"В горах и на ледниках Антарктиды" - читать интересную книгу автора (Бардин Владимир Игоревич)

Глубины озера Радок

В тот сезон работ в горах Принца Чарльза все складывалось для меня непросто с самого начала. Михалыч, так по отчеству часто величают друг друга полярники, наш начальник, назначил меня руководителем полевого лагеря. Его предстояло организовать на берегу озера Радок. От базы «Союз», где мы находились, это по прямой километров пятьдесят на юго-запад. Вездеходом в обход оазиса Джетти, унылого каменистого плато, часа четыре пути.

Организовывать полевой лагерь в Антарктиде - задача хлопотливая и ответственная и, конечно, отвлекающая от собственной научной программы. А надо сказать, что я уже давным-давно вынашивал планы попасть на озеро Радок. Двенадцать лет назад мы стояли лагерем километрах в трех от него. Я даже пытался измерить глубину этого водоема. У меня не было специального оборудования, только непреодолимое желание и 200 м страховочного капронового фала. В лагере все уверяли меня, что такой длины за глаза хватит. Глубины, по предположению моих товарищей-геологов, должны были быть 50, от силы 100 м. Более глубоких озер в Антарктиде тогда не было известно. Без особых затруднений я спустился с крутого, но невысокого восточного берега и перебрался на озерный лед. Прошел по нему метров пятьсот. Еще далеко было до середины. Ширина озера в центральной части около 3 км, длина же его достигает 10 км.

Идти по глади озерного льда было как-то необычно, даже тревожно. Я словно ощущал под ногами глубокую

пропасть. И окружающий ландшафт отсюда, с озера, казался мне совсем иным, не таким, как с земли. Грандиозные обрывы на противоположной стороне по мере моего приближения к центру озера росли выше и выше и вот уже скрыли солнце. Серые холодные тени легли на лед, и мне, признаться, захотелось вернуться. Скалистые склоны западного берега почти отвесно вставали над озером, подобно стенам мрачного замка. На самом верху в ложбинах лежали снежники. Издали казалось, будто ряд ослепительных зубов сверкает на черном теле горы. Только каждый зуб был гигантом в 100-150 м. А весь обрыв поднимался над озером не меньше чем на полкилометра. Тогда и пришло сравнение-клыки дракона. Было очень заманчиво подняться туда. И не только потому, что там еще не ступала нога человека. В Антарктиде таких мест предостаточно. Главное в том, что горные породы Клыков Дракона отличались по цвету от нижележащих и были похожи на толщи древних морен. Если это так, то открывалась возможность прочесть страницы истории антарктического оледенения. Страницы, возможно, еще никому не известные. Но «видит око, да зуб неймет». Наш лагерь был слишком далеко, а вездеходов в тот сезон у нас не было. Словом, на Клыки Дракона я мог только посматривать издали, зато глубину озера Радок надеялся измерить.

Найдя подходящую трещину в озерном льду, я привязал к концу капроновой веревки камень и пустую бутылку. Мне хотелось, кроме измерения глубины, поднять пробу воды из придонной части озера. Я закрыл бутылку пробкой. Сквозь нее был продет шпагат, изрядный моток которого я тоже захватил с собой. По замыслу, как только груз ляжет на дно, я дерну за шпагат, и бутылка заполнится придонной водой. Гидрохимический состав таких вод зачастую разительно отличается от поверхностных. К примеру, на противоположном краю Антарктиды в оазисах Земли Виктории известны пресные озера, а у дна их вода соленая. Поверхность озера Радок, зеркало вод, как говорят гидрологи, лежит на абсолютной высоте всего 7 м, следовательно, дно опущено значительно ниже уровня моря. Связь этого водоема с океаном - источником солей - в прошлом вполне возможна. Таков был ход моих рассуждений.

