"Мистер Себастиан и черный маг" - читать интересную книгу автора (Уоллес Дэниел)

Расплата

Мое имя Карсон Малвени, и я частный детектив, владею небольшим агентством в деловой части Мемфиса, штат Теннесси. Я взялся за эту историю с запозданием, но таков характер моего бизнеса. Я за всякую историю берусь с запозданием; больше того, обычно я появляюсь последним. Я последний, к кому у людей возникает желание обратиться, последний, кого просят: «Можете мне помочь?» И хотя почти всегда я отвечаю «да», на деле обычно получается, что нет. Не могу.

Отвратительные и часто трагические события, заставляющие обратиться ко мне, сказать по правде, не способствуют благополучной развязке. Вследствие этого я, по моему мнению, не столько помогаю, сколько высвечиваю пристрастным светом мрачные тайны чьей-то жизни. И то сказать, моя работа, больше чем какая-то другая, связана с любовью. Большинство людей не понимают этого. Тут или кто-то ошибся, полюбив не того человека, или связал надежды и мечты не с тем человеком, или страсть, в которой как таковой нет ничего дурного. Но любая из этих причин способна привести к катастрофе.

Это прискорбный факт в моей работе и, должен сказать, жизни, но только любовь заводит нас в безысходный мрак.

Бывают случаи, подобные этому, когда меня просят найти кого-то, кто пропал, или ушел, или каким-то образом затерялся в стремительно меняющихся времени и пространстве, которые разделяют всех нас. Я люблю подобные дела. А это дело, более других моих дел, связано с любовью. Что может быть лучше, чем знать, что кто-то хочет тебя найти? Что может быть лучше, чем быть найденным?

Ничто, скажу я вам.

Я уже второй раз ехал в «Китайский цирк Иеремии Мосгроува». Корейская война сходила на нет, в невадской пустыне испытывали атомные бомбы, а я занимался какими-то пустяками. Меня наняли отыскать Генри Уокера, и я его нашел месяц спустя. Как правило, на этом вся история заканчивалась — обычно одного подхода хватало, — но в данном случае обнаружились свои особые сложности, и вот я здесь, чтобы отыскать его вторично. Я кое-что предпринял, чтобы в конце концов найти его.

В первую очередь я поговорил с самим Иеремией Мосгроувом. Это был человек с открытым лицом и огромными усами, который явно любил плотно поесть и, пока я не протянул ему свою визитную карточку, казалось, рад был видеть меня.

Он взглянул на карточку, потом на меня, потом снова на карточку.

— Частный детектив?

— Да, сэр, — подтвердил я. — Именно так.

Он кивнул и снова уставился на карточку. Подавил смешок.

— Вас что-то рассмешило, мистер Мосгроув?

— О нет, право, нет, — ответил он. — Просто вы мне кажетесь непохожим на частного детектива.

Я поправил галстук.

— А как, по-вашему, должен выглядеть частный детектив? — поинтересовался я, будто мне впервой приходилось встречаться с подобным мнением.

Он покачался в кресле, раздумывая.

— Ну, это должен быть здоровенный крутой парень, который не лезет в карман за словом. От которого разит алкоголем и разочарованием, небритый, ожесточившийся и печальный. Вроде…

— Вроде Хамфри Богарта в «Мальтийском соколе».

— Точно.

— Это кино, мистер Мосгроув, — вздохнул я.

— Понимаю.

— А то, с чем я к вам пришел, не кино.

— И это понимаю.

Он подразумевал то, что одно не всегда отличается от другого, что он так же хорошо, как всякий, знает, что есть реальность, а что ею не является, уверен в этом отчасти благодаря своему бизнесу: продавать нереальное, искусственное. Но он был такой же жертвой заблуждения, как любой другой.

Я не Хамфри Богарт. Я хрупкого сложения, какое, скажете вы, свойственно скорее подростку, нежели сорокадвухлетнему мужчине. Сильный ветер не собьет меня с ног, но заставит попятиться; хотя, если наклонить плечи вперед, тогда нормально. Никогда не мерил, но знаю, что голова у меня маленькая. Лицо еще меньше и имеет все, чему полагается быть на человеческом лице, но опять же в миниатюре. Глаза, нос и рот у меня крохотные. Но ведь такими они и должны быть, чтобы соответствовать лицу. Я регулярно бреюсь и принимаю ванну. Делаю это дважды в день, утром и вечером. А еще у меня три кошки — Гови, Джо и Лу, — которых, когда уезжаю по делам, оставляю соседке, миссис Лефкорт, которая очень хорошо о них заботится, а также забирает мою почту.

Так что, к разочарованию многих, я оказываюсь не тем, за кого они меня первоначально приняли. Хотите верьте, хотите нет, но я могу быть крутым. И даже при случае способен на резкие выражения. Я это могу. Надеваю маску, когда необходимо. Иногда легче прикинуться таким, каким ты представляешься людям, чем просить воспринимать тебя таким, каков ты есть.

— Хорошо, — сказал я. — Позвольте объяснить, что привело меня к вам.

— Пишете книгу? Между прочим, сказки про двуглавого зародыша — это все вздор, если вас это интересует.

— Меня интересует Генри Уокер, мистер Мосгроув.

Шутливое настроение мистера Мосгроува мгновенно улетучилось, и он стал весь внимание. Осел в кресле и посмотрел печально:

— Его нашли?

— Разве он не здесь?

— Нет, — ответил он. — Он исчез на прошлой неделе. Никто не знает, куда он ушел.

— Никто?

Я достал блокнот, пролистал до первой чистой страницы.

— У него не было здесь друзей? Кого-то, с кем он мог поговорить?

— Я был его другом, — холодно ответил он. — Он говорил со мной.

— Но он ничего вам не сказал? О своих планах, о желании покинуть цирк или о том, куда мог бы пойти, если ушел?

— Ни о чем таком он не говорил. Вот почему я немного беспокоюсь. Если он не сказал мне…

— А есть тут еще кто-то, с кем он мог поговорить? Еще с кем-нибудь водил дружбу?

Хотя и с неохотой, мистер Мосгроув признался, что такие есть.

Я покинул его и направился на поиски Руди, Самого Сильного Человека Во Всем Мире.

В дверях его трейлера меня приветствовал соблазнительный запах пролитого бурбона. Я вежливо, как обычно, постучал, но бас прорычал в ответ:

— Убирайся прочь.

Подождав секунду, я постучал снова.

— Я же сказал, убирайся!

Я задумался над ситуацией. Я не знал, насколько он силен, но если даже вполовину того, как он заявлял, то он мог раздавить меня, как черешок молодого сельдерея.

— Я не один, а с приятелем, — солгал я. — Имя «Джек Дэниелс» что-то тебе напоминает?

— Очень даже. Церковную проповедь. Убирайся.

— Руди, мне нужно задать пару вопросов. О человеке по имени Генри Уокер. Говорят, вы были с ним друзьями.

На сей раз он не послал меня прочь. После недолгой тишины я услышал, как он тяжело идет к двери. Он отворил ее и высунул голову — огромную, лысую и угловатую. Я посочувствовал матери, которая его рожала.

— Был? — спросил он. — Что вы имеете в виду под словом «был»?

— Ничего. А вы что решили?

Он подумал. Ответил:

— Что он умер. Что те волосатики убили его.

— Расскажите мне о них.

— Их было трое. Трое с длинными сальными волосами.

— Не возражаете, если я войду? Побеседуем.

— Ну, — он посмотрел через плечо назад, в глубину трейлера, — у меня тут бардак.

— Не страшно.

Он с подозрением оглядел меня, как все в тот день оглядывали, и заключил:

— Вы не полицейский.

— Нет, не полицейский. Спасибо, что уделяете мне время.

Бросив на меня последний взгляд, он исчез в трейлере; пришлось мне счесть это за приглашение. Я осторожно последовал за ним.

То, что я увидел, было не бардак. Это был типичный артистический беспорядок. Как говаривала моя матушка: «Есть место для всего, и все на своем месте»; надо было вырасти, чтобы понять справедливость ее слов. Но тут ничего не было на своем месте. Пластиковые чашки для кофе — на подушке, а сама подушка — на полу. Судя по всему, обедал он в постели. Холодильник с распахнутой дверцей служил единственным источником света. У меня было впечатление, что я попал в пещеру продвинутого доисторического человека.

Я уселся на что-то, с виду напоминавшее стул.

— Расскажите о тех волосатиках.

— Сперва вы. Почему вы ищете Генри?

— Меня наняли.

— Правда?

— Правда.

— Кто нанял?

— Член семьи.

— Вот теперь я знаю, что вы врете.

— Почему вы так решили?

Он нашарил бутылку, сграбастал ее своей ручищей и сунул горлышко в рот. Мгновение, и бутылка опустела.

— Потому что у него нет семьи. Все в его семье умерли.

— Не все, — сказал я.

Он бросил на меня взгляд, который я уже видел, взгляд, предшествующий взрыву ярости. Но иногда обходилось только взглядом, на это я рассчитывал и сейчас.

— Вы сбиваете меня с толку, — сказал он. — А я этого не люблю.

— Позвольте мне объяснить. Мое имя Карсон Малвени. Я частный детектив. Вам известно, что у Генри Уокера была сестра?

— Конечно. Он рассказывал мне о ней. Она умерла. Точно умерла. Уже давно.

— Мне она показалась очень даже живой, когда я видел ее последний раз.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я работаю на нее. Ханна Уокер жива.

Чуть ли не минуту Руди смотрел безжизненным взглядом, какой обычно бывает лишь у трупов. Я видел трупы, вернее, один. Это был труп старой женщины, пошедшей через улицу за миг до зеленого света. Она так и не увидела, как он вспыхнул. У него был тот же отсутствующий взгляд, что и у нее, как будто он пытался что-то припомнить, но не удавалось. Правда разорвалась где-то глубоко внутри него. Он посмотрел на меня глазками такими маленькими, что их было почти не видно подо лбом кроманьонца.

— Дженни должна это услышать, — сказал он.

— Конечно. Я собираюсь поговорить с каждым.

— И Иеремия тоже должен. И Джей-Джей, я считаю. Всем нужно услышать это. Если вы только не дурачите меня, мистер.

— Уверяю вас, не дурачу.

