"Купол Галактики (сборник)" - читать интересную книгу автора (Якубовский Аскольд Павлович)

ДЕСЯТЬ МИНУТ ГРИГОРЬЕВА

Дежурил у машины Семушкин, человек покладистый за бутылку арманьяка. Он и пустил их в башенную пристройку, к Машине. И когда все уже было сделано и Григорьев лежал в машинной, Бахтин спросил его шепотом:

— Жене позвонить?

— Моей?

— А чьей же? — поразился Бахтин.

— Не надо звонить, — пробасил Григорьев.

— Ты хоть намекал ей? — заинтересовался Бахтин.

Григорьев промолчал, и Бахтин ушел. Но приник к двери и стал глядеть в специально проделанную им дырочку. Телевизорам он не доверял. А в машинной оставаться не разрешалось.

Бахтин стоял, изолировавшись резиновым ковриком, а Григорьев остался один. Ему было как-то не по себе. Не то чтобы он боялся, нет… Он покосился на дверь.

Гм, дверь… Обита, за ней стоит Бахтин и… ждет. Чего?.. Успеха, конечно. А кричать не нужно, микрофон держит черное свое ухо рядом с губами, он настороже…

Микрофон караулит все его слова и, быть может, предсмертный крик. В него сейчас можно сказать Бахтину (и Машине): «Знаете что? Идите вы все к черту с вашей телепортацией, я пошел домой, изобретать буду, но летать не стану». А кто станет?.. Вдруг это больно? Собака и рвалась, и визжала.

— А я не заору, — пробормотал Григорьев. — А Мария? Вот бы увидела.

Спина устала. Григорьев попробовал ворохнуться и лечь хотя бы на бок. Но Машина держала крепко.

Снизу она напирала резиновой холодной губкой, сверху жала крышкой.

Со стороны это походит, Григорьев знал, на стеклянный саркофаг.

Над Григорьевым нависала голова Машины. Он видел медленно шевелящиеся ее части и морганье индикаторов. Да, сработано все на высоком уровне, чисто и аккуратно.

Добротная вышла штука, хорошие работали мастера — со всех заводов Сибири. И отлично всех увязал Нехалов.

— Ты поосторожнее, — сказал он Машине.

Она гудела, а Григорьев размышлял.

Он вспомнил, что, хотя ее общую схему придумал он, Машина и конструировала, и частью делала себя сама. Что даже Бахтин не все о ней знает. Но эксперименты с собаками шли стопроцентно удачно, а кристалл в ней был великолепен.

Но может быть и неудача — по теории вероятностей.

Есть такая теория. Умная. Она не соврет, об этом все говорили: Бахтин и другие. Главное, конечно, Бахтин…

Гм, откуда выскочила эта цифра, еще и зеленая? А-а, сейчас Машина будет собирать в нем информацию, всюду заглянет, все прощупает. Вот черт!

Она узнает о нем больше самой Марии. Смешно?.. Не очень. Информация уйдет в ту черную пятиэтажку без окон, что вертит на крыше антеннами, которую окружает лес столбов с толстыми проводами.

— Валяй, Машина! — сказал Григорьев. — Валяй! Что тянуть?

Сказал — и ощутил поклевыванье в кончиках пальцев, потом в руках до плеч, в ногах, в кончиках пальцев. К Григорьеву пришло странное ощущение, словно бы он таял дрожа. Ему стало страшно, захотелось крикнуть и убежать.

Телесный испуг промелькнул в нем. Григорьев знал, что сейчас он и в самом деле по-настоящему перестанет быть здесь. И возникнет совсем в другом месте. Григорьев презрительно улыбнулся страху тела.

— Дрожишь, протоплазма, — сказал он, видя, что ноги его тают, словно размазываются в сумраке комнаты.

Сначала, как оно и положено, исчезли пальцы, затем ступни. Когда подошли толстые берцовые кости — загудело сильнее. И нарастал пронзительный и чужой звук.