Надеждам моим, однако, не удалось осуществиться. Я опустил груз на всю длину фала, но так и не почувствовал, что он коснулся дна. Тщетно я дергал за веревку, выбирал ее на несколько метров и снова бросал. Шпагат в конце концов оборвался, и я не узнал, на какой глубине открылась бутылка. Вода в ней оказалась пресной и, как в дальнейшем показали анализы, ничем не отличалась от поверхностной. Словом, моя доморощенная попытка проникнуть в тайны озера Радок не увенчалась успехом. Б лагере все решительно отвергли мое предположение, что глубины озера превышают 200 м. По мнению моих коллег, груз на конце веревки был слишком легок, и я не заметил, когда он коснулся дна, а потом веревку увело подводным течением. Спорить с этими доводами не было оснований.

Но все эти годы я не расставался с надеждой, что когда-нибудь снова попаду к озеру Радок и вот тогда уже непременно узнаю его глубину. Двенадцать лет ждал я этого момента, мечтая целиком «уйти в науку», и тут-на тебе, обязанности начальника лагеря, целая куча организационно-хозяйственных дел. А виной тому то обстоятельство, что однажды я уже был таким начальником. Наш полевой лагерь стоял тогда на соседнем озере Бивер, километрах в десяти отсюда. Михалыч знал об этом и счел, что я уже вполне зрелый руководитель. Я пытался объяснить, что в тот раз это произошло по недоразумению. Но факт моего начальствования прочно засел в голове Михалыча. А его натуре были свойственны упорство и настойчивость.

- Ты знаешь район, тебе и карты в руки. Или ты хочешь, чтобы я назначил начальником Будкина? А то он рвется, - с усмешкой изрек Михалыч.

Это и решило дело. Я согласился. Перспектива, что Будкин станет мной командовать, мне совсем не улыбалась. Тут пришло время сказать несколько слов о Будкине. Он был, без сомнения, одним из самых заметных в нашем отряде. Немного постарше меня, широкоскулый, коренастый и всегда насупленный Будкин был человек, абсолютно уверенный в правоте и значимости всего, что он делал. Есть такие счастливцы: они никогда не ошибаются.

Будкин любил говорить о своей опытности. Уж кто-кто, а он прошел в своей жизни огонь, воду и медные трубы. К тому же он был заядлый спорщик и критикан. Михалычу частенько доставалось от него. Будкин укорял его за либерализм в руководстве. Но Михалыча, стокилограммового богатыря, обладающего на редкость уравновешенным характером, эти наскоки не слишком беспокоили. Михалыч был не только отличный геолог, но и опытный начальник, назначенный руководителем базы официально, проведенный по штатному расписанию. Он мог издавать приказы, объявлять выговоры и благодарности. Мне же предстояло быть начальником неофициальным. Никаких особых прав мне это назначение не давало, зато сулило дополнительные заботы и хлопоты. Однако пост даже такого маленького начальника казался Будкину престижным. И он намекал Михалычу, кто для этого наиболее подходящая кандидатура. А биография Будкина, рассказанная им самим, выглядела поистине героической. Слушать Будкина было интересно. Он мог говорить часами. И многие истории впечатляли. В особенности одна, где он, оказавшись в тайге с раздробленным коленом, мужественно противопоставил себя стихиям и вышел победителем.

Признаться, на некоторое время я попал под обаяние личности Будкина, пока не стал замечать противоречия между героем будкинских историй и его реальным земным воплощением. И мне стало неуютно, когда я представил, что попаду под начало Будкина. Вот так я и стал начальником лагеря на озере Радок, хотя и чувствовал: не для меня эта должность, сорвусь рано или поздно.

- Не горюй, - напутствовал меня Михалыч. - Не боги горшки обжигают.

Позади суета сборов, проверка снаряжения, получение продуктов и наконец долгожданный переезд на озеро. Сразу выявились некоторые мои просчеты как начальника. Будкин мне на это прозрачно намекнул. Я забыл взять аптечку у Михалыча. Ведь врача у нас нет. Наш признанный лекарь - Михалыч. У него кипа инструкций: что и когда колоть, чем мазать и т. д. Конечно, в особо сложных случаях можно запросить помощь по радио. Но вообще-то, поскольку до «Молодежной» больше тысячи километров, а радиосвязь в Антарктиде неустойчива, серьезно лучше не болеть.

