"Девяностые: сказка" - читать интересную книгу автора (Кузнецов Сергей)

Лепесток седьмой

Август, 1994 год

Семь комнат выходят в холл, семь дверей, над каждой - выбитая в камне пиктограмма. Понятия не имею, чего значит, говорит Сидор, ну, вот это спермотазоид, это яйцеклетка, а остальное - понятия не имею. Круглый стол посредине холла, семь стульев. Семь человек. Они знают друг друга всю жизнь.

- Это Марс и Венера, - говорит Лера, - и другие планеты. Плюс Солнце и Луна.

- Алхимическая символика, - поясняет Альперович. - Я же сказал: первый хозяин был масоном.

- Масоны - это круто, - говорит Поручик, - мы, жиды, их всегда высоко ценили. Вот и ты, Сидор, наконец-то причастился.

- Расселяемся, ребята, - предлагает Сидор.

- Сначала - дамы, - говорит вежливый Альперович.

- И не подумаю, - отвечает Лера. - Твое ladies first - это сексизм.

Женя выбирает комнату со знаком Сатурна, напоминающем перечеркнутую букву h. Сатурн, он же Хронос, если я ничего не путаю, говорит Лера.

Они расходятся по комнатам. Семь комнат, семь человек, будто специально. Поручик хочет себе Венеру - на удачу в сердечных делах, но его опередил Онтипенко; Поручику достается Луна, Лере - Солнце, Альперовичу - Юпитер, Роме - Меркурий, а Сидор выбирает себе Марс, говорит: военная планета.

Женя не верит в алхимию и астрологию, ей наплевать на Сатурн и на Хронос. Она помнит: точно такая же перечеркнутая h нарисована на листочке, спрятанном в сумочке. Листочке, который Леня сунул ей в руку при встрече. Последний лепесток, прошептал он.

Они всегда помнили: именно шестой лепесток, пригласительный билет клуба "Пилот", стал началом их романа. Леня не мог подарить Жене еще одно кольцо - но в каждом букете цветов среди роскошных роз пряталась одинокая маргаритка с единственным лепестком.

Круглый холл - как сердцевина цветка, семь комнат - как семь лепестков. В своей комнате Женя разворачивает записку: знакомый стишок из старой сказки, перечеркнутое h, схематичный рисунок, несколько стрелочек. Крестик, как на детских пиратских картах.

Женя подходит к окну, смотрит вниз. Большой двор, чернеющие пни, крыши семи машин, как спинки жуков. Незнакомый парень с рюкзачком входит в ворота. Она еще раз перечитывает записку, осматривает комнату. Вот это, наверное, секретер, думает она, боковая стенка, а вот тут - кружок. Она нажимает на сучок, с тихим скрипом открывается потайной ящик.

Семь комнат - как семь лепестков, закрытые двери - как напоминание о тайнах прошлого, распахнутые - как обещание будущего. Женя оборачивается: на пороге стоит Рома.

- Что тебе надо? - говорит она, загораживая тайник.

- Я хочу с тобой поговорить.

- Нам не о чем разговаривать.

- Послушай, - он садится на неудобный резной стул в углу, - что мы изводим друг друга? Я же люблю тебя.

Женя поводит плечами, красиво замирает на фоне окна, сжимает в кулаке записку от любовника, закрывает телом секретный ящик.

- Мы уже четыре года вместе, я стараюсь быть хорошим мужем, не изменяю, не жалею денег, все для тебя делаю. Я ввел тебя в бизнес, купил тебе машину, дачу, показал весь мир! А в ответ я прошу всего ничего - нормального отношения. - Он поднялся. - Ты же знаешь: я люблю тебя.

Круглый холл. Кольцо Сатурна. Вечное повторение. Сколько раз я все это слышала, думает Женя, сколько можно повторять одно и то же?

Рома делает шаг, Женя кричит: Не приближайся! Не смей меня трогать!, вытягивает руки, растопыривает пальцы, вечернее солнце играет на гранях алмазов, ногти безукоризненной формы, кожа благоухает кремом. Женя представляет: молодая, прелестная девушка, рыжие волосы развеваются, грудь в вырезе платья трепещет - и злобный карлик. Ах, как она прекрасна, как он уродлив! Не трогай меня! кричит она.

Рома замирает.

- Вспомни, как все начиналось, - говорит он. - Володькина свадьба, цветик-семицветик, кольцо. У нас еще осталось три лепестка.

Цветик-семицветик, кружок и семь лепестков, вечный круг, вечное повторение. Семь - это так мало.

- Ничего у нас не осталось! - кричит Женя. - Ничего!

Сколько всего было, думает она, уикэнды в Европе, отпуск на южных островах, ужины в ресторанах. Сколько всего было у нас, и сколько всего было у меня. Греки, итальянцы, немцы, египтяне, даже турки - не говоря уже о москвичах, всех наций и рас. Если мне когда-нибудь хотелось, чтобы у меня было много мужчин, то я перевыполнила план. Если у меня были желания, они все сбылись. Ничего не осталось.

Женя кричит, кричит и вот уже плачет, плачет и кричит:

- Лепестков не осталось! У нас ничего больше нет - и быть не могло! Я проебала на тебя всю свою жизнь! Забери свое поганое кольцо, - и она сдирает с пальца бриллиантовый перстень, стараясь не выронить записку. - Забери все! Машину, квартиру, все забери! Ничего мне не надо!

На секунду она вспоминает гром за окном, грустного Альперовича, длинные пальцы стучат по столу в такт песне Ветлицкой, фальшивая "Долина", пластмассовые цветы. Размахнувшись, она швыряет кольцо - и, сверкнув, оно катится под кровать.

- Успокойся, Женя, - говорит Рома и пытается обнять ее. Женя ударяет его по лицу, раз, другой, не переставая плакать, убеждая себя: именно он погубил ее жизнь, свел на нет все обещания, что были даны, обманул, превратил в истеричку, раньше времени состарил.

- Мне уже четвертый десяток, - кричит она, - я не успокоюсь! У меня уже нет времени!

- Успокойся, - повторяет Рома, а Женя все кричит не смей меня трогать! и вырывается.

Как же ты надоела мне, сука! говорит Рома и выходит из комнаты.

Как же мне надоело, как же мне надоело самой. С каждым разом - все труднее и труднее повторять одно и то же. Словно моя жизнь - круглая заезженная пластинка на поломанном граммофоне. Успокойся. Не смей меня трогать. Я тебя люблю. Уйди, уйди. Сколько раз мы кричали друг на друга? Если мне когда-нибудь хотелось бурных ссор, то я перевыполнила план.

В секретном ящике - прозрачный пакетик, в нем - бумажный квадратик с рисунком, похожим на лепесток. Это ЛСД, понимает Женя, Леня говорил. Он почему-то вбил себе в голову, что мы должны попробовать ЛСД. Кажется, Альперович ему рассказал, что это - очень полезная для воображения вещь. Он говорил - креативная. Леня все мечтал достать, но никак не получалось, несколько раз извинялся, а тут, похоже, добыл - и сунул-таки в ящичек, пока Сидор показывал нам дом. За два часа можно было разложить по марке каждому из нас.

