"Мы живём на границе" - читать интересную книгу автора (Верещагин Олег Николаевич)

Часть первая Будни учебной сотни

Мошки с болот налетело полным-полно, она толклась бестолково возле косо висящего керосинового фонаря, разлеталась, давала, место другим тучам, снова налетала… Бессмысленное и равномерное движение гипнотизировало, и в какой-то момент Глеб понял, что спит… и видит все это во сне — и фонарь, и мошкару, и откинутый полог палатки. Он покачал головой и выдернул себя из сна.

Все осталось. Глеб покачал головой, потянулся и, подхватив рукой фляжку, вылил себе на голову остатки воды. Она была теплая, но все-таки стало чуть легче.

Ночь была дурная, душная и тихая. Небо чистое, звездное, но где-то за северо-западным краем горизонта урчал и. урчал гром, словно кто-то перекатывал по дну жестяной бочки большой камень. Липкий воздух обволакивал, как мокрая простыня. Глеб позавидовал ребятам, которые сейчас дрыхнут по палаткам, спихнув в ноги, простыни, расстегнул четвертую пуговицу камуфляжа и подул за ворот. Потянулся еще раз, взглянул на часы. Было полтретьего, самый глушняк по времени, когда засыпают даже страдающие бессонницей… наверное… Сам Глеб за все четырнадцать лет так и не познакомился с тем, что это такое.

Он поднялся со складного стула, вышел наружу. Тут было немного полегче, ощущалось движение воздуха, и Глеб подумал: дождь все-таки будет к утру, как бы не с бурей — накатит во все небо, засвистит-завоет, трава пойдёт волнами, а потом ахнет… Бегать в такую погоду — убийство, ноги разъезжаются, думаешь только о том, как бы не упасть. Но Лукаш не отменит пробежку, даже если с неба вместо дождя польется напалм. Железный мужик, и на все один ответ: "Вас никто не заставлял, сами приехали, казачня!"

Ну а что? Все правильно, сами приехали.

Он прошелся мимо ряда палаток — широко распахнутые входные подоги, наглухо затянутые противокомариные сетки. Комарам тоже не леталось — сидели на этих сетках, вяло шевелили крыльями. Внутри кто-то похрапывал, кто-то похныкивал, кто-то — сбивчиво разговаривал во сне. Глеб подошел к флагштоку, тронул его, пощелкал по фалу. До смены часового оставалось еще полчаса. Скорей бы, хоть немного с кем-то поговорить. Да и заступает Серб.

Глеб немного постарался между палаток, потом прошел к спортснарядам, держа в поле зрения вход в палатку дежурных. С разбегу заскочил на брусья, лениво сделал десяток махов, спрыгнул. Хотел подойти к турнику, но передумал и, сходив в палатку за фляжкой, набрал из крана скважины холодной воды. Кран как всегда фыркал и плевался, но это было даже приятно. Еще приятней было бы сейчас вылезти из формы и влезть под кран. Но Глеб был уверен, что именно в этот момент появится кто-нибудь из начальства.

Ночью у дежурного никаких развлечений. Только смены часовых, да путешествия к туалету заспанных прочих обитателей лагеря. Ну примерно до часа еще туда-сюда мотаются взрослые — то один, то другой. Но в третьем часу ночи лагерь вымирает.

— Глебыч, не пора?

Глеб обернулся и встретился взглядом с перекошенной от зевоты рожей Костьки Бряндина. Тот еле держался на ногах, зевал с хряском, придерживая, локтем РПШ,[1] кубанка лихо держалась на ухе.

— Иди, погуляй, — строго сказал Глеб, — еще до фига времени. А то пока ты тут со мной треплешься, диверсанты всех в палатках подушат.

— Шел бы ты, — уныло сказал Костька, но пошёл сам — неспешно и устало. Хотя Глеб с ним поменялся бы. Ему осталось всего минут пятнадцать — и на боковую, аж на целых четыре часа. А ему куковать до утра.

— Ку-ку, — достаточно громко сказал Глеб и зевнул.

Нет, "на хорошем счету" — это понятие растяжимое. Вот которые самые раздолбаи, они где? Спят сейчас в родных постельках. Четыре часа в день оттрубят на уборке родных школ или чего там — и свободны. А остальные тут. По двадцать четыре часа в сутки в античеловеческих условиях. И так уже полмесяца, и еще неделю так же… А самым-самым — пожалте, особая честь: ночные дежурства.

Стоит ли? Глеб хрюкнул. Если бы ему сейчас предложили поменяться местами с одним из тех, кто остался дома… он бы даже и разговаривать не стал.

Или ты казак — или баба. Тут тоже сам выбираешь, а значит — и ныть нечего. Хотя… насчет баб. Глеб покосился на третью палатку. Вон они. Амазонки, блин.

— Дежурный!

–. Я? — отреагировал Глеб раньше, чем понял, что его окликнули. Развернулся, как на пружинах, подскочил к вышедшему из палатки Скибе, вскинул ладонь к кубанке:

— Господин войсковой старшина,[2] за время…

— Вольно, отставить… — Скиба зевнул — заразительно, у Глеба тоже открылся рот. — Подъесаул Лукаш не возвращался?

— Никак не… — Глеб удивленно моргнул: — А разве он не в лагере?

— Не в лагере, не в лагере, — кивнул войсковой старшина. — Закурить не заначил?

Глеб обиженно засопел и промолчал. Он курил уже два года и ради интереса решил: в лагере не будет. И долгое время не очень-то и хотелось. А вот Скиба напомнил — и теперь поедет… Чтобы отвязаться от мыслей о сигаретах. Глеб еще раз козырнул и пошел в первую палатку — будить Серба.

В палатке было еще душнее, чем снаружи. Мирослав сел на кровати раньше, чем Глеб подошел вплотную, кивнул, шепнул:

— Я проснулся, иду.

Насчет него можно было быть уверенным — Серб опять не уснет, как с некоторыми бывает. Глеб вышел наружу, разыскать Костьку.

Скиба ушел. А часового искать было не надо — он мялся возле флагштока.

— Иди сюда, — смилостивился Глеб — Серб сейчас придет.

Передача службы была короткой и обыденной (или обыночной?) Костька, стаскивая куртку на ходу, умелся в палатку, а Мирослав, поболтав головой под краном, с чисто казачьей лихостью нахлобучил на черные кудри кубанку и сказал:

— Пойду сусликов ловить.

— Погоди, — Глеб насторожился, — машина едет.

Несколько секунд оба прислушивались. Движок хрипел и рычал где-то за болотами, если по прямой — метров двести, а так — километра два. Наконец Мирослав определил:

— Да это же наш УАЗик.

— Точно, — Глеб хлопнул себя по лбу, — Скиба сказал, что Дмитрий Данилыч должен приехать… Я и не заметил, когда он уезжал.

— Днем еще, вернее, вечером, — вспомнил Мирослав. — Мы в волейбол резались, я забежал водички попить… Встретить?

— Давай обходи территорию, я сам встречу, — хлопнул друга по плечу Глеб. Серб то ли в шутку, то ли всерьез отдал честь и растворился в темноте.

Глеб неспешно подошел к шлагбауму, перегораживавшему единственную нормальную дорогу на территорию лагеря, остановился, опираясь на легкую металлическую перекладину, украшенную рядом катафотов ярко-оранжевого цвета.

УАЗик захрипел где-то совсем близко, взвыл, хрюкнул удовлетворенно. Глебу представился динозавр, бредущий по болоту, но тупой высокий нос уже выкатился из темноты, кромсая душную темноту лучами фар. Распахнулась дверца водителя, нога в начищенном до звездного сияния сапоге отупила на грешную землю, но вместо света звезд отразила огонек мобильника — Лукаш с кем-то разговаривал:

— Нет… Во-первых, я у тебя не был, а во-вторых, я на тебя обиделся… Как за что?! Да западло так таз ставить!.. — он бешено замахал рукой Глебу, прервал еще одним, особенно яростным взмахом, его доклад и, убирая мобильник, сказал: — Представляешь, сестра моя — ну, которая в Ростове — родила наконец. Так что я теперь дядька!

— Кого родила, мальчика? — Глеб спросил об этом без особого интереса — ему казалось, что на заднем сиденье кто-то устроился. Лукаш помотал головой:

— Не, не мальчика.

— А кого? — так же рассеянно спросил Глеб и, ойкнув, начал потирать лоб. Отпустивший ему щелбан Лукаш вылез наружу весь и наставительно сказал:

— Казак никогда не расслабляется… Так, что еще? — спросил он темноту. — Машину я поставлю, сам пойду спать… О, да, точно, конечно! — он неожиданно посерьезнел и, приобняв Глеба за плечи, отвел к шлагбауму:

— Глебыч, тут такое дело. Человека одного разместить надо.

— Во! — Глеб искренне возмутился. — Дмитрий Данилыч, ну где я его размещу?! В палатках все занято, нет же свободных кроватей, только часовых.

— На одну ночь, — Лукаш не приказывал, вроде бы даже просил. — Александрыча будить неохота, он знает…

— Да он только лег, про вас спрашивал, — вспомнил Глеб.

— Ну вот… Одну ночь. Завтра подвезут, что нужно — кровать, тудым-сюдым, поди кудым… Дежурный по лагерю такие вопросы должен "на раз" решать.

— Что за человек? — уточнил Глеб. — А то завтра вы же и спросите: "А кого это, мил друг Глебыч, — мальчишка передразнивал подъесаула очень похоже, — ты разместил на вверенной тебе территории по ночному времени?.. Кто распорядился?!. Я?!?!. Знать не знаю, ведать не ведаю, ничего не слышал — прописал шпиена и диверьсанта, а на меня валит..

— Глебыч, — ласково сказал Лукаш, — скоро дожж па-адеть. Утром все побегут на зарядку…

— Ни фига, — покачал головой Глеб, — я дежурю, а утром сдам и буду спать. Так что пусть и-идеть… Что за человек, Дмитрий Данилыч?

— Пацан, — снова стал серьезным Лукаш и, вздохнув, пожал плечами. — Звать Серега. Больше ничего про себя не помнит. Неделю назад наши его в плавнях нашли. Ну, больница там, искали по краю — ничего. Собираемся через Москву искать, но это ж когда, а пока врачи сказали: амнезия у него, нервная какая-то, и лучше ему среди ровесников. А считай все ровесники тут. Ну не в детдом-же его в Буденновск?! Ну и решили — пусть с нами, а там посмотрим.

— Вообще ничего не помнит, что ли? — Глеб покосился на УАЗик.

— Не, ну есть-пить и разговаривать он умеет, — пояснил Лукаш. — Вообще все нормально. Он своего прошлого не помнит, имя только. Ни вещей, ни документов или чего… Взяли — джинсы, трусы, майка, кроссовки, носки, все побитое, рваное и грязное.

— От соседей ушел,[3] — хмуро сказал Глеб. — Точно. Это у них спрашивать надо, кого и где они украли. И кто у них из зиндана[4] уйти сумел недавно…

— От соседей, нет, — развел руками Лукаш, — а пока надо его разместить и поскорей. Мы с Александрычем за него отвечаем. Так что работай, а я машину отгоню.

— В дежурке положу, — решил Глеб. — Давайте его сюда.

— Сергей! — негромко, но отчетливо окликнул Лукаш. — Иди, приехали.

Из. УАЗа выпрыгнул мальчишка, подошел — медленно, но без задержки. Глеб с хмурым интересом оглядел его, понимая, что ведет себя как-то не так — однако по-другому смотреть на незнакомых ровесников он не умел. Мальчишка, впрочем, не выглядел особо напуганным или зашуганным — так, просто мальчишка, попавший в новое место к новым людям и осматривающийся. Он был повыше и потоньше Глеба, сильно загорелый, светленький, с тонкими чертами лица, над правой бровью — шрам, длинный, белесый. Без вещей…

— Глеб — Сергей, Сергей — Глеб, — быстро отбарабанил Лукаш и полез в УАЗик. Глеб вздохнул, показал рукой:

— Пошли, — и первым зашагал к палатке, слыша, как Сергей идет за ним.

Внутри он посильней подкрутил керосинку, кивнул на кровать. Мальчишка был в камуфлированной форме, но без знаков различия и эмблем. И без кубанки, конечно. Помедлив, взглянул искоса на Глеба, подошел к кровати, сел, сидя начал раздеваться, глядя в угол. Глебу стало скучно — взрослые дела — и он вышел наружу.

Лукаш уже смылся. За шлагбаумом прошел Серб, исчез в кустах — бесшумно, мошкара летела на огонь керосинки с удвоенной энергией, и Глеб, заглянув внутрь, увидел, что Сергей уже в постели. Уменьшил огонь до минимума и, чтобы разогнать сон, пошел шататься по территории.

Вернулся где-то через полчаса, сел на стул, повздыхал, плюнул наружу и достал из-под столика растрепанный журнал — «Технику-молодежи» восемьдесят лохматого года, который кто-то оставил в начале смены. Читать там уже было нечего, но сидеть просто так — тоже, знаете ли…

Сергей вздохнул, не как спящий. Чтобы хоть с кем-то поговорить, Глеб безразлично спросил:

— Ты что, не спится?

— Не, — голос у мальчишки был обычный, как внешность. — Я и не хочу, я почти весь день проспал, пока Дмитрий Данилович по делам бегал.

"По девкам," — со смешком отметил Глеб. А еще — что мальчишка говорит не по-здешнему, а как в Центральной России. Вслух спросил:

— А чего тогда лег?

— Я думал, у вас так положено…

— Ну вообще-то положено, — кивнул Глеб, — но ты же это. Вроде гость…Ты точно спать не хочешь?

— Не хочу, я же говорю…

— А ты в шахматы играешь? — спросил Глеб и осекся, но мальчишка спокойно ответил:

— Играю… Я сначала и этого не помнил, а потом в больнице увидел, как играют — и вспомнил.

— Садись, сыграем, — обрадовался Глеб, доставая походные шахматы Скибы, которые тот всегда оставлял дежурным. Мальчишка выбрался из-под простыни, подошел, огляделся, пододвинул второй стул. В этот момент Глеб заметил у него на спине темные полосы и с трудом перевел дух — да, точно он догадался… — Ты какими будешь, поканаемся?

— Слушай… — мальчишка вздохнул, повел плечами, потом словно бы решился: — Ты не подумай… просто со мной так бывает… Я есть хочу. Не хотел совсем, я поел, как выезжали, а сейчас хочу…

— Во, блин, проблем-то, — бодро сказал Глеб. — Ну-ка…

Нагнулся, порылся в столе и выставил на него вскрытую полупустую банку сгущенки, пачку пресных галет, где не хватало трех штук, на треть полную бутылку теплой минералки, а напоследок — закрытую банку риса с бараниной. Потом достал из чехла на поясе "байкер"[5] — открыл консервный нож и начал ловко вскрывать банку каши. Занятый этим делом, Глеб не сразу заметил, что Сергей, взявшись руками за край с тола, внимательно и напряженно следит за его действиями — а когда заметил, то удивленно спросил:

— Что?

— Нож, — кивнул Сергей и сделал замедленное движение рукой. — У меня был такой. Я его носил… — снова рука поплыла по воздуху. — Я его носил на поясе. И… — он покачал головой: — Нет, не помню.

— Да ты давай ешь, а я пока фигуры расставлю, — Глеб обеими руками придвинул по столу еду, банки, бутылку. — Голову себе не забивай, найдут твоих и ты все вспомнишь. У нас не Москва, у нас, слава Богу, — он перекрестился, — Кубанское войско!

Гроза, в самом деле прошла под утро — мгновенная и гремучая — но вот только ее против всех ожиданий сменил дождь, несильный и затяжной. Само по себе это было неплохо — дождь требовался полям, садам, бахчам всей Кубани — но для лагеря в этом имелись определенные проблемы.

Впрочем, Глеба они не очень-то колыхали. Сменявшись, он уснул в палатке, куда днем заходить запрещалось, и проснулся аж после обеда. Дождь все еще шел, но в разрывах между тучами тут и там мелькало то голубое небо, то солнце, намекая, что все это скоро пройдет.