В день переезда все мы умаялись, но новоселье прошло благополучно. Теперь у нас есть свой дом: старенькая палатка КАПШ-2, которую мы поставили на берегу озера в 100 м от воды. Эта палатка, похожая на юрту, многое повидала на своем веку. Матерчатый полог потерся, выцвел. Окошки - два иллюминатора из плексигласа- мутны, исцарапаны. Края палатки кое-где продраны, пола нет. На камни расстелили брезент. Было у нас несколько кусков кошмы - положили на раскладушки. Снаружи к палатке привалили большие валуны, натянули растяжки - крепко стоит наш дом. Внутренняя обстановка - пять раскладушек, газовая плита, складной стол, ящики с продуктами, боящимися мороза (Михалыч нам выдал немного картошки и репчатого лука). Подсоединили к плите баллон. И вот заголубели огоньки под сковородкой и чайником, стало тепло и уютно в нашем жилище.

Что сказать об окружающем палатку ландшафте? Каждый воспринимал его по-своему.

- Дерьмо место, продувать будет, как в аэродинамической трубе. Я бы тут лагерь не поставил. - Это Будкин хмуро сказал.

Его помощник, флегматичный и осторожный, жуя, промычал нечто неопределенное, что могло означать и да и нет. Гидролог Саша, угрюмый бородач с добрыми глазами, сосредоточенно намечал маршрут, как нам доставить на лед озера лебедку и переносную электростанцию. Лишь по выражению его лица было видно, что он радуется: завтра можно начать работу. Механик Борис, человек азартный, порывистый, любитель фантастической литературы, не мог скрывать торжествующую улыбку. Ему после зимовки на «Молодежной», унылого однообразия станционной жизни, здесь, на воле, в горах нравилось.

- Красотища, - только и вымолвил он. - Как на Марсе!

Ну а у меня, что и говорить, дух захватывало. Моя давняя мечта - вернуться в эти края осуществилась.

Прямо перед нами лежало озеро - загадочное, неизведанное. Его ледяная поверхность сверкала в лучах низкого солнца, лишь вдоль берегов шла темная кайма воды.

«Отличная вода для нашего камбуза, снег топить не придется. А то, что ветры тут сильные, прав Будкин. Только где от них спрячешься?» - это я уже как начальник лагеря размышлял.

Над озером, километрах в десяти от нас, высились грозные уступы с Клыками Дракона на вершине. Дракон оттуда, с высоты, будто скалился в нашу сторону.

- Вовсе это и не клыки, - буркнул Будкин. - Беззубый он. Клыки выступают вперед, а у него ямы на их месте.

В глубь оазиса в сторону от озера уходили два ущелья. Совсем близко от нас в их отвесных стенах среди слоев светлых песчаников чернели пласты угля, могучие пласты до 3 м толщиной. В главном из ущелий - грандиозном каньоне Пагодрома - я уже работал в прошлой экспедиции. Обнаружил там толщи древних ледниковых осадков. То лето выдалось на редкость теплым, не в пример нынешнему. По ущельям бежали бурные потоки- вброд не перейти. Сейчас же на дне каменной расщелины сухо, только смерзшиеся валуны и пятна плотного спрессованного снега.

Потянуло меня на старые места, к воспоминаниям, я отошел от лагеря, спустился в каньон. Здесь особенно ощущалась пустынность и неприютность антарктической природы. Вокруг холодные каменные стены, нигде ни клочка зелени. Бурые скальные карнизы все в каменных кружевах - формах ячеистого выветривания. Пустыня. Ветер и мороз тут царствуют. И еще время. Неукротимое время, которое словно замедлило свой бег здесь, на краю света. Скованная льдом, эта земля пребывает в состоянии сонного оцепенения. Замерла тут жизнь, но все же не погасла, продолжается у крайнего предела.

