"Девяностые: сказка" - читать интересную книгу автора (Кузнецов Сергей)

27

Клуб прятался в полуподвале, как и все московские клубы. У входа толпилась орава ребят в шинелях, пальто не по росту, в майках с портретом бородача в обрамлении колючки. Ни за что бы сюда не пошел, думает Глеб, если б знал, что здесь такие уроды. Лучшие силы сопротивления антинародному режиму. Силы сопротивления. Ну-ну. По мне - пэтэушники, быдло.

К началу концерта он опоздал. Оси не видно, на сцене интеллигентного вида худой очкарик, правой ладонью отбивает ритм, кричит в микрофон. Глеб слышит слова - все мы тепличные выродки из московского гетто, - и замирает. Мы жили в особом мире, словно в теплице. Мои одноклассники, Таня, мархишные девушки, девочки-мальчики из Интернета. Мир московских художников, мир математических символов, цифр и байт Интернета - лишь разные облики одного и того же. Московское гетто, лучше не скажешь.

Слова разбираешь сквозь шум барабанов, сквозь рев гитары. Интересно, думает Глеб, а "Спокойной ночи, малыши" еще живы? Как там Степашка и Филя? Трудно представить их в новой реальности. Степашке и Филе нету здесь места: нет, словно "Эрике", продуктовым заказам, Самиздату и песням Высоцкого. Все эти вещи, далекие друг от друга, вместе ушли на дно, как Атлантида. Нельзя сказать, что Глеб о них жалеет.

Под рев набитого пьяными подростками зала Глеб понимает: именно сейчас его война обрела слова. Его война - воспоминание детства, немного сентиментальное, в одном ряду со Степашкой и Филей, с котятами, утятами, невозможностью помыслить Украину и Литву русскими колониями, а не братскими республиками. Детская трогательность котят и утят не исключает военной жестокости. В конце концов, котята и утята тоже не дожили до 1996 года.

С Осей Глеб встретился только после концерта. Бешено жестикулируя, Ося восторгался "Красными звездами" и "Бандой четырех". Они купили пива в ближайшем ларьке и выпили прямо тут же. Похоже, Ося опоздал еще больше, потому что песню про котят и утят не вспомнил.

Становилось прохладно, Ося предложил поехать к нему домой. Глеб с раздражением подумал: можно было так сразу и договориться.

- Кто это у тебя на майке? - спросил он.

- Летов, - удивился Ося. - Видишь: "Все идет по плану"

Глеб вспомнил Снежану. Первый раз я трахалась под "Все идет по плану". И дальше что-то про дедушку Ленина. Теперь дедушка Ленин - такое же прошлое, как котята и утята. На плесень и на липовый мед.

Глеб никогда не слышал Летова, хотя имя, конечно, знал.

- Пожалуй, - сознался он, - я ни одной его песни не слышал.

- Ух ты! - оживился Ося. - Я тебе даже завидую. Я помню, первый раз мне его дал послушать приятель из параллельного класса. Я тогда любил "Аквариум" и к "Обороне" заранее относился с предубеждением, но кассету взял. По дороге к метро вставил в плейер - и… сейчас я бы сказал, что тогда и стал евразийцем. Это была "Поганая молодежь", вторая версия, и меня ударило, как пиздец. Помню, я спускался на эскалаторе и вдруг подумал: если бы сделать так, чтобы все эти люди услышали Летова прямо сейчас - мир перестал бы существовать. Сразу бы разрушился, взорвался изнутри. Такая в этом была сила. Я, наверное, уже не могу объяснить, но у меня было такое чувство, словно я совершил прорыв к настоящей реальности.

Глеб кивнул.

- Я что-то похожее чувствовал, когда Галича в школе слушал, - сказал он.

Несколько лет разницы сильно сказались на вкусах матшкольных мальчиков. На секунду Глеб вспомнил ту сопричастность тайне, которой больше не будет никогда. Падение коммунизма лишило его мир тайн - Глебу теперь нечего скрывать. Для внешнего мира он уже не бомба с тикающим в глубине ритмом чужих стихов, что открывают путь к настоящей, невиртуальной, реальности.