Женя зевает, закрывая ладошкой рот, прячет пакетик в сумочку. На хрен мне это ЛСД, думает она, я и так скоро стану алкоголичкой. Женский алкоголизм не лечится, да. Она достает из чемодана бутылку "Бейлиса" и отпивает из горлышка. В том, что касается алкогольных напитков, я тоже перевыполнила план, думает Женя.

Как меня все достали. Пойду, приму душ.

Круглый холл, семь комнат, семь дверей. Утром долго завтракали, мальчик-официант неловко, но старательно подавал еду, потом катались на Володькином моторном катере, пугая местных рыболовов, вернулись в дом и начали пить в ожидании обеда. Женя переоделась в черное коктейльное платье - открытые плечи, длинный вырез - и теперь стоит на галерее, смотрит вниз на одноклассников. Поручик пьян и кадрит Леру, Рома сидит, надув губы, молчит; похмельный Леня шепчется с Альперовичем. Худой, сутулый Альперович и толстый, нервно поправляющий очки Леня. Всю жизнь рядом. Кем мне приходится ближайший друг моего любовника? Есть ли для этого специальное слово? А я ведь была влюблена в него когда-то.

Все детские желания исполнились в масштабе десять к одному, думает Женя, а счастливой любви так и не было. Ей хочется плакать.

Альперович поднимает голову. Их глаза на секунду встречаются. Он допивает водку, не спеша встает и направляется к лестнице.

- Скучаешь? - спрашивает он.

- Нет, просто так стою.

Он становится рядом, будто собираясь обнять и, не решаясь, смотрит вниз, спрашивает: Вы что, с Ромкой поссорились?

- Я думаю, мы разведемся, - отвечает Женя и думает: какое бы это было счастье. Разорвать круг, перестать повторять одно и то же, одну и ту же ложь, одну и ту же правду. Но где взять силы? Может, загадать это последним желанием? Семь лепестков - как мало.

- И зря, - говорит Альперович, - у вас хорошая семья.

То-то он до сих пор не женат, раздраженно думает Женя. Хорошая семья. Уикэнды в Европе, отпуск в теплых странах. Ненавижу это все, ненавижу.

- Помнишь, как мы в городе смешно встретились? - спрашивает Женя и думает никогда ничего не изменится. - Ничего отыграть не получилось, ты знаешь.

- Надо было что-то другое загадывать, - говорит Альперович. - То, что на самом деле хотелось.

- А что мне тогда хотелось? - спрашивает Женя, чуть поворачивает голову, прикрывает глаза, смотрит сквозь полуопущенные ресницы.

- Не знаю, - дрогнувшим голосом отвечает Альперович. - В любом случае каждый получает то, что хочет. С цветочками или без.

Да, так и есть, думает Женя. Каждый получает то, что хочет. Мне кажется, я перевыполнила план по желаниям. Они все умерли. В детстве мне хотелось съесть ящик мороженого - сейчас я выросла и мороженое мне ни к чему. Желание умерло, так и не сбылось. А что касается денег, секса, вещей, поездок - о да, этот ящик я доела до самого дна, до оскомины. Наверное, денег, секса, вещей и поездок мне хотелось больше, чем мороженого. Каждый получает что хочет, да.

- Что хочет или что любит? - спрашивает Женя.

- Или кого любит, - отвечает Альперович и слегка прижимается к ней бедром. Она не отстраняется и не придвигается, словно не замечая.

- А ты кого любишь?

- Ты же знаешь, - улыбается Альперович, - я люблю только тебя. Всю жизнь.

Мальчик-официант проходит за спиной, громыхая посудой. Глянув вниз, Женя бегло целует Альперовича в губы и говорит:

- Пойдем обедать.

- Постой. - Он пытается ее удержать.

- Я страшно проголодалась, - говорит она, - и у нас еще много времени впереди.

Круглый холл, семь комнат, семь дверей.

Круглый стол, семь стульев, семь человек.

Семь фигур в колодце холла, безмолвный балет.

- Я тебе скажу, что значит быть богатым, - говорит Поручик, разливая водку по рюмкам. - Вот когда мы были молодые - водка заканчивалась раньше еды. А теперь - пьем мы еще больше, а водка все равно остается. - Он обводит рукой стол и хохочет.

Обед уже съеден, Антон унес грязные тарелки. Только несколько бутылок "Распутина" еще возвышаются в центре стола.

- Я его люблю больше "Абсолюта", - говорит Сидор. - Во-первых "Абсолют" весь паленый, а во-вторых, "Распутин" - это как-то патриотичней.

- Уоу, уоу, Распутин, рашн крейзи лав машин, - фальшиво поет Поручик и подмигивает Жене.

Лера ревниво смотрит на него и говорит:

- Чудесный анекдот мне на днях рассказали. Приходят двое новых русских в автомобильный салон, и один говорит: "Посмотри, какой хороший шестисотый мерс!", а тот подзывает к себе сэйлермэна и выписывает чек. Первый говорит: "Да я сам заплачу!", а тот…

Сколько раз так было, думает Женя, наливая себе водки, сколько раз я слышала это я сам заплачу! Она глядит на мужчин за столом. Сколько раз каждый из них за меня платил? Я думаю, и этот план я тоже перевыполнила.

- Смешно, но на самом деле - брехня, - говорит Альперович. - Мне такие не попадались.

- Да ну, старик, - вступает Поручик, - ты же мне рассказывал: тебе Круглов "Rolex" подарил. На ровном месте.

Никакого "на ровном месте" не бывает, думает Женя. Всю жизнь мне мужчины делают подарки, словно ничего взамен не прося. Бриллиантовое колечко, пластмассовый лепесток, бумажку с ЛСД. И я, и они знают, что полагается взамен.

- Так это же был не подарок, - отвечает Андрей. - Это было вложение. Инвестиция. Я взял часы, и я ему должен. Не надо было брать, к слову.

- То есть коммерчески осмысленный случай превращается в анекдот только благодаря тому, что утерян контекст, - говорит Лера. - И если бы мы знали, что происходило между ними раньше, мы бы поняли, почему один из них купил другому "мерседес"… по-научному это называется "потлач". Форма символического обмена. Конкурирующие вожди кланов обмениваются подарками. Кто больше подарит - тот и круче.

- Мы для этого, - говорит Поручик, - используем женщин: кто ей больше подарит, тот ее и того-с.

- Вот и я говорю, - соглашается Лера, - вы женщин используете.

Лерка все-таки слишком умная, думает Женя. И много ей это счастья принесло? Она вспоминает: две недели назад Лерка только что вернулась в Москву, позвала в гости. Сплетничали, вспоминали школу, пили "бейлис", потом - водку. Лерка сказала, мол, жизнь при богатом муже и без собственных интересов - унизительна. Не отвечать же ей, что собственных интересов - пруд пруди. Вот сидит ее интерес, наливает себе водки, шушукается с Альперовичем, смеется анекдоту. Кто меня использует? Ромка? Леня? Я сама их использую - для денег или для удовольствия. Пожалуй, иногда хочется, чтобы меня саму использовали. Чтобы наконец расслабиться и плыть по течению, не волнуясь, не переживая, не думая ни о чем. Когда-то помогало выпить, пока не вошло в привычку. Съесть, что ли, эту марку в самом деле? Интересно, что будет?

