"За тайнами Плутона" - читать интересную книгу автора (Обручев Владимир Афанасьевич)

ЛЕНСКИЕ ПРИИСКИ

Осень, зиму и весну 1889–1890 гг. я провел спокойно в Иркутске, занимаясь составлением отчетов о работах, выполненных летом: о разведке угля на Оке (к которому присоединил перечень всех известных в то время в Иркутской губернии месторождений угля), о поездке через Прибайкальские горы на остров Ольхон, экскурсии на копи слюды и ляпис-лазури у южной оконечности Байкала и осмотре Ниловой пустыни (…).

Весной Л. А. Карпинский предложил мне начать летом геологическое исследование Олекминско-Витимского золотоносного района (теперь называемого Ленским. — Л. Ш.), который уже в течение нескольких лет занимал первое место в России по годовой добыче россыпного золота. Геологическое строение его (как, впрочем, и других золотоносных районов Сибири) было очень мало известно, и сведения о нем были собраны 25 лет назад горным инженером Таскиным и геологом-географом Кропоткиным. Было интересно проверить эти старые данные, выяснить особенность золотых россыпей, залегавших под большой толщей наносов, вследствие чего в районе применялась добыча песков шахтами, почти неизвестная в других районах Сибири.

Район отстоял далеко от Иркутска, нужно было ехать сначала на лошадях по якутскому тракту, потом плыть на лодке и на пароходе вниз по Лене и на пароходе вверх по Витиму, и работа должна была занять все лето. По пути на прииски, на Лене в устье р. Куты находился казенный солеваренный завод, куда был назначен смотрителем горный инженер А. А. Левицкий. С ним и его женой мы познакомились зимой в Иркутске, и он пригласил мою жену с сыном приехать на лето погостить на заводе. Это меня очень устраивало: по пути на прииски я мог завезти семью на завод, а возвращаясь в конце лета, — заехать за ней и увезти назад в Иркутск. Жене также хотелось попутешествовать, вместо того чтобы оставаться одной все лето в городе.

В начале мая мы выехали в своем тарантасе (…) и в первый день доехали до Хогота (…).

Из Хогота мы поехали дальше по Якутскому тракту, миновали с. Качуг на Лене, где начинается судоходство в весеннее половодье и где строили паузки — неуклюжие квадратные баржи из толстого леса, в которых купцы и золотопромышленники сплавляли вниз по реке разные товары и припасы для приисков и для торговли в приречных селениях и городах. Этот весенний сплав по Лене имел большое значение для приисков и для всего населения берегов реки до Якутска и дальше. Товары всякого рода, подвезенные за зиму из-за Урала, чаи, поступавшие через Монголию, хлеб прошлого урожая, туши мороженого мяса и пр. — все это сплавлялось на паузках вниз по реке, население и прииски снабжались многим на целый год. Товары для приисков шли безостановочно до Витима и там перегружались на баржи; товары для населения плыли на паузках в виде плавучей ярмарки, которая останавливалась на всех станциях и селах для торговли. Эти ярмарки мы видели, плывя по Лене, в разных местах. Слабое в то время пароходство по реке имело для населения меньшее значение, чем весенний сплав в паузках.

Мы проехали еще две станции дальше Качуга до Жигаловой, где начинается постоянный водный тракт в Якутск. Отсюда проезжающим в теплое время года дают на станциях не экипаж с ямщиком и лошадьми, а лодку с гребцами, которые и везут путешественников как вниз по реке, так и вверх. В последнем случае к гребцам присоединяют еще лошадь и мальчика; лошадь тянет лодку с пассажиром и гребцами вверх по течению на бечеве, мальчик едет на ней верхом и управляет ею, гребцы правят лодкой, подгребают в помощь лошади в трудных местах и, сдав пассажиров на следующей станции, плывут на той же лодке домой, а мальчик едет назад верхом по тропе. Только зимой, когда Лена замерзает, почтовая гоньба ведется по ней при помощи саней; весной и осенью во время ледостава и вскрытия проезд труден: приходится ехать верхом, а вещи везти вьюком от станции до станции.

Менять на каждой станции не только гребцов, но и лодку и перегружать вещи, конечно, было бы скучно. Поэтому мы в Жигалове купили небольшую лодку — шитик, по местному названию: ее средняя часть имела крышу, представляя небольшую закрытую каюту, а на носу был устроен очаг для разведения огня в виде ящика с песком и стояком для подвешивания котелка и чайника. Мы устроились в каюте, брали на станциях двух гребцов, за которых платили прогоны как за пару лошадей; жена варила чай и обед. Вечером — раньше или позже, в зависимости от расстояния, — останавливались на станции, жена с сыном уходили ночевать в дом, а я оставался спать в каюте для охраны вещей. Плыть можно и ночью, меняя гребцов, но мы не торопились; кроме того, я хотел видеть весь путь по Лене при дневном освещении. Возле каких-либо интересных скал мы останавливались для их осмотра. Так мы делали четыре или пять станций за день, на станциях покупали хлеб и другую провизию; погода была уже теплая, и вся поездка, продолжавшаяся до ст. Усть-Кут дней семь, была очень приятная.