Впервые Глеб услышал Галича в восьмом классе. Оксана записала часовую кассету, как выяснилось позже - копию французского диска, ужасающего качества, с шумами, временами перекрывающими и глуховатый голос, и бренчанье гитары. Оксана отдала кассету как раз накануне весенних каникул - а на следующий день Глеб заболел и неделю, лежа в постели, слушал одну и ту же запись, раз в сорок пять минут переворачивая, от начала к концу, от "Ночного дозора" до "Когда я вернусь". Потом он, конечно, раздобыл нормальную запись, но слушать ее не мог - не хватало привычного шума.

Позже он записал еще восемь кассет Галича, фактически - полное собрание, знал наизусть едва ли не все песни, повторял про себя взяться за руки среди пепла, повторял то ли шлюха ты, то ли странница, повторял и кубики льда в стакане звякнут легко и ломко, повторял я пою под закуску и две тысячи грамм. По ночам в десятом классе, когда он пробирался через бесконечные варианты вступительных задач, ставил одну из кассет на "Электронику-302", надевал большие, в полголовы, советские наушники и слушал глуховатый голос, бренчание гитары, шумы магнитофонной пленки. Так оно навсегда и осталось - геометрия, алгебра, физика и неизвестный, увенчанный славою бранной, удалец-молодец или горе-провидец.

Песни пошли впрок: Глеб поступил, куда хотел. Уже в Университете, на втором курсе ВМиК, он вдруг понял: любимая песня с той старой кассеты не имеет никакого отношения к политике и антисоветчине. Бывший зек, четвертого и двадцать третьего числа заедающий коньячок ананасом, глядя на облака, плывущие в Абакан, ничем не отличался от него, Глеба: он всего лишь понимал - прошлое недоступно, сколько ни празднуй свою над ним победу.

С тех пор, поднимая глаза к небу, Глеб иногда видел, как Галичевские облака плывут в милый край его школьного детства, туда, где живы Чак и Емеля, где молода Оксана, где все они не знают, что их ждет.

В исписанном граффити Осином лифте Глеб думал, что за последнее время ни разу ни попадал в нормальное жилье. Хрустальный - смесь офиса и коммуналки, Беновы роскошные хоромы в самом деле превратились в коммуналку, а у Луганова - сквот. Глеб не удивился бы, если б выяснилось, что Ося живет в коммуне или еще в какой временной автономной зоне.

Между тем Осина "двушка" была самой обычной квартирой, похожей на ту, где прошло детство Глеба. Все стены большой комнаты занимали полки с книгами на английском и русском и стеллажи с кассетами. На полу, среди разбросанных игрушек, сидел трехлетний малыш. Галя, Осина жена, что-то готовила на кухне. Только музыка сменилась, да картинки на стенах: вместо Хемингуэя - Летов, вместо открыток с видами Парижа - распечатанный на принтере плакат: "Большой Брат все еще видит тебя".

- Я тоже люблю Оруэлла, - сказал Глеб.

- Культовый автор для хакеров, - ответил Ося. - Он был коммунист, ты в курсе?

- Хакеры - это кто вирусы пишет? - спросил Глеб.

- Хакеры - это очень хорошие программисты, - сказал Ося. - Иногда ломают защиты чужих программ, потому что information wants to be free. А вот вирусы, - он махнул рукой, - пишут те же, кто пишет антивирусные программы. Это как с наркотиками: менты их продают и сами же с ними борются. Собирают, так сказать, двойной урожай.

Галя оказалась невысокой худощавой женщиной, с подвижным, остроносым лицом. Годовалая девочка не слезала у нее с рук и громко кричала, словно подпевая магнитофону. Глеб с трудом разобрал слова - непрерывный суицид для меня - и подумал, что не стал бы ставить своим детям таких песен. Во всяком случае - в младенчестве. Мелькнула мысль о Чаке, но Глеб ее прогнал.

На обоях черным фломастером нарисована большая буква А в круге, а рядом с ней прикреплены разные значки - со свастикой, с буквой А, с перевернутой пятиконечной звездой (тоже в круге), с Летовым и еще куча других, которых Глеб не запомнил.

- Что это? - спросил он.

- Анархия, - ответил Ося. - Мы хотели сделать такую композицию, по принципу дополнительности, со свастикой. Типа "все, что не анархия - то фашизм". Никак не можем придумать, как изобразить.