На том же самом месте, где я проходил маршрутом 12 лет назад, на меня снова пикирует большая бурая птица - антарктический поморник. Где-то рядом его птенец. Только теперь это, верно, внук или правнук той птицы. Неуютна, сурова Антарктида, но для этих птиц она - земля обетованная. Они выводят здесь потомство! А если тут прописался поморник, то поблизости где-то снежные буревестники, на гнезда которых он совершает разбойничьи набеги. Вот так одно за другим вытягиваются звенья длинной цепочки. Присмотришься повнимательней к поверхности скал, отыщешь куртинки лишайников. Редко-редко, в самых укромных местах, особенно там, где летом сочатся ручьи или собираются лужи, встретишь эти «антарктические цветы», порой слившиеся воедино с породой. А повезет, с помощью лупы увидишь среди жестких корочек лишайников крохотных беспокойных насекомых, похожих на паучков.

Правы те, кто считает скалистые участки в Антарктиде каменистой холодной пустыней. Но правы и те, кто называет их антарктическими оазисами: в царстве льдов они единственные очаги жизни.

Наш лагерь расположился в центре такого оазиса, самого крупного в горах Принца Чарльза. И жемчужина этого оазиса - озеро Радок. Только времени на работу- считанные дни. Лишь бы погода не подвела. Вот сейчас дивно в горах: ветер затих, закатные краски играют на небосводе.

Возвращаюсь, прихватив с собой несколько больших кусков угля. В палатке все в сборе. Борис заваривает чай. Саша проверяет батометры, готовит их к погружению в озеро. Помощник Будкина задумчиво изучает наши съестные припасы, лицо его, как обычно, непроницаемо. Сам Будкин благодушествует. Сидя на расстеленном поверх спального мешка малиновом одеяле, глубокомысленно рассуждает:

- Кому нужно ваше озеро? Какая от него может быть практическая польза? Вот я недавно минерал один нашел,- Будкин делает значительное лицо, - другое дело. Может, навести на месторождение.

Саша молча укладывает в ящик приборы. Зато Борис взрывается.

- А что, если мы тут завтра Маррокотову бездну откроем, лохнесское чудовище поймаем! Будет от этого практическая польза? Наше озеро еще себя покажет, на весь мир прогремит. Подожди, дети твои о нем будут читать в учебниках!

Будкин снисходительно улыбается. Дескать, что возьмешь с человека, начитался всякой ахинеи. Но вступать с Борисом в спор остерегается: тот в запальчивости вертит перед ним снятым с плиты чайником.

Я вспоминаю о собранных углях. Сложить очаг и разжечь их, плеснув бензина из канистры, минутное дело. И вот уже пылает костер в горах Антарктиды. Все вылезают из подслеповатого мирка палатки к завораживающим языкам пламени.

Даже Будкин пришел. Стоит, скрестив руки, молча глядит на огонь.

Солнце ушло за горы. Потемнел лед на озере. Синий сумрак клубится в котловине. И Клыки Дракона на уступе померкли, спрятались в каменные ниши. Тишина вокруг. Такая тишина, что уши закладывает

Утром я проснулся рано. Ночью поднялся ветер, и палатку здорово выхолодило. Небольшое удовольствие вылезать из спального мешка, натягивать мерзлые сапоги, облачаться, как в доспехи, в остывшую одежду. А снаружи в один миг прохватывает ледяным ветром и негде укрыться от него в этой промозглой пустыне. Вокруг палатки еще лежат тени, а драконья челюсть над озером уже розовеет, скалится под утренним солнышком. От одного взгляда озноб пробирает. Скорее назад, в палатку.

Включаю газовую плиту, ставлю на конфорки сразу два чайника, чтобы ребятам хватило умыться. Сашина очередь сегодня готовить завтрак. Вот он тревожно и вопросительно выглянул из мешка, не проспал ли?

- Нет, еще рано, - говорю я. - Разбужу. Посоветуй, какую сварить кашу?

- Мне все равно, - отвечает Саша.

Каша в Антарктиде не считается за еду. Это так, баловство. Но Борис, испортивший желудок на зимовке, ест ее с удовольствием, да и Саша привык за время службы в армии. Я же к кашам давно пристрастился, особенно к геркулесу, даже привез сюда из Москвы несколько пачек. Вот только Будкина передергивает от одного взгляда на овсянку.

