"Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер" - читать интересную книгу автора (Брюханов Владимир Андреевич)

Предисловие автора

В огороде — бузина, а в Киеве — дядька. Этой русской пословицей характеризуют ситуации, когда кто-либо пытается соединить в единое целое факты и понятия, не имеющие между собой, казалось бы, никакой смысловой связи.

Вот очередная попытка достичь такой невозможной цели и предлагается читателю.

Что общего между Гитлером и Редлем — и кто такой, кстати, этот последний?

Такие вопросы оказываются вовсе не праздными, а возникают при любой серьезной попытке разобраться в туманном наборе сведений, относящихся к юности Адольфа Гитлера, пришедшейся на годы, предшествующие Первой Мировой войне.[3]

Предисловие к первому изданию книги известного немецкого историка Вернера Мазера о Гитлере, написанное им в 1971 году, начинается следующим образом:[4]«Книг, рассказывающих об Адольфе Гитлере, не сосчитать. Уже десять лет назад было зарегистрировано около 50 000 названий книг только о второй[5] мировой войне. Биографии же относительно немногочисленны. Слишком многое в жизни Гитлера считалось до сих пор не выясненным, и слишком мало можно было доказать».[6]

Завершается то же предисловие таким бодрым заявлением: «Теперь в жизни Адольфа Гитлера не осталось белых пятен».[7]

Поскольку это предисловие воспроизведено и в двенадцатом (!) немецком издании этой книги, вышедшем в 1997 году, то нужно понимать так, что точка зрения Мазера не изменилась за прошедшую четверть века.

И что же мы, при всем при этом, знаем теперь о жизни и смерти Адольфа Гитлера?

Оказывается, что по-прежнему весьма немного.

Приведем характерный пример.

Тот же Мазер, утверждающий, что не оставил в биографии Гитлера белых пятен, приводит такие сведения: «Летом 1912 г., — пишет Гитлер в «Майн кампф», — я наконец-то приехал в Мюнхен.

После его прихода к власти большая мемориальная доска с орлом и свастикой появилась на доме № 34 по Шляйсхаймер-штрассе в Мюнхене: «В этом доме жил Адольф Гитлер с весны 1912 г. до дня добровольного поступления на военную службу в 1914 г.».

Обе даты не совпадают с реальными фактами».[8]

Реальные же факты состоят в следующем: 24 мая 1913 года «Гитлер снимается с учета в Вене и переезжает в Мюнхен, где снимает комнату у портного и владельца магазина Йозефа Поппа по Шляйсхаймер-штрассе»[9] — об этом имеются совпадающие свидетельства в различных серьезных документах независимого происхождения.

Противоречие очевидно: 24 мая 1913 года — это не весна и не лето 1912 года. Существенно ли расхождение?

Судя по тому, что Мазер оставил его без дальнейших комментариев, сам он посчитал, что несущественно — и, следовательно, никак не должно относиться к числу белых пятен, наличие которых Мазер с апломбом отвергает.

Но так ли это?

Разумеется, всякий мемуарист способен на ошибку памяти — и Гитлер априори имеет на это такие же права, как и иные мемуаристы.

Мы же — не бывший гауляйтер[10] Бургенланда Тобиас Порчи, который и после 1945 года заявлял: «Я и сегодня все еще считаю, что Гитлер был сверхчеловеком. Он так умел вдохновить и приковать к себе внимание людей, что они добровольно следовали за ним. Гитлер был для меня Господом, олицетворением всего немецкого народа. Я твердо верил в то, что он не может совершать ошибок».[11]

С нашей же точки зрения, Гитлер вполне мог ошибаться — и ошибся; что ж — бывает!

Но вот авторы надписи на официальной мемориальной доске в Мюнхене имели уже, конечно, меньше прав на ошибку: они обязаны были перепроверять свидетельства очевидцев и мемуаристов и исправлять их. Они и исправили (исправили самого Гитлера!): изменили лето 1912 на весну того же 1912 года — т. е. еще больше усугубили ошибку, допущенную Гитлером в «Майн Кампф»!

Очень интересно!

Общеизвестно, что Гитлер отличался феноменальной памятью. Если она его и подводила, то об этом практически не имеется никаких свидетельств.

В этом специфическом смысле Гитлер, похоже, действительно никогда не ошибался — по крайней мере до апреля 1945 года.[12] Собственно говоря, именно таким способом он просто и наглядно и демонстрировал собственную непогрешимость — никто ничего не мог противопоставить такому знанию и запоминанию деталей!

