"Мы живём на границе" - читать интересную книгу автора (Верещагин Олег Николаевич)

Часть третья Казаки

Наверное, их хватились бы еще нескоро и не нашли бы еще долго, если бы не Сергей.

То, что он нашел их, правда, тоже было случайностью — он никого не собирался искать, а просто шел себе на планерное поле, искать Мирослава. Сергей даже не знал, что Любка с младшими братьями рано утром пошла за щавелем.

В общем, это была случайность.

Сперва Сергей не понял, что он видит впереди возле тропы, на сухом разлапистом дереве. Он вгляделся — и всё равно не понял, но пошел быстрее, и буквально споткнулся о лежащий поперёк тропинки труп.

Это было тело маленького мальчика — лет восьми, и песок вокруг головы был залит темным. Сергей даже не сразу узнал ребенка — его лицо было изуродовано ударом чего-то тяжелого, смявшим детский череп, как картонку. Зрелище не было страшным, потому что было невозможным, и Сергей с полминуты рассматривал тело в недоумении, пытаясь понять, что это за дурацкая шутка и как сюда попала ростовая кукла, пока не увидел в паре шагов слетевший с детской ноги сандалет, наспех починенный синей леской. Это вчера у Федька Запольского, младшего брата Любки, порвался ремешок, он ныл, и Глеб починил и отвесил ему легкого пинка.

Тогда Сергей узнал Федьку. И сразу понял, что видит на дереве, а когда понял — побежал, слыша, как свистит в горле.

На дереве вниз головой был распят Лешка, второй Любкин брат, тринадцатилетний парнишка, которому на будущий год надо было в лагерь. Сергей видел сперва только его лицо, залитое засохшей кровью и пеной изо рта, по которому ползали мухи. Потом он увидел глубоко загнанные в скрещенные руки и ноги (прямо через кроссовки) альпинистские «костыли», почти скрытые распухшим телом. А еще потом — размашисто вырезанный на голой груди мальчика православный крест, черный и глубокий.

— Пошли!!! — заорал Сергей, сгоняя мух с лица Лешки. И отшатнулся — мальчик открыл глаза, мутные и куда-то уплывающие. Пошевелил губами, несколько раз сглотнул и сказал тихонько, но ясно:

— Боль-но-о… Любашку… увезли… в го… ры… — и опять закрыл глаза, но теперь Сергей видел, что он жив.

Сергей зарычал и стал пальцами, пачкаясь в сгустках крови, выдирать костыли. Мальчик начал кричать — Сергей придавил его локтем и рвал, тянул, тащил, пока не вырвал оба штыря. Потекла кровь, но вяло, Лёшка был без сознания уже давно. Не чувствуя боли в изодранных пальцах, Сергей взвалил его на плечи и поволок — мимо Федьки… вернее, того, что от него осталось… Поволок в станицу…

…Капитан Вишнепольский нашел атамана во дворе, где он под взглядами всей семьи, кроме старшего сына, стоявшего возле калитки, проверял рюкзак. Над станицей стоял сплошной крик — нерасторжимый на отдельные голоса крик гнева, ярости и горя. Следом за капитаном к калитке подошли двое откормленных бугаев в камуфляжах «ночка», с укороченными «калашниковыми» на бедре.

— Куда же вы собралась, Павел Петрович? — удивился капитан, останавливаясь на полдороге к крыльцу. Атаман мельком посмотрел на милиционера и ответил:

— Тут одна тропа. У них часа четыре форы, ну да мы их все равно догоним…

— Опомнитесь, Павел Петрович, — покачал головой капитан. — Сейчас не девятнадцатый век… Мне уже известны обстоятельства этого дела, более того — наши информаторы указали, что убийство и похищение совершены группой уголовников, бежавших из Пятигорска; сейчас они прибираются вглубь России, вся милиция ведет поиски их и девочки.

— Что-что-что?! — атаман выпрямился, подошел ближе и оскалился. — Мальчик совершенно ясно сказал…

— Мальчик перенес пытки и находился в полубессознательном состоянии, — перебил его капитан. — А вы собираетесь созвать вооруженную банду и идти карательным походом на земли, где только-только закончилась война и население едва-едва поверило власти! Разумеется, я уже сообщил правоохранительным органам сопредельного субъекта федерации… — успокаивающим голосом продолжал Вишнепольский. — Они тоже примут участие в поисках, но это не имеет смысла…

Глаза атамана стали непонимающими. Он моргнул и тихо спросил:

— Капитан, ты что, больной? Какой субъект федерации? Какие органы? Какая помощь в поисках?.. Уйди с дороги?

— Господин атаман! — Вишнепольский сузил глаза. — Я ожидал чего-то подобного. Мне отлично известно, какое количество оружия незаконно хранится в станице, мне известно и то, что вы все это покрываете. На южной окраине села разгрузился «урал» с ОМОНом. При попытке покинуть село…

— Станицу, — процедил атаман.

— При попытке покинуть станицу им отдан приказ применить силу! Мы не позволим вам бесчинствовать и бандитствовать!

— Ах, ты… — Павел Петрович двинулся было на Вишнепольского, но остановился и крикнул ОМОНовцам: — Мужики, кто ваш командир?!

— Специальным распоряжением отряд временно подчинен мне, — торжествующе объявил капитан. Атаман даже не поглядел на неге:

— Мужики! Ну вы русские или нет?! Пацана маленького убили, другого искалечили, девчонку украли, все трое из одной семьи! Ну…

Он осекся. С двух нажранных рях на него смотрели равнодушные глаза добротных американских боевых роботов. Вишнепольский засмеялся.

И тогда атаман заплакал.

— Сволочи, — сказал он сквозь тяжелые слезы, — за сколько ж вы Россию продали!?.

…Возвращение отца Глеба сопровождалось таким матом, что Сергей не поверил своим ушам. Илья Григорьевич при нем ни разу не матерился, что уж говорить о дочках, затихших на краю скамьи. Но вид вошедшего старшего Семаги был куда страшнее матерных слов — черное от гнева лицо, почти прорвавшие кожу скулы. Он тяжело бухнулся на стул.

— Дядя Илья… — начал Сергей. — А как же…

— А вот так же? — гаркнул тот. — Детей — их уголовники казнили. И на север ушли, там их и ищут. А чтоб мы мирных соседей не затронули — станицу с юга ОМОНом блокировали! — он снова выругался, треснул кулаком по стелу и тоскливо сказал: — Ну не стрелять же их, дураков… ведь русские… Ты чего смотришь, дура?! — заорал он на жену. — Водки неси!

Сергей встал и тихо скользнул в комнату Глеба.

