ВРЕМЯ ТУКИНА

Конечно, то, что произошло с Тукиным, весьма любопытно. И уж во всяком случае невероятно. Тем более что это, так сказать, обыденная невероятность, а в нее поверить куда трудней, чем в любую другую. Вот мы читаем в журналах о «черных дырах» вселенной, где время то ли исчезает, то ли обращается вспять. Куда уж невероятней! Но, во-первых, «черные дыры» где-то там, далеко и нас не касаются; во-вторых, их существование исчисляется математически. Ну и, кроме того, статья подписана доктором наук. Удивляешься, но веришь. А тут… Впрочем, судите сами.

Тукин — человек обыкновенный. Для его биографии характерна частица «не». Не награждался, не привлекался, не женат и в обществе незаметен. На улице вы, конечно, не обратите на него внимания, а если вас с ним мельком сведет дело, то он вам скорее всего не запомнится. Поэтому, надо думать, и событие, которое с ним произошло, не породило слухов.

Все началось с телефонного звонка, который однажды утром оторвал Тукина от завтрака.

— Привет, — сказала трубка голосом Марикова. — Напомни тот анекдот, что ты вчера рассказал.

— Какой анекдот?

— О попугае.

— О попугае?

— Ну да. Что он там изрек, когда дама открыла холодильник?

— Это когда же я его рассказывал?

— Как когда? У меня на дне рождения, ты что, забыл?

Тукин еще не успел выпить кофе, и голова у него была не совсем ясной. Все же он отчетливо помнил, что никакого анекдота о попугае не рассказывал, ибо не знал его вовсе, а кроме того, день рождения Марикова никак не мог быть вчера, поскольку он должен был состояться завтра.

— Ты что-то путаешь, — сказал Тукин, досадуя на всю эту несуразицу. Ведь сегодня…

— Тринадцатое. Но это неважно. Так попугай…

— Сегодня одиннадцатое!

— Тринадцатое, старина, тринадцатое. Склероз, а? Может, ты скажешь, что и на дне рождения у меня не был? — Трубка издала смешок.

Тукин готов был поклясться, что так оно и есть, но пришел в такое замешательство, что лишь пролепетал какое-то оправдание и, повесив трубку, тупо воззрился на потемневший рисунок обоев, точно стены могли дать ответ, какое именно сегодня число.

Поскольку, однако, стены не могли прояснить, не только какое сегодня число, но и какой год, а беспокойство росло, Тукин, кляня свое малодушие, поспешил за газетами. Пока скрипучий, почему-то названный бесшумным лифт опускал его, он почти уверился, что никакой путаницы нет, а есть простое недоразумение, которое рассеется, едва он возьмет в руки газету. Он открыл почтовый ящик, достал газеты.

На всех стояло тринадцатое число!

Это было уж слишком. Настолько слишком, что Тукин хмыкнул, пожал плечами и впал в слегка легкомысленное настроение.

Нет, нет, все это несерьезно. Кому не доводилось перепутать даты? Забыть те или иные пустяковые события вчерашнего, тем более позавчерашнего дня? Бывает, и нет тут ничего особенного. Эка важность, что из памяти стерлись обстоятельства дня рождения Марикова! Скучный, значит, был вечер. Странно, конечно, что забылся сам факт, но мало ли что…

Так, недоумевая, посмеиваясь и отгоняя прочь неприятные мысли, Тукин отправился на работу. Там сразу нахлынуло множество дел. Все это были привычные, каждодневные заботы, и, попав в их круг, Тукин мало-помалу успокоился. О чем-то ему напоминали, о чем-то он сам напоминал, звенели телефоны, шли совещания, и утреннее событие, удаляясь, мельчало, бледнело, заволакивалось обыденностью.

Размышлять и оглядываться было тем более недосуг, что на вечер у Тукина имелись особые планы. В кармане лежали купленные накануне билеты на французскую кинокомедию, о чем тоже заранее было договорено с Людочкой, Людочкой-маленькой, Людочкой-колючкой. Возможно, хотя это было только предчувствие, именно сегодня их отношения наконец сдвинутся с мертвой точки…

У кинотеатра «Космос» Тукин был без четверти семь. Люда, разумеется, еще не появилась. Прохаживаясь, Тукин поглядывал на площадь, где все двигалось и шумело, где люди, машины, трамваи пульсировали в бесконечном водовороте, который вот-вот должен был вынести к нему девушку с близоруким прищуром зеленоватых глаз. Шли, однако, минуты, а девушки не было. «Интересно, — подумал Тукин. — Опоздание — это свойство или тактика женщин?»

