"Синяя жидкость (сборник)" - читать интересную книгу автора (Валентинов Альберт)

8

Том вздрогнул. За кустами роз, в которых терялась песчаная дорожка, взревел мотор, а затем появился и сам автомобиль — серебристая «тоета». За рулем сидел пожилой негр, на заднем сиденье — старуха негритянка. «Сегодня же пятница, вспомнил Том информацию, которую ему сообщил наниматель. Старуха поехала в маркет за продуктами, а потом двинет в порт торговать у рыбаков свежую рыбу». Он неторопливо двинулся по улице, краем глаза наблюдая, как автомобиль подъехал к воротам, шофер вылез из-за баранки, подошел к бетонному столбику и тут же направился обратно к машине. Ворота медленно распахнулись, пропустили автомобиль и так же медленно захлопнулись.

«Все ясно: дистанционное управление отключено, поэтому ему пришлось нажать кнопку, — соображал Том, глядя вслед сверкающим на солнце рубиновым катафотам. — Значит, чтобы въехать снова, придется нажать другую кнопку, снаружи. А что, если…»

Это было безумие, но ноги сами понесли Тома к воротам. Впрочем, в этом безумии была своя логика. Пока душа Тома ужасалась тому, что он делает, где-то в подкорке шла напряженная работа, результаты которой выдавались в виде законченных выводов. Вывод первый: кто заподозрит грабителя в человеке, спокойно, средь бела дня, входящем в дом? Даже если остановят, можно что-то придумать, вывернуться. Вывод второй: останавливать некому. На улице ни души, а в доме один хозяин, который вряд ли сейчас выглядывает из окон. И вовсе не обязательно сталкиваться с ним в самом доме, где более десятка комнат. Но это уж как повезет… хозяину. А главный вывод, который вдруг озарил Тома: вовсе не такую уж совершенную систему защиты придумали толстосумы. Они просмотрели щель, которую ее. Том, нашел. И влезет в нее, лишь бы найти наружную кнопку, открывающую ворота.

Том нашел ее. Увидел издали: квадратную керамическую плитку на столбе, чем-то неуловимо выделяющуюся среди других. Он протянул руку, и ворота открылись, а потом медленно захлопнулись за ним. Впереди, за розовыми кустами, возвышался тихий особняк. И в самой этой тишине таилась угроза.

Мало сказать, что Том трусил — он умирал при каждом шаге. Сколько было шагов, столько раз он и умирал. И все же шел вперед. Не мог не идти. Древние, погребенные добропорядочной жизнью последних поколений инстинкты возрождались в нем. Был, наверное, в его роду лихой корсар, отважно бравший на абордаж пузатые купеческие корабли. А может, и сухопутный тать, облегчавший кошельки путников на ночных дорогах, оставил в его генах любовь к риску и стремление наиболее легким путем поправить свои материальные дела. Эта генная память и вела его по изгибам дорожки, обострив слух и зрение. И наперекор страху поднималось в его душе какое-то непонятное ликование. Нервы его точно обнажились и трепетали от соприкосновения с опасностью. Соприкосновения, причинявшего и боль и наслаждение. И на дне его сознания крепло ощущение, что на этой дорожке прежний Том Клаузен умер, а родился другой смелый, решительный, готовый без раздумий брать все, что ему надо.

Этот новый Том Клаузен и вошел в дом через вход для прислуги. И оказался в небольшом квадратном холле, из которого вели три двери. Наугад открыв одну из них, он в конце коридора увидел край кухонной плиты. Картина явно не могла висеть в кухне, и Том перешел к следующей двери. Судя по всему, она вела в комнаты прислуги — об этом свидетельствовали и тусклые, вылинявшие от времени обои, и затхлый устоявшийся запах плохо проветриваемого помещения. Картины и здесь быть не могло.

Зато третья дверь привела его куда нужно — в в огромный круглый вестибюль, залитый светом из огромных же, в два этажа, окон. Том с изумлением глядел по сторонам: здесь все было непомерно огромным, вызывающе огромным, будто предназначалось для сказочных великанов. Два покрытых коврами пандуса широкими полукругами возносились на второй этаж и соединялись широким балконом с резными деревянными перилами. С обеих сторон балкона в помещения второго этажа вели двери, такие Том видел разве что в аэродромном ангаре — сквозь них свободно прошел бы пассажирский лайнер, если снять с него крылья. Какая же сила нужна, чтобы открывать их? И эти пандусы вместо обычных в таких случаях лестниц… Но дальше Том не стал удивляться: он увидел картину.