Долина Лены ниже села Качуг довольно живописна: на обоих берегах часто видны высокие, метров в 20–30 и выше, стены ярко-красного цвета; они состоят из песчаников, мергелей и глин, залегающих горизонтально. Террасы на берегах заняты редкими селениями, лесом и пашнями, а красные стены поднимаются над ними и также увенчаны лесом. Путешественнику, плывущему в лодке, кажется, что его окружают горы. Но, поднявшись на какую-нибудь из красных стен, он увидит, что его до горизонта со всех сторон окружает равнина, сплошь покрытая тайгой. Это Восточно-Сибирская плоская возвышенность, в которую Лена врезала свою долину; долины притоков Лены также врезаны в эту плоскую возвышенность, и только все эти речные долины нарушают ее равнинный характер.

Усть-кутский солеваренный завод расположен на берегу р. Куты, в километре с небольшим от ее впадения в Лену; нашу лодку затащили вверх по Куте на завод, и жена с сыном остались у смотрителя, а я вернулся в Усть-Кут, откуда в тот же вечер или ночью отходил большой пароход вниз по Лене в Якутск. Большие пароходы и в половодье доходили большею частью только до Усть-Кута, меньшие поднимались дальше до ст. Жигалово (…).

Через два дня пароход причалил у с. Витим, где нужно было пересесть на пароход Компании промышленности, ходивший по Витиму до пристани Бодайбо, резиденции золотопромышленных компаний всего Олекминско-Витимского района. Витим — большое село на левом берегу Лены, против устья Витима, со времени открытия богатого золота в бассейне Бодайбо играл большую роль в жизни приисков как ближайший к ним жилой пункт. Золотопромышленники были обязаны вывозить уволившихся рабочих на пароходе в Витим, откуда все направлялись дальше по домам уже на свой счет.

Каждую осень по окончании летних работ сюда и приезжали сотни рабочих. Каждый дом этого села представлял кабак и притон, где за деньги или «золотишко», то есть утаенный при работе золотой песок, можно было получить вино, угощение, женщин. Здесь кутивших рабочих кормили, поили и обирали в пьяном виде, особенно ссыльнопоселенцев, составлявших главный контингент приискателей. Многие из них оставляли здесь весь свой заработок и опять нанимались на прииски на зимние работы. Крестьяне приленских и других сел, нанимавшиеся на лето на прииски, редко поддавались соблазну и увозили заработанные деньги домой. В Витиме кутили и мелкие золотопромышленники, хорошо закончившие летнюю операцию. Этими доходами существовали почти все крестьяне с. Витим, обстраивали свои дома, заводили мебель и скот и жили безбедно. На пристани на берегу Лены были комнаты для приезжих служащих золотопромышленных компаний, в которых можно было переночевать в ожидании парохода по Лене и вверх по Витиму.

Плаванье по этой реке вверх по течению продолжалось два дня, так как пароход тащил за собой большую баржу (…). Среди реки кое-где поднимались острова, также покрытые лесом. Один такой остров, уже недалеко от резиденции Бодайбо, назывался Цинготный. На нем в изобилии росла черемша — растение с сильным запахом и вкусом чеснока. На этот остров в начале лета вывозили с приисков рабочих, больных цингой, которые жили в балаганах из корья, питались одной черемшой, которую сначала ели, передвигаясь ползком за отсутствием сил, и очень быстро поправлялись и вставали на ноги.

Бодайбо представляло большое село на террасе правого берега Витима, выше устья р. Бодайбо. Здесь была пристань, большие амбары, конторы крупных золотопромышленных компаний, мастерские пароходства; здесь жил горный исправник и при нем несколько казаков в качестве полицейских (…).

Я решил, что нужно познакомиться в общих чертах с геологией всего района и с составом золотоносных отложений и осмотреть подземные и открытые работы на приисках и выходы коренных пород на склонах долин, чтобы за одно лето собрать достаточный материал для общей характеристики геологии и условий золотоносности района.

Читателю, не знакомому с горным делом, нужно пояснить, что такое золотоносная россыпь и как из нее добывают золото.

Россыпное золото представляет маленькие кусочки самородного металла в виде чешуек и зернышек в 1–2 мм в диаметре, а в меньшем количестве более крупных, в 5—10 мм и больше, до 2–3 сантиметров, называемых уже самородками, изредка достигающими веса в несколько килограммов, даже до 30–40 кг. Эти чешуйки, крупинки, самородки рассеяны в большем или меньшем количестве в рыхлых отложениях: песках, илах, галечниках речных долин. Они попадают в эти отложения при постепенном выветривании и разрушении коренных месторождений золота, размываемых дождевой и речной водой на дне и склонах долин. Чаще всего эти коренные месторождения представляют жилы белого кварца, в которых золото вкраплено зернами, чешуйками, прожилками. Поэтому частицы россыпного золота часто содержат уцелевшие, крепко спаянные с ними зерна кварца.

