3

«Два года ей пойдут на пользу». И вот они прошли, эти два года. Двадцать четыре месяца, за которые Демин и квартиру получил, и специализацию прошел, и машину купил на паях с отцом, и... много, одним словом, воды утекло.

Но как будто и не было долгих двух лет. Таня Бойко сидит рядом с Деминым. Время будто сжалось, и опять продолжаются те же дни. Опять она, ее судьба и хлопоты Демина. И снова факты, мерзкие факты — новый преступный сговор. Только последний глупец и слепец может его, этот сговор, отрицать? Подтвердились самые худшие слова Шупты — такая она и сякая.

Два года она провела в колонии. А там — не богадельня, не пансион для благородных девиц. Натура юная, нестойкая, она могла перенять привычки и взгляды среды. Машинально, беспечно. Как машинально, беспечно доверилась Лапину. Среда... Павлин, выросший среди черепах, распускает хвост при виде черепахи и остается равнодушен к самкам своего вида.

Она вышла из колонии, встретила Жареного и «распустила хвост».

Факты, мерзкие факты! Как теперь-то их понимать, оценивать? Как утраченные иллюзии? Крушение надежд? Или все еще нет?

Он не считал свою веру иллюзией. И в этой вере он черпал силы. Он надеялся. А надежда — сродни действию. «Вера, надежда, любовь».

Два года назад он так и ушел убежденным, что Шупта неправ. И суд неправ. Демин и тогда действовал по-своему и сейчас. Хоть уже едва не поплатился жизнью, чуть-чуть не получил пулю в затылок. Из рук этой самой своей подзащитной. И все еще считал себя правым. И обязанным действовать только так, как считает нужным сам. Не позорно, а полезно.

Он уже почти стал соучастником преступления. По кодексу, кроме непосредственных исполнителей, соучастниками являются еще и организаторы, подстрекатели и пособники, вольные или невольные, такие вот, как он, к примеру. И все подлежат суду. Не будь он Деминым, которого знает Дулатов, его уже не трудно привлечь к ответственности. И неизвестно еще, как будут дальше развиваться события...

Впрочем, не надо заострять, Демин, рано еще казнить себя. Ты задержал преступника. Опасного, рецидивиста. А помогла тебе в задержании она, Таня Бойко. Помогла прямо — не позволила Жареному воспользоваться оружием, не допустила расправы. Но помогла и косвенно, если подумать. В самом начале, еще когда ждали в Спутнике, она раскрыла намерения Жареного своей наивной дерзостью, тем, что ухватилась за наган. И сразу все выдала. А Демин умышленно спровоцировал ее раскрыть карты.

Но вот если бы она солгала, подготовленно, продуманно, как закоренелая преступница, то Демин, пожалуй бы, так ни о чем и не догадался. Довез бы их в аэропорт спокойно и стал бы настоящим пособником.

Однако все сложилось иначе. Он действовал по кодексу, как и подобает настоящему следователю. Он исполнял одну из заповедей нашей юридической практики — предупредить преступление. Кодекс требует не только выяснить обстоятельства, способствовавшие совершению преступления, но и принять меры к устранению этих обстоятельств. И вот тут-то и проявляются индивидуальные способности, творческие возможности...

— Таня, у вас было чувство вины?

— Нет, — сразу ответила она. — Вина — это когда никто не знает, Ни одна душа, только я сама. А когда весь город... Нет никакой вины. Только злость. На языки. Потому что все не так.

Он не стал спрашивать «а как?», знал: незачем ей раны бередить.

— Ну, а сейчас? —спросил Демин. И сам испугался своего вопроса, быстро уточнил:— Вы вернулись домой. Бабушка, отец, мать...

— Вернулась... — машинально повторила она. — Отец, мать. А бабушка умерла... Для чего вы об этом спрашиваете? Что вам от меня нужно?

