"22 июня. Анатомия катастрофы" - читать интересную книгу автора (Солонин Марк)

ГЛУПОСТЬ ИЛИ ИЗМЕНА?

Военная неудача — а страшная военная катастрофа тем более — неизбежно влечет за собой поиски шпионов и подозрения в измене. Эта версия не столь уж безумна, как может показаться на первый взгляд. По крайней мере, начальник Генерального штаба РККА генерал армии Г. К. Жуков был в те дни настроен очень серьезно. 19 августа 1941 г. (день в день за полвека до путча ГКЧП) он отправил Сталину такой доклад: «Я считаю, что противник очень хорошо знает всю систему нашей обороны, всю оперативно-стратегическую группировку наших сил и знает ближайшие наши возможности. Видимо, у нас среди очень крупных работников, близко соприкасающихся с общей обстановкой, противник имеет своих людей...» [5, стр. 361]. Правды ради надо отметить и то, что во всех своих послевоенных «воспоминаниях и размышлениях» Георгий Константинович об этой своей докладной записке ни разу не вспоминает.

Что же до мнения автора этой книги, то в гипотезу о «заговоре темных сил» я не верю. Не верю — и все тут. В условиях полной закрытости архивов НКВД ничего более вразумительного, чем «верю — не верю», сказать и нельзя. И тем не менее, «наступив на торло собственной песне», автор считает необходимым обратить внимание читателя на то, что даже в очень короткой (фактически — 10 дней) истории боевых действий войск Западного Особого военного округа есть такие факты, которые не укладываются в самые широкие рамки безграничного разгильдяйства.

Спорить о том, ожидало ли командование Западного фронта скорое начало военных действий, мы не будем. Нет темы для дискуссии. В ночь с 20 на 21 июня (если совсем точно — в 2.40 21 июня) из штаба Западного Особого военного округа было послано в Москву сообщение о том, что противник снял проволочные заграждения на границе, а из лесов слышен шум моторов [186, стр. 12]. Последняя довоенная разведывательная сводка штаба Западного ОВО заканчивалась констатацией того, что «основная часть немецкой армии в полосе против Западного особого военного округа заняла исходное положение» [186, стр. 15].

В этой ситуации командование Западного ОВО (будущего Западного фронта) — равно как и командование соседнего Прибалтийского ОВО — проводит целый ряд мероприятий по скрытному приведению войск в состояние полной боевой готовности к военным действиям, которые должны, начаться в ближайшие дни. О многих из этих приказов и действий было сказано в предыдущих главах. Однако в это же самое время происходят события, которые нельзя интерпретировать иначе, как преднамеренное снижение боеготовности войск. Этот невероятный феномен разнонаправленных действий, происходивших в одном и том же округе в одно и то же время, по сей день не получил внятного объяснения.

Так, большая часть зенитной артиллерии армий первого эшелона Западного ОВО была за несколько дней до начала войны выведена из расположения частей и направлена на окружные учебные сборы [78]. В частности, зенитный дивизион 86-й сд (10-я армия) находился к началу войны на полигоне в 130 км от расположения дивизии, а зенитные дивизионы 6-го мехкорпуса и всей 4-й армии — на окружном полигоне в районе села Крупки, в 120 километрах восточнее Минска. Это тем более странно, что в соседнем, Киевском, ОВО отдавались прямо противоположные приказы. Так, 20 июня генерал-лейтенант Музыченко, командующий 6-й армией КОВО, приказал:

«...Штабам корпусов, дивизий, полков находиться на месте. Из района дислокации никуда не убывать.

...Зенитные дивизионы срочно отозвать из Львовского лагерного сбора к своим соединениям, по прибытии поставить задачу — прикрыть с воздуха расположение дивизий...» [61].

Заметим, что опыт немецкого наступления на Западе (в мае 1940 г.) тщательно изучался советским военным руководством. Информацию черпали сразу из двух рук — в Москве сидели и немецкий, и французский военные атташе. То, что «немецкий стандарт» предполагает массированный авиационный удар в первые же часы наступления, Павлов прекрасно знал. По крайней мере, об этом много говорилось на том декабрьском (1940 г.) Совещании высшего комсостава, на котором Павлов был одним из главных докладчиков.

