"Клинок Уреньги" - читать интересную книгу автора (Власова Серафима Константиновна)

Алая лента

Зимой 1904 года в Петербурге в большом свете немало было разговоров о том, то дочь известного в столице адвоката Кувайцева — Вера — решила ехать учительствовать на Урал.

Многие терялись в догадках, особенно дамы. Дескать, как же это так? Что заставило ее, красавицу, умницу, наконец, богатую невесту, к которой сватался не один завидный жених, бросить все и уехать на Урал? В глухомань, про которую говорили столько ужасов, Там все застыло от морозов. Там в заводах ездят на медведях... Там... Чего только не плели?..

Люди, настроенные романтически, начитавшиеся книг любившие рассуждать о служении отчизне и народу, аплодировали «храброй Верочке», называли ее «декабристкой», но, проводив, тут же забыли. Романтику они любили только в книгах, но не в жизни...

Но какие бы разговоры ни велись в модных гостиных Петербурга, Вера уже ехала на Урал.

Стояли рождественские морозы. Вера дышала на стекло, чтобы через оттаявшее пятнышко смотреть и смотреть на плывущие мимо русские равнины, на засыпанные снегами деревеньки, на бедность и нищету переселенцев, заполняющих вокзалы. И видя все это, она вспоминала последний разговор с отцом и братом. Разговор добрый и мужественный. Отец и брат напутствовали ее не как капризную барышню, ищущую острых ощущений, а как товарища по борьбе. Адвокат Кувайцев, настроенный демократически и связанный с революционерами, понял дочь и ее желание нести семена просвещения в народ.

Брат же Веры прямо дал сестре задание — организовать связь с екатеринбургской организацией РСДРП и начать революционную работу среди рабочих...

Но вот и конец пути — завод Сим.

По дороге в школу Вера как завороженная смотрела на заснеженные горные цепи, на спящие леса, на приземистые дома, поблескивающие на солнце маленькими оконцами, и на синее, синее небо. И, вдруг она явственно ощутила, что у нее началась новая жизнь: позади — Петербург, Невский, гранитная набережная, уютные комнаты родного дома, рояль, библиотека; впереди — революционная работа, школа