— Да ничего в общем-то... — мягко сказал Демин. — Только зря вы на меня сердитесь. Я не сделал вам ничего плохого. И не сделаю. Нам надо что-то решить, вместе. Чтобы вам же было лучше. Один-то я могу ошибиться. Поэтому и хочу выяснить, как у вас дома. С матерью, с отцом. Вы, наверное, помирились с мамой?

— Н-нет, — сказала она и опять замолчала, о чем-то думая.

— Да не бойтесь вы меня, Таня, прошу вас, хоть что-нибудь расскажите. Домой вы можете вернуться?

— Не помирились, — отозвалась она. — Когда там была, мне ее жалко было... Хотя она ни одного письма мне не послала, отец писал. А вернулась — и вся жалость прошла. Опять то же: «Мне заслуженную из-за тебя не дали. Иди в институт, иди на работу, берись за ум!» А я из дому не могу выйти, стыдно. И никто мне не звонит, никто не заходит. Ни одна душа меня не ждала. Только собака радовалась, узнала... Что делать? Два дня назад, в четверг, они в театр ушли, я дома осталась. И решила. Свести. Концы с концами. Хватит. Люминал долго собирать. Рецепты, круглая печать. Эссенции во всем городе нет. Взяла веревку для белья. Но не могу — и все. Противно представить. Даже распутать ее не смогла, руки дрожат. Вот если бы пистолет был! Пошла за водкой. Для храбрости. А вечер такой был, воздух! Люди. Огни. Я так вечер люблю, город, машины, голоса. Всякие звуки, запахи, все так густо, особенно. Все такое хорошее, как никогда, иду, прощаюсь. И не могу, еле иду. В магазине его встретила, Жареного. Обрадовалась — он мне поможет. Говорю ему: достань мне пистолет, умоляю. А он мне: сунь руку в сумку. Я полезла в его сумку, там пистолет. Железно, говорит, обещаю, только помоги. Я. говорит, знаю, где тут воровской общак, деньги краденые. В базарный день каин отправит свое кодло на барахолку, а мы с тобой к нему заглянем, А потом в Сочи, погуляем. У меня сразу план созрел — уехать. Куда-нибудь в Сибирь или на Крайний Север. Совсем по-новому жить. Лишь бы пистолет был. Всегда можно точку поставить. Я бы в первую ночь ушла. Напоила бы его и взяла деньги. Спокойно. Они мне сломали жизнь, пусть они и поправят. Своими средствами.

— Эх, Таня, — вздохнул Демин.

— А что?

— Не я придумал, ученые так считают: дурные средства уродуют самую хорошую цель.

— Из грязи чистым не выйдешь, — возразила она. — Хорошо со стороны судить. — И замолчала, насупилась.

— План, в общем-то, логичный, — попытался смягчить напряжение Демин. — Выходит, я помешал?

Она не ответила.

— Планы Жареного несколько изменились. Но вашим планам я мешать не хочу.

Она отвернулась. А Демин прислушался к багажнику — не задохнется ли там Жареный?

— Нам надо ехать, — сказал Демин. — Если у вас есть просьба, я постараюсь ее выполнить. Он ждал просьбы отпустить ее и ошибся.

— Отдайте наган, — сказала она.

Пришел черед помолчать Демину, призадуматься,

— Отдайте наган! — она подняла наконец голову, обернулась к нему. — И высадите меня в роще. Очень прошу!

— А что мне потом делать? Как прикажете себя чувствовать?

— Вы хороший, честный, вы должны жить.

— Нет, Таня, такая просьба невыполнима. Это не выход.

— Отдайте, прошу вас! — с жаром заговорила она. — Вы же все понимаете, вы умный, отдайте! Демин покачал головой.

— Нет, Таня, нет. Твердо.

— Вы такой справедливый, вы же понимаете, что только так, ну отдайте, ну что вам стоит...

Таким умоляющим голосом просила и так на него смотрела, что Демину стало муторно. Ну почему, почему она считает, что он только на такую помощь способен?