Далее. В 16 часов 21 июня — в то время, когда рев тысяч моторов выдвигающихся к Бугу немецких войск стал уже слышен невооруженным ухом, — командир 10-й авиадивизии, развернутой в районе Брест — Кобрин, получает новую шифровку из штаба округа: приказ 20 июня о приведении частей в полную боевую готовность и запрещении отпусков отменить [44]. Бывший командир дивизии полковник Белов в своих мемуарах утверждает, что он даже не стал доводить такое распоряжение до своих подчиненных, но зачем-то же такой приказ был отдан? И как можно судить по другим воспоминаниям, в некоторых частях это загадочное распоряжение было выполнено.

Так, подполковник П. Цупко в своих мемуарах пишет, что в 13-м бомбардировочном полку (район Белосток — Волковыск), где «с рассвета до темнаЪскадрильи замаскированных самолетов с подвешенными бомбами и вооружением, с экипажами стояли наготове», на 22 июня был объявлен выходной: «...На воскресенье, 22 июня, в 13-м авиаполку объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали... Вечером в субботу, оставив за старшего начальника оператора штаба капитана Власова, командование авиаполка, многие летчики и техники уехали к семьям в Россь...» [64]. Ну и для полного «комплекта», накануне войны в этом полку «зенитная батарея была снята с позиции и уехала на учения».

Известный советский генерал и историк С.П. Иванов дает очень интересное объяснение таким действиям советского командования:

«...Сталин стремился самим состоянием и поведением войск приграничных округов дать понять Гитлеру, что у нас царит спокойствие, если не беспечность (а зачем он к этому стремился? — М.С.). Причем делалось это, что называется, в самом натуральном виде. Например, зенитные части находились на сборах... В итоге мы, вместо того чтобы умелыми дезинформационными действиями ввести агрессора в заблуждение относительно боевой готовности наших войск, реально снизили ее до крайне низкой степени» [45].

Еще более удивительное свидетельство мы находим в воспоминаниях С.Ф. Долгушина. Генерал-лейтенант авиации, Герой Советского Союза, начальник кафедры тактики в ВВИА им. Жуковского встретил войну младшим лейтенантом в 122-м ИАП (аэродром Новый Двор в районе г. Гродно). Сергей Федорович вспоминает:

«...Накануне войны служил на аэродроме, расположенном в 17 км от границы. Каждый день нам приходилось дежурить... В субботу, 21 июня 1941 г., прилетел к нам командующий округом генерал армии Павлов, командующий ВВС округа генерал Конец... нас с Макаровым послали на воздушную разведку. На немецком аэродроме до этого дня было всего 30 самолетов. Это мы проверяли неоднократно (!!!), но в этот день оказалось, что туда было переброшено еще более 200 немецких самолетов...»

Не будем отвлекаться на обсуждение сенсационного свидетельства о том, что, оказывается, не только немецкие, но и советские самолеты-разведчики постоянно вторгались в воздушное пространство противника. Важнее другое — какое же решение приняли генералы, получив такое сообщение о резком увеличении вражеской группировки?

«...Часов в 18 поступил приказ командующего снять с самолетов (самолетов истребительного авиаполка, базирующегося в 17 км от границы. — М.С.) оружие и боеприпасы. Приказ есть приказ — оружие мы сняли. Но ящики с боеприпасами оставили. 22 июня в 2 часа 30 минут объявили тревогу (время точно совпадает со множеством других свидетельств. — М.С), и пришлось нам, вместо того чтобы взлетать и прикрывать аэродром, в срочном порядке опять ставить пушки и пулеметы на самолеты. Наше звено первым установило пушки, и тут появилось 15 вражеских самолетов...» [141, 142].

Что это было?

Нелепое стечение обстоятельств?

Дьявольская игра Сталина, который старался убаюкать Гитлера, прежде чем всадить ему топор в спину, да в конце концов и обыграл самого себя?