Вот типичный Гитлер, только что переживший величайший триумф всей своей жизни до того момента — Аншлюсс Австрии: «во время торжественного обеда с участием Гитлера в марте 1938 г. один из участников спросил венского бургомистра Нойбахера, какова ширина Дуная в определенном месте Вены. Нойбахер этого не знал. Гитлер, до этого момента пребывавший в благодушном настроении, немедленно назвал точную ширину в метрах и был настолько возмущен незнанием Нойбахера, что весь вечер после этого был в плохом расположении духа, несмотря на только что пережитый им политический триумф».[13]

Следовательно, в эпизоде с перепутанной датой переезда, добросовестно отмеченном Мазером и никак им не объясненном, содержится глубокий смысл — и смысл этой «ошибки» может состоять только в создании алиби Гитлеру, желавшему откреститься от каких-то событий, имевших место в Вене в промежутке времени от лета 1912 до весны 1913 года.

Это четко прослеживается в особом отношении Гитлера к событиям довоенного[14] периода его жизни.

Один из немногих, рисковавших задавать в двадцатые годы почти прямые вопросы Гитлеру на скользкие темы, Эрнст Ханфштангль (о нем самом и о его особой роли подробно должно быть рассказано уже в наших будущих публикациях), так свидетельствует об этом:

«Никто не мог заставить Гитлера рассказывать о его молодости. Я иногда пытался подвести его к этому, рассказывая о том, как наслаждался Веной и вином на гринцингских холмах и т. д., но он закрывался, как устрица».[15]

Когда автор этих строк впервые осознал этот факт, то впал, следует сознаться, в глубочайшее уныние.

Воображение немедленно нарисовало нищего художника, убивающего топором пару старушек, а трезвая оценка осознанной ситуации ввергла в безнадежный пессимизм: ну как же можно сейчас (тогда был самый конец ХХ века) отыскать в полицейской хронике Вены 1912–1913 годов каких-то старушек, предположительно зарубленных или зарезанных Гитлером, и, главное, разумно обосновать такую невероятную и чудовищную гипотезу?

Но мрачный прогноз, по счастью, не сбылся: в течение последовавших нескольких лет все-таки удалось выяснить мотив вранья, предпринятого Гитлером в отношении событий того времени.

Решающую роль сыграло, как ни странно, внимательное прочтение произведений все того же Вернера Мазера. Этот исследователь, как никто другой, сумел отметить секреты частной жизни Гитлера и его предков.

Автор этих строк вынужден признать, что даже не может и мечтать о выяснении столь красочных подробностей, какие установил Мазер по архивным документам и опросам свидетелей, еще сохранившихся ко времени его работы, а также по публикациям других историков. Однако Мазер занял личную позицию весьма своеобразного свойства: он проявил крайнюю незаинтересованность в освещении сведений, очевидным образом порочащих репутацию и его любимого героя — Адольфа Гитлера, и его предков.

Такая позиция по-человечески достаточно понятна, но с политической точки зрения отдает прямо-таки недвусмысленной гнусностью, а с точки зрения научной этики непосредственно граничит с фальсификацией: замалчивание выясненной истины — почти что ложь. Кроме того, в некоторых ситуациях напрашивается и иное объяснение сомнительного поведения этого выдающегося историка: избегая публикации сенсационных, но трудно доказуемых нестандартных построений, он явно старался уберечь от нареканий свою высочайшую академическую репутацию.

Можно даже допустить, что сам Мазер иногда это прекрасно сознавал, и, движимый противоречивыми побуждениями, бросал скрытый вызов читателям и потенциальным преемникам, допустив на страницы своих произведений весьма выразительные намеки на существо собственных открытий.

Эпизод с датой переезда Гитлера из Вены в Мюнхен — один из самых сильных ходов такой интеллектуальной игры, если ее действительно сознательно вел Мазер. Тем более интересно, если он этого все-таки не сознавал: тогда получается, что неприятная истина самостоятельно пробивалась и пробилась на его страницы помимо воли автора.

Автор этих строк, не располагая ни малейшим авторитетом как ученый-историк и не собираясь таковым обзаводиться, решился принять этот так или иначе брошенный вызов. В результате удалось, в частности, установить, что никаких старушек Гитлер в Вене не убивал, а совершал другие мерзости, но и убитые старушки отыскались в биографии Гитлера — в другие годы и в другом месте!..