Навстречу пронеслась М-24, новая «Волга» в цветных лентах, как в вожжах, от капота до багажника, с распятой розовой куклой на радиаторе, белая фата за стеклом; за первой вторая «Волга» с лентами — свадьба. У кого-то веселье, счастье, а рядом с Деминым сидит молодая женщина и умоляет дать ей возможность покончить с собой. И поставил ее в такое безвыходное положение он, Демин. Своими стараниями, своими благими намерениями. Своей смелостью, своим мужеством, своей верой — всем.

— Нет, Таня, нет! — резко повторил Демин. — Я привезу вас в аэропорт, и вы полетите, куда решили. Другого выхода он не видел.

— Вы нарочно, нарочно! — с болью сказала она. — Вы специально, это прием ваш!

— Но я не знаю, как вам еще помочь! — Демин понемногу терял самообладание. — Не вижу другого выхода. Вы возьмете чемодан. И никто об этом не узнает. Даю вам слово. Вы верите мне?

Она не ответила, как будто не слышала, как оглушенная сидела, в столбняке.

Послышались удары сзади, Жареный давал о себе знать.

— Сейчас мы заедем на пост ГАИ, я сдам этого. И поедем в аэропорт, хорошо?

Она не слышала. Жареный что-то кричал, глухо и неразборчиво, едва слышно. Надо полагать, о гуманности.

— Решайте, Таня! — громче сказал Демин.

— Я уже все сказала... Сами решайте.

Демину хотелось от досады выругаться, хотелось схватить ее за плечи и затрясти изо всей силы, чтобы она пришла в себя, очнулась, хоть что-нибудь да придумала.

Включил передачу, нажал газ, поехали.

Молчали.

Пусть будет что будет, хоть что! — а он ее не станет задерживать. И совесть его чиста. Он не признается. Ни Шупте, ни Дулатову. Посчитать бы, сколько нарушений закона он допустил сегодня. Из-за нее. Ради нее. Но он не станет считать. Он сын учителя и сам учитель. Природный дар, как сказал Дулатов, — преподавать. Он преподаст сегодня еще один урок. Преступного великодушия. А Жареный промолчит. И про нее и про чемодан. Он знает, чем это пахнет — вор у вора украл. Его придушат свои же при первом случае.

Гудел мотор, свистел ветер, Демин спешил, боясь растерять решимость. О чем она думала, на что надеялась в эти минуты? «Решайте сами» — и все. Никакой воли, самостоятельности, ни слова больше. В его власти — ее судьба, изломанная, исковерканная. Если он сдаст ее сегодня вместе с Жареным, это будет предательством. По меньшей мере. Хотя ведь он не давал никаких обещаний на этот счет. Как будто за него кто-то давным-давно решил — спаси ее и помилуй.

Он не мог быть следователем. По складу своей натуры.

Пронеслись мимо рощи, она проводила ее взглядом, а Демин только головой покрутил — ну надо же! Захлестнуло ее на одном варианте — и ни с места.

А вот и пост ГАИ, будка и возле нее два желтых мотоцикла. Демин свернул туда, проехал в непростительной близости к мотоциклам и сдал задом почти к самому входу в будку. Вышел. Ноги затекли и еле держали.

На одном мотоцикле, потрескивая, шуршала рация, на другом сидел боком, как на скамеечке, смуглый лейтенант с жезлом в руке. Сидел он и накалялся: совсем охамел частник, чуть не по сапогам проехал! Увидев Демина в двух шагах, лейтенант привстал в заметной растерянности, будто на него шел чумной. Он не отрывал взгляда от живота Демина, и тот вспомнил про наган за поясом.

— Спокойно, лейтенант, спокойно, я задержал преступника. Возьмите пока эту штуку. — Демин подал наган, лейтенант торопливо, обеими руками принял оружие и пошел в будку, кивком приглашая Демина следовать за собой.

В будке сидел другой автоинспектор, пожилой, лет под пятьдесят, с погонами старшины, и ел арбуз на крохотном столике с телефоном. Лейтенант снял фуражку и ладонью вытер пот со лба.

— Мне надо срочно связаться с прокурором Дулатовым, — сказал Демин.

