"Избранное в двух томах. Том первый" - читать интересную книгу автора (Ахтанов Тахави)

II

Купцианов размышлял: «Что такое смерть? Это превращение человека в ничто. Конец, так сказать, жизненного пути. Человек любит завершение, окончание любого дела. Только одного он не любит: завершения жизни. Религиозные люди веруют в бессмертие души. Их, вероятно, не должна страшить смерть, ибо они уверены, что в потустороннем мире их ждет блаженство. Однако они тоже боятся смерти. Почему так? Что касается меня, то я убежденный атеист, и мой страх исчезнуть навеки вполне обоснован!»

На этом мысли Купцианова оборвались, и он огляделся. Крестьянская изба с низким потолком. Тишина. Маленькая лампа, питающаяся от батареи, освещает только середину комнаты. Темнота отступила в углы. Ближе к двери, подвязав трубку к ушам, дремлет солдат-телефонист.

Купцианов отхлебнул из чашки остывший чай и снова вернулся к своим размышлениям.

«О чем, интересно знать, думает этот солдат?» Припомнилось прошлое, случай из далекого детства. На улице, по которой он каждый день ходил в гимназию, всегда стоял нищий. Протянув руку, старик нудно и жалобно тянул: «Подайте, Христа ради». По наказу матери, Вениамин каждый раз бросал ему медную копейку и бежал дальше. Его отталкивал дурной запах, исходивший от нищего. Этот запах бил в ноздри. Но пройти мимо Вениамин не решался, потому что дал слово подавать нищему милостыню.

Однажды, разозлясь, он спросил старика: «И зачем ты только живешь на свете?» — «А затем, барчук, что никому помирать не хочется», — ответил старик.

Нищий был прав. Никто не хочет умирать. Простейшая истина. Но вот история знает случаи, когда солдаты, спасая своих командиров, подставляли грудь под штык. Что это такое? Аффект? Помрачение разума? Или что-нибудь иное, что еще не поддается объяснению.

Откинувшись к стенке, Купцианов старался представить себя на месте такого солдата, понять, что побуждает его жертвовать своей жизнью, — и не мог. Это было для него загадкой. Тогда он бросил думать о солдате и стал смотреть на Уали. Подсев ближе к лампе, Уали писал письмо. «Конечно, жене пишет, — думал Купцианов и тут же стал строить догадки. — Пишет жене, но все его помыслы здесь, на передовой. Что его заботит? Главная забота: как уцелеть в этом аду, как сохранить собственную жизнь? Письмо на родину — это одно из проявлений надежды. Надежды на то, что он уцелеет».

Минувший день прошел в заботах. По карте нетрудно было определить место каждому подразделению, наметить огневые позиции для артиллеристов. Но осуществить все это — дело сложное. Пришлось приложить много энергии. Его озадачил и рассердил командир третьего батальона, широколицый казах Конысбаев, обычно не произносивший других слов, кроме «есть», «будет сделано». Вдруг он вступил в пререкания. Эпизод этот скоро забылся. Купцианова взбесил Мурат Арыстанов, который, не возражая, но с легким пренебрежением выслушал его приказ, а сделал все по-своему. Это надолго выбило Купцианова из колеи.

Подумать только! В план обороны Купцианов вложил все свои знания. Он тщательно обдумал его. Склонясь над картой, он прочертил безупречно изящную линию укреплений. Но и на этом он не остановился.

Обдумал еще раз и внес такие же безупречно изящные поправки. Теперь, даже с закрытыми глазами, Купцианов видел линию, нанесенную на карту красным карандашом, все ее извилинки и закругления. Это была «благородная линия».

Выехав на фронт, Купцианов убедился, что в основном линия укреплений сохраняет рисунок его карандаша на карте. Командир полка Егоров высказал кое-какие свои соображения, но даже этим соображениям Купцианов смог вежливо и почтительно возразить, и командир полка согласился с ним. Купцианов не посчитал за труд явиться и к начальнику штаба дивизии, получил его одобрение. Это было полезно и потому, что, улучив момент, он сумел намекнуть начальнику штаба на свое непосредственное авторство в разработке плана.

Вениамин Петрович Купцианов никогда не лукавил с собой. Он не скрывал от себя своего честолюбия. Пятнадцать лет его жгло стремление выдвинуться, прославиться, добиться самых высоких чинов и званий. Он с блеском окончил училище. Ему казалось: звезда его славы сверкает совсем близко. В революционной стране нетрудно выдвинуться молодому таланту — были бы желание и целеустремленность.

Но шло время, а Купцианов, несмотря на желание и целеустремленность, очень медленно поднимался со ступеньки на ступеньку. Звезда славы не только не приближалась, но затуманивалась. Догорал костер мечтаний, угли подергивались пеплом. Иногда Купцианов с ужасом замечал, что воля его сдала и его затягивает житейская тина.