Это-то и составило основную сюжетную линию нашей первой публикации на данную тему.[16]

Теперь пришло время уточнить обстоятельства, связывающие молодого Гитлера с полковником Редлем.

Появление интереса у автора этих строк к связи Гитлера с Редлем пробудил тот же Вернер Мазер.

Мазер особо подчеркнул, что Гитлер снялся с полицейского учета в общежитии, где он тогда проживал, ровно 24 мая 1913 года — и в тот же день отбыл из Вены в Мюнхен.[17]

Далее Мазер обратил внимание на следующее: «В ночь с 24 на 25 мая [1913 года] в Вене покончил с собой начальник Генерального штаба 8-го корпуса[18] полковник Альфред Редль, которого вследствие его гомосексуальных наклонностей шантажировала и завербовала российская секретная служба, после чего он многие годы работал на Россию, выдавая важные военные тайны. Гитлер узнает об этом в доме своего мюнхенского хозяина квартиры Йозефа Поппа из сообщений газет. Он реагирует на это почти с радостью, так как подтверждается его убеждение, что не имеет никакого смысла служить в австрийской армии. Йозеф Попп, который в молодости работал портным в модных парижских ателье, знает французский язык и убежден, что «кое-чего повидал в мире», уже 26 мая, в тот день, когда к нему въезжает новый жилец, видит в связи с аферой Редля, что он хорошо разбирается в политических событиях и реагирует на них быстро, определенно и с самостоятельных позиций. Каждый вечер происходят политические дискуссии, которые быстро надоедают еще одному жильцу, с которым Гитлер делит комнату, и тот съезжает с квартиры».[19]

Последняя фраза, что интересно, содержит фактическую ошибку — это мы покажем чуть ниже. Так или иначе, но совпадение дат выглядело весьма симптоматично, что и заставило нас всерьез разобраться в знаменитом деле полковника Редля.

Гитлер отбыл из Вены 24 мая 1913 года, а поселился в Мюнхене у портного Поппа лишь 26 мая.

Долгий путь из Вены в Мюнхен (предположительно — по железной дороге), разделенных всего лишь 450 километрами, не должен смущать читателя: просто 24 мая было в 1913 году субботой (тогда — рабочий день) — и Гитлер вполне мог в тот день выписаться с учета в полицейском участке в Вене. По воскресеньям же полицейские участки и в Австро-Венгрии, и в Германии были, естественно, закрыты для публики — и Гитлер мог прописаться в Мюнхене лишь в понедельник 26 мая.

Однако у Гитлера, таким образом, имелось и время куда-нибудь заехать по дороге, например — в Прагу; это соображение поможет нам восстановить истинный ход тогдашних событий.

Обратим внимание и на то, что мюнхенский квартирохозяин Гитлера оказался не совсем стандартным человеком: он владел французским языком и был ранее модным портным в Париже, вернувшись затем навсегда в Германию. Это — не совсем обычная судьба, заставляющая подозревать, что он мог быть и еще кем-нибудь другим, например — разведчиком, вышедшим на покой.

Об этом, во всяком случае, должны были хорошо знать (или узнать при достижении взрослых лет) его дети, которые действительно чрезвычайно осторожно и взвешенно делились информацией о том, что происходило с их семьей в 1913–1914 годах, когда сами они пребывали в еще юном, но уже вполне сознательном возрасте. Их неоткровенность наглядно проявилась спустя очень много лет после этого.

Мазер, общавшийся с этими бывшими детьми в 1966–1967 годах, так и остался уверен в том, что неизвестный ему напарник Гитлера, поселившийся вместе с Гитлером в одной комнате с отдельным входом, выехал оттуда уже через несколько дней, не выдержав непрерывных разглагольствований Гитлера о Редле, о котором тогда писали газеты.

Очень характерно, что эти бывшие дети сочли необходимым не разъяснять Мазеру деталь, которую они наверняка не могли забыть: этот молодой человек (ему было двадцать лет, он был на четыре года моложе Гитлера) жил вместе с Гитлером не несколько дней, а вплоть до 15 февраля 1914 года — и лишь затем покинул квартиру Поппов.[20] Возможно, правда, и то, что и накануне 15 февраля 1914 года в доме Поппов происходили жаркие дискуссии о Редле; ниже мы покажем, что так оно и должно было происходить.

