"Под покровом ночи" - читать интересную книгу автора (Карр Джон Диксон)

Глава 3 ГОЛОВА, ЛЕЖАЩАЯ ПОД ЛАМПОЙ

Полностью владея собой, Банколен обратился к управляющему:

— Внизу находятся двое моих людей. Вызовите их. Немедленно заприте все двери. Никто не должен покинуть здание. Если возможно, постарайтесь, чтобы люди продолжали спокойно играть. А пока зайдите в комнату и заприте ту дверь.

Управляющий что-то промямлил трясущимися губами стюарду, уронившему поднос, и добавил:

— Уберите это стекло… Не отвечайте ни на какие вопросы. Слышите?

Управляющий, очень толстый человек с выпирающим из брюк животом, который при каждом движении хозяина вздрагивал, как желе, а кончики огромных усов поднимались к самым глазам, выпученным, как у лягушки, топтался возле двери и тупо дергал себя за усы. Вынув из кармана карандаш, Банколен с его помощью повернул ключ в скважине.

Справа от нас и слева от мертвого, лежащего у дивана, находилась еще одна дверь. Она была приоткрыта, и в щели показалось чье-то испуганное лицо.

— Франсуа! — позвал Банколен, заметив это лицо. — Это мой человек… Вот наказание! Франсуа, довольно таращиться, как овца! — Он обернулся к владельцу: — Эта дверь ведет в основной холл, месье?

— Да, — тупо кивнул управляющий. — Это… Она…

Банколен подошел к ней и перекинулся несколькими словами с детективом по имени Франсуа.

— Отсюда никто не выходил, — сообщил он, закрывая дверь. — Франсуа следил за этой дверью. Так, ладно!

Мы внимательно оглядели помещение. Массивный Графенштайн неподвижно стоял, понурившись, и помаргивал, глядя на отсеченную голову. Я старался не смотреть на эту голову, а она, казалось, искоса посматривала на меня. Прямо в лицо мне дул из окна холодный ветер. Банколен приблизился к обезглавленному телу, остановился и пристально смотрел вниз, машинально поглаживая усики. Рядом с обрубком шеи, недалеко от скрюченных, забрызганных кровью пальцев левой руки я заметил торчащую из тени часть тяжелой шпаги. Ясно было, что она из коллекции оружия, развешанного на стене над диваном, — парная к ней шпага была расположена наискосок от пики, висящей в центре, под зеленым щитом с выгравированным на нем каким-то сложным рисунком. И хотя острие было покрыто застывшей и потускневшей кровью, лезвие ближе к рукоятке было острым и блестящим.

— Здесь поработал мясник. — Банколен даже передернул плечами. — Смотрите, шпагу недавно заточили.

Он осторожно перешагнул через пропитанное кровью пятно на ковре и приблизился к окну в левой стене.

— Сорок футов до мостовой… совершенно немыслимо.

Он повернулся спиной к колышущимся от ветра шторам. В его черных блестящих глазах читались злость на самого себя, возбуждение, растерянность. Он сжал и разжал кулаки в недоверчивости и вернулся к телу. Стараясь не наступить на пятно крови, Банколен встал коленями на диван.

Я перешел к стене, у которой стоял диван, так что видел всех по очереди при тусклом красноватом освещении: откинувшегося назад Банколена, Графенштайна, который не сводил глаз с жуткого остатка человеческого тела на полу; управляющего, по-прежнему подпиравшего спиной дверь в салон, с остановившимся взглядом. Красные шторы колыхались от ветра. Картина представляла собой страшную нереальность восковых фигур, тем более ужасающую, что поражала своей жестокостью. Затем Графенштайн наклонился и осторожно поднял голову за волосы. Поправив очки, он изучал ее своими мягкими голубыми глазами, поворачивая во все стороны и что-то задумчиво бормоча.

— Положите на место, — приказал Банколен. — Мы не должны ничего здесь менять. И осторожнее, не закапайте кровью брюки…

Подойдите ближе, месье, — обратился он к управляющему. — Эта шпага — она из этой коллекции?

Управляющий возбужденно заговорил. Отрывистые, односложные слова вырывались у него из уст как искры пламени — почти неразборчивая стремительная речь типичного итальянца. Да, шпага из этой коллекции. Она висела перекрещенная с парной к ней шпагой под франкским щитом. Вот на этой стене, над диваном. Подделка под Средневековье.

— Понятно, — кивнул Банколен. — И у вас принято держать на стене тяжелую двуручную шпагу с лезвием, заостренным как бритва, только ради удовольствия гостей?