Палатка постепенно согревается. Из-под малинового одеяла высовывается, как перископ, нос Будкина. Будкин любит тепло и поверх мешка укрывается одеялом, которое ему выдал Михалыч. Возможно, это малиновое одеяло виной тому, что в последнее время Будкину стали сниться цветные сны, а раньше он просматривал исключительно черно-белые. К снам Будкин относится серьезно и радуется удачному сну, как хорошей кинокартине. Я чувствую, он наблюдает за мной из-под одеяла, потом брюзжит:

- Ты уверен, что у тебя горит все, что полагается? Газом пахнет.

Я внимательно осматриваю плиту. Нос Будкина - чуткий инструмент. Рассказывают, однажды в пургу на базе «Дружной» заблудилась группа геологов, и Будкин вывел всех, при полном отсутствии видимости, точно к станционному туалету.

- Все в порядке, - говорю я.

Нос Будкина уходит на глубину под малиновую волну одеяла. За пологом палатки противно задувает ветер, ровно, умиротворенно посапывает помощник Будкина, на два голоса посвистывают чайники. Через полчаса разбужу Сашу. А пока в молчаливой палатке можно подумать. Только мысли бегут поспешно, хаотично, от размышлений о доме, судьбах близких, событий на Родине до самых сиюминутных дел - снять чайник, когда закипит, поставить взамен кастрюлю, залить воду в рукомойник… И все еще я не решил кардинальный вопрос: какую варить кашу?

Вот и Саша просыпается. Ему, видно, не дает спать чувство ответственности. Он натягивает старую армейскую гимнастерку. Служил он синоптиком на аэродроме далеко на Севере. Там и выдали ему эту гимнастерку - добротную, крепкую, никак не сносить. И по грибы в ней, и вот сюда, в Антарктиду. Саша намного моложе меня. И сил у него больше, и борода черная с рыжиной, седины в ней нет. Упорства, рвения к работе Саше не занимать. Может не спать сутками. И сейчас, только натянул сапоги, сразу к плите, за сковороду, даже не прогулялся наружу - стойкий характер.

Будкин сбрасывает с себя малиновое одеяло. Смотрит, как Саша жарит курицу-табака, придерживая груз на крышке.

- Что ты прилип к сковородке?

- Крышка неудобная, камень соскакивает.

- Я сколько раз жарил, никогда не держал.

Саша объясняет Будкину, что ему нетрудно стоять над сковородкой, все равно делать нечего. Будкин хмыкает из мешка.

- Ты что, никогда не жарил куриц?

- Жарил.

- То-то и видно. А вот я, - Будкин приподнимается, глядя на плиту, - как только не жарил - и на камнях, и на вертеле… А ты чего одну половину жаришь?

Саша говорит, что в пакете, заготовленном вчера, почему-то оказалась не целая курица, а только ее половина. Другую половину, видно, за ночь кто-то съел.

- Не может быть, - едва не вывалился из мешка Будкин. - Я же видел во сне…

Мы смотрим на Будкина. Оказывается, Будкину приснился кошмарный сон. «Ночью приспичило мне выйти из палатки. Ну, все было как наяву. Палатка наша поостыла, портянками в ней пахнет. Ну, вылез я из мешка, сунул ноги в сапоги, для скорости не стал носки надевать, и куртку меховую прямо на майку. Подбежал к нашему

валуну, там не так дует, стою, размышляю. Ветер вроде притих, тишина. Погода, хоть прямо в маршрут иди. И так хорошо стало. Вдруг слышу… шарк, шарк… Кто-то по камням мимо меня от озера и к палатке. За валуном-то меня не видно. Выглядываю осторожно. Что за чудеса? Из нашей двери что-то большое, круглое, малиновое торчит и шерсть по ногам длинная, как у верблюда. А голова внутри и чувствую - роет в ящике, где наши продукты. Ну я, конечно, не струсил, беру камень, кидаю в ворюгу. А сам за валун в укрытие, но одним глазом наблюдаю. Бросок снайперский. В самое яблочко. Я же в институте первым был по гранатометанию. Как взыграет ворюга, и шасть наружу. Медленно так ко мне оборачивается. Смотрю, мама родная! Ну и образина. Морда вся заросла, глаз не видно, а в зубах курицы кусок. А тут как назло порыв ветра, жестокий такой. Меня из-за валуна метлой вынесло. И на ровное место против чудища, лицом к лицу…