Она висела в центре балкона, выделяясь ярким пятном на деревянной обшивке стены. Человек в скале и тигр в дереве это была та самая картина. Том невольно пожал плечами: три тысячи зелененьких за такую мазню! А впрочем, какое ему дело? Правда, на мгновение его пронзила мысль, что над ним просто подшутили, и когда он явится с картиной, его осыплют не долларами, а насмешками. Он злобно оскалил зубы: если это шутка, то она дорого обойдется шутнику. Впрочем, такими вещами не шутят. Да и не тем человеком был старший Бедворт, чтобы шутить…

И снова случай сыграл в его судьбе роковую роль: он начал подниматься по левому пандусу. Неторопливо, мелкими шажками, упруго переступая с носка на пятку, он приближался к картине, чутко прислушиваясь, не раздадутся ли подозрительные шорохи за огромными дверями, готовый в любой момент рвануться вперед или назад, смотря по обстоятельствам. Он совсем забыл, что еще недавно умирал от страха, не заметил, когда страх ушел. Сейчас по роскошному пушистому ковру двигался совсем другой Том Клаузен, вылупившийся из старой оболочки, как бабочка из кокона. Жестокий, сильный, не останавливающийся ни перед чем — вот таким чувствовал себя Том Клаузен в пустом доме. И на мгновение даже пожалел, что он пустой. Вот если бы из дальних комнат вышел навстречу ему таинственный хозяин…

И хозяин вышел. Том успел подняться до конца левого пандуса, когда противоположная дверь бесшумно распахнулась и существо невероятных размеров вступило на площадку. Том отшатнулся, вжавшись спиной в перила Не от страха — от изумления. Это был действительно сказочный великан — с неимоверно толстыми руками и ногами, с туловищем, как бочка, и раздувшейся бесформенной головой. То, что когда-то было лицом, кривилось и багровело, раздувшиеся, как колбасы, губы расходились, пропуская бессвязные слова, рука, в которой что-то блеснуло, медленно поднималась.

Если бы Том пошел по правому пандусу, он столкнулся бы с этим существом и, конечно, бежал. Тогда картина осталась бы на своем месте. Но теперь, когда их разделяло не менее двадцати шагов, а до картины было вдвое меньше… Злое ликование поднялось в душе Тома, когда он заметил, что его враг еле движется. Память услужливо воскресила детские годы, тихую, обсаженную деревьями улицу, неуклюже переваливающуюся фигуру человека, жившего в соседнем особняке. «Слоновая болезнь», говорили о нем взрослые. Мальчишки, жившие на этой улице, были достаточно благовоспитанны, чтобы дразнить больного в лицо, но за его спиной… И сразу к Тому вернулось спокойствие. На какой-то миг перед глазами вспыхнула длинная стойка с бутылками, высокие табуреты, маклер Нейлор, принимающий ставки — бар на пятьдесят деватой. С нехорошей улыбкой Темрванулся вперед. В этот момент он как бы видел всех действующих лиц со стораны. Так бывает в экстремальных ситуадиях мозг мобилизует все свои резервы, и обостренное сознание фиксирует окружающую обстановку, разделяя действия по квантам времени. Вот он сам, Том Клаузен, приближается к картине. В огромных выпученных глазах великана гнев и боль, он все еще постепенно, как в замедленной съемке, поднимает огромную руку с зажатым в ней предметом. Том рывком сдирает картину со стены, великан в это время начинает двигать руку вперед. Том замирает. Все с той же наглой усмешеой он смотрит в глаза хозяина, соображая, бежать или просто уйти скорым шагом. И тут крохотныйсветлячок отделяется от раскрывшейся ладони и летит в грабителя. Том пытается уклониться тщетно. Стеклянная пробирка задевает его по щеке и падает нп ковер. Том ладонью стирает с лица синюю жидкость, слизывает с губ горьковато-соленую каплю, с хрустом раздавливает пробирку ногой и плюет в сторону хозяина. А потом спокойно спускается по пандусу, на ходу заворачивая картину в куртку. Уже внизу ему приходит в голову, что не худо бы прибавить скорость, пока хозяин не вызвал полицию. Но потом он представляет себе огромные пальцы, которым не под силу ни повернуть телефонный диск, ни нажать кнопку, и разражается истерическим хохотом.

В тот же вечер Том сидел в баре на пятьдесят девятой улице, лениво прихлебывая неразбавленный виски и время от времени прикасаясь пальцами к карману, где лежала тугая пачка долларов. А картина была уже далеко — она летела на самолете, затем мчалась в автомобиле и, наконец, на борту изящной яхты пересекла узкий пролив между материком и маленьким островом. И когда Том, пошатываясь, вышел из бара в обнимку с девчонкой, имя которой никак не желало застревать в его памяти, картина, тщательно упакованная в полотно, была положена на стол со словами:

— Вам посылка от хозяина, мистер Грей.