Без трех минут семь. Недоумевая все сильней, Тукин достал билеты, чтобы проверить время сеанса. И обомлел: билеты были оборваны рукой контролера!

Еще не веря себе, он перевернул синие листочки. На обороте стояло одиннадцатое число.

Гул площади оборвался, и люди, машины поплыли перед Тукиным, словно лента с выключенным звуком.

Он не помнил, как добрался домой, там он сбросил пальто и, не чувствуя сердца, повалился на диван.

Неподвижно уставясь в потолок, он долго пытался восстановить вчерашний — каким бы он там ни был по счету — день. Вчерашний, позавчерашний, позапозавчерашний… С той лихорадочной потерянностью, с какой заблудившийся путник рыщет взглядом по сторонам, Тукин растерянно пытался сориентироваться во времени.

Но чем глубже он всматривался в прожитое, тем оно все более осреднялось, образуя как бы один нескончаемый день. Утром в будни всегда звонил будильник. Тукин вставал, механически готовил завтрак, брился, одевался, шел к остановке, где всегда была тьма таких же, как и он, служащих. Вся разница состояла лишь в том, что иногда кофе убегал, а иногда нет, иногда на улице лил дождь, а иногда светило солнце, иногда удавалось втиснуться во второй автобус, а иногда только в четвертый. Но само это разнообразие повторялось так часто, что уже не было разнообразием.

Работал он в организации, которая издавна обеспечивала выпуск, в сущности, одних и тех же металлоконструкций, хотя уже который год речь шла о коренной модернизации. Но внедрение новой техники затягивалось, а те изменения, которые все же осуществлялись, непонятно почему давали почти прежний результат. Дел, однако, хватало, они поглощали уйму времени, но, на что оно уходило месяц или год назад, вспомнить не удавалось. Само же управление было своего рода деревней, где все знали всех, где, конечно, случались и размолвки и ссоры, однако характеры людей давно притерлись настолько, что конфликты тут же гасли и редко оставляли о себе долгую память.

Вечера, а также свободные дни были заполнены… Тукин попытался вспомнить, где и с кем он встречал хотя бы позапрошлый Новый год? У Ферзикова? Нет, у Ферзикова он, кажется, встречал этот Новый год. Верно, верно, там еще шампанское в его руках дало пенную струю, которая обрызгала потолок, а Ферзиков стал успокаивать, что это неважно, — они все равно намерены делать ремонт квартиры. А позапрошлый Новый год он встречал… Да не у того же Ферзикова ли?

Тукин с досадой перевернулся на бок. Припоминалась масса всякого, но детали существовали как-то сами по себе, вне четкой временной последовательности. Смешно, но ведь факт: он не всегда находился с ответом, когда его спрашивали, сколько ему лет. Приходилось припоминать год рождения, потом производить вычитание из цифры нынешнего года…

Ну и что? Все это никак не объясняло пропажи двух дней. Пусть в магазине, где он неизменно покупал еду на завтрак и ужин, вчера, как и сегодня, как и пять лет назад, пришлось отстоять долгую очередь. Пусть однажды, когда он играл с приятелем в преферанс, к нему подряд пришли три мизера, и само это событие запомнилось ярко, хотя он не был уверен, произошло ли оно полгода или год назад. Связь-то всегда сохранялась! Дела вчерашние неизменно вспоминались наутро, равно как и планы на будущее. Здесь никогда не было ощутимого разрыва. Это только потом все размывалось, уплывало куда-то и тонуло в серой массе прошлого.

Что же тогда с ним такое? Ни о чем таком он никогда не слыхивал и не читал. То есть ему, как всякому образованному человеку, было знакомо понятие «амнезия». Но почему провал памяти поглотил последние два дня, не затронув остального? Словно кто-то взял и выкрал их из жизни, как мелочь из кармана. Или при амнезии так тоже бывает? Только психиатр мог ответить на этот вопрос.

Мысль о визите к психиатру напугала Тукина. Нет, нет, пока не надо… Мало ли что…

Как ни ужасен был тот вечер в пустой квартире, к врачу Тукин не пошел, уповая, как мы все в таких случаях уповаем, что все как-нибудь само собой утрясется.

И точно. Неделю-другую после случившегося Тукин первым делом стремглав бежал за газетами и с трепетом смотрел на число, но газеты всякий раз подтверждали, что его представления о времени не расходятся с истиной. Постепенно Тукин перестал опасаться. Само событие, понятно, не забылось, но потеряло тревожную остроту и перешло в разряд случаев, о которых говорят: «Чего только не бывает!»