В речных отложениях главная часть золота обыкновенно сосредоточена в самом нижнем слое, который залегает непосредственно на дне речной долины (…). Коренное дно под наносами называют «почвой» или «плотиком»; наиболее богатый золотом нижний слой рыхлых отложений называют «золотоносный пласт», «золотоносные пески» или, короче, «пески», а лежащие на нем рыхлые отложения, более бедные или пустые, называют «торфа». Пески имеют обычно от 0,5 до 1–2 м толщины, торфа — очень различную толщину: от 1 до 10–20 м и более (…).

Некоторое время добывали нижний богатый золотоносный пласт глубокими открытыми разрезами, вывозя огромную массу торфов в отвалы. Но затем подсчитали, что выгоднее добывать этот пласт подземными работами, углубляя шахты на некотором расстоянии одну от другой и проводя из них основные штреки (галереи) вдоль россыпи от шахты к шахте (…). Недостатком подземной отработки является то, что верхний, золотоносный, пласт (…) не добывается, то есть содержащееся в нем золото остается в наносах на дне долины (…).

Открытый разрез вблизи Успенского прииска подвигался уступами вверх по долине Накатами, речка была отведена в сторону. На верхних уступах рабочие разрыхляли кайлами и ломами торфа и нагружали их лопатами в таратайки, представлявшие собой полуцилиндрические ящики на двух колесах, запряженные одной лошадью; ямщики, большей частью мальчики или подростки, увозили этот материал, преимущественно мелкий или грубый галечник, на отвал. Эта верхняя часть торфов была сухая и рыхлая, и работа подвигалась быстро, таратайки подъезжали одна за другой, наполнялись и уезжали. Отвал располагался недалеко и представлял собой длинную серую насыпь.

Но второй снизу уступ состоял из тяжелой, мерзлой и очень вязкой глины с камнями, которую рабочие называли «месника», потому что она, оттаивая, месилась под ногами, как густое тесто, в ней вязли ноги, кайлы, колеса и копыта, и работа была грязная и тяжелая. Под этой месникой залегали пески, золотоносный пласт (…). Нижняя часть пласта содержала всего больше золота, и ее выбирали особенно тщательно между гребнями песчаника и сланца, составлявшими плотик. Эта работа велась под надзором служащего компании, так как в пласте попадались самородки золота, которое легко было подметить, выхватить пальцами из пласта и спрятать в карман. Рабочий, заметивший такой самородок, должен был поднять его и опустить в особую, запертую на замок кружку-копилку, стоявшую возле служащего на уступе. Это золото называлось «подъемным» и оплачивалось в конторе в доход всей артели, работавшей в разрезе, чтобы предупредить хищение золота.

Добытый пласт также нагружался в таратайки и отвозился на золотопромывательную машину, стоявшую далеко ниже, на дне разреза (…).

Познакомившись с составом торфов, пласта и плотика в этом разрезе, я в следующие дни посещал шахты на Успенском и других отводах этой компании. В шахты спускались по деревянным лестницам, освещая себе путь свечой (рабочие имели керосиновые коптилки). Рядом с лестничным отделом в сквозном пролете двигались на канате вверх и вниз две большие бадьи в виде ящиков из толстых досок, в которых пласт, добытый под землей, поднимался на поверхность — на-гора, как говорят горняки. Шахты имели глубину от 20 до 30 и даже до 40 м (…). В обе стороны вдоль по длине россыпи шел главный штрек, прочно закрепленный сбоку и сверху толстыми бревнами, составлявшими дверные оклады (…). По дну штрека были проложены доски, по которым в тачках выкатывали добытый пласт к шахте для перегрузки его в бадьи (…).

Упомяну, что при изучении приисков я впервые столкнулся с практическим значением так называемой вечной мерзлоты, то есть существованием на некоторой глубине от поверхности земли мерзлой, никогда не оттаивающей почвы, чем она и отличается от мерзлоты сезонной, возникающей ежегодно с наступлением морозов в зимнее время, охватывающей почву с поверхности и на некоторую глубину в 1–2 м и весной опять исчезающей (…).

На Ленских приисках мощность вечной мерзлоты, то есть толщина слоев земли, скованных отрицательной температурой, достигает 100 м, если не больше. Сама по себе вечная мерзлота даже облегчает добычу золотоносного пласта подземными работами: шахты в мерзлоте стоят прочно, воду отливать при их углублении не нужно, а водоотлив стоит дорого. Хотя золотоносный пласт добывают пожогами или динамитом, то есть с некоторым расходом дров или взрывчатых веществ, но это дешевле водоотлива, необходимого при работе в немерзлой почве, и рабочие работают спокойно в валенках в сухих забоях (…).