Он снова бросил на меня суровый взгляд:

— Тогда идите за мной.

Я последовал за ним. За годы практики он приспособился протискиваться в узкую дверь своего трейлера, так что сейчас с некоторой долей самоуверенности проделал то, что казалось невозможным. Потом повернул налево и вприпрыжку побежал вдоль трейлеров к небольшому шатру, в котором, если я правильно помнил по аляповатой афише, выступала со своим номером Женщина-Паук. Но ее там не оказалось.

— Зайдите внутрь и подождите, — сказал он. — Я скоро вернусь.

Я сделал, как он сказал. Он отсутствовал четыре с половиной минуты, и, когда возвратился, в руках у него было что-то. Это выглядело как длинная деревянная колода, пока я не заметил у нее голову. И ноги. И, возможно, всё, что должно быть между ними. Но эта часть была прикрыта одеялом, а мне не особо хотелось заглядывать под него. Единственное, что двигалось, были глаза и губы, и я понял: эта часть, что бы ни представляло собой остальное, — живая и принадлежит женщине.

— Это мистер Малвени, — представил меня Руди.

— Очень приятно, — сказала она.

— Привет!

— Это Дженни, — пояснил Руди. — Она и Генри были близкими друзьями.

— Рад с вами познакомиться, — сказал я и машинально протянул руку.

— Извините, не могу пожать вам руку. Микробы, — улыбнулась она.

Минуту или две спустя в шатер, откинув входное полотнище, протиснулись Иеремия и Джей-Джей. С Иеремией я был знаком. Он кивнул мне. Джей-Джей был напряжен, как проволочная растяжка.

Я поздоровался, но им было не до любезностей.

— Выкладывайте всё, — сказал Руди. — Мы хотим это услышать.

И я рассказал им. Рассказал, потому что видел подлинное волнение под их странной, у кого менее, у кого более, наружностью. Тот шатер был переполнен любовью к Генри Уокеру. А я неравнодушен к людям, которые так любят. Они редки, как белоклювые дятлы, и настолько же прекрасны.

Я начал рассказ.

Когда она позвонила, я был без дела, хотя не могу назвать время, когда не был бы без дела или с делом, которое занимало бы все мое время. Большую часть утра я провел как обычно, решая кроссворды, наводя порядок в офисе и ожидая, что зазвонит телефон, но, когда он звонил, мое сердце всегда замирало. Как ни ждешь, а все неожиданно. Я старался не терять надежды, но что-то не то с моим офисом — сумрачным угловым помещением, выходящим окном на заднюю стену трехэтажного краснокирпичного здания и в которое можно попасть только на скрипучем решетчатом лифте со слепым лифтером. Это было лучшее, что я мог себе позволить. Постоянная тьма действовала на меня угнетающе. «Надо почаще уходить, пока солнце не село», — говорил я себе. Но никогда этого не делал.

Я держал радио включенным весь день. Так я был в курсе событий. Предстояла казнь Розенбергов; Эйзенхауэр принес президентскую присягу; прорыв дамбы в Северном море унес почти две тысячи жизней. Удовольствие знать об этом.

Во всяком случае, она позвонила, я поднял трубку, и она спросила, чем я сейчас занят. Милый голосок. Мне он очень понравился, понравилось, как ее слова ласкали мне слух.

— Чем занят? — ответил я. — Расследованием. Как и написано в справочнике.

Я мог бы быть и повежливей, но меня расстроило сообщение о двадцати семи погибших: «Утонули в болоте».

— Частным расследованием?

— Я о своих делах не распространяюсь. Да.

— Я спрашиваю, потому что хотела бы держать это в тайне, — сказала она.

— От кого?

Я хотел заставить ее говорить подольше. С каждым словом ее голос звучал все слаще, словно еще чуть-чуть — и она запоет. Голос из тех, что делают людей счастливыми. У нее не было какого-либо явного акцента, насколько я мог уловить. Многолетний опыт подсказывал мне, что она прикрывает трубку ладонью. Я представлял ее стоящей у себя на кухне, одну, телефонный провод натянут до предела.

— Не важно от кого.

Так что я уже вполне догадывался, к чему все клонится.

— Вам и необязательно говорить. Затруднения с мужем? Хотите держать это в тайне от него, потому что он не рассказывает вам о своих личных делах, и вы желаете узнать, что это за дела. Вроде того, куда он уходит на самом деле, когда говорит, что идет в боулинг.

Она рассмеялась:

— Нет, ничего подобного.

— Он говорил вам это?

— Послушайте. — Ее стало едва слышно. Это уже был даже не шепот. Тихие звуки, заглушаемые ее дыханием, шелестели прямо в ухе. Я напряг слух. — Возможно, нам стоит поговорить. С глазу на глаз.

— Я рассчитывал на это. Мой офис находится на Третьей улице. Я могу выйти встретить вас где угодно, куда можно дойти пешком.

— Насколько далеко?

— Не слишком.

— Я спрашиваю потому, что хотелось бы, чтобы вы пришли сюда. У меня маленький ребенок, и будет удобней, если не придется оставлять его одного. Как думаете, сможете вы прийти сюда? В Конкорд-Хайтс?

Я ответил, что смогу.

Конкорд-Хайтс — это район в шести милях от центра, и там в своих скромных замках обитали мемфисские богачи. Чтобы купить там дом, нужно было иметь не только кучу денег, но и письменное разрешение Господа Бога. В Конкорд-Хайтс жили только лучшие люди, то есть это было скопище всех известных смертных грехов и вдобавок таких, для которых еще не придумали названия. Частный детектив мог бы неплохо зарабатывать на грешках, совершавшихся там на единицу площади, и, не обращая внимания на ее слова, я решил, что понадобился именно для подобного дела.

И оказался неправ.

Миссис Ханна Каллахан, так ее теперь звали. Не Уокер. Она выглядела как женщина, которую, мог бы поклясться, я где-то видел прежде, только не во плоти. Люди вроде меня не встречают таких женщин, как Ханна Каллахан: мы видим их на обложках журналов. Иными словами, она была прекрасна, как летнее небо, — молодая женщина, которая могла остановить не то что автомобильное движение, а даже железнодорожный состав. Белокурая, кожа как тончайший шелк, а фигурка — что песочные часы, застывшие на получасе. Я смотрел на нее, наверно, минутой дольше. Она подождала, пока я насмотрюсь, и пригласила войти.

— Вы, надеюсь, не припарковались на улице? — спросила она, заглядывая мне за плечо.

— Я нигде не парковался. Я приехал на автобусе.

— Сюда ходит автобус? Вот не знала.

Я не сказал ей, что был не уверен, что моя машина осилит такую дальнюю дорогу, а внушил, что следовал ее распоряжению: она ведь не хотела, чтобы кто-нибудь знал о моем приходе. Я сказал, что все понимаю. Каким бы я ни был необходимым участником драмы, все же, как я сказал, я нежелательный участник. Частное есть частное; это также означает тайное, а иногда и темное. Что не слишком сказывается на моем чувстве самоуважения.

— Не желаете ли что-нибудь выпить? — предложила она.

— Разве что стакан воды.

— Присаживайтесь. Сейчас принесу.

Я смотрел ей вслед. Не проходило чувство, будто я увидел нечто, чего лучше было бы не видеть. Подобная красота часто действует на мужчин таким образом.

Я опустился в одно из плюшевых кресел, стоявших по бокам дивана. Пурпурного цвета, оно было сделано из материала, вообще не имевшего отношения к природе, и навело меня на мысль о желтолицых людях за множеством швейных машинок в огромном помещении. Диван же был размером со средний американский автомобиль; должно быть, они сначала установили этот диван, а потом возвели дом вокруг него, потому что не существовало двери, в которую его можно было бы пронести. Добавьте к этому громадную люстру, картину, изображавшую собаку с кроликом в пасти, и книжный шкаф, полный настоящих книг. Если у хозяев была проблема с деньгами, то только как их потратить.

Я услышал детский плач в одной из спален наверху.

Она вернулась с небольшим подносом. На нем стояли кувшин, стакан и маленькая вазочка со льдом и серебряными щипчиками. Она изящно положила щипчиками три кубика льда в стакан. Налила воды.

— Я ожидала увидеть человека более…

— Это случается.

— Фигуру вроде… не знаю… вроде Хамфри Богарта?

— Понимаю.

Она покраснела.

— Ну да, это всего лишь кино.

Она кивнула. Я подумал, что дам ей поговорить о Хамфри Богарте, пока ей не надоест. Но она уже покончила с этой темой.

— Вас интересует, зачем я попросила вас прийти, — сказала она с улыбкой.

— Да, — ответил я, доставая блокнот и карандаш.

Я мысленно поспорил: что бы там она ни говорила по телефону, дело в муже-обманщике. Но я ошибся.

— Я хочу, чтобы вы нашли моего брата.

Я записал в блокноте: «Брат», и сказал:

— О'кей.

— О'кей? — удивилась она.

— Я имею в виду, хорошо. Конечно. Я найду вашего брата.

Она отпила глоток. В ее стакане была кока-кола.

— Не представляла, что это так легко.

— Ну, легко там или нелегко, в любом случае я найду его.

— Как вы можете быть настолько… самонадеянным?

— Я не самонадеян. Но если бы я сказал, что не смогу найти его, вы бы меня наняли?

— Логично, — улыбнулась она.

— Но вы должны сказать мне какие-то вещи.

— Разумеется. Что вас интересует?

— Например, его имя, как он выглядит, когда вы видели его в последний раз. Знаете ли, где он мог бы находиться сейчас, приблизительно. Что-нибудь. Все, что вам известно. Основные вещи.

Все это время ребенок плакал не переставая. Не вопил так, что кровь стыла в жилах, а жалобно скулил. Отчего я чувствовал себя неуютно. Какой-то экзистенциальный стон. Ханна Каллахан посмотрела на меня.

— С ним все в порядке, — объяснила она. — То есть он сейчас должен спать. А Деборы сегодня нет.

— Деборы?

— Его няни.

— Ах, ну да, — сказал я, спрашивая себя, куда подевалась эта няня.

Дело в том, что я никогда еще не бывал в домах, где у ребенка была няня. Мой статус рос.

— Итак, давайте начнем, а там посмотрим, к чему придем.

— К несчастью, — сказала она, отводя взгляд, — в сущности, я ничего не знаю.