К исходу месяца Тукин уже готов был рассказать о нем под настроение кому-нибудь из приятелей, как о забавной и поразительной истории, почти анекдоте, но вдруг все повторилось снова.

На этот раз провал памяти настиг его средь бела дня. Он сидел за своим рабочим столом и на минутку задумался. А когда поднял голову, то ничто ему не подсказало, что он переместился на сутки вперед. В комнатах, как прежде, сидели сослуживцы. Кто-то из них, правда, вышел, а кто-то вошел, но это было в порядке вещей. В окна светило солнце, хотя только что было пасмурно, но такие мелочи редко обращают на себя внимание человека, который занят делом. В остальном все было, как всегда, как месяц и год назад: кто-то корпел, согнув спину, кто-то туманно глядел в потолок; сосед объяснялся по телефону с начальством, а унылый посетитель покорно ждал конца беседы. Вздохнув, Тукин потянулся к квартальному отчету с тем же чувством неохоты, какое владело им мгновение назад. И только вид законченного отчета, за который он еще и не брался, открыл ему ужасную правду.

Далее медлить было нельзя, и в тот же вечер Тукин поспешил в поликлинику.

Современный человек имеет дело с врачами часто, и врачами разными. При минимальной наблюдательности для человека в возрасте Тукина они объединяются в три наиболее типичные группы. Первая, к счастью, наибольшая, состоит, из добросовестных, по мере сил заботливых врачей, которые стараются делать все как можно лучше. Но есть врачи настолько равнодушные или замотанные, что сердцевину их работы составляет желание побыстрей отвязаться от пациента. На их лице так и написано, что заболевание ваше пустяк, что вы зря их беспокоите, а потому быстро-быстро пишется рецепт, дается бюллетень, и больше вы для такого врача не существуете. Представитель третьей группы, казалось бы, наоборот, весь в заботе о вашем здоровье. Он сразу назначает серию анализов и посылает вас к консультантам. Но делает он это и тогда, когда нужно, и тогда, когда никакой нужды нет, обрекая тем самым больного на долгие мучения в очередях. Такие его поступки, собственно, продиктованы тем же равнодушием, правда, истоком здесь чаще всего бывает боязнь ответственности, а не глухое безразличие.

К такому врачу и попал Тукин. Ответственность же, распределенная на многих, редко остается ответственностью. Все консультанты выслушали Тукина, провели необходимые обследования, но ни обследования, ни анализы ничего особенного не выявили. Тукин был здоров, насколько это вообще возможно для горожанина его возраста и стиля жизни. Память оказалась в полнейшем порядке, психика тоже, вот разве что легкая неврастения. Но кого беспокоит заурядная неврастения, верней, кого она не беспокоит? Естественно, что лечащий врач, когда к нему сошлись все данные, прописал все, что в таких случаях полагается, посоветовал заняться спортом и счел свою миссию выполненной.

Хождение по кабинетам и результат этого хождения отбили у Тукина охоту обращаться куда-либо еще. Таким образом история Тукина оказалась погребенной в архивах поликлиники, но мало ли где и что погребено?

Для Тукина началась новая, странная жизнь. Какой-то период он жил, как все, работал, отдыхал, развлекался, а затем те или иные дни будто стирало резинкой. Далее опять все шло нормально. Самым удивительным оказалось то, что жить таким образом, как выяснилось, можно не хуже, чем прежде. Внешний мир, все, с кем Тукин соприкасался, не замечали за ним ничего особенного. Это может показаться невероятным, но это так. Ведь объективно Тукин жил без перерывов, делал то, что положено, встречался с теми, с кем всегда встречался, словом, вел себя как нормальный человек. Затруднения возникали лишь тогда, когда ему напоминали о событиях или договоренности, о которых он понятия не имел, ибо они приходились на пропавшие дни. Но мало ли кому и о чем приходится напоминать! Никто в этом не видит особой беды. Конечно, сверхзабывчивость рано или поздно вызвала бы недоумение. Но Тукин вскоре нашел блестящий выход: он завел дневник, куда пунктуально заносил события каждого дня и часа. Это столь благотворно сказалось на его деятельности, что начальник отдела однажды поставил его в пример.

Получалось совсем уж нелепо. Из жизни Тукина, точней, из его памяти какие-то безжалостные ножницы выстригали день за днем, а в результате ровным счетом ничего не менялось!