- А если подарков не брать? - спрашивает Альперович.

- Нельзя, - говорит Лера, - западло. Тогда ты проиграл.

- А если стрелки перевести? Кому-нибудь передарить?

- Тоже западло, - вдруг говорит Сидор, до этого слушавший молча. - Я считаю, надо брать, что дают. Нельзя отказываться. Иначе - какой ты вождь? Или там - коммерсант.

Да, она всегда брала, что давали. Это точно. Мальчики могли бы ею гордиться. Она, на свой манер, тоже неплохой коммерсант. Понять бы только, что она продает. Вряд ли - свое тело.

Женя идет через весь зал к стереосистеме, вечернее платье, обнаженные плечи, длинные ноги мелькают в разрезе. Тридцатник, а фигура как у двадцатилетней. Пусть смотрят, пусть любуются. Она включает музыку, кричит Пойдемте танцевать!

- ОМолодость-молодость! - орет Поручик. - Членом туда, членом сюда. "Бони М" и "АББА".

Поручик обнимает Лерку, они танцуют. Боже мой, думает Женя, почему так? Почему Лерка всегда в центре внимания? Ведь еще со школы… а теперь посмотреть на нее - что осталось? Она чувствует: от недавней бодрости нет и следа.

- У тебя отличный дом! - кричит Сидору Лерка.

- Скажи спасибо Альперовичу! Его находка!

Интересно, думает Женя, Сидор помнит, как мы трахались в подъезде, когда Брежнев умер? Или забыл? Она смотрит на него: теперь он стал грузным и тяжелым. Вероятно, так приходит к мужчинам старость.

- А почему сам не взял? - спрашивает Роман.

- Зачем мне? - ответил Андрей. - У меня нет гигантомании. Мне бы чего поменьше.

- Восемнадцатый век, не хрен собачий! - кричит Сидор. - Красота! Главное - подоконники широкие.

Все-таки помнит, думает Женька. Подоконники широкие! Смешно, ей-богу. Сколько нам лет тогда было? Брежнев умер - кто мог знать, что будет дальше? Знали бы - может, с самого начала бы жили по-другому? Женя чувствует, что вот-вот заплачет.

Заиграл "One Way Ticket", Поручик кричит, подпрыгивая и размахивая руками:

- Ромка, помнишь новогоднюю дискотеку?

А что там было на новогодней дискотеке? думает Женька. Уже и не вспомнить. Напились? Заблевали всю школу? Трахнули Таньку из "Б" класса? Боже мой, это же было полжизни назад.

Сидор поет:

Поручик не в такт подпевает:

Пиздец, думает Женя. Как я устала от всего. Одна и та же музыка полжизни, одни и те же шутки, одни и те же мужчины. Все по кругу, все одно и то же. Кольцо Сатурна. Вечное повторение. Надо что-то сделать.

Она возвращается к своему стулу, открывает сумочку, вынимает прозрачный конверт. Маленький клочок бумаги, в самом деле - как лепесток. Даже рисунок похож. Что она сейчас увидит? Альперович говорил Леньке: это лучший способ измениться.

Сердце стучит в груди, будто перед прыжком в воду, будто перед первым самостоятельным поступком в жизни.

- Эй, - кричит Женя, - марка ЛСД! Это мой последний лепесток!

Все замирают. Глаза вновь прикованы к ней. Она с удовольствием видит: от былого веселья нет и следа. Сидор смотрит с недоумением, Леня - с восторгом, Рома - с раздражением, Андрей - с ужасом, а Лерка - с одобрением.

Женя быстро бормочет стишок (… возвращайсясделавкруг…) и повторяет:

- Последний лепесток!

- А с ума ты сейчас не сойдешь? - спрашивает Сидор.

Хотела бы я знать, думает Женя.

- Здоровым людям, - отвечает Лера, - это только полезно. Да и доза небольшая.

Женя кладет бумажку на язык, успевает подумать: желание-то она забыла загадать! Что же попросить, Господи, что попросить? Что-то, о чем забывала все эти годы, что-то самое сокровенное, настоящее, главноеНе про деньги, не про приключения, не про удачу. Может быть - про несбывшуюся любовь? Она видит как перепуганный Альперович бросается к ней, круглый холл, семь дверей, семь лепестков, припев "One Way Ticket" навязчиво звучит в ушах, семь лепестков, так мало: две девочки у телевизора, луна в проеме окна, бритая голова Сидора, колечко с цветком, чучело орла над прилавком, самолет посреди танцпола, а потом все закружилось, и Женя понимает, что такое билет в один конец, понимает, что круг сделан, что пора вернуться - и в этот миг ее тело падает на ковер, а душа летит ввысь, навстречу семи неведомым существам с нерусскими именами.

Ах, блядь! сказал Поручик. Альперович вскочил, опрокинул стул, а Сидор выхватил пистолет и замер, не зная, куда целиться. Лера первая взбежала по лестнице, и ее крик подстегнул всех. Через мгновение они уже толпились в Жениной комнате. Леня Онтипенко лежал на полу, рука сжимала пистолет, кровь, пульсируя, вытекала из раны.

- Что говорят-то в таких случаях? - пробормотал Поручик.

- Ashes to ashes, прах к праху, - ответил Альперович. - Впрочем, не знаю.

Пожал плечами, отошел.

- Черт, - сказал Роман, - это я все…

- Откуда он взял пистолет? - спросил Сидор, вынимая оружие из мертвой Лениной руки.

- Не трогай! - крикнула Лера, - милиция же…

- Мы не будем вызывать милицию, - сказал Сидор. - Как-нибудь уж сами разберемся.

- Ты уже однажды это говорил, - крикнул Поручик, - и вот, посмотри!

- Здесь был тайник, - сказал Роман, - ты об этом знал?

Он показал на секретер: небольшой провал в боковой стенке. Антон засунул руку и вынул записку - ту самую, которую тщетно искал в прошлый приезд. Теперь ее смысл абсолютно ясен: под уже знакомым стишком (лишь коснешься ты земли, быть по-моему вели) нарисован знак Сатурна, схематичный рисунок, несколько стрелочек. Крестик, как на детских пиратских картах.

- Как он положил сюда пистолет? - спросил Поручик.

- Он был здесь несколько недель назад, - сказал Антон, - я с ним почти столкнулся. Думал, он пришел забрать записку, а оказывается, он заодно спрятал пистолет.

- Идиот, - сказал Поручик, - настоящий идиот.

Лера заплакала, и ее плач напомнил Антону, как рыдала в его объятьях Алена, оплакивая подругу, которую так глупо предала. Сидор по-прежнему вертел в руках пистолет, Альперович и Роман поднимали мертвое тело - не то положить на кровать, не то - просто чтобы не стоять неподвижно. Поручик утешал Леру, гладил по спине.