Тот стоял у окна, повернулся на шаги — почтя такой же страшный, как отец, только лицо Глеба было опухшим от слез, но глаза глядели жестко и пристально.

— Слышал? — спросил Сергей. Час назад Глеб орал, цепляясь за отца: "Пап, возьми меня! С собой возьми! Пап, ну возьми!" — а тот молча и яростно отдирал его и в конце концов просто швырнул в угол. Сцена была тяжелая и страшная, Сергей не хотел о ней вспоминать.

— Слышал, — сказал Глеб нехорошим голосом. — Со мной пойдешь?

— Не выпустят, да и не догоним, время потеряли, — Сергей его понял без слов. Глеб усмехнулся одной стороной рта:

— Полетим. Понял? Мы с ребятами эту тропу знаем.

— Планеры? — спросил Сергей. Глеб кивнул. — Посадят, если не убьют.

— … — коротко сказал Глеб. — Ну как?

— Пошли, — кивнул Сергей, чувствуя, как холодеет внутри. — За ребятами зайдем.

— Конечно, я же рулить этой штукой не умею, а Серб и Сухов — умеют.

Илья Григорьевич не обратил на мальчишек никакого внимания. Но мать Глеба вышла следом на крыльцо, молча обогнала их и заступила дорогу:

— Куда? — тихо спросила она. Глеб поднял глаза, похожие на две свинцовых бляшки с черными дырами.

— Пусти, — так же тихо сказал он.

— Не пущу, Глебушка, сыночек… — ее глаза расширились, стали горестными.

— Мать, — сказал Глеб, — если не пустишь — я от тебя откажусь.

Секунда. Воздух звенел, отодвинулись звуки беды, окутывавшие станицу. Сергей чувствовал, как сводит мышцы ног. Хотелось закричать — истошно…

Перекосив рот, женщина шагнула в сторону. Глеб пошел мимо, только сказал:

— Ма, помолись за нас.

У Сергея слов не нашлось.

ОМОНовцы на заставе потешились вовсю. Всех пятерых заставили раздеться догола, уложили в пыльную траву с руками на затылке и полчаса, не меньше, перетрясали одежду и велосипеды. Все это сопровождалось руганью и тупыми шутками. Мальчишки молча лежали, и, когда ОМОНовцам это надоело, они пошвыряли одежду в пыль, после чего толстошеий сержант с бутылкой пива в руке, командовавший обыском, сказал:

— Ла-ана, пусть езжают, казачня с…ная, — и пост ещё долго улюлюкал и отпускал гадости вслед парням.

Сергей увидел, что Володька плачет. Осетинский мальчишка плакал молча, смахивая слезы движением голова, потом сказал:

— Я их найду и перебью потом. Собаки…

— Не стоит, — сказал серьезно Серб. — Они просто переростки, играющие во власть. Ты же не обижаешься, когда тебе пятилетние пацаны разную ерунду кричат?

Володька подумал и хмыкнул, потом засмеялся:

— Ладно…

Глеб ничего не приказывал, вообще не говорил, только жал и жал на педали, поэтому Серб начал распоряжаться:

— Ми с Петькой сразу на поле. Там сейчас никого нет, это точно. Всё приготовим. Вы трое давайте на наш склад, привезите все, что нужно. Пулемет обязательно. И еще вот что… — он остановился, жестом затормозил других. — Джигит… Володь, ты с нами не летишь.

— Что?! — тот свел брови, заморгал. — С какого…

— Планеры нужно разогнать машиной, катапульту мы не сделали, — Мирослав покусал губу. — Мы с Петькой нужны, чтобы управлять. Глеб не останется, это ясно. А Сергей не умеет водить. И получается…

Еще утром Володька не стал бы ничего слушать. Еще утром он полез бы в драку. Но с утра прошла целая жизнь. Он покачался на расставленных по сторонам велика ногах и коротко сказал:

— Хорошо…

…Когда Глеб, Сергей и Володька подъехали к полю, то Мирослав и Петька сидели в высокой траве, обхватив колени, и смотрели в небо. Там быстро проплывало одинокое облачко. Оба «хортена» стояли, чуть накренившись на правую сторону, прицепленные тросами к УАЗику без тента.

— Замки пришлось посбивать, — без особого огорчения сказал Мирослав, поднимаясь. — Зато подумают, что обворовали.

Они переоделись. Володька с грустным лицом складывал вещи в рюкзак, притороченный к багажнику. Мальчишки больше не разговаривали — о чем? То, что они собирались сделать, поставило их вне привычного мира, и разговаривать стало бессмысленно. Глеб нацепил на себя тяжеленную сумку с двумя пулеметными «блинами», поднял «дегтярь». Сергей рассовал по карманам жилета шесть магазинов к ППШ, седьмой вставил в гнездо, дернул затвор, поставил его в предохранительный вырез. В кобуру на поясе убрал ТТ с запасной обоймой, прицепил три гранаты, рассыпал по карманам сколько-то патрон, как конфеты. Петька и Мирослав делали то же. Они не напрасно тренировались с этим оружием…

— Ну что, все, — нарушил молчание Мирослав. — Пошли… Я с Глебычем лечу, Сухов, ты с Боксом.

— Слава Господу, что мы — есть, — сказал Петька, крестясь. — Слава Господу, что мы — казаки.

И они пошли к планерам — четверо мальчишек, не пожелавших принять беду, не пожелавших поверить в ложь, не пожелавших подчиниться паскудству, не пожелавших отвернуться от схватки. И именно поэтому — одиноких. За ними не стояло сейчас ничего — не стояло даже могучего и многочисленного Кубанского войска, парализованного враньем и трусостью всего нескольких человек. Ничего — кроме их дружбы, достоинства и веры.

Володька сжал на миг зубы, чтобы не расплакаться снова. И побежал к машине.

Когда он вскочил в УАЗик и обернулся, Мирослав как раз захлопывал колпак своей кабины. Планеры замерли в траве, равнодушно отблескивая граненым остеклением. Володька решил больше не думать — он просто сделал все, что нужно и, увидев в специально установленное зеркало «отрыв» — рванул стопор и затормозил.

Через миг над его головой прошли, удаляясь и набирая высоту, два странных летающих объекта. На самодельных планерах улетали на юг четверо вооруженных оружием Великой Отечественной мальчишек.

Володька Баразов встал коленях на сиденье и начал молиться на родном языке Гюрги-Георгию, прося его о том, чтобы друзья вернулись… и обещая, что, если это не суждено им, он, осетин Баразов, отомстит за них. И за русских. И за серба.

За друзей…

…— Черт, черт, черт… — шептал Петька.

