"Девяностые: сказка" - читать интересную книгу автора (Кузнецов Сергей)

13

Открыв дверь, Глеб услышал, как Абрамов говорит кому-то:

- Если б я знал, кто меня подставил, я бы мог еще отыграть назад…

Абрамов стоял босиком на коврике у окна, прижимая к уху массивную трубку сотового телефона.

- Привет, - махнул он Глебу и сказал в трубку: - Вот Глеб Аникеев тебе привет передает. Да, хорошо, я ему тоже. - И рассоединился.

- Ты это с кем? - удивился Глеб.

Абрамов на секунду замялся.

- Неважно.

Глеб пожал плечами и прошел с сумками на кухню.

- Как поминки? - спросил Абрамов.

- Тебя вспоминали, - ответил Глеб и запнулся. - То есть я хотел сказать…

- Нормально, нормально. - Абрамов открыл водку. - Кругом столько мертвых, я уже сам не уверен, что жив.

- В каком смысле - много?

- Ну, - Абрамов разлил водку по хрустальным рюмкам, - бабушка твоя, Мишка, Чак опять-таки.

- Чак слишком давно умер. - Глеб прикрыл куском черного хлеба третью рюмку. - Ты еще дедушку моего вспомни.

- О нет, - ответил Абрамов. - Чак теперь живее всех живых. Просто за ноги хватает.

- В смысле?

- Неважно. - Абрамов поднял рюмку. - Лучше давай их всех помянем.

Они выпили не чокаясь. Водка мягко легла на выпитое днем. Глеб пил не часто, но сегодня был как раз такой день: у Ирки после третьей рюмки, наконец, отпустило и, когда Светка говорила, слезы так и потекли по лицу.

- Я тут поесть принес, - сказал он. - Хлеб, колбаса, "Виолу" вот купил.

- Это хорошо. - Абрамов намазал хлеб "Виолой" и откусил большой кусок. - Ностальгическая вещь, мажорская закуска моей молодости. Чак это все любил. Финский сервелат, сыр "Виола", что там еще было? Красная икра, балык, язык. - Он налил еще и, не дожидаясь Глеба, выпил. - Знаешь, как я себя чувствую? Как Банионис в "Солярисе".

Они посмотрели "Солярис" едва ли не на самом последнем московском сеансе. Было уже ясно: Тарковский остался на Западе, и фильмы не сегодня-завтра исчезнут из проката. "Солярис" показывали в каком-то клубе на окраине, Вольфсон заранее ездил покупать билеты, и пошли всей компанией: Абрамов, Чак, Вольфсон, Глеб, Маринка и Оксана. Так получилось, что места им достались в разных концах зала: два и четыре. Глеб сел рядом с Оксаной и весь сеанс пытался набраться смелости и взять ее за руку. Возможно, от ее близости, от смутного профиля в полутьме у него осталось какое-то удивительно нежное воспоминание о фильме. Но сюжет он почти забыл, в память врезался только эпизод, когда Наталья Бондарчук корчится в судорогах, выпив жидкого кислорода, и ее грудь выступает под платьем. Он тогда почувствовал возбуждение и одновременно стыд, что испытывает возбуждение, сидя рядом с Оксаной. Отдернул руку с общего подлокотника и больше не отрывался от экрана.

- Знаешь, - продолжал Абрамов, снова наполняя рюмки, - почему я не подхожу к телефону?

- Он же не работает, - сказал Глеб.

- К сотовому телефону, - с интонацией "повторяю для дубовых" пояснил Абрамов.

- Я тебе, кстати, зарядку принес, - сказал Глеб. Вчера Абрамов дал ему свою СБСовскую карточку Visa, попросил снять денег в банкомате и объяснил, где продаются зарядки к "мотороле".

Они снова выпили.

- Я не знал, что ты знаком с Крутицким, - сказал Глеб.

- Ну! - ответил Абрамов. - А ты Влада откуда?

- В Хрустальном встречал. Он собирался, кажется, не то в студию Шварцера, не то в журнал Шаневича инвестировать.

- Экспансия, всегда экспансия, - Абрамов посмотрел, много ли осталось в бутылке. - Я бы с этой мелочью и возиться не стал. Смешные же деньги! Я бы их полгода назад просто купил на корню.

- Полгода назад их еще не было, - заметил Глеб.

- А сейчас денег нет, - пьяно засмеялся Абрамов, - но это хуйня, что их нет. Думаешь, я из-за денег не подхожу к телефону? Боюсь, что меня люди ВэЭна будут искать? Хуй-то, пусть ищут. Я не поэтому. Я боюсь, что Ирка позвонит. Что я ей скажу? Что ее Мишка умер, потому что мне до зарезу понадобилось десять штук грина, а на личном счету было с гулькин хуй, пятьсот зеленых от силы?

- Там же не десятка, ты говорил - пол-лимона?

- А, это потом пол-лимона, а началось - с десятки. Точка бифуркации, знаешь? Малое возмущение, большой эффект. Я десятку выдернул как раз перед зарплатой, так получилось. Мне перед ребятами было неудобно, и я свинтил с Иркой в дом отдыха этот ебаный. Сотовый отключил, чтоб не дергали - когда деньги, когда деньги. Ну, вот все и просрал.

- А был бы ты в Москве, что бы изменилось?

- Я бы просек. Ты не понимаешь, я бы просек, что дело нечисто. Светка мне все рассказала. Дура, конечно, набитая, сама же видела - что-то не так. Я бы все остановил, а Емеля - не решился. Я бы и сейчас, может, все переиграл, если бы только знал - кто. Понимаешь, в чем дело? Мне теперь никто не поможет, потому что я всегда был не такой, как они, сечешь? Не был в их нетворке, понимаешь?

- В каком нетворке?

- Ну, в одной тусовке, в этой сети неформальной. Я же не из комсомольских активистов, не из этих юных ленинцев. Не ебал их комсомольских блядей по школам комсомольского актива, не ебал их платных блядей по баням. Я и сейчас денег на выборах не делаю - в отличие от остальных. Впрочем, я сейчас уже вообще денег не делаю.

Абрамов разлил последние капли водки.

- Но я тебе все равно скажу: я получил по заслугам. Расплатился сполна за свои грехи. Жалко, Мишку зацепило.

- За какие грехи? - не понял Глеб.

- За старые грехи, Глебушка, за очень старые.

И Абрамов посмотрел так, будто Глеб тоже знает, о чем речь, но по какому-то капризу притворяется, что не в курсе.