Заговор?


Не все так ясно, как кажется, и в истории обороны легендарной Брестской крепости. В своей секретной (до 1988 г.) монографии Сандалов прямо и без экивоков пишет:

«...Брестская крепость оказалась ловушкой и сыграла в начале войны роковую роль для войск 28-го. стрелкового корпуса и всей 4-й армии... большое количество личного состава частей 6-й и 42-й стрелковых дивизий осталось в крепости не потому, что они имели задачу оборонять крепость, а потому, что не могли из нее выйти...» [79].

Все абсолютно логично. Крепость так и строится, чтобы в нее было трудно войти. Как следствие, из любой крепости трудно вывести разом большую массу людей и техники. Сандалов пишет, что для выхода из Брестской крепости в восточном направлении имелись только одни (северные) ворота, далее надо было переправиться через опоясывающую крепость реку Мухавец. Страшно подумать, что там творилось, когда через это «иголочное ушко» под градом вражеских снарядов пытались вырваться наружу две стрелковые дивизии — без малого 30 тыс. человек.

Чуть южнее Бреста, в военном городке в 3 км от линии пограничных столбов, дислоцировалась еще одна дивизия: 22-я танковая из состава 14-го МК.

«Этот городок, — пишет Сандалов, — находился на ровной местности, хорошо просматриваемой со стороны противника... расположение частей было скученным... Красноармейцы спали на 3—4-ярусных нарах, а офицеры с семьями жили в домах начсостава поблизости от казарм... По тревоге дивизия выходила в район Жабинка и севернее (т.е. назад от границы! — М.С). При этом дивизии предстояло переправиться через р. Мухавец, пересечь Варшавское шоссе и две железнодорожные линии... Это означало, что на время прохождения дивизии прекращалось в районе Бреста всякое движение по шоссейным и железным дорогам...»

Разумеется, немцы оценили и полностью использовали предоставленные им возможности. Кроме «собственной» артиллерии 45-й пехотной дивизии вермахта, для обстрела Бреста была выдвинута артиллерия двух соседних (34-й и 31-й) пехотных дивизий, двенадцать отдельных батарей, дивизион тяжелых мортир. Для большего «удобства в работе» немцы подняли в воздух привязные аэростаты с корректировщиками. Шквал огня буквально смел с лица земли тысячи людей, уничтожил автотранспорт и артиллерию, стоявшие тесными рядами под открытым небом. 98-й отдельный дивизион ПТО, разведбат и некоторые другие части 6-й и 42-й стрелковых дивизий были истреблены почти полностью. 22-я танковая дивизия потеряла до половины танков и автомашин; от вражеских снарядов загорелись, а затем и взорвались артиллерийский склад и склад ГСМ дивизии.

Вот после того, как три дивизии были расстреляны подобно учебной мишени на полигоне, а немцы уже в 7 часов утра заняли пылающие развалины Бреста, и началась воспетая в стихах и прозе «героическая эпопея обороны Брестской крепости».

Тут самое время задать извечный российский вопрос — кто виноват?

Крепость, как предмет неодушевленный, никакой «роли» сыграть не могла. Эта фраза в монографии Сандалова является всего лишь оборотом речи. Роль «ловушки» сыграли решения, принятые людьми. Кто их принимал, когда и главное — зачем?

Традиционная советская историография привычно объясняла все глупостью (наивностью) Сталина и его полководцев: «Было допущено необдуманное размещение...» Это чем же надо было думать, чтобы разместить три дивизии там, где никого и ничего — кроме пограничных дозоров и минных полей — и быть не должно?

Для современного читателя уже привычной стала версия В. Суворова: Сталин готовился к вторжению и поэтому придвинул войска прямо к пограничному рубежу. Но мы не будем торопиться с выводами.

Всему есть своя мера. Расположить казармы с четырехъярусными нарами на расстоянии минометного выстрела от границы — это подготовка к уничтожению собственных солдат, а никак не подготовка к наступлению на сопредельную территорию.

