров были уничтожены, но еще три гроба были пусты. Ксавьер Людовиг подобрал пистолеты, зарядил их снова и засыпал порох. Взгляд его остановился на большой двери, и он опять почувствовал себя гончей, взявшей след.

За дверью сразу начались широкие земляные ступени, уходящие вниз плавно и образующие широкую винтовую лестницу. По мере продвижения спуск становился все круче, коридор — уже, ступени — все выше, будто лестницу скручивали в спираль. Он насчитал пятьдесят ступеней, конца им не предвиделось, и подумал: "Уж не в самую ли преисподнюю спущусь я сейчас?" — и сбился со счета. Спуск продолжался еще примерно столько же. Ксавьер Людовиг едва успевал поворачиваться вокруг оси лестницы, это было почти то же самое, что повернуться вокруг собственной оси, высота ступеней достигала полуметра, а сами ступени давно уже были не земляные, а каменные, поросшие скользким мхом. "Кажется, сто ступеней, не меньше. Сто — магическое число. Сейчас они кончатся". И они кончились.

Перед ним оказалось нечто вроде арки, за которой угадывался тусклый свет и слышались голоса и чирканье металла о камень. Граф остановился и прислушался. Один из голосов был женский:

— Давайте же быстрее! Лодыри, белоручки!

— Но, госпожа, — ответил ей другой голос, мужской, и было слышно, что обладатель этого голоса с трудом переводит дыхание. — Конечно, мы неловки в этих крестьянских трудах. Мы — благородного происхождения, и это копание земли…

— Замолчите! Копайте живее! — теперь уже не оставалось сомнений — женский голос принадлежал так называемой тетушке. — Этот проклятый мальчишка летал к старику. Почему никто из вас не догнал и не убил его?!

— Мы полетели, госпожа, но он ведь молодой, к тому же злой, мы не догнали его!

— Хотя бы подслушали, о чем они говорили! Что этот старый вражина наболтал ему?

— Мы пытались, госпожа, но они жгли огонь!

— Конечно, огонь! Потому что они умные, а вы — бестолочи!

Ксавьер Людовиг вышел из арки и очутился в круглом помещении, похожем на огромный колодец; стены казались высеченными в скале — стыков блоков не было видно. Стены уходили вверх, как в бесконечность, и в высоте виднелся кружок золотисто-розового закатного неба, похожего на полную луну. На дне этого гигантского таинственного колодца стояла вампирша в черном плаще, накинутом на простреленное платье, и покрикивала на своих подчиненных — двух других вампиров, которые, стоя по колено в разрытой яме, пытались углубить ее. У одного в руках была кирка, у другого — лопата. Копать они явно не умели, да и земля поддавалась с большим трудом. Шпаги лежали рядом. Все увидели друг друга и на миг замерли.

— Как же вы не почуяли его, бестолочи?! — закричала вампирша.

— Как же мы могли почуять его, госпожа, если он один из нас?! И что же Вы сами-то?..

Тут они опомнились, побросали лопату и кирку и схватились за шпаги.

— Убейте, убейте его! — кричала вампирша. — От него пахнет дымом, дымом! Порохом! Он побывал в нашем подвале! Наши друзья, наверное, мертвы! Как Вы неблагодарны, граф!

Он не дал им сделать ни шагу, не стал вступать в благородный бой — он выстрелил из двух пистолетов сразу, почти в упор. Тяжелая фляга, полная святой воды, оказалась в его руке раньше, чем вампиры упали. Еще секунда — и оба тела были облиты с ног до головы и задымились, съеживаясь и потрескивая. Вампирша схватила шпагу одного из упавших и бросилась на графа. Она немного умела фехтовать, но боевая офицерская шпага оказалась слишком тяжела для женской руки, к тому же слепая ярость — не лучший помощник в бою, и Ксавьер Людовиг без труда выбил шпагу из ее рук. Она бросилась к другой — он отсек ей руку, рука отлетела в сторону, кровь хлынула и тут же превратилась в бурую пыль. Вампирша потянулась за отрубленной рукой, он отсек ей вторую руку по локоть, ударил лезвием плашмя — она упала на спину, хрипя и скаля клыки в безобразном оскале и пытаясь пнуть графа ногами. Он подошел к ней сбоку и приставил саблю к горлу:

— Я изрублю тебя в куски, тварь, проси быстрой смерти и говори, кто вас прислал!