Управляющий ударил себя в грудь:

— Я, я художник! В моем доме все должно быть совершенным! Когда мои клиенты видят здесь шпаги, это должны быть настоящие шпаги и, естественно, острые. — Он воздел руки вверх. — Клянусь кровью Мадонны! Вы когда-нибудь видели часы, которые не ходят? Вы…

— Вполне разумный довод, — едко заметил Банколен, — для того, чтобы развешивать шпаги, которые никого не убивают. Жаль, что ваше страстное стремление к реализму не распространяется на эти медные гвоздики на рукоятке — видите? Боюсь, мы не сможем снять с них отпечатки пальцев… Эта комната используется еще для какой-либо цели, помимо убийства ваших гостей?

— Как, разумеется, месье! Это комната для игры в карты! Но сегодня мы ее не задействовали. Видите, карточные столы придвинуты к стенам. Сегодня никто не изъявил желания играть. Все из-за рулетки… Как вы считаете, месье, это дело можно будет замять? Моя торговля…

— Вам известен убитый?

— Да, месье. Это месье герцог де Салиньи.

— Он ваш постоянный клиент?

— Да. Последние несколько недель он довольно часто здесь появлялся. Ему нравилось мое заведение, — гордо сообщил управляющий.

— Вы видели, как он зашел в эту комнату?

— Нет, месье. Последний раз я его видел в начале вечера.

— Где?

„Художник“ подумал, покручивая ус и картинно приставив один палец к виску.

— А! — наконец воскликнул он. — Вспомнил! Я видел, как он с друзьями входил в заведение. Я как раз был внизу и поздравил его с брако… — Управляющий вытаращил глаза. — Дьявол! Бракосочетание! Ужас!

— Кто с ним был?

— Мадам, месье Вотрель и мадам и месье Килар. Но супруги Килар вскоре вынуждены были уйти. Какой ужас!

— Что ж, хорошо. Теперь можете уйти и сообщить о несчастье герцогине. Постарайтесь держаться как можно спокойнее. Лучше увести женщину в холл, на случай если с ней случится истерика. Попросите месье Вотреля подняться сюда.

Выпятив жирную грудь, управляющий величественно проплыл к двери. Банколен обернулся к нам:

— Ну, доктор, что скажете?

— Гм! Для состояния психики, в каком находился Лоран, метод убийства не совсем типичный. — Графенштайн пока чал головой. — Примером может служить Вандграф из Мюнхена. В данном случае явно присутствовал импульс к убийству, и вид острой шпаги мгновенно ассоциировался в мозгу преступника с мыслью о крови. Он подчинился импульсу и напал на Салиньи…

— Прошу вас, доктор! Вы так увлеклись ходом размышлений убийцы, что совершенно забыли о том, что он сделал. Это не было импульсом; это было преднамеренным убийством, заранее и тщательно спланированным. Посмотрите на положение тела. Оно ни о чем вам не говорит?

— Только о том, что, по-видимому, погибший не сопротивлялся.

— Это ясно. Удар был нанесен сзади, когда Салиньи стоял на ногах или на коленях спиной к дивану. Вы можете представить себе взбешенного психа, которому нужно дотянуться на расстояние четырех футов над диваном — видимо, ему пришлось встать на него, чтобы дотянуться до щита, — снять эту тяжелую шпагу и обезглавить Салиньи, который послушно нагнулся, подставив шею под удар? Салиньи должен был быть слепым и глухим, чтобы не заметить этих приготовлений!

— И тем не менее его обезглавили!

— Подойдите сюда, к дивану, — сказал Банколен. — Видите эти подушки? Я поднимаю их — вот так. Видите длинный отпечаток на обивке? Шпага лежала здесь, за подушками. Они скрывали ее. Убийца заранее продумал сцену убийства. Следовательно, он находился здесь до того, как вошел Салиньи. Он ждал. Он знал, что Салиньи придет сюда. Возможно, он разговаривал с Салиньи — который, заметьте, опасался незнакомцев, — не вызвав у него ни малейших подозрений. — Банколен воздел палец вверх. — Следовательно?

— Чушь! Вы говорите, мы должны искать Лорана в облике одного из друзей Салиньи?

— Да. Во всяком случае, в облике его знакомого. Далее. Убийца мог беспрепятственно посещать это место, не вызывая подозрений. Короче говоря, он был постоянным клиентом, а не посторонним… Он мог выдернуть шпагу из-за подушек, когда Салиньи повернулся к нему спиной.

— Но, друг мой! Ведь Салиньи наклонился, как будто ожидал этого удара!

— А вот этот факт может подсказать нам, кто убийца, который и сейчас находится в игорном зале. Никто не мог покинуть здание, если только мои агенты не спали.

— А через дверь в холле?