При работе открытыми разрезами вечная мерзлота удорожает и замедляет вскрышу: ее нужно оттаивать разведением костров на поверхности мерзлого слоя или оставлять на некоторое время в покое, чтобы она оттаяла теплом воздуха, и потом снимать оттаявший слой и снова оставлять, то есть работать с перерывами (…).

В мае 1891 года я поехал вторично на прииски и попутно при плавании вниз по Лене выполнил задуманное беглое обследование берегов этой реки от Качуга до Витима (…).

Обследование приисков я начал снова с Успенского, где нужно было осмотреть некоторые новые шахты, а также прииски Андреевский и Водянистый, расположенные по Бодайбо ниже устья Накатами (…).

Рядом с Андреевским прииском, в низовьях крутой боковой пади правого склона р. Бодайбо, находился отвод мелкого золотопромышленника, на котором несколько старателей копались в маленьком разрезе. Можно было удивляться владельцу, который платил налоги за этот прииск, едва ли окупавший их. Но окружной инженер Штраус объяснил мне, что такие золотопромышленники, получившие отвод рядом с приисками крупной компании, занимаются скупкой краденого золота у рабочих этой компании, уплачивая за него немного больше, чем платит компания за так называемое «подъемное» золото, упомянутое выше. Мелкий золотопромышленник, конечно, может платить за это золото больше, чем крупный, так как не несет никаких расходов по его добыче. Уличить этих людей трудно: они записывают это золото как добытое на своем отводе, который держат ради этого и для отвода глаз ведут на нем какие-нибудь работы. Большую часть купленного золота такие дельцы даже не записывали в книгу, а увозили в Иркутск и продавали китайским купцам, которых там было довольно много и которые имели лавки с китайскими товарами: чесучой, леденцом, чаем. В Иркутске на одной из улиц таких китайских лавок был целый ряд, и, заглядывая изредка в них, я всегда удивлялся отсутствию покупателей (…).

Ознакомившись основательно с приисками Ленского товарищества, я нанял у местного подрядчика-якута трех лошадей, получил от конторы в проводники конюха, знавшего дороги по дальней тайге, и направился на восток (…).

В долине р. Балаганнах было два прииска; один из них назывался Золотой бугорок и принадлежал мелкому золотопромышленнику, который не позволил мне спуститься в шахту под предлогом того, что она ремонтируется. Пришлось осмотреть только небольшой разрез, в котором работали золотничники. Переночевав на прииске, я поехал дальше, в верховьях Балаганнаха поднялся на высокий водораздел, представлявший гольцы, то есть безлесные плоские вершины, и спустился с него в долину речки Бульбухты. И здесь на прииске в бортах старого разреза копались только золотничники.

В конторе владельца я увидел несколько больших бутылей, в которых водка настаивалась на красном перце. Этот мелкий золотопромышленник, очевидно, принадлежал к категории тех, которые существовали главным образом не добычей золота из глубоких россыпей, для чего у них не хватало средств, а торговлей из своей лавки и продажей водки своим золотничникам в обмен на намываемое ими золото. Отдаленность этого прииска от приисков крупных владельцев не позволяла подозревать его в скупке хищенного золота, от которой при случае он, конечно, не отказывался. Подобные золотопромышленники брали отвод, платили подесятинный налог и производили небольшие работы для отвода глаз, чтобы иметь право заводить лавку с товарами и иметь спирт для рабочих; последний они разбавляли водой и подкрепляли красным перцем, в общем, эксплуатировали жестоко золотничников и обманывали государство.

Осмотрев работы в разрезе и обнажения в берегах речки, я опять перевалил через гольцы в другом месте и спустился на север в долину речки Кигелан, впадающей в Жую, где также работалась россыпь, но шахтами.

Вечером на этот прииск прибыла большая кавалькада: горный инженер Н. И. Штраус и горный исправник Олекминского округа (то есть дальней тайги) Минин с конвоем из десятка казаков, которые на приисках являлись полицией горного надзора. Эти власти совершали свой ежегодный летний объезд приисков для проверки шнуровых книг по записи золота, осмотра горных работ в отношении их соответствия правилам безопасности, ревизии цен на товары в лавках, приема жалоб от рабочих, ведения следствия по уголовным делам и т. п. На этом прииске в начале лета был несчастный случай: один рабочий в шахте угорел насмерть после пожога для оттаивания вечной мерзлоты.