И неужели Сталин решил завоевать всю Европу сила ми одной только 22-й танковой дивизии? Смысл вопроса в том, что все остальные 60 танковых и 31 моторизованная дивизии Красной Армии у границы НЕ дислоцировались. Надеюсь, читатель извинит нас за то, что мы не будем оглашать весь список, но даже мехкорпуса первого эшелона перед войной базировались в Шяуляе, Каунасе, Гродно, Волковыске, Белостоке, Кобрине, Ровцо, Бродах, Львове, Дрогобыче, Станиславе... На расстоянии от 50 до 100 км от границы. Обстрелять их из пушки на рассвете 22 июня было невозможно в принципе.

Для самых внимательных читателей готов уточнить, что была еще одна дивизия (41-я тд из состава 22-го МК), которая накануне войны оказалась очень близко, километрах в 12—15 от границы (в городе Владимир-Волынский). Но даже 12 км — это не 3 км. Разница — с точки зрения возможности выхода из-под обстрела — огромная (дальность стрельбы основных калибров полевой артиллерии составляла как раз 10—12 км). Ранним утром 22 июня командир 41-й тд вскрыл «красный пакет», и дивизия форсированным маршем двинулась по шоссе к Ковелю. В отчете о боевых действиях дивизии читаем: «В 4 часа утра 22.6.41 обстреливалась дальним артогнем противника и в период отмобилизования имела потери 10 бойцов убитыми...»

Самое же главное в том, что дивизии легких танков (а вооружена «брестская» 22-я тд была одними только Т-26) на берегу пограничной реки делать совершенно нечего. Танки не начинают — они заканчивают. Сначала артиллерия должна подавить систему огня противника, затем пехота должна навести переправы и захватить плацдарм на вражеском берегу — и вот только после этого из глубины оперативного построения в прорыв должна ворваться танковая орда. Именно так докладывал высокому Совещанию (в декабре 1940 г.) главный танкист РККА генерал Павлов, именно поэтому в «красном пакете» районом сосредоточения для 22-й тд был указан отнюдь не восточный берег Буга, а деревня Жабинка в 25 км от Буга! Что же помешало заблаговременно спрятать 22-ю тд в лесах еще восточнее этой самой Жабинки? Уж чего-чего, а лесов в Белоруссии хватает... Кто и зачем загнал танковую дивизию в лагерь «на ровной местности, хорошо просматриваемой со стороны противника»? Кто и зачем запер две стрелковые дивизии в «мышеловку» старинной крепости?

Ответы на эти вопросы начнем собирать — как принято было в стародавние времена, — начиная с младших по званию.

Е.М. Синковский. накануне войны — майор, начальник оперативного отдела штаба 28-го стрелкового корпуса 4-й армии: «Командование 28-го СК возбудило перед командованием 4-й армии ходатайство о разрешении вывести 6-ю и 42-ю дивизии из крепости. Разрешения не последовало...» [44].

Ф.И. Шлыков, накануне войны — член Военного совета (проще говоря — комиссар) 4-й армии: «Мы писали в округ (т.е. командованию Западного ОВО. — М.С.), чтобы нам разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам разрешили перевести в другой район лишь часть госпиталя...» [44].

Л.М. Сандалов, накануне войны — полковник, начальник штаба 4-й армии, в своей монографии о боевых действиях армии пишет: «Настоятельно требовалось изменить дислокацию 22-й танковой дивизии, на что, однако, округ не дал своего согласия...»

Итак, все осознают ошибочность размещения трех дивизий прямо на линии пограничных столбов. Но — командованию корпуса запрещает вывести дивизии из Бреста командование 4-й армии, которому, в свою очередь, сделать это запрещает командование округа. Более того, вокруг вопроса о выводе войск из Бреста идет напряженная борьба: корпус просит разрешения на вывод из крепости всех частей, командование армии просит у штаба округа разрешения на вывод хотя бы одной дивизии...

А что же делает командование округа?