В кабине было достаточно просторно — она и проектировалась на двоих. Но Сергей чувствовал себя не уютно. С начала полета — его давила мысль, что они летят по воле ветров и ничего нельзя изменить. Правда, Петька действовал совершенно уверенно, да и планер Глеба и Мирослава летел почти в крыло. Но десять минут назад они влетели в это молоко, и теперь Сергей ежесекундно ждал: вот сейчас из этого то ли тумана, то ли туч вынырнет скала, и…

— Мы хоть правильно летим? — не выдержал он. Петька отозвался, не поворачиваясь (из-под кубанки на загорелую шею сползали струйки пота):

— Да летим-то мы правильно, компас-то есть… Тут плохо, что я ни скорости толком определить не могу, ни где мы… По расчетам — уже в Чечне, тогда надо спускаться, а то до Терека проскочим, что тогда делать? А как спускаться, блин?! Куда?! И откуда это взялось, солнечно же было… черт… Попробую снизиться, вдруг из нижней кромки выскочим, если это облака…

— Давай, — вздохнул Сергей, подумав, что готов на все, лишь бы выбраться из этого марева, где перепутались верх и время, низ и скорость.

Планер ощутимо кивнул носом, пошел вниз. Плечи Петьки поднялись, голова ушла в них, он подался вперед… и вдруг марево выбросило какие-то толстые серые щупальца, более темные, чем все остальное. Сергей вскрикнул — ему всерьез подавалось, что этот кисель ожил, как в фильме ужасов. Петька что-то выкрикнул, завалился направо… планер вильнул, вскинулся, скрежетнуло по борту, ударили по колпаку страшные скрученные когти…

— Дерево! — крикнул Петька. — О!.. — и в ту же секунду планер вывалился из белесого мешка.

Стена деревьев была в десятке метров, и Сергей сложился вдвое, пряча голову между колен и уже пенимая — избежать столкновения не удастся…

Удар!..

…"Хортен" отлетался, это было ясно сразу. Сергей не потерял сознания, хотя на какой-то миг вылетел из реальности. Когда же он в нее вернулся, то увидел, что левая сторона оторвана по самую кабину. В осыпавшееся стекло тянуло вечерним воздухом.

— Прилетели, — сказал Петька спереди и зашевелился.

— Жив?! — обрадовался Сергей, откидывая раму (остатки стекла падали на плечи и за шиворот).

— Жив, — отозвался Петька. — Хорошо, что гореть нечему… Удачно прилетели, вон она, тропа, внизу.

— Е… — выдохнул Сергей, поняв, что левая сторона планера висит над ущельем глубиной метров пятьдесят, по дну которого вилась каменистая тропка. На окружающих ее скалах (как раз на такой, возле большой рощи, и лежал планер) клубился туман. Или все-таки тучи. Торопясь, Сергей вылез наружу, прислушался, всмотрелся. — Обогнали мы их, или нет?

— Точно обогнали, — уверение сказал Петька, не вставая с места. — Это поворот у Сага — вон, скала Саг, ее не спутаешь, туда батька туристов в свое время водил, альпинистов всяких… Даже верхом сюда за сутки от границы не доберешься…

— Да вылезай, ты чего? — на земле Сергей обрел уверенность. Петька хмыкнул:

— Я бы рад, Бокс, только у меня того. Ноги.

— Чего?! — Сергей взлетел на корпус. Петька был бледен, по лицу катился пот, но он улыбался. — Что с ногами?! — Сергей перегнулся ниже и обмер.

Правая нога Петьки была сломана на ладонь ниже колена, над самым мягким сапогом. Ясно было, что сломана, потому что кость, прорвав камуфляжную штанину, торчала наружу, блестящая и розовая. В левой — в икре — торчала длинная фанерная щепа, насквозь пробившая тело, как старинный штык.

— Давай, вынимай меня отсюда, — сказал Петька. — Я потерплю.

— Да ты лучше ори… — сказал Сергей, холодея. Петька усмехнулся:

— А, да. Еще покричать: "Эй, тут русские!" По ущелью-то хорошо слыхать… Давай, Бокс, а то больно офигенно.

— Щас… — выдохнул Сергей, спускаясь в кабину. — Терпи, Сухов.

Он выдернул щепку одним сильным рывком. Петька издал странный звук, выгнулся и медленно обмяк. На сапог побежала кровь, Сергей попытался ее остановить, плюнул и потащил Петьку наружу, думая только об одном: не уронить бы! Не уронил, уложил под корпусом. Туман спускался с гор, как хищный зверь, удостоверившийся в слабости жертвы.

— Серёжка, — сказал Петька. Загара на лице у него не осталось. — Теперь вот что… На дырку наплюй, артерии целы, потечет и перестанет, штанина присохнет… А вот правая нога… Штанину режь, давай.

Сергей, сняв с пояса «байкер», располосовал и оборвал ее, не потеряв сознания только потому, что больше Петьке помочь никто не мог. Кость торчала из синюшного мяса, тянулась черная рваная рана. — Красиво… — сказал он, чтобы хоть что-то сказать. Петька засмеялся:

— Дай-ка мне ветку потолще… Сейчас ты эту штуку обратно вправишь… Грязь, конечно, но ничего, снаружи ей нельзя, а то вообще без ноги останусь. Серёжа, давай, — и он закусил зубами деревяшку.

На этот раз он не выдержал. Глаза закрылись дрожащими веками, и из угла рта потянулось:

— Мммммххх… ссаааа…

— Потерпи, потерпи… — шептал Сергей, чуть не плача и окровавленными пальцами делая на живом мальчишке то, что делать нельзя.

У него получилось. Петька вытолкнул палку, раскушенную почти надвое. В дереве торчал сломанный клык. Отплевываясь, Петька сказал не своим голосом:

— Хоть бы сознание потерять…

Сергей зафиксировал кость, использовав куски планера. Перевел дыхание. Сердце билось в горле, все тело дрожало. Петька облизнул губы и оказал:

— Теперь, Бокс, ты пойдешь.

Сергей испугался — не того, что пойдет один, а того, что надо будет оставить Петьку.

— А ты?! — вырвалось у него. Петька пожал плечами:

— Буду лежать… Только вон туда меня перетащи, там ручей. Если все получится — вы за мной вернетесь. А если нет… — он улыбнулся: — Они все равно пойдут здесь.

Этого не могло быть. Не могло. Отчаянно, до тошноты, Сергею захотелось проснуться. Мир расплылся, теряя реальность, теряя очертания — страшный и невозможный мир, Сергей отказывался от него, не хотел его…

Он понял, что сходит с ума и зубами вцепился в руку. Хрустнуло, боль выжгла туман, застилавший мозг. Петька смотрел без насмешки, понимающе.