Этот способ разведения костров у забоев в подземных выработках, чтобы оттаять мерзлые пески россыпи для их легкой выемки и промывки, применялся на мелких приисках, вблизи которых было еще достаточно леса для дров; на крупных приисках для добычи мерзлых песков в забоях предпочитали уже взрывать их динамитом. Приехавшие инженер и исправник должны были провести следствие по поводу смерти этого рабочего; они торопились и выполнили это вечером при свете факелов, пригласив меня в качестве понятого. Возле шахты, в которой угорел рабочий, поставили стол, стулья, принесли бумагу, перья, чернила. Мы втроем уселись, и начался допрос рабочих для выяснения условий несчастного случая: когда разожгли пожог в забое, сколько времени ждали после его догорания, спустился ли угоревший по своей воле или по приказу десятника, был ли он трезв, не хворал ли чем-нибудь, не было ли драки или убийства. Труп был сохранен на леднике прииска; его принесли, осмотрели, убедились в отсутствии следов какого-либо насилия. Из показаний рабочих выяснилось, что покойник спустился в шахту слишком рано после пожога, когда угар был еще настолько силен, что он лишился чувств и задохся — его нашли рабочие, пришедшие своевременно, уже мертвым. Вывод следствия был такой, что преступления нет и что покойный сам был виновен. Владельцу и десятнику поставили в вину недостаточный надзор за входом в шахту и после пожога.

Это ночное следствие при свете факелов, освещавших лица рабочих и собравшегося всего населения прииска, раскрыло предо мной еще одну страницу из жизни и условий работы у мелких золотопромышленников.

На следующий день мы втроем спустились в шахту и осмотрели забой, у которого еще сохранились обугленные поленья и пепел. Дрова для пожога, очевидно, были сырые и горели медленнее, чем обычно, поэтому угоревший и ошибся в оценке времени. Мелкие золотинки в забое были видны. Подземные работы на этом прииске велись в вечной мерзлоте без водоотлива, работали в валенках. Сырость дров и отсутствие надзора за входом в шахту были поставлены в вину владельцу в заключении следствия, и его обязали, во-первых, уплатить пособие семье угоревшего, если таковая окажется, и, во-вторых, запирать спуск в шахту на замок после разжога дров и хранить ключ в конторе.

Горный инженер Штраус, узнав, что я собираюсь посетить остальные прииски дальней тайги, предложил мне присоединиться к их объезду (…).

Наш караван из 25 верховых и вьючных лошадей вытянулся длинной лентой, которая вилась то по редкому лесу и кустам на склонах долин, поднимаясь на водоразделы или спускаясь в долины, то двигалась медленно по болотистому дну долин, где вьючные лошади местами увязали до брюха, что вызывало остановки; казаки спешивались и помогали увязшей лошади подняться или развьючивали ее, вытаскивали из грязи и опять вьючили. В лесу вьюки нередко цеплялись за деревья и расстраивались, так что казакам было много работы. На склонах тропа также не везде была удобна для проезда; местами между переплетами корней зияли ямы с грязью, в которые лошадь должна была ступать. Гнус в виде комаров и мошки вился тучами над лошадьми и всадниками, лошади мотали головами, обмахивались хвостами, а люди ехали в черных сетках-комарниках, усиливавших духоту знойного и влажного летнего дня, или все время обмахивались эелеными ветками. Переезд занял целый день до сумерек, и все были разбиты усталостью, когда добрались до прииска и можно было снять комарники, расправить отекшие ноги, сбросить лишнюю одежду.

Читатель может спросить: как же по таким таежным тропам ездили старики, больные, вообще люди, не могущие держаться в седле? Их возили в волокушах. Это две длинные жерди, представляющие оглобли, в которые впрягают лошадь. Одни концы жердей укреплены в хомуте, другие тащатся по земле. Ближе к этим концам прикреплено между оглоблями сиденье вроде кресла, в которое садится пассажир, поставив ноги на дощечку, соединяющие оглобли. Пассажир правит лошадью, которая тащит волокушу концами оглобель по тропе; оглобли мешают лошади глубоко вязнуть в болоте. Если пассажир не может править сам, лошадь ведет за собой всадник, едущий впереди (…).

Я хотел посетить еще самую западную группу приисков на р. Кевакте и сделать маршрут с них до Лены и обратно, а окружной инженер и исправник торопились вернуться на главные прииски дальней тайги.

Из долины Тоноды я вскоре поднялся на Патомское нагорье, как называют всю местность по течению рек Таймендры, Тоноды и Хайварки и до верховий Большого Патома (…).