Лейтенант указал на телефон: «Звоните».

Если нет срочного дела в прокуратуре, то Дулатов сегодня дома. Можно позвонить домой. А если на даче? Куда же тогда звонить? Только в управление, больше некуда. Демин доложит дежурному, и ему скажут — ждать наряд милиции. А как же быть с Таней?

— Звоните, — повторил лейтенант. — Телефон знаете? — Он уже успокоился и сделал строгий знак второму, пожилому. Тот оставил арбуз и стал в двух шагах ко всему готовый. Раздумье Демина лейтенант принял за растерянность и истолковал по-своему. Ясно, что машину его они пока не отпустят.

— Не волнуйтесь, лейтенант, — строго сказал Демин — Сегодня воскресенье, я прикидываю, где можно застать прокурора Дулатова.

Демин поднял трубку. Если Дулатова нет дома, он не станет осложнять дела. Пройдет в машину и будет там ждать до вечера. Пока прокурор не вернется домой. Хоть до утра будет ждать. И никому ничего не скажет. Позвонит в управление и попросит разыскать Дулатова по срочному и чрезвычайному делу. Только и всего.

Дулатов оказался дома. Демин силился говорить небрежно-спокойно, но голос его звенел от торжества — все-таки пригодился преподаватель общему делу, такого павлина взял! Его же наверняка разыскивают!

Так и так, задержал Долгополова. Того самого. Случайно.

— А теперь прикажите принять от меня груз и отпустить машину, я не могу ждать.

Демин передал трубку лейтенанту. Тот назвался: «Лейтенант Байжанов» и минуты две повторял:

— Так... Так... Ясно, хорошо... слушаюсь. — Положил трубку и посмотрел на Демина уже другими глазами:— Дулатов сам позвонил в управление, и через полчаса здесь будет наряд на спецмашине.

— Ну что, друзья, идемте. — Демин вздохнул. — Только прошу учесть, бандит матерый. Смотреть в оба!

Он переступил порог — и остановился. Увидел крышу своей «Волги», заднее стекло и пустоту за ним. Почувствовал, как гаснет, гаснет все внутри, меркнет все вокруг. Поднес руку к глазам, потер пальцами веки... Пока они говорили, она ушла. Зачем ей ждать Демина? До аэропорта рукой подать. Он так верил, что она ждет. Забыл, что так ей выгодней, — уйти. И вот он — свидетель своего поражения. Во всех смыслах, во всех!

— Устали? — спросил лейтенант с участием.

Демин опустил руку. Но ведь это он заднее сиденье видит, заднее! Крышу и заднее сиденье через стекло, с высоты трех ступенек.

Демин, медленно, как на протезах, опустился на одну ступеньку, на вторую, на третью, не отрывая глаз от стекла.

Как сидела она, так и сидит, неподвижно, голова склонена.

— Сюда, к багажнику! — громко, бодро скомандовал Демин и энергично взмахнул рукой. — С трех сторон. — И, видя, что пожилого ни с того ни с сего разморило, совсем сонный, добавил уже для него:— Повторяю, смотреть в оба! — Но действия это не возымело: казалось, открой сейчас багажник — и старшина медленно туда свалится. Демин стал поближе к нему на всякий случай, вставил ключ, отпер багажник и поднял крышку.

Жареный, жмурясь, глянул на свет божий. Руки его уже были свободны, успел развязаться, и Демин отметил, что так оно и лучше, нет следов его варварства.

— Вылезайте, Долгополов! — сказал Демин.

— Поспать человеку не дадут, — Жареный, продолжая жмуриться, длинно зевнул:— Ох-хо-хо, — медленно. с ленцой перекинул одну ногу через край багажника, перекинул другую, отвел руки назад, чтобы опереться, и тут сонный старшина метнулся к нему так быстро, что Демин и глазом не успел моргнуть, только услышал, как Жареный со стоном выругался и о дно багажника ударил тяжелый ключ для масляного фильтра. Все инструменты в багажнике, и Жареный успел выбрать штуку потяжелее. Вот тебе и сонный!