— Да, я пойду, — кивнул Сергей. — Может, наших встречу.

— Почти наверняка, — согласился Петька. — Они не должны были далеко оторваться, где-то тут… Давай, тащи меня. И оружие не забудь.

К тому моменту, когда солнце село за скалы, Сергей вышел точно к лагерю бандитов.

Они не прятались. Даже костер замаскировали так себе. Около огня сидели четверо. Неподалеку паслись шесть лошадей — приземистых, крепких. Через минуту распластавшийся между двумя валунами Сергей заметил еще двоих и понял причину беспечности: враг ожидал погони, двое стрелков сидели на скальных площадках над тропой, надежно защищая ее хоть от роты преследователей. С ЭТОЙ стороны опасности не могло быть. Над тропой плыл запах разогреваемых консервов, слышался разговор — странно, но говорили по-русски; скорее всего, там были не только чеченцы.

Отчаянье охватило Сергея. Он был один. Их — шестеро. Он был на чужой, враждебной земле, где каждый камень грозил смертью. Петька, может быть, умирал в скалах. Туман сожрал Мирослава и Глеба. Что он может? Что от него можно требовать? Ему четырнадцать лет. Он устал, он голоден. Ему… ему просто страшно. Все так глупо, все так опрометчиво, все так по-детски… А это не игра. Это — ВОЙНА.

Потом он увидел среди поклажи, снятой на землю и сложенной, длинный сверток. И в последних лучах гаснущего дня разглядел раскиданные русые волосы.

И тогда он пополз. Пополз, сливаясь с землей, прячась за валунами — пополз ближе, уже ни о чем не думая и ничего не видя, но с хитростью зверька замирая, когда кое-то из часовых лениво, на всякий случай, оборачивался — всякий раз за миг до этого движения становился камнем, пылью, травой… Или это уже и не он полз, и не автомат был у него в руке, а полз к стану налетчиков, пластаясь, кто-то из его предков, веками вот так отстаивавших свое право жить и зваться своим именем, и никому не кланяться против воли… Он знал: эти, у костра, не увидят его, даже если обернутся и будут всматриваться, и сам старался не смотреть на огонь, привыкая к наступившей темноте.

Двадцать метров до костра, до часовых — подальше, но они все равно различались темными пятнами. Скоро взойдет луна, алая, как кровь. Сергей услышал отчетливо:

— А девчонка красивая, не зря взяли…

— Надо было и младшего щенка прихватить, за них хорошие деньги дают…

— Да ну, хлопот, возни… Как он тебе, Муса, второй-то — нагайкой! Рука болит?

— Ноет. Кость пополам… Ну ничего, он и сейчас мучается, собака… Побольше моего…

— А что не взяли — это правильно. Так и надо. Щенков — под нож, девок — к нам, и через двадцать лет русских как и не было…

Каким-то краем сознания Сергей еще понимал, что ЭТО — люди, люди, человеческие существа, стрелять в которых он не может и не должен, но перед глазами всплывал сандалик на тропе, разбитая головка Феди на руке молчащей матери, штыри в теле Лешки… и за этим накатывал новый туман, он был багряный, клубящийся, воющий, и в нем тонули мысли о милосердии, о прощении, и это было сладко, страшно и сладко. А слова "русских как и не было" словно бы сбросили стопор — Сергей услышал щелчок и не понял, что снял оружие с предохранительного взвода.

Четверо у костра одновременно вскинули головы. И тут же Сергей начал стрелять — не в них, а в темноту, в часовых, влево-вправо, влево-вправо, короткими очередями, прошивая снова и снова корчащиеся и словно бы тающие на скалах пятна тьмы.

— Русские!!! — крякнул кто-то у костра, четверо шарахнулись в стороны, за камни. Один — Сергей заметил — плюхнулся за камень метрах в пятнадцати, и оттуда тут же выставил длинный ствол РПК. Сергей перевернулся на бок и метнул немецкую гранату — так, как учил их всех лучший гранатометчик сотни Серёжка Данченко: задержав гранату в руке, по дуге, так, что она взорвалась сразу за камнем. В воздух взлетело что-то темное, с нелепо раскинутыми ногами, рухнуло, забилось у костра, став странно КОРОТКИМ, издавая нечеловеческие, воющие, мяукающие, булькающие крики, вызвавшие у Сергея довольную улыбку.

— Что ж ты так визжишь, гадина? — прошептал он. — Больно умирать?..

…Сергей допустил одну, но роковую ошибку. Он не дождался, пока враги уснут. Не смог дождаться… И теперь трое бандитов, отвоевавших не по одному году, быстро определив, что стреляет один ствол, поняв, откуда ведется огонь, в два «калашникова» прижали мальчишку, а третий начал ползком и перебежками подбираться ближе и ближе.

Сергей бросил еще одну гранату, вслепую опустошил три магазина — и понял, что проигрывает. Сейчас кто-то подберется вплотную, выждет, навалится, скрутит… Плен?! Мысль о боли и пытках не посетила Сергея — ужасом обожгло то, что его свяжут и будут насмехаться, поняв, конечно, зачем он сюда явился… Плен?! Нет!

Он сорвал с ремня последнюю гранату и, сев спиной к камню, по которому били и били пули, выдернул кольцо.

Он им нужен живым. Пусть так.

Сергей напрягся, собираясь встать и крикнуть: "Не стреляйте, сдаюсь!" Может быть, они подойдут все, и тогда…

…и тогда где-то за камнями, там, где лежали убитые часовые, деловито и напористо заговорил пулемет. "Да-да-да! — выкрикивал он, и Сергей понял, что будет жить, понял это с ликующей радостью, и пулемет подтвердил: — Да-да-да!.." — а кто-то в ужасе заорал:

— Гоб-ли-ны-ы-ы!!![49]

В свете костра Сергей, приподнявшись, увидел, как рухнул вбок, сложившись пополам, один вскочивший, как поднялся показавшийся очень высоким из-за вскинутых на всю длину рук другой, суетливо и громко повторявший:

— Я сдаюсь, не стреляйте, я сдаюсь!

И как косо, пригнувшись, метнулся в темноту по осыпи третий — вскочивший совсем рядом с валунами, за которыми прятался Сергей.