Это-то больше всего и угнетало Тукина. Он жил частичной жизнью, но такая жизнь, в сущности, ничем не отличалась от нормальной! Ведь и раньше из его памяти, как это у всех бывает, выпадали большие куски прожитого, так что от целых месяцев порой оставались смутные и бледные пятна. Сейчас это свойство памяти как бы материализовалось, стало зримым. А он ничего существовал…

Провалы меж тем множились, в них порой исчезали уже целые недели. Ужасней всего было то, что Тукин никому не мог открыться. Просто ему никто бы не поверил. Порез пальца вызывает немедленное и сочувственное понимание, к раненому спешат с бинтами и йодом. Но кто замечает незримые травмы? Психиатр — и тот, чего доброго, стал бы теперь лечить Тукина от какой-нибудь мании: мании «потери себя» или мании «пустого времени», если такие существуют.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы состояние Тукина стабилизировалось. Гадать излишне, потому что количественные изменения вскоре перешли у Тукина в качественные. Случилось это, как и раньше, вдруг, тихо и незаметно.

— А Тукин наш стал богачом, — входя в комнату, объявил один из сослуживцев. — В бухгалтерии уже ведомость хотят закрыть, а он все раздумывает, стоит ли идти за зарплатой.

Поскольку Тукин получил зарплату вчера, то он лишь криво улыбнулся в ответ. Но вскоре какой-то тревожный импульс побудил его заглянуть в бумажник.

В бумажнике сиротливо желтела одинокая рублевка.

— Какое сегодня число? — прерывающимся голосом спросил Тукин.

— Первое, — буркнул сосед.

Тукин рванул из портфеля дневник и от волнения не сразу отыскал последнюю запись. Она была помечена утром второго… А запись за первое свидетельствовала, что он получил зарплату!

Это было так дико и неправдоподобно, что Тукин едва не заорал на все учреждение. Выходит, он переместился в прошедшее время, в день который уже был им прожит?!

Тут надо отдать Тукину должное: потрясение не помешало ему четверть часа спустя получить зарплату. Что же касается самого события, то составить о нем мнение он так и не смог, что, впрочем, неудивительно.

Ни один мудрец не сталкивался с такой головоломкой, а если бы и столкнулся, не знаю, смог бы он ее разрешить. У меня тем более нет ничего, кроме смутной гипотезы.

Здесь ясен только один факт: объективно Тукин не перемещался во времени. Если бы он перемещался, то, скажем, в вечерней записи за первое было бы отмечено не только то, что он получил зарплату, но и то, что он дважды пережил один и тот же день. Но это потрясающее событие в дневнике отражено не было. Следовательно, в этом, как и в других более поздних случаях такого рода, его память о будущем была ложной памятью, а записи в дневнике были отражением этой ложной памяти.

Впрочем, дело тут, по-моему, вовсе не в памяти.

Время, как известно, категория объективная. Вчера, сегодня и миллиард лет назад всякая предыдущая минута равна последующей — как для камня или бактерии, так и для человека по фамилии Тукин. Но, кроме физического времени, есть время психологическое. То есть, строго говоря, такого времени вроде бы нет вовсе — это всего лишь субъективное восприятие объективного хода времени. Следовательно, оно подчиняется психическим, а не физическим законам, которые оттого, однако, не перестают быть законами природы.

Представление о физическом времени у нас пока еще смутное. Все же мы знаем, что оно относительно, что им, меняя скорость движения и силу тяжести, можно управлять. Менее надежны наши представления о субъективном времени. Что оно очень пластично, знает, разумеется, всякий — одни минуты тянутся, как верблюжий караван, другие мелькают быстрее пули. Итак, субъективное время, похоже, изменчиво. Оно столь податливо, что его можно консервировать, это и делает память, позволяя бессчетное число раз проиграть давние события. Внешне память запечатлевает время, как кинопленка свет, а магнитофонная лента звук. На этом, однако, сходство кончается, поскольку в запечатленном времени события сжимаются и растягиваются, крошатся и достраиваются, тасуются и меняются, — и отнюдь не всегда по нашей воле. Формул, законов тут никаких не выведено, и мы остаемся в смутной неуверенности, что же здесь происходит на самом деле.

Все же это краткое сопоставление наводит на мысль, что субъективное время в некотором смысле антипод объективному. Ритм последнего изменить крайне трудно; ход субъективного времени меняется легко и прихотливо. Назад по оси объективного времени скользнуть невозможно: здесь что прошло, то исчезло. Зато можно устремиться вперед — и как угодно быстро. Субъективное время, наоборот, разрешает путешествие в прошлое — в любом направлении и с любой скоростью. А вот будущее для него запретно: движение в этом направлении нельзя ни замедлить, ни ускорить.