Откуда он?.. Что это?.. Что-нибудь с Машиной?.. Но аварийная лампа темна. А-а, это крик! И вдруг в синих вспышках индикаторов он увидел на выпуклости шаровой головы Машины чье-то лицо.

Дикое! Выпучены глаза, распахнут рот, переднего зуба не хватает. И Григорьев понял — это он, его лицо, его зубы, он кричит, но… зачем кричать, боли нет.

И ног уже нет, и туловища, осталась одна голова. Последним поворотом своего тающего глазного яблока он увидел ряд прозрачных саркофагов одинакового размера, с одинаковыми Григорьевыми.

«Орешь, тело?.. — мысленно спросил Григорьев. — Визжишь?»

И все прекратилось — и страх, и крик, и он сам. Григорьев ощутил, что разбухает быстро, стремительно.

Увидел набегавшую на себя стену, зажмурился — и пронесся сквозь нее.

Теперь он стоял на улице: нагой гигант стеклянной прозрачности. «Ничего себе, разбарабанило Мишку», — весело подумал он. Да он ли это? Вот здесь перелом кости. Хорошо срослось (он наклонился и увидел в себе тени жил и костей). А сквозь ступни ног просвечивает город. Григорьев поднял руку — сквозь ладонь замигали ему дальние звезды. Вот бы туда… Ничего, терпение…

Он потянулся к Луне раскрытой ладонью, и космический корабль белой звездой прошел сквозь его ладонь. Сверкнули желтые иллюминаторы. В одном торчало широкое лицо с расплющенным носом — человек смотрел на него, должно быть, не веря себе. И рот открыт.

— Опупел, — сказал ему Григорьев и пожалел, что таким его не увидит Мария. Это бы очень помогло в семейной тряской жизни.

— Надеюсь, меня снимают.

С высоты Григорьев увидел зарево приближающегося утра. Шагнул навстречу ему. Случилось то непонятное, что с тех пор называют эффектом Григорьева. Он остался на месте, из него вышел второй Григорьев. Он шагнул и тоже замер. Затем вышагнул третий, четвертый… Этот последний увидел, что ноги его уже стоят на лунной горе. Той самой, которую Бахтин указывал ему пальцем на карте, еще они очертили ее синим кружком.

— Даже разброс в десять километров будет хорош, — говорил ему Бахтин.

— Ух ты! В точку!.. — вскрикнул Григорьев и присел уже в своем обычном размере.

Плотный и жилистый человек, он сидел на лунном камне. Не прозрачный, нет, а вполне вещественный. Только вот голый, и дыханья нет, хотя грудь и колышется.

Где время?.. Вот оно, на руке, в виде часиков с одной только стрелкой и тонкой красной черточкой. Стрелка — толчками — ползла к этой черточке. Гм, гм, время идет, и надо спешить.

Но это же Луна!.. Именно она — и тени черны, и небо. А камни легкие. Попрыгать, что ли?.. Говорят, здесь легко.

Григорьев встал и почувствовал — роботы уже близко, они спешат к нему. Вот глухой и далекий взрыв и гул, ощущаемый и сквозь камни. По-видимому, это работают сейсмороботы.

Или упал метеорит?..

Луна!.. Вот черт!.. Но к Григорьеву подошла историческая кошка Улька и потерлась о ногу.

Ульяна прославилась своей дракой с первой лунной собакой. Дрались они перед телекамерой, Григорьев смотрел и не знал, что ему делать — смеяться или плакать. У жены сомнений не было, она плакала и жалела зверей.

— Бедная, маленькая, экспериментальная, — говорил он, гладя Ульяну. — А все же поразительно: солнце косматое, сердитое, звезды, кошка…

— Лунная, грязная, бедная…

Из-за камней вывернулся робот. Суставчатый и сверкающий, он здорово смахивал на алюминиевого паука и был потрясающе подвижен. Идя к Григорьеву, он работал — карабкался на камни и энергично, только клочья вверх летели, разгребал лунный мох.

Он подбежал к Григорьеву, присел на задние лапы и выставил две передние. У этого робота вполне приличная сохранность: башенка с глазами легко крутилась, светился красный индикатор и какая-то трубка. А-а, телекинез. Значит, Бахтин организовал передачу. А он голый. И Григорьев торопливо прикрылся.