С этого водораздела мы спустились в долину Кевакты, которая по всему верхнему течению была уже выработана мелкими золотопромышленниками, открывшими здесь золото еще в семидесятых годах. Видны были старые разрезы, затопленные и превращенные в пруды, а еще чаще галечные (…) и торфяные отвалы. Несколько приисков еще работалось, и я смог осмотреть разрезы на них. Все россыпи этой долины были неглубокие и сравнительно небогатые, и нынешние владельцы больше пробивались торговлей из своих лавок, чем добычей золота, то есть наиболее жестокой эксплуатацией золотничников-старателей, которым платили только за каждый золотник добытого золота и давали квартиру и инструменты. Один из золотопромышленников, поляк, сосланный в Сибирь за восстание 1863 года, жаловался мне, что он уже 15 лет работает на Кевакте, но все еще не может рассчитаться со своими кредиторами за деньги, полученные от них на обстановку скромного дела. Таково вообще было положение мелких частных золотопромышленников в Сибири. В надежде на «фарт», то есть открытие богатой россыпи, не имея никаких геологических знаний и собственных средств на закупку и доставку инструментов и припасов, на наем рабочих, они брали их взаем у купцов, получали от них в долг товары, продукты, все это за ростовщические проценты и всю жизнь работали, в сущности, на этих кредиторов, если не удавалось случайно открыть богатое золото, которое позволяло сразу уплатить долги и стать независимым, получив оборотные средства (…).

Через Большой Патом мы переправили багаж на лодке, а лошадей вплавь и пошли вверх по долине речки Туюкан, в низовьях которой поднимались последние более высокие горы. Далее высоты резко понизились к Ленской плоской возвышенности, и неглубокие долины речек Пильки и Крестовки пролегали среди плоских гор, сплошь покрытых тайгой, и были сильно заболочены.

Здесь мы имели интересную встречу. Мы ехали лесом по тропе и впереди заметили несколько человек, которые, увидев нас, скрылись в кустах. Мой конюх рассмеялся:

— Это спиртоносы. Они увидели вашу форменную фуражку и светлые пуговицы, подумали, что едет горный исправник с конвоем, и спрятались.

— А чего им бояться его? — спросил я.

— Ну как же! Он бы отобрал у них спирт. Вольная продажа на приисках не дозволена.

Спиртоносы составляли отличительную черту приисковой жизни того времени. На приисках не было кабаков, никакой торговли вином во избежание спаиванья рабочих. Золотопромышленники могли иметь запас спирта пропорционально числу занятых ими рабочих, но не продавали его, а отпускали своим рабочим по крючку (жестяная мерка размером в небольшой стаканчик) ежедневно после работы. На крупных приисках был даже особый служащий, целовальник, отпускавший крючки рабочим по списку через окошечко в складе. На мелких приисках спирт отпускал сам хозяин (вспомним бутылки с красным перцем на речке Бульбухте). Золотничникам отпускали спирт в счет платы за золото. Дополнительными крючками поощряли работы в очень мокрых забоях. Но купить спирт или водку было негде. Поэтому и возник промысел спиртоносов.

Предприимчивые люди из крестьян, или мещан, или из бывших рабочих, имея некоторые средства, закупали в городах спирт и компаниями, редко в одиночку, переносили его в плоских жестянках на спине и груди по таежным тропам к приискам, где в хорошем укрытии устраивали свой стан и обменивали у рабочих, знавших тропы к стану, спирт на похищенное золото. Казаки горного надзора преследовали их и отнимали спирт и купленное золото (…).

На Тихонозадонском прииске я пробыл еще несколько дней в Ленском товариществе, где горный инженер Грауман уже начал проводить новые порядки, а затем (…) выехал на резиденцию Бодайбо. Еще оставалась неделя летнего времени, и мне захотелось проплыть вниз по Витиму на лодке, чтобы осмотреть выходы коренных пород и связать этим маршрутом наблюдения в приисковом районе с наблюдениями на берегах Лены, выполненными в начале лета. На резиденции я в этот раз познакомился с горным исправником Витимского округа, человеком непомерной толщины и кутилой. Он служил раньше в гвардии или в кавалергардах; прокутился, задолжал и вынужден был занять должность полицейского начальника на Ленских приисках, чтобы поправить свои дела. По приискам он ездил всегда в тарантасе, так как ни одна верховая лошадь не выдерживала его тяжести. Рассказывали, что спиртоносы использовали это обстоятельство. Они положили бочку спирта в тарантас, закрыли ее офицерским пальто, один из них нарядился ямщиком и повез бочку на Успенский прииск. Когда горная стража остановила тарантас на перевале, ямщик объявил, что везет горного исправника, который спит и не велел себя будить до Успенского прииска. Казаки заглянули в тарантас, увидели офицерское полотно на огромном пузе и пропустили спирт.

Чтобы объяснить причины принятия гвардейским офицером полицейской должности на далеких приисках, нужно сказать, что в это время окружной горный инженер и горный исправник на золотых приисках не могли бы существовать на государственное жалованье ввиду дороговизны жизни на местах, где все было привозное. Поэтому они получали регулярно крупную сумму от золотопромышленников, которая раскладывалась по приискам данного округа в зависимости от числа занятых рабочих, и, кроме того, получали бесплатно квартиру и отопление. Естественно, что горный надзор смотрел сквозь пальцы на некоторые нарушения правил безопасности на горных работах, на снабжение и жилищные условия рабочих, на соблюдение такс на товары и припасы в приисковых лавках, на качество товаров, на продолжительность рабочего дня. Мелкие золотопромышленники больше считались с правилами горного надзора, чем крупные: они платили немного в счет субсидии, и к ним относились строже (…).