Жареный вылез, выпрямился и оглянулся назад.

— Так, та-ак, — сказал он Демину.

— Проходите в будку!

Жареный еще раз оглянулся. — Таня сидела неподвижно, и Демин заметил в его глазах тоску, собачью, немую тоску. О чем он хотел сказать ей, попрощаться? Или пригрозить? Может быть, он действительно хотел завязать, расстаться с прежней жизнью и надеялся на ее помощь? Никто теперь этого не узнает.

— Руки назад! — скомандовал лейтенант и подтолкнул Жареного в спину.

— Не гавкай! — огрызнулся тот и команду не выполнил.

Переступив порог. Жареный воскликнул:

— О, да тут фрукты и овощи! — шагнул к арбузу и схватил лежащий рядом нож.

— Бро-ыссь! — просвистел старшина коротко и грозно, не то «брось», не то «брысь», как на блудливую кошку.

— Не боись, начальник, не боись, — нагловато, но с опаской отозвался Жареный и бросил нож к ногам старшины. — Кадры, сука, кадры, — проворчал он. — Старый конь борозды не портит.

Действительно, кадры, согласился Демин, бывалый этот старшина, опытный. Есть и такая собранность, парадоксальная, сонная.

Жареный схватил недоеденный ломоть арбуза и с чавканьем стал пожирать его.

— Верните мне права, Долгополов.

— Сам потрудись, начальник. Мои честные воровские руки могут только брать, но не отдавать.

Жареный приподнял арбуз, ударил его о стол, пятерней выгреб, выдавил красную мякоть и жадно стал запихивать в рот, с фырканьем выплевывая косточки на пол. В этом непотребстве он нашел как будто способ успокоения.

Преодолев брезгливость, Демин залез к нему в карман и вытащил свои права. Авторучку и зажигалку он брать не стал, даже здесь перед Жареным не хотелось ему выглядеть крохобором. Раскрыл книжицу, проверить, свое ли взял, и не заметил, как старшина неуловимо, буквально, как фокусник, извлек из другого кармана Жареного отвертку и подал Демину.

— Ваша?

Демин уже встречал тип такого работника. У него тоже дар, особенное чутье на пакость. Неприметные, без претензий, без всякого продвижения по службе, они тем не менее незаменимы в опасной обстановке. Добрейшие в кругу семьи, с друзьями, о таких говорят: последнее отдаст. И от доброты и душевной мягкости у них повышенное чутье на беду, на опасность.

— Что вы сделали с каином, Долгополов?

— Тряпку в рот, пусть жует, — Жареный смачно выплюнул косточки в сторону Демина. — Прожует — проживет, а не прожует — копыта в сторону.

— Адрес его назвать можете?

— Чего не могу, того не могу, склероз, — и еще раз сплюнул в сторону Демина. Он глумился, он влип прочно и надолго и теперь мог покуражиться. — Ладно, давай линяй отсюдова, ты свое дело сделал. Бог даст — еще свидимся. Только групповое мне пусть не вешают, не проханже. Я эту, — он кивнул в сторону машины Демина, — вижу в первый раз.

Демин понял. Двое — уже группа. И статья другая и срок больше. Хотел бы Жареный посчитаться с Таней, да палка о двух концах.

Демин вышел. Хотелось отряхнуться, от этого человека. Молча сел в машину. Таня молчала, ни о чем не спрашивала, и он ей ничего не сказал. Вставил ключ в замок зажигания, завел, машина зарокотала, заговорила за них обоих. Вырулил на асфальт.

— Куда мы едем? — спросила она.

— В аэропорт. И опять замолчали.

Может быть, уже опоздали и придется ждать другой рейс. Посидят в машине, поговорят...

— Мы не опаздываем? — спросил Демин.

— Нет. — На часы она, однако, не посмотрела. — Вы хотите меня отпустить?

— Да.

— А не думаете, что вам попадет?

— От кого?

— От начальства, от прокурора. На вашей работе.