Мелькнули искры между рожками антенны робота.

— Сигналит, — догадался Григорьев и шагнув к многоножке — дырочка на корпусе, палец войдет. Что это?.. Метеорит ковырнул?

Многоножка попятилась от его пальца, и Григорьев опасливо покосился на лунное небо. Кошка пропала в камнях, ловя свою тень. А со всех сторон торопились к Григорьеву роботы. Штук двадцать. Половина их были многоножки, четыре суставчатых. Прочие двигались на колесах.

Последним шел большой, коробчатый робот-матка. Он направился к Григорьеву. Подъехал и спросил:

— Вы кто?

Григорьев объяснил.

— Запрошу информацию, — оповестил робот, выпуская антенну и мгновенно втягивая ее обратно. Откинулся борт.

— Садитесь в кузов, — сказал он. — Изолируйтесь резиновым ковриком. Инструменты в кузове. Требуют осмотра механизмы за номерами 102, 576, 981, 983. Ремонт нужен номеру седьмому и от сто второго до сто девятого. Актом списан механизм за номером 13. Телепрограммы вашей работы поведут роботы номер 75, 101, 1001/бис. На всех телеканалах («Это, конечно, устроил Бахтин. А не предупредил, хитрец!»).

— Я же не одет! — возразил Григорьев.

— Изолируйтесь ковриком.

Из-за скалы опять выбежала кошка. К нему? Нет, за ней гнался Второй Лунный пес, дворняга. Он разевал пасть, будто лая.

— Фью, фью, — засвистел Григорьев, но те скрылись в тени. Да и не услышали бы.

Откинулся задний борт. По нему к Григорьеву вползла многоножка. Одна лапа ее волочилась — сломана. Григорьев сделал юбочку из запасного коврика и взял в руки сварочный аппарат.

— Теперь можете и по всем каналам…

У трех роботов оказался пробой метеоритом, у остальных было нужно сменить отдельные стандартные блоки. Он не был механиком, но с делом справился. Этот ремонт, конечно, придумал Бахтин, как доказательство возможностей.

Григорьев торопился — стрелка спешила к черте. А тогда кончится запас энергии. Скоро кончится.

Работая, он говорил машинам:

— Однако вы хорошо сработаны, почини вас, и еще надолго годитесь.

Роботы теснились вокруг Григорьева. А один, бойкий, целился кинокамерой.

— Для потомков? — спросил Григорьев.

…Все больше и больше роботов присоединялось к ним. Они желали рассмотреть Григорьева.

— Смотри, настоящий человек.

— Ему бы добавить конечности.

— Как лунный микроклимат? — спрашивали они.

Стрелка подходила к красной черте — Григорьев положил инструмент.

И вдруг рассыпался — синими искрами. Исправленная им многоножка N 1001/бис сходила на каменистую почву, а робот-матка запросила по радио новые запчасти с Земли.

…Григорьевы стояли — все четверо, — переглядываясь и пересмеиваясь. У ног их низкой травкой румянился лес и клубились белесые туманы, покрывая кубики домов.

Вдали Григорьев увидел проступающий блеск гор Путорана и тусклые нити таежных речек. Он подумал, что было бы хорошо помотаться по государству, сесть в авто с Марией и ринуться в путь. Теперь он его купит, и на весь отпуск ринутся они во все колеса.

Хорошо! Теперь это возможно — Машина работает, теперь ему дадут очень долгий отпуск и приличную премию: Бахтин обещал. Он такой — скажет и обязательно сделает.

…И вдруг все стронулось с места, все кинулось в лицо Григорьева единым мощным броском. А выбежавшие люди снизу видели, как пронеслись к антеннам светлые пятна. Исчезли.

Они услышали, как Машина взревела один раз, второй, третий, четвертый. И каждый раз вздрагивало черное здание, дрожали стаканы и посуда на полках всего города, и что-то отзывалось в каждой человеческой душе сладкой и манящей тревогой.