Так или иначе, но это длительное проживание вдвоем производит странное впечатление: «в Мюнхене Гитлер по-прежнему оставался одинок. Вместе с Рудольфом Хойслером он снял комнату у портного Поппа /…/. Что могло связывать этих двух людей, остается неясным — впоследствии о Хойслере больше никто никогда не вспоминал. Его имя открыто только в результате новейших исследований»[21] — прервем на полуслове текст Гвидо Кноппа, популярнейшего в современной Германии историка и журналиста, чтобы осветить непосредственную дальнейшую судьбу сожителя Гитлера.

После 1 августа 1914 года, когда разразилась Первая Мировая война, Гитлер, как известно, поступил добровольцем в немецкую армию. По-другому решил вопрос его бывший товарищ.

Рудольф Хойслер (1893–1973) до «3 августа 1914 года жил случайными заработками в Мюнхене, затем вернулся в Австрию и там поступил в армию.

Позднее — управляющий делами, а с 1938 года — функционер (гауптабтайлунгслейтер) Германского рабочего фронта (DAF)».[22]

Как видим, тому же Мазеру не составило бы особого труда побеседовать с самим Хойслером — прояви Мазер вовремя достаточное упорство в этом направлении.

С Хойслером произошла типичная история — как и со всеми теми, кто близко общался с Гитлером накануне Первой Мировой войны: многие из них жили долго, но никто их ни о чем не расспрашивал, а сами они не стремились ни к известности, ни к откровенности. Август Кубичек (1888–1956) — ближайший друг Гитлера в 1904–1908 годах — единственный персонаж из того времени, опубликовавший воспоминания — предельно сдержанные, а местами — и лживые.[23]

Хорошо известно и то, что получалось с теми, кто не умел держать язык за зубами.

С Райнхольдом Ханишем «Гитлер познакомился [в Вене] во время кратковременного пребывания в приюте для бездомных»;[24] они недолго, но тесно общались в 1909–1910 годах, а затем жестоко рассорились. В 1930-е годы Ханиш пытался вызвать публичный интерес к себе своим прежним знакомством с Гитлером.

Трагический финал этого знакомства наступил в 1938 году, после Аншлюсса Австрии: Ханиш, «по некоторым ошибочным сведениям, был якобы умерщвлен по приказу Гитлера как ненужный свидетель. На самом деле, Ханиш умер в камере предварительного заключения, куда был помещен после ареста за мошенничество (в том числе и за фальсификацию картин Гитлера).»[25]

Узреть какие-либо противоречия в приведенных сведениях, а потому объявить часть их ошибочными, может только немец: любой немец знает, что людей не положено умерщвлять в камерах предварительного заключения; следовательно, этого и не могло происходить!

Свидетелей убирали жестоко и беспощадно: история убийства племянницы Гитлера Гели Раубаль, собственноручно задушенной добрым дядюшкой в 1931 году, исчерпывающе разобрана в нашей предыдущей книге. Гели даже не поняла, хранительницей каких секретов она оказалась.[26]

Кнопп продолжает: «Сосед Гитлера [Рудольф Хойслер] был по профессии торговым служащим, позднее он стал Главным руководителем отделения НСДАП[27] в Вене.

Времяпрепровождение Гитлера в Мюнхене мало чем отличалось от его образа жизни в Линце и Вене. Не чувствуя в себе больше призвания к профессии художника, Гитлер продолжал однако рисовать только для того, чтобы заработать на кусок хлеба. Жена портного Поппа позднее вспоминала своего постояльца как чрезвычайно вежливого, но очень замкнутого молодого человека. «Иногда проходила целая неделя, а Гитлер так и не выходил из дома». Ни разу молчаливый квартиросъемщик не принял у себя гостя. /…/

Его талант живописца не получил дальнейшего развития. Рисунки оставались на прежнем уровне, менялись только мотивы: в Вене — церковь Карла, рынок сладостей, Старый город, в Мюнхене — Фельдхерхалле, Старая ратуша, придворный театр и пивоварня. Виды города — точные, правильные, но какие-то окаменевшие, бездушные, как и сам художник-чудак, опасающийся людей. /…/

Скудные свидетельства немногих современников, знавших в те годы Гитлера, показывают, что и в Мюнхене он по-прежнему был неприметным существом, странным одиноким волком, таким же плоским и бесцветным, как и все его картинки».[28]

Все, что известно о Гитлере, начавшем приобретать популярность уже после войны, в конце 1919 — начале 1920 года, и завоевавшим немногими годами позднее всемирную славу, резко расходится с возможным предположением о том, что неприметность, плоскость и бесцветность могли быть внутренними органическими чертами этой бурной и импульсивной натуры.