Гляжу, а у злыдни этой глаза на лоб лезут, шерсть дыбом поднимается. И как рванет она к озеру, ну прямо-таки семимильными шагами и бултых в полынью, там, где мы воду берем. Я следом, да где там угнаться. Только малиновое пятно еще несколько секунд наблюдал, вода-то прозрачная. Тут я и проснулся…»

Довольный произведенным эффектом, Будкин вылезает из мешка.

- Это Несси! Я же говорил вчера, наше озеро замечательное!- восклицает Борис.

Я молча помешиваю овсянку. Половинку курицы мог стащить поморник. Эти птицы за последние годы, когда в Антарктиде стали работать многочисленные экспедиции, привыкли к человеку и способны на смелый и искусный грабеж. Мог этот кусок съесть и помощник Будкина. При всем своем флегматичном складе характера у него зверский аппетит. По ночам он иной раз встает перекусить. Продуктов у нас хватает, пусть ест на здоровье. Но во все эти варианты мне почему-то не хочется верить. Вот если бы действительно здесь орудовало какое-нибудь свое, местное чудище!

Тем временем Будкин достает полотенце, мыло, вооружается зубной щеткой. Я сообщаю ему, что в умывальник, установленный на столбе перед палаткой, налита теплая вода. Будкин подозрительно смотрит на меня: нет ли тут какого-нибудь подвоха. Борис кричит ему

вслед, чтобы он был поосторожнее, с лохнесским чудовищем не шутят.

Не проходит и трех минут, как Будкин возвращается рассвирепевший, с красным носом, вымазанный зубной пастой.

- Опять что-нибудь случилось? - спрашивает Саша.

- Ну и погодка, - ругается Будкин. Оказывается, у него вырвало из рук и унесло зубную

щетку. Он гонялся за ней, как за бабочкой.

- Весело в горах в такую погодку, - продолжает он. - На вершинах ветер еще хлеще, в прошлый раз мо лоток едва не унесло. Как тут с аэрофотоснимками работать?

- У меня однажды один снимок из рук вырвало,- поддерживаю я разговор о погоде, - бежал за ним километра два.

- Это что, один. Один я удержу - не косолапый. А мне приходится сразу с двумя, я стереоэффект должен почувствовать, - ставит меня на место Будкин.

Садимся завтракать. Саша и Борис наливают в свои миски сваренную мной овсянку. Сегодня я приготовил специально жиденькую, чтобы легче проходила. Будкин с отвращением смотрит на нас.

- Утром надо съедать 60% дневного рациона, - замечает он. - Утром надо есть мясо.

10.00 - утренний срок связи. Включаю рацию. Михалыч желает нам счастливой работы.

- Поосторожней на озере, - напутствует он. - Не лезьте на рожон. Водоем не исследован. Соблюдайте технику безопасности.

- Чудовище там обнаружилось, - говорю я. - У Будкина с ним роман намечается.

- Не понял, - гудит бас Михалыча. - Повторите. Будкин недовольно складывает губы.

Занесло меня, еще обидится. Как начальник я не должен допускать подобных шуточек. А тут уж Борис обрадовался, кричит из-за плеча в микрофон: «Несси!»

- Не засоряйте эфир лишней информацией, - строго выговаривает Михалыч.-До связи.

Сразу после завтрака выходим в маршрут. Будкин с помощником - на ближайшие холмы. Саша, Борис и я- измерять глубину озера.

На лед выбираемся метрах в двухстах от лагеря, где лежат береговые снежники. Грузим на металлический лист, загнутый наподобие салазок, наше оборудование: бур, лебедку, ящик с приборами и небольшую электростанцию. Все вместе килограммов двести весу. Впрягаемся, как в упряжку. Самое главное - сдвинуть волокушу с места, дальше пойдет веселей. Ветер встречный. Мордотык - величает его наш механик Борис. Идти до конечной точки маршрута километров пять-шесть. С противоположной стороны, там, где в озеро впадает ледник с ласковым женским именем Бетти, большая полынья.

