Владимир Обручев За тайнами Плутона

«Мой отец, — писал в воспоминаниях Владимир Афанасьевич, — был очень скромный человек… служил всю жизнь в провинции. Это был очень добросовестный служака, который прежде всего заботился о солдатах своей части, их обучении, питании… Он не наживался за счет солдатского пайка, подобно многим офицерам того времени, а следил за тем, чтобы солдат получил все, что ему полагалось, и не стеснялся указывать начальству на замечаемые злоупотребления в этом отношении. Это, а может быть, также осуждение и ссылка его брата Владимира вредили ему в отношении повышения по службе; несмотря на отличное состояние подчиненной ему воинской части, он подвигался по службе очень медленно и в возрасте 45 лет после 25 лет службы и участия в двух войнах с Турцией командовал только стрелковым батальоном».

«Мать очень заботилась о нашем воспитании и обучении, — писал в воспоминаниях Владимир Афанасьевич. — Немецкому она сама учила детей с раннего детства, и я не помню, с каких лет знаю его… Говорили с матерью обязательно по-немецки или по-французски и поэтому владели обоими языками свободно.

Утро всегда проходило в уроках у матери — все три языка, арифметика, география, чистописание… В сумерки, сидя в кресле, мать всегда собирала нас вокруг себя. Мы на скамеечках у ее ног… Она задавала нам задачи по арифметике, и мы должны были решать их в уме. Благодаря этой практике я на всю жизнь сохранил способность быстро решать в уме простые задачи.

Вечером мать читала нам по-немецки сочинения Фенимора Купера… «Кожаный чулок», «Следопыт», «Последний из могикан» запомнились на всю жизнь. Литература на русском языке в эти годы ограничивалась охотничьими рассказами Майн Рида, которые отец дарил нам. Эти приключения на суше и на воде в разных странах мне очень нравились. Потом к ним прибавились сочинения Жюля Верна в русском переводе: «Дети капитана Гранта, «Капитан Гаттерас». А еще позже, уже в начале школьных лет, — другие фантастические сочинения Жюля Верна с описанием подводных лодок, полетов на воздушном шаре, приключений при путешествии вокруг света в 80 дней и на таинственном острове оставались моей самой любимой литературой.

Матери я обязан хорошим знанием немецкого и французского языков, сохранившимся до глубокой старости. Книги на этих языках, не только специальные по геологии, но и общелитературные, я читаю свободно без помощи словаря, а по-немецки даже свободно и легко писал (не переводя с русского, а прямо сочиняя)…

Матери я также обязан знакомством с литературой о путешествиях, внушившей мне с детства интерес к природе, к чужеземным странам, морям и народам и побудившей избрать впоследствии специальность исследователя-путешественника. Я обязан ей также аккуратностью и добросовестностью в своей работе, которым она научила меня в детстве».

«Стремление к путешествиям заставило меня остановить свой выбор на Горном институте, так как я полагал, что по окончании его я смогу получить место горного инженера где-нибудь в горах Кавказа, Урала или даже Сибири и быть ближе к природе, чем в качестве механика или химика на каком-либо заводе в городе.

Проверочные экзамены в Горный институт происходили в начале сентября, а в другие технические школы Санкт-Петербурга раньше, в половине августа. В Горный институт при прошении о приеме нужно было представлять подлинные документы, а в другие школы принимали копии их. Это давало возможность подать прошения в несколько высших технических школ на случай неудачи на экзаменах в одной из них. Я так и поступил — послал оригиналы в Горный институт, а копии в технологический; и решил держать экзамен сначала в последний, а потом в горный и поступить туда, куда выдержу. Попасть в горный было мало шансов, так как туда принимали только 40 человек и конкурс был жестокий. Предшествующие экзамены в Технологическом институте покажут, что спрашивают в высшей школе, на что нужно обратить особенное внимание, а кроме того, если выдержу в технологический, то можно идти на экзамены в горный совершенно спокойно, что повышает шансы на успех. Эти соображения вполне оправдались…»

«В это трудное время, — вспоминает Владимир Афанасьевич, — нам помогла тетушка Мария Александровна. Она принесла мне денег — из своего литературного заработка, как она заявила, чтобы я не думал, что она взяла деньги у Ивана Михайловича Сеченова».

«Обедал через день, а один день довольствовался вместо обеда бутылкой снятого молока».

На втором курсе стало полегче: «Я получил стипендию горного ведомства, и надобность давать уроки отпала. Но стипендия в 25 рублей в месяц вынуждала к жесткой экономии. За комнату в компании (то есть за койку. — А. Ш.) приходилось платить 7–8 рублей, обеды стоили до 9 рублей в месяц и на все остальное — чай, хлеб, масло, стирку, конку и т. п. оставалось приблизительно столько же».