Изучение геологии Ленского района и его золотых приисков, выполненное летом в 1890 и 1891 годах, дало мне достаточно материала, чтобы составить общий геологический очерк этой местности и выяснить основные особенности золотоносных россыпей…»

Еще в середине шестидесятых годов прошлого века географ и геолог П. А. Кропоткин обратил внимание на явные следы прежнего оледенения Олекминско-Витимского района — характерная ледниковая штриховка на скалах, многочисленные эрратические (принесенные издалека) гранитные валуны. Когда поблизости нет выходов гранитов, совершенно ясно, что «доставить» валуны мог только отступающий ледник. Кропоткин считал даже, что оледенение Олекминско-Витимского района было двукратным.

Однако против выводов Кропоткина резко возражал известный исследователь Сибири И. Д. Черский. А не менее известный климатолог А. И. Воейков категорически утверждал, что в сухом сибирском климате образование ледников просто невозможно.

Факты убедили Владимира Афанасьевича со всей несомненностью — Кропоткин прав. Правда, оледенение, по мнению Обручева, было не сплошным, а «пятнистым». И это, как выяснилось, во многом определяло расположение участков золотоносных россыпей Олекминско-Витимского района.

Когда-то, еще в доледниковое время, считал Обручев, древнейшие осадочные породы, залегавшие здесь, были местами прорваны изливавшимися гранитами. Газы, которые выделялись из остывающих гранитов, пропитывали вышележащие осадочные породы, образуя одновременно и самородное золото, и кубические кристаллики серного колчедана — пирита.

Анализам нельзя было не верить — золото таилось в кубиках пирита!

С течением времени дожди, реки, грунтовые воды разрушали кубики, растворяли содержащееся в них золото, а затем вновь отлагали его на речных террасах.

В ледниковую эпоху долины рек были заполнены ледниковыми отложениями, которые предохранили глубокие россыпи от размыва. На какое-то время ледники отступили, об этом свидетельствовала прослойка межледниковых отложений, затем вновь вернулись и вновь отступили. Реки зачастую вынуждены были менять свои русла, так как ледниковые и межледниковые отложения нередко «закупоривали» их долины.

Из этой вот схемы геологического прошлого района следовали простые практические рекомендации.

Во-первых, золото надо искать там, где коренные породы богаты кубиками пирита.

Во-вторых, глубокие россыпи могли сохраниться только там, где было оледенение; следовательно, контуры россыпей должны совпадать с границами «пятен» оледенения.

В-третьих, бесполезна разведка молодых долин рек; напротив, богатые россыпи можно обнаружить на древних речных террасах.

Конечно, эти рекомендации вызывали на первых порах недоверие, если не сказать, недоумение. Обручев вспоминает, как он посоветовал владельцу одного из приисков провести разведку россыпи на древней террасе в отдалении от современного русла:

«Я написал управляющему, но последний ничего не ответил, не пригласил меня для разговора, а, вероятно, посмеялся над молодым геологом, который осмелился указать ему, где можно найти россыпь, выгодную для работы, не производя разведок. Лет 12 спустя, когда этот прииск перешел уже во владение Ленского товарищества, на террасе левого склона действительно была открыта богатая россыпь — вдоль ручья Б. Чанчик, которая работалась ряд лет».

Рассказывают, что в начале века, стоило только Обручеву посетить какой-нибудь золотоносный район Сибири, акции компаний, ведущих там добычу, сразу же поднимались.

Четверть века спустя, изучая месторождение в долине реки Или, Владимир Афанасьевич выскажет еще более «крамольную» мысль. По его мнению, самородное золото в этом районе порождено извержением древнего вулкана! Тогда это казалось фантастикой, если не геологической неграмотностью. Сегодня рудные залежи вулканического происхождения общепризнанны!

…Еще множество работ посвятит Владимир Афанасьевич геологии месторождений золота, рудных месторождений вообще.

В 1942 году в третьем номере «Известий АН СССР. Серия геологическая» будут опубликованы сразу две его статьи: «Вероятные запасы золота в россыпях СССР» и «Запасы золота в отвалах приисков и возможность их извлечения».

Первую из них можно назвать программной. Обручев доказывал, что множество россыпей еще не учтено — и не только в малоисследованных, но и в обжитых уже районах.

Надо обратить особое внимание на террасовые россыпи. Если золото найдено на дне современных долин, то оно должно быть и в террасах.