— Тот, кто первый провозгласил, что мать-природа мудра в своих свершениях, ничего не понимал в законах эволюции. А те, кто вслед за ним восторженно переталдычивали эту сентенцию, просто не давали себе труда задуматься, насколько она не соответствует действительности. На самом же деле нет более неумелого, более расточительного менеджера, чем природа. Миллиарды лет она действовала эмпирическим путем — методом слепого тыка. Из тысячи, а то и десятков тысяч функционирующих видов только один получался у нее удачным, жизнеспособным. Да и то многие из них вдруг оказывались в тупике вспомни хотя бы динозавров. Какая-то изначально заложенная ошибка в генетическом механизме погубила этих процветающих владык планеты. Да их ли одних? Весь путь эволюции усыпан обломками неудавшихся эксдердментов. И то, что мы сейчас имеем на планете — весь растительный и животный мир, — не более чем крохотная вершина айсберга, опирающаяся на огромный подводный фундамент из тупиковых форм жизни, не сумевших адаптироваться к изменениям окружающего мира.

Кертис Оливер выдал этот венок парадоксов совершенно обыденным тоном, с усталой гримасой на худом, будто вычеканенном лице. В этом был весь Кертис — прямой, подтянутый, аристократ в каждом жесте. Недаром друзья в колледже прозвали его перпендикуляром. И все, что он утверждал, казалось незыблемым, веками проверенным, устоявшимся. А Дик Браун представил себе, какую работу пришлось проделать его другу, чтобы прийти к выводам, опровергающим прописные истины, провозглашенные во всех учебниках. Поднять руку на саму мать-природу! Но здесь, в великолепно оборудованной лаборатории, слова Кертиса казались не только результатом игры блестящего ума. Здесь от них веяло угрозой, как от ракет на стартовых установках. Дик прислушался к тихому звяканью пробирок за стеной, где работали лаборантки, и поежился. Кертис дал совершенно неожиданное — страшное освещение истории, происшедшей на далеком филиппинском острове.

Сейчас Дик не мог заставить себя поверить, что все это было всего лишь три дня назад. Даже для его закаленной репортерской психики шок от неожиданного финала оказался чрезмерным, а тут еще каждая последущая минута была столь насыщена событиями, что память, защищая усталый мозг, отодвигала эти события все дальше и дальше. И теперь их грани размазывались, полустертые дымкой невероятного.

Их выперли с базы, как только вернулся ее начальник, полковник Стивен. Узнав, что эти сукины дети репортеры не только отстали от остальных пассажиров, улетевших в Манилу еще вечером, но и участвовали в операции, да еще дали телеграммы в свои редакции, он пришел в ярость. Дик до сих пор пожимал плечами и уважительно усмехался, оценивая богатейший запас отборной ругани, которым обладал экспансивный полковник. Пообещав сгоряча Вестуэю сорвать с него сержантские нашивки за самовольный допуск в экспедицию посторонних, он сначала намеревался просто вышвырнуть репортеров за ворота базы и пусть убираются с острова за свой счет. Но потом, уловив что-то нехорошее в глазах Брауна и сообразив, что печать не то оружие, которое можно отразить военными действиями, приказал кинуть их в брюхо транспортного самолета, как раз отправлявшегося в Манилу за продовольствием и запасными частями. «И я не буду огорчаться, ребята, если мои парни обойдутся с вами не совсем аккуратно и вы получите несколько синяков на свои тощие репортерские задницы». За секунду до того, как люк захлопнулся, до них донеслось новое распоряжение насчет сержанта: «Я тебя заставлю ногтями ковырять эту скалу, пока не достанешь второго узкоглазого, дырявый ты ящик из-под вонючего сыра!» Больше они ничего не слышали и в два часа дня оказались в столице архипелага. А уже в шесть вечера, когда Дик намылился в бар промочить горло, в его номере раздался телефонный звонок. Звонил шеф.

— Браун, тысяча чертей тебе в глотку! — начал он, не дав себе труда поздороваться. — Ну и натворил ты делов! Твое счастье, что я сумел разыскать тебя в этой островной империи. Я надеюсь, тебе хватит двадцати четырех часов, чтобы подготовить убедительные аргументы?

— Босс? — догадался ошарашенный репортер.

— Он самый. Назначил тебе свидание на завтра. Не рекомендую опаздывать, хотя как ты успеешь — ни боссу, ни богу неизвестно.