— Повторите?

— Я не могу ответить на ваши вопросы. То есть я бы ответила, если бы могла, но не могу. Не знаю.

Чем дольше стоишь на месте, тем больше все осложняется. Я вздохнул:

— О'кей. Но, право, это простейшие вещи, которые мне желательно знать. Я собирался оттолкнуться от ваших ответов и двигаться к вещам более сложным: его симпатиям и антипатиям, какой у него любимый цвет, чем предпочитает заниматься в отпуск, охотой или рыбалкой. — Я взглянул на нее. — Что вы можете рассказать о нем?

— Простите, мистер Малвени. Я расскажу все, что знаю.

— Благодарю вас.

Она сделала глоточек колы, поставила стакан и смотрела, как капли влаги стекают по холодному стеклу на поднос.

— Дело в том, что нас разлучили, когда мы были детьми. Я не видела его с тех пор, как мне было девять лет. Я могу рассказать, как он выглядел тогда, но не думаю, что это очень вам поможет.

Я согласился, что, вероятно, не очень. Она улыбнулась:

— Но я прекрасно помню его. У него был длинный острый нос, черные волосы. Высокий, смуглый и красивый, даже мальчишкой. Полагаю, он и сейчас такой — красивый то есть. Наш отец был…

— А ваш отец, он?..

— Умер, я уверена. Хотя я не видела его столько же, сколько брата. Вы знаете, как было тогда, в Великую депрессию. Приходилось делать трудный выбор, просто чтобы выжить.

Когда мне было девять, я продавал газеты в метро. Я дожидался там, пока отец не вываливался из вагона. Он был пьян, и у меня был строгий наказ матери хватать его и тащить домой прежде, чем он спустит последнее, что у него оставалось в кармане, на свое, как он называл, лекарство. Я было подумал рассказать Ханне Каллахан эту маленькую историю, но потом решил, что не стоит.

— Брата зовут Генри Уокер, — сказала она.

— Генри Уокер? Имя известное. Правда, не слишком.

— Да. Он иллюзионист. Или был им. Был известен недолгое время, после войны.

— Точно, — сказал я. — Припоминаю. — Я записал это в блокнот и посмотрел на нее поверх очков. — Знаете, знаменитых людей найти не очень трудно.

— Знаю. Но в то время — это было почти восемь лет назад — я была не готова. Увидеть его. Но сейчас другое дело.

— Сейчас, когда он больше не знаменит.

Она бросила взгляд на меня и кивнула:

— Он как будто исчез с лица земли.

— Ну, это для вас он маг. Вы не думали, что он может быть мертв?

— Думала.

— И?

— И не хочу верить в это.

— Понимаю. А если я выясню, что он умер?

— Тогда поверю. Разумеется.

— Он мог переменить имя.

— Предполагаю, много чего переменилось. — Она погрустнела, и грусть шла ей. Она даже стала еще красивей. — Это все, что я могу рассказать, мистер Малвени. Как вы считаете, удастся вам найти его?

— Конечно. — Я встал и пожал ей руку. — Вы уверены, что вам больше нечего рассказать мне?

— Уверена.

Но уже тогда я знал, что она недоговаривает. Не знал только, насколько это серьезно.

Короче говоря, я нашел его. Недалеко отсюда, где мы с вами сейчас находимся.

Когда розыск дает положительный результат, а это бывает почти в пятидесяти процентах случаев, то на вопрос клиентов, как мне это удалось, я отвечаю банальным: «Это не было ни трудно, ни легко. Это просто моя работа».

Но в этот раз это действительно было очень легко.

Некоторые люди проживают не одну жизнь. Страховой агент, продающий полисы в Огайо, оказавшись в Миннесоте, запросто может заняться украшениями, а тот, кто в Калифорнии торгует украшениями, переехав в Нью-Гемпшир, спокойно перейти на автомобили. Но человек, с десяти лет бывший магом, остается им всю жизнь.

Такой человек, как Генри Уокер, предположил я, вряд ли далеко отклонился с однажды выбранного пути.

Первым делом я отправился в небольшую организацию, называвшуюся Бюро американских странствующих цирковых реприз. Бюро представляло собой маленький офис на маленькой улочке в южной части Мемфиса, между «Ломбардом Декстера» и «Косметикой Кэрол». Я вошел не постучавшись. Линолеум на полу был обшарпанным и в трещинах, на потолке мигала голая флуоресцентная лампа, в луче солнца, пробивавшемся сквозь шторы, плясала пыль. На одной стене висели в рамках дипломы неведомых университетов, на других было пусто.

У стены стоял стол, за которым восседал Говард Спеллмен, который, как оказалось, в единственном числе и представлял все бюро. Он был в элегантном костюме, с часами на цепочке в жилетном кармашке, при бабочке и носил усы, больше походившие на брови над верхней губой, нежели на что-то еще.

Взяв мою карточку, он откинулся на спинку стула и внимательно взглянул на меня раз, потом другой, гадая, с чем я пожаловал.

— Если надеетесь приоткрыть завесу над тайнами закулисья циркового мира, вам придется провести некоторое время в моей компании. Потому что я могу поведать вам массу таких историй, которые как раз по вашей части. Взять хотя бы…

— Не сомневаюсь, что можете. Но я пришел сюда не затем, — сказал я. — Я ищу кое-кого, и, думаю, вы в состоянии помочь мне. Вы храните какие-то материалы о, скажем, прошлых и настоящих представлениях или об артистах, работавших в репризах и цирках?

— Именно это я храню. Весь архив. В меру сил. В индустрии развлечений происходят огромные изменения. Я сохраняю полный компендиум материалов, относящихся, разумеется, к цирковым антрепризам. Думаю, вы в жизни не найдете никого другого, кто знал бы о них больше, чем я.

— Почему это?

— Я просто околдован этим миром и его эксцентричностью.

— Ясно.

— Так чем я могу помочь вам?

— Генри Уокер. Маг. Слышали когда-нибудь о таком?

Его лицо радостно просияло. Он всегда был самым смышленым парнем в классе, тем, кого все ненавидят.

— Конечно же слышал.

— Я тоже о нем слышал, — сказал я. — Но мне нужно кое-что больше, чем воспоминания. Я пытаюсь выяснить, где он находится.

— Тогда ничем не могу помочь.

— А я думал, вы знаете все.

— Я знаю все, о чем стоит знать. Но этого не знает никто, — сказал он, взял трубку из маленькой золотой подставки, набил табаком, раскурил и выпустил струйку дыма в мою сторону. — После войны он дал одно представление, только одно. Люди до сих пор говорят об этом. Возможно, так вы узнали о нем. Держу пари. Он вернул к жизни мертвую женщину.

— Одна женщина хочет найти его. Его сестра.

Он пыхнул дымком и вздохнул:

— Тут я бессилен. Увы. Извините.

Что отличает хороших частных детективов от посредственных — это умение задавать второй вопрос. Второй вопрос всегда почти такой же, как первый, но достаточно отличается, чтобы добиться иного ответа. Итак, я спросил:

— Вы имеете в виду, что по вашим сведениям нет никакого Генри Уокера, который выступал бы в репризе, странствующем цирке, еще где-нибудь?

— Этого я не говорил. — В носу у него зачесалось, и он осторожно поковырял в нем. — Есть Генри Уокер, как раз маг, и он работает в «Китайском цирке Иеремии Мосгроува». Откуда я знаю? — можете вы спросить. У меня есть целый штат единомышленников, живущих в разных частях страны, и они присылают мне газетные вырезки, рекламу и тому подобные вещи. И я помню этого Генри Уокера, потому что… Ну да, конечно. Потому что было такое знаменитое имя.

— Но мне кажется, вы сказали…

— Сказал. Но это не тот Генри Уокер.

— Откуда вам это известно?

Он был доволен тем, что знает куда больше меня. Наслаждался моментом, прежде чем преподнести мне новость.

— А оттуда, что он черный. Чернокожий. А настоящий Генри Уокер был белым.

Я опешил.

— То есть вы хотите сказать, что есть какой-то чернокожий маг, который, оказывается, носит то же имя, что другой маг, который был белым? Что-то я сомневаюсь.

— Это потому, что так мало знаете их мир. Мир магов. Многие маги берут имена магов, которые были до них. Гудини, например, позаимствовал свое имя у Жана Эжена Робер-Удена.^[24] Конечно, Гудини был великим магом. А этот человек, этот негр, просто спекулирует на славе знаменитого предшественника. Даже не позаботился хотя бы букву изменить в своем имени. Что показывает у него отсутствие воображения, если хотите знать мое мнение.

— Я как раз собирался спросить, не свидетельствует ли это об отсутствии у него воображения.

— Свидетельствует.

Он подошел к шкафу, где хранилась картотека, и, порывшись в бумагах, победным жестом вытащил страничку. Взглянул на нее.

— Да. Здесь сообщается, что «Китайский цирк» прибыл в Теннесси с трехнедельными гастролями. Это было несколько недель назад. Полагаю, сейчас они направились дальше на юг.

Я кивнул и встал.

— Спасибо. Я вам очень признателен. Вы оказали мне огромную помощь.

В тот первый раз, когда я пришел сюда, месяц назад, последние зрители расходились и цирк закрывался на ночь. Я поговорил с женщиной; кажется, ее звали Иоланда. Она любезно сказала мне о баре, где Генри и остальные проводят время.

— Кого вы имеете в виду под остальными?

— Увидите, — сказала она.

Это оказался безымянный бар у безымянной дороги, рай для всего презренного люда, подвизавшегося в цирковой репризе. Просто лачуга за деревьями; единственным указанием на ее существование были два фонаря, светившие между соснами, да пара пустых машин в канаве, рядом с тропой, ведшей к ней. Фонари горели желтым светом, как глаза бешеной собаки.

Я вошел внутрь. И почувствовал себя точно в самый разгар сборища в «Клубе лосей» (я член «Клуба лосей»), но с несколькими важными отличиями. За барменшу была Женщина-Аллигатор. Она обслуживала лилипута с одной ногой, великана с двумя и человека с крохотной головенкой и в шляпе. В помещении еще торчали обитатели темных пещер и неведомых долин и прочие типы, шатающиеся по ночам. Все повернулись, чтобы посмотреть на меня, когда я вошел, но тут же равнодушно вернулись к своему пиву. Я не знал, как принять их безразличие к моей персоне.