В принципе, Глеб по распорядку был свободен до полдника, до пяти часов. По тому же распорядку сейчас были теоретические занятия и, выглянув наружу, Глеб не удивился, обнаружив почти всех ребят под навесом на скамейках. Решив, что в палатке делать в общем-то нечего, Глеб оделся и направился к своим.

Что странно, Сергей тоже был здесь. Правда, он не сидел — хотя места свободные были — а стоял, прислонившись к одному из опорных столбов навеса и скрестив руки на груди. Глеб ему кивнул на ходу — Сергей словно бы подумал и тоже кивнул.

Подошли и расселись девчонки. С ними под аккомпанемент шуток прибыл Мирослав.

— Выспался? — поприветствовал он друга. — Чего сегодня читают?

— Знать не знаю, — пожал плечами Глеб. Кто-то ответил:

— Стрелковое оружие.

— Во, зачем? — удивился Глеб. Мирослав пошевелил пушистыми бровями — он тоже был удивлен. На ведшихся в школе Святоиконниковой станицы уроках военного дела, обязательных для всех с седьмого класса, давно уже были досконально изучены все семейство «Калашниковых» — от охотничьего дробовика до экзотичного ОЦ-14 с магазином позади спуска, снайперская винтовка Драгунова, пистолеты нескольких образцов… Тут, в лагере, за две недели на стрельбы ездили четырежды… Но выразить свое удивление в вопросах друзья не успели — дежурный подал команду, казачата вскочили, застыв возле скамеек. Под навес вошел и встал у стола Скиба. На плотно подогнанные доски он положил кожаный чехол, взмахом руки прервал рапорт (он никогда их не дослушивал до конца, как заметил Глеб) и, бросив "вольно, садитесь", вжикнул молнией чехла. Глазам присутствующих предстала хорошо знакомая, хотя ранее, никогда не виденная «вживую» винтовка — с пухлым кожухом, высоким стояком мушки, трапецией рукоятки и изящным прямым прикладом. "Эм шестнадцать… эм шестнадцать…" — пошло по скамьям и стихло, когда войсковой старшина громко сказал:

— Да, это М16А2, основная модель, состоящая на вооружении армии США и многих других стран… Сегодня мы с вами немного поговорим — начнем говорить — об оружии наших противников…

— Разрешите вопрос, господин войсковой старшина, — Вовка Брязга поднял руку, Скиба кивнул: — Разве США — наш противник? Мы ведь вместе…

— Хороший вопрос… — Скиба усмехнулся. — Ладно, пара минут на него. Божьей милостью Император Александр Третий Миротворец сказал как-то, что у России два союзника — армия и флот. Никаких «вместе» между государствами быть не может. Они могут объединяться и ссориться, торговать и воевать, мириться и устраивать Олимпиады — но при этом всегда были, есть и будут каждое само по себе. Можно с кем-то быть ближе, с кем-то дальше, но "вместе' можно оказаться только со своими соотечественниками. Даже если кто-то из государств уверяет Россию в дружбе — это всего лишь трюк, означающий просто, что от нас нужны солдаты, нефть, земля или еще что-то. Верить этому — глупо, если ты просто человек, преступно — если ты управляешь страной. Тот, кто называл себя другом — завтра может легко стать врагом.

— Вы считаете, что будет война? — спросил не по форме кто-то из девчонок. им такое спускали. Скиба удивленно посмотрел в ту сторону:

— Как это «будет»? Война идет всегда.

— Ой, нет, я не про это… — говорившая, примолкла, потом сформулировала яснее: — Большая, как Великая Отечественная.

— Конечно, — обыденно согласился Скиба. — Это всего лишь закон истории. Слышали слово "циклично"? — вокруг погудели согласно. — Вот и большие войны происходят циклично… Это вовсе не потому, — Скиба погладил усы сгибом большого пальца, — что, как стонут некоторые, человек зол или глуп. Он не глупый и не злой. Причин у войн масса и все они объективные. Рождаемость, нехватка воды, истощение земли, — Скиба загибал пальцы, — религиозные доктрины… Поэтому большие войны будут происходить так же циклично, как циклично топятся в море лемминги — слышали про такое?[7] И выход тут только один: сделать так, чтобы человечество вышло в космос на поиски новых миров. Но это опасно для тех, кто сделал эту винтовку, — он подбросил в руках М16, — потому что неизвестно, как захотят жить выбравшиеся в иные миры люди. Вдруг не по демократическим правилам? Может, они царя захотят, или совет племен? — по рядам пробежал смех. — А что смешного? Я и не шучу… Вот и остается "обустраивать жизнь", по одежке протягивать ножки вместо того, чтобы сшить другую — вырос ребенок, штаны малы стали, так можно ему ноги по колено отрубить… — снова смех, и снова Скиба всех одернул: — Опять не шучу. Вот эту штучку изобрели, чтобы других учить, как жить… И в процессе исторического развития мира может случиться так, что она к вам в руки попадет, а что с ней делать — вы и не знаете, поэтому давайте учиться. Итак…

…Дождь перестал во время лекции, почти сразу выглянуло солнце, очистилось небо и начала бешеными темпами сохнуть земля. После уже близкого полдника намечались спортивные игры, но вынырнувший, как чертик из шкатулки, Лукаш объявил:

— Сегодня ночью конное патрулирование — Семага, Авилов, Микич, Баразов, готовьтесь.

Вообще-то Глеб ничего против конного патрулирования не имел, но по уже усвоенной привычке "старого солдата" — жаловаться всегда и на все — вздохнул:

— Доля казачья, блин…

Предполагалось, что Лукаш не слышит, но он заметил:

— Казак изначально доброволец. Это остальные могут рассуждать о доле и недоле, а раз уж угораздило родиться казаком…

— То терпи, — заключил сидевший верхом на турнике Володька Баразов. Глеб посмотрел на него снизу вверх и сказал, оттопырив губу:

— Ты вообще молчи, лицо кавказской национальности.

Рыжий, как огонь, Володька выкатил глаза, схватился за рукоять воображаемого кинжала и зловеще сказал, чуть не упав с перекладины:

— Кыровний мэст будэт, да? Ты мнэ аскарбыл, вах?!

— Это ты с каким акцентом? — поинтересовался Мирослав. Володька завопил скандально, предусмотрительно подбирая ноги:

— Понаехали сюда разные сербы! Без них жили и дальше бы жили! Мигранты, на … ой!!!

— Слезай и иди готовиться, коренной житель, — Лукаш невозмутимо сунул за голенище сапога нагайку, рукоятью которой невежливо ткнул Володьку в зад. Вообще-то неразлучная четверка с улицы Прудниковской в самом деле представляла собой странноватое сообщество. Глеб Семага и Петька Авилов были «коренные» святоиконниковцы, чьи предки жили тут чуть ли не с семнадцатого века, хотя внешне Глеб больше походил не на казака, а на парня из средней полосы России — высокий, светло-русый и сероглазый в противоположность коренастому и смуглому Петьке, щеголявшему роскошным темным чубом. Баразовы перебрались сюда в первой половине девяностых из охваченной войной Южной Осетии, а их средний сын Володька внешне скорей смахивал на "истинного арийца" — он был рыжий, голубоглазый и по характеру (если не придуривался) куда флегматичней своих русских друзей. А уже осенью 99-го судьба закинула в эти места бывшего офицера югославской армии Микича со всей семьей. Тогда, шесть лет назад, "старожилы Прудниковской улицы" для начала здорово отколотили тонколицего черноволосого пацана с большими, словно с иконы, синими глазищами и смешным именем «Мирослав». Тот не стал жаловаться и вздул обидчиков по одиночке, пользуясь отцовскими уроками, после чего ребята стали дружить вчетвером, являя собой типично казачий коллектив — ведь всем известно, что — первоначально в казаках были не только русские и украинцы, но и поляки, татары, ногайцы, калмыки, кавказцы, немцы, французы и вообще черт знает кто. В том числе и немало сербов…

…Глеб уже собирался отправиться в палатку, когда его перехватила Любка Запольская. Придерживая его для верности за рукав, она с безразличным любопытством спросила:

— А кто этот новенький, Глебка?

Глеб мысленно передернулся. Он терпеть не мог, когда его называли «Глебкой» Поэтому он практически так же безразлично отозвался:

— А, этот… Прынц датский. Ночью на белом жеребце прискакал, говорит — ищет Любовь. В смысле — девчонку с таким именем, ему в замке давно такая нужна — посуду мыть и ковры пылесосом чистить. Я ему про тебя сказал, он ночевать напросился…уйй, бо-она!

Последнее вырвалось у Глеба не столько от боли, сколько от неожиданности — Любка, выдернув из-за голенища высокого изящного сапога нагайку, ткнула мальчишку в солнечное и ушла, бросив через плечо:

— Трепло.

— Дура, блин… — пробормотал Глеб, потирая диафрагму. И обернулся — на плечо ему легла рука Лукаша. Вид у подъесаула был почему-то виноватый. Он пожевал ус и сказал негромко:

— Глебыч, тут такое дело… Сейчас этот ко мне подходил парнишка, ну, Сергей… Он с вами просится.

— Во, — Глеб заморгал. — Да мы что, в ночное, что ли, едем? У нас дело, а он не казак даже…

— Ну… — Лукаш развел руками. — Очень просится. Чего ему в лагере сидеть? Ты сам подумай…

— Да мне-то, собственно… — пожал плечами Глеб. — Он верхом хоть умеет?

— Не знаю я.

— Ну спасибо вам, Дмитрий Данилыч, — сердито поблагодарил Глеб, хлопая о колено кубанкой. — Не, мне его жалко и все такое… Ну, я не знаю. Пусть господин войсковой старшина решает.

— Да он сказал — если мальчишки согласятся, — Лукаш вздохнул. — Ну, как?

— Я у остальных спрошу, — Глеб махнул рукой. — А, все равно. Пусть к нам заходит, в палатку. Там решим.

— Да он уже там, — Лукаш усмехнулся. — Александрыч его распорядился у вас разместить.

Верхом Сергей ездить умел, и неплохо. Правда, посадка у него была такая, как в школах верховой езды, а не казачья, и он долго возился, виновато поглядывая на остальных ребят, удлиняя стремена — у казачат они были подтянуты так, что колени торчали чуть ли не у живота. Но в седло Сергей сел плотно и прочно и за почти три часа то шагом то рысью ни разу не то что не пожаловался, но и никак не выказал недовольства или усталости.

Ехали косой цепью, метрах в пяти друг от друга, меняя шаг и рысь. Солнце покраснело, выросло, садилось куда-то за холмы над Курой, за спинами ребят. Дул ветерок, особенно приятный после жары второй половины дня. Кое-где зажигались огни — полевые станы, пастушеские кошары, отдельные хутора — а на северо-западе проступило зарево Святоиконниковской. На юге царила полутьма, неподвижная и глухая.

— А что там? — вдруг спросил Сергей, до этого не участвовавший в коротких обрывистых разговорах.

— Там? — Петька чуть повернулся в седле, локтем поддержал соскользнувший было вперед ствол висящего за спиной по-казачьи карабина — десятизарядной «сайги» калибра 5,6х39, какие мальчишкам выдавали под расписку на патрулирование (Сергей был безоружен). — Там Чечня и все такое. Да тебя ж там и нашли, вон, в плавнях…

— Это я помню… — Сергей толкнул коня каблуками. — Я не помню, что до этого было…

— Верхом ты ездить умеешь, — заметил Володька, — так в школах учат… И вообще…Тебя, наверное, украли из России и увезли в Чечню. Ты совсем ничего?..

— Ничего, — Сергей наклонил голову. Володька хотел еще что-то спросить, но Глеб повысил голос:

— Ладно, хватит! Украли, увезли… Давайте думать, где на ночлег становиться.

— Доедем до Седого Кургана и там встанем, — предложил Мирослав. — И недалеко, еще по свету успеем, и удобно…

— …и не дует, — заключил невесть почему Володька. — Кто знает новые песни "Фабрики Звезд"? — ответом было молчание, и Володька удовлетворенно кивнул: — До чего хорошо, когда вокруг наши люди…

— Но злая пуля осетина меня во мраке догнала, — задумчиво сказал Серб, искоса стрельнул в сторону Володьки взглядом. Тот многообещающе пошевелил бровями и промолчал. Мирослав разочарованно вздохнул, помолчал минут и затянул негромко и проникновенно, по-прежнему косясь на Володьку:

— Ах, ты!.. — не выдержал Володька и, взмахнув нагайкой, погнался за бросившим коня в галоп Мирославом, который хохотал во всю глотку и продолжал выкрикивать похабщину, ловко увиливая от приятеля, в то время, как Глеб орал им, чтобы они перестали, Петька ржал, раскачиваясь в седле, а Сергей наблюдал за всем этим с удивленной улыбкой.

Володька не догнал Мирослава и вернулся, сердито фыркая и грозя тому нагайкой. Мирослав вернулся рысью, на скаку подобрал с земли упавшую кубанку и, положив одну ногу на седло, подбоченился, запел снова, но уже вполне серьезно:

… Нет, все-таки ваш Пушкин здорово наши песни перевел!

— А это разве Пушкин? — удивился успокоившийся Володька.

— Пушкин, Пушкин, — заверил Серб, продолжая красоваться в седле. — Эх, жаль меня девчонки не видят! Такого красивого. Такого талантливого. Такого…

— …трепливого, — закончил Глеб. — Вон и курган, смотрите!..

…— А почему мы не заночевали на вершине? Оттуда же все видно, — спросил Сергей, ломая о поднятое колено ветку.

Мальчишки сидели в кружок возле костра. Пофыркивая, паслись рядом в темноте кони — они не подпустят никого чужого, поднимут такой шум, что куда псам — и хозяев защитят не хуже. Пощелкивали и трещали в огне, быстро сгорая в пепел, почти без углей, легкие, высушенные до бумажной невесомости, ветки сухих кустов, гора которых была навалена рядом, чтоб надолго хватило. Глеб, поправляя на огне большой котелок, где булькала каша, сказал строго:

— На Седом Кургане нельзя ночевать… Там вообще быть долго нельзя. Только если перед дальней дорогой или походом прийти… ненадолго.

— Расскажи ему, Глеб, — попросил Мирослав, полулежавший на седле.

— Расскажу, — Глеб кивнул. — Мне дед рассказывал, — он сел прямее и кинул на вершину кургана взгляд. — Видишь, там ковыль? Он белый, как седина. Сейчас не видно, а днем хорошо заметно… Давным-давно под этим курганом схоронили казаки тех, кто пал в большой битве. Пришли враги из-за гор, и не было им числа. Никто не помнит, что это были за враги, но запылали станицы, закричали люди — и вышли казаки биться за жен, детей и стариков, и бились день, и другой, и третий бились — и ушел враг, не ссилил. Столько было павших, что не получилось бы каждому выкопать могилу — и схоронили их казаки под курганом. Каждый, кто жил тут, на нашей земле, набрал ее в шапку, принес и высыпал — и скрыла она павших, укутала их. А ковыль, что вырос на кургане, был седым… — Глеб помолчал, снова поправил котелок. — С тех пор перед походами да дальними дорогами наши предки молились на кургане. Там же и атаманов своих выбирали… А еще было. В восемнадцатом году… Когда не стало царя и власти, напали на наши земли горцы-вайнахи… ну, чеченцы, ингуши… Пришли мстить за то, что верно наши предки служили русским царям, земли грабить не давали, людей в неволю угонять, разбойничать. В станицах мужчин не было — все на фронтах, ведь война-то еще шла. Братьям нашим, терцам, вовсе страшно пришлось — тридцать тысяч детей да женщин вырезали за месяц горцы, сорок станиц сожгли, людей палили живьем в храмах, на крестах распинали, конями рвали на части… Дошли и до нас. Как могли, бились станичники. Женщины, подростки, деды оружие взяли. Да разве это сила… Гибель пришла! А младший сын атамана, мальчишка вроде нас, прорвался верхом к Седому Кургану. Коня под ним убили, его подстрелили, да порубили… Вскарабкался он на кручу. Стал просить бога, чтобы защитил беспомощных. А с кургана видно — весь край огнем взялся. Горит все. Погибает. Рушится. Заплакал он. Просит… Сил не стало — упал наземь, и кровь полилась на ковыль, на землю… — Глеб поворошил ветки, вздохнул. — Упали капли — и страшным криком закричала земля. Ветер подул, буря поднялась. Раскрылся курган, выпустил мертвые сотни. Ударили те на разбойников — молча ударили, по вихрям скакали, и сами — как вихрь. Бросились бежать налетчики, да так в буре и сгинули, никто в горы не уполз — а вихрь улегся, и казаки исчезли…

Глеб умолк, снял с огня котелок, стал раскладывать кашу в миски. В глазах у ребят плясали огни костра, пламя резко очертило скулы, заострило и отточило черты лиц.