И бросил трубку. Судя по всему, эта история доставила ему крупные неприятности. Дик нажал рычаг, крутанул диск и потребовал у портье заказать ему билеты на ближайший самолет в Штаты. Он не остановился бы перед покупкой спецрейса — все равно за счет конторы — но, к счастью, место в самолете нашлось. Времени, правда, почти не оставалось. Но Дик успел забежать в бар и принять две порции виски. Третью он добавил в «боинге», чтобы успокоить взбудораженные нервы и хоть немного поспать.

Одиннадцать часов в туристском классе, пусть даже и комфортабельнейшего «боинга» — от этого в восторг не придешь. Когда он вылез на трап в аэропорту Кеннеди, ему казалось, что все тело закручено штопором и мышцы вот-вот порвутся, А через час он вновь поднимался по трапу на борт старенькой «дакоты». Еще пять часов лету, и вот уже самолет прыгает по бетонке Оклахома-Сити. Дик взглянул на часы: надо же, уложился в срок, хотя и впритирку. Черт побери, какое отвратительное самочувствие! Голова будто ватой набита, даже думать больно. Пропустить бы стаканчик, но ни-ни… Босс такого не терпит. А вот побриться необходимо. На подламывающихся ногах направился он в туалет, морщась, провел несколько раз электробритвой по шершавой от дорожюй пыли коже. Из зеркала на него смотрела изрядно помятая физиономия с синяками под тусклыми от усталости глазами. Вполне можно дать лет шестьдесят, а то и больше. Дик поморщился и вылил на лицо полную пригоршню одеколона. Лицо начало полыхать и розоветь. Кажется, даже и глаза заблестели. «Ну вот, — подумал Дик, — и привел себя в товарный вид». На стояике такси народу было немного — это прекрасно. Хоть бы водитель не развлекал в пути разговорами. Он откинулся на сиденье, назвал адрес и закрыл глаза, будто заснул.

— Как у нас дела, крошка? — беспечно бросил он секретарше, возникая в дверях приемной. Миниатюрная блондинка Ида Путяк всплеснула руками.

— Дик, бродяга, до чего рада тебя видеть! — Она звонко чмокнула его в щеку. — Ты не успел там, в Азии, жениться на какой-нибудь косоглазенькой?

— Если это все проблемы, которые волнуют редакцию, тогда я спокоен, — улыбнулся Дик,

— Увы, это волнует только меня и незамужних стенографисток. Их, — она мотнула головой на обшитую кожей дверь, волнует совсем другое.

— Неужели босс здесь?

— Ждет уже двадцать минут.

У Дика неприятно засосало под ложечкой. Обычно владелец газеты появлялся в редакции не чаще раза в неделю. И разговаривал только с шефом. Неужели он сумел правильно оценить эту филиппинскую историю, раз срочно вызвал репортера, что само по себе стоило редакции немало долларов, и вот теперь ждал его… А он-то надеялся предварительно переговорить с шефом, узнать хотя бы, откуда ветер дует. Черт побери, придется ориентироваться на ходу. Ну что ж, не в первый раз!

В присутствии босса шеф казался совсем съежившимся. А ведь редактор газеты Вернон Флешер был рослым парнем, еще полным сил в свои сорок пять, в то время как Френк Хесуэл, хозяин, едва достигал пяти футов роста — эдакий морщинистый злобный карлик. Но глаза у этого карлика были как два уголька, прожигающие насквозь, а голос неожиданно молодой, звонкий, сильный. И он не любил тратить время на малозначащие разговоры.

— Объясните, Браун, что побудило вас послать информацию за двойной подписью?

Он не сел за редакторский стол — хозяин газеты никогда себе этого не позволял: неукоснительно соблюдал пиетет. Он и Флешер сидели за маленьким столиком у окна. Перед каждым полная чашка кофе, посредине — голубой кофейник. Хесуэл наполнил третью чашку и кивнул Дику на свободное кресло. Репортер сел, отпил глоток, подумав, что сейчас лучше бы подошло виски. Босс терпеливо ждал, не сводя со своего служащего немигающего взгляда.

— Я хотел, чтобы вы опубликовали эту информацию, — без обиняков заявил Дик.

Хесуэл согласно кивнул головой.

— И вы добились этого, Браун. Но я вдвое увеличил бы вам жалованье, если бы вы предварительно позвонили мне и рассказали обо всем. Судя по всему, этот Бедворт тоже малый не промах. Почему бы в нашей газете не работать двум таким сильным журналистам?