Через километр останавливаемся. Решаем сделать первое пробное определение глубины, чтобы выяснить, как дело пойдет, да и не терпится. И не только мне, ребята загорелись желанием установить рекорд глубины. Тем более что наши товарищи по экспедиции со станции «Новолазаревской» месяц назад в горах Земли Королевы Мод открыли на озере Унтер-Зе глубину 147м. Пока максимальную для озер Антарктиды…

Первая скважина во льду, однако, дается с трудом. Ручной бур заедает. Лед вязкий, но главное-лунка все время заполняется столбчатыми кристаллами льда, как будто кто-то нарочно подсовывает их снизу. То и дело бур заклинивает, и его приходится вытаскивать. Саша вычерпывает поварской шумовкой длиннющие кристаллы из заполненной водой лунки, а то и просто вытягивает руками. Они у него посинели от холода. Сменяя друг друга, час с лишним возимся втроем на ветру. Наконец пробились сквозь лед. Его толщина 210 см,

- Это еще терпимо, - говорю я. - У ребят на Унтер-Зе было 4 метра.

- Тогда бы бурили термобуром, - спокойно говорит Саша. - Для того и взяли с собой электростанцию.

Цепляем к тросу лебедки тяжелую металлическую штангу и запускаем ее в лунку. Лебедка у нас отличная, со счетчиком, а троса с избытком. Глубина оказывается ровно 100 м. Что ж, для начала неплохо. Берем пробу донных осадков - липкий светло-коричневый суглинок. Вновь грузимся на волокушу и дальше, по направлению к центру озера. Линию продольного профиля и места промеров я разметил заранее на аэрофотоснимке. По мере того как мы уходили все дальше и дальше от берега, лед делался тоньше. Вскоре стало удаваться пробивать его без бура, одной пешней. Глубины росли. На третьей по счету точке счетчик на лебедке показал 245 м. Мы перекрыли рекорд, установленный на Земле Королевы Мод.

Вот уже совсем близко ледник Бетти. Он выпустил в озеро длинный язык, край его в трещинах, того гляди отколется айсберг. Похоже, 12 лет назад язык ледника был покороче. Теперь он перегородил большую часть озера. Впрочем, на субъективные впечатления нельзя полагаться. Нужны точные измерения, лучше всего повторная аэрофотосъемка. Около края ледника полынья. Открытая вода и на западе, вдоль мрачного обрыва, на вершине которого сидят Клыки Дракона. По воде бегут короткие злые гребешки. Водяная пыль, сорванная с них ветром, стоит над полыньей, как облако.

- Стоковый ветер падает оттуда, с вершин, и не дает воде замерзнуть, - говорю я.

- А может быть, внизу теплая вода? - высказывает предположение Саша.

Он уже предвкушает, как сделает температурный профиль в точке максимальной глубины. Специальных гидрологических работ на озере не проводилось. Едва ли не каждый наш шаг сейчас - открытие.

Подходим близко к кромке озерного льда. Вокруг много трещин, там и тут зияют темные окна. Дальше хода нет: под нами всего 20 см льда. А глубина-199 м: дно стало повышаться.

Теперь, чтобы найти максимум, нужно выполнить промеры поперек озера. Пробиваем лунки через каждые 500 м. Одна из точек оказывается на пересечении трех долин, спадающих к озеру. Именно тут, по моим предположениям, можно ждать рекордной отметки. Озерная впадина сформировалась по разломам в земной коре, долины показывают их направление. Точка пересечения - их фокус.

Снова в глубину уходит металлическая штанга. Тянутся минуты. Цифра 200 пробегает на счетчике, 240 - неужели новый рекорд? Ручка лебедки вращается, как заведенная. Обледенелые шестеренки постанывают, скулят на морозе, а груз где-то глубоко под нами падает в бездну. 300 м… И только на отметке 345 ручка лебедки остановилась. Есть касание дна! Такой большой глубины никто из нас не ожидал. Теперь смело можно сказать: озеро Радок - уникальнейший водоем Антарктиды. Дно его лежит намного ниже уровня Мирового океана!