- Послушай, - спросил Глеб, пытаясь вспомнить, где уже слышал эту фразу, - я все хотел спросить. Ты же еврей, а вот у тебя свастика, сам говоришь, фашизм… как это все сочетается?

- А что? - сказал Ося. - Нормально сочетается. Нужно просто подходить ко всему с точки зрения геополитики. Евразийские силы можно найти и внутри иудаизма, и внутри нацизма. Вот, скажем, Эвола. Его же нельзя путать с Геббельсом или даже с Хаусхоффером.

Глеб рефлекторно кивнул. Правда, имя Хаусхоффер показалось ему смутно знакомым, но он не мог вспомнить, откуда.

- Как бы мы ни относились к нацизму, - продолжал Ося, почесывая взлохмаченную бороду, - тоталитаризм остается важной альтернативой всеобщей либерализации. А мы должны поддерживать все, что ей препятствует: нацизм, сатанизм, педофилию, анархизм. Скинов, левых экстремистов, исламских фундаменталистов, неоконсерваторов - всех. Потому что иначе весь мир окажется одной сплошной Америкой.

- А чем плохо быть Америкой?

- Посмотри на него, - сказала Галя. - Похоже, он настоящий либерал.

- В каком смысле? - спросил Глеб.

- Ну, права человека, - сказал Ося. - Сергей Ковалев, Алла Гербер.

- Ну да, - смутился Глеб. - Права человека, да.

Пожалуй, последние пять лет он о правах человека не задумывался. Но когда-то - да, это было серьезно. Сейчас он удивился, что Ося знает имя одного из участников "Хроники текущих событий" - а Глебу казалось, о диссидентах все забыли.

"Права человека" Галя произносила с той же интонацией, с какой Антон говорил "тусовщик". Даже сохраняя старый смысл, слова со временем меняли свой окрас, хорошее становилось плохим, а важное - не стоящим внимания.

- А что, либерализм - это плохо? - спросил Глеб.

- Конечно, - ответил Ося, - в либерализме нет вертикали, нет ни Бога, ни красоты. На его основе не построишь ни науку, ни искусство. А в мире должна быть иерархия. Потому что каждый отдельный человек ни на что не годен, и только идея способна поднять его над самим собой.

- А при чем тут Америка? Там, судя по кино, все в порядке и с Богом, и с иерархией.

- Это фальшивая иерархия, - сказала Галя. - Если американцы - самая передовая нация, то истории пора остановиться.

- Если Америка - это будущее, то нам не надо будущего, - отчеканил Ося. - Лучше быть мертвым, чем американским. Потому что Америка - это засасывающее болото комфорта. Вот Вербицкий мне рассказывал, что, когда он там жил, даже машину покупать не стал: мол, будь у него машина, ему стало бы слишком комфортно, и он бы не смог вернуться.

- А он вернулся? - спросил Глеб, смутно помнивший, что Вербицкий - один из заграничных членов редколлегии журнала.

- Обязательно вернется, - сказал Ося. - Настоящему евразийцу не выжить в сердце атлантической цивилизации.

Глеб кивнул, решив не спрашивать, имеет ли атлантическая цивилизация отношение к Атлантиде или Атлантическому океану, но не выдержал и спросил:

- А евразиец - это житель Евразии?

- Нет, конечно, - ответил Ося. - Евразиец - это человек, принимающий идеи и принципы евразийства. То есть примат идеи над экономической стимуляцией, отказ от либерал-демократической идеологии, ориентацию на некапиталистический путь развития, консервативную революцию, национал-большевизм. Собственно, антитеза атлантизму, который ориентируется на торговый строй и либерал-демократическую идеологию. Можно, конечно, считать русских евразийцами, а американцев - атлантистами, но это очень примитивный подход. Среди любой нации можно выделить здоровое евразийское ядро - и больное атлантическое. И то, что я еврей, ничему не мешает. Вот, смотри, что у меня есть.

И он показал еще один значок с изображением шестиконечной звезды в круге.

- Наш, еврейский сатанизм, - сказал он. - Ты знаешь, что Антон ЛаВей многому научился у Бен Гуриона? Они дружили в юности. Если учесть, что Бен Гурион привел евреев в Израиль, то есть по определению мессия, нетрудно додумать остальное.