«Он вызывает на драку, — понял Дик. — Хочет сразу определить, чего я стою. Если начну обливать грязью Бедворта грош мне цена. А стану его хвалить — значит, испугался, пытаюсь свалить вину за инициативу на него, и цена мне такая же. Так что этот вопрос мы оставим без внимания. Покажем, что не считаем его серьезным. Рискованно, но другого выхода нет. А ведь он раскрыл карты. Показал, что мог бы использовать информацию по другому назначению и эта возможность еще не утеряна, если у меня есть и другие козыри за пазухой. Ладно, попробуем набить себе цену».

— Видите ли, мистер Хесуэл, — медленно протянул он, прихлебывая крохотными глотками чудесный невыпаренный кофе. — Я ведь биолог по образованию и могу оценить это явление с точки зрения специалиста. Так вот, заявляю с полной ответственностью: над миром нависла опасность. Не знаю ее размеры, но предполагаю, что они глобальны. Не понял еще, какие факторы действуют на этом чертовом болоте, но если они вырвутся за пределы Лубанга, человечеству придется туго. А интересы человечества мне как-то очень близки.

«Я молодец, — мысленно похвалил себя Дик. — Сумел вставить ключевую фразу. Теперь он поймет, что я не отступлюсь и для него нет иного выхода, кроме как скакать со мной в одной упряжке».

— Эти выводы насчет человечества сделаны вами на основании только увиденного или здесь играет роль еще и интуиция?

«Сказать ему про картину или нет? — думал Дик. — Пожалуй, не стоит. В двух словах я объяснить не смогу, а долгим рассказом только запутаю его и себя.

— В основном интуитивно, — ответил он, ощущая, что для него самого неясно, стопроцентная ли это правда.

— Жаль, — задумчиво протянул Хесуэл. — Было бы лучше, обладай вы дополнительной информацией. А может, вы и обладаете, но не считаете своевременным ею делиться? — В его глазах мелькнуло подозрение. — Ладно, пока не будем этого касаться. Но не подсказывает ли ваша интуиция, что этой стихией возможно управлять? Скажем, так: направленная селекция…

«Умный, черт, — подумал Дик, в который уж раз восхищаясь способностью босса рассматривать проблему под самым неожиданным углом. — Направленная селекция — мне это и в голову не пришло. А должно было прийти с моим-то биологическим образованием. И ведь знает ответ заранее. Ему важно прощупать мое отношение к перспективе, и если я покажу слабину… Ну уж нет, выбросить меня из этого дела не удастся».

— Видите ли, мистер Хесуэл, это как атомная энергия. Может и разрушить земной шар, и превратить его в цветущий рай, смотря на что ее направить. И, как атомную энергию, ее нельзя доверять ограниченному кругу людей, даже если они руководствуются самыми благими намерениями. И если это случится, мы с вами должны бороться всеми мерами против.

Слово было произнесено, и все точки над «и» расставлены. Дик отчаянно рисковал, но был ли у него другой выход? Во все время этого разговора Флешер невозмутимо посасывал трубку, и Дик не мог понять, на чьей он стороне. Зато явственно чувствовал, что босс колеблется. Совсем мало, секунду длилось это колебание, и Дик сжался, потому что решалась его судьба. А решил все взгляд — глаза в глаза — пронизывающий, как ток высокого напряжения. И Дик этот взгляд выдержал.

Босс отвел глаза и удовлетворенно кивнул. Этот чертов парень, прошедший вьетнамский ад, не отступит. Что ж, для таких есть другие меры воздействия. Он вынул чековую книжку, размашисто черкнул по ней. Положив листок перед Диком, встал с кресла, жестом запретив им вставать вслед за ним.

— Вы заслужили этот дополнительный гонорар, — сказал он, снова взмахом руки не давая Дику поблаго дарить за четырехзначную цифру, которую тот успел разглядеть. — А теперь о деле. Насколько я знаю, Браун, постоянного места жительства у вас нет. А для лобзаний с друзьями в редакции хватит трех часов. По истечении этого времени вы вылетите в Нью-Йорк, где сразу же пересядете на токийский самолет. Надеюсь, вы еще не столь стары, чтобы не выдержать такие перегрузки?

«Скотина, — подумал Дик, — отомстил-таки за свое поражение: глаза-то первым он отвел. Ладно, это мы как-нибудь стерпим. Но подсказывает мне та самая пресловутая интуиция, что он все же одурачил меня: выудил информацию, о которой я сам еще не подозреваю».