Ветер войны раздул угли костра, они готовы были снова вспыхнуть. В Купцианове проснулся было задор. Он решил в первом же бою показать свой военный талант и этим теперь жил. Он стряхнул с себя апатию, юношеская энергия вернулась к нему. Пусть узнают его настоящую цену! В таком настроении он работал над планом обороны. Диспозиция преследовала одну цель: остановить врага с наименьшими потерями в людях. В наступательной мощи противника Купцианов не сомневался. Больше того, он в душе был убежден, что на этом рубеже противника не удержать. Какой отсюда вывод? Надо крепко думать об отступлении — об отступлении с наименьшими потерями.

Рассуждая так, Купцианов удачно, как ему казалось, использовал густо сплетенный, местами перемежающийся мелким кустарником лес. Он решил укрепить батальоны спиной к лесу, а на равнине и холмах разбить артиллерийскую позицию. Таким образом, фронт полка полностью прикрывался артиллерией. Купцианов вычертил направление огня. Все было предусмотрено и тщательно рассчитано.

А что сделал Мурат? Он значительно выдвинул свой батальон и этим поломал всю линию. Своими укреплениями он охватил противоположный склон холма, расположенного в четырехстах метрах от опушки. Не довольствуясь этим, Мурат выдвинул вперед орудия, бывшие в его распоряжении.

Купцианов еще раз выехал на позицию. Произошло новое столкновение с Арыстановым, на этот раз крупное. Захлебываясь от злобы и через силу сдерживая себя, Купцианов повернулся к Мурату. Он сказал с уничтожающей иронией:

— Полагаю, вы имеете понятие о топографии, капитан?

Раскрыв планшетку, Купцианов показал на карту:

— Смотрите, линия обороны указана очень четко.

Мурат и не взглянул на карту.

— Исходя из рельефа местности, я чуть передвинулся, — сказал он небрежно.

— Ничего себе чуть!

— Совсем немного, смотрите сами, — спокойно проговорил Мурат. Он не хотел замечать иронии Купцианова.

— Понимаете ли вы, что нарушили приказ вышестоящего командира? — официальным тоном спросил Купцианов.

— Неужели?

Работа на участке Мурата подходила к концу, и это Купцианов видел. Но из упрямства он продолжал настаивать на выполнении своего приказа.

— Товарищ капитан, вам было указано, как строить линию обороны, и даны все необходимые разъяснения. Выполняйте приказ.

Мурат, стараясь держать себя в рамках устава и говорить коротко, привел свои доводы: впереди укрепления — наклонное плоскогорье, отличная зона обстрела, что даст возможность издалека рассеять наступающего противника. Купцианов нетерпеливо слушал. Все та же ироническая улыбка не сходила с его губ.

— Все, что вы говорите, верно. Но это субъективный взгляд. Или вы полагаете, что план не был продуман в мельчайших деталях? Он был продуман. И очень скрупулезно. Учтено все: снабжение боеприпасами в долговременном бою и даже, на крайний случай, отступление. Вы рассуждаете слишком прямолинейно и, следовательно, однобоко.

— Прежде всего я думал, как дать отпор врагу, — непримиримо отвечал Мурат, пытаясь остановить поток этой размеренной речи. — Боеприпасами я буду обеспечен. Отступление? Если дойдет до этого, пятки будут сверкать. Живо доберемся до вашего леса. — Самый веский довод Мурат приберег к концу: — Приезжал генерал Парфенов и одобрил мою позицию.

Он сказал это вскользь, как бы между прочим.

Удар попал в цель. Купцианов растерялся. Очень неуверенно, не находя нужного тона, он приказал перенести артиллерийскую позицию на старое место. Юнец берет на себя слишком много. Ничего, крылышки при случае можно подрезать.

Но это самоутешение было слабым. Весь день Купцианов ходил сам не свой — перед глазами стояло лицо Мурата, почтительно-безразличное выражение его глаз. Нет, не так-то прост этот мальчик. Не так-то прост.

Следуя постоянной своей привычке не лукавить с собой, Купцианов должен был признаться, что Мурат — человек сильный. А если так, то вскоре им станет тесно. Он не может уступить дорогу Мурату, не может позволить ему вырваться вперед.

В течение всего хлопотливого дня Купцианов всякую свободную минуту думал только об этом. Он сопоставлял шансы, свои и Мурата. Итак, шансы Мурата: волевой, смелый человек. Но... заносчив до нахальства, и на этой заносчивости рано или поздно споткнется. Шансы Купцианова: железная выдержка, самодисциплина, осторожность. Если Мурат при его горячности идет напролом, то Купцианов никогда не теряет самообладания. Все рассчитано, выверено у него — каждый жест, каждое слово, даже смех и тот дозирован, рассортирован по оттенкам: открытый, язвительный, веселый, едкий, добродушный. Эта универсальная система поведения защищала его и от «жары» и от «холода».