Пока Ося говорил, Галя, прижимая младенца к себе, села на пол под изображением буквы "А". Галя кивала в такт Осиным словам, и Глеб, заглядевшись на нее, почти перестал слушать. На минуту Галя показалась ему какой-то анархистской мадонной.

- То есть сатанизм, сионизм и еврейское мессианство - это одно и то же, - досказал Ося, а Галя встала и пошла в соседнюю комнату укладывать младенца. Глеб наконец спросил то, ради чего пришел.

- Ты знаешь, я подозреваю, что Снежану убил кто-то из ее гостей. Ее же зарезали ножом из Хрустального, ты заметил?

- Да нет, - с сомнением сказал Ося. - Это было ритуальное убийство, понятно же. Иероглиф на стене видел? Что он означает, как ты думаешь?

- Я выяснил уже. - И Глеб рассказал про терпение, сердце и меч.

- Меч в сердце, - присвистнул Ося, - нож в спину. Я в этом городе жил. Явно сатанистские дела.

- Ты хочешь сказать, она сама взяла нож, вышла на лестницу, и там ее ритуально убили? - спросил Глеб

- Да, это давно известно, - кивнул Ося. - Жертвы культов обычно идут на это добровольно. Опытный маг вводит их в транс - можно, причем, это делать даже через стену, - и зомби сам берет нож или там топор и идет к жертвеннику. Кроули что-то об этом писал, да и вообще - довольно распространенная практика.

- Понимаешь, - сказал Глеб, - иероглиф я ей накануне написал на бумажке по другому поводу. - И он рассказал про #xpyctal и человека по имени het.

- Убедительно, - согласился Ося. - Но кто тогда убийца?

Глеб перечислил.

- Бен и Катя, но у них, вроде, алиби - они были вместе. Луганов тоже говорит, что все время был с Настей. Шаневич и Арсен сидели на кухне. Остаются Андрей, ты и Нюра Степановна.

- Тут важно проработать все версии, - сказал Ося. - Кто и почему мог убить. Скажем, Андрей мог принести ее в жертву, чтобы журнал лучше пошел. А спланировал это Шаневич. Разумеется, позаботился об алиби. О том, что алиби Луганова и Бена не выдерживают критики, я вообще молчу.

- Ну да, - кивнул Глеб. - У тебя получается, что каждый мог убить.

Странным образом, стоило Глебу это сказать, как он сразу понял: ни один из них убийцей не был. Логика, на которую он так уповал, не имела к этой уверенности никакого отношения.

- И не удивительно, - подтвердил Ося. - Знаешь, чего Дугин писал? Чем бессмысленнее конспирологическая теория на первый взгляд, тем больше шансов, что именно она и подтвердится фактами. Отсюда, очевидно, следует, что несколько конспирологических теорий верны одновременно. Скажем, Кеннеди убили ЦРУ, КГБ и инопланетяне. Просто инопланетяне контролируют и КГБ, и ЦРУ.

- Понимаешь, - сказал Глеб, - я еще могу поверить, что ЦРУ и КГБ не заметили друг друга, убивая Кеннеди, но что все мы резали Снежану в восемь рук, держась за один нож - это уволь. Лучше скажи: ты что делал в момент убийства?

- У меня идеальное алиби, - сказал Ося. - Знаешь, как в книжках: "я спал". Вот и у меня: "я пил и танцевал". То же, что и все, и при этом, конечно, ничего не помню.

Вернулась Галя, подхватила малыша с пола и все пошли на кухню.

- Мне кажется, у маленькой небольшая температура, - сказала она.

- Если не пройдет, попробуем обтирание.

- Может, лучше анальгину дать? - спросил Глеб.

- Ты что? - возмутился Ося, неистово замахав руками, - это же медикаментозное лечение. Оно лечит симптом, а не болезнь. А обтирание мобилизует ресурсы организма.

Галя кивнула:

- Мы наших с детства закаливаем. Потому они и здоровые.

Глеб подумал, что странно называть здоровым ребенка, у которого как раз сейчас поднимается температура, но промолчал. Тем временем Галя налила чай и поставила на стол банку варенья.

- Сами сварили, - сказал Ося.

- Потому что, когда сам растишь ягоды и варишь варенье, - пояснила Галя, - приучаешь себя не пользоваться плодами чужого труда.