…Машина стихла. Голова ее шевельнулась и, урча подшипниками, отползла в сторону. Но проблески индикаторов бесконечно продолжались, так как Машина все время была под током, ее не полагалось выключать.

Григорьев лежал и не шевелился. На него, захлестнув и смяв, вдруг обрушилось все увиденное, чему он не удивился сразу из-за поспешности, — слепящий блеск лунных пород, косматое солнце, лунные кошки, собаки, роботы… Мозг Григорьева отчаянно защищался от чрезмерности увиденного, это родило непереносимую боль в голове.

И тут клацнула дверь. Далее же было все так, как они с Бахтиным рассчитали. Вошли медики, люди в белых халатах (приехали на «скорой»). Хрустящие, стерильные, незнакомые. И — величественные, так как осознали момент.

Один нес в ванночке здоровенный шприц и вату. Откинув крышку саркофага, он мазнул холодком по руке Григорьева и — ударом! — воткнул иглу.

Григорьев даже зашипел от резкой, шипучей боли. Потом он ворохнулся, желая встать, и говорил им, что все нужное сделано. Починил роботов, но вот собака и кошка Ульяна…

— Мы все уже видели, видели, — сказали ему. — Был телерепортаж, с постелей нас всех поднял. Мы же были на дежурстве.

— Там кошка и собака.

— Лежите, лежите, — велели они.

(А к нему катили телеаппарат.)

— Их надо забрать.

— Спокойней, спокойней.

Подошел беленький старичок (за ним вошли премолоденькие медсестры), положил ладонь на голову. Погладил.

— Как мы себя чувствуем? — спросил он тем голосом, которым разговаривают уверенные и удачливые врачи. — Все увиденное улеглось в сознании?.. Наступил покой?.. После мы поговорим, сейчас ждут корреспонденты. Надо подумать, первый космонавт без корабля. Каково? С ума… А? Как вы решились? Пустить журналистов?.. Что вы им скажете?

— Пускайте, — разрешил Бахтин.

Ворвался первый журналист после борьбы в дверях. Григорьев видел в глазах академического старичка такое лютое любопытство, что даже сжался комом.

— Вскрыть бы… Ах! — прошептал старичок.

— Что вы всем нам скажете? — спросил журналист. — Ваши, так сказать, первые слова? Обращенные и к нам и к потомкам?..

Григорьев стянул лоб в гармошку: искал слова. Что он скажет всем на свете журналистам? Этим врывающимся волосатым разбойникам. Почему Бахтин не подскажет?..

— Это были лучшие десять минут моей жизни.

И тут ворвалась его жена.

Григорьев, увидев ее, не то чтобы испугался, а как-то озяб. Люди в белых халатах быстро сгрудились в тесную кучку.

Бахтин пятился. Умный человек, все угадал — и пятился.

— Изверг! — закричала Мария. — Я тебя видела сейчас! Изверг! Молчал! А я не знала-а-а… — И, обернувшись, влепила Бахтину пощечину. Что увидели: а) коллеги, б) корреспонденты, в) телезрители всех материков, г) только что проснувшаяся его собственная жена (по телевизору).

А Григорьев не увидел, так как от страха зажмурился раньше самого момента удара и услышал только, как он говаривал впоследствии, «аплодисмент». За Марию уже цеплялись медсестры — молоденькие, в белых комбинезончиках.

Потом, конечно, Мария приходила к Бахтину извиняться с Григорьевым, чувствовавшим себя, так сказать, не в своей тарелке: стал знаменитостью!.. Вид он имел мятый, измученный, так как лежал в больнице и его обследовали.

Бахтин повел себя умно и соответственно положению. Даже шутил. Но, улучив момент, он с надеждой спросил Григорьева:

— А тебе?.. Тоже досталось?..

— Она мне дома устроила, — шепнул ему Григорьев, с любовью глядя на жену. — Полный запуск на трехступенчатой ракете с взрывом. Но вот такая идея, как вы на нее посмотрите?..

И, отойдя в сторонку, они зашептались…