Надо обследовать древние террасы, сохранившиеся зачастую на некоторой высоте над дном современных долин.

Надо заняться изучением россыпей погребенных долин, которые могут быть перекрыты более поздними отложениями…

Не стоит и говорить, как тогда, в грозном 42-м году, нуждалась наша страна в золоте. Не в перспективе — немедленно! И во второй своей статье Обручев предлагает конкретный путь увеличения его добычи.

Дело в том, что при промывке золотых россыпей образуются отвалы — горы пустой породы. Пустой?

«Можно утверждать с полным основанием, что ни одна из россыпей, которые считаются выработанными, в действительности не является совершенно пустой — в каждой сохранилось в отвалах известное количество золота».

Более того, золотоносные сульфиды или кварц со временем разрушаются, и старые отвалы постепенно обогащаются золотом.

«Целый ряд опытов, выполненных в разное время и на разных приисках Союза, выяснил с полной убедительностью, что в отходах промывки золотоносных россыпей содержится золото в количестве, часто в несколько раз превышающем количество, добываемое при промывке… Ни одну россыпь поэтому нельзя считать окончательно выработанной… Необходимо принять срочные меры для выяснения, какие прииски заслуживают в первую очередь устройства фабрик для получения золота, сохранившегося в их отвалах… а затем приступить к постройке этих фабрик, чтобы увеличить золотодобычу Союза…»

Многие годы будет осуществляться долгосрочная программа поиска россыпей, составленная Обручевым. А конкретное его предложение позволило уже в годы войны существенно увеличить добычу золота в нашей стране.

И не случайно через месяц после Дня Победы — 10 июня 1945 года — Владимир Афанасьевич Обручев был удостоен звания Героя Социалистического Труда…

В апреле 1892 года, когда Обручев, завершив отчет по Олекминско-Витимскому округу, готовился к экспедиции по Саянам и в Урянхайский край (так тогда называли Туву), неожиданно, ночью, принесли телеграмму:

— Распишитесь, срочная! От великого князя!

Обручев развернул листок: «Научная экспедиция в Китай и Южный Тибет наконец снаряжена… Географическое общество желает единогласно, чтобы вы сопровождали экспедицию в качестве геолога. В случае вашего согласия немедленно телеграфирую генерал-губернатору».

Нужно, пожалуй, пояснить, что великий князь считался по традиции почетным председателем Русского географического общества. Предложение исходило, конечно, от Ивана Васильевича Мушкетова, от Григория Николаевича Потанина, с которым Владимир Афанасьевич познакомился в Иркутске. Оба они знали о давней мечте Обручева.

Экспедиция в Центральную Азию…

«Моя жена, заглядывающая в телеграмму через мое плечо, испускает тихий крик ужаса… Два года разлуки, говорит она, долгий срок, целая вечность»…

Были, конечно, слезы, но сомнений не было: «Отказаться от участия в этой экспедиции — значило бы похоронить мечты надолго, если не навсегда».

Все лето Обручев занимался подготовкой походного снаряжения, штудировал труды Рихтгофена, Пржевальского, Потанина.

В конце августа уехала в Петербург жена — у родных ей будет легче эти годы. До Томска она отправлялась с караваном Горного управления — на ящике с золотом, в самом прямом смысле слова. Четырежды в год такие караваны увозили из Иркутска добытое на приисках золото: 12–15 повозок типа кибитки с рогожным верхом, в каждой прикован на дне ящик с золотыми слитками на 15–20 пудов. Караван сопровождали всего три охранника, и «для большей безопасности от разбойников» в кибитки охотно подсаживали благонадежных пассажиров. Трудно сказать, увеличила ли безопасность каравана женщина с двумя детьми, старшему из которых — Владимиру — было четыре с половиной года, а младшему — Сергею — полтора. Но для нее ехать с караваном было все же спокойнее, чем на перекладных…

Через неделю после отъезда жены покидал Иркутск и Владимир Афанасьевич. На пароходе через Байкал, потом по купеческому тракту до Кяхты, где его гостеприимно приняли в доме Лушниковых. Здесь останавливались в свое время и Пржевальский и Потанин, и Ядринцев, и Клеменц. Обручеву помогли заказать легкие вьючные ящики, сшили палатку монгольского типа — на байковой подкладке для тепла. В качестве переводчика и рабочего был нанят казак Цоктоев.

Из Кяхты маленький караван Обручева через Ургу (ныне Улан-Батор), через пустыню Гоби, через Калган (Чжанцзякоу) прошел до Пекина.

В русском посольстве Владимира Афанасьевича уже дожидался Григорий Николаевич Потанин с планом работ, с добрыми советами.

Потанин и его помощники двигались на юг, в провинцию Сычуань, где должны были провести этнографические работы. Обручев с Цоктоевым составляли самостоятельный отряд, их путь лежал на запад — в горную страну Наньшань.