Антон подумал, что сцена выглядит зеркальным отражением той, месячной давности. Тогда завязка произошла в Жениной комнате, а развязка - в зале, на этот раз - наоборот. Из одного и того же ящика появились и марка, и пистолет.

- Идиот, - повторил Альперович, присаживаясь на кровать рядом с трупом Лени. - Он всегда был идиот. Еще со школы. На нашем шаре жив еще пиздец. Он всем растрепал тогда, помнишь, Поручик?

Антон подумал: это очень хорошая строчка - чтобы ни значила и откуда бы ни взялась.

- А я его, наверное, любил больше всех, - сказал Альперович, и в голове Антона как будто что-то взорвалось. Снова заиграл "Shamen", тот же голос сказал ты же знаешь, я люблю только тебя. На секунду все исчезли, комната снова опустела. Темная фигура положила пистолет в ящик и обернулась. В этот раз Антон увидел лицо: это был Андрей Альперович.

Антон прислонился к стене. По телу струился пот, сердце бешено стучало. Откровение было физиологичным, как овердоз. Надеюсь, Альперович на меня не смотрит, подумал он. И одновременно еще две мысли, будто мозг разделился на три самостоятельные части: Кажется, я все-таки сделал это и Вот так и сходят с ума.

Ощущение реальности медленно возвращалось… факты, словно куски головоломки, ложились на свои места: удивление Онтипенко, узнавшего, что Альперович первым заговорил об убийстве; Ты же знаешь, я люблю только тебя; удивительная для старого алкоголика образованность Альперовича; последние слова Онтипенко. Он в самом деле не убивал Женю. Он дал ей марку, но не мог убить. Ни ее, ни Зубова. Он не мог позволить, чтобы все свалили на Леру и Антона, не мог даже сказать, что именно Альперович познакомил его с Зубовым и - наверняка - он же рассказал о тайнике в секретере. Зная об этом ящике, Альперович подменил марку сразу после того, как ее положил туда Онтипенко, а спустя несколько недель после убийства вернулся, чтобы положить туда же пистолет - на всякий случай или потому, что знал: именно в Женину комнату побежит Леня после разоблачения. Из этого пистолета Альперович убил Зубова, или из другого - уже неважно. Некоторые части паззла еще не улеглись, но теперь Антон не подозревал - он знал. Знал все, что произошло, - не знал только, что делать с этим знанием.

Разъезжались молча, уже в темноте. Подвезти? спросил Альперович. Антон покачал головой. С самого начала Альперович так ему нравился! Как-никак - единственный хотя бы отдаленно психоделический человек среди алкоголиков.

- Ну, как хочешь, - сказал Альперович. На секунду глаза их встретились. Господи, взмолился Антон, только бы он ничего не понял. Глаза у Альперовича были грустные, как и должны быть у человека, не то убившего, не то - просто потерявшего лучшего друга. Пожав плечами, он пошел к своей новой машине.

Зачем он убил ее? подумал Антон. Ведь были же у меня какие-то идеи на этот счет…

Горский прав: дедукция здесь не работает. Увидев пистолет, Антон сразу понял, что прятал в тайник неизвестный; услышав голос Альперовича, увидел остальное. Теперь Антон знал, кто и как убил, - но забыл мотивы, которые заранее придумал для всех подозреваемых.

- Ты едешь? - спросила Лера.

Они стояли вдвоем в темном дворе. Между пней были припаркованы три машины - Лерины "жигули" и две иномарки. Может, душа Леонида Онтипенко металась за дымчатыми стеклами машины, последней его мирской обители.

- Да, спасибо, - ответил Антон.

Заиграла музыка. Лера поспешно выключила магнитолу.

- Какой Рома оказался внимательный, - сказал Антон.

- Да уж, - ответила Лера, - но, думаю, он basically хотел тебя спровоцировать на разговор.

- Ему это почти удалось. Я бы назвал Онтипенко, если бы он сам не встал.

- Это дилер тебе о нем говорил?

- Нет, - покачал головой Антон. - Онтипенко сам мне сказал, что знает этого дилера.

- Зачем? - спросила Лера.

Потому что он не убивал, хотел сказать Антон, но только пожал плечами.

- Все равно Сидор об этом знал, - сказала Лера. - И, я думаю, Альперович.

- Сидор блефовал, - ответил Антон. - А почему Альперович?

- Когда Леня вскочил, я увидела Альперовича. У него был очень усталый взгляд, скучающий, я такой еще по школе помню. Когда у доски рассказывали решение задачи, которую он давно сделал.

- А откуда он мог знать?

- Не знаю, - сказала Лера, - наверное, от Лени. Они же были очень близкие друзья.

- Да, действительно. - Антон помолчал. - Альперович мне даже говорил: он сам подстроил, чтобы Женя стала Лениной любовницей.

- Maybe. Он любит манипулировать людьми.

В свете фар проносились желтые деревья.

- Я все-таки не понимаю, - сказала Лера, - зачем Ленька убил Женю. Ведь он же любил ее, это понятно.

- Альперович мне сказал, что убить можно только того, кого любишь.

- У Альперовича бывают странные идеи.

- Убивать тех, кого любишь - одна из них?

- What do you mean?

И тогда Антон рассказал все.

Лера свернула на проселочную дорогу и остановила машину.

- Я тебе не верю, - сказала она. - Альперович не мог этого сделать. Ты знаешь, Женька в школе была в него влюблена?

Антон покачал головой, Лера упала лицом на руль и зарыдала. Антон обнял ее за плечи, она соскользнула ему на грудь. Он гладил ее по голове, слушал всхлипы, огромное Лерино тело сотрясалось в его объятиях, будто уже не принадлежало себе.

За ветровым стеклом пролетел желтый кленовый лист. На секунду задержался в воздухе прямо напротив Антона. Тот ясно различал резные края, чуть увядший черенок. Этот замерший лист, недосягаемый за прозрачным стеклом машины, был совершенен. Мгновение Антон не мог отвести от него глаз - но тут ветер подхватил лист и унес прочь.

- Я не верю, - повторила Лера сквозь всхлипы. Круг замкнулся: она стала неотличима от Алены, их влажные от слез лица и потные от страсти тела соединились в памяти Антона воедино. Он прижал Леру к себе и понял, что обнимает ее в последний раз.

Папа говорил: сынок, Родина у человека одна. Уж папа эту Родину знал вдоль и поперек. Изъездил все пятнадцать республик. А мама с ним вместе - где-то тринадцать. Мне было шесть лет, когда папу перевели в военную академию, и мы с ним перебрались в Москву - а родился я на Дальнем Востоке. До Японии - рукой подать. Наверно, поэтому я так уважаю бусидо.

Я считал: кем бы ты ни был, прежде всего ты должен быть самураем. Если ты военный - ты служишь Родине, как самурай служит своему господину. Если ты учитель - ты служишь своим ученикам. Если врач - больным. Если бизнесмен - бизнесу.

А кому может служить двадцатилетний недоросль, который не знал в своей жизни ничего, кроме секса, наркотиков и развлечений? Самому себе? Своему дилеру? Своему кайфу?