— Это ведь легенда… — сказал Сергей. Глеб кивнул:

— Конечно… На самом деле шел отряд с турецкого фронта, он и спас здешние станицы, а потом дальше пошел, к атаману Краснову.[6] Но людям так запомнилось… Тебе каши побольше?

— А? — Сергей хлопнул глазами. — Да сколько всем… Парни, я что-то не очень понял… У вас что, клуб военно-патриотический?

— Да вроде того, — Петька поставил миску себе на колено: — О, горячо… Только не клуб, а Отдельная Учебная Сотня станицы Святоиконниковской Кубанского казачьего войска.

— Воевать учитесь? — уточнил Сергей.

— И этому тоже, — согласился Глеб, накладывая кашу Мирославу. — А как иначе?.. Вон, у Петьки один старший брат в Чечне погиб в 95-м, двоюродный брат с отцовской стороны в двухтысячном подорвался на мине, еле выходили, а дядя, брат матери, со всей семьей, пять человек, еще в 92-м где-то в Надтеречном районе пропал, и концов не найти. У меня один дядя в 94-м в Грозном погиб, другой в плену был, уже во вторую войну, чудом бежал… У Володьки ингуши отца искалечили, сестру… ну… в общем, она умерла… и старший брат в бою погиб. И у Мирослава старшие брат и сестра в боях погибли — он с албанцами, она с хорватами, отца три раза ранили, а потом вообще все их село сожгли, они еле спаслись. Это в Сербии, далеко, а все то же самое… Вот мы и учимся. На всякий случай. Да и у тебя та же история, хоть ты и не помнишь… Всем досталось? — вопрос был двусмысленным.

Сергей уже взялся за ложку, но обратил внимание, что остальные мальчишки ждут, чуть шевеля губами. Он понял, что ребята молятся — и подождал их, подумав, что и сам был бы не прочь помолиться… Но кому? О чем? Как? Он не знал.

После ужина Мирослав отправился мыть посуду. Петька пошел с ним, прихватив карабин. В плавнях гулко бубнила выпь — так и казалось, что в трясине завяз бык; трещали кусты где-то неподалеку. От ручья в низине расползался туман — волнами, набегавшими друг на друга.

Сергей раскатал выданную ему «колбасу» из двух одеял — и замер над ними. На миг вспыхнуло: он вот так же раскатывает спальник. Но эта вспышка погасла, и он, разочарованно дернув плечами, уселся на одеяла, подогнув ногу и поставив подбородок на колено второй. Сидеть со скрещенными ногами, как у казачат, у него долго не получалось.

— Костер до утра погаснет, — заметил Володька, вытягиваясь на одеялах и закидывая руки под голову.

— Не простудимся, — рассеянно сказал Глеб, осматривая подошвы сапог. Возле ручья, в тумане, голос Мирослава лихо начал:

— но дальше он петь не стал, а через полминуты они с Петькой объявились возле костра.

— Тихо везде, — сообщил Петька, осторожно укладывая карабин возле своей еще свернутой скатки. — В смысле людей… А вот кабаны что-то там делят, ниже по течению.

— Ну что, спать? — поинтересовался Глеб. Мирослав помотал головой:

— Рано еще. Пошли к девчонкам. Вон полевой стан светится, до него всего-то километров пять.

— Не меньше восьми, — лениво сказал Петька. — Никак ты не научишься в наших местах расстояния определять… Лучше спой что-нибудь нашенское.

— Наше, — поправил Мирослав, — никак ты не научишься на родном языке говорить… Ладно, сейчас… — он задумался. — Вот.

— голос Мирослава был красивым и грустным, даже казалось, что за ним звучит какой-то аккомпанемент, хотя, конечно, никакого аккомпанемента не было и быть не могло…

Мирослав спел еще пару казачьих песен, потом — сербскую "Тамо, далеко…" Разохотившись, все хором грянули ДДТ-шную "Просвистела…" Сергей перебрался на одеяла лег, глядя в небо, где звезды мешались с искрами костра в невиданном танце. Мальчишки рядом вдохновенно и довольно слаженно распевали:

— Кто я? — шепнул Сергей этому хороводу, кружившемуся под пение ребят. — Что со мной? Откуда я?

Звезды молчали, только подмигивали мальчишке.

Глеб проснулся от того, что ему хотелось курить. Точнее, ему снилось, что он закуривает — и в этот момент он и проснулся. Желание курить осталось.

Было сыро и холодно. Пласты тумана переползали с места на место. Темная масса с пофыркиваньем выдвинулась из них, раздвигая муть, ушла в сторону — лошадь… Часы показывали без пяти четыре. Немного ныла шея — от неудобного положения. Выползать из-под одеяла не хотелось. Очевидно, остальные придерживались того же мнения. Глеб видел только разноцветные затылки над одеяльными свертками.

"Покурить бы, — тоскливо подумал Глеб, ежась и засовывая ладони между коленок. — Серб и Володька не смолят, а вот у Петьки сигареты есть точно… Я, конечно, слово давал — в лагере не курить… но ведь мы и не в лагере, так?"

Конечно, это была отговорка, но курить хотелось очень. Где-то за туманом на пределе слуха клокотали вертолетные винты — наверное, облетали административную границу с Чечней. Глебу было трудно о ней думать, как об административной — на протяжении всех 90-х, сколько он себя помнил, граница была источником опасности, настолько явной и грозной, что даже мужчины в плавни иначе как с оружием и большими группами не ходили. Да и сейчас — так ли много изменилось? Глеб много раз встречался с мальчишками из станицы Большаковской, почти полностью заселенной терцами, выгнанными из Чечни — они и не скрывали, что старшие учат их: готовьтесь и ждите, при первой же возможности заберем назад все земли до Терека, чеченцы на них права не имеют. Конечно, по телевизору говорили совсем другое — о мире, о согласии — но Глеб не верил телевизору, а верил своим ушам и глазам, говорившим ему: нет никакого мира.

Так, стоп. Рыжий — это Володька. Темно-русый — это Петька. Совсем черный — это Мирослав. А?..

Одна лежанка была пуста. Сергей куда-то умотал.

Нет, Глеб не запрыгал от беспокойства. Мало ли что и как? Но с другой стороны — Сергей нездешний, с амнезией… Мало ли что? К тому же туман.

Глеб прислушался к себе. Спать ему не хотелось. Нет, днем будет тянуть в сон, где-то после полудня, но пока уснуть не удастся. Откинув одеяло, он несколько раз шмыгнул рукой по волосам, встал, потянулся и, на всякий случай зацепив за край кармана «байкер», пошел в сторону низинки, где протекала речушка. В первые несколько секунд ему показалось, что очень холодно, но потом это ощущение прошло, только трава обжигала ноги росой.

Возле речушки никого не было, кроме азартно устроивших толкучку за завтраком комаров. Глеб, отгоняя их размашистыми движениями, побродил по мелководью, задумчиво умылся. После росы вода казалась теплой, словно подогретой на огне. Даже выбираться из нее не хотелось, но Глеб вылез и пошагал на курган.

Примерно с половины склона тумана не было — верхушка Седого Кургана поднималась над белесым волокнистым морем, простиравшимся во все стороны, сколько хватит глаз. Солнце еще не взошло, местами из тумана поднимались деревья. Сперва Глебу показалось, что Сергея и тут нет — но потом он увидел, что тот сидит на восточной стороне, прямо на земле, почти полностью скрытый ковылем. Он то ли правда не слышал, как Глеб подходит, то ли ему было все равно — скорей все равно, потому что Глеб, подойдя вплотную, увидел, что щеки у Сергея мокрые, и не от росы. Он смотрел туда, где должно было взойти солнце, сцепив руки на коленях.

— Ты так не уходи, — Глеб сел рядом (земля оказалась теплой). — Мало ли что.

— А… — Сергей даже не пошевелился.

— Не «а», а не уходи, — повторил Глеб. — Это тебе что, шутки?

— Мне сны снятся, — голос Сергея сорвался, словно от крика, он сглотнул и продолжал: — Я во сне все помню — кто я, откуда, что со мной было, вообще все-все. А потом просыпаюсь — и как ножницами отрезает. Пытка такая…

— Ладно тебе, — Глеб сорвал метелку ковыля, встал: — Пошли, а то и то из наших еще проснется, тоже искать побегут. Да и не надо тут просто так сидеть.

— Пошли, — Сергей встал, мазнул по лицу рукой. — Мне умыться надо…

— Ну и пошли к речке.

Они неспешно спустились в туман, ставший, кажется, еще гуще. Сергей спросил:

— Я даже не знаю, как мне теперь быть.

— Да никак, — как можно беззаботней отозвался Глеб. — Будешь у нас жить, пока атаманы через Москву твоих не отыщут.

— А если не отыщут?

— Отыщут… Или сам вспомнишь. Эта, как ее, амнезия — она проходит. Сам говоришь — снится, значит, и наяву вспомнишь. Может, сразу, а может — потихоньку. Тебе врачи что говорили?

— Говорили — от стресса, — вздохнул Сергей. Глеб хлопнул его по плечу:

— Ну вот! Раз это не от битья там или чего, а от стресса, то точно пройдет. У нас один так вот с войны приехал, дружки привезли — вообще без башки, он даже имени своего не помнил. Пожил три месяца, а потом утром как-то встает — и все прошло, начисто, все-все вспомнил, — Глеб махнул рукой.

— А у вас многие воевали? — спросил Сергей. Глеб пожал плечами:

— Да все. Кто воевал, кто служил, кто служит… Мы же казаки, кубанцы, а не кто-нибудь… Давай, умывайся… а потом еще знаешь — принеси там пасту, полотенца, а я искупаюсь, ага?

Глеб сдернул пятнистую майку, скинул камуфляжные штаны, стянул спортивные трусы и, бегом влетев в реку, чтобы поменьше общаться с комарами, бухнул не глубину…

…Человек, проснувшийся от шума и плеска, уже минуту, не меньше, наблюдал из кустов метрах в десяти вверх по течению за тем, как один русский мальчишка, негромко, но эмоционально ухая, плещется в реке, а второй, стоя у берега, тщательно умывается. Пальцы человека стискивали рукоятку большого американского ножа. Он бы добросил его до того щенка, на берегу, но этот, в реке… Как и все жители его мест, человек не умел плавать и остро жалел, что у него нет бесшумного пистолета. А с другой стороны — благословлял Аллаха за то, что не взял такое оружие. Он бы не удержался, но тут не запуганная и равнодушная средняя полоса России, где можно не стесняться. Если пропадут двое казачьих щенков, то через полсуток его будет искать не ленивая и продажная милиция, а сотни обозленных местных жителей с оружием. А если (не если, а — когда) поймают — просто убьют. Человек не боялся смерти. Но погибать сейчас — значило совершить глупость. Он подался назад — и бесшумно исчез в зарослях…

…— Неси полотенце, ты чего?! — Глеб присел на мелководье, отгоняя от лица и плеч комарье. — Э, Сергей, ты чего?

— Ничего, — Сергей сморгнул, отвел взгляд от кустов на противоположном, совсем близком, берегу. — Показалось… Я сейчас принесу…

…Дорога через поля так и подмывала пуститься галопом, что Мирослав и Володька несколько раз и проделывали. Глеб орал на них, потом вытянул Серба сложенной нагайкой между лопаток, тот не остался в долгу и ожег своей круп жеребца Глеба — тот с полминуты не мог с ним справиться.

— А мы что, не обратно едем? — спросил Сергей, принимая от Петьки четвертушку шоколадки. Тот прищурился:

— А ты откуда знаешь?

— А по солнцу, — Сергей задрал нос. — Как ехали на запад, так и едем.

— Обратно после полудня повернем, — сказал Петька. — Увидишь, от Каменной Бабы.

— От какой бабы? — не понял Сергей. Петька махнул рукой с висящей на запястье нагайкой:

— Ну, памятник такой. Скифский или еще чей, я хрен его знает.

— Скифский, — подтвердил Глеб. — Только ты его, Сергей, сейчас не увидишь… Мы к Вану завернем, потом обратно.

— А Ван кто такой? — поинтересовался Сергей. Глеб зевнул:

— А… Кореец. Ван-кто-то там. Тут все земли вообще-то станичные считаются но у нас народу мало, ну и арендуют землю иногородние. Он помидоры выращивает. Скиба просил, чтобы мы ему насчет столовой записку передали… Ты слушай, — Глеб почесал нос. — Давай мы тебя как-то поудобней называть будем.

— В смысле? — не понял Сергей. Глеб засмеялся:

— Ну! Я — Глебыч, Мирослав вон — Серб, Петька — Сухов, потому что на Петруху не похож, Володька — Джигит… Давай тебя хоть Серым звать будем, хоть у нас их уже трое!

— Лучше Бокс, — сказал Сергей и сам удивленно моргнул глазами вместе с остальными.

— Почему Бокс? — удивился вслух Мирослав. Сергей пожал плечами:

— Я… не знаю. Вырвалось…

…Плантация Вана оказалась здоровенной — как хорошее поле, в дальнем конце которого виднелся хороший дом с пристройками в окружении небольшой рощицы. Среди кустов с еще только начавшими краснеть завязями возились полдюжины пропитых личностей — нанятые корейцем за харч и одежду на лето бомжи из Буденновска и еще каких-то городов. На мальчишек они внимания не обратили.

— Мы с тобой? — спросил Мирослав, придерживая коня. Глеб отмахнулся:

— Да зачем толпой? Тут тропинка узкая, потопчем… Я один. Держи повод, Серб, — он ловко перебросил ремни другу, с шиком соскочил наземь, поправил кубанку и зашагал через поле к домам по натоптанной тропе, помахивая нагайкой — то в воздухе, то твердо пристукивая по голенищу сапога.

Идти было далеко, Глеб взмок, упрятал кубанку за ремень и мечтал о том, как он сейчас попьет воды из колодца, устроенного корейцем в старой артезианской скважине. Тень деревьев приближалась, но там было безлюдно. Ван жил один, без семьи — то ли ее вообще не было, то ли дожидалась хозяина в Корее… Кто его знает?

Оставалось сделать еще десяток шагов, когда кореец материализовался — с улыбкой, легко одетый, в сандалиях, излучающий гостеприимство. Он говорил по-русски с неизбежным легким акцентом, но почти незаметным и не делавшим его речь смешным, как это часто бывает.

— А, Глебыч заехал! Пить хочешь? Тебе чего — воды, квасу… — он хитро подмигнул, — …пива?

— Воды налейте, пожалуйста, — Глеб достал из кармана листок блокнота. — Вот, господин войсковой старшина просил вам передать.

— Конечно, конечно, — Ван просмотрел бумажку, кивнул: — Скажи — все сделаем, быстро сделаем… Пошли, попьешь, пошли в дом, там прохладно, — и он первым поспешил к высокому крыльцу.

Глеб зашагал следом — но сделал всего десяток шагов, повернувшись к сараю, на двери которого висел замок — она как раз содрогнулась от удара изнутри, что-то неразборчиво прокричал человек.

— Это кто? — Глеб споткнулся. — Кто там у вас?

— А, там? — Ван тоже остановился, повернулся. — Рабочий. Напился вчера ночью и буянит, едва скрутили… Пошли в дом, пошли.

— А, — Глеб сделал еще шаг — и снова остановился — в дверь нанесли второй удар, и сорванный мальчишеский голос закричал уже отчетливо:

— Кто там?! По-мо-ги-те!!!