Здесь приходится подозревать вынужденную бесцветность его поведения, диктуемую крайне опасными обстоятельствами, угрожавшими Гитлеру при его обнаружении какими-то лицами или организациями.

Характерно, что в настоящее время известно лишь несколько фотографий Гитлера периода Первой Мировой войны — служебные снимки в его личном деле фронтовика и несколько случайных фотографий, сделанных однополчанами.[29] Они не предназначались ни для какого распространения. К тому же хорошо известного позднее Гитлера просто невозможно узнать на этих фото — в фуражке и с усами невероятной формы, на некоторых — как у Буденного.[30]

Удались позднее и несколько попыток обнаружить Гитлера среди толпы на массовых снимках 1914 и 1919–1921 годов.[31]

Есть и фотография Гитлера на разрешении владения оружием в ноябре 1921 года[32] — понятно, что этот документ (равно как и оружие) Гитлер был обязан демонстрировать лишь полиции при проверках.

Но кроме перечисленного нет ни одного его приватного снимка за весьма длительный период — от последних лет учебы в реальном училище и до осени 1923 года. После 1919 года Гитлер не только отказывался сниматься, но и запрещал фотографировать себя. Это вступило в заметные противоречия с его стремлением к политической карьере.

Cчитается, что нужно всерьез принимать такие объяснения: «Новоявленный политик со всей силой стремился к публичности, но избегал фотографий в прессе из боязни, что фотографию могут использовать для его розыска: в северной Германии НСДАП была запрещена, а Гитлер состоял в розыске. Таким образом Гитлер выдавал себя за «mysteryman»[33], надеясь увеличить интерес к своей персоне. «Сиплциссимус», самая знаменитая сатирическая газета Германии, задала вопрос: «Как же все-таки выглядит Гитлер?»»[34]

Приведенное мнение нельзя расценивать как чистейшее вранье, хотя его автор, плодовитый и трудоспособний историк и писатель Анна Мария Зигмунд неизменно прибегает к выдумкам и подтасовкам, исчерпав все прочие аргументы — это не противоречит женской логике.[35] В данном же случае имеет место полуправда: подобный мотив для сокрытия свей внешности у Гитлера действительно имелся, но этим не исчерпывалось его отношение к данной проблеме.

Запреты НСДАП на севере Германии и объявления о розыске Гитлера стали происходить лишь с июня 1922 года — после убийства националистами немецкого министра иностранных дел Вальтера Ратенау.[36] Вот тогда-то и вплоть до 1925–1928 годов в «Северной Германии НСДАП была почти везде запрещена»,[37] а собственный запрет на фотосъемки Гитлер осуществлял, повторяем, еще с 1919 года.

Притом стремление Гитлера к публичности происходило с соблюдением страннейших мер: «Журналист и очевидец Конрад Гайден вспоминает: «На собраниях, благодаря изощренным световым трюкам, Гитлеру удавалось оставаться невидимым. Благодаря тусклому, затуманенному свету видно было только его худую фигуру и торопливые движения»»[38] — это свидетельство приводит сама Зигмунд.

Понятно, конечно, что рост популярности Гитлера препятствовал сохранению такой невидимости.

Ханфштангль рассказывает о совместной кратковременной поездке в апреле 1923 из Мюнхена в Берлин — на территорию, тогда неподконтрольную Гитлеру и обычно сопровождавшим его головорезам.