— Не уйдешь… — процедил тот и, швырнув впереди себя гранату, бросился следом, одержимый одной мыслью — догнать!!! Кажется, ему что-то кричали вслед знакомые голоса; сейчас Сергею было не до этого. Он бросал себя с камня на камень, ориентируясь по звуку, и в голове пульсировала строфа Высоцкого:

Трраддддададааа!!! Сергею показалось, что очередь выпущена точно в него, но широкий веер огня прошел чуть в стороне, и мальчишка выстрелил в ответ — тоже очередью. Мелькнула на миг вдоль — упасть, чтобы не подставляться под огонь… но это значило убегающему дать шанс уйти, скрыться в темноте. Тот не мог бежать бесшумно, из-под ног срывались камни, и он, конечно, тоже слышал, как бежит следом его преследователь.

Снова очередь! Сергей выстрелил в ответ — и ППШ осекся. Сергей рванул затвор — бесполезно, гильза заклинила его. Мальчишка отбросил оружие и, ни секунды не раздумывая, выхватил ТТ. О том, что он с двумя обоймами преследует вооруженного автоматом бандита, Сергей не подумал. Он два раза выстрелил на бегу… и из-за скал начала выползать сумасшедшая, непредставимо громадная алая луна, быстро выкатываться, словно мандарин из-под кровати. Тени метнулись по скалам, свет вспорол темноту, кромсая ее на лохмотья.

Сергей увидел бандита. Он стоял в десятке метров, глядя левее мальчишки — туда, откуда прозвучали выстрелы.

Сергей выстрелил в третий раз — не раздумывая. И увидел, как бандит выронил автомат. Метнулся в сторону, левой рукой отдирая крышку кобуры, висевшей на поясе; правая болталась вдоль туловища. Но было поздно.

Мальчишка подходил к нему, держа на прицеле.

Слышно было, как тяжело дышит бандит, покачиваясь и придерживая раненую руку другой. Когда оставалось между ними всего шагов пять, он выдохнул:

— Мальчишка!.. — и в следующий момент луна выхватили из теней их лица.

— Се…ргей?! — подавился кашлем бандит, изумленно расширив глаза. — Ты?!

А Сергею показалось, что у него разрывается голова, и он подумал: "Попали!" А потом…

— Салмон, — сказал он, чувствуя, как сами собой текут из глаз слезы. — Вот и все, — и он поднял пистолет. Лицо бандита окаменело, но губы шевельнулись в усмешке:

— Я ранен. Ты не сможешь выстрелить. Разве твой бог не велел прощать?

— Ошибаешься, Салмон, — сказал Сергей. — Мой бог велел карать.

И выстрелил Салмону между глаз…

…Серб встретил медленно бредущего Сергея на полпути к месту перестрелки. Быстро спросил:

— Догнал?

Сергей кивнул, дальше они шли молча. На тропе Глеб, поминутно спрашивая Любку, как она себя чувствует, увязывал для погрузки трофейное оружие. Любка активно ему помогала и огрызалась. На лице у нее были следы ударов.

— А где этот, — без интереса спросил Сергей, — который руки задрал?

— Вон лежит, — кивнул Глеб и усмехнулся. — Он их плохо задрал, я не рассмотрел…

— Ясно, — Сергей подошел к одному из коней. — Вы поезжайте, а я за Петькой вернусь, еще одного коня возьму. Он у скалы Саг, покалечился…

— Черт! — выдохнул Глеб. — Черт, черт…

— Вместе поедем, — Любка перебросила через плечо автомат. — Надежней и безопасней… Мало ли кто стрельбу услышал.

— Поедем вместе, — согласился Сергей и сел на камни. Глеб присмотрелся к другу, спросил:

— Ты чего?

— Оставь, — прошептал Мирослав, — не понимаешь, что ли… — но Сергей, посмотрев на них, сказал:

— Вот я и вспомнил все. И кто я. И откуда. И что со мной было. ВСЕ.

— Сергей! Сережа, сколько раз я говорила, чтобы не ходил из школы один, дожидался охранника!

Мальчишка, входивший в калитку, резким движением головы отбросил со лба светлый чуб и, улыбнувшись, махнул рукой:

— Привет, ма!.. А что на обед?!

— Лидию Константиновну спроси, — ответила с высокого крыльца большого красивого дома молодая и очень сердитая (внешне, по крайней мере) женщина. — И кликни отца, раз уж пришел — он в гараже возится.

Отец в гараже за домом, кажется, уронил полку с инструментами — послышались грохот, лязг, ругательства…

…Серый вскинулся и успел подняться на ноги раньше, чем Салман Беноев отвесил ему пинка. Впрочем, все равно уже пора было подниматься — в щелястых стенах красными полосами просвечивал рассвет, надрывался петух, слышался шум. Все это его не разбудило, а вот приближение Беноева подкинуло, хотя чеченец шел совершенно бесшумно.

Рефлекс выработался. Мерзкий и страшный.

Но Салман, похоже, не собирался его пинать. Судя по лицу бандита, он был чем-то доволен, глаза поблескивали, зубы скалились.

— Иди, — он мотнул бородой в сторону входа, — о лошадях позаботься. О моей и о Витольдовой. Потом готовь есть. Быстро готовь, хорошо. Мы завтракать будем, у нас удача. Себе тоже сготовь. Что и нам, разрешаю.

Он засмеялся, хлопнул Сергея по плечу. Мальчишка склонил голову ниже:

— Да, хозяин.

И пошел к выходу. Идти было тяжело. Проклятая цепь… Когда Салман заковал его, Серый думал, что от унижения остановится сердце. Но всё оказалось в сто раз хуже… Сковка была сделана с таким расчетом, что, если Сергей начинал работать руками, он не мог нормально ходить, только ковылять. Чтобы более-менее нормально переставлять ноги — надо было опустить руки и сильно пригнуть голову подбородком в грудь. А поднять голову полностью, как он привык за тринадцать лет своей жизни — было невозможно вообще…

…Земля была по-утреннему холодной, хотя кончался май. Лошади стояли у открытых ворот, удила наброшены на коновязь. Возле них торчал Витльд Арюнас — щурился на восходящее над хребтом солнце. На Серого он даже не посмотрел — широко зашагал к дому, придерживая локтем на бедре ухоженный АКМС с подствольником.

Серый закрыл ворота и вернулся к лошадям. Погладил мягкие, нежные носы — оба коня благодарно закивали. Это были единственные существа здесь, к которым Серый не испытывал ненависти, кони всегда ему нравились, и мальчик освободил коней от сбруй, действуя привычно и быстро, как его научили еще в школе верховой езды…

— Э, пацан! — крикнул Беноев с крыльца. — Давай скорей, поворачивайся!

— Да, хозяин, — послушно откликнулся Серый.

Беноев звал его только «пацан» или «Серый». А сам Сергей еще четыре месяца назад и представить себе не мог, что будет кого-то всерьез называть «хозяин». И годить в цепях, в грязном дранье, и не иметь даже возможности вымыться… Вообще все произошедшее казалось ему дурным сном, противоестественным бредом.