За спиной у него раздалось хлопанье двух пар крыльев, но он не обернулся. Краем глаза он видел, как отрубленные руки, цепляясь пальцами за неровности пола, медленно подбираются к телу. Медлить было нельзя. Он приподнял клинок, занося его для удара. Но тут вампирша дернулась и, отталкиваясь ногами, поползла к рукам, причем ползла она довольно быстро и при этом хрипло истерически кричала:

— Ничего не скажу, ничего не скажу! Тьфу! Тьфу! Князь придет, Князь наш, Великий Господин, он отомстит за нас! Недолго протянешь, гадкий мальчишка!..

Он выхватил пистолет и выстрелил ей в голову, она остановилась, конвульсивно дергаясь, он перевернул ее ногой на спину и другой пистолет разрядил в сердце, в упор. Потом взял последнюю флягу, самую маленькую, и облил руки и тело, стараясь не пролить напрасно ни одной капли. Воды хватило…

Ксавьер Людовиг вбросил саблю в ножны, прислонился спиной к каменной стене и закрыл глаза. Его трясло от усталости и пережитого волнения, и он стыдился этой своей слабости, хотя никто в этом колодце не мог его увидеть. Он открыл глаза, когда услышал хлопанье крыльев. Последний голубь, шестой, поднимался кругами вверх, к розовому вечернему небу, вслед за предыдущими двумя, что уже едва виднелись на фоне светлого круга.

— Что же теперь, — спросил он вслух и услышал:

— Теперь, мой мальчик, начнется самое главное, — голос старика звучал будто из-за спины, хотя за спиной была стена. — Она дура, она все выболтала: "Князь придет", хотя и так было ясно, что кто-то придет. Плохо то, что мы не знаем когда. Возможно, завтра. Возможно, через сто лет. Князь — высокий титул. Слушай меня, мой мальчик, слушай внимательно. То, что я сейчас сделаю, я делать не должен. Но я уже совершил много поступков, которых не должен был совершать, одним больше… Хотя ты и не прошел посвящения, но так уж случилось, что ты сейчас — единственный защитник Кронверка. Не уходи отсюда, битва не кончена… И хотя непосвященным не полагается владеть Оружием, но я, — голос старика зазвенел металлом, — данной мне и никем не отобранной силой и властью Посвященного Воина даю тебе разрешение на Оружие. Возьми его!

Ксавьер Людовиг, пошатываясь, покорно отошел от стены и взялся за лопату. Земля в яме была не земля даже, а сплошные камни, перемешанные с глиной, которая настолько высохла, что тоже стала похожа на камень. Так же, как и уничтоженные им вампиры, Ксавьер Людовиг был человеком благородного происхождения, графом, и копать землю его не учили ни в университете, ни на военной службе.

— Честно говоря, — заговорил он, учащенно дыша, — я надеялся, что после всего сделанного я смогу спокойно умереть, просто выйдя на солнечный свет. А вместо этого я ковыряю эти проклятые камни. Я не умею этого делать! Послушайте!.. — он воткнул лопату в землю и поднял глаза к уже звездному небу, видневшемуся в вышине. — Не кажется ли Вам, уважаемый господин Воин Тайного Ордена, что я заслужил право узнать если не все, то хотя бы часть? Что за Князь? Еще одно воплощение сил зла? И почему он захотел укрепиться именно в моем замке? И что за Оружие я сейчас откапываю? И кто Вы сами-то такой?!

— Мальчик мой, — печаль зазвучала в голосе старика, печаль и тревога. — В отличие от многих твоих сверстников знатного происхождения, ты много учился и много читал. Но ни в одном из университетов не учат тому, что тебе предстоит познать. Замок Кронверк — это Перекресток. Здесь находится Хранилище того Оружия, которое ты сейчас достанешь. Владение этим местом дает большую силу. И большую власть. Жильбер Делькло здесь не грибы искал и крепость начал ставить не для того, чтобы любоваться красивым пейзажем. Тамплиеры вообще много знали. Или догадывались. За что и были уничтожены. Делькло не успел… Я держал границу, сколько мог, но я слабею, и вот они проникли сюда. Я все ждал, почему же никто не приходит мне на смену и я здесь как забытый часовой… Несмотря на мой проступок, меня должны были сменить. Но я не понимаю, почему не пришел Посвященный Воин. Честно говоря, я очень боюсь за тебя, ты совершенно неопытен и потому очень уязвим… Осторожно! Не повреди саркофаг!