По дороге Гитлеру действительно угрожали возможные неприятности, но ведь никто и не заставлял его выбирать именно этот путь: «Мы поехали [на машине] по лейпцигской дороге через Саксонию, тогдашнее правительство контролировали коммунисты[39]. Гитлер шел на серьезный риск, путешествуя по этому маршруту, потому что в тех землях был выписан ордер на его арест и даже была назначена цена за его голову, как националистического агитатора».[40]

Вот в самом Берлине ничто тогда формально не угрожало Гитлеру. Тем не менее, именно там произошел многозначительный эпизод — в берлинском «Луна-парке», куда Гитлер заглянул в один из вечеров: «какой-то человек с камерой узнал Гитлера и попытался его сфотографировать. /…/ Может быть, этот кто-то видел Гитлера в Мюнхене. Гитлер был в ужасе. /…/ Он подошел прямо к тому человеку и сказал, что тот должен вернуть ему пленку, что Гитлер не может позволить себе быть запечатленным на фотографии в Луна-парке, что его жизнь будет разрушена, что это вызовет невероятный скандал и дальше в том же духе. Спор шел около часа, и гиперболы Гитлера достигли еще больших высот, теперь это мог быть конец немецкого движения за свободу, он был как одержимый. В конечном счете тот несчастный фотограф, который действительно не хотел никому причинить никакого вреда, а просто хотел сохранить себе хорошую фотографию в качестве сувенира, сдался и пообещал никогда не проявлять пленку, и это обещание он безусловно выполнил, поскольку эта фотография никогда нигде не появлялась».[41]

Свой категорический запрет на публикацию его фотоизображений Гитлер снял лишь после того, как 2 сентября 1923 года с ним неожиданно произошел схожий инцидент. На праздновании Дня Германии в Нюрнберге одному из репортеров удалось сделать несколько фотоснимков Гитлера. Последний попытался отнять фотокамеру и принялся избивать сопротивлявшегося репортера — редчайший случай личного проявления Гитлером физического насилия. Возмущенная публика вступилась за избиваемого — и тому удалось отстоять свое достояние. На следующий день фотоснимки Гитлера были впервые опубликованы в прессе; один из них приведен Кноппом — тут Гитлер безусловно узнаваем.[42]

Сразу после этого Гитлер отменил никому не понятный запрет фотографировать себя.[43]

Позднее, после Мюнхенского путча в ноябре 1923 и последовавшего суда, Гитлер прославился по всей Германии и даже по Европе, а сидя в тюрьме никак не мог контролировать публикацию своих фотографий: Альфред Розенберг,[44] возглавивший партийное руководство в отсутствии Гитлера, поддерживал память об узнике, распространяя открытки с портретом фюрера «миллионами штук».[45]

Но и много лет спустя, когда его внешний облик стал известен всему свету, поведение Гитлера продолжало отличаться необъяснимыми странностями. Популярнейший биограф Гитлера Иоахим Фест подчеркивает: «Он все время был озабочен тем, чтобы заметать следы, не допускать опознаний, продолжать затуманивать и без того темную историю своего происхождения и своей семьи. /…/

Когда в 1930 году появились слухи о намерениях заняться поиском сведений о его семье, Гитлер был чрезвычайно обеспокоен. «Людям не надо знать, кто я. Людям не надо знать, откуда я и из какой семьи». /…/

Когда в 1942 году ему доложили, что в деревне Шпиталь обнаружена имеющая отношение к его семье могильная плита, с ним случился один из его припадков безудержного гнева. Своих предков он превратил в «бедных безземельных крестьян», а отца, отставного таможенного чиновника, — [в] «почтового служащего»; родственников, пытавшихся вступить с ним в контакт, он безжалостно гнал прочь /…/.

Характерно, что он не вел почти никакой личной переписки. /…/ не хотел он быть и чьим-то сыном — схематичный образ родителей появляется в автобиографических главах его книги «Майн Кампф» лишь постольку, поскольку это поддерживает легенду его жизни».[46]

Все это — типичное поведение скрывающегося преступника, притом не просто преступника, но и выходца из преступной фамилии. Последний аспект его биографии подробно рассмотрен в нашей предшествующей книге.[47]

Кто же мог узнать Гитлера в предшествующие времена?

И чем грозило такое узнавание этому Жану Вальжану, которого Виктор Гюго изобрел еще до рождения Гитлера?

А может быть, его и узнали в 1923 году или немного позднее?

На все подобные вопросы давно можно было найти исчерпывающие ответы, если бы среди исследователей, занимавшихся биографией Гитлера, не господствовали представления о нем приблизительно в таком же ракурсе, что и у процитированного Тобиаса Порчи.

Конечно, почти все немецкие (да и ненемецкие) историки вовсе не прославляют Гитлера и не превозносят его; к тому же в Германии и во многих иных странах это и запрещено по закону. Но и сам Тобиас Порчи, спроси его после 1945 года (может быть и спрашивали), одобряет ли он войну, бомбежки, концлагеря и бессудное уничтожение миллионов людей, наверняка ответил бы нет — и притом, возможно, даже вполне искренне. Но такое общее ощущение нисколько не помешало продолжать и развивать общеупотребительную в Третьем Рейхе легенду о Гитлере как о величайшем герое — пусть теперь и сугубо отрицательном.