Д.Г. Павлов, генерал армии, командующий Западным фронтом, дал на суде следующие показания:

«...Еще в начале июня я отдал приказ о выводе войск (подчеркнуто мной. — М.С.) из Бреста в лагеря. Коробков же моего приказа не выполнил, в результате чего три дивизии при выходе из города были разгромлены противником...»

А.А. Коробков, генерал-майор, командующий 4-й армией, дал на суде следующие показания:

«... Виновным себя не признаю... Показания Павлова я категорически отрицаю... Приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. Я лично такого приказа не видел...»

Оказавшись плечом к плечу с Коробковым (они сидели на одной скамье подсудимых), Павлов тут же меняет свои показания. Между двумя обреченными генералами происходит следующий диалог:

«Подсудимый Павлов:

—В июне по моему приказу был направлен командир 28-го стрелкового корпуса Попов с заданием к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста в лагеря.

Подсудимый Коробков:

—Я об этом не знал. Значит, Попова надо привлекать к уголовной ответственности...» [67].

Обратите внимание, уважаемый читатель, на то, ЧТО является предметом спора и судебного разбирательства. Генералы спорят не о том, были ли приказы Павлова верными, своевременными, эффективными... Они не могут согласиться друг с другом в том, был ли отдан приказ о выводе войск из Бреста или нет. Как такое может быть предметом спора? Даже в детском саду приказы начальницы издаются в письменном виде, фиксируются в журнале, складываются в папочку с тесемками. Приказ штаба Западного Особого военного округа был (или не был) отдан за три недели до начала войны. В абсолютно мирное время. Его что, немецкие диверсанты из сейфа выкрали? И почему это приказ командования округа отдается «через голову» командующего армией непосредственно командиру корпуса? Того самого 28-го СК, командование которого, по свидетельству майора Синковского, не то что приказа, а даже «разрешения на вывод двух дивизий из Брестской крепости не получило...».


Коль скоро мы заговорили о Бресте, то самое время вспомнить историю обороны того, что по планам советского командования должно было выступить в роли «брестской крепости». Разумеется, речь пойдет не о подземельях старинного и изрядно обветшалого замка, а о Брестском укрепрайоне (УР № 62).

Волга впадает в Каспийское море, лошади едят овес, дважды два — четыре, доверчивый и наивный Сталин переломал все доты на старой (1939 г.) госгранице, а на новой ничего путного построить так и не успели. Это «знают все». Об этом сказано в любой книжке про войну. Этому учат в школе. В отстаивании этой «истины» объединились все: от Виктора Суворова до любого партийного «историка».

Но шило неудержимо рвется из мешка. В номере 4 за 1989 г. «Военно-исторический журнал» — печатный орган Министерства обороны СССР — поместил таблицу с цифрами, отражающими состояние укрепленных районов на новой границе к 1 июня 1941 г. На эту таблицу редакция щедро выделила 5,5 х 2,5 см журнальной площади. Микроскопическими буковками была набрана информация о том, что в Брестском УРе было построено 128 (сто двадцать восемь) долговременных огневых сооружений и еще 380 (триста восемьдесят) ДОСов находилось в стадии строительства. Крохотная площадь не позволила сообщить читателям о том, что сроком завершения строительства было установлено 1 августа 1941 г. и работа кипела с рассвета до заката.

Кстати сказать, и на старой границе никто ничего не взрывал. Напротив, 25 мая 1941 г. вышло очередное постановление правительства о мерах по реконструкции и довооружению «старых» УРов. Срок готовности был установлен к 1 октября 1941 г. Некоторые доты Минского УРа целы и по сей день. Полутораметровый бетон выдержал все артобстрелы, а когда немцы, уже во время оккупации Белоруссии, попытались было взорвать доты, то от этой идеи им пришлось вскоре отказаться из-за огромного расхода дефицитной на войне взрывчатки...