Мы сидим у меня дома. Я не стал приглашать в офис, не захотел. Хотя дома у меня - беспорядок. На столике - пустая водочная бутылка, две грязные кофейные чашки. У одного стула отломана спинка, на сиденье другого свалены несколько томов "Британики". Папа бы не одобрил. Он говорил: сынок, в комнате у мужчины должен быть порядок. У мужчины должна быть женщина, папа. Ты знаешь это не хуже меня. Когда мужчина один - порядка не жди.

Антон сидит на продавленном кресле (Франция, XVIII век, если антиквар не соврал), я курю на подоконнике, сбрасываю пепел в пустой граненый стакан.

Ты говоришь, на полу записки не было? спрашиваю я. Не было, отвечает Антон.

Настоящий самурай не сомневается в принятом решении. Я обещал довести расследование до конца - и я это сделаю.

- А машина, которую ты видел на улице, когда ко мне ездил, - это была серебристая "ауди"?

- Блин, - отвечает Антон, - вечер уже был, я цвет не рассмотрел. Я в иномарках вообще не разбираюсь. Мне что "ауди", что "форд".

Папа говорил: сынок, мужчина должен разбираться в технике. На НВП я быстрее всех собирал и разбирал автомат. У меня был абсолютный рекорд по школе - и спустя много лет я похвастался одному "афганцу": мол, сборка-разборка занимает у меня столько-то секунд. Он посмотрел на меня, как на дурака, и сказал: Зачем сборка-разборка, его же разбирают, чтобы смазать? - и мне стало так стыдно, что я даже забыл - сколько секунд составляет этот мой рекорд.

Но я все равно считаю: мужчина должен разбираться в технике. В оружии, в машинах. Иначе - какой он мужчина, какой самурай? Мне трудно представить, что кто-то может не узнать серебристую "ауди", которую видел несколько дней назад. Я думаю, Альперович тоже в это не верил - и на всякий случай сменил машину. Он думал: тогда Антон не узнает, кто вломился ко мне в усадьбу, чтобы положить пистолет в ящик секретера.

- Да вообще непонятно, откуда у него деньги на новую машину, - говорит Антон. - Я слышал, у него неприятности… с этим, с Дмитрием Кругловым.

Как интересно. У Альперовича неприятности с Дмитрием Кругловым. Они, оказывается, работали вместе. У них, оказывается, был совместный проект. А потом Димон украл деньги, чужие деньги, украл по-глупому, не заметая следы, надеясь сбежать. Украл мало - всего полмиллиона. Перепуганный человек, дурачок, обалдевший от легких денег, мужчина, лишенный понятия о чести. Не самурай. Не русский и не бизнесмен. И, значит, у него были дела с Альперовичем.

Папа говорил: сынок, мужчина всегда должен держать удар. Спасибо, папа, у меня есть специальная служба, помогает держать удар. Я снимаю трубку, набираю номер: Максим? Это Владимир Сидоров. У меня просьба к тебе: пробей по своим каналам Дмитрия Круглова. Да, того самого. Меня интересует, не работал ли он с Альперовичем. Да, с нашим Альперовичем. И сразу перезвони мне.

Антон смотрит, словно не понимает: То, о чем вам рассказала Лера - это только видение. Что-то вроде галлюцинации. Всего-навсего.

Он всерьез верит: я вызвал его, потому что хотел узнать про его галлюцинации. Я гашу окурок в стакане, закуриваю новую сигарету, объясняю:

- Послушай, Антон, я уже вчера понял: Леня говорил правду. Он никого не хотел убивать. Человек, который через две минуты вышибает себе мозги, не врет.

Самурай всегда выбирает смерть. Япония - читал я где-то - единственная страна, в которой до сих пор семьям самоубийц выплачивают страховку. Потому что японцы уважают самоубийство. Это честный, мужественный акт. Я впервые зауважал Онтипенко, лишь когда увидел его мертвым.

Папа говорил: сынок, друзей у человека немного. Береги их. Вот я и берег, папа. Собрал всех вместе: Поручика и Альперовича, затем подвалили Роман и Ленька. Нас было пятеро, папа, как в образцовой октябрятской звездочке. Великолепная пятерка, пять самураев. Хорошее было время.

Если Онтипенко говорил, что бумажка с планом лежит на полу, - значит, он ее не забирал и не клал в тайник, продолжаю я. И, значит, пистолет туда тоже не он положил. Это сделал убийца, тот же, кто подменил настоящую марку поддельной. И сделать это мог только тот, кто знал про план Жени и Лени и знал о тайном ящике. А такой человек только один: Андрей Альперович. Он нашел для меня этот дом, он свел Женьку и Онтипенко, он рассказывал Леньке про наркотики.

Нас было пятеро. Хорошее было время, жалко, что прошло. Все, что можно было задешево приватизировать - приватизировали. И те, кому не досталось, - они занервничали. Им кажется, это не честно. И надо быстро все перераспределить. К тому же количество обещаний превышает количество реальных денег. Никто не знает, где все рухнет в следующий раз.

- Альперович занервничал, - говорю я Антону, хотя и не знаю - зачем объяснять про Альперовича парню, который не знал в своей жизни ничего, кроме секса, наркотиков и развлечений. - Альперович занервничал. Он думал: если нас станет четверо, его доля прибыли возрастет. Вот он и свел Женьку и Онтипенко, вот он и рассказывал Леньке про наркотики, пока тот, как дурак, сам не попросил свести его с наркомафией.

- Нет никакой наркомафии, - говорит Антон.

Папа говорил: сынок, будь настороже. Я запомнил, что ты мне говорил, папа. Иначе я бы не дожил до 1994 года. Я - настороже. Нет никакой наркомафии. Удивительно. Нефтяная мафия есть, алюминиевая - есть, а наркомафии - нет. Впрочем хозяйка, покупая алюминиевую кастрюлю, тоже не знает об алюминиевой мафии.

Папа говорил: сынок, в доме должна быть хозяйка. Поэтому я не зову папу в гости. У меня - беспорядок. Пустая водочная бутылка, грязные кофейные чашки, отломанная спинка стула, тома "Британики". У меня в доме нет хозяйки. Хозяйка моего дома живет в Лондоне, вместе с моим сыном. Я вижу их раз в месяц.

Зачем тогда Альперович сам приехал к вам и сказал, что от кислоты не умирают? спрашивает Антон.

Папа говорил: сынок, друзей у человека немного. Да, папа, я знаю их как облупленных. Я могу все о них рассказать. Ты ведь говорил: будь настороже, держи удар. Ты помнишь, я сказал тебе, что всему научился у тебя?

- Альперович всегда был манипулятором, - продолжаю я, - он все делал сложно. Когда Женька умерла, Круглов был в бегах, деньги кончались, мы решили не продавать Женькину долю Поручику. Наверное, Альперович на это рассчитывал, думал - сразу получит живые деньги. А теперь пришлось ждать первых проводок, успешных сделок, дележа прибыли. Все пошло не так, как он рассчитывал.