И там был Генри Уокер. Хотя он казался не больше, чем тенью, сидя один за столиком в дальнем углу, и его лицо не отличалось от тьмы, в которой он прятался, я сразу же понял, что это он.

Я заказал у Женщины-Аллигатора два пива. Потом направился к нему.

— Добрый вечер, мистер Уокер. — Я поставил пиво на столик. — Могу я присесть к вам?

Он глянул на пиво и пожал плечами:

— Конечно. Тут два стула.

Он подтолкнул ногой мне стул. Я сел. Но было не похоже, чтобы я как-то заинтересовал его. Он ни разу не посмотрел в мою сторону.

— Эта кружечка эля для вас. — Я придвинул к нему кружку.

— Эля? Слишком сильно сказано, мистер, простите, не знаю вашего имени.

— Малвени, — представился я. — Карсон Малвени. Я частный детектив.

— Ага, — сказал он, словно ждал моего появления. Одним глотком допил пиво и посмотрел на придвинутую кружку.

— Я не особо люблю пиво.

— Я тоже.

Затем он выпил то, что поставил я. Вздохнул, и его взгляд принял отсутствующее выражение. Мне знаком был этот взгляд. Он погружался в даль прошлого, где мы еще раз прослеживаем весь наш путь, повороты налево и направо, пытаясь понять, как оказались в том месте, где находимся сейчас, почему наша жизнь кончилась так, а не иначе. Я мог сказать, что для него это не имело смысла, потому что вообще было ни к чему. Понимание того, что случилось, — это одно; а почему — совершенно другое. Непонимание причины, по моему мнению, ведет к тому, что люди придумывают себе богов. Но у меня было чувство, что Генри Уокер еще не придумал себе бога.

— Вы заберете меня сейчас? — спросил он. — Или у меня есть время на прощание? У меня есть друзья, с которыми я хотел бы попрощаться.

— Заберу вас?

Но он не слушал меня.

— Знаете, впервые за очень долгое время я не знаю, — рассмеялся он.

— Не знаете чего, мистер Уокер?

— Хотелось мне, чтобы меня поймали, или не хотелось. Правильно ли я сделал или неправильно. С моей точки зрения, правильно. Я обязан был это сделать. Но нет того ощущения удовлетворения, которого я ожидал. Есть закон, не так ли? Закон, следуя которому, мы обязаны жить, если желаем быть частью цивилизованного мира?

— Думаю, да, есть, — ответил я. — Но…

— Вопрос в том, что происходит, когда ты не часть его?

— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите, мистер Уокер. Я здесь для того…

— Пожалуйста! Не разыгрывайте дурачка. Это вам не к лицу. Я говорю о человеке, которого убил. О мистере Себастиане.

Лицо у меня застыло. Это происходит, когда с него сходит всякое выражение и вы только и можете, что тупо смотреть на собеседника. Мне открывалась другая история, о которой до сего момента я и не думал услышать. Но я чувствовал, что следует сделать вид, будто мне известно об этом. Принимать решения по ходу действия есть самая важная составляющая частного расследования.

— Ну да, конечно. Мистер Себастиан, — сказал я.

Генри мгновеньями уходил в себя под влиянием какой-то мысли или воспоминания. Я замечаю этот отрешенный взгляд, когда разговариваешь с людьми и понимаешь, что они тебя не слышат, что-то происходит еще, но происходит только с ними. Так и Генри Уокер. Он не в полной мере был здесь.

— Вы, должно быть, дока в своем деле, мистер Малвени.

— Как сказать. Стараюсь.

Он покачал головой:

— Связать меня с этим убийством. Найти меня здесь. Это не могло быть легко. Вы наверняка много знаете. Обо мне.

— Знаю кое-что, — кивнул я. — Например, что вы не… как бы это назвать?

— Черный. Так и назовите.

— Пожалуй.

— Это уже не такая большая тайна. Я невнимателен, иногда случайно оставляю светлое пятнышко. Любой, кто захочет посмотреть на меня, вглядеться, скажет: это же краска. Вакса. Но никто не вглядывается. Если ты черный — особенно тут, в Алабаме, — никто не задерживает взгляд на тебе. Это маскировка. Чем черней, тем незаметней. — Он улыбнулся. — Но вы меня разглядели.

Я достал блокнот и карандаш, нашел первую чистую страницу.

— Не расскажете ли, как это произошло? То убийство. Мне нужно сделать какие-то заметки, чтобы отчитаться перед… начальством.

Я не знал, куда это меня приведет. Но хотел пойти по этой тропке, не важно куда, и оставлять зарубки по пути, чтобы просто найти дорогу обратно.

— С удовольствием, мистер Малвени, — сказал он. — Я начну с самого начала.

— Что может быть лучше.

Он вздохнул, вздохнул глубоко, и поудобней устроился на стуле.

— В общих чертах дело обстоит так: у меня была сестра. Звали ее Ханна. Наша мать умерла. Для отца наступили тяжелые времена. Он устроился уборщиком в крупный отель. Фантастическое место. Мраморные полы, высокие потолки, все, что полагается.

— Суть понял, — сказал я.

— Мы с Ханной были предоставлены самим себе. И во все совали свой любопытный нос. Познакомились с некоторыми постояльцами. Большинство из них были милейшими людьми. Но был один, мистер Себастиан, — очень странная личность. Все в нем было странным. У него что-то было с кожей. Белая как снег, словно он никогда, ни разу в жизни не был на солнце. Сперва он меня пугал. Но он был магом, и это меня привлекло к нему. Так я научился трюкам — тогда начал благодаря ему. Он показывал, я повторял за ним. Я даже дал клятву.

— Клятву?

— Клятву мага. Никогда никому не говорить, чему научился и от кого. И долгое время держал ее.

Кое-что, а именно то, как он впервые с начала рассказа избегал смотреть мне в глаза, подсказало мне, что этот момент важен для него.

— Продолжайте, я слушаю.

— Он научил меня всему. Он в совершенстве владел искусством иллюзии. А я был способным учеником. Каждый день я узнавал что-нибудь новое. Это давало мне возможность… забыть. Об отце, о том, как мы жили.

— Но потом кое-что случилось.

— Откуда вы знаете?

— Всегда что-нибудь случается.

Я смотрел на его руки и на четвертак, скользивший между его пальцами, вперед и назад. Казалось, пальцы совершенно не двигаются и монета скользит сама по себе. А пальцы разве что стараются не мешать ей.

— Он играл со мной. Себастиан играл со мной. Ему была нужна моя сестра.

— Бывают такие люди.

— Нет, — сказал Генри, не сводя с меня взгляда. — Он был вовсе не человек. Это был дьявол.

— Дьявол?

— Сам дьявол. Он похитил ее. Однажды они просто исчезли. Прибыла полиция, говорили, что найдут ее и все такое, но она была дочерью какого-то уборщика, стали бы они особенно стараться? А я не мог ничего им сказать о том, что знал.

— Из-за клятвы.

— Он смешал свою кровь с моей, — прибавил Генри. — Он во мне. Всегда.

— Вы были ребенком, боялись, — рассудил я, будто это что-то меняло.

Нет. Интуиция подсказывала: ничего бы тогда не помогло.

— С тех пор я не переставал искать их. — Генри покачал головой. — Искал не так, как ищут людей частные детективы. Для меня это стало делом жизни. Долгом. Я объехал весь мир, мистер Малвени. Всю страну. Вторую мировую провел во Франции и в Италии не потому, что меня волновало, кто победит в той проклятой войне, — нет, это меня не волновало, — а потому, что они могли оказаться в Европе. Вдруг бы я где увидел объявление с его именем: «Волшебный мистер Себастиан!» Все было возможно. Вернувшись с войны, я выступал в концертных залах, в бродячих цирках под, как теперь кажется, миллионом разных имен, миллионом разных личин, не останавливаясь, побывав всюду, кроме распоследней глуши. И везде я искал их. Расспрашивал людей. Описывал его, его лицо, кожу.

— И?

— Я так и не нашел Ханну, потому что она мертва. Умерла давным-давно. Наверно, неделю спустя, как он похитил ее. Так что ее мне было никогда не найти, и я знал об этом. Но я нашел его.

— И тогда?

Он улыбнулся. Махнул Женщине-Аллигатору, чтобы принесла ему еще пива.

— А тогда произошло то, о чем вам известно.

Такие Генри Уокеры необходимы людям. Чтобы мы, все остальные, могли бы посмотреть на них и сказать: «Как ни плохи мои дела, как ни низко я пал, как ни безнадежно трудна моя жизнь, я хотя бы не Генри Уокер». Вот в чем я убедился. Если мы рождены равными, все мы, — а это сомнительное утверждение само по себе, — то жизненный путь Генри был примером на вычитание. Что он имел такого, чего в итоге не лишился? Он был как лужа на солнце: каждый день усыхал все больше и больше, пока от него почти совсем ничего не осталось. Единственное, что он получил, — мастерство мага — он получил от самого дьявола, по крайней мере он считал ту личность дьяволом. Но даже это было простой сделкой: Себастиан научил его магии, а затем забрал единственное, что Генри любил. Так что, безусловно, Генри должен был убить его. Это не было каким-то решением. Это было фактом его жизни.

В этом отношении, думаю, ему повезло. У него была цель.

Он рассказал мне, что когда-то был хорошим магом. Одним из лучших. Но после того, что случилось с Марианной Ла Флёр, с Эдгаром Кастенбаумом, после того, как он в последний раз неудачно попытался вернуться к реальной жизни, я не нашел никаких упоминаний о нем — ни статей в газетах, ни молвы, ничего, — которые подтверждали бы это. Все дело было в том, что он не знал с уверенностью, кто он и что он. Черный или белый. Не в силах сделать выбор, он мог быть только и тем и тем одновременно. Он был настолько хорошим магом, что мог выступить с одним и тем же представлением дважды: один раз — как белый, другой — как черный. Каждый раз меняя манеру. Будучи белым, он следовал традиции великих предшественников: Торстона, Келлара, Робер-Удена. Белый Генри исполнял свои номера серьезно и ожидал, что и зрители тоже серьезно воспримут его выступление. Но когда он выступал как черный, это был комик. Он валял дурака, валял отчаянно, таращил глаза, которые на черном лице казались шариками для пинг-понга, словно сам поражался своим фокусам. Когда он был черным, то звался Кларенсом, Черномазым Дьяволом. Когда белым — то сэром Эдвардом Моби Ошеломительным, прицеплял бороду, чтобы изменить внешность. Что было совершенно лишним. В настоящем его виде Генри видели только однажды, на единственном представлении, когда он воскресил Марианну Ла Флёр. Так что он был един в двух лицах. Кончались сороковые — потерянные годы, как он называл их. Он больше не пользовался своим настоящим именем до тех пор, пока не убил Себастиана. Пока не поставил точку.