Вернемся, однако, в Брест. Как пишет Сандалов (в то время — начальник штаба 4-й армии, в полосе которой и строился Брестский УР), «на строительство Брестского укрепленного района были привлечены все саперные части 4-й армии и 33-й инженерный полк округа... В марте — апреле 1941 г. было дополнительно привлечено 10 тыс. человек местного населения с 4 тыс. подвод... с июня по приказу округа на оборонительные работы привлекалось уже по два батальона от каждого стрелкового полка дивизии...» [79]. 16 июня строительный аврал был еще раз подстегнут постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об ускорении приведения в боевую готовность укрепленных районов» [3].

Таким образом, мы не сильно ошибемся, если предположим, что к 22 июня большая часть из 380 недостроенных ДОСов Брестского УРа была уже готова или почти готова. Точных цифр, вероятно, не знает никто. Так, суммирование (по таблице в ВИЖе) числа построенных ДОСов в четырех укрепрайонах Западного фронта дает число 332, но на соседней странице, в тексте статьи, сказано, что «к июню 1941 г. было построено 505 ДОСов». Павлов и Кли-мовских называют на суде еще большую цифру — 600 [67].

Как бы то ни было, но в среднем на один километр фронта Брестского укрепрайона приходилось три врытые в землю бетонные коробки, стены которой выдерживали прямое попадание снаряда тяжелой полевой гаубицы. Одна — полностью построенная, и еще две такие же коробки, частично не завершенные. Это в дополнение к созданной самой природой реке Буг, вдоль которой и проходила тогда граница. Но это — в среднем. Фактически же Брестский УРа находился в одном из крупнейших в мире болотных районов (белорусское Полесье). На такой местности дотами следовало прикрыть лишь немногие имеющиеся дорожные направления. Соответственно, доты были выстроены не «цепочкой», а отдельными «кустами» (узлами обороны). Так, в районе местечка Семятыче, у дороги Седлец — Беловеж, стояло 20 дотов, которые занимал 17-й пулеметно-артиллерийский батальон.

Даже если допустить, что ни в одном доте Брестского УРа не было установлено ни одной единицы специального вооружения, то и в этом случае, просто разместив в них пулеметные взводы стрелковых дивизий, можно было создать сплошную зону огневого поражения. Пулеметы были. По штату апреля 1941 г. в стрелковой дивизии РККА было 392 ручных и 166 станковых пулеметов. По штату. Фактически к 22 июня 1941 г. на вооружении Красной Армии было 170 тысяч ручных и 76 тысяч станковых пулеметов [35, стр. 351]. Впрочем, все эти импровизации были излишними. Как следует из показаний командующего Западным фронтом Павлова, треть ДОСов была уже вооружена. Причем вооружена отнюдь не ветхими пушками, якобы снятыми с укрепрайонов на старой границе.

Товарищ И.Н. Швейкин встретил войну лейтенантом в 18-м пулеметно-артиллерийском батальоне Брестского УРа. Он свидетельствует: «...качество и боевое снаряжение дотов по сравнению с дотами на старой границе было намного выше. Там на батальон было всего четыре орудия, а остальное вооружение составляли пулеметы. Здесь же многие доты (45% от общего числа. — М.С.) имели по одному или несколько орудий, спаренных с пулеметами... Орудия действовали полуавтоматически. Стреляные гильзы падали в специальные колодцы вне дотов, что было очень удобно. Боевые сооружения оснащались очень хорошей оптикой...» [44].

Надежно подготовленный коммунистическими «историками» читатель уже все понял: доты-то были, да только глупый Сталин не разрешил их занять. Чтобы не дать Гитлеру «повод для нападения». Логика потрясающая. Не говоря уже о том, что ни Сталин, ни Гитлер никогда не нуждались в «поводах» (ибо в нужное время изготавливали их в любом количестве сами), по сравнению с самим фактом строительства многих сотен бетонных коробок на берегу пограничной реки, занятие их во тьме ночной гарнизонами никого и ни на что не могло «спровоцировать». Поэтому их и занимали. Каждую ночь.