Его украли недалеко от школы, прямо в Санкт-Петербурге. Дальше он ничего не помнил; сознание слегка прояснилось только в тот момент, когда его отхлестали по щекам и сунули листок с текстом, который он монотонно и не вникая в смысл зачитал в камеру, а потом опять отключился, чтобы окончательно придти в себя в подвале. Его не били, кормили, и, складывая мозаику отрывочных воспоминаний, Сергей смог понять, что его похитили ради выкупа.

Беноев просчитался. Отец Сергея, бывший офицер-афганец, в 90-х годах убийствами, подкупом, шантажом и беспринципностью создавший свою небольшую, но доходную торговую империю, сына любил без памяти и вместо того, чтобы собирать деньги, поехал собирать людей, одурачив бандитов заверениями, что через неделю выкуп будет готов. На скользком от гололеда шоссе его джип, шедший под сто пятьдесят, перевернулся и взорвался, упал с автострады в лес. Узнав о гибели мужа, и без того державшаяся только на лекарствах мать Сергея свалилась с инфарктом — это бывает даже с молодыми людьми. Салман понял, что денег не получит никак; торговую империю бросились делить полдюжины наглых и хватких "близких людей", а в село Беноева нагрянул с зачисткой спецназ. В бою погиб брат Салмана — четвертый, двое других были убиты еще в Первую Чеченскую, третий — в 98-м во время схватки между кланами. Проклиная все на свете, Салман с последним из братьев, Арсланом, бежал в глушь, прихватив с собой похищенного подростка. Уже не надеясь за него что-то получить, просто из подлости.

Слегка оправившись, мать Сергея с помощью бывших сослуживцев мужа (с которыми он в свое время расплевался, "уйдя в бизнес") попыталась найти сына. Но даже деньги тут оказались бессильны — следы терялись, и женщина уехала за границу, не в силах оставаться там, где потеряла все…

Этого не знал ни Сергей, ни его похитители. А вот о том, что случилось с отцом, Салман рассказал мальчишке — перемежая свой рассказ руганью и проклятьями, словно у него погиб ближайший друг.

Слегка придя в себя от наркотиков, которыми его накачали во время похищения, Сергей сбежал — как раз во время пути в глухие районы, на вторую же ночь выдрал руки из веревок, развязал ноги и удрал в январский горный лес с бандитской стоянки, будучи уверен, что все кончилось.

Он бы, наверное, и правда убежал (и замерз бы наверняка!), но в лесных делах ничего не понимал, пошел по кругу и нарвался на ищущих его чеченцев почти лоб в лоб. Когда его хватали, мальчишка дрался с остервенелым отчаяньем, четверо взрослых его едва смогли скрутить, поплатившись кучей синяков, глубоких укусов и ссадин — и уже не развязывали на протяжении недели пути. Сергей думал только об одном: как ему сбежать? Потом появилась мысль — захватить оружие и… то, что придется убивать, не пугало. По вине этих уродов погиб его отец, и кадры гибели, похожие на жуткий кинофильм, возникали в снах снова и снова, хотя Сергей и не видел аварии воочию.

Была еще надежда, что его освободят. Как в кино… И только потом Сергей понял, что надежда была глупой. Территория, по которой они шли, официально считалась «мирной», тут не было русских войск и всем заправляли переквалифицировавшиеся в милиционеров и глав администраций вчерашние боевики.

Когда в небольшом полузаброшенном селении Салман объяснил Сергею, что он, Салман, теперь его хозяин — мальчишка плюнул чеченцу в лицо. Последовавшие за этим регулярные побои, продолжавшиеся несколько дней, страшно было вспоминать. Братья Беноевы вымещали на пленнике весь живший в них страх — военное поражение начала века, гибель родных, бегство из богатого дома… Сергея в жизни били не раз — на ринге, в драках — и он терпел, сперва молча, потом — начал орать в голос, но в ответ на вопрос, который, брызжа слюней, повторял Беноев-старший: "Кто я такой?!" — снова и снова отвечал: "Душара." Это слово говорил отец.

Витольд Арюнас — латыш, друг Беноевых, зачем-то обосновавшийся тут, в этом селении — посоветовал чеченцам другой метод. Они перестали избивать упрямого мальчишку, потому что это могло закончиться одним: Сергея забили бы насмерть, но не сломали. Латыш, куда более умный и утонченный, чем свирепые, но тупые горцы, посоветовал им морить Сергея жаждой.

Расчет оказался верным. Сергей внутренне был уже готов умереть от рук врагов — отец, каким бы он ни был в делах, воспитывал его на примерах мужественных людей, внушая, что мужчина — это не возраст, а состояние духа. Сергей скорее умер бы, чем поддался на ломку болью и, наверное, смог бы вынести любые пытки, охраняя свое достоинство, не спасовал бы перед самой страшной казнью. Но беспомощно следить за собственным медленным умиранием оказалось выше его сил.

Сдача далась ему нелегко, потому что означала шаг через собственное достоинство. Когда Сергей понял, что готов сдаться (а это было на третьи сутки!), он проплакал несколько часов — от стыда и бессилия, от жалости в себе и отцу, от тоски и страха.

Он назвал Салмана хозяином. Постыдно, давясь слезами, чем доставил тому невероятное удовольствие.

Правда, Беноев превратно истолковал причину рыданий, которыми наслаждался. Он был уверен, что его раб плачет от страха. И не мог себе представить, что Сергей плачет от острого чувства изгаженной чести…

…Засыпав коням овса, Серый вернулся на кухню, разжигать печь. Из большой комнаты доносились голоса Салмана и Арюнаса. Они разговаривали по-русски. В этом было что-то дикое, почти смешное — неистово ненавидящие русских бандиты говорили между собой именно по-русски… но что делать: Салман не знал латышского, Витольд — чеченского.

Говорил в основном Беноев — Арюнас больше молчал, цедил слова в час по чайной ложке. Разговоры всегда были одинаковыми. Чеченец вспоминал, как хорошо он жил с девяносто первого по девяносто девятый, какой у него был дом, сколько рабов и рабынь, какие были веселые времена, когда победили русских в 96-м и как здорово все начиналось в 99-м… Потом Беноев с руганью принимался вспоминать, как пришли "федералы"[50] — всё отобрали, как они спасались, с каким трудом потом натурализовались, добыв фальшивые документы… В его голосе слышались искренние обида и горечь хозяина, у которого злые люди порушили хорошо налаженную жизнь — и от этого слушать становилось страшно, потому что приходило понимание: все свои мерзости, все свою дикость, рабовладение, насилие над людьми (в том числе — и над соотечественниками!), жадность, жлобство, дикарское самомнение — все-все это Беноев считает нормой, а тех, кто лишил его этого — грабителями и бандитами.