— Ваше задание, — продолжал Хесуэл, — узнать все о Таникаве. О его детстве и юности. Расспросите всех, кто его помнит: не замечали ли они чего-либо особенного, неординарного. Может, он падал с дерева в нежном возрасте, может, отличался недетской серьезностью или еще что-нибудь… Не мне вас учить. Вся информация об этом — только в письмах. Никаких телефонограмм. И отовсюду сообщайте свои координаты, чтобы мы могли мгновенно разыскать вас. Говорят, иногда вы этим манкируете. Будьте готовы к экстраординарному заданию. Флешер, пока он будет болтаться здесь разрешенные три часа, закажите ему билет на Нью-Йорк.

Еле кивнув, он резко повернулся и вышел, бесшумно притворив дверь. Была у него такая особенность — возникать и пропадать бесшумно. И в кабинете после его исчезновения несколько минут стояла тишина. Дик налил себе еще кофе, и звук жидкости о дно чашки, казалось, снял с присутствующих какие-то путы.

— Я думал, он вышвырнет тебя на улицу, — сказал Флешер. Он на стенку лез, увидев двойную подпись. И все время, что мы тебя ждали, он не проронил ни слова, только непрестанно двигал челюстью справа налево и слева направо, будто твои косточки перемалывал. Счастье, что ты не опоздал, хотя срок он поставил… Двадцать четыре часа, как ты успел! Наверное, это его и переломило — он покосился на голубой листок с четко выведенными цифрами и развел руками.

— Надеюсь, эта сумма не войдет в ведомость на очередную командировку? — ухмыльнулся Дик, пряча чек в бумажник.

— Разумеется. Деньги получишь в бухгалтерии, я позвоню, сухо ответил Флешер, явно обиженный тем, что Дик ушел от серьезного разговора. С шефом не стоило портить отношения, и, поколебавшись, Дик сказал:

— Запомни мои слова, Вернон. Двойная подпись помешала боссу использовать корреспонденцию каким-то пакостным образом. Я уверен в этом. Но у него еще все впереди. Поэтому ставь в номер каждую строчку, что я пришлю. Гласность — это единственное, что может помешать ему. Публикуй даже под страхом увольнения.

Флешер беспомощно пожал плечами.

— Будто ты не понимаешь, что теперь он наложит мораторий на все твои материалы. И только с его визой они пойдут в набор.

— Ну, как знаешь, — сказал Дик и вышел.

Он точно выполнил указания хозяина. Поболтал с Идой, получил деньги в бухгалтерии, сбегал «на уголок» в бар с тремя оказавшимися в это время в редак. ции репортерами, у которых слюнки текли от его трепа «как там, в Азии». И ровно через три часа поехал в аэропорт, чувствуя себя заранее разбитым от того, что вновь предстоит эта сумасшедшая гонка над облаками через добрую половину планеты. Ничто не удерживало его в этом городе, который так и не стал своим. И он тут же забыл о нем, войдя в стеклянный зал аэропорта. И лишь какая-то мысль подспудно беспокоила его, заставляла нервно расхаживать между креслами в зале ожидания. А когда медовый голос в динамиках объявил, что на самолет, отлетающий в Сан-Франциско, имеются свободные места, Дик понял, что именно гвоздем засело в его подсознании. И кинулся к стойке.

— Я передумал: лечу во Фриско. Обменяйте билет, — потребовал он, радуясь, что самолет принадлежит той же авиакомпании. Девица в ладно подогнанной форме не сдержала недовольной гримасы, но послушно перерегистрировала его.

«Кертис, — думал Дик, откинув голову на удобный валик самолетного кресла. — Кертис Оливер, вот кто может связать в единую цепочку все эти дикие события. Черт с ним, я оплачу из своего кармана стоимость добавочного рейса, но стану хоть понимать, из-за какого угла может стукнуть эта дубинка».

И вот он сидел в небольшой, но великолепно оборудованной лаборатории Оливера, и тот крушил хрестоматийные доктрины. Что ж, с таким жалованьем это можно себе позволить, мелькнула вдруг совершенно неуместная мысль. Дик отогнал ее, но тут же подумал, что крушить доктрины — любимое занятие Кертиса с его аристократическими манерами, из-за которых в него влюблены все девчонки-лаборантки.

— Поэтому, когда говорят, что в природе нет ничего лишнего, — это суждение невежды. В природе полно лишнего, отжившего, мешающего. И, в частности, в наших клетках. Бытует расхожее мнение, что из всех чудес природы клетка — едва ли не самое чудесное. И это правда. Клетка, видимая только под микроскопом, — это сложнейший промышленный комбинат, где происходят уникальные химические процессы, причем при обычных давлениях и температуре. Мы эти процессы не можем воспроизвести при всей нашей могучей технике, впрочем, ты это наверное помнишь, Дик. В клетке есть даже своя электростанция — митохондрия, — которая эти процессы питает, И вместе с тем…

Кертис замолчал, отхлебнул из бокала. Взгляд его сделался тяжелым, в нем мелькнуло недоумение. Он щелкнул зажигалкой, закуривая сигарету, потом вдруг смял ее в кулаке и швырнул в тяжелую медную пепельницу. Дик тоже глотнул виски.