- Выключаешь себя из экономики капитализма, - прибавил Ося, хлопнув рукой по столу. При этом он задел чашку и разлил чай. Галя усадила мальчика в стульчик и вытерла стол.

Вопреки, а может, благодаря идеологическому обоснованию, варенье оказалось превосходным. Глеб положил себе полную розетку, мальчик пил из блюдечка, Ося беспокоился, как бы он не обжегся. Трудно было поверить, что этот человек полчаса назад призывал поддержать педофилию и сатанизм как врагов тотальной американизации.

- Мне, вот, интересно, - спросил Глеб Галю, - как вы с такими идеями воспитываете детей? Мои родители старались, чтобы я был советским мальчиком, - тогда я думал, чтобы я их не выдал, а сейчас уже просто не знаю, зачем. А как теперь?

- Мы от них ничего не скрываем, - ответила Галя. - Мы вообще ничего ни от кого не скрываем. Ося каждый раз, когда пишет аппликацию или посылает резюме, честно указывает в графе "увлечения" и Телему, и Кроули, и коммунизм.

- Это кого-нибудь смущает?

- Иногда, - ответил Ося. - Но, значит, они не получают хорошего специалиста, вот и все.

- А насчет детей, - продолжила Галя, - мы их воспитываем на классических образцах

"Неужто на Кроули?" - подумал Глеб, но Галя сказала:

- Вот я сегодня с Васюткой читала "Сказку о мертвой царевне и семи богатырях".

- Вполне арийская сказка, - заметил Ося, не прекращая дуть на чай в блюдечке. - Про то, что смерть - это родина.

- На самом деле - про другое, - сказала Галя. - Про общество тотального контроля. Вот "свет мой зеркальце" - это же явный искусственный интеллект с базой данных. Что оно умеет? Оно собирает информацию обо всех красавицах, систематизирует и по запросу выдает параметр, соответствующий максимальному значению - "кто на свете всех милее, всех румяней и белее". С другой стороны, можно описать его как псевдодивайс, цель которого - манипулирование. Вроде телевизора - нам внушают, что необходимо покупать западные прокладки с крылышками, а зеркальце внушает Царице, что ее красота недостаточна. И Пушкин верно показывает, что люди, идущие на поводу у ТВ, становятся преступниками и нарушают традиционные законы. В данном случае - законы родства.

- Для меня, - сказал Ося, - важнее история про смерть и воскрешение. Царевна умирает, лежит в хрустальном гробу на шести столбах, на чугунных цепях, как-то так - и потом восстает из гроба. Как Лазарь - и это, кстати, вводит еврейскую тему.

- Мне другое интересно, - неожиданно сказал Глеб. - Когда она воскреснет, она будет прежней? Или в чудовище превратится?

- Она и есть чудовище, - мило улыбнулась Галя. - Священное чудовище нашей культуры. Сказка Пушкина. И, что характерно, охраняют ее семь братков.

- Почему братков? - удивился Глеб.

- Там же четко сказано, что занимались они "молодецким разбоем". Ну, как братки.

- И это верно, - сказал Ося, снимая мальчика с высокого стула, - потому что братки - выражение пассионарности русского народа. Положительное, по сути своей, явление. Нерыночный механизм внутри капитализма. К тому же они явно борются против атлантического геноцида: "сарацина в поле спешить, иль башку с широких плеч у татарина отсечь". Ну, то же самое, что теперь с чеченами.

- Столкновение двух цивилизаций, - подхватила Галя, беря ребенка на руки. - Пойдем, умоемся.

- Читал Гейдара Джамаля? - спросил Ося. - Там все очень четко сказано. Они же с Дугиным были друзьями когда-то, знаешь?

Глеб машинально кивнул и вдруг подумал, что сказка про Белоснежку и про Мертвую Царевну - это одна и та же сказка. Компьютерный монитор похож на хрустальный гроб, цепи - на переплетения проводов. Снежана - Мертвая Царевна - лежала в этом гробу, на канале #xpyctal, на сервере www.khrustal.ru, на залитой кровью лестнице в Хрустальном переулке. Сейчас Глеб всего лишь пытался, найдя убийц Снежаны, дотянуться до нее, поцеловать прощальным поцелуем и оживить, хотя бы на миг.