Зачем объяснять что-то про Альперовича парню, который не знал в своей жизни ничего, кроме секса, наркотиков и развлечений? Он не поймет, что значит: Альперович все делал сложно. Это значит: он мог попросту заказать одного из нас. Я бы на его месте так и сделал. Без колебаний. Настоящий самурай принимает решение мгновенно и никогда не раскаивается.

- Альперович думал, - продолжаю я, - если начнется расследование, ситуация изменится. Теория возмущений, кажется так. Он любил про это говорить: если положение неблагоприятно - сделай что-то неожиданное и резкое.

- Бизнес-дзэн, - говорит Антон.

Я делаю вид, что не понимаю. Что может понимать в дзэне парень, который не знал в своей жизни ничего, кроме секса, наркотиков и развлечений? Папа говорил: в детстве у меня была кормилица-кореянка. Наверно, я впитал дзэн с ее молоком.

- Да, бизнесмен, - говорю я, - настоящий бизнесмен. Все сработало: теперь ему принадлежит треть дела.

Папа говорил: сынок, Родина у человека одна. Где она, твоя Родина, папа? Где пятнадцать братских республик, которые ты объездил вместе с мамой из одного военного городка в другой, пока мама тебя не бросила? Республики не удержались вместе. Неудивительно, их ведь было пятнадцать. А нас было пятеро - и мы все равно не удержались. Вас с мамой было двое - и даже это не помогло.

Поэтому путь самурая - это путь одиночества.

- А почему Альперович убил Зубова? - спрашивает Антон.

- Наверное, боялся, что тот покажет на него, когда спросят, кто свел этого Зубова с Онтипенко, - отвечаю я. - Альперович знал: Ленька его не выдаст. Они же ближайшие друзья, еще со школы.

Папа говорил: сынок, береги своих друзей. Понимаешь, папа, у самурая нет друзей. У самурая есть только честь. Воин - защищает, учитель - учит, врач - лечит. Что делает бизнесмен, папа? Ты говоришь - ворует? Но ведь у воров нет чести, а у меня она - есть.

Самурай принимает решение и никогда не раскаивается. Но если бы я знал, чем все закончится, когда пошел в коммерсанты по комсомольскому призыву, - честное слово, я бы на все плюнул. Уехал бы себе в Америку, работал бы на фирме какой-нибудь, ездил бы на подержанном "форде". Может, даже не отличал бы его от "ауди" - хотя вряд ли. Мужчина все-таки должен разбираться в технике. С Альперовичем я бы переписывался. Мы же - друзья. Друзей у человека немного. Их надо беречь.

Антон смотрит на фотографию на столе. Машка и Петька, Трафальгарская площадь. Машка довольна, Петька вялый, апатичный. В доме должна быть хозяйка. Честное слово, если бы знал, чем все закончится, - плюнул бы на все. Самурай никогда не раскаивается. Но у самурая есть хозяин, а у меня ничего нет.

Я достаю картонную коробку из-под зефира, отсчитываю сотенные купюры. Я обещал заплатить Антону, если он поможет найти убийцу. Мужчина должен держать свое слово, не помню, говорил ли мне об этом папа. Я обещал найти убийцу, я его нашел. Хотя лучше было бы по-простому расстрелять всех нас, чтобы виновный точно не выжил.

Мне надоедает считать деньги, я захлопываю коробку и отдаю Антону. Зачем столько денег парню, который не знал в своей жизни ничего, кроме секса, наркотиков и развлечений? Это не мое дело. Самурай держит слово, никогда не раскаивается. Он всегда настороже. Он держит удар. У него одна Родина и один хозяин.

Папа говорил: сынок, деньги в жизни не главное. Кто спорит, папа. Вот видишь, я только что отдал, не считая, все пенсии, которые ты получил за свою жизнь и получишь до самой своей смерти. Деньги не главное, папа. С каждым новым трупом я становлюсь все богаче. Осталось совсем чуть-чуть. Друзей у человека немного, ты сам говорил.

- И что вы будете делать? - спрашивает Антон. - В милицию позвоните?

Была ли во времена самураев милиция? Обращается ли настоящий мужчина за помощью к милиционеру? Настоящий мужчина разбирается в технике, в машинах и в оружии. Он держит удар. Я говорю:

- Не надо милиции, я уж как-нибудь сам.

Я помню: еще недавно я говорил мы уж как-нибудь сами. Путь самурая - это путь одиночества. Теперь я понял: это значит - никакого мы не существует.

Антон кивает, кладет в рюкзак коробку из-под зефира, идет к двери. Что вы будете делать? спросил он меня. Что я буду делать? Ну, папа, ты же знаешь: настоящий самурай всегда выбирает смерть. И никогда не раскаивается.

Это было последнее видение Горского, достойное завершение истории про семь лепестков. Яркое и немного пугающее - возможно, благодаря марокканскому гашишу.

Осенний вечер. Мужская фигура в пальто. Черная иномарка. Садится в машину - шофера он отпустил. Сегодня хочет вести машину сам, есть о чем подумать.

Несколько лет он потратил, чтобы научиться зарабатывать деньги. Поначалу думал: надо хорошо просчитывать варианты - и тогда все получится. Но люди, умевшие считать, откалывались один за другим, и он понял: зарабатывать деньги - это не про деньги, а про что-то другое. Это как в "Звездных войнах": чтобы попасть в цель, надо закрыть глаза. Так и тут: деньги зарабатывают не те, кто интересуется деньгами, а те, кто мыслит в терминах финансовых потоков и движения капитала. Если целишься в другую сторону - попадаешь в цель. Так он думал год назад.

Он вел машину уверенно и легко. Перестроился из ряда в ряд, мягко подкатил к светофору. Все сложнее, и забыть о деньгах - как бы забыть о деньгах - недостаточно. Этого хватало на прорыв - но не хватало, чтобы удержать заработанное. Деньги таяли, вчерашние друзья превращались в конкурентов. Деньги - думай о них или нет, - обладали уникальным свойством: их никогда не хватало на всех.

О них надо не думать - и одновременно их надо любить. Деньги не прощали возможностей, которые ты упустил. На шестом году деловой жизни он понял: все совсем просто. Надо использовать каждый случай. Надо брать, что дают. Те боги, что ведают миром финансов и денежных потоков, не прощают ни отказа, ни промедления. Они ждут жертвы - ждут все время. И лишь когда жертва принесена, ты можешь вздохнуть спокойно.

Вот я убил человека, - размышлял он, - не своими руками, но это неважно. Убил человека, а я знал его много лет, он был моим другом, я любил его. Жалко мне его? Да. Или - нет. Точнее - неважно. У меня не было другого выхода. Все так сложилось.

Он подъехал к дому и выключил мотор. Выходя из машины, на секунду почувствовал себя героем античной трагедии, человеком, который следует своей судьбе - без радости, без гордости, без надежды. До самого конца. Следует, потому что нет выбора. Все, что он делал эти годы, привело к решению, которое он принял. Доброе утро, античный герой. Здравствуй, античный герой.

Человек в плаще уже устал ждать, он на ходу вынимает "макаров", несколько раз стреляет, почти не целясь. Шесть выстрелов, седьмой, контрольный, в голову обрывает пульсирующую сквозь боль мысль, что это конец.