Кларенс, он же сэр Эдвард, гастролировал по Америке, ища человека, мага, которого едва знал, даже сомневался, что Себастиан — его настоящее имя. Он мог припомнить только, как выглядел маг: худощавый человек с лицом белым как мел. Такое лицо трудно забыть, даже если видел его всего один раз, а Генри когда-то видел его каждый день маячившим у него перед глазами, как одна из создаваемых Себастианом видимостей. Встречая коллег по цеху, он расспрашивал о нем, не видели ли они его, не выступал ли он у них, не знают ли они, где можно его найти. Описывал его. «Мой наставник, — объяснял Генри. — Пропал куда-то. Хотелось бы увидеть его снова, поблагодарить за все».

Но никто не знал такого. Никто даже не слыхал о таком.

Кроме одного парня.

Этот парень, он даже не был магом. Шофер грузовика. Перевозил чертово колесо для цирка Барнума. Он рассказал Генри, что однажды съехал с шоссе, чтобы отдохнуть и, может, выпить чашку кофе в местном кафе, где кофе был получше того, какой подают на заправках. Он нашел приятное местечко, называвшееся «Лу-Эз», и, пробираясь к столику, увидел в другом конце человека, который показывал фокусы маленькой девочке. Довольно хорошенькой. Девочка была с матерью, и обе с удовольствием смотрели фокусы, пока мать не глянула на часы и сказала, что пора идти. Вот, собственно, и все. Но он их запомнил из-за лица того человека. Он ничего подобного не видел. Оно было белей муки в чашке. Словно его лицо было мертвое, а остальное тело — нет. Оно двигалось, очень даже живое. Жуть просто. Но народ там, видно, привык к нему, так что шофер сделал вывод, что тот, должно быть, жил где-то неподалеку.

— И где это было? — спросил Генри.

Парень задумался, потом сказал уверенно:

— В Индиане. Это был Манси, штат Индиана.

— С виду очень приятный человек, — сказал шофер.

Увидеть следующее представление Генри собралась большая толпа, но он не пришел. В качестве кого он собирался выступать в тот вечер: Кларенса, Черномазого Дьявола или сэра Эдварда Моби Ошеломительного? Он уже не помнил. Да это не важно, потому что он не собирался снова рядиться ни в того, ни в другого. Все равно его последние представления оборачивались катастрофой: он обнаружил, что, выступая в образе Моби, соскальзывает в образ Кларенса, элегантный артист становится его туповатым, косноязычным, пучеглазым двойником. То ли Кларенс, приводивший в восторг тысячи людей ужимками, противными самому себе, неожиданно превращался в эрудита и меланхолика. Это озадачивало Генри даже больше, чем зрителей. Он понять не мог, что с ним происходит. Как будто каждый из этих его персонажей, которых он создал, подменил его настоящего. Если Генри еще хоть сколько-то оставался самим собой, то лишь в постоянно сужавшемся промежутке между этой парочкой. Но его хватило Генри, чтобы освободиться от них, так что, даже не собрав сумки и ни с кем не попрощавшись, он сел в машину и скрылся в ночи в направлении Манси, штат Индиана. Он сделал лишь то, что Себастиан сделал столько лет назад: исчез. Это был его последний трюк, самый лучший.

До Манси, штат Индиана, было четырнадцать часов езды. Бензин стоил ровно тридцать центов галлон, и с двенадцатью долларами в кармане Генри мог залить полный бак, выпить кофе с сэндвичем, и еще что-то бы осталось. Но он был не голоден. Ему хотелось только ехать и ехать вперед. Он словно видел городок, ждущий его в конце бесконечной дороги, — улочки и дома, сперва еле различимые, но по мере приближения становящиеся все определенней. Каждый атом его тела стремился вперед. На рассвете хлынул дождь, небо как прорвало, капли — величиной с полдоллара, упорный, неслабеющий. Но и сквозь эту стену дождя ему ясно представлялся городок впереди. И городок, и домик, в котором жил Себастиан. Маленький, белый, с черными ставнями, не намного отличающийся от других домов, разве что высокой магнолией, росшей с одной его стороны. С миленькой лужайкой перед ним и рядком ослепительных азалий, цветущих под выпуклым окном. От бетонного тротуара идет аккуратная кирпичная дорожка, окаймленная обезьяньей травкой, сетчатая дверь перед парадной дверью с латунным дверным молотком, висящим на уровне глаз, и с щелью для почты пониже. Вот что ждало его. Но Генри забегал вперед, и было легко предвкушать сладость возмездия, потому что кто бы позволил пустякам, вроде времени и пространства, встать между тобой и твоей судьбой?

Ливень не прекращался. Двухполосная асфальтированная дорога превратилась в нечто смутно-черное. Тусклые красные задние огни остановившихся на обочине машин походили на глаза диких животных — водители не отваживались двигаться дальше в такую грозу. Но не Генри. Он продолжал путь. Он мог бы проехать остаток пути и с закрытыми глазами. Вот он мысленно открывает дверь, проходит в гостиную, потом на кухню, оба помещения выглядят сияющим воплощением американского идеала, его слащавой рекламой благодаря их чистоте, порядку и стандартности, вариацией на тему домашнего уюта и простоты. Респектабельность — легкий способ для его заклятого врага замаскироваться. Но на заднем дворе у него вы обнаружите останки дюжины порубленных девочек. Солнечными деньками гости собираются под огромным зонтом, и мистер Себастиан улыбается, зная, что у них под ногами на глубине в четырнадцать дюймов таится смерть. Ощущение свершенного преступления тешит ему душу, он так горд, зная, что это его рук дело. Он полностью удовлетворен.

Все это видится Генри, пока он едет сквозь предрассветную тьму.

К тому времени, как он добрался до Манси, небесные воды иссякли. Над просыхающими улицами плыл пар, как бездомные призраки. Манси был приятным маленьким городком. Безупречное место, чтобы скрыться от всех. Но Генри нашел его. Увидел. Что-то видят не потому, что оно видимо; оно видимо потому, что его видят. Неизвестно, кому принадлежало это высказывание. Но это было кредо магов.

Сегодня мистер Себастиан будет видим.

Генри направился прямо к его дому. Налево, направо, еще раз налево. Он не спрашивал дороги. Не заглядывал в справочник. Ему даже не нужно было смотреть номер на почтовом ящике, чтобы определиться, где он находится, потому что он знал номер: семьсот два. Как будто он побывал уже везде, и это было последнее место, где мог находиться тот, кого он искал.

Он не стал стучаться. Просто вошел, словно его пригласили.

И он был там, мистер Себастиан. И ждал его. Тот же самый человек, то же лицо, та же улыбка, то же кресло. То же кресло. Как такое могло быть.

Генри не знал. Но так было. Все было как прежде, и на мгновенье Генри вновь ощутил себя мальчишкой, увидевшим дьявола в первый раз. Единственное, что было другим, это одежда. Вместо фрака на мистере Себастиане была трикотажная хлопчатобумажная рубашка, белая, синие широкие штаны и дешевые мокасины. Его новый облик.

— Привет, Генри, — сказал он.

Генри не ответил. Просто стоял и смотрел на него. В кармане у него был нож, который он легко поглаживал кончиками пальцев, движением таким тихим, что, казалось, заметить его невозможно. Но мистер Себастиан опустил взгляд на его карман, сморщил губы, и улыбка его изменилась. На лице появилось выражение покорного разочарования. Хотя он понимал, что в конце концов это произойдет, все же надеялся на иное. Но сейчас было ясно: это конец.

— Я сожалею, Генри, — сказал он. — И хочу, чтобы ты знал об этом. — В глазах его прочиталось, что он мысленно оглядывается на все произошедшее. — Хотя, повторись все снова, вряд ли я поступил бы иначе. Прошу прощение за горе, которое это доставило тебе.

Мистер Себастиан помолчал, чтобы дать Генри возможность ответить. Но тот молчал.

— Так ты… хочешь знать, что случилось с Ханной?

На сей раз Генри ответил.

— Нет, — сказал он.

— Я с радостью расскажу тебе. Это не займет много времени.

— Нет.

— Прекрасно, — проговорил мистер Себастиан и пожал плечами.

Обвел глазами комнату, словно разговор несколько потерял для него интерес.

— Думаю, это в любом случае расстроило бы тебя. Другие девочки… я мог бы порассказать тебе о некоторых из них. Но в Ханне почти не было ничего особенного. За исключением, конечно, ее волос. У нее были прекраснейшие волосы, не так ли?

Генри помнил ее волосы. Мысль о них и о том, что мистер Себастиан прикасался к ним, была мучительной. Он заранее знал, что это будет мучительно — для них обоих, — но не так же скоро, не сейчас и не из-за воспоминаний. Генри чувствовал, что его грудь разрывает изнутри. Потом все чувства в нем заглохли. В руке появился нож. Лицо мистера Себастиана не дрогнуло. Возмездие было бы куда слаще, если бы он удивился, но нет, в выражении его лица ничего не изменилось. «Подумай о Ханне!» — сказал Генри. И со всем своим мастерством и ненавистью, двумя вещами, которые он развивал всю жизнь, Генри метнул нож. Крутясь в воздухе, нож неуловимо для глаз пролетел через комнату и впился бы в стену напротив, не встреть на пути сердце Себастиана. Мастерский бросок. Красивый, как красиво все совершенное, даже смерть. После стольких часов и лет это заняло меньше секунды. Рана сомкнулась вокруг лезвия, и крови почти не было; Себастиан казался спокойным. Посмотрел на нож, потом на Генри и улыбнулся.