— Рабочий? — Глеб не двигался с места. В дверь били еще и еще. Ван пожал плечами:

— Да мальчишка, бомжонок тоже… Мало того, что пьет, еще и вороватый, спасу нет… Пош…

— Погоди-ка, — Глеб мотнул головой в сторону сарая. — Ну-ка откройте… пожалуйста.

— Да зачем, Глебыч? — Ван скривился. — Он еще не проспался, сам слышишь, сейчас, не дай бог, какую доску подхватит, тогда…

— Откройте, — приказал Глеб. Ван помедлил, вздохнул, пожал плечами:

— Ну сейчас. Ключ принесу, — и поспешно исчез в доме.

Глеб, не очень спеша, подошел к сараю. Удары прекратились, но через дверь слышалось дыхание.

— Ты кто? — спросил Глеб. Но ответа не получил. Из дома истошно закричал кореец:

— Сорвался, ай-я, сорвался, спасите!

Обернувшись, Глеб увидел только одно — по тропинке на него молчаливой белой молнией несся угловатый, словно собранный из детского конструктора, большеголовый пес, в пасти которого, казалось, ничего нет, кроме сотни зубов.

Это был бультерьер.

Глеб никогда раньше не видел у Вана собак, а теперь понял — глупо, конечно, какая плантация без собаки? Бультерьер — тупая злобная тварь… Молнией промелькнули в голове все истории о вырванных животах, перегрызенных в муку костях, откушенных головах… Но это были мысли, а не действия. А сделал Глеб только одно.

Бультерьеры почти не чувствуют боли. Но Глеб и не сделал ему больно, он просто убил похожего на спятившего робота пса одним ударом нагайки в лоб.

И только после этого ощутил, как подкашиваются и дрожат ноги.

Он любил собак. Но лежащую возле его сапог помесь крысы и крокодила невозможно было воспринимать, как собаку, друга и защитника. В псе было столько же общего с овчаркой или сенбернаром, как у маньяка-убийцы с человеком. Поэтому Глеб просто перешагнул через труп с протекшей через оскаленные зубы кровью и пошел к дому, играя нагайкой и переводя дух. Про себя. Незаметно.

Ван еле сползал с крыльца, придерживаясь одной рукой за перила, а другой прижимая сердце. В этой руке был ключ.

— Сорвался… — простонал кореец. — Как ты его… это вот везение… я уж думал…

Глеб взглянул в его узкие глаза и, уловив хвостик страха, прижал его каблуком…

…Ван судорожно мыкнул и медленно перевел взгляд на руку — ту, что лежала на перилах. В миллиметре от пальцев лиственничный брус был перерублен на четверть длины ударом нагайки.

— Вырвалась, — сказал Глеб. — Неудачно, а если б по руке? Пойдемте, покажете, какой там у вас малолетний преступник… Пойдемте, пойдемте… а то ведь опять вырвется, не дай бог. Господин Ван, вам не рассказывали, как наши прадеды германских кирасир нагайкой наповал убивали, с одного удара? Тюк по каске — и лапти врозь…

Нехотя, косясь на Глеба, кореец открыл сарай — тяжело лязгнул выпущенный им из рук пробой. В небольшом помещении, почти сплошь заставленном какими-то инструментами, в неудобной позе лежал на полу мальчишка лет 12, загорелый дочерна, здорово грязный, одетый только в вылинявшие шорты, с копной растрепанных светло-русых волос. Он приподнялся на локте — и Глеб понял, что руки у него скованы за спиной в запястьях, а другой цепью — притянуты к так же закованным ниже щиколотки ногам. Из-под колец цепей сочилась кровь, на острие какой-то бороны висел мокрый, разлохмаченный тюк кляпа. Глаза у пацана были сумасшедшие.

— Буянил… — Ван улыбнулся, — я же говорю… вот и пришлось…

— Врет он все! — отчаянно и напропалую закричал мальчишка, катаясь по полу.

— Врет, дяденька! — кажется, он толком не соображал, кого видит перед собой, только понимал, что Ван этого человека боится. — Я мать ищу! Я правда мать ищу! Я к нему нанялся на месяц, подработать, пахал с утра до ночи… — мальчишка говорил яростно, но ни разу не матюкнулся (Глеб представил, как бы «излагался» сам в подобной ситуации!) — Он соврал, что заплатит! А сам! А сам! — мальчишка что-то никак не мог вытолкнуть из себя, завозил щекой по полу: — А сам!.. Спросите его, что он вчера со мной… сделать хотел! Я его укусил, там, за плечо укусил! А он меня сюда! Сказал — без воды я быстро поумнею! Я!.. — и мальчишка закатился в истерическом плаче.

Глеб посмотрел на Вана. Поднял руку с нагайкой, отодвинул дорогую легкую ткань на плече — правом, угадав сразу. Глубокий след укуса, замазанный йодом, отчетливо выделялся на коричнево-желтоватой коже припухлыми очертаниями человеческих челюстей.

— Ключи от цепей несите, — сказал Глеб. — Побыстрее… У вас там, кажется, ружье есть? Не надо лишних телодвижений. На окраине вашей… плантации четверо наших, у них карабины. Они разозлятся и подпалят вашу фазенду с углов, а вам и выйти не предложат. Поняли? КЛЮЧИ. Бегом.

Ван бросился к дому. Глеб присел, положил руку на плечо ревущего мальчишки, спросил:

— Мать твоя где?

Тот тяжело, с икотой всхлипнул, повернулся чуть удобнее:

— В Пятигорске… Она пьющая… сильно… Я в детдоме… сбежал, заберу ее… есть такие клиники, где лечат… я ее туда, а лечение я… отработаю, как хотят, пусть даже… — он дернулся и отвернулся, пробормотав: — Хоть ТАК…

— Дурак ты, — зло сказал Глеб, но зло было не на мальчишку, и тот это почувствовал.

Ван принес ключ. Бегом. Ноги у него подгибались. Глеб рванул массивный стержень с бородками из рук корейца, сам щелкнул двумя однотипными замками — и ощутил тяжелый толчок злости, увидев широкие красные раны, забитые ржавчиной и пылью. Злость перерастала в неконтролируемую ярость, Глеб, выпрямившись, посмотрел сверху вниз в глаза хозяину плантации — и тот, задрожав, попятился, губы у него прыгали, взгляд бегал с лица Глеба на нагайку, которая, словно послушный хозяину зверь, вилась вокруг голенища сапога.

— Тащи перекись, йод, бинты, обувь — хоть свою, — приказал Глеб. И, склонившись к отшатнувшемуся Вану, сорвал у него с пояса мобильник.

Обратно часто скакали галопом — дороги, по которым возвращались, были полевыми грунтовками, для коней самое то. Когда до лагеря оставалось километров пять, а солнце коснулось нижним краем горизонта, лежавшего где-то за степью, Сергей и догнал Глеба, ехавшего в голове колонны. Все мальчишки были покрыты пылью, сделавшей их почти неотличимыми, пыль на шкурах коней превратилась в грязную корку, набилась в волосы и сапоги и, как Глеб подозревал, даже в оружейные чехлы.

— Зря ты милицию вызвал, — зло сказал Сергей. — Надо было отходить эту гадину вашими нагайками и волочь за собой на аркане, — он кивнул на тугую скатку троса, висевшую у луки седла Глеба.

— Лет сто назад так бы и сделали, — согласился Глеб. — Но ты не волнуйся, в милиции много наших. И малолетке пропасть не дадут, и эту тварь отсюда наладят… пппппомидоррчики! — Глеб сплюнул пылевым сгустком, — Как нас не заслабило с этих помидорчиков!

— Постой, — Сергей захлопал слипшимися ресницами, — как «наладят», куда?! Ему же сидеть нужно!

— Посадить его по закону не получится, — поморщился Глеб. — Уберется с Кубани — и черт с ним. Все равно у него тут никто больше ничего покупать не будет…

— Эй, давайте до лагеря проскачем! — крикнул Володька, закрутил над головой нагайку, потом взвыл по-волчьи, кони шарахнулись, оседая на задние и закидываясь.

— Хватит, эй! — Глеб с руганью осадил жеребца. — Шагом поедем, чтоб все лечь успели, а то от таких чучел у парней сон отобьет…

— …а девчонки вообще родят, — добавил Петька. Серб поинтересовался:

— А ты что, позаботился уже, чтоб было кого?

— Или ты…

— Бультерьера ты здорово уработал, — сказал Сергей, качнув головой. — Я не поверил, как увидел…

— Да ну его, — Глеб вздохнул и признался вдруг: — Я так испугался, ты бы знал.

Мирослав позади грянул Розенбаума:

— и еще четыре мальчишеских глотки подхватили над вечерней дорогой:

…Скибы в лагере, как ни странно, не было — он редко покидал его пределы на ночь, и Глеб отрапортовал Лукашу, против обыкновения серьезно и внимательно, но как-то отстраненно выслушавшему репорт от начала до конца. Судя по всему, из милиции уже позвонили, но есаула не это беспокоило. Глеб закончил рапорт и с полминуты недоуменно молчал, прежде чем Лукаш очнулся и приказал: коней расседлать и привести в порядок, самим вымыться и привестись в порядок, оружие вычистить и привести в порядок, лечь спать, и чтоб был полный порядок. После чего круто повернулся и удалился,

— Чё это он? — удивленно спросил Петька. — Мы че не так сделали?

— Да он не на нас, а вообще, — глубокомысленно заметил Глеб и потянулся:

— Сейчас бы спать, а у нас еще дел… — и он присвистнул.

Сдав оружие на время дежурному, ребята покидали в большое корыто, сделанное из половины оцинкованного бака и на треть врытое в землю, всю форму, от носков до курток, выколотили пыль из кубанок и, взобравшись на расседланных лошадей, поехали шагом к пруду в сотне метров от лагеря. Все клевали носами. Володька предложил:

— Давайте так: сейчас по-быстрому ополаскиваемся, потом двое кто-то идут чистить «сайги», а трое отмывают коней. Быстрей получится. А потом стирка.

— Я пушки почищу, — вызвался Сергей, почти уснувший "в седле". Глеб присоединился к нему:

— А мне охота узнать, чего наш воспитатель и наставник такой… — он сделал рукой в воздухе замысловатый жест.

…Пока дошли обратно — ноги почта по колено снова покрыла пыль. Глеб отмахнулся:

— А, да ну…Стираться будем — вымоемся.

— Я так спать хочу, — признался Сергей, — глаза закрываются и зад болит.

Глеб хихикнул:

— Потому что спать хочешь, что ли?

— Не, потому что набил, — пояснил Сергей и замурлыкал:

— Дождь недавно был, а какая пылища!

— Все сразу в землю ушло, — пояснил Глеб. — У нас тут главная беда — засуха…

В палатке дежурного сидел с компьютером на коленях Лукаш. Компьютер был подключен к Интернету, что само по себе вызывало удивление и даже негодование — никому из казачат в лагерь даже мобильник взять не разрешили! Мальчишки разместились на полу у входа, где поддувало снаружи и начали разбирать «сайги». Глеб следил за Сергеем — тот явно думал о чем-то своем, а пальцы действовали автоматически. «Калашников» он разбирать точно умел… "А вот о чем он думает, — неожиданно спросил себя Глеб, — если нет прошлого? О двух последних неделях? О сегодняшнем дне? Брр!" Чтобы отвлечься, Глеб повел взглядом по палатке — и увидел, что на кровати в навал лежат парадные костюмы: черкески[8] с широкими рукавами и газырями, с пристегнутыми башлыками, кинжалы… Парадку казачата надевали только на открытие лагеря и должны были еще раз надеть на закрытие — и все.

— Дмитрий Данилыч, — окликнул Глеб есаула, не переставая вычищать ветошью затворную раму.

— Мррм?.. — отозвался тот. Его лицо, подсвеченное снизу меняющимся сиянием экрана, было похоже на кадр из голливудского боевика про Хорошего Парня, Раскрывающего Коды Русских Ракет, Захваченных Безумным Генералом. Только в американских фильмах Хорошие Парни обычно безусые…

— Форму чего принесли?

— Мрумм… — буркнул Лукаш и, отставив ноутбук на постель, сказал Стёпке Куприну, который дежурил (делал вид, что не спит): — Ну-к, необстрелянный, притащи с кухни минералочки… Затря, — так Лукаш произнес «завтра», — у нас визит иностранных друзей. Незапланированный, но радостный.

— О… — простонал Глеб. Туристы не часто, но все-таки навещали казачьи станицы Кубани — посмотреть "казачью жисть", каковую им с удовольствием показывали специально отряженные атаманами группы тщательно к этому готовившихся людей. Прошлым летом какие-то восторженные идиоты из Голландии, вырвавшись из-под опеки экскурсовода, вихрем пронеслись по окраинам Святоиконниковской, сверкая блицами, урча видеокамерами и восторгаясь то горшку на плетне, то какому-то колоритному деду, то половикам-самовязам, вывешенным на калитку для просушки, предлагая жуткие суммы за всякую хрень и внося разброд и шатание; в мозги казачества. Глеб сам попал в чудную — толстая тетка в шортах, тощий мужик со странными манерами и молодая девчонка, бритая наголо, подошли к их дому как раз когда Глеб, намереваясь покормить уток, вышел к калитке с чашкой хлебных обломков. Судя по всему, туристы просто хотели попить, но вместо этого, когда он разрешил им войти, с торжественным видом съели по куску черствого «черныша» и поклонились. Глеб так обалдел, что не сопротивлялся, когда с ним начали фотографироваться на фоне стоящей как раз перед домом Семаг церкви.

Позже злой и запыхавшийся экскурсовод объяснил Глебу что "эти недоумки решили — так встречать гостей с хлебом казачий обычай, блин!"

А зимой Глеб получил номер какого-то голландского журнала — толстого, почти без текста, но с множеством великолепных цветных фотографий. На одной из них он с улыбкой тихо помешанного стоял на фоне церкви: растрепанный, в одних подвернутых спортивных штанах с лампасом, со злополучной миской под мышкой. После долгих мыканий все по тому же Интернету он смог с грехом пополам перевести подпись под фоткой: дескать, юный казак станицы «Светлоконниковская» в деталях (!!!) национального костюма. Ну еще бы — лампасы они увидели, а гордой надписи «PUMA» на левой штанине не заметили.

Журнал Глеб показал только Сербу. Его в пот бросало при мысли, что это "познавательное издание" могут увидеть девчонки.

Кстати, визит позапрошлым летом в тот же лагерь (Глебу еще не подошел срок ехать, но старшие рассказывали) был уже не столь смешным. Приехали человек пять, отсняли репортаж, поговорили с ребятами, девчонками, воспитателями… а через две недели всего после их отъезда сразу в нескольких западных изданиях появились репортажи о том, как посреди "Кубанских Болот" спецназовцы ГРУ готовят "подростков-убийц для действий на Кавказе" — минеров, снайперов, террористов: и порох-то им в еду подсыпают для злости, и какими-то препаратами пичкают, и охотятся они с голыми руками… и еще куча злой, неумной, но сочной лжи. Так что у Глеба не было причин радоваться предстоящему визиту — ни с какой стороны. Он так и сказал.

Лукаш покивал. Но потом вздохнул:

— Да тут все не так… Лучше и хуже сразу… Ребятам-то уже объявили — ну а вас не было, хотел Александрыч завтра рассказать — ну да ладно. Дело такое…

…В США существуют довольно много кадетских академий, которые готовят подростков и юношей по полувоенным программам «Полу-» — потому что окончивший такую академию не обязательно становится офицером, хотя и чаще всего. После академии легче поступить в военные училища, а главное в США с их культом армии окончивший военную академию котируется вообще выше, чем выпускник обычной школы или колледжа. Как выяснилось из рассказа Лукаша, руководство одной из таких академий — почти что лучшей в Штатах! — с зимы вело переговоры с кубанцами, в перспективе желай организовать визит своих кадетов 13–15 лет в одну из станиц войска. После того, как все вышло аж на федеральный уровень, был отдан приказ, прямой и недвусмысленный — в целях укрепления дружбы американцев принять, провести мероприятия, завязать контакты, наладить отношения, мир-дружба-жвачка-балалайка. Атаманы, потерзав чубы и почесав затылки, поступили просто: методом тыка выбрали один из военных лагерей, тоже приказав показать гостям из-за океана все, на что способны местные, ну а уж потом организуем им культурную программу, поездки по местам боевой славы и так далее. Короче говоря, завтра в сопровождении своры журналистов и стаи чиновников прибудут кадеты из ЮпЭс-Эй. Как хочешь, крутись, теща, а похороны во вторник — чтоб была готова.