Мысли о Мурате привязались к Купцианову, как икота. Только вернувшись в штаб, он, кажется, избавился от них. Но здесь его одолели мысли о смерти. «Выходит, есть нечто, что сильнее нас обоих. Быть может, смерть рассудит наш спор? Но в чью пользу?»

Под ложечкой засосало. Смерть! Что значат рядом с нею его план обороны, его успехи, его победа над Муратом?

А Уали все пишет. Проворные пальцы крепко держат перо. Оно ведет строчки, опускаясь все ниже, к концу тетрадной страницы. Судя по тому, как все быстрей бежит перо по бумаге, Уали заканчивал письмо. Смуглое лицо его отливает цветом свинца. Но вот проступил румянец. Уали производит сейчас впечатление нервного, легко возбудимого человека. Вот румянец на щеках гаснет, растворяется. Лицо опять становится серым. На нем выражение тревоги и усталости. Странное сочетание.

Это наблюдение за Уали отвлекло Купцианова от мысли о смерти, которая точила его, как червь. «Что мне нравится в этом человеке и что не нравится? — размышлял он. — Можно ли назвать наши отношения дружбой? Или это ни к чему не обязывающее приятельство, немного выходящее за рамки отношений между подчиненным и начальником?» Купцианов не мог ответить себе на этот вопрос. Но, как бы то ни было, они сошлись на короткую ногу, и это произошло быстро. Если спросить, есть ли у Купцианова друг в полку, то нужно ответить, что это Уали.

— Жене написал? — спросил Купцианов, когда Уали вкладывал письмо в конверт.

— Нет, товарищам, — смущенно ответил Уали, словно его уличили в чем-то.

«Любой неожиданный вопрос застает его врасплох. Что-то кроется за этим? Или у него природная застенчивость?»

— Жене тоже нужно написать. Она, бедняжка, ждет не дождется твоего письма, это уж так, поверь, — проговорил Купцианов дружеским тоном.

— Я вчера ей писал.

— Арыстанова видел? — внезапно спросил Купцианов.

Уали, по обыкновению, замялся:

— Э-э... видел.

— Был на укреплении его батальона?

Такая настойчивость начальника показалась Уали подозрительной. Он насторожился.

Купцианов заметил это. «Кто из нас для него ближе? — подумал он. — С Муратом они давно дружат и, что ни говори, оба казахи. Но... если мне не изменяет чутье, Мурат не слишком-то расположен к Уали. И в отношении Уали к Мурату тоже есть какая-то натянутость: то ли он ревнует Мурата к другим, то ли жалеет его».

— Твое мнение о нем? Говори откровенно...

Возможно, Уали заранее был готов к этому вопросу.

Он ответил уверенно и без промедления:

— Я ставлю его не слишком высоко. Самонадеян. Когда-нибудь зарвется и расшибет себе голову.

Купцианов рассмеялся не слишком язвительным, но все же недобрым смехом. Потом встал и начал ходить из угла в угол, сам любуясь легкими движениями своего уже полнеющего тела.

— Это ты метко сказал: когда-нибудь расшибет себе голову.

И, словно услышав, что здесь говорили о нем, через порог шагнул Мурат. Серая шинель его была покрыта пылью, лицо в неверном, хилом свете лампы казалось темным, хмурым. Вместе с холодом он внес в мирную крестьянскую избу фронтовую тревогу.

— Насилу разыскал вас, — сказал он начальнику штаба.

— Как говорится, легок на помине! Ну, присаживайтесь, — любезно проговорил Купцианов, подошел к столу и жестом дал понять, что слушает.

Мурат огляделся и, взяв стул, сел напротив Купцианова. Немного помолчав, он бросил на Купцианова быстрый и цепкий взгляд:

— Явился все по тому же спорному вопросу об артиллерийской позиции.

— Кажется, мы обо всем договорились. Теперь я не могу вносить никаких изменений в диспозицию.

— Разрешите мне по собственному усмотрению распоряжаться подчиненными мне силами, — Мурат шел напролом.

Не повышая голоса, но твердо, раздельно и четко Купцианов сказал:

— Мало того, что вы подставляете под удар свой батальон, вы хотите другие подразделения поставить в угрожающее положение.

Мурата подмывало сказать: «Мы не за тем сюда пришли, чтобы играть с фашистами в прятки!» Но он сдержался. Нет, так дело далеко не продвинется. Он видел, что Купцианов вот-вот сорвется, и постарался перевести разговор в спокойное русло.