— Ты был хорошим учеником, — сказал он, в последний раз читая мысли Генри. — Лучшим.

И умер.

Генри входил в дом белым, ушел же из него черным — и таким остался до конца жизни.

Большинство тех, кто становится частным детективом, делают это после долгой службы в полицейском управлении или в каком-нибудь другом правительственном органе. Но меня рано привлекла эта профессия, и я не представлял себя никем другим. Я любил школу. Пока я рос, все, чего мне хотелось, это учиться, читать, постигать. Родители задавались вопросом, что со мной станет, а я — что с ними стало. Я видел на их примере и на примере других знакомых взрослых, что, как только мальчишка становится мужчиной, поиск истины, по большей части, прекращается. Только ученые всю свою жизнь мучаются всяческими проблемами, что-то изучают, открывают новое. Основную же массу людей, а я больше всего боялся принадлежать к массе, все это просто перестает интересовать, и они живут в счастливом неведении относительно окружающего мира, окружающих людей, даже собственных мужей и жен, остающихся для них тайной за семью печатями. Вот почему я стал детективом. Я неизменно любопытен, пытлив. Постоянно разбираюсь с какими-то загадками. Истина сама по себе несет некое освобождение. Для меня новость — благо, даже плохая новость.

Я сказал Генри, что не в моей власти арестовать его. Посоветовал не сбегать. Возможно, скоро явится блюститель закона и заберет его в тюрьму. Все зависит от определенных вещей, сказал я. Генри пожал плечами. Он был готов ко всему.

Я ничего не сказал ему о Ханне. Не сказал, что сестра, которую он считал умершей, жива и находится в двухстах милях. Надо было сказать, но я этого не сделал и в то время не знал почему.

Я предварительно позвонил, потому что она просила предупреждать о приезде. Она ответила, что сейчас не лучшее время для встречи, но, когда я сообщил, что есть новости, помолчала секунду и велела приезжать побыстрей. Я заподозрил, что скоро должен вернуться муж, а она продолжала держать все в тайне. Семья — превосходная вещь.

Она открыла мне, держа на руках малыша. Тот подозрительно посмотрел на меня. Ханна улыбнулась и пригласила меня войти.

Глянула мне через плечо:

— Вы оставили машину у дома.

— Я быстро, — сказал я.

Хотя не знал, насколько задержусь. Главное, уверенный вид, и тогда люди обычно верят тебе. Ты даже можешь и сам поверить в то, что говоришь.

Мы уселись в те же кресла, что при первой встрече. Возле кресла Ханны стояла колыбелька, а так ничего не изменилось.

— Вы говорили, что есть новости.

— Разве?

Наверно, я был не слишком любезен, но я никогда не бываю любезным с человеком, когда узнаю, что он лгал мне. Когда я узнаю, что человек лгал мне, я становлюсь больше похож на того, каким меня хотят видеть. Богартом. Марлоу. Крутым парнем. Жестким и немногословным. Со своим моральным кодексом. Способным сломать руку человеку, чтобы добиться от него необходимой информации. А все потому, что с самого начала не получил того, о чем просил. Ведь просто, право же. Все, что я хотел, это правды.

— Пожалуйста! Расскажите.

— Я провел небольшое расследование, Ханна.

— Разумеется. Это ваша работа. Для того я вас и нанимала.

— Я имею в виду расследование, касающееся вас.

Она слегка отодвинулась. Недалеко, но все же.

— Меня? Серьезно?

Она могла бы с таким же успехом спросить: «Чего ради?» Глаза ее удивленно округлились. Я холодно взглянул на нее:

— Почему вы не рассказали мне?

Она пересадила малыша на другое колено.

— Извините, не рассказала о чем?

— О том, что произошло. О том, что произошло на деле. Вы рассказали, что были разлучены с семьей в детстве. Но не о том, как это произошло.

— Как?

Я сверлил ее взглядом, пока она не сдалась.

— Я не думала, что это важно, — сказала она.

Еще одна ложь. Которая не могла быть более явной, даже если б размахивала флагом с надписью «Я — ЛОЖЬ».

— Для того, что просила вас сделать.

— В том-то и дело. Я решаю, что важно, а что нет. Девочка похищена, пропала, считается мертвой, но через двадцать, даже больше лет объявляется в Конкорд-Хайтс, где живет себе припеваючи и не пытается вернуться в родную семью? Я не Эйнштейн, но нахожу это важным.

Я бросил на кофейный столик газетную вырезку. Я получил ее от старого приятеля в «Ассошиэйтед пресс», который был у меня в долгу. Там была изложена вся история, все, как рассказывал Генри. И отель назван, и город. И о странном человеке говорилось. Об исчезновении. Обо всем.

Но она не взяла в руки вырезку. Она даже не взглянула на нее. Это ей было не нужно, потому что она и так знала, что в ней.

— Почему вы не рассказали мне об этом, когда нанимали меня?

— Не знаю, — ответила она. Но она знала. Я читал ее, как детскую книжку с картинками. — Я ничего не скрываю, мистер Малвени. Я просила вас узнать, где находится Генри, а не о подробностях моего прошлого. Что это меняет?

— Правда многое меняет. Это моя работа, миссис Каллахан. Это все, что я ищу, — правду, и когда чувствую, что кто-то скрывает ее от меня, я злюсь.

— Не похоже, чтобы вы очень злились.

— Еще одна сторона моей работы: необходимость держать при себе свои чувства, и я это умею.

Она вытерла с лица ребенка сохнущие слезы и посмотрела на меня взглядом, каким уже смотрела однажды и в котором читалось: «Хорошо, сдаюсь, на сей раз расскажу правду». Но конечно, люди, как правило, снова лгут.

— То, что там говорится, та история…. Этого не было. По крайней мере, было не так.

— Действительно? — Я взял вырезку и сделал вид, что читаю. — То, что здесь написано, кажется невероятным, не считаете?

Она не согласилась:

— Кое-что там правильно. Просто не всё.

— Продолжайте.

Она встала и положила ребенка в колыбельку. Он минуту поскулил, но вскоре уснул. Ханна сложила руки на коленях и глубоко вздохнула, готовясь начать рассказ.

— Меня разлучили с семьей. Это все так, и я вам об этом говорила. И я больше никогда не видела ни отца, ни брата. Это тоже правда. Но это было не похищение, мистер Малвени. А… уговор.

— Уговор?

— У меня… у нас… была не самая легкая жизнь. Я не жалуюсь, но это правда. К тому времени, как мне исполнилось десять лет, моя мама умерла от туберкулеза, а отец все потерял. У нас практически ничего не осталось. Отец устроился на работу в отель. Уборщиком. Можете представить, каково это — быть важным человеком, а потом все потерять и закончить… вот так? Он ненавидел себя. Начал пить, много, и когда не работал, то был пьян, а после и работал пьяным. Мы обедали почти всегда без него. К тому времени он все равно что уже умер.

— Печально.

— Да. Мы с Генри были очень близки. Больше, чем близки. Он слишком любил меня, если такое возможно. Думаю, он… хотел уберечь меня.

— Уберечь? От чего?

— От мира. От мира и всего, что есть в нем плохого. И я долго позволяла ему это. Но потом кое-что произошло.

— Что?

— Две вещи. Я поняла, что он не может прожить за меня мою жизнь. Не знаю, точно ли так я думала, как сейчас выразилась, но смысл был такой. Потом между нами образовалась дистанция. Мне хотелось чего-то, чего он не мог мне дать. Мы создавали себе собственную жизнь. Был пес, бездомный. Просто появился однажды, и я отдала ему всю себя, все свое сердце. Он так или иначе помог мне выжить. Просто позволив заботиться о нем.

— А вторая вещь?

Она покачала головой:

— Генри казался обреченным. Уже в то время. Он был не из тех, с кем связываешь надежды и мечты. Но потом у него тоже кое-кто появился.

— Мистер Себастиан?

— Да. Мистер Себастиан. Это, конечно, не было его подлинным именем. Просто он звал себя так, чтобы казаться более похожим — вы понимаете — на мага. Для Генри. Он даже не был настоящим магом. Всего лишь человек, который знал несколько фокусов. Коммивояжер, продававший мыло всяких видов, даже высшего качества, которое раскладывают в роскошных отелях. Поэтому он и остановился во «Фримонте».

— Торговец мылом, — проговорил я.

— Генри был одержим им, желанием научиться всем его фокусам. Постоянно пропадал в его номере, так что даже отец, при том, что мы его почти не видели, начал это замечать. И однажды он пошел за Генри, желая узнать, где тот пропадает, а когда Генри ушел после ежедневного урока, постучался, вошел в номер и встретился с тем человеком. Они долго беседовали. В тот день и в остальные, чуть не целую неделю.

— А что Генри?

— Он ничего об этом не знал.

— Хорошо. Продолжайте, — сказал я.

— Мистер Себастиан, как вы зовете его, неплохо зарабатывал. Даже в худшие времена, понимаете ли, люди не могут обходиться без мыла.

— Ну да.

— Я хочу сказать, что за время этих бесед отец определил, что мистер Себастиан хороший человек, что у него есть деньги и что он всегда хотел иметь семью. Или хотя бы собственного ребенка.

— Так почему он не завел его?

Ханна рассмеялась, но это был принужденный смех, вроде того, каким смеешься, не зная, как еще реагировать.

— Глупый вопрос. Из-за болезни кожи. Он не мог выйти на солнце, иначе тут же получил бы ужасный ожог. Его лицо было таким белым, что… ну… страшно смотреть. И женщин он совершенно не привлекал.

— Понимаю.

— Отец больше не мог заботиться о нас двоих, обо мне и Генри. Особенно он не видел будущего для меня, при наших обстоятельствах.

Ханна помолчала, предоставив мне возможность увязать одно с другим. Сидела, играя обручальным кольцом, крутя его на пальце. Я увязал уже минуту назад и вновь развязал, потому что вывод мне не понравился. Но он сам напрашивался. Похожий на правду.

— Они заключили соглашение, — сказал я.

— Да.

— Какое?

— Он отдал меня, мистер Малвени. Отдал мистеру Себастиану.

Я потряс головой, но не потому, что не поверил, но потому, что сказанное ею не укладывалось у меня в голове. Пришлось потрясти, чтобы уложилось.

— Отец отдал вас, — повторил я, словно повтор мог придать этому убедительности, больше смысла.