— Там с половины двенадцатого дежурит Франсуа. Вы знаете, когда сюда вошел Салиньи?

— Да, — вмешался я в разговор. — Я точно это помню, потому что, когда мадам указала на него, я посмотрел на часы. Это было в половине двенадцатого.

Банколен взглянул на свои часы:

— Сейчас ровно двенадцать. Алиби присутствующих можно легко проверить… — Он нервно взлохматил волосы, и на лице у него застыло озадаченное выражение. — Не понимаю, — пробормотал он, медленно оглядываясь. — Не понимаю. Я уверен только в том, что это не был человек в здравом рассудке… Как вы объясните тот факт, что голова находится на некотором расстоянии от тела, да еще поставленная на обрубок шеи?

— Этот вопрос и мне приходил в голову, — просияв, заговорил Графенштайн. — С уверенностью могу сказать, что она не могла просто откатиться и остаться в таком положении.

— Да, порой случаются странные вещи, но не в данном случае. Можно заметить, что между телом и головой нет прямой линии, закапанной кровью. Это убийца поставил ее здесь.

— Понимаю. Что ж, для больного мозга нашего преступника вполне естественный жест торжества. Он желает воздеть ее вверх, ликуя…

Банколен сказал тихо, глядя на него бесстрастным взглядом:

— Напрягите свое воображение, доктор, и параллель сама напомнит о себе.

— Послушайте, — раздраженно встрял я в их разговор, — я смотрю, у вас обоих слишком живое воображение…

— Но это необходимо, — пробормотал Банколен, пожимая плечами. Затем он нагнулся и начал осторожно проверять карманы убитого. Вскоре выпрямился и бросил на диван пачку газетных вырезок. На его лице застыла странная улыбка. — Последний штрих… Его карманы полны собственных фотографий. Да. Видите? — Он перебрал вырезки и визитные карточки. — Газетные снимки и любительские фотографии. Фото, где он выглядит прекрасно, фото, где выглядит неудачно… Вот он верхом на лошади, а вот на поле для гольфа… Гм… Больше ничего, за исключением нескольких банкнотов, часов и зажигалки. К чему все эти фотографии? Тем более зачем носить их в вечернем костюме?

— Ба! — прогремел доктор. — Неужели вас удивляет тщеславие такого человека!

Банколен нагнулся над диваном, медленно перебирая вырезки из газет. Он покачал головой:

— Нет, мой друг, этому должно быть иное объяснение. И это важнейший момент в расследовании нашего дела… Вы обратили внимание, что здесь чего-то недостает?

Графенштайн отпустил несколько замечаний на немецком, потом перешел на французский:

— Как я могу знать, что он носил в карманах?

— Да, — невозмутимо отвечал детектив. — Я имел в виду ключи. В подобных случаях не мешает себе представить, что должно быть на месте и чего, тем не менее, не оказалось. Ключи от машины, от дома, от винного погреба — любые ключи. Я склонен думать, что их забрали. — Он испытующе поглядел на нас. — Но вы оба просмотрели самое странное и необъяснимое отсутствие одной вещи. Вы просмотрели самое существенное, что по всем законам логики должно находиться именно здесь, в этой комнате, но чего, тем не менее, здесь нет.

— Ключ к убийству? — попытался догадаться доктор.

— Самого убийцы! — твердо заявил Банколен.

Мы все вздрогнули от внезапного звука, напоминающего разрыв ткани или дребезжание. Дверь в холл распахнулась, несмотря на возражения офицера полиции, одетого в штатское. В комнату вошел невысокий, довольно пухлый молодой человек с бессмысленно блуждающим взглядом, в сдвинутом на затылок остроконечном бумажном колпаке. В глаза бросались даже незначительные подробности: шляпа была украшена наклеенными звездами и полосками, а на кончике увенчана кисточкой из розовой бумаги. Одежда сидела на нем кособоко, его словно измазанное клеем лицо кривилось в пьяной ухмылке, как это часто случается на свадьбах. Взмахнув дешевой деревянной трещоткой, какие обычно выдаются в качестве призов в ночных клубах, он радостно захихикал, прислушиваясь к ее треску.

— Здесь вечеринка, — пояснил он на английском. — Провожаем новобрачных домой. — Затем нежданный гость предложил всем выпить по этому поводу и, восхищенный пришедшей ему в голову идеей, заинтересованно спросил у переодетого полицейского: — Выпить есть что-нибудь?

— Но, месье, сюда запрещено входить… — по-французски возразил полицейский.

— Ну, залопотал по-лягушачьи… Я не понимаю. Куда я прихожу, там говорят по-английски! Большую выпивку каждому! Щедрость… То есть я говорю, поставь всем выпивку. Есть выпивка, я тебя спрашиваю?