— И вместе с тем в клетках живут и действуют множество, я бы сказал, обломков ушедших эпох. Вот этого, Дик, ты уже не знаешь, это было открыто после тебя. За миллионы лет эволюции человек менял не только внешний облик, но и внутреннюю структуру. В организме, на клеточном уровне, постоянно происходила борьба нового со старым. Менялись окружающие условия, и в клетке появлялись новые ферменты, белки, гены, помогающие приспособиться, выжить. Но старые не исчезали без боя. Они дрались за свое существование в организме и дерутся до сих пор. Ты ушел из науки, Дик, когда появились электронные микроскопы, казавшиеся нам чудесным окном в микромир. Сегодняшняя техника показала, что они были отнюдь не окном в лучшем случае замочной скважиной. Сейчас мы наблюдаем в клетке не только действующие ее компоненты, но и препятствующие — обломки старых белков и генов, которые при любом внешнем толчке показывают свой скверный характер.

— Выходит, можно лишь удивляться, как мы еще существуем? — усмехнулся Дик, вслушиваясь в голоса из соседней комнаты. Там лаборантки о чем-то оживленно трепались, поминутно прыская со смеха.

— Напрасно ты иронизируешь, — Кертис посмотрел так, будто приятель сморозил несусветную чушь, и Дик почувствовал, что так оно и есть. — Я задам тебе только один вопрос: почему человек до сих пор не адаптировался к окружающему миру? Чуть что — ну него куча болезней, начиная от безобидного насморка и кончая смертельным раком. Случайность ли, что после миллионов лет развития организм пасует перед микробом и вирусом? Почему микроб и вирус находят союзников в клетке, помогающих нарушать ее функционирование? Что это за союзники? Не эти ли обломки прошлых форм, пытающиеся с помощью пришельцев вернуть свою власть? Иначе говоря, вернуть организм к старым формам? Вот видишь, какая потянулась цепочка вопросов.

— Постой, постой, ты не в ту сторону заехал. Хочешь сказать, что эволюция человека в особых условиях может пойти в обратном направлении? И мы опять можем стать питекантропами или динозаврами?

— Ну, это, конечно, вряд ли. Я хочу сказать другое: в особых условиях человеческий организм может приобрести совершенно неожиданные формы и качества.

— Чушь! — решительно заявил Дик, одним глотком опустошив свой бокал. — Чушь! На этом-то уровне я в биологии разбираюсь. Эволюция ни обратного, ни бокового хода не имеет. Гены, определяющие наследственность…

— Стоп, Дик! Вот тут ты открылся, и сейчас я пошлю тебя в нокаут. — Кертис как-то невесело рассмеялся и закурил новую сигарету. — Гены… До недавнего времени считалось, что эти носители наследственной информации прочно сидят каждый на своем месте в ячейках дезоксирибонуклеиновой кислоты. Ты и сейчас в этом уверен, Дик. Ведь каждое перемещение гена означало бы и новые свойства организма. Какая же тогда, к черту, наследственная информация! И вдруг сорок лет назад Барбара Мак-Кинток… Тебе знакомо это имя?

— Мак-Кинток… Мак-Кинток… — забормотал Дик. — Что-то с ней связано и вроде даже веселое… Ну, конечно, эта ученая дама вдруг объявила, что гены скачут. Помнишь, как профессор Батлок хихикал, приводя эту гипотезу в качестве примера псевдонаучной фантастики?

— Правильно. Ну и память у тебя! Так вот, смеялся не только Батлок. Весь ученый мир был шокирован, когда Мак-Кинток объявила, что обнаружила в клетках растений гены, способные перемещаться с места на место. И бедную Мак-Кинток никто не воспринял всерьез. А сорок лет спустя русский ученый Георгий Георгиев обнаружил прыгающие гены в клетках животных, в том числе и человека. Вот это была сенсация! Мак-Кинток тут же дали Нобелевскую премию. Восьмидесятилетняя старушка наконец-то дождалась своего звездного часа. Я недавно навещал ее проездом. И то, что она рассказала мне, проливает свет на историю с Таникавой.

Пораженный репортер машинально выхватил из кармана диктофон. Оливер небрежным жестом заставил его спрятать обратно крошечный аппарат.