— Я там уже не работаю.

— Это мы уже слышали, — сказала она с усмешкой.

За постом ГАИ начался аэропортовский микрорайон. Довольно густо шли городские автобусы, такси, мотоциклы. На тротуарах людно. Промелькнули гастроном, киоски.

— Так чего же вы тогда пристали ко мне? — проговорила она неприязненно. — По какому такому праву? Вы что, Макаренко? Чего вам нужно от меня? «Не работаю», — передразнила она. — «Из-за ва-ас».

— Из-за себя, — уточнил Демин.

— А под наганом вы пели другое.

— Из-за себя, — повторил Демин. — Из-за своего отношения к вам. И я не понимаю, чем я мог вызвать ваше недовольство.

— Я тоже не понимаю, почему вам так хочется издеваться, топтать.

— Я вам ничего не сказал плохого. И действовал как лучше.

— Вот это и отвратительно! Лучше бы вы действовали, как все.

— И тогда бы вы продырявили мне спину, — Демин усмехнулся. — Верно?

— А-а! — протянула она презрительно. — Мне противно ваше спокойствие, все эти ваши твердости, ваши стойкости. В силе нет правды.

Не такой уж он и сильный, как ей кажется. Просто ему жалко ее. А сказать нельзя.

Был бы сильный, сдал бы ее вместе с Жареным. Проявил бы хваленое добро с кулаками.

Сбоку мелькали тополя, людские фигуры на тротуаре. Скоро, скоро, за поворотом, в конце длинной аллеи видна станет башня аэропорта со шпилем. Там конец пути. Окончание, обрыв...

Но почему он уже не мечтает поскорее вернуться?

— А мечта ваша сбылась, Таня, веселее надо смотреть. Кило рыжиков по нынешнему курсу — ба-альшая сумма. Если помножить...

Он понимал, что говорит гадости, и не мог удержаться, несло его, машина несла.

— Помножу! — перебила она. — Как-нибудь помножу. Моя-то мечта сбылась, а вот ваша! Насчет поделиться со мной, а? — Она говорила злорадно, ее будто осенило, нашла для него месть по силам. — Есть такая мечта, а?

— Есть мечта, только...

Но она не слушала, спешила выдать ему свое ликование:

— Золотишко — пополам, а? Да там еще и наличными наберется на вторую «Волгу», честно заработали, своим отношением ко мне, благородным риском!

— Есть мечта! — перебил Демин ее злые слова. — Чтобы самолет опоздал и мы с вами могли бы поговорить.

— А самолет ушел! —воскликнула она. — Но говорить не хочу, не желаю! Даже вот столечко! — И перед самым носом Демина она показала это «столечко», ноготь к ногтю и еще потрясла рукой.

А впереди показался аэропорт. Их несло туда, будто не было ни руля, ни тормоза. Давным-давно кем-то запущенное колесо. Круглое. По круглой земле.

Синий знак с белой стрелкой: «Поворот направо». Только так —з наки, стрелки. Направители, указатели.

Демин подрулил к стоянке, затормозил.

— В чем я неправ? — растерянно, в дурном предчувствии проговорил Демин. — Ну в чем?

— Вы строите из себя! — с гневом процедила она. — Л-ломаетесь! Вот какой я, смотри на меня!

— Черт побери, но я ничего не строю! — Ему стало пакостно. Жареный ей вручил наган, обеспечил легкую смерть. А Демин забрал наган. Но оставил краденые деньги. Обеспечил ей легкую жизнь. Которая хуже смерти. Пакостно ему, что-то грозное появилось, жестокое, за пределами его понимания. Сейчас она что-то выкинет. — Какой есть, такой есть, — мрачно сказал он, — и ничего не строю.

— Мы приехали? — перебила она и раздельно выговорила, по слогам: — Я могу идти?

Он пожал плечами, сказал в замешательстве:

— Можете... Если вам так хочется.