В Германии в последние годы не было, наверное, и дня, когда хроника, демонстрирующая Гитлера, не крутилась бы хотя бы на одном из десятков немецких телевизионных каналов.

Все, кто имел отношение к проблемам рекламы, прекрасно знают, что лучше и полезнее отрицательная реклама, чем вовсе отсутствие таковой. Никого из ныне покойных деятелей прошлого не рекламируют в наше время по всему Земному шару сильнее и упорнее, чем Адольфа Гитлера — и эта игра имеет вполне определенные и легко просчитываемые перспективы.

Как при этом покушаться на образ великого человека, начинавшего свою жизнь как миллионы прочих заурядных, но добросовестных немцев, сделавшего потом беспримерную карьеру благодаря не только стечению случайных обстоятельств, но и его же собственному гению, внезапно пробудившемуся в нем, а затем этот волшебник достиг невероятных вершин, прославивших Германию и ее доблестных приверженцев,[48] но несколько ошибся в философских основах собственного мировоззрения, а потому потерпел поражение и в результате мужественно покончил самоубийством — признав, таким образом, и в значительной степени исчерпав собственные заблуждения?

При жизни Гитлер официально провозглашал свою ответственность за деяния своих сподвижников — малых и великих, а смертью своей как бы освободил их всех от этой ответственности!.. Практически это не получилось, потому что такой расклад не устроил победителей во Второй Мировой войне, по-своему решавших задачи распределения ответственности за совершенные немыслимые преступления, но сконструированная Гитлером идея как бы зависла в воздухе!..

В итоге сформировалась и продолжает формироваться историческая фигура, вполне достойная стать основой если не мировой, то общенациональной религии — на что сам Гитлер недвусмысленно претендовал!.. И эта задача вовсе не снята с повестки будущих дней, поскольку со временем подвиги Гитлера не подвергнутся умалению, а эмоции, относящиеся к жертвам его преступного режима, постепенно и постоянно теряют остроту.

Задумайтесь о том, кто же нынче сокрушается о младенцах, якобы истребленных царем Иродом, или даже о вполне реальных жертвах Инквизиции?

Величайшим злодеем рисует Гитлера и иностранная (по отношению к Германии) пропаганда, хотя изредка (бывали такие случаи!) где-нибудь в Южном Вьетнаме или в Белоруссии правители позволяли себе отзываться о Гитлере с искренней завистью и восхищением!..

Но что будет, если Гитлера и его идеологию примут на вооружение воинствующие мусульмане?

Этого пока нет и не предвидится в ближайшие времена, но проблема еще приобретет свою актуальность — особенно тогда, когда через десятилетия мусульмане составят большинство населения и в Германии, и в России!..

Чрезвычайно трудно работать против такой живучей и безусловно перспективной легенды, являющей собою уже не полуправду, а чистейший и коварнейший обман, чреватый к тому же повторными попытками реализации эффективнейших методов политических манипуляций, не получивших и не получающих должного отпора.

Но все же мы беремся за попытку разоблачения этой черной магии, а потому снова обращаемся к легенде о полковнике Редле, непосредственным соратником которого и был, оказывается, Адольф Гитлер — что (помимо прочих преступлений его юности) сам же он постарался тщательно скрывать.

Автор искренне выражает благодарность друзьям в России, Германии и других странах, оказавшим неоценимую помощь в работе над книгой, а в особенности:

бизнесмену-интеллектуалу Евгению Хасину, поразившему меня ядовитыми оценками людей и событий и поддержавшему мое стремление заняться данным сюжетом,

Валентину Вербицу — некогда инженеру-физику, а ныне виртуозному профессиональному переводчику, без которого невозможно было разобраться в нюансах текстов на немецком и английском языках,

моим постоянным оппонентам — высокоэрудированному профессору-экономисту Вячеславу Юсиму и почти необразованному гению художнику-ювелиру Анатолию Лапцевичу, с увлечением разбиравшим со мною запутанные нити нераскрытых злодейств,

а также жене Анатолия, неизменной моей болельщице и самоотверженному литературному агенту Вере Лапцевич.