— Мы с Александрычем и с ребятами из центра весь сегодняшний день метались, думали, что и как, — сказал Лукаш. — Те-то предлагали: мол, штатовцы все равно наших в лицо не знают, а сами привезли, конечно, лучших — давайте мы, ну, как бы укрепим вас, перебросим сюда пару десятков парней из других мест, разрядников там, специально натасканных по разным делам. Но ты ж, Глебыч, Александрыча знаешь! Кубанку заломил, — Лукаш показал, как Скиба это сделал, — и давай про честь и совесть чушь пороть… — в голосе есаула звучало восхищенное одобрение. — Прибудут они завтра где-то после полудня, тут мы покажем разную экзотику, джигитовку там, прочее… На следующий день — настоящие спортивные соревнования, много. И на третий, наверное, военная игра. Может, на четвертый — если с соревнованиями за один день не справимся… Глебыч, ты так калибр до семь-шестьдесят-два доведешь. Полегче чисть.

— А? — Глеб посмотрел на свои механически двигающиеся с шомполом руки, мотнул головой и высказал сокровенное: — Ой, ну, блин, да-а!!!

Всё-таки на свете, наверное, нет таких переживаний, которые могли бы лишить сна того, кому еще не исполнилось шестнадцать. Срок побудки в полседьмого был благополучно пропущен, лагерь дрых и поднялся лишь на завтрак, да и то — Лукаш ходил по палаткам и не орал "подъеммммм!!!", а говорил негромко, подходя к каждому: "Вставайте, вставайте, пацаны, пора, ну?" День был тёплый, хороший, солнечный, с легким ветерком, почти сразу после завтрака началась деловитая суета и мельтешение; все меньше и меньше оставалось камуфляжей и, все чаще и чаще мелькали яркие черкески.

Скиба распределял роли на сегодня. Глебу казалось, что в своей нелюбви в показухе войсковой старшина зашел слишком уж далеко — в конце концов, ничего плохого нет в том, чтобы порепетировать. Он не хотел себе признаваться, что робеет, пока не поймал себя на мысли, что говорит коню, расчесывая его гриву. "Опозоримся, ох, опозоримся!" К счастью никого рядом не было…

Сергей, конечно, ни во что не переодевался, но подавленным не выглядел — там помогал чистить коня, там шуровал веником по плацу, там тащил охапку мишеней, там еще что-то делал. Он попадался Глебу на глаза часто, но, если честно, казачонок не обращал на него особого внимания — Скиба поручил ему сольную джигитовку с чомбуром,[9] а это…

Ровно в полдень дежурный, беспощадно посаженный на самую высокую из лип, подтвердил ранее переданное по мобильнику Скибы сообщение: на дальности визуального наблюдения появилась автоколонна из джипов, милицейских «НИВ» и трех солидно переваливающихся на кочках и выбоинах автобусах фирмы «мерседес». Нервное состояние, в спарившееся в лагере, было типичным для воинской части, в которую вот-вот должна прибыть комиссия. Волновались даже те, кто делал вид, что не волнуется. Десяток казачат во главе с Лукашем умчался навстречу — организовывать почетную встречу. Остальные ринулись на плац — строиться…

…Что на самом деле поразило Глеба — количество прибывших сопровождающих. Помимо станичного атамана (он машинально жевал ус) и двух представителей войска в чинах полковников, нервно озиравшихся в поисках непорядка, тут же присутствовали полдюжины чинуш из краевой администрации. Столько же неопознаваемых, но явно "облеченных властью" лиц, вдвое больше журналистов, передвигавшихся со скоростью тушканчиков в сапогах-скороходах, еще какие-то личности… У мальчишки зарябило в глазах, и он порадовался, что стоит в строю — иначе не избежать дурацких вопросов, на которые не знаешь, что ответить. Но самое главное — он не очень понимал, где, собственно, американцы?

В руке Скибы сверкнул обнаженный клинок, как бы отсекая шум — стало в самом деле почти тихо (абсолютную тишину ни журналисты, ни политики, тем более — регионального масштаба — соблюсти не могут, что делать!), и ребята услышали, как войсковой рапортует одному из полковников. Тот принял рапорт, отступил в сторону — и обнаружились американцы.

Их было десятка три — очевидно, "под шумок" высадились из автобуса в успели построиться за спинами "заинтересоваяных лиц". Глеб почти против воли уставился на них — и готов был поклясться, что и штатовцы тоже не сводят глаз с казачат. Кадеты замерли в безукоризненном, как по нитке отбитом строю — рослые, плечистые, в неброской форме стального цвета: коротких куртках с накладными карманами, обшитых широким чёрным галуном, с черными же погонами и многочисленными значками и планками вроде орденских, стального же цвета узких штанах с двойным черным лампасом и узких изящных сапогах с высоким передком. На головах — большие фуражки с орлами, руки затянуты в перчатки. Нельзя было не признать, что выглядят юные штатовцы внушительно. В среднем, как честно отметил Глеб, они были мощней и ухоженней казачат — дети богатой страны, не знавшие ни недоедания, ни тяжелой работы по хозяйству, ни бытовой неустроенности… Почему-то Глеб был уверен, что увидит негров — они были в каждом фильме — но ни одного чернокожего в строю не оказалось. Глеб вдруг озадаченно понял: строй напоминает ему… да-да, строй гитлеровских мальчишек из" гитлерюгенда"[10] — уверенные лица, ладная форма, черты… На фланге стояли три человека взрослых в хорошо знакомой по тем же фильмам зеленой форме — наверное, руководители.

Торжественная часть была не менее и не более нужной, чем большинство торжественных частей. Глеб слабо воспринимал то, что там говорят, придя в себя только когда на флагштоках (обычном и поспешно установленном еще вчера втором) подняли государственные флаги России и США под соответствующую музыку из колонок. В остальное время он смотрел перед собой и думал, как понравится всем Сюрприз Номер Один, затеянный ими.

После того, как все (включая, кажется, и полковников) задолбались выслушивать длинные велеречивые заявления о советско-американской дружбе, новых веяниях, молодых поколениях, надежде земного шара и роли "меня великого" в формировании этой надежды, митинг прикрыли. Лукаш скомандовал своим подопечным "равняйсь-смирно-направа-шагом-марш-песню — запевай!" и… сотня мальчишеских глоток грянула — все еще звонко, не басами, но с должной лихостью, присвистом и гиканьем, дружно печатая шаг:

Мотив был "солдаты, в путь…" Песня производила грандиозное впечатление. У чиновников липа стали обморочными. У гостей — натужно-заинтересованными, они явно пытались понять, что поют. Журналисты бились в тихой счастливой истерике. Девчонки возле палаток укатывались. Лукаш печатал шаг, глядя в небо. Скиба хранил молчание с каменным лицом. А строй заливался:

И еще довольно долго из-за палаток отдавало эхо:

…Расчет, что после этого уберутся все лишние, не оправдался. Журналисты остались — очевидно, слыхали и не такое. За время митинга приехавшие в третьем автобусе рабочие собрали из привезенных позже конструкций немаленькую трибуну возле спортплощадки и плаца, а, пока хозяева готовились к показу «программы», гости с молниеносной быстротой возвели на указанном им месте три больших палатки, одну огромную и одну поменьше, успев переодеться в камуфлированную форму с беретами серо-черного цвета и высокими ботинками. Неофициальных контактов еще не было ни одного — штатовцы дисциплинированно заняли места на трибуне, казачата привычно расселись на травке. Только руководители, устроились вместе за большим раскладным столом, на таких же раскладных стульях.

Неожиданно, безо всякого предупреждения (собственно, так и было задумано) на плац ворвалась конная пара. Двое мальчишек со свистом и гиканьем скакали колено к колену, на их плечах стоял третий. На бешеном галопе эта раскачивающаяся пирамида дала круг; со стороны зрителей смеющемуся парню, раскачивавшемуся над товарищами, перебросили «сайгу», а еще через миг с двух разных концов взмыли "тарелочки".

Бац! Бац! Поворот влево-вправо, два выстрела — и тарелочки разлетелись мелким крошевом, а мальчишка, не выпуская из рук карабин, сделал сальто назад, устоял на ногах и кувырком откатился в сторону. Его товарищи, перейдя на рысь, ушли в сторону, но вместо них на плац вылетело еще полдюжины казачат верхом, вооруженных шашками — и пошла джигитовка. Не сбавляя галопа, мальчишки перескакивали из седла в седло, проскальзывали под брюхом коня, перекидывались шашками, вскакивали ногами на седло, бежали рядом с конями, взлетали в стремена прыжком… Со стороны американцев сперва слышался неопределенный гул; потом прорвался хоровым: "О-о-оу… ййеее… воооо!!!" и этот клич слышался при каждом новом номере, перемежаемый свистом и аплодисментами.

На другом конце плаца вырос двойной ряд мишеней: грудные и ростовые, которые были сделаны из лозы. Перехватив брошенные им пневматические карабины, четверо казачат, мчась попарно навстречу друг другу, открыли огонь — стоя в стременах на скаку, из-под брюха коня, проскакивая друг мимо друга. Они проскакали в концы плаца, перебросили карабины — в толпу, в протянутые руки — и вот уже снова шестеро с диким посвистом летят в атаку, раскручивая шашки над головами в серебристое сияние. Ж-ж-жик!!! Всадники промчались — и ростовые мишени начали медленно заваливаться, разрубленные какая по линии шеи, какая через плечо, какая ниже.

— Глебыч, — спокойно, с улыбкой, сказал Лукаш, подталкивая Глеба в спину, — давай.

Мальчишка перекрестился, негромко прошептав заученное с детства: "Слава тебе, Господи, что мы — есть. Слава тебе Господи, что мы — казаки!" — и, взяв поданный чомбур, вышел на плац.

Глеб никогда не любил публичных выступлений. Но одно дело — валять дурака в школьной самодеятельности, а совсем другое — защищать честь страны… Ребята закончили расставлять ЕГО мишени — спичечные коробки, несколько штук, вонзенную в землю шашку, плетеное чучело… Глеб выше поддернул рукав черкески, размял руку…

Коробки взрывались один за другим — это в самом деле походило на взрывы, Глеб бил в них самым кончиком кнута. Свишш! — вылетела зажатая в «зубах» чучела «сигарета» — подходящая палочка. Хрясть! — обвитое за шею, чучело полетело наземь с кола. Виуть! — шашка перелетела рукоятью в руку Глеба, выхваченная из земли чомбуром.

Американцы аплодировали, колотя каблуками. Краем глаза Глеб увидел неожиданно, что один из кадетов, переговорив с кем-то из своих командиров и Скибой, идет к нему.

— Вилл ю, гив ми зис уип? — штатовец был одних лет с Глебом, белобрысый и веснушчатый. Он улыбнулся и старательно сказал: — Пожялюста. Дай мени… — он щелкнул пальцами и обернулся к трибуне, откуда крикнули что-то со смехом, и мальчишка отмахнулся.

— А ту… — Глеб покосился на Лукаша, тот кивнул: — Бери. Осторожно, он больно хлещет, — штатовец свел рыжие брови, и Глеб пояснил в меру знаний:

— Дэйнджер[11]

— Нэва майнд, — усмехнулся штатовец. — Нитчего… — он снова нахмурился и пальцами показал, что нужны мишени. Подскочившие двое водрузили на место чучело, а один из кадетов, принеся Г-образную загогулину, пристроил ее на манер пистолета у пояса мишени. — Хопп! — выкрикнул штатовец, и «пистолет» полетел в сторону. — Хопп! — «лоб» чучела треснул. — Хопп! — оно во второй раз слетело с кола. — Хоу-у… ййе-э! — и чомбур начал описывать вокруг кадета петли и круги, замыкая его в непроницаемый кокон. — Оппс! — и Глеб, не поняв, что рвануло его за пояс, увидел свой кинжал в руке в кадета. Впрочем, тот немедленно вернул и оружие, и чомбур:

— Айм'о сорри…[12]

— Здорово, — признал Глеб. — Во, — он показал большой палец. — Молодец, янки!

— Оу, айм'нт янки,[13] — замотал головой штатовец, — айм текс… это — Тексас, нот янки.

— А, ясно, — Глеб кивнул, — техасец? Ковбой, да?

— Каубой, — кивнул мальчишка, улыбаясь.

— Энд со олл, олл, олл май…[14] — он помедлил и выговорил:

— Прьедки… — он сунул Глебу руку: — Рони. Роунальд, Рони.

— Глеб, — Глеб с удовольствием пожал руку штатовца.

После этого американцы органично вписались в программу. Аркан несколько человек бросали не хуже казачат. То же получилось и с метанием ножей. Кое-кто перебрался на травку, а на трибунах замаячили кубанки и черкески…

… Сильно запоздавший обед был дан из лагерного котла — специально для экзотики. Впрочем, гости, кажется, сильно проголодались и не очень удивились борщу, каше с мясом, черному хлебу и чаю с сушками в послеполуденную жару. Большинство кадетов в той или иной степени знали русский язык, а казачата вытягивали из памяти обрывки школьного английского, и над столами вопреки всякой дисциплине скоро висел гомон на некоем странном языке, только что изобретенном и понятном обеим сторонам.

Руководители тоже сидели вместо, но… ОТДЕЛЬНО. Двое казаков — на одной стороне, трое штатовцев — на другой стороне стола. А ещё Глеб понял, что Мирослав не пришел на обед. Сергей — тот был здесь, ел и бойко говорил по-английски, легко и чисто. А Серб…

…Мирослав нашелся на берегу пруда. Он сидел на поваленной ветле и кидал в воду камешки.

— Ты чего? — недоуменно спросил Глеб, подходя. — Пошли, обед кончается. Серб, ау?

Мирослав оглянулся через плечо. Вздохнул тяжело. И тихо сказал:

— Я не могу на них смотреть, Глеб. Я… я их НЕНАВИЖУ.

Около здоровенного костра, разведённого на берегу пруда, шли разговоры на несколько тем сразу — и никто никому не мешал, потому что костер был огромен. Кто-то бултыхался в воде. Кто-то обсуждал программу завтрашних соревнований — по рукам ходили несколько свежеотпечатанных на принтере программ. Кто-то просто разговаривал. Звучали сразу несколько гитар. С одного края костра штатовцы пели "Балладу о капитане" Сигера, с другого им откликались казачата с "Группой крови", на третьем звучала кантри — "Счастливый день" Брюса Хэйесса, четвертый отзывался "Кубанским краем" Анастасии Заволокиной. На плацу те, кому не сиделось у костра (в основном. девчонки и штатовцы) устроили дискотеку под Киркорова.

— Так и не пришел, — сообщил Петька, усаживаясь на древесный обрубок, отполированный десятками сидевших на нем за несколько последних лет. — Сидит, как сыч, в палатке. Меня послал. Красиво и далеко.

— Ясно, — буркнул Глеб. И мысленно тоже послал всех сразу.

Американцы были хорошими ребятами. Без натяжек. Но… до Глеба сейчас дошло, что именно отцы и старшие братья этих славных мальчишек ведут себя на Земле, как распоясавшийся уголовник на зоне. Бомбят, жгут, морят голодом и хватают людей просто за то, что те хотят жить по-своему, даже не ища особых причин, уверенные, что так и должно быть.

— Мэй ай аск ю…[15] — Рони, сидевший рядом, чуть наклонился к Глебу. — Вотс мэтта? Вай ю…[16] — он улыбнулся и перевел себя: — Почьему ти запечалилсья?

— А? — Глеб неприязненно взглянул на него. — Сергей, поди сюда.

— Ау? — Сергей перебрался ближе. — Чего?

— Переведи ему… — Глеб помедлил, и решительно сказал: — В палатке сидит сейчас мой друг. Он серб. Он не хочет их видеть. Они разорили его дом и его страну. Спроси — зачем?