Она взглянула на спящего ребенка, потом на меня:

— Да. Меня не похитили. Меня удочерили. Он взял меня к себе, и я приняла его фамилию. — Она улыбнулась. — Это было не совсем законно. Никаких бумаг они не подписывали. Наверно, вы назвали бы это джентльменским соглашением.

— Не уверен, что назвал бы это так. Джентльмены обычно не отдают своих детей.

— Думайте о моем отце что хотите, — заявила она несколько высокомерно для женщины, которую однажды продали, как билет на бейсбол. — Но что случилось, то случилось.

— Должно быть, переживали.

— Да. Переживала, на первых порах. Скучала по… первому отцу. И по Генри — особенно мне недоставало Генри. Я представить не могла, что он так тяжело это воспримет. Но потом мы втроем…

— Втроем?

— Мистер Себастиан, я и пес — Джоан Кроуфорд, — потом мы зажили втроем, и это было так не похоже на мою прежнюю жизнь. Хорошо жили. Он относился ко мне как к собственной дочери. Не представляю, что стало бы со мной, если бы я не уехала с ним. У меня был дом, мистер Малвени. Я ходила в школу. В колледж. Сомневаюсь, что родной отец дал бы мне все это. Так что… да. Мне было хорошо. На удивление хорошо.

— Звучит прекрасно. — Я взял со столика вырезку. — А что скажете об этом? Газеты обычно не выдумывают.

— Отец выдумал это ради Генри.

— Ради Генри?

— Он не мог сказать Генри, что он сделал. Что отдал меня кому-то. Он не смог бы жить, зная, что Генри знает об этом. Поэтому он вызвал полицию и так далее, чтобы Генри решил…

— Что вас похитили, изнасиловали и убили. Он счел, что лучше уж Генри будет думать так? Ну и отец.

— Он не был смелым человеком, мистер Малвени. Мой отец поступил правильно в отношении меня… дал другого отца вместо себя. Я всем сердцем верю в это. Но с Генри обошелся жестоко. Вот почему я хочу, чтобы вы разыскали его. Чтобы я могла рассказать ему. Хочу, чтобы он знал: у меня все замечательно.

И это показалось мне совершенно несуразным, немыслимым. У нее действительно все было замечательно. Любому это было видно. Она была красивой женщиной, жившей в великолепном доме, с малышом, с няней при нем, с мужем, который целыми днями пропадал на работе. Она действительно выглядела счастливой, и после моей встречи и разговора с Генри я не понимал, где тут логика. Как такое могло быть возможным.

— Так вы это сделали?

— Что сделал? — спросил я.

— Нашли его? Нашли Генри? Вы сказали, что у вас есть новости, и я подумала, что вы это имеете в виду.

Свет надежды, вспыхнувший в ее глазах, мог бы осветить мир.

— Думаю, да. Нашел.

— Правда? — возбужденно воскликнула она. — О господи! Правда? Он по-прежнему маг?

Я кивнул:

— Не очень хороший, судя по сведениям, которые я собрал. Но да. Маг.

— Генри, — мечтательно проговорила она. — Вы не представляете, как часто я засыпала с мыслью о нем, просто спрашивая себя, воображая, как вновь увижу его. Я так хочу его увидеть, мистер Малвени! Теперь у меня есть семья. Не совсем то, что мне представлялось… но все же семья. Я хочу, чтобы он стал частью ее. И у нас есть деньги. Я могу помогать ему, если он нуждается. Он сможет жить с нами, если захочет. Но больше всего я хочу просто сказать ему, что я жива. Как он?

— Вы верно сказали раньше. Он обречен.

Только Ханна собралась продолжить расспросы, как что-то услышала. Я тоже. Звук подъехавшей машины. Дважды, открываясь и закрываясь, хлопнула дверца. Потом шаги на дорожке. Она бросила на меня взгляд, что называется, «похоже-я-попалась». Взгляд, название которому я знаю на восемнадцати языках.

— О боже! — проговорила она.

— Он у вас не вспыльчивый, не набросится? Я, конечно, могу защитить себя. Я не такой слабый, каким кажусь. Но полезно знать, не стоит ли принять оборонительную позу.

Она рассмеялась:

— Нет. Он не вспыльчив. Я, пожалуй, ни разу не видела, чтобы он злился.

— Неужели? Тогда к чему вся эта таинственность?

Она встала, взглянула на себя в зеркало, проверяя, как выглядит. Она хотела предстать перед этим мужчиной во всей своей красоте.

— Не хотела, чтобы он подумал, что я грустила, — ответила она. Повернулась ко мне. — Он так любит меня. Единственное его желание, чтобы я была счастлива. И я действительно не грущу. Просто мне хочется, чтобы Генри был с нами.

— Мне пора, — сказал я.

— Нет. Расскажите мне еще что-нибудь. В любом случае у нас есть минутка. Пока он включит дождеватель и полюбуется на цветущую азалию. Он всегда это делает, возвращаясь домой.

Я закрыл блокнот и убрал вместе с карандашом в карман. Потом посмотрел на нее и вздохнул как никогда глубоко. Даже в пальцах ног отозвалось.

— Пока он не вошел, сообщу вам то, что должен. Всего две вещи.

Когда люди предупреждают: «должен сообщить», вы уже знаете, что новость не будет приятной. Она застыла, как садовая скульптура.

— Ханна, — сказал я. — Мистер Себастиан — или как там его зовут — мертв.

— Что?!

— Он мертв. Это первое. — Я подумал, что стоило бы дать ей секунду, чтобы успокоиться, прежде чем продолжать. — А второе — это Генри убил его.

Она взглянула на меня так, словно вдруг распознала во мне новичка, не разбирающегося в своем деле.

— Вы в шоке, понимаю.

— Боже! Я не просто в шоке. Большей нелепости мне не приходилось слышать.

— Простите?

— Вы действительно частный детектив, мистер Малвени? Потому что если это так, то вы худший среди детективов.

— Я, конечно, могу быть худшим, но иногда, почти случайно, мне все же удается кое-что узнать. Докопаться до кое-чего.

— Но не в этот раз. Не то чтобы я вообще надеялась на вас, но…

Открылась дверь. Ханна улыбнулась и сделала мне знак своими прекрасными глазами.

— Смотрите-ка. Мой отец дома.

— Ханна, — сказал он.

Я встал и повернулся на голос.

Ее отец был в темно-синем костюме и сверкающих черных туфлях, на рантах которых виднелась засыхающая грязь. Невысокий, хилый человечек, который шел маленькими и осторожными шажками, словно боясь упасть. И слегка прихрамывал. Лицо его было смертельно-белым, точь-в-точь как описывал Генри.

— Мистер Каллахан, — поздоровался я.

Он, улыбаясь, приблизился ко мне и протянул руку. Открытый, бесхитростный человек, подумал я. Мы обменялись рукопожатиями.

— Джеймс Каллахан, — представился он. — С кем имею честь?

Ханна поцеловала его в щеку.

— Это мистер Малвени, — объяснила она. — Страховой агент.

— В самом деле? — Он ласково посмотрел на дочь. Но не поверил ей. И никто бы не поверил. — Значит… ты все-таки позвонила туда.

— Да, решилась.

Он засмеялся и обернулся ко мне.

— Ханна думает, что в наводнение нас может затопить. Я твержу ей, что все в порядке, не о чем беспокоиться. Но она настаивает, чтобы я застраховался на случай наводнения. А вы как считаете, мистер Малвени? Нашу низину может затопить?

Он так пристально посмотрел на меня, что я понял: он знает, что я не страховой агент. Но продолжал играть навязанную мне роль.

— Думаю, вполне вероятно, мистер Каллахан, — ответил я. — Невозможно предсказать, что может здесь произойти, если небеса разверзнутся.

— Уверен, мистер Малвени знает, о чем говорит, и все же я должен услышать и другие мнения.

— Я собиралась. Именно это я только что сказала мистеру Малвени, и он собрался уходить.

— Замечательно. Как Генри сегодня?

— Генри? — вырвалось у меня помимо воли и слишком резко. Но я не ожидал, что он произнесет это имя.

Каллахан с любопытством взглянул на меня.

— Мой внук, — объяснил он.

— Ах, ну да.

— Спит? — спросил он Ханну.

Та кивнула.

— Хорошо. Я сам не прочь соснуть. Но прежде переоденусь и загляну к себе в кабинет, запишу кое-что.

— Запишете?

— Джеймс ведет дневник, — пояснила Ханна. — Я называю это его хобби. Он записывает все, что с ним происходит.

— Потому что люди забывают, — сказал он, показывая пальцем себе на лоб. — А я не желаю забывать. Даже о вещах, о которых предпочел бы не помнить.

— Что ж, полезное хобби, — сказал я.

— Может быть, когда-нибудь он даст мне почитать свой дневник, — улыбнулась Ханна.

— Когда-нибудь. Обещаю.

Мы смотрели, как он поднимается наверх, и возобновили разговор, только услышав, как закрылась за ним дверь спальни. Я взглянул на малыша. Он безмятежно спал, раскинувшись в колыбельке.

Ханна попыталась улыбнуться, но у нее не очень получилось.

— Представляю, как вы удивились.

— Что-то вроде того, — сказал я. — Но кажется, я начинаю понимать.

— Простите меня. Я должна была объяснить.

— Ничего вы не должны. И без того ясно. Мистер Каллахан — будем теперь называть его настоящим именем — учил вас быть добродетельной. Но не получилось.

— А вы грубиян. Я бы хотела, чтобы вы были сдержанней.

— Прошу прощения. Когда я чувствую себя дураком, то начинаю грубить.

Бросив взгляд на ребенка, она сказала:

— Я совершила ошибку. Через год после окончания колледжа влюбилась в человека, который не любил меня, а когда оказалась в положении, он меня бросил. Банальная история, наверняка не раз слышали.

Я кивнул. Капелька пота сбежала у меня по щеке. Она заметила это и открыла окно. Потом повернулась ко мне и тихо заговорила, останавливаясь при малейшем звуке сверху.

— К счастью, мистер Малвени, у меня есть дом. И какая это прекрасная вещь — дом. Место, куда я всегда могу прийти. По мне, это все, что действительно нужно человеку. Пока он есть, этот рай на земле, можно позволить себе совершить ошибку-другую. Когда имеешь дом, у ошибок есть время обернуться благословением.