Это конец. Горский видит: дворники подметают выпавший за ночь снег. Если бы на дворе было лето, уже бы светало. А так - утренний сумрак, в домах напротив зажигаются окна. Скоро приедет Олег, поможет сесть в машину, уложит в багажник чемоданы, отвезет в аэропорт.

Да, Антон отдал Горскому все деньги. Несколько месяцев ушло на визы и согласования - и вот теперь Горского ждет операция в одной из лучших американских клиник. В любой книжке это называлось бы хэппи-энд. Автор, кто бы Он ни был, оказался милостив к полупарализованному Ниро Вульфу.

Будущее - всегда чистая потенциальность, распахнутые створки ворот. Прошлое - длинный коридор, запертые двери, от которых не подберешь ключей. Может быть - самая последняя комната, еще один вечер, еще немного шишек, еще один разговор с Антоном…

Тангха на стене, забитый косяк на столике, черная коробочка из-под фотопленки, пачка "беломора", включенный телевизор, регги. Вася-Селезень попросил Антона записать с телевизора фильм про Питера Тоша. Сам он собирался за грибами, таймер в его видаке не работает, а Питер Тош, мэн, ты же понимаешь, это Питер Тош. Антон сдался - и вот теперь они вместо привычной электроники слушали музыку ямайских растаманов.

- Нормально, - утешил Горский. - Как-никак - предшественник джангла, и вообще - позитивная музыка.

- Ты знаешь, - сказал Антон, - я вспомнил недавно свой сон. Будто лепестки - это люди, которые сидят за столом. И их всех обрывает одного за другим, пока не остаются только трое. Может, в этом сне и заключен скрытый смысл всей истории?

Горский посмотрел на экран, где только что досказали про то, как маленький Питер Тош упал на колючую проволоку и повредил себе глаз. Я хотел постичь сокровенную Истину, подумал он, хотел доказать, что мое сознание может расшириться далеко за пределы этой квартиры. Ну, теперь мы знаем, кто убийца. Легче ли мне от этого? В результате - еще два трупа.

Еще два трупа. В черных плащах, залитых кровью. Двое мужчин на столах районных моргов. Двое одноклассников, убитых с разницей в три дня. Андрей Альперович. Владимир Сидоров. Представляешь, сказала Лера Антону, даже в газетах не написали. Поручик постарался, страшно подумать сколько заплатил. Говорит: это все, что я могу для них сделать.

- Надо было мне выйти из этого самолета, - говорит Антон. - А я не вышел, и даже все время рвался штурвал покрутить.

Вот тоже был случай, говорит Горский. Раскурил я однажды своего знакомого… взрослый уже мужик, лет сорок, а курил первый раз. И когда он дунул, все приставал ко мне: когда же это кончится. Непривычно ему было, он же пил до этого всю жизнь, вот и боялся.

И вот он все спрашивал: когда же это кончится. А я же вместе с ним дунул, вот и ответил ему: когда захочешь, оно и кончится.

Хороший совет, жалко - осуществить трудно.

- Вот то же самое с твоим самолетом, - продолжал Горский. - Тут когда захочешь, тогда и выйдешь. Может, оттого оно так и получилось. Сам знаешь: исход детектива зависит от следователя.

- Что там от меня зависело, - сказал Антон. - Сидор все сам знал. Мотивы объяснил. Напарник убежал, деньги вышли, хотел ускорить дележ…

Горский посмотрел на экран: негры с роскошными дредами пели что-то на своем патуа.

- Ерунда все это, - сказал он. - Дурацкий план, неслучайно он не сработал. Твой Альперович был безумен. Помнишь, в "Кролике Роджере"? Только мультику могла прийти в голову идиотская идея про скоростное шоссе. Вот так и с Альперовичем. Ему казалось, будто он знает, зачем заварил эту кашу, - а что там у него в глубине души, никому не известно. И слава богу. Тайные импульсы - довольно мерзкая штука. А они и управляют любой историей - что с большой, что с маленькой буквы. И вовсе не рациональные построения, придуманные задним числом.

- И потому, - кивнул Антон, - проще увидеть убийцу в галлюцинозе, чем вычислить дедуктивно.

- Да, - согласился Горский. - Может, Альперович хотел убить Женю и Онтипенко, потому что любил их обоих. Хотел их повенчать. А может, убил, потому что была возможность безнаказанно убить. Не смог сказать "нет", когда представился случай - как Паша не может сказать "нет", когда ему предлагают. А может, Альперович слышал подобные тысяче громов крики "убей! убей!"? И это и было содержание его внутреннего света.

В телевизоре негры потрясали автоматами, на Ямайке полыхала гражданская война, слишком похожая на бандитскую разборку. Антон непонимающе смотрел на Горского.

- Это из "Бардо Тёдол", - пояснил Горский. - Чёнид Бардо. Седьмой день. Впрочем, может, Альперович знал, что все равно обречен, после того, как Круглов убежал. И хотел, чтобы его убили те, кого он любит, и те, кто любят его.

Они закурили. Под регги трава шла чуть-чуть по-иному. Позитивно, как сказал бы Вася-Селезень.

- Я не понимаю, - спросил Антон, - почему эти две истории так похожи? Может, у Милы и Жени общий гороскоп смерти? И если люди умирают в одно и то же время, то их судьбы связаны задним числом?

- Не гони, - сказал Горский, - они умерли с разницей в несколько часов. Для гороскопа это очень много. Просто у этих историй много общих персонажей: ты, я, Зубов… И вообще - если употреблять столько, сколько мы употребляем, всё в этом мире будет связано.

Они добили косяк и замолчали. Горский чувствовал: вот-вот он поймет про эту историю что-то очень важное.

- Посмотри, - сказал он. - Вот Олег верит, что Зубов убит из-за его колдовства. А ты считаешь: Альперовича и Сидора убили из-за нашего расследования.

- Конечно, - сказал Антон. - Сидор же сказал, что разберется - и через неделю убили Альперовича, а потом - самого Сидора. Я думаю, партнеры Альперовича отомстили.

- Не знаю, - ответил Горский. - Может, существует еще одна история, к которой и Сидор, и Альперович имеют такое же отношение, как Зубов - к смерти Жени? И эти истории вложены друг в друга, как матрешки.

- И так - до бесконечности?

- Или до семи, - кончиками губ улыбнулся Горский, - раз уж это число тебе так нравится.

- Но тогда все расследование не имеет смысла, - сказал Антон. - Если все равно всех убьют в конце - какая разница, кто убил первым? Вот сюжет: корабль, и на нем - убийство. Детектив, расследование, свидетели, версии, улики - и когда преступник уже найден, корабль врезается в айсберг и идет ко дну. Или, еще лучше, клиника для больных чем-нибудь смертельным, типа СПИДа. И вот они умирают естественным, так сказать, путем, а расследование своим чередом идет. Такое соревнование между сыщиком и смертью: он раскроет убийцу или убийца умрет сам по себе.

- Твоя больница - это наша жизнь, - ответил Горский, - только в ускоренной записи.