«Отсутствие интереса к наукам, читавшимся в Горном институте, и это пробудившееся стремление к сочинительству вызвали у меня желание оставить институт и заняться полностью литературным трудом. Но я не решился осуществить немедленно эту мысль, так резко менявшую перспективы будущего, а изложил свои мечты в письме к учителю реального училища А. А. Полозову».

«Все-таки экзамены третьего курса я выдержал успешно и по окончании их принял участие в геологической практике, вернее, экскурсии для ознакомления с задачами курса геологии. На эту практику все студенты выехали под вечер по Николаевской железной дороге на станцию Волхов, расположенную на берегу р. Волхов, где нужно было переночевать, чтобы на следующий день рано начать пешую экскурсию вдоль берега реки. Для ночлега были приготовлены комнаты с кроватями в двухэтажном доме. В них было душно, мы открыли все окна и, конечно, напустили в комнаты массу комаров, которые очень мешали всем спокойно уснуть. Поэтому чуть свет все студенты уже вышли на улицу, где разговаривали, смеялись, вообще шумели и находили, что пора бы начать экскурсию. Но руководитель, профессор И. В. Мушкетов, приехавший одновременно с нами и занявший одну из комнат, окон не открывал, спал спокойно и вышел к нам на улицу, свежий и веселый, только в пять часов утра и сказал нам:

— Это был первый урок геологической практики — заботиться о спокойствии ночного отдыха, чтобы хорошо работать на следующий день. Вы напустили в комнаты комаров и поэтому плохо спали. Это нужно иметь в виду при ночлеге в селениях, а ночуя в палатках, выкуривать из них комаров и спать с плотно застегнутыми дверными полотнищами.

С Мушкетовым во главе мы направились по дороге, которая вела вниз по реке вдоль правого берега, довольно крутого и местами представлявшего скалистые гребни с выходами коренных горных пород. На ходу профессор рассказывал нам, как отлагаются в морях большие толщи осадков из гальки, песка, извести, глины, как в них погребаются животные и растения, обитающие на морском дне и плавающие в воде, как их твердые частицы сохраняются в толще этих осадков, превращаясь в так называемые окаменелости, которые можно находить через многие миллионы лет в скалах горных пород, образовавшихся из этих отложений в воде, и по ним судить о возрасте данной толщи, так как каждой геологической эпохе соответствуют определенные виды и роды животных и растений.

— Поищите в пластах известняка, образующих эту скалу, — сказал Мушкетов, остановившись у одного из выходов горных пород возле дороги, — и найдете в них, может быть, окаменелости.

Утром нам были розданы геологические молотки, к мы рассыпались по уступам скалы. Мне удалось очень быстро найти камень, в котором сидело нечто очень похожее на раковину, и я понес его Мушкетову.

— Вот видите, — сказал он, осмотрев камень, — один из вас уже нашел раковину брахиоподы спирифер, как будто спирифер аносови, указывающей на девонский возраст этого известняка. Но чтобы точно определить род и вид этого животного, нужно его осторожно высвободить из камня, тщательно очистить и затем искать в книге с описанием разных моллюсков этого рода наиболее подходящие изображения к тому, который мы нашли. Это уже делается в кабинете по возвращении с геологической съемки. На дальнейшем пути вдоль Волхова профессор продолжал рассказывать нам, как на основании состава горных пород и находимых в них окаменелостей можно определить не только возраст, но и обстановку жизни и погребения, выяснить, было ли море здесь глубокое или мелкое, теплое или холодное, узнать, что эти породы были образованы не в соленом море, а в пресном озере, в спокойной воде или в полосе прибоя или в дельте.

Он рассказывал нам очень интересно, как поднимаются со дна морей в виде огромных складок толщи отложившихся в них осадков, превратившихся постепенно в горные породы, как слагаются из них горные цепи, как работает дождевая и снеговая вода, образуя ручьи и речки, врезаясь в толщи горных пород и образуя долины разного типа, которые дают нам глубокие поперечные разрезы горных цепей и отдельных складок и позволяют подробно изучать их форму и положение. Он упомянул, что сами горные цепи не вечны, а под воздействием жары и мороза, ветра и дождя и работы проточной воды постепенно понижаются и сглаживаются, превращаются в однообразные холмы и, наконец, в плоские увалы и даже равнины. Как пример, он назвал нам Урал, на месте которого некогда, много миллионов лет тому назад, тянулся огромный вечноснеговой хребет, подобный швейцарским Альпам или Андам Южной Америки. А теперь железная дорога пересекает однообразные холмы у Екатеринбурга (ныне Свердловск. — А. Ш.) и паровоз переваливает незаметно через бывшие горные цепи. У некоторых скал мы останавливались, и профессор показывал и объяснял нам, что и как нужно осматривать и описывать в них, какой величины и формы отбивать образчики горных пород.