«...В конце мая участились боевые тревоги, во время которых мы занимали свои доты... Ночь проводили в дотах, а утром, после отбоя, возвращались в свои землянки. В июне такие тревоги стали чуть ли не ежедневными. В ночь на 21 июня — тоже. В субботу, 21 июня, как обычно, после ужина смотрели кино. Бросилось в глаза то, что, в отличие от прошлых суббот, на скамейках не было видно гражданских жителей из ближайших деревень. После фильма прозвучал отбой, но спать долго не пришлось: в 2 часа ночи мы были подняты по боевой тревоге и через полчаса были уже в своих дотах, куда вскоре прибыли повозки с боеприпасами...»

Это — строки из воспоминаний Л.В. Ирина, встретившего войну курсантом учебной роты 9-го пулеметно-ар-тиллерийского батальона Гродненского УРа [83]. Нет никаких оснований сомневаться в том, что и Брестский УР жил весной 1941 г. по тем же самым приказам и директивам.

Все познается в сравнении. «Линия Маннергейма», о которой историки вспоминали тысячу и один раз, имела всего 166 бетонных дотов на фронте в 135 км, причем большая часть дотов были пулеметными, с мизерным составом специального оборудования (в дотах первой очереди строительства не было электричества, водопровода, туалета и телефонной связи), и лишь два десятка так называемых «дотов-миллионников» были вооружены пушками.

Как же все это было использовано? Красная Армия с огромными потерями прогрызала «линию Маннергейма» весь февраль 1940 г. Немцы же практически не заметили существования Брестского укрепрайона. В донесении штаба Группы армий «Центр» (22 июня 1941 г., 20 ч 30 мин) находим только краткую констатацию:

«Пограничные укрепления прорваны на участках всех корпусов 4-й армии» (т.е. как раз в полосе обороны Брестского УРа) [61]. И в мемуарах Гудериана мы не найдем ни единого упоминания о каких-то боях при прорыве линии обороны Брестского укрепрайона.

Но. Некоторые доты сражались до конца июня 1941 г. Немцы уже заняли Белосток и Минск, вышли к Бобруйску, начали форсирование Березины, а в это время 3-я рота 17-го пульбата Брестского УРа удерживала 4 дота на берегу Буга у польского местечка Семятыче до 30 июня! [4] Бетонные перекрытия выдержали все артобстрелы, и только получив возможность окружить доты и проломить их стены тяжелыми фугасами, немцы смогли подавить сопротивление горстки героев.

А что же делали все остальные? «Большая часть личного состава 17-го пульбата отходила в направлении Высокое, где находился штаб 62-го укрепрайона... В этом же направлении отходила группа личного состава 18-го пульбата из района Бреста...» [79]. Вот так, спокойно и меланхолично, описывает Сандалов факт массового дезертирства, имевший место в первые часы войны. Бывает. На войне — как на войне. В любой армии мира бывают и растерянность, и паника, и бегство. Для того и существуют в армии командиры, чтобы в подобной ситуации одних — приободрить, других — пристрелить, но добиться выполнения боевой задачи. Что же сделал командир 62-го УРа, когда к его штабу в Высокое прибежали толпы бросивших свои огневые позиции красноармейцев?

«Командир Брестского укрепрайона генерал-майор Пузырев с частью подразделений, отошедших к нему в Высокое, в первый же день отошел на Бельск (40 км от границы. — М.С.), а затем далее на восток...» [79]. Как это — «отошел»? Авиаполки, как нам говорят, «перебазировались» в глубокий тыл для того, чтобы получить там новые самолеты. Взамен ранее брошенных на аэродромах. Допустим. Но что же собирался получить «далее на востоке» товарищ Пузырев? Новый передвижной дот на колесиках?

Возможно, эти вопросы и были ему кем-то заданы. Ответы же по сей день неизвестны. «1890 г.р. Комендант 62-го укрепрайона. Умер 18 ноября 1941 года. Данных о месте захоронения нет» — вот и все, что сообщил своим читателям «Военно-исторический журнал». Как, где, при каких обстоятельствах умер генерал Пузырев, почему осенью 1941 г. он продолжал числиться «комендантом» несуществующего укрепрайона — все это укрыто густым мраком государственной тайны.