Арюнас ни на что не жаловался. По немногим его словам Серый понял; латыша тут держат вовсе не деньги. Он просто ненавидит русских — и ненависть его куда страшней, чем у чеченца.

После таких разговоров Беноев, наевшись, частенько "пыхал травкой". Арюнас к нему никогда не присоединялся. Наоборот — как-то раз Сергей видел, что латыш с презрением смотрит на обкурившегося приятеля. Это было в тот раз, в начале марта. Арюнас тогда постоял над завалившимся на подушки чеченцем, что-то пробормотал и ушел.

А Сергей сбежал. Его словно рванули из дома — он не взял ни оружия, ни коня, только пошвырял в подвернувшийся рюкзак продукты на кухне. Тогда на нем еще не было цепей…

Именно потому, что он ничего не взял, ему удалось уйти очень далеко — Беноев долго провалялся в прострации, остальные немногочисленные жители ничего не заметили. Мальчишку поймали лишь через четыре дня. Не могли не поймать — следы на снегу найти нетрудно, а куда идти? Он выбился из сил на закрытых снегом перевалах…

Обратно Салман гнал мальчишку босиком, с петлей на шее, и Сергей обрадовался, что умрет от холода и усталости или будет убит. Он почти хотел этого, раз уж нет пути из рабства…Он не умер, и Беноев заковал его в эту цепи с ошейником. С этого момента всякая надежда должна была исчезнуть. Но Сергей надеялся, он думал о свободе, потому что просто не мог иначе.

Вот и сейчас он, не вслушиваясь в разговор, возился у печи и думал: а что если ЭТО — на всю жизнь? НАВСЕГДА?! Когда такая мысль впервые его посетила, у Сергея остановилось сердце. Потом он пенял: когда приходит такая мысль, надо просто зажмуриться покрепче, вцепиться во что-нибудь изо всех сил и переждать, пока отхлынет волна безнадежности. Сейчас ему очень хотелось плюнуть на готовящееся мясо. Смачно харкнуть. Но это было бы идиотизм… Навсегда не навсегда, но сейчас надо жить. Ждать. Малейшей возможности, и теперь он будет умнее…

Жареное мясо, нарезанный хлеб Серый сложил на большой поднос (оставив себе неплохую порцию), вынес в комнату.

— Готово, хозяин, — поклонился он, ставя поднос между сидящих мужчин. На миг столкнулся взглядом с прозрачными глазами латыша, поклонился снова.

— Иди, ешь, — милостиво разрешил Беноев. — Потом скажу, что делать…

…Арслан нашел Сергея, когда тот убирал в деннике. Младший брат Салмана был на шесть лет старше русского, вырос уже в "независимой Чечне", был глуп, амбициозен, постоянно тянул травку и вообще был типичным представителем здешней молодежи: интеллект шакала, привычки свиньи, самомнение павлина, способность жить, не грабя, не убивая и не отбирая — нулевая, как и умение что-либо делать руками.

— Иди сюда, — сказал он, махнув рукой. Сергей подошел. Арслан окинул его непонятным взглядом и спросил: — Ты драться умеешь? Вопрос был странным, но Сергей кивнул:

— Вообще-то — да.

— Отлично, — Арслан кивнул. — Ко мне друг приехал. Брата нет, уехал, я за старшего в доме. Я поспорил, что ты свалишь его раба… — Арслан достал из пистолетной кобуры ключ и, щелкнув замком ошейника, резко выдернул цепь. Серый секунду стоял неподвижно, потом выпрямился. Спину резануло болью, но он выпрямился — почти одного роста с чеченцем. — На, — Арслан подал ему ключ, — с ног и рук тоже сними, и иди туда, перед домом. Проиграешь, — Арслан цыкнул зубом, — уши отрежу и съесть заставлю, русский.

И вышел. А Серый, встав на одно колено, стал снимать «браслеты». Ручные и ножные кандалы в самом начале были причиной невероятных мучений — они быстро стерли кожу до мяса, разбивали раны, не давая заживать, потом там образовались шрамы. Избавившись от колец, Сергей несколько раз со свистом втянул воздух, подпрыгнул, потянулся и оглянулся на забор. Туда?

Сергей не прыгнул. Он пошел драться…

…"Друг" оказался тоже каким-то местным в полувоенном. Арслан, чему-то усмехающийся Витольд и этот гость сидели на ступеньках крыльца. Беноева-старшего не было — куда-то и впрямь умелся. У коновязи стоял мальчишка примерно лет Сергея, обычно одетый, смуглый. Не русский, но и не здешний, чеченцы вовсе не похожи на "лиц кавказской национальности", как любит кое-кто говорить, а этот был именно смуглый, черноволосый, кареглазый. Он смотрел на Сергея без злости, тоскливо и устало, и тот понял, несмотря на одежду — да, и это тоже раб.

— Драться можешь, как хочешь! — крикнул Арслан. — Только положи этого!

Гость что-то прокричал своему рабу — не по-чеченски, но и не по-русски. Сергей скинул куртку, увидев, как противник поклонился приезжему. Оглянулся на крыльцо…

И увидел кобуру Арслана.

Он сидел вплотную к перилам, и кобура — большая, с вытертым лаком, деревянная кобура старого АПС[51] — свисала наружу на длинном ремне, сбоку от внешней стороны крыльца.

"Вот и все,"- подумал Сергей спокойно. "Хватит. Я им не игрушка. Я или живой, или мертвый, но — человек".

Наверное, именно в этот момент у него и начало что-то происходить с головой.

Странно. Он еще только думал и представлял, что надо сделать — а АПС уже был в правой руке, предохранитель сброшен, и именно на его щелчок обернулись все трое, о чем-то говорившие, повернувшись в сторону ворот. Для Арюнаса и неизвестного «гостя» это стало последним сознательным движением в жизни.

Неизвестному пуля попала в левый бок снизу и вышла наружу через селезенку и низ правого легкого. Он прожил еще две или три секунды — пока падал с крыльца. Арюнасу не было отпущено и этих секунд — вторая пуля попала ему под челюсть и вышла из затылка.

Арслан сидел на крыльце, приоткрыв рот и хлопая глазами. Он все еще тянул на себя зацепившуюся за перила пустую кобуру.

— Ну что? — спокойно сказал Сергей. — В веках запутались? Двадцать первый с первым спутали? Жаль, что твоего старшего тут нет, ну да ему будет сюрприз, когда вернется.