— Значит, не строите?! — вскричала она. — Значит, пусть летит с награбленным это ничтожество, дерьмо, воровка, а я остаюсь такой чистый, такой добрый, такой торжествующий, да?! — Она толкнула дверцу, выскочила из машины, рванула на себя дверь, потащила чемодан с сиденья.

Демин выскочил следом.

Если бы она спокойно ушла, он бы, наверное, остался сидеть, но она была словно в бреду, лицо, глаза бешеные, и Демин выскочил за ней в тревоге, чувствуя беду, неотвратимую, будто прямо над ними уже сорвалась лавина и — вот-вот!..

Она быстро пошла, кренясь на один бок, припадая, чемодан оказался тяжелым. Демин в два прыжка настиг ее.

— Таня!

Рядом уже была пешеходная дорожка, широкий указатель на столбике «Камера хранения», шли пассажиры с сумками, чемоданами, сетками.

— Где тут милиция? — громко спросила она. — Где милиция?!

Демин попытался схватить чемодан, но она ударила его по руке изо всей силы. Он забежал вперед, стал на ее дороге и все-таки ухватил чемодан за ручку, а ручка короткая, две руки не могли поместиться, и он прижал ее пальцы, сильно прижал, желая причинить ей боль, привести в чувство.

— Таня, нам надо поговорить, Таня! — взмолился Демин, понимая, видя, что на них смотрят, их слышат, эта их схватка — привлекательный скандал по меньшей мере.

— Не-на-ви-жу! — процедила она. Бледное ее лицо было совсем рядом, глаза посветлели от ярости и от боли.

— Поговорить, Таня, поговорить, — бормотал он, тянул к себе чемодан, а лиц вокруг становилось все больше и больше, и все — повернуты к ним, светят на них, как юпитеры на киносъемке. В двух шагах остановилась женщина с цветами в руках и как будто ждала момента вручить букет, послышались уже вопросы за спиной и ответ:

— Она милицию требует, а он чемодан вырывает.

«Создать видимость: муж — жена — ссора, это для них, для толпы, а для нее — сдаться, дать понять ей, что он уже не хозяин положения, сдался наконец, сломался, что так и есть, так и есть».

— Таня, я тебе не все сказал. Таня, прости меня.

— Ненавижу, — повторила она тише, до нее стали доходить его слова, его испуг, растерянность. Он буквально выдавил ее пальцы с ручки, перехватил чемодан в левую руку, а правой взял ее за локоть.

— Идем, Таня, идем!

Он потащил ее к машине, поставил чемодан на асфальт и увидел, что к ним идет милиционер и парень с красной повязкой. Скрываться поздно.

Умереть под пулей было не так страшно, куда страшнее — стать самому преступником. Если сейчас задержат ее с чемоданом, уже не только ее, а их вместе, и свидетели из толпы скажут, что тут произошло и как, и если чемодан вскроют...

— Таня, милиция, ты погубишь и себя и меня. Положи мне руки на шею, Таня!

Она нерешительно, медленно, через силу подняла руки — и приникла к его груди, упала, зарыдала сразу, бурно, тяжко, захлебываясь; а милиционер подошел и что-то требовательно сказал, Демин не слышал, он старался удержать Таню, силы ее оставили, она падала из рук Демина, содрогаясь от плача.

— Таня, милая, я спасу тебя, Таня, никогда не оставлю, никому не отдам, успокойся, Таня, — говорил Демин ей в волосы, только для нее и ни для кого больше, бормотал, бормотал, смятенный от ее рыданий, от несчастного ее вида, бессилья. Сколько сил надо было ей для схватки, и с кем — с Жареным, и с ним, с Деминым, и, наконец, с самой собой, сколько же надо сил!...

Он едва довел ее до машины, а открыть дверцу не смог, руки заняты, прислонил ее спиной к машине:

— Таня, крепись, совсем немного осталось, Таня, ты сильная, смелая, перестань, прошу тебя...

Она слышала, пыталась и не могла, давилась слезами. Милиционер стоял в двух шагах, словно боясь приблизиться, как бы его не омочили слезы, и говорил монотонно:

— В чем дело, граждане, в чем дело, культурные люди в общественном месте...