— Ты точно… — Сергей вздохнул. — Ладно… — и заговорил.

— Зря, — шепнул Петька. — Они гости.

— А Серб — мой друг, — ответил Глеб, видя, как меняется лицо Рональда. Он жестом остановил Сергея и кивнул ему, предлагая переводить, а сам заговорил отрывисто и сердито.

— Он говорит, что сербы бандиты и убийцы, — переводил Сергей. — Арабы — террористы, сербы — фашисты и палачи. Они виновны в… в геноциде и массовых убийствах. Так писали во всех газетах и передавали по всем каналам тэ-вэ. Они убивали детей и женщин, жгли города и загоняли пленных в концлагеря. Терпение США истощилось, и они покарали эту варварскую страну… Глеб, не надо, я больше не буду переводить, — быстро сказал Сергей, видя, что у Глеба четко обозначились скулы.

— Переводи, — нехорошим голосом сказал Глеб, — а то я сам переведу… спроси его, кто решил, что эти — террористы, те — фашисты? А мы кто? Пьяницы, бездари и нагаечники? Спроси еще, когда они решат, что нас тоже надо… покарать?

— Он говорит, — Сергей был явно недоволен, — что Америка никогда ни на кого не нападает без повода. Она богата и могущественна, ей нет нужды воевать, поэтому она просто стремится помочь другим. Как Европе против Гитлера.

— А Наполеона на своей территории не они разбили? — не выдержал Петька. — Ты спроси, спроси…

— Наполеона погубила русская зима, — вмешался один из кадетов, говоривший по-русски почти совсем чисто. — Если бы он напал месяцем раньше, исход войны был бы совсем другим. Я изучал эту войну и писал по ней контрольную.

— Это не «эта» война, а Первая Отечественная, — поправил Глеб. — А после нее наши вот предки, казаки, дошли до Парижа. А по пути отдохнули в половине столиц Европы. Не в первый и не в последний раз.

— Он говорит, — Сергей переводил слова Рональда, — что они не Европа, они — Америка, и в их городах казаков не бывало.

— Если не считать того, что все города на их западном побережье и на Аляске как раз казаками основаны, — заметил кто-то, и казачата захохотали. Кадеты подобрались. Тот, что говорил хорошо по-русски, ответил:

— Пусть так. Вы очень любите гордиться своей историей. Но это было давно. Сейчас все по-другому.

— Все может и поменяться, — сказал Глеб. Сергей перевел.

Рональд вскочил. Потом сел, видимо, заставив себя успокоиться, улыбнулся нехорошо, и Сергей механически перевел сказанное им:

— У вас, русских, есть ядерное оружие. Но оно не вечно, а денег у вас нет. Когда его не станет, мы посмотрим, кто и что поменяет.

Глеб нацелился дать ему в морду. Но удержался и сказал:

— Завтра. Естердей. Там, — он показал в сторону спортплощадки. — Посмотрим. Ви си. Окей. Посмотрим, хватит ли у вас пороха… Переведи, Бокс.

Сказав это, он встал и ушел в палатку.

Последними — минут через десять — ушли с импровизированной дискотеки девчонки…

…Кажется, начальство с обеих сторон догадалось, что между их подопечными что-то произошло, но никак это не комментировало и объяснений не требовало. А построение перед соревнованиями больше напоминало построение в чистом поле двух армий века XVIII, сошедшихся для решительной битвы: сейчас с полусотни метров дадут залп и бросятся в штыки. Журналисты, отлично выспавшиеся в пригнанном для них трейлере, недоумевали — ничего похожего на так часто транслируемые по телевизору встречи молодежи, с руками на плечах и дебильными улыбками в камеру… К тому времени, когда построение закончилось, появился караван машин, привезших инвентарь и все такое прочее, а так же — опять! — «чинов», правда, не в таком количестве, как вчера.

Лично Глеб ночь проспал хорошо, как всегда, но ему снились какие-то муторные сны, не запоминающиеся и неопределимые, просто противные. Больше всего он ждал, чтобы наконец-то начались соревнования, ждал почти со злостью. Никто не говорил о том, что "важна не победа, важно участие", что "победит дружба" — ясно было, что именно победа тут только и имеет значение.

Начали с беговой программы. Спринт на сто, двести и четыреста метров зло и напористо выиграли американцы. Вторых и третьих мест тут не присуждали, только один победитель, сколько бы не было участников, но казачатам тут явно ничего не светило, даже будь обычные три места… Та же история повторилась на эстафете четыре по сто, и Скиба закурил у всех на виду, а Лукаш вообще ушел на какое-то время. Девчонки враждебно молчали. Потом штатовцы вышли вперед в беге с барьерами на сотню, и это было уже обидно до слез.

По бегу — до завтрака — оставались еще полтора километра и полоса препятствий в снаряжении. На полторы еще вчера записался Глеб; бежали с ним трое казачат и трое штатовцев.

Полтора километра — это от ворот лагеря вокруг всего комплекса и по тропинке вдоль плавней к воротам. Глеб бежал пятым; оба американца шли с самого начала первым и третьим. После первых пятисот метров Глеб подумал, что поздновато запретил себе курить. После километра — что он идиот и зря вообще записался.

Штатовцы пришли первым и вторым. Глеб — шестым.

Скиба курил. Лукаша опять не было.

Американские начальники сидели с каменными лицами.

Полосу препятствий проходили на время, снаряжение было подобрано по весу одинаково — по двенадцать килограммов плюс оружие, на голове — противогаз. К местной полосе штатовцы «приценивались» еще вчера и несколько раз опробовали. Их пятнистые фигуры одна за другой деловито скользили по трассе: подземный ход, разрушенный мост, вверх по лестнице, вниз по шесту, в окоп, из окопа, по буму, через стенку, по подвесному бревну, по рукоходу, ползком под колючкой, маятником через грязевую яму, прыжком через ров… Казачата шли не хуже вроде бы (участники чередовались) — и вдруг выяснилось, что на первом месте… Мирослав. Он сорвал с себя противогаз и под восторженные вопля девчонок (да и мальчишек) крикнул в сторону гостей:

— Живео Србия! Живео!

Завтракали в молчании. Ну, не в полном, но общего разговора не было. Почти сразу после завтрака, американцы проиграли 1:3 в футбол — кажется, их это не очень обескуражило, такой футбол в США не в почете. Но вслед за этим был проигран ими и баскетбольный матч — причем с разгромным счетом, и со стороны девчонок кто-то прокричал задорно:

— А что, без негров не справляетесь?!

На пруду тем временем разметили дорожки для плавания. И уже готовили пластиковые каноэ для гребли.

На дистанции сотня кролем первым пришел Костька Бряндин, брасс выиграл другой казачонок. Баттерфляй остался за штатовцами, но плавание на спине «сделал» Глеб — с большим отрывом. Полкилометра на каноэ американцы собирались явно выиграть — и удивлённо, даже ошарашенно переглядывались, когда Петька обошел всех. До обеда еще успели сыграть в гандбол — и снова казачата показали класс, опередив штатовцев. Глеб заметил, что кадеты начинают нервничать, поглядывать на своих невозмутимых командиров и сердито переговариваться. За обеденным столом Володька заметил:

— Им не нравится.

— То ли еще будет, — хмыкнул Мирослав, гоняя по тарелке вилкой хлебную корку. — А то приехали, понимаешь…

Но сдаваться американцы не собирались, и это стало ясно после обеда. В прыжках — с шестом, в высоту, в длину с разбега — они разгромили казачат так же, как в беге. Та же история повторилась в волейболе и большом теннисе, а затем — в соревнованиях по стрельбе из лука; кадеты стреляли так, что усилия казачат казались просто смешными… Общий счет составлял 13:8 в пользу гостей… Выиграли они и метание диска. Но копье взяли казачата, а при метании гранаты вообще произошел полный триумф местных. Американцы кидали не плохо, но Сергей Данченко переплюнул всех. Полукилограммовые учебные гранаты летели у него на полсотни метров — и не просто так, а попадали навесом в окоп, влетали в импровизированные форточки и даже делали поворот в воздухе. Лучший американский гранатометчик — тот, который хорошо говорил по-русски — без наигрыша поднял руки… Победу казачатам принесли и последние в этот день соревнования: оказание первой помощи, работа с условно ранеными. Еще бы! Кто из них хоть раз в жизни не накладывал настоящие повязки, не работал с переломами и вывихами и сам не калечился? Видимо, у штатовцев с этим было похуже… Они путались и действовали слишком заученно, ссекались на вводных и вообще…

Счет стал 14:11. Разрыв сократился, но оставался, а завтра предстояло еще немало сложного…

…На этот раз костров было два.

— печально пел кто-то из ребят. Володька, подбросив в костер ветку, сказал:

— А они все-таки здорово подготовлены…

— Да, и ребята вообще-то неплохие, — добавил Женька Остапенко. — Даже странно… Я вот читал, — он потер лоб, — что перед Великой Отечественной наши вместе с немцами в горах лазили. Спасали друг друга, все такое. А потом — уже в войну — оказались в тех же горах по разные стороны… Те немцы тоже, наверное, неплохие ребята были…

— Хватит, ну?! — окликнул Глеб. — Что-нибудь повеселей… Серб, дай ты!

— Ну ладно, — Мирослав поднял гитару:

— и сразу несколько человек хором подтянули:

…Около палатки Скиба и Лукаш разговаривали с Сергеем. Кажется, спорили. Глеб остановился в полутемноте, невольно подслушивая…

— Поставьте меня, — убеждал Сергей, — ну что вам стоит? У вас же нет хороших боксеров, а я могу, я точно знаю! Я на пятиборье — никто же из ваших всего ЭТОГО вместе лучше не сможет, а я смогу, точно смогу! Я… ну я правда хочу, ничего со мной не будет!

— Да пойми, — убеждал Скиба, — нам тебя на сохранение доверили, мы за тебя отвечаем! Ты свое имя-то только-только вспомнил, а если?!.

— Да ничего не если! — доказывал Сергей. — Я сам хочу, сам! У меня получится…

— А давай, Александрыч, — вдруг сказал Лукаш. — А то что такое — обходят нас…

— Завтра посмотрим, — вздохнул Скиба. — Иди спать… Да и вообще — разгони-ка ты всех от костра, есаул, а то завтра вареные будут!

Около американского костра пели что-то ритмичное, с повторами и грозное.

Утро принесло победу. Штатовцы не прошли пятнадцатикилометрового марш-броска! Не хватило сил… Казачата тоже еле дотащились — по жаре, со снаряжением, волоча тех, кто уже еле держался на ногах, но — дотащились!

Штатовцев привез автобус. Они были ни-ка-кие. И так прошли в душевую мимо спокойно, без насмешек, глядящих на это мальчишек-казаков — форма покрыта выпаренной солью, на лицах — маски из пыли, грязи, пота. Никто из десяти участников не остался на дистанции не сошел, не позволил себе лишнего отдыха, хотя в конце трассы медсестра, сопровождавшая колонну на джипе, стала требовать прекращения соревнования!

Притихшие девчонки, почти с ужасом глядя на ребят, столпились вокруг них, кто с водой, кто с полотенцем, кто с чем. Но соревнования-то продолжались, не ждали!

В гимнастике конь и брусья достались казачатам, но батуд и кольца «ушли» к американцам. Глеб видел, как один из их командиров, собрав всех ребят вокруг себя, что-то им говорил — спокойно и негромко, и штатовцы подобрались и, соединив руки в центре своего кружка, прокричали нечто бодрое и громкое.

Имитация штыкового боя — на специальных шестах — осталась за американцами. Тот же командир, что их воодушевлял, что-то сказал Скибе с улыбкой, тот ответил, тоже улыбаясь. Сергей перевел:

— Он говорит, что ожидал от русских лучшего владения штыком. А Скиба ему ответил, что казаки привыкли рубить шашкой, а не драться штыком — это, мол, мастерство пехотинцев…

Начались соревнования по рукопашному бою. И стало очевидно, насколько выше стоит отточенное, чеканное и безжалостное умение казачат над показушно-красивым стилем штатовцев. Кажется, их самих это обескуражило еще больше, чем проигрыш в каноэ. Побежденные, «обиженные» казачатами даже как-то нежно (не поломать бы!) только обескуражено крутили головами и пожимали плечами. То же произошло в вольной борьбе, причем звонкий девчоночий голос крикнул:

— Это за Карелина!!![17]

Общий счет стал 17:16.Разрыв сократился до минимума! Но уже наставал черед бокса…

Казаки традиционно испытывают к кулачным схваткам презрительное отвращение. А в Святоиконниковской и вообще — боксом еле-еле занимались, от случая к случаю, на очень низком уровне. Победы штатовцев — красивые и яростные — были очевидными, и вскоре на ринге остался Рональд, лучший боксер делегации, свысока посматривавший на окружающих и уже готовящийся принять свою победу…

Тогда на ринге появился Сергей.

Глеб никому не рассказывал о вчерашнем разговоре, поэтому все слегка удивленно наблюдали за тем, как мальчишка с улыбкой выполняет ритуал приветствия, принимает стойку… и началось.

Бой был остановлен в середине второго раунда. Нокаута у Сергея не получилось лишь потому, что оба подростка были легковаты, и Рональд просто отлетал в сторону. Когда же бой принял явно односторонний характера из носа, разбитой брови и рассеченной скулы у штатовца уже неостановимо лилась кровь; когда крики "Рас-си-йа! Рас-си-йа!" — достигли штормовой силы, окончательно заглушив магнитофонный "Призыв к оружию" из "Звездных войн", сопровождавший победы американцев — судья остановил бой. Сергей толкнулся перчатками в перчатки нетвердо стоящего на ногах Рональда и пошел под канаты…

17:17.

Серб налетел на Сергея и начал целоваться под общий хохот и двусмысленные замечания. Сергей отпихивался и хохотал тоже. Его потащили на руках в душ…

…Для пулевой стрельбы привезли — чтоб было честно — мелкокалиберные самозарядки МЦ-18-3, из которых не стреляли ни кадеты, ни казачата. Штатовцы стреляли превосходно. Без слов, без споров — виртуозно, на бегу, в падении, в кувырке, по движущимся и неподвижным мишеням. Это был профессионализм взрослых бойцов, а не подростков, специалистов высшего класса.

Перед началом выступления казачат Скиба собрал пятерых стрелков возле себя.

— Они отлично стреляют, — сказал войсковой старшина. — В самом деле отлично… — он помолчал. — Мне сказать нечего. До границы рукой подать. И не перевелись на свете те, кто жаждет нашей крови, ребята. Они понимают только силу. Идите и стреляйте.

— Слава Богу, что мы — есть, — сказал Глеб, беря само зарядку. И хором повторили остальные:

— Слава Богу, что мы — казаки!..

…При подсчете очков оказалось, что хозяева обошли гостей на семь очков.

17:18.

Оставалось пятиборье. Оставался последний шанс для штатовцев — свести соревнования вничью. Хотя бы вничью. Хотя и это было невероятно — их побили! — но хотя бы ТАК!

Оставался последний бой. Поединок для двух человек. Со стороны американцев вышел рослый, плечистый мальчишка — кажется Джефф. Глеб точно не помнил. Зато он знал: в пятиборье есть бег, плаванье и классическое Фехтование… Что ж, ничья — тоже неплохо…

Скиба подтолкнул в плечо Сергея, и тот улыбнулся войсковому, шагнув вперед…

…Фехтование Сергей проиграл. Но, кажется, это его не обескуражило ни чуть — он только пожал плечами… и обошел штатовца в заплыве на двести метров на две секунды! Среди зрителей парила мертвая тишина, даже журналисты не переговаривались.

Мальчишки со спортивными пистолетами в руках вышли на рубеж для стрельбы. Синхронно вскинули руки…

Джефф: 10, 8, 9, 10, 10. Сорок семь.

Сергей: 9, 10, 10, 10, 10. Сорок девять.

Забег на два километра… Глеб понял, что грызет щеку. Он бегал сам — вчера. Этот Джефф пришел первым на полторы… Как бегает Сергей? Ну как же он бегает?!