Арслан зажмурился и не увидел, как рыжим огнем полыхнул ствол пистолета.

Сергей обернулся к своему несостоявшемуся противнику. Тот стоял и неуверенно улыбался. Потом сглотнул и сказал:

— Грузия… Георгий… — и показал на себя…

…Сергей проснулся и сел, широко раскрыв глаза. Наполненное уютной темнотой купе СВ-вагона уносилось сквозь ночь…

— Сержик, Сереженька, маленький мой, тебе нехорошо?!

Вспыхнул свет ночника, приблизилось лицо.

— Ма-ам… — мягко протянул Сергей, откидываясь на подушку. Вздохнул, улыбнулся и не стал отстраняться, как делал год назад, если мама гладила его — «взрослого», тринадцатилетнего! — по волосам. — Нет, ничего… просто сон приснился…

…Мама уже ждала его в станице, когда они вернулись. Кто-то рассказал ей о передаче, в которой был сюжет про Сергея, и она примчалась немедленно, и только охнула, когда Сергей узнал ее и помчался навстречу с воплем: "Маааааа!!!" — она-то думала, что сын ее и не признает… А Любка еще два дня жила в пещере — это было жестоко, но нельзя появляться вместе, по официальной версии мальчишки приехали с рыбалки, а Любка сама сбежала от похитителей и шла пешком…

Она успела как раз на похороны Феди. (Лешка — тот выжил — и врачи клялись, что все срастется, мальчик полностью восстановится. Тело. А вот душа…) Мальчика хоронили всей станицей. В тот же день убрался ОМОН, которому даже воду пришлось подвозить из родника — ни в одном дворе к колодцу "защитников закона" не подпускали, магазины закрывались "на учет", "прием товара", "санитарный день" и прочее…

Оружие заскладировали в пещере, лошадей отпустили еще за Курой.

Сергей уехал через два дня. Это было неимоверное счастье — ПОМНИТЬ. А самое главное — помнить МАМУ. Когда он надеялся на встречу, то больше всего ужасался: придет чужая женщина, будет плакать, будет его целовать, а он… Нет уж — пусть и страшное, и тяжелое — но только ПОМНИТЬ ВСЕ.

В день отъезда они втроем (Петька был в больнице, Володька угрюмо отказался идти) зашли к Запольским. В доме было тихо и горестно, слов утешения не находилось, да и не искали их ребята, что говорить? "Радуйтесь, что сын и дочь живы!"?! А младший сын? За что его убили? Как тут утешиться?

Они и не утешали. Просто Глеб сказал, глядя в глаза отцу Любки:

— Дядя Игорь. Тут дело такое. Те, кто Федю… и все прочее… Их нет больше.

Казак, сидевший за столом, вскинул голову. И его жена, мать мальчиков и Любки, тоже подняла глаза. Запольский провел рукой по лбу и тихо спросил:

— Вы?

— Мы, дядь Игорь, — так же тихо сказал Глеб.

Он подошел — большой, тяжелый — и обнял всех троих мальчишек сразу. А потом Сергей почувствовал, как женская рука гладит его волосы — это подошла мать Любки и касалась голов мальчишек, плача и шепча:

— Детки… сыночки…

На улице мальчишки заплакали. Не заревели, а заплакали — отворачиваясь друг от друга, угрюмо делая вид, что все нормально…

Провожать Сергея на автостанцию, откуда они с матерью должны были добраться до Кисловодска и сесть в СВ, явились несколько сот человек. Мать Сергея улыбалась, жала руки, целовалась, плакала и благодарила, Сергея тоже целовали, жали ему руки и благодарили за что-то, и он целовался, благодарил и жал руки… А потом автобус тронулся, и Любка вдруг побежала за ним и упала, а Глеб поднял ее…

— Какой ужасной жизнью они живут… — сказала потом мать Сергею. Он сперва промолчал, но через какое-то время ответил мрачновато:

— Да. Зато настоящей…

…Он открыл глаза и улыбнулся маме, сидевшей на его постели. Поезд покачивало, покачивало…

— Сколько же ты вытерпел… — сказала женщина, катая головой. — Как же так… а я думала, что просто умру, умру… Ну ничего, — она вздохнула. — У нас, слава Богу, достаточно денег, больше нет этих хлопот с отцовским бизнесом (она говорила, что все продала, вспомнил Сергей), мы с тобой уедем. Уедем совсем, — с какой-то истовостью повторила она, — из этой проклятой страны, навсегда… У нас дом на побережье Бискайского залива, уютный, хороший, ты вырастать и решишь, как тебе дальше жить. А я буду спокойна… Пусть они грызут тут друг друга, пусть едят живьем, с меня хватит! И с тебя…

Сергей сел, поджал ноги. Повернулся к окну. За поднятой занавеской стояли вдоль горизонта редкие огни. Светила пошедшая на убыль луна, не алая, а желтая, обычная.

"А ведь я их предал, — понял Сергей. — Просто и легко. Даже не предал, а продал, как… как мой отец своих друзей, свое прошлое. Впрочем, они, наверное, даже этого не поняли, они за меня искренне рады… Что ж, Бискайский залив — это неплохо. Выучу французский или испанский, получу гражданство, буду жить и ни о чем не думать… Все просто!

Он засмеялся, потому что все решил для себя именно в этот момент, и стало легко, как тогда, при виде пистолета, висящего сбоку крыльца.

— Ты что? — женщина засмеялась тоже, удивленно и радостно, просто потому, что у сына, кажется, хорошее настроение. — Сержик, ты что?

— Да так, ма, — Сергей обернулся, сел прямо, спустив ноги на пол, на дорогой ковер. — Ма, мы сойдем на ближайшей станции и поедем обратно. Поселимся в Святоиконниковской. А нашим деньгам найдется лучшее применение, чем в иностранных школах и кафе с магазинами. Собирайся, ма.

Женщина неуверенно улыбалась. И поняла вдруг, что ее сын говорит серьезно.

— Ты сошел с ума, Сережа, — с нервным смехом ответила она. Сергей вздохнул и улыбнулся ей ласково и печально:

— Ну что ж… Тогда я сойду один. Мне будет очень-очень плохо без тебя, ма. Но я останусь в "этой проклятой стране", даже если ты решишь забрать меня силой и наймешь для этого людей. Я хочу жить в настоящем мире. И я буду в нем жить и защищать его, ма. Я так решил.

— Ты глупый мальчишка! — болезненно вскрикнула женщина. Сергей покачал

головой:

— Я взрослый мужчина, ма… — и он вдруг улыбнулся: — К тому же — я так и не сыграл в одном спектакле!