Лопата звякнула обо что-то твердое, но не камень, Ксавьер Людовиг выбросил из ямы последние камни и увидел металлическую крышку. Мелькнуло: "Не подниму я эту глыбу!", но старик будто услышал его мысли:

— Поднимай. Он не такой тяжелый, как кажется.

Это оказалось правдой. Вытащить то, что старик назвал саркофагом, из ямы было трудно скорее из-за его размеров, чем из-за веса. Это оказался металлический ящик черного цвета, кованный, похоже, из цельного слитка, длинный, почти в рост человека, крышка закрывалась нехитрыми задвижками, никакого замка не было.

— Нет никакого замка, — вновь заговорил старик, — тут не нужны никакие замки. Открывай! Теперь он твой.

Ксавьер Людовиг открыл задвижки и осторожно поднял крышку ящика. Он не ожидал увидеть ничего иного, кроме меча, возможно, причудливой формы или с невероятными украшениями.

Внутри саркофага, в ложе из черной замши, действительно лежал клинок.

На лезвие был надет чехол, тоже из мягкой черной замши, с ремнем-перевязью — очевидно было, что носить такого размера клинок можно только за плечом, наподобие колчана. Ксавьер Людовиг приподнял меч за рукоять, развязал узел шнура и позволил чехлу соскользнуть.

Вид его не потрясал воображение ни формой, ни изысканностью отделки. Формы он был самой обычной, как простой прямой двуручный рыцарский меч, отделки же не было вовсе никакой — рукоять вырезана из черного блестящего дерева, широкая перекладина надежно защищает руку — ничего особенного.

Лезвие… Ксавьер Людовиг не мог отвести взгляда. Разные мысли пронеслись в его голове за один миг: "Игрушка, каприз мастера-виртуоза… Нет, но вампиры-то были настоящие, и они вряд ли стремились бы завладеть игрушкой… Что же это за металл?"

Лезвие было полупрозрачным, но сквозь него ничего не просвечивало; поверхность казалась зеркальной, но ничего не отражала. Странные знаки начертаны были на этом лезвии ближе к рукояти, где пишут обычно дарственные надписи на наградном оружии, и похожи они были на буквы той рукописи в каменном ковчеге, что он нашел в Архиве и спрятал в подвале.

Ксавьер Людовиг почувствовал, как кровь прилила к щекам и в висках застучало. Он не задумался, в состоянии ли вампир испытывать подобные человеческие проявления волнения, — мысли его были о другом. Вновь охватило его то же чувство, что и в подземных ходах замка, когда спешил на поиски вампиров, — непонятно откуда взявшееся Знание, ЧТО нужно делать и КАК это нужно делать.

— Это — не для людей, — прошептал он.

— Ты быстро учишься, — услышал в ответ.

Он вытер ладони о полы камзола. Затем встал на одно колено — ему показалось необходимым соблюсти хотя бы видимость ритуала. "Это нечто вроде посвящения в рыцари, как на старинных гравюрах. От этого звания нельзя будет отказаться никогда. Это на всю жизнь, сколько бы она ни продлилась…" Двумя руками он осторожно взял загадочный меч и вынул его из саркофага. Он не помнил, какие именно слова произносились при посвящении в рыцари; от волнения перехватило дыхание, и он едва сумел прошептать:

— Господин Посвященный Воин Тайного Ордена, я офицер и кавалер, Ксавьер Людовиг, граф Кронверк, клянусь, что оправдаю Ваше доверие. Благословите меня.

Нужно было подняться в верхний подвал, туда, где стояли гробы. Находиться в башне-колодце дольше совершенно необходимого времени было нельзя.

Следуя указаниям таинственного наставника, Ксавьер Людовиг зачехлил клинок и надел его на плечо. Когда волнение его слегка улеглось, он спросил у старика, присутствие которого по-прежнему чувствовал постоянно:

— Вы мне весьма помогли. Без Ваших советов я просто бы бесполезно погиб. Однако догадываюсь, что благодарить за это не следует.

— Правильно догадываешься.

— Но все же, простите мое любопытство, если оно навязчиво, — чей это меч? Как Вы узнали про него? Ведь невозможно же все чуять чутьем!

Старик ответил не сразу, и голос его звучал глухо:

— Я всегда знал про него и знал, где он. Потому что это мой меч. И это я его здесь закопал.