Сергей обошел Джеффа на одиннадцать секунд. А на скачках с препятствиями шел со штатовцем колено в колено, пока в последний миг не заставил своего коня судорожным рывком отыграть полкорпуса, выиграв пятиборье…

…Выиграв соревнования со счетом 17:19.

Сидя на седле с подогнутой ногой, он с беспечной улыбкой подъехал к бушующим болельщикам, под объективы камер. И вдруг начал выкрикивать:

— медным звоном грянули в наставшей тишине последние слова. Скиба сдернул мальчишку с седла, прижал к себе и, закружив, кинул во вскипевший восторженный водоворот.

А Глеб краем глаза увидел лица и глаза штатовцев. Кадеты выглядели досадливо-восторженными. Но в глазах их командиров были высокомерная злость и…

…и спрятанный за нею СТРАХ.

…— А откуда эти слова? — спросил Володька, наваливаясь локтями на стол. Сергей, допив остатки какао, спросил весело:

— Какие?

— Ну, эти. Стихи.

— А… — Сергей пожал плечами: — Так. Вспомнил. Читал, наверное, где-то, а тут пришлось на язык.

— Ребята, — Глеб усмехнулся, — а они нас боятся. Я видел. Точно.

— Почему? — удивился Петька. Глеб не успел ответить — вмешался Мирослав:

— Потому, — тихо сказал он. — Потому что КОГДА они ПРИДУТ — вы встанете на их пути. И они это видели. Какие же вы, русские, тупые… Неужели вы не понимаете — они же вас ПРОБОВАТЬ приезжали. И поняли… поняли… что вы… что есть… — и Мирослав вдруг зарыдал, пряча лицо.

Мальчишки удивленно и испуганно повскакали.

— Ты что?!

— Серб!

— Да что с тобой?!

Мирослав помотал головой:

— Мы… нас мало… всего мало… отец говорил… патроны… они — наши дома… мы дрались… мало, мало нас было… отец, мама… бежали… я… я… — он поднял лицо, заплаканное и улыбающееся: — Спасибо, ребята. Благо, руссы. За ЭТО. За эти дни. За победу — благо, руссы. Благо, друже…

— Я не русский, — смущенно буркнул Володька.

— Русский, — убежденно сказал Мирослав и поморщился: — Умыться бы…

— Завтра, между прочим, еще военная игра, — заметил Глеб.

Располосовывая и закручивая в вихри утренний туман, вертолет приземлился на пятачке, свободном от зелени, недалеко от плавней. На каменистую осыпь один за другим попрыгали пятнадцать мальчишек в больших очках, вооруженные пейнтбольными автоматами, со снаряжением на ремнях, присели, пригнулись — и вертолет отвесно пошел вверх.

В это время в пятидесяти километрах от них точно так же выскочили из вертолета пятнадцать кадетов. На расстоянии двадцати пяти километров и от тех, и от других находился заброшенный полевой стан, который надлежало захватить и удержать.

Организаторы игры выбрали местность, с которой не были знакомы не только штатовцы, но и казачата, хотя на руках у тех и у других имелись карты.

Игра началась.

Ребята расселись кругом в центре осыпи. Глеб, держа в руках карту, встал в середине.

— Двадцать пять километров — степь, кусок плавней, снова степь, перелески, степь, — он поднял карту. — Предлагаю марш-бросок напрямую, с максимальной скоростью. Думаю, штатовцы будут действовать так же. Но предыдущий опыт учит: мы можем передвигаться быстрее. К полудню будем на месте и сориентируемся… Подъем, построение!

— Тут чертовски жарко, — Джимми Эллис вытер лоб. — Убойная духота.

Пятнадцать кадетов сидели на поваленных бревнах, спиной к каменистому обрыву, лицами — к Джеффу Оллспи, командиру отряда, носившему звание кадет-сержанта. Он изучал карту молча, ни с кем не советуясь. Остальные переговаривались:

— Какие у них красивые девчонки, заметили?..

— Вообще-то тут все красиво, только мало леса.

— Да, похоже на Арканзас или даже Калифорнию.

— Говорят, прямо там — Чечня. Та самая, где шла война.

— О, так мы в прифронтовой зоне?!

— Эти казаки очень умелые ребята.

— Не хотел бы я с ними воевать по-настоящему.

— Но у них нет нашей техники и намного хуже снаряжение, я сравнил.

— Внимание! — Джефф сделал движение — почесать бровь, но наткнулся на пластырь и поморщился. — Объективный анализ ситуации таков: нас отделяют от цели пятнадцать с половиной миль.[18] Такой марш-бросок они проделают гораздо быстрее нас… Но вот тут, — он быстрыми движениями начертил на голой земле часть карты, — протекает река, приток Куры. Она делает петлю… Если мы преодолеем пять миль за час, то окажемся на ее берегу…

— Кто у нас спец по рафтингу?[19] — поднялись несколько рук. — Так. На берегу мы сделаем следующее…

Бег в жару — занятие неприятное и очень тяжелое. Хорошо еще, что утро было относительно прохладным и до самой-самой жары ребята должны были уже оказаться на месте. Но двигаться все равно было нелегко.

Глеб решил не осторожничать. Он не выставлял прикрытия, не высылал дозоров — отряд бежал сплоченной группой, тесной и целеустремленной, оставляя за собой облако пыли. Тянулись мимо заросшие, местами — «рабочие» поля. Все выше всходило солнце.

"Штатовцы сейчас тоже бегут, — думал Глеб. — Торопятся, конечно, но не успеют, слабоваты они на терпелку без техники. А мы добежим, ничего с нами не случится… Вот как в плавнях будем переправляться?" Он вспомнил карту — там было одно место, где можно подойти к воде не через болота, а относительно нормально. И вроде бы показан разрушенный мост… Идти к реке другим путем — значило завязнуть в трясинах и потерять часы. Он еще раз мысленно проверил путь: да, там можно будет переправиться, не так то иначе, труднее, легче — но можно. А дальше — прямая дорога к стану.

— Веселей! — крикнул он, хотя никто не нуждался в подбадривании.

— Поворот — ап!

Плот, грузно подскочив на бурунах, ухнул носом в кипящую воду, но направляемый ловкими руками, вывернулся из водоворота, перевалился с борта на борт, вышел на относительно чистую воду и, набирая скорость, понесся к следующему перекату. Руки и плечи ныли, вода захлестывала лицо. Пятеро мальчишек на наскоро собранном суденышке бешено работали шестами, пересмеиваясь и перекидываясь шутками. То, что они делали, было опасно — на самоделке, на чужой бурной реке, без спасательного снаряжения — но эти мальчишки умели ценить опасность и наслаждаться ею. Пит Клеменс на носу завопил, перекрикивая шум воды:

— и безумная команда хором откликнулась:

…Да, опередить казаков не удастся. Но бурная речка донесет группу прикрытия до переправы через плавни раньше, чем туда доберутся русские. Другой дороги у них нет, это ясно. Пять человек могут там задержать весь казачий отряд на несколько часов. За это время получившие фору основные силы займут полевой стан и как следует приготовятся ко встрече. Если будет, кого встречать.

…— Поворот — ап!

— Давай вышлем разведку.

Глеб посмотрел на Мирослава с удивлением. Но Серб был абсолютно серьезен.

— Зачем? — не понял Глеб. Колонна остановилась: — Можно попить, пару глотков, и все!.. Для чего?

— Не знаю, — Мирослав пожал плачами. — Просто… — он снова пожал ими.

— Время… — Глеб вытер рукавом лицо. — Ладно. Бери кого-нибудь — и вперед, но быстро.

— Сухов, — Серб махнул Петьке, и они, взяв оружие наперевес, бесшумно поспешили вниз, где тропинка ныряла в заросли.

— Никого, — Боб Харкорт перевернулся на бок. — Может, они пошли другой дорогой?

— Кругом болота, — Пит отхлебнул из фляжки, протянул ее Бобу, тот отпил и пустил по кругу. Пять человек, замаскировавшись за кустами у остатков моста, внимательно следили за переправой. — Никуда они больше пойти не могут.

— Они здесь, — сказал Макс Харниш, молчаливый, бесстрастный паренек из Кентукки, потомственный охотник. Пит насторожился:

— Что ты увидел?

— Ничего, — Макс покачал головой. — Я чувствую. Они здесь и они тоже наблюдают.

— Не дышать, — прошептал Пит и окаменел.

На бронзовом от пота и духоты лице Петьки сидели с полдюжины комаров, но мальчишка был неподвижен. Он был уверен, что штатовцев тут просто НЕ МОЖЕТ быть, и все-таки какое-то чувство мешало ему сказать Сербу: "Пошли, нет тут никого." Он прислушивался и приглядывался. Серб делал то же.

— Никого, — сказал наконец Петька, сгоняя комаров и мельком одного раздавив. Если бы не надо было торопиться, он бы сам предложил полежать тут часа два-три — пока противник себя не выдаст. Но не Святой же Дух перенесет сюда штатовцев.

— Да, никого, — неохотно подтвердил Мирослав. — Пошли.

— Вон они, двое, — сказал Макс, и остальные увидели на миг мелькнувшие кубанки. — Как незаметно подошли…А сейчас решили, что нет никого, и расслабились…

— Сейчас пойдут, — Пит поднял к плечу оружие и скомандовал: — Приготовиться. Стрельба по моему выстрелу.

В первые же несколько секунд «убиты» были трое — красные брызги украсили их форму сразу в нескольких местах. Еще четверо казачат были вынуждены залечь за валунами на берегу, под обстрелом, не имея возможности даже толком высунуться; остальные шарахнулись под защиту кустов и попадали там, кто где мог.

— Что за черт?! — выкрикнул Сергей; не взять его с собой после вчерашнего было бы просто несправедливо, и теперь Глеб увидел совсем близко его бешеные глаза. — Что за черт?!

— Не знаю! — прокричал в ответ Глеб, чуть высунувшись.

Одно было ясно: штатовцы, каким-то образом попавшие на тот берег, закрепились умело и надежно. Солнце как раз светило им в спины и будет светить туда же еще часа два (а значит, в лица казачатам). Они держали под прицелом остатки моста и подход к нему и, похоже, имели немалый запас шариков: характерное постукиванье дорогущих "ангелов"[20] — просто так, для острастки, чтобы не высовывались — говорило о том, что боеприпасов кадеты жалеть не будут.

Если бы тут имелся брод, или от моста оставалась бы хоть одна целая доска — можно было бы, открыв заградительный огонь из половины стволов, пойти на прорыв. Но река бурлила, мост состоял из торчащих над этим бурлением бетонных свай с перемычками, по которым можно было перебираться по одному, шагом и со страховкой, не иначе. Глеб ощутил злую беспомощность и невольное восхищение: эти козлы сплавились по незнакомой бурной реке на самодельном плоту, не иначе, другого способа так быстро попасть сюда у них не было.

— Из трех-пяти мест стреляют! — крикнул Серб. — Их там немного!

— Какое облегчение… — процедил Глеб. Он не стрелял в ответ, хотя остальные ребята вели довольно интенсивный огонь из своих «филдмагов». Он пытался сообразить, что делать. Тем, кто лежал за камнями на берегу, уже отчетливо было невмоготу — Глеб увидел, как один из мальчишек попытался перекатом добраться до кустов и тут же «погиб» от нескольких попаданий. — Минус четыре… — Глеб тихо выругался. И… понял, что надо делать! — Серб, Сухов, за мной!

— Не могу я "за тобой", — хмуро ответил Петька, довольно удобно лежавший на гальке с красными пятнами в трех местах.

— Давай я, — предложил Сергей, и Глеб кивнул.

— Коль, остаешься за меня, — сказал он Бряндину. — Постреливайте по ним и не высовывайтесь…

…— Потонем к хренам, — Ярослав выплюнул грязную слюну и ожесточенно врубился в следующий куст, швырнул его на грязь. Сергей, распластавшийся на предыдущем, подтянул новый куст ближе и положил впереди себя. Глеб, стоя на твердом месте, его страховал веревкой. — Держи, Бокс.

— Все, можно, — Сергей сполз в воду, еле удержался на ногах под напором течения. — Держи, Глебыч, я пошел, — и он побрел, широко ставя ноги и сильно наклоняясь, к противоположному берегу. Серб и Глеб напряженно следили за ним и поняли, что не дышали, только когда Сергей добрался, оседлал торчащий из берега корень, отвязал веревку от пояса и, перекинув ее через нависшее над откосом дерево, вновь закрепился.

— Так, теперь я, — Серб пополз по грязи к воде, широко раскидывая руки и ноги — импровизированная гать уже начала притапливаться.

— За веревку держись, — процедил Глеб.

Сам он переправился последним — а вернее, просто позволил себя перетянуть на ту сторону. Серб перебросил веревку выше, захлестнув ее за сук, и все трое по очереди поднялись на откос и засели в кустах, переводя дыхание. Но долго рассиживаться не было времени — справа хлопали и хлопали выстрелы, шел бой.

Однако, и спешить не стоило. Эта нехитрая мысль, о которой многие забывают, помогла не наделать глупостей. Держа под прицелом наиболее удобные подходы, на траве между двух глыб песчаника удобно лежал кадет, замаскировавшийся тенью и несколькими кустиками. Он не стрелял — он охранял товарищей с тыла, на всякий случай.

Стрелять в него было нельзя. Пальба с тыла просто-напросто заставила бы штатовцев разделяться и вести бой на два фронта.

Глеб спустился под речной берег и, цепляясь за корни, на руках обошел валуны, выбрался наверх и прыгнул на спину штатовцу, стараясь зажать рот. Подоспевший Сергей бросился на помощь другу, а Серб, перескочив дерущихся, с тыла расстрелял остальных четверых почти в упор…

…Пленный штатовец понуро сидел на траве под прицелом Серба. Восемь казачат с того берега осторожно, но быстро перебирались по остаткам моста сюда, убитые с обеих сторон уже отправились назад, к сборному пункту.

— Так, ну и что ваши затеяли? — спросил Глеб, опираясь спиной на валун. Штатовец резко перестал понимать русский язык. Глеб усмехнулся: — Ю а хард оф хирринг? Айм ремемба — ю спик рашн…[21]

Американец перестал прикидываться непонимающим, но презрительно повел плечом. Серб предложил серьезно:

— Давай его пытать. Можно привязать за ноги и кунать в воду. Или снять штаны и прижечь причиндалы зажигалками. Это даже быстрее…

— Да хватит тебе, — Глеб поморщился и обратился к штатовцу: — Не валяй дурака, это не по правилам. Если бы это была война, ты бы у нас быстро запел, как кот на заборе.

— Увьеран? — с сильным акцентом спросил штатовец, усмехаясь. Глеб вздохнул:

— Да уверен, уверен…Не пытать же тебя, в самом деле. Что ваши затеяли, говори.

Штатовец секунду помолчал, потом угрюмо и коротко рассказал о планах кадетов. Глеб снова вздохнул:

— Так, ясно… Вставай, сейчас расстреливать тебя будем.

— Да не надо, — сказал Сергей, — зачем, все равно…

Штатовец встал, прислонился спиной к камням, поправил очки и тихо засвистел какой-то маршик. Глеб подумал: хорошо бы, чтоб он в случае чего и на самом деле сумел так себя вести. Приятно, когда враг смелый. Сергей повторил:

— Не надо, Глебьч, зачем?

— Надо, — зло сказал Серб и повел стволом оружия. — На колени, быстро!

— Нет ужь! — вспыхнул штатовец, сжимая кулаки. Серб кивнул Сергею:

— Помоги поставить.

— Не-е, — помотал головой Сергей. — Ерунда это, Мирослав, не надо. Я понимаю все, но это ерунда.

— Все! — Глеб вскинул левой рукой автомат и влепил один заряд в грудь штатовца…

…"Час потерян," — Глеб вытер лоб рукой, секунду думал и решительно сказал:

— Мы не пойдем на стан.