— Как по мановению мага, — сказал я.

Она подошла к колыбельке, взяла малыша на руки и прижала к груди, словно кто-то мог отнять его у нее.

Я посмотрел на нее и ребенка и вздохнул. Я понял, что остался ни с чем. Не в первый раз я проваливался так сокрушительно и не в последний. Но ни один участник этой маленькой драмы не был тем, кем представлялся мне вначале, и я почувствовал, что стоит, пожалуй, бросить это свое занятие и присоединиться к брату, у которого была химчистка.

Я взял шляпу и собрался уходить.

— Так почему вы не сказали, как зовут малыша? — поинтересовался я напоследок.

— Разве я обязана рассказывать вам все?

Я взглянул на нее, красивую женщину с ребенком на руках в этом раю, который она называла домом. Снаружи птицы пели на деревьях, и небо было синее, и, если становилось чересчур жарко, можно было заказать ветерок, как заказываешь стакан чаю со льдом. Вот свидетельство, подумал я. Иногда, кое-где, непонятно и необъяснимо почему кто-то счастлив.

И когда я уже был в дверях, она окликнула меня:

— Мистер Малвени.

— Да? — обернулся я.

— Интересно, почему Генри сказал, что убил его?

Я улыбнулся и задумался: что ей ответить? Но мне не хотелось быть резким, не испытывал такой потребности. Я сел в машину и уехал.

Я вернулся в свой офис. Ни звонков, ни сообщений, ни вообще каких-то знаков из внешнего мира, что ему известно о моем существовании, так что я сделал вид, что меня не существует, и это принесло мне что-то вроде облегчения.

Я вышел прогуляться. Ночной воздух был густ, как арахисовое масло, и в черном шерстяном костюме — единственном, имеющемся у меня, — было жарковато. Мемфис не назовешь крупным городом, поскольку он представляет собой множество маленьких городков, сшитых друг с другом как попало. Гуляю по нему ночью, и мне всегда кажется, будто я забрел на чужую территорию. Даже в таком местечке, как «Устричный бар Джо», злокачественный свет красной неоновой вывески которого сочится в непроглядную тьму, как кровь. Но у Джо меня встречают радушно, как и в другом местечке, и в следующем. Так, навещая соседей, я провожу время.

В любом другом случае я бы рассказал правду всем вовлеченным сторонам. Но не в этом. Я не мог представить, как расскажу Ханне все, что узнал о Генри, или как вернусь в «Китайский цирк Иеремии Мосгроува», разыщу Генри и сообщу то, что узнал о Ханне. Это была моя работа, и я был только вестником. Я обязан был это сделать.

Но не сделал. Вместо этого я просыпался утром, кормил своих кошек, выпивал стакан апельсинового сока, съедал тарелку хлопьев и завершал завтрак чашкой кофе. Потом ехал в офис. Когда я раньше сказал, что имею небольшое сыскное агентство, мне следовало бы уточнить, насколько оно небольшое.

Весь его штат ограничивается мной самим. Больше в нем никого нет. Неплохо было бы иметь секретаршу, чтобы по модной внутренней связи просить ее сделать что-то — принести датскую плюшку или связаться по телефону с миссис Бландерсмит. Но это повлекло бы за собой кое-какие серьезные изменения в моем образе жизни, какие, знаю, я не могу себе позволить. Я приобрел маленький настольный календарь и, отмечая очередной прошедший день, каждый раз говорил себе: вот еще один прошел, когда я не сказал Ханне Каллахан или Генри правду.

К тому времени Ханна звонила мне почти ежедневно. Я не знал, что сказать ей, поэтому не говорил ничего. «Я работаю над этим», — обычно отвечал я грубоватым, замогильным голосом, который явно звучал и не грубо, и не замогильно, потому что она продолжала названивать. Я вскоре даже начал узнавать звонок от нее — с мелодичными переливами — и перестал поднимать трубку. А она ее подолгу не опускала.

Почему это было так трудно, мне, человеку, делом жизни которого было узнавать и рассказывать правду? Все, что нужно было сделать в данном случае, — рассказать то, что я узнал. Но впервые за мою карьеру я не был уверен, будет ли от этого польза. Для любого из нас. Я не думал, будто Генри действительно верил в то, что он убил мистера Себастиана, он лишь хотел его убить. Это было желание всей его жизни. Он сочинил историю, отвечавшую этому желанию, хорошую историю, какую мог бы постоянно пересказывать всякому, у кого хватит терпения выслушать ее, и, если слушатели поверят, может, и он сам начнет верить в нее, каждый раз чуть больше, пока благодаря повторам реальность его жизни потускнеет и на ее месте… на ее месте он увидит что-то еще. В сущности, у Генри Уокера было две истории жизни: в одной он винил себя за то, что убил человека, которого никогда не убивал, в другой — оплакивал смерть той, которая была жива.

Между тем звонки не прекращались.

Я говорил, наверно, полчаса, а потом дал им, Руди, Джей-Джею, Дженни и Мосгроуву, переварить услышанное. Трудно было сказать, что они чувствовали, но все — особенно Дженни — были под впечатлением. Иеремия и Руди покачали головой, глядя в посыпанный опилками пол, а Джей-Джей откусил от плитки табака и принялся жевать. Слышно было, как снаружи переступала копытами лошадь. Чей-то голос: «На следующей неделе, что пристал!»

Первым после нескольких минут глубокой задумчивости заговорил Руди:

— Да, Генри всегда был горазд на выдумки, это уж точно.

— Факт, — подтвердил Иеремия. — Я, например, никогда не верил ни единому его слову.

— А кто верил? — подхватил Джей-Джей. — Хотя до такого додуматься — это слишком. Ни в какие ворота не лезет.

— Да уж, — поддакнул Иеремия. — Куда дальше.

Руди потер свою огромную, в шрамах челюсть и сказал задумчиво:

— А все-таки одно дело выдумщик, а другое — враль. Я не думаю, что он все врал.

— Нет, не врал, — сказала Дженни. — Никогда. Видно было, что она верит в это всем сердцем.

— Не знаю, Дженни, — засомневался Джей-Джей. — Он пробыл здесь почти целый год, пока я не узнал, что он не негр. Случайно обнаружил, зайдя к нему в трейлер, когда он накрасился только наполовину. Говорю, я просто обомлел.

— Но, — продолжал размышлять Руди, — если Генри таки соврал в этом — просто допустим, что соврал, — значит, он никогда не убивал дьявола.

Он взглянул на Дженни. Пепел от сигареты осыпал ей подбородок и грудь, и Руди легко, как перышком, смахнул его ладонью.

— Что значит… — продолжил было Руди и смолк.

— Ты в порядке, Руди? — спросила Дженни.

— В порядке, — ответил он. — Просто думаю.

Джей-Джей засмеялся:

— Я вот не купился на это. Никто не может убить дьявола. На то он и дьявол.

— Джей-Джей дело говорит, — поддержал его Иеремия. — Это исторически доказано. Ни один человек не может убить дьявола.

Глаза Дженни метались между нами. Поскольку это была единственная часть ее тела, способная на какое-то реальное движение, это было равносильно тому, что для другого стремглав пробежать три городских квартала. Это стоило ей большого напряжения, и она выбилась из сил.

Наконец ее взгляд остановился на мне.

— А вы, вы считаете, что он был дьявол? — спросила она меня.

— Джеймс Каллахан? По мне, он не был похож на дьявола. Он любит свою дочь, ведет дневник. Одевается с иголочки.

— Именно так дьявол и маскируется, — сказал Джей-Джей. — Если б он всегда выглядел как дьявол, мы бы знали, что это дьявол. Тогда у нас не было бы с ним проблем.

— Точно! — воскликнул Иеремия и драматически, как профессиональный оратор, понизил голос. — Если б мы видели, как он приближается к нам, мы могли бы сказать: «Изыди, сатана!» Что-то в этом роде. А он хитер, прикидывается другим, кем-то хорошим. Как, например, этот Джеймс Каллахан. — Он замолчал и впал в глубокую задумчивость, достойную сложности сего предмета. Потом очнулся. — Да. Думаю, на самом деле он мог быть дьяволом. Но это не больше чем догадка, основанная на фактах.

— По правде говоря, — подал я голос, — у меня другое мнение. Я считаю, что дьявол тут вообще ни при чем. И Генри никогда не встречал его. Что, если дьявол все-таки существует, то он не появлялся тут последние лет тысячу. Что он понимает: мы начеку.

Никто не смотрел на меня. Моя дешевая мудрость осталась висеть в воздухе.

— Что за чушь! — рассмеялся Иеремия.

— Да еще какая! — прибавил Джей-Джей. — Дьявола нет! Ха-ха-ха.

Руди продолжал сидеть с озадаченным видом. Иеремия и Джей-Джей смеялись и смеялись, а Руди все качал головой, мысли боролись в нем, как атлеты на арене. Он просто не мог поверить тому, что я рассказал. Наконец он вздохнул великаньим вздохом.

— Значит, по-вашему, все, что Генри говорил нам, было враньем?

Мне не хотелось разбивать ему сердце, поэтому я промолчал. Но Дженни, сердце которой уже было разбито, ответила за меня:

— Он не врал. Ты должен понимать, где правда, а где ложь, но Генри этого не понимал. Не понимал разницы.

И тут, по сей день не знаю почему, Руди заплакал. Он пытался удержать слезы, но они хлынули у него из глаз, и он уже не мог остановиться.

— Генри ведь никого не убил? Даже человека?

— Этого я не говорил, — ответил я. — Конечно, он убил кого-то. Просто это был не дьявол и не мистер Каллахан.

— А кого? — взмолился Руди. — Кого?!

Глаза всех присутствовавших в шатре устремились на меня. Джей-Джея, Иеремии, Руди. Я даже слышал ржавый скрип шеи Дженни, пытавшейся посмотреть в мою сторону. Никогда в жизни не было у меня ни более внимательных, ни более странных слушателей, которые хотели, даже жаждали услышать мое мнение об этой истории, после чего выложить мне свое. Потом мы отделили бы все, чего не знали, от всего, что знали, и таким способом, надеюсь, пришли к чему-то, относительно похожему на правду.