— И не вздумай. Пока это не для печати. Сегодня вечером я вылетаю в Вашингтон, полагаю, из-за этой истории. Кого-то в верхах твоя заметка сильно взбудоражила. Так что проблема вышла на правительственный уровень. Но пока с меня не взяли подписку о неразглашении, я тебе кое-что скажу. Все, что мы знаем сегодня о прыгающих генах, считает Мак-Кинток, позволяет возложить на них ответственность за многие негативные процессы в организме. В том числе и за раковые заболевания. Более того, Мак-Кинток считает, что и старение организма результат работы прыгающих генов. Пока это только предположения. Но вот что можно считать доказанным: перемещаясь по хромосоме, занимая там любое свободное место, а при случае и вытесняя стационарный ген, они вызывают сбои всего генетического аппарата. И в организме происходят мутации. Результатом их являются, скажем, наследственные изменения — эти бомбы замедленного действия.

— С ума сойти! — сказал Дик. — Много же вы, ребята, успели сделать, пока я болтался по миру. Но как привязать все это к Таникаве?

— Я не сказал главного. По хромосоме обычно перемещается ограниченное количество генов, десяток-два, самое большое. А теперь представь, что какая-то сила сорвала с места тысячи, десятки тысяч генов. Да к тому же в игру вступили те самые обломки прошлых эпох. И начинается бурная мутация. Ход эволюции сжимается в сутки, часы, а может быть, даже минуты, в этом нет ничего необычного. Организм человека, собаки, бабочки-однодневки состоит из одних и тех же веществ, и процессы происходят одинаково, а биологические часы у каждого свои. Но уверяю тебя, бабочка-однодневка, существующая от восхода до заката, проживает такую же полную жизнь, как столетний старик. Все в мире относительно. Прыгающие гены могут изменить ход биологических часов, и тогда в организме некоторые, а возможно, и все жизненные процессы начнут протекать с тысячекратной скоростью. Дело даже не в том, что жизнь человека от рождения до смерти может уместиться в месячный или, скажем, недельный отрезок времени. Это лишь один из вариантов, причем не худший: человек ведь не заметит, что его жизнь сократилась, поскольку пройдет все обычные этапы, только с большей скоростью. Но представь, что будет, если ускорение биологических часов вызовет не только количественные, но и качественные изменения в организме.

Дик содрогнулся. Его натренированный ум живо нарисовал эту страшную картину.

— И тогда эволюция пойдет вспять?

— Не вспять — вбок. У эволюции миллионы путей развития. И требуется всего два фактора, чтобы организм пошел по любому из них. Это я понял только сейчас, Дик. Можешь гордиться: помог открытию. Так и быть, назову его синдромом Брауна.

— Брось трепаться, — отмахнулся Дик. — Давай серьезно.

— А серьезно вот что. Первый фактор — это толчок извне, срывающий массы генов с их насиженных мест. Не знаю, что это такое. Но думаю, что этот фактор и действует у черных пальм. Это фактор материальный.

— А второй?

— Второй скорее всего психологический. Он выбирает из миллиона путей один и поворачивает на него организм. Думаю, он рождается в глубине мозга, который мы совсем еще не изучили. Какой-то ключик в подкорке открывает одну из многочисленных дверей. И это-то самое страшное. Психологический фактор у каждого — свой. А теперь представь себе общество, каждый индивидуум в котором наделен своими особыми свойствами. Скажем, один может оперировать в уме огромными числами, другой наделен даром телепатии, третий владеет телекинезом… Я называю то, что уже известно, такие люди существуют. Но ведь могут быть и неизвестные нам сейчас свойства, а также разная внешность у каждого. В таком обществе исчезают общечеловеческие критерии красоты, морали, поскольку члены его полностью или частично утратили биологическую общность. Вот тогда общество перестанет быть обществом и человечество погибнет, поскольку человек — животное общественное… Я не силен в социологии, но ты ведь понял меня, Дик? Короче говоря, если этот фактор Таникавы, назовем его так, начнет действовать в масштабах планеты…

Уже прощаясь, Дик спохватился.

— Да, чуть не забыл; как у тебя с Линдой?

Кертис криво усмехнулся.

— Уже все в порядке: мы развелись. Она так и не сумела понять, что благотворительные балы, званые вечера и концерты приезжих знаменитостей — не главное в жизни.

— Тебе надо жениться на такой же сумасшедшей, влюбленной в науку, как ты сам. Вы бы славно проводили дни и ночи за пробирками.

— Все правильно, дружище! — Кертис сжал его плечи. — Жаль только, чтр женщины, влюбленные в науку, страшны, как вирус под микроскопом.