Так прошло несколько часов. День был жаркий, и мы устали, иные отставали и плелись в хвосте, ничего не слушая. А Мушкетов, несмотря на то, что он все время говорил и объяснял нам на отдельных скалах, стоя, нагибаясь и выпрямляясь, был бодр и шел ровным размеренным шагом, показывая нам своим примером, как нужно двигаться наиболее рационально во время геологической работы пешком…

На следующий день небольшой пароход повез всю экскурсию сначала вниз по р. Волхову, а затем по Ладожскому каналу и по р. Неве в Петербург.

Эта экскурсия, познакомившая студентов с содержанием и задачами геологии, произвела на меня большое впечатление. Я заинтересовался геологией, понял наконец, для чего я изучал различные минералы, определял руды паяльной трубкой, сравнивал друг с другом формы кристаллов и разгадывал их сочетания. Я решил продолжать учиться в Горном институте и сделаться геологом, подобно профессору Мушкетову. Геология придавала также смысл и значение путешествиям, которые манили меня еще в детстве, а теперь становились еще более интересными…

В Горном институте на IV курсе начинались лекции по физической геологии, палеонтологии и петрографии, которые меня сразу заинтересовали.

Очень тщательно излагал палеонтологию И. И. Лагузен, сумевший заинтересовать нас невзрачными трилобитами, кораллами и моллюсками, их жизнью, формой и особенностями. Он пояснял лекции показом больших таблиц и окаменелостей.

Не блестяще, но понятно и тщательно посвящал нас А. П. Карпинский в образование, состав и строение горных пород, демонстрируя шлифы их (тонкие разрезы на стеклышках) под микроскопом с увеличением от 20 до 40 раз и в поляризованном свете, при котором эти шлифы представляют красивую мозаику из кусочков разного цвета, формы и величины.

Физическую геологию, называемую также динамической, читал знакомый мне по экскурсии Иван Васильевич Мушкетов — молодой известный уже исследователь Туркестана. Он читал ее с увлечением и очень красноречиво, почему некоторые завистники из числа профессоров и студентов, интересовавшихся не геологией, а металлургией, называли его даже насмешливо «актером сталактитовых пещер».

Хорошего руководства по геологии на русском языке еще не было; приходилось пользоваться устаревшим переводным с немецкого — учебником Креднера. Слушая лекции Мушкетова, я записывал их и задумал издать их литографским способом, которым в то время издавалось большинство лекций в высших школах. С этим предложением я обратился к И. В. Мушкетову, но получил ответ, что он сам готовит к печати полный курс физической геологии. Узнав во время разговора, что я очень интересуюсь геологией и хорошо владею немецким и французским языками, он предложил мне переводить геологические статьи для «Горного журнала», что, кроме знаний, давало и заработок. Я, конечно, согласился, получил немецкую статью, перевел ее и принес И. В. Мушкетову. Он остался доволен переводом, дал другую статью и взялся передать переводы в редакцию, а мне предложил прочитать первый том немецкого сочинения Ф. Рихтгофена «Китай».

Геолог и географ Ф. Рихтгофен в течение ряда лет в конце шестидесятых и начала семидесятых годов XIX века изучил значительную часть Китая.

В первом томе своего описания он дает яркую характеристику высоких и длинных горных цепей Внутренней Азии, увенчанных вечными снегами и ледниками, разделенных обширными сухими степями и песчаными пустынями. Увлекательно описано, как распадаются в пыль при выветривании в сухом пустынном климате породы горных цепей, как ветры и редкие дожди сносят эту пыль в долины и впадины между горами, заполняя их и образуя из пыли толщи желтозема, называемого лессом и покрывающего не только впадины Внутренней Азии, но и весь Северный Китай и играющего огромную роль во всей жизни китайцев. Отметив открытия, сделанные русским путешественником Пржевальским во время его первого путешествия по Центральной Азии, Рихтгофен указывал, как мало мы знаем вообще об этих обширных странах и как много загадок представляет природа бесконечных цепей Куэн-луня, просторов пустынь Гоби, поясов оазисов, протянутых у подножия гор и вдоль рек, теряющих свои воды в глубине пустынь.

Эта книга оказала решающее влияние на выбор моего жизненного пути и совершенно очаровала меня грандиозными задачами, которые она ставила перед геологом в глубине обширного материка Азии. Я решил сделаться исследователем гор, степей и пустынь Внутренней Азии».