И лишь для Тукина субъективное будущее оказалось открытым! Как и почему, мы не знаем. Но мало ли чего мы не знаем! Тукин, независимо от своей воли и желания, стал как бы пассажиром «машины времени». Строго говоря, мы все пассажиры этой машины; только у него она стала неуправляемой и вдобавок рванулась туда, куда вроде бы никак не могла переместиться. Произошла какая-то рассогласованность; обычное время шло своим чередом, а «время Тукина» то обгоняло его, то запаздывало.

Конечно, эта гипотеза объясняет далеко не все, но тут ничего нельзя поделать. Выяснение даже главных странностей всей этой истории дало бы материал для десятка кандидатских и докторских диссертаций. Выполнить всю эту работу, понятно, не в моих силах, так что вернемся к Тукину.

Общеизвестно, что наполненность и счастье жизни зависят от ее содержания и смысла. В чем, однако, теперь мог состоять смысл жизни Тукина, если между днями его бытия не осталось связующей нити? Можно, конечно, возразить, что и раньше его жизнь не содержала никакого особого стержня. Это так, но теперь исчезла даже та основа, которая скрепляет самую пустую и никчемную жизнь — механическая связь прошлого с настоящим. Просыпаясь наутро, Тукин затруднялся не только в определении числа, недели и месяца. Он перестал понимать, что же он сам такое. Раньше дни были как ступеньки лестницы, а теперь они рассыпались, и Тукин очутился в психологической невесомости, где не было ни верха ни низа, ни права, ни лева.

Он не сразу понял, что гибнет, — ведь внешне опять-таки он жил как все. Понять свое состояние ему помог трагичный случай. Тукин в сумерках переходил улицу, когда впереди него серый автомобильчик сбил пешехода. Удар показался ему несильным, но человек нелепо, как тряпичная кукла, отлетел шагов на десять и остался лежать на асфальте, а звук удара глухой, жуткий и неожиданно громкий, заставил всех обернуться. Тотчас набежала толпа, появилась милиция, и, сигналя, подъехала «Скорая помощь».

Тукин вместе со всеми испытал содрогание, жалость и ужас, но одновременно он почувствовал то, чего никто другой почувствовать не мог, зависть! Это его потрясло, как удар землетрясения. На одно крохотное мгновение он ощутил зависть к искалеченному, быть может, смертельно раненному, оттого лишь, что его жизнь оказалась драгоценной для стольких людей. И это желание поменяться местами было неподдельным, искренним, молниеносным.

А мимо, объезжая толпу, с рычанием проносились автомобили. Тукин стоял на ватных ногах, не в силах сделать ни шага.

Развязка наступила позже и как будто без всякого повода. Впрочем, нет, повод был. В одно погожее осеннее утро Тукин проснулся и обнаружил, что из его жизни выпал целый месяц.

Он перелистал дневник, чтобы восстановить прожитое, но не нашел в записях ничего неожиданного, радостного или значительного. Тогда он попытался представить, каким окажется следующий месяц, но и в будущем не нашел ничего такого, что сильно отличалось бы от прошлого.

Тукин побрился, позавтракал, оделся, спустился в скрипучем лифте, но пошел не к остановке автобуса, а совсем в другую сторону.

Его сразу поглотила толпа. С деревьев облетали желтые листья. Мимо с ноющим воем проносились троллейбусы. Цели у него, как он сам утверждает, никакой не было. Просто ему было все равно.

Возможно поэтому в метро он спустился лишь около полудня. Случайно я оказался рядом и успел схватить его за рукав, когда он собирался прыгнуть под поезд.

Тут же на скамейке метро он мне все рассказал. Его монотонный рассказ перебивал грохот поездов.

С тех пор прошло около года. Одно время, сразу после события, которое нас свело, он часами простаивал перед кассами Аэрофлота. Тому была причина. Он знал и раньше, что вне его мирка, как подле заводи, какие бывают на самых мощных реках, кипит другая, интересная, яркая жизнь. Что где-то рядом, быть может, за стеной, рождаются идеи и замыслы, которые прокладывают дорогу в двадцать первый век, что люди, с которыми он порой соприкасается в толпе, рассчитывают космические траектории, вскрывают богатства Сибири, ставят великолепные пьесы, побеждают болезни, учат детей добру, наполняя дни и секунды цветом, движением, смыслом. Раньше он это просто знал, как все мы знаем о звездном небе над головой и солнце за тучами, теперь его мучительно тянуло туда, где жизнь горит, а не теплится. И ему казалось, что такую жизнь легче отыскать где-то там, вдалеке, что она его излечит.

Но ни на БАМ, ни в дальнюю экспедицию он так и не поехал. Не решился. Да и кому он там был нужен, если он не был нужен даже самому себе?