Ответом ему было недоуменное молчание, и Глеб пояснил:

— Мы не пойдем СЕЙЧАС. Свернем с пути вообще, пойдем тропинками вдоль полей. Это дольше, но мы не будем спешить и выйдем к стану с юго-востока, а не с запада, как должны бы. Выспимся и на рассвете, пока еще будет темно, атакуем. Точно вам говорю: штатовцы всю ночь не будут спать, ждать нашей атаки и гадать, куда мы делись. Они будут вареные, как сардельки, а мы отдохнем. Они будут еще и голодные, а мы подсоберем, что под ногами валяется — и более-менее перекусим.

Одиннадцать казачат отряда начали смеяться, толкая друг друга локтями.

Голуби ворковали под крышей, и этот звук казался Джеффу страшно раздражающим. Полулежа на каком-то тряпье в обнимку с автоматом, он смотрел, как садится и не может сесть солнце над степью.

— Пит, судя по всему, уже не придет, — вошедший Рони присел рядом, зевнул и пожаловался: — Есть охота.

— Неужели они перебили отряд Пита? — не обращая внимания на последние слова, спросил Джефф, кладя ногу на ногу. Рони пожал плечами:

— Если бы так, они уже были бы здесь или на подходе. Наверное, Пит держит их на переправе. Ночь наступит — и он уйдет.

— Хорошо, если так, — Джефф встал. — Не выяснили, кто ночевал в сторожке?

— Какие-то бродяги, — Ронни тоже поднялся, они подошли к окну, стараясь в нем не светиться. — По всем приметам. Дня три назад… Ты чего-то опасаешься?

— Ночного боя, — признался Джефф. Рони свел брови. — Что, если они нас перехитрили?

— Если даже так, то почему не напали до сих пор?

— Именно ждут ночи… Помнишь, капитан Оскар давал нам конспектировать Миддельдорфа?[22] Тот постоянно жалуется на то, что русские — большие мастера ночных действий. Вот что, — Джефф решительно кивнул в ответ на свои мысли. — Всех ребят собери сюда, на второй этаж в это здание. Сними все посты. Будем ждать тут. Если придет Пит — отлично, а если эти… — он усмехнулся. — Что ж, я погляжу, как они нас выкурят отсюда. А что до еды — придется поголодать. Не умрем.

Кивнув, Ронни ловко съехал вниз по металлической лестнице из прутьев. Джефф подошел ближе к окну, задумчиво разглядывая раскинувшиеся кругом заброшенные, поросшие бурьяном просторы, тонувшие в жаркой вечерней тиши и не подвижности. "Отец, — подумал он, — вот я и здесь… Если бы тебе сказа ли, что твой сын приедет в Россию по приглашению самих же русских, ты бы не поверил, конечно, но это так — я здесь…"

Отец Джеффа, капитан спецназа армии США, погиб зимой 91-го во время операции "Буря в пустыне". Сына он видел всего один раз. Джефф отца не помнил вообще, но твердо гордился им. Мальчик закрыл глаза и представил себе, что всё  это — по-настоящему.

— В пристройках пусто, — Валька Дрогиш бесшумно появился из темноты и лег рядом с Глебом. — В одной кто-то ночевал дня три назад — то ли бомжи, то ли туристы… А так — никого. Но они там были, недавно еще.

— Ясно, — Глеб потер переносицу, вполголоса выругался. — Ну, хитер, сволочь …

— Кто? — спросил Валька.

— Их командир. Почуял что-то и увел людей.

— Ну и дурак, — возразил Валька, — значит, стан за нами.

— Увел-то увёл, но вот куда? — Глеб показал на высившийся в центре кольца обветшавших зданий двухэтажный бункер. Валька окинул его взглядом и присвистнул:

— Ду-умаешь?..

— Точно. Нас одиннадцать, их десять, а для атаки надо минимум трехкратное преимущество иметь. Даже если б бой был настоящим и у нас гранаты были, гранатомет — все равно мертвое дело. Там одна лестница и обзор во все стороны. Один человек около лестницы сидит, второй от окна к окну ходит, остальные отдыхают. И как в танке… — он задумался, пробормотал: — Через пятнадцать минут рассвет, через полчаса совсем светло будет… И что?..

— Днем будет дождь, — ни к селу, ни к городу добавил Валька. Глеб посмотрел на него и вдруг тихо засмеялся:

— А вот что мы сделаем…

…На протяжении долгих беспечных лет Советской Власти на полевом стане день и ночь находились машины. Разливанные моря горючего — соляра, бензина — выдавались тогда колхозам не глядя и со строгим наказом: использовать все до последней капли! Как правило это не удавалось, и к концу работ оставались тонны не пошедшей в дело горючки. Возвращать их было нельзя — замучаешься писать бумаги. Оставить про запас — тоже, обвинят в воровстве. Поэтому председатели колхозов в отчаянье не раз и не два раза просто… спускали горючее в землю. Выливали.

Заброшенный полевой стан не был исключением. Конечно, никому не пришло бы в голову сливать горючее около бункера или площадок для зерна. Но широкая полоса земли, окаймлявшая асфальтированную площадку, посреди которой стоял бункер, была просто пропитана горючим. А еще она поросла невероятно жизнестойким чертополохом-мутантом, сухим уже сейчас, в июне.

Огненное кольцо, исторгавшее клубы оранжевого пламени и густейшего черного дыма, вспыхнуло одновременно со всех сторон, опоясав бункер. Смешанный с удушливым черным смрадом горячий воздух в ночном безветрии рванулся вверх. Из-за стены пламени раздавалось волчье завывание и улюлюканье — казачата веселились вовсю — невидимые в темноте и отлично наблюдающие освещенную мрачным огнем площадку бункера, на которую вскоре, кашляя и задыхаясь, начали вываливаться превратившиеся в негров американцы. Для них пламя было непреодолимой и непроницаемой для взглядов стеной, из-за которой раздавались выстрелы…

…Закопченные, покрытые грязью, в перемазанном снаряжении, два с лишним десятка мальчишек лежали, сидели и полусидели на краю стана, глядя, как на северном краю неба собираются тучи. Солнце встало; последние язычки пламени над пропеченной землей казались почти не видимыми. Все устали, хотели спать и есть. И радость казачат, и досада кадетов остались в недавнем, но прошлом — они просто лениво смотрели на тучи, подкладывавшиеся все ближе.

— Ну и плюхнет сейчас, — сказал Сергей, потягиваясь. Помедлил и начал раздеваться, разбрасывая одежду и снаряжение на крыше пристройки.

— Ты чего? — спросил кто-то. Сергей сунул автомат внутрь и сказал:

— А пусть стирает. И сам помоюсь, мне кажется, тут воды на всех хватит.

— Итс гуд айдиа,[23] — обратился к своим командир штатовцев и начал расстегивать захлесты жилета, отдирая липучки.

— Ви хэв э вошит эт дэй тудэй.[24]

Вслед за казачатами штатовцы со смехом начали раздеваться, раскидывая барахло, кто где мог и переговариваясь:

— Айм эфрэйд, май пюлловер шринкс…[25]

— Дид ю сэт зэ прогрэм оф зэ машинз?..[26]

— Ай вонт май троусерс прессид…[27]

— Ю лук террибл, Джейми…[28]

— Зэ лэс пипл зинк, зэ мо зэй ток…[29]

Они уже не казались чужими, и даже Серб смотрел если не дружелюбно, то, по крайней мере — спокойно. Тем более, что мальчишки были одинаковыми — сильно загорелыми, с черными от копоти руками и лицами. И штатовцы, кажется, тоже понимали это.

Поднимался ветер — сильней и сильно и, теплый, как из печки, он раскачивал и мотал деревья в лесополосе, пригибал траву и кусты, гнал по асфальтированным участкам пылевые смерчи. Край приближающейся тучи закручивался медленными синими вихрями.

— Сейчас даст, — прошептал Глеб, глядя в тучу. — Ну…

Крррряхх-грр! Фиолетовая молния сшила на миг тучу и землю. "Йоу!" — вырвалось у кого-то из штатовцев. Стоять было почти невозможно — ветер бил в спины и тащил смеющихся мальчишек, прикрывающих руками глаза от сора, по земле. Казалось, что достаточно подпрыгнуть, чтобы взлететь в бурлящее небо.

— Со уандерфул![30] — выкрикнул командир штатовцев. Глеб хлопнул его по плечу:

— Ага! Держись на ногах!

Ветер стал горячим, пыль била по ногам, заставляя ойкать. Гром рубанул над головой, земля подпрыгнула под мальчишками, вокруг все потонуло на мгновение в невероятном сиреневом огне, запахло свежестью — и с небес рухнула стена воды такой плотности и силы, что мальчишки пригнулись, захлебываясь. Вскипели пузырями десятки молниеносно возникших на остатках асфальта луж. Дождь разбивался о землю и повисал мельчайшей пылью. Вода пахла чем-то, что вызвало у Глеба ассоциацию с тропиками, где он никогда не был. А через миг он уже приплясывал недалеко от бункера, смахивал с лица мешающую смотреть воду и, смеясь, кричал штатовцу, прыгавшему перед ним:

— Вы хорошие ребята, но мы вас сделали!!! И ещё сделаем! И снова сделаем!!! по-настоящему сделаем, если надо, только мне не хочется, потому что вы хорошие ребята! Ну?! — и американец тоже что-то орал в ответ и поддавал ногой воду в луже, и опять орал, а с ребер шиферной крыши со свистом и хриплым бульканьем, клокотаньем, летели вниз тугие водопадные струи, похожие на зеленоватые щупальца…

Кто-то уже свалил кого-то и они теперь возились в луже. Кто-то просто умывался, подставив лицо под одну из таких струй, почти обивающую с ног. Но дождь уже укатывался на юг, к чеченской границе, слабел быстро и отчетливо — а потом сразу перестал, и на севере появилось солнце, зажегшее синевой быстро очищающееся небо. Отовсюду повалил пар, все еще бурлила вода в канавах, текли, истончаясь, струйки с крыш.

— Ну что, идти надо, — махнул рукой Глеб. — Вместе пойдем, вертолет сюда не прилетит, надо на площадку возвращаться. Ю андестенд?[31]

— Да понимаю я, — усмехнулся американец, ладонью приглаживая волосы. Сейчас пойдем.

Поворачиваясь друг к другу спинами, мальчишки выкручивали трусы, потом, помогая друг другу, начали по мере сил выжимать форму, разбирать оставшиеся сухими оружие и обувь… Серб подошел к Глебу:

— А где Вовка?

— Вовка? — Глеб огляделся. Пожал плечами: — А черт его… Бряз-га-а! Вовчик, козлина, мы уходим!

— Да он в туалет пошел, — хмыкнул кто-то, — вон, за сарай…

— Вон он идет, — сказал Сергей.

Вовка в самом деле появился из-за сарая, где когда-то, наверное, хранились запчасти. Он шел не один. Его сопровождали двое мужчин — молодых, в мокрых насквозь камуфляжах. Один шел в трех шагах позади Вовки, наведя ему в спину автомат. Второй держался чуть справа, неся наперевес РПК.[32]

— Глебыч… — начал Вовка, но конвоировавший его мужчина сделал два быстрых шага и так ударил мальчишку стволом под лопатку, что тот пролетел, вперед и упал на колено.

Замерли все. Двое мужчин, взявших на прицел два десятка пацанов. Эти пацаны, большинство из которых стояли в одних трусах. Капли падали в лужи с крыш.

— Черт, — тихо сказал кто-то. Один из штатовцев задал какой-то вопрос недоуменным тоном.

Лица мужчин — худые, поросшие бородами с рыжиной — были не злыми, а скорей раздосадованными. Они рассматривали мальчишек, переводя взгляды с одного на другого.

"Приехали" — спокойно подумал Глеб, помогая Вовке подняться. Тот шепнул:

— Я зашел… а они там пол подняли и сидят, ждут. Там у них оружие…

"Черт тебя дернул, — подумал Глеб снова. — Они бы ничего не стали делать, подождали бы, пока мы уйдем. А теперь они нас убьют. Резанут из двух стволов — и все. Даже если врассыпную — почти никто не убежит, да и штатовцы затормозят, не поймут… И что теперь?"

— И что теперь? — без какого-либо акцента, но явно с нерусским оттенком в речи спросил тот, что с РПК. — Как нам теперь быть? А?

Он помолчал, что-то оказал своему товарищу, а сам чуть сместился в сторону. Второй, повесив автомат на бедро, подошел к Вовке, взял его за руку и рванул на себя — молча. Вовка так же молча уперся, побелев и широко распахнув глаза. А в следующую секунду Глеб услышал «покпокпок» и увидел, как пулеметчик схватился за лицо, по которому ползло красное. Глеб, не раздумывая, прыгнул на второго, не пытаясь вырвать Вовку, повис на автомате и уже не видел, как пулеметчик снова схватился за свое оружие — вслепую, все лицо у него было залито алым — но двое штатовцев и Серб сшибли его, подскочили еще несколько человек, началась возня… На помощь Глебу подскочили другие ребята. Все это почему-то происходило молча, только кто-то вскрикнул. А через минуту мальчишки расступились. Серб держал пулемет, Вовка — автомат, тут же лежали сорванные ремни снаряжения. Все тяжело дышали. Костька Бряндин растерянно улыбался и зажимал плечо — левое, по пальцам текла кровь. Бандит о красным лицом стонал, запрокинув бороду — и Глеб вдруг понял, что лицо у него красное не только от краски. Рони стоял чуть в стороне, сжимая «ангел» и открыв рот.

— Сэйв Год, ай маст хэв гот инту юо айз,[33] — выдохнул он, роняя автомат.

— О май Год…[34]

— Да, похоже глаза у него ку-ку, — хладнокровно сказал Серб. Глеб подошел к Костьке — у того было глубоко рассечено плечо, он зашипел, когда Глеб начал осматривать рану, бросив ребятам:

— Перевяжите… этого. Чем он тебя, Костян?

— Яне знаю… ой-а, больно!

— Да вот этим, — кто-то из мальчишек поднял длинный нож с роговой рукоятью. — Он тебя хотел в бок, Глебыч, только Костян подставился…

— Вот из вис мен?[35] — спросил кто-то из штатовцев. — Э бэндитс?[36]

— Чеченцы, — сказал Глеб, разрывая поданный кем-то пакет первой помощи. — Ребята, посмотрите, что у них там…

…Там оказался арсенал, снаряжение, шприцы в упаковках — "синтетическая храбрость". Глеб без колебаний приказал разобрать оружие и приготовиться; Серб и еще шесть человек отправились к месту посадки вертолета, тоже с оружием. Штатовцы выглядели слегка обалделыми, но подчинялись быстро и слаженно. Глеб отметил, что они умеют обращаться с "калашниковыми".

— Будем надеяться, что их всего было двое, — сказал он, когда ребята заняли круговую оборону.

Штатовцы уезжали тем же вечером — за ними снова пригнали автобусы, чтобы отвести, в гостиницу в центре, откуда начнется "обширная культурная программа". За три часа до этого лагерь покинули работники сразу нескольких правительственных ведомств, развивавших бурную деятельность в основном в направлении "а вы, ребята, ни одного пистолета (шприца, гранатомета, автомата) себе не оставили — признайтесь по хорошему, вам ничего не будет!"

Они всем надоели до смерти, если честно.

Особого какого-то прощания не было. Никто не менялся адресами (во всяком случае, Глеб этого не видел?), не хлопал друг друга по плечам. Руководители вообще попрощались кивками. Но Ронни все-таки подошёл к Глебу.

— Гуд лак,[37] — сказал он, пожимая Глебу руку. — Счастливо, русский… чтоби нам никогда не встречьаться.

— Чтобы нам никогда не встречаться, — согласился Глеб. И, глядя в спину штатовцу, бегущего к автобусу, подумал: все могло бы быть очень и очень плохо, если бы Ронни не стал стрелять. А еще о том, что так, как попрощались они, прощаются смелые, уважающие друг друга и честные… ВРАГИ. И о том, что это грустно.

В таком расстройстве чувств, Глеб нашел Лукаша и выпросил у него мобильник, с которого позвонил домой.

— Ма-а?.. Да, я… Да, все в порядке… Погоди, мам, я что звоню. Я попросить хочу. Тут один мальчишка, ты, может, о нем слышала… Да, Сергей. Ма, можно он будет жить у нас?