— Месье, говорю вам!..

— Слушай! Хочешь говорить со мной, а я сказал, что не говорю по-вашему! Я сказал это, верно? — Гость склонил голову, словно ожидая ответа, затем более спокойно продолжил: — Верно, говорил. Теперь слушай. Я должен видеть моего друга Рауля. Он женился. Здорово, правда? Разве не здорово, когда парень идет и связывает себя узами во имя…

Он икнул и развел руками, изображая оратора.

Я поспешил к незнакомцу, который изъявлял желание продолжить эту тему, и заговорил с ним на английском:

— Вам лучше уйти, старина. Вы увидите его…

Молодой человек неуверенно повернулся и с радостным оживлением уставился на меня.

— Господи! Дружище! — заорал он, тараща глаза и пихая мне руку для пожатия. — Здесь есть какая-нибудь выпивка?

— Пожалуйста, прошу вас! В этом нет необходимости. Давайте выйдем отсюда.

— Я все время пил, — доверительно сообщил он мне, — но я должен увидеть Рауля. Я говорил, что он женился? Вы знаете Рауля? Пойдем выпьем.

Он вдруг резко плюхнулся на красное плюшевое кресло у двери. На какое-то мгновение его внимание занял шнур от звонка, висящий рядом. Затем парень впал в полубессознательное состояние, по-прежнему погромыхивая трещоткой. Своим контрастом с комнатой, где произошла столь жуткая смерть, эта глупая трещотка и бумажный колпак только усиливали гнетущее состояние.

— Месье! — крикнул полицейский.

— Я вас отшлепаю! — Незнакомец открыл глаза и уставил палец на полицейского с неожиданно осмысленным взглядом. — Обещаю сделать это, если не уберешься! Оставь меня в этом кресле, не трогай… — И он опять расслабился.

— Кто это? — спросил я Банколена.

Сощурив глаза, детектив изучал пьяного.

— Я видел его раньше с Салиньи, — наконец сказал Банколен, пожав плечами. — Кажется, его зовут Голтон или что-то в этом роде. Американец, конечно.

— Хорошо бы его положить…

И снова нас прервали. Мы услышали женские стоны:

— Я не вынесу этого! Я этого не вынесу!

Это был голос мадам Луизы. Ей отвечал другой женский голос, умоляя успокоиться. Дверь в холл открылась, и вошел Эдуар Вотрель. Его взгляд скользнул мимо меня, мимо Банколена и остановился на полу. Он вздрогнул, даже зубы застучали. Вотрель был очень бледен, но почти сразу обрел привычное высокомерие. Протирая стекла очков носовым платком, огляделся и холодно вопросил:

— Это было необходимо?

Поддерживаемая низенькой морщинистой служанкой, за ним вошла мадам Луиза. Она бросила взгляд на страшный предмет на полу, затем стоически замерла, напряженно выпрямившись. На ее щеках проступили красные пятна. Глаза у нее были сухими, только лихорадочно блестели. Редко приходилось мне видеть женщин, таких величавых и надменных, какой она была в тот момент, стоя перед своим мертвым мужем. Она не разрыдалась и не сделала ни одного движения, хотя одна бретелька ее вечернего платья сползла с плеча и ее прическа была немного сбита, как будто волосы приглаживали дрожащей рукой. Она освободилась от поддерживающей ее служанки и медленно приблизилась к обезображенному телу.

— Бедный Рауль! — произнесла она таким тоном, как матери обращаются к ребенку, порезавшему себе пальчик. Затем обернулась, и мы увидели, что вокруг ее глаз легла тень.

Какое-то время в комнате царила полная тишина. Только трепетали под ветром шторы на окне. Внезапно американец, Голтон, поднял остекленелый взгляд, которым изучал пол, и увидел женщину. Комнату огласил его восторженный крик. Не замечая обезглавленного тела, он, шатаясь, поднялся на ноги, сделал неловкий поклон и схватил мадам за руку.

— Мои самые сердечные поздравления, — сказал он, — в этот счастливейший день вашей жизни!

Это было ужасно. Мы все замерли, кроме Голтона, который покачивался из стороны в сторону с опущенной для поклона рукой в своем идиотском бумажном колпаке, едва державшемся на макушке. Впервые пьянство предстало передо мной во всей своей омерзительности — здесь, над телом убитого спортсмена. Голтон с трудом перевел взгляд на Вотреля и, спотыкаясь на каждом слове, проговорил:

— Сожалею, что тебе указали на дверь, Эдди! Но ведь у Рауля куда больше денег, чем у тебя…