— О позиции батальона мы договорились, зачем снова поднимать этот вопрос? — сказал Мурат примирительно и, старательно выбирая слова, напомнил, что позицию батальона одобрил генерал Парфенов. — Но теперь, в непосредственной связи с расположением этой позиции, необходимо определить место для пушек. Я пришел посоветоваться с вами и принять решение.

Мурат медленно стал раскуривать папиросу, давая Купцианову время успокоиться. Что за человек! Из упрямства сам ставит себя в затруднительное положение. Купцианов, приподняв правую бровь, молча оглядел Мурата. На лице его было написано изумление. «Откуда у тебя такое смирение, голубчик? Одумался? Или хитришь?» Мурат вдруг показался ему наивным и совсем не опасным парнем, с которым нужно придерживаться другой тактики: терпеливо втолковать ему истинное положение дел на фронте, блеснуть перед ним своей способностью к анализу событий и военному предвидению. И тогда он послушно даст надеть на себя уздечку. Ошеломлять людей своими знаниями было слабостью Купцианова.

Он неторопливо сел за стол и, осторожными, мягкими движениями сбивая с папиросы пепел, разглядывая ноготь на своем мизинце, начал вкрадчивым голосом:

— Хорошо, давайте рассмотрим вопрос со всех сторон. И мне не доставляет удовольствия спорить с вами, дорогой капитан. Надо смотреть вперед. Мало видеть линию горизонта — следует путем умозаключений и научно обоснованной догадки проникнуть взором далеко за эту линию. Немцы временно ослабили натиск, произвели перегруппировку, подтянули резервы. Что они нам готовят? Новое мощное наступление. Является ли это для нас неожиданностью? Нет, это не является неожиданностью для любого военачальника, стоящего на уровне современных знаний. — Купцианов взглянул на Мурата, проверяя, какое впечатление производят на него эти слова. — Льщу себя надеждой, что вы хорошо понимаете: на этом рубеже мы не можем остановить врага. Не сомневаюсь, что высшее командование придерживается такого же взгляда. Это можно заключить из того, как растянут фронт нашей дивизии. Надеюсь, вы согласитесь со мной: исходя из общей обстановки на фронте, мы должны применить соответствующую тактику. Мы не имеем права рисковать без надобности.

Увлеченный стройностью своих суждений, Купцианов, кажется, не замечал молчания Мурата. Он говорил и говорил, а Мурат уже видел, куда он клонит, куда ведет шаг за шагом. «Не льщу себя надеждой», «уверен» — за этими плавными оговорками скрывалась стойкая мысль, которую Мурат не разделял и не мог разделять. Он терпеливо ждал, когда Купцианов выговорится до конца.

Завершив свои рассуждения, Купцианов взглянул на Арыстанова. Он ждал.

Мурат начал:

— Это верно: каждый боец и каждый командир стремятся как можно скорее достичь рубежа, на котором можно остановить врага. Но следует ли отсюда, что мы будем показывать спину врагу, пока не дойдем до этого надежного рубежа? — Боясь, что Купцианов перебьет его, Мурат заговорил быстрее. — Все, что вы сейчас сказали, — это одна сторона дела. Но вы забыли о нашей непосредственной обязанности — изматывать, обескровливать врага на каждой пяди родной земли! На каждой пяди! Вот вы упомянули о тактике Кутузова. Аналогия, на первый взгляд, убедительная. Но мы не можем точно, слепо копировать тактику Кутузова. Не те времена и не та война. Мы не исторический спектакль разыгрываем, а защищаем социалистическое отечество. И Москвы не отдадим. Уж если драться, так драться насмерть.

Краска бросилась в лицо Купцианову. Мурат сделал вид, что не заметил этого, вынул из кармана карту и, разложив ее на столе, сказал:

— Мы немного отвлеклись, давайте поближе к делу. Времени у нас мало...

Чертя на карте карандашом, отмечая холмы, низинки, лесные участки, он рисовал картину предстоящего боя так, как видел ее в своем воображении и в своих расчетах.

На этом их спор закончился. Мурат вышел, притворив за собой дверь. Купцианов сидел, закрыв глаза. И опять было такое ощущение, что с приходом Мурата в избу ворвался порывистый ветер, наделал переполоху и снова вырвался на волю... «Быть может, мне следовало согласиться с ним? — расчетливо подумал Купцианов. — У него есть здравые мысли, и он не уймется».

Такие напористые люди не раз встречались на пути Купцианова. Как правило, энергия уживалась в них с какой-то чистотой и наивностью побуждений, и это обезоруживало Купцианова. Как ни хватал он их за полы, они легко высвобождались и спокойно шли дальше, а Купцианов оставался на месте.

Неужели этот желторотый капитан сознательно хочет отбросить его назад? Хватка у него крепкая. Нет, нет, Купцианов не допустит этого.

На его стороне житейский опыт, знания, способности, гибкий ум. И, если хотите, он не брезглив в борьбе за успех.