Дружинник стоял рядом с ним и держал в руках чемодан.

— Да они уже помирились, — громко решила тетка с цветами. — Молодые да дурные, бить некому. — Но осталась досматривать, видно, спешить ей некуда, а другие уже шли мимо.

Таня нетвердой рукой попыталась нашарить ручку дверцы, Демин открыл и помог ей сесть. Затем шагнул к дружиннику. «Не отдаст — вырву силой». На грани себя чувствовал. И все-таки спокойно и решительно взял чемодан.

Бросил чемодан в багажник, захлопнул крышку, запер. И вернулся к милиционеру, ко всему готовый — следовать за ним, протокол подписывать, штраф платить и так далее. Чемодан в багажнике, ключ в кармане, Таня в машине — все! Он готов для любой ответственности.

— Культурные люди, своя машина, — с упреком сказал милиционер. — Чего скандалить-то? Зачем милицию звали?

— Ну бывает, знаете, — Демин сконфуженно улыбнулся. — Извините.

— Беспорядок, шум поднимаете, народ тревожите, — продолжал милиционер, поглядывая на Таню, ожидая от нее претензий. — Штрафуем за такие вещи.

— Что ж, пожалуйста, — покаянно согласился Демин. — Так получилось, извините.

— Чья машина? — деловито спросил дружинник, внося свою лепту в дело.

— Моя машина.

— Документы.

Демин достал водительские права, подал их милиционеру. Тот взял, шагнул к багажнику, сверил номер.

— Культурные люди, а устраиваете, — еще раз пожурил он. — В общественном месте.

Никто уже на них не смотрел, ушла и тетка с цветами, и дружинник взыскующе посматривал по сторонам.

Милиционер вернул права.

— Дома надо скандалить, — назидательно заключил он. — Можете ехать.

Они отошли, а Демин еще постоял немного. Посмотрел на часы — одиннадцать. Три часа прошло, всего-навсего. Демин вздохнул, облегченно, радостно, поднял голову — ясное небо, солнце. С ревом приземлился лайнер.

Сел в машину, вставил ключ зажигания, но заводить не стал, дрожали руки.

— Я злой, Таня, я жестокий! — воскликнул Демин в шальной радости. — Потому что я счастлив! Вам некуда пойти, некуда поехать — только ко мне! Я рад, Таня, я эгоист проклятый, ругайте меня, бейте!

— У вас есть платок? — спросила она.

Он подал. Она вытерла лицо, глаза, громко, прерывисто вздохнула и обернулась к нему. Брови сдвинуты, губы сжаты, она будто ожидала удара.

— Не надо, Таня. — Демин поднес руку к ее лицу, мягко, нежно разгладил складку между бровей. — Все будет хорошо, Таня, я хочу, чтобы вы мне поверили. — Он убрал руку, и брови ее опять напряглись. — Я вас никогда не оставлю, Таня, ни в какой беде. Вы будете жить у нас, займете комнату — и все. Сколько захотите, столько и будете жить, — ласково говорил и говорил Демин. — Сейчас приедем, я напою вас чаем, будете отдыхать, а я отвезу быстренько этот чемодан чертов и все улажу, Таня, все устрою. Меня поймут, и Шупта поймет, и Дулатов тем более. Отойдете, успокоитесь. Будете жить. А потом можно поехать. На Черное море, если хотите. Я вас помирю с отцом, с матерью, со всем миром. Вы верите мне?

Она отвернулась от него, быстро, чтобы скрыть свое лицо.

— Хорошо, Таня?

— Я не могу... — с трудом выговорила она, не оборачиваясь. — Я вынуждена... еще поплакать. — Подняла руки на приборный щиток, положила голову на руки, плечи ее затряслись.

Демин хотел погладить ее плечи, погладить ее волосы, острая жалость одолевала его, хотел коснуться ее и не мог, хотел — и не мог. И не сможет. Пока она сама не протянет руку.

Сентябрь, 1972.