Тем вечером Горский впервые подумал, что поиск скрытых смыслов всегда обречен на неудачу. Скрытые смыслы на то и скрыты, что существуют в особом психоделическом мире и миру реальному не нужны. Может, даже вредны ему.

Странно, думал он теперь, глядя в окно на фигурки дворников, убирающих снег. Я потратил несколько лет жизни на вещества - и надеялся, они помогут мне понять что-то важное о мире, в котором я живу. А я понял только, что вещества ничего о нашем мире не говорят - лишь о своих странных, прекрасных, распадающихся мирах.

Кен Кизи, вспоминает Горский, говорил, что кислотный тест должен быть сдан. Как экзамен. Можно считать - сессия закончилась, пора глянуть в зачетку. Если вещества ничего не говорят о нашем мире - чему у них можно научиться?

Горский смотрит на тангху, пришпиленную к стене. Умственное содержание собственного внутреннего света. Вещества рассказывают не о мире - они рассказывают о тебе. Именно поэтому первые опыты - такие важные.

Пора заглянуть в зачетку - чему я научился? Какие запертые двери открыл? Трава научила меня слышать тихие звуки, замечать мелкие предметы, радоваться оттенкам цветов. Кислота помогла мне найти в моей душе точку покоя, место, где нет прошлого и будущего. Калипсол учил меня не бояться смерти - не знаю, удалось ли. Таблетка "экстази" рассказала, что я могу быть счастлив.

Не самые плохие результаты.

Одиннадцать месяцев я сидел на четырнадцатом этаже, смотрел в окно, вспоминал прошлое, видел сны, плакал по ночам. Я слушал музыку, читал книги, наблюдал, как весна сменяется летом, лето - осенью, а осень - зимой. Я старался почувствовать единый ритм жизни, полупарализованный инвалид, с каждым трипом и с каждой затяжкой все больше рискующий превратиться в бессильного наркомана, который убегает от неудавшейся жизни в химические миры - ценой от 5 до 25 долларов за опыт. Музыка в аудиоцентре, тангха на стене - не знаю, выжил бы я, если бы не вещества. Не знаю, смог бы я выбраться отсюда.

Я искал сокровенную истину, а нашел выход. Лично для себя. Если бы я не давал Антону советов, если бы я не прочитал лекцию о кислоте в первый же вечер - что бы случилось? Стал бы Сидор искать убийцу дальше? Или все бы так и осталось, как было, все живы, шестеро друзей, общий бизнес, каждый год в августе поминают умершую подругу, работают вместе, пьют по выходным?

Сказав от ЛСД не умирают, я, сам того не зная, сделал выбор. И был ему верен до конца. Принял решение, ответил за него. Как Сидор, русский бизнесмен и самурай.

Я так ясно видел этих людей - может, потому что каждый из них и раньше жил во мне? Всю ночь я думал о них, всю мою последнюю ночь в Москве. И мне снова кажется - истина где-то рядом. Мне кажется, я что-то упустил. Мои видения - они так убедительны, но это лишь мои видения. Я могу только догадываться, о чем думали эти люди. Бизнесмен и самурай - почему я так решил? Потому что его отец был военный?

Осенний вечер. Мужская фигура в плаще. Черная иномарка. Садится в машину - шофера он отпустил.

Достаточно немного сдвинуть фокус, присмотреться получше - и будет другая картинка. Мое последнее видение: Альперович едет в машине, думает об убийстве, которое совершил, едет навстречу семи пулям, навстречу смерти. Пускай так и было - осенний вечер, мужская фигура в плаще, черная иномарка - но вдруг, присмотревшись, я увижу совсем другое лицо? Вдруг тот человек - добровольный убийца, спешащий на встречу с убийцей наемным, - кто-то другой, вовсе не Альперович? Скажем - его одноклассник, друг и партнер, вдруг это Сидор?

Вдруг он все спланировал сам? Маленький ящик, листочек бумаги, пропитанный черт знает чем? Откуда узнал? Они были друзья, кто их разберет - кто кому рассказал. К тому же - прослушка, наружка, системы слежения. Он должен был знать все обо всех. Отец был военный, сына учил лучше держать удар, все контролировать, не упускать даже малой детали из виду.

А может - обычная случайность? Вдруг в самом деле - какой-нибудь брак, слишком много амфетаминов, плохо на водку легло, просто сердце отказало, мало ли что? Ведь никакого пенициллина не было - а мы все поверили в аллергический шок. Вдруг Женя сама умерла, а все остальное - только игра, которую Сидор затеял, чтобы расчистить дорогу, убрать конкурентов? С чего я решил, что он самурай? Да и что я знаю о самураях? Может быть, это нормально - убить всех друзей, удержать дело, укрепить свой бизнес? Путь самурая - путь одиночества, большая дорога, узкая тропка.

Горский смотрит в окно, вот тормозит у подъезда машина, это за ним. Теперь я все знаю, думает он, в последнем видении - это был Сидор, он и убил. Цитаты из Виктора Цоя, военная выправка, "Звездные войны" - это был Сидор.

Вот вариант: Альперович все это подстроил, марку, убийства, самоубийство… бедный безумный мультик из новой России. Вот вариант номер два: после гибели Жени - вероятно, все же случайной - Сидор решил проредить конкурентов-друзей, инициировал следствие, заказал Альперовича, но и сам был убит.

Две версии равноправны. Достаточно сдвинуть фокус - и Альперович превратится в Сидора, Сидор - в Альперовича. Мы по-прежнему ничего не знаем. Вещества обещают истину - но всегда обманывают.

Вот звонок в дверь, входит Олег. Горский, привет, ты готов? Ну, конечно, давно тебя жду. Поехали, что ли? Может, присядем на дорожку? Какое тут "присядем", я насиделся. Ну, в добрый путь.

Может, сказать ему? Пусть он позвонит Антону и все расскажет. А впрочем, нет: я же понял только что: все, что ты можешь узнать, - узнаёшь про себя. О других - лишь догадки, и в них нету смысла.

Четырнадцать этажей. Знакомый двор. Ну, до свидания. Пустая квартира - как тело, покинутое душой. Чемоданы - в багажник. Все равно: главное, что увозишь с собой - это свой опыт.

Ну, в добрый путь. Have a good trip.

Горский вспоминает последний раз: морщинистые черные руки сворачивают на экране косяк за косяком, огромные кусты марихуаны тянутся к самому небу. Между ними идет Питер Тош и поет про Бога Джа и его священную траву.

- Они там с ума посходили, такое показывать, - говорит Антон и после паузы добавляет: - Все-таки мы живем в прекрасной стране.

Мертвый Питер Тош поет "Legalize it!", переводчик зачитывает подстрочник, словно не понимая, что говорит:

Доктора курят

Медсестры курят

Судьи курят

И даже адвокаты курят

Легализуйте Не критикуйте!

Легализуйте - и я буду ее рекламировать!

Тени умерших и живых растворяются в конопляном дыму, между ними уже нет разницы. Мир предстает исполненным гармонии, и каждому - и мертвому, и живому - находится место. Они добивают косяк, за ним еще один. А потом еще, и еще.