- Марракотова бездна, - сказал Борис и от холода лязгнул зубами.

За десять часов пребывания на льду его основательно продуло, но он не подает виду.

Переезжаем еще на 500 м - касание дна на отметке 346! Еще один метр к рекорду.

Начинает смеркаться, но мы не торопимся. Сумерки сейчас медленные, долгие, настоящая ночь пока вовсе не наступает.

Последняя точка. Теперь мы уже вблизи восточного низкого берега. Лед здесь пробурить удается с трудом, он старый, толстый, а глубины пошли на убыль. Укладываем на металлический лист оборудование и тянем его обратно к месту, где был установлен рекорд. Там завтра начнем температурный разрез и отбор проб воды на гидрохимический анализ.

Через полчаса мы уже бежим к лагерю. Именно бежим, потому что ветер подгоняет нас, подталкивая в спину. Пустая волокуша весело громыхает рядом, норовя обогнать. И тут нас осенила идея оседлать ветер. Становимся рядом на волокушу. Саша оттопыривает правый полог своего ватника, я - левый. Борис в середине натягивает поводок волокуши, как уздечку. Нас подхватывает порыв ветра. И мы мчимся, как под парусом, по льду озера. А ветер обрадовался, поддает все сильнее. Гулят от напряжения ноги, только бы удержаться, не свалиться с прыткого, хохочущего листа волокуши. Настроение отличное. Так радовался я, пожалуй, только в детстве. Никакой усталости, сил девать некуда. Удалось нам проникнуть в глубины Радока. Прав оказался Борис - наше озеро на весь мир прогремит, глядишь, действительно попадет в учебник географии…

Никогда позже: ни когда измеряли температуру у дна (она оказалась +1°), ни когда пробовали на вкус придонную воду (пресная), ни даже после того, как побывал я на недоступных Клыках Дракона, - не приходило ко мне больше это чувство легкости и раскованности, наивная детская вера в то, что все тебе по плечу.

Наша металлическая волокуша, словно ковер-самолет, летела по ледяной глади. Наши руки были как крылья, а лагерь сам приближался к нам с каждым мигом…

В палатке после простора озера тесно и душно, и действительно пахнет газом и портянками. Будкин лежит,

скрючившись под малиновым одеялом. Настроение у него кислое, жалуется - живот прихватило. А я аптечку забыл, хорош начальник.

- Кашу, может, сварить, геркулес? - предлагаю. Прямо-таки садистские у меня наклонности. Ну а в самом деле, не мясо же ему предлагать? Оно-то, по предположению Бориса, и виновато.

Помощнику Будкина - тому все нипочем. Сидит в уголке, пьет чай со сгущенкой. Это он, оказывается, половину куренка прошлой ночью слопал. Несси не виновата. Будкин тут что-то напутал. Может быть, оно его за это и наказывает: срока связи не дождался, побежал к своему излюбленному валуну.

Докладываю Михалычу: так, мол, и так, рекорд установили. Самое глубокое озеро в Антарктиде-наш Радок, 346 м!

Михалыч ничуть не удивляется.

- Я так и думал, - говорит, - поздравляю!

Он всегда все предвидит, ничто его не может вывести из состояния равновесия…

Вот так получилось, что ранее никем не изученный водоем оказался глубочайшим пресноводным озером Антарктиды. Озеро Радок превзошло по своей глубине водоемы Европы и Южной Америки, вошло в первую десятку самых глубоких озер мира. Географическое открытие! Никак иначе не назовешь этот факт. Александру Пискуну, Борису Ткачеву и мне посчастливилось быть участниками этого события. Уверен, те, кто будет работать после нас, добавят новые метры к нашему рекорду. 350, 360, может быть, даже 370 м. Принципиально это уже ничего не изменит. Главный факт в биографии озера состоялся. Свой Байкал отыскался в Антарктиде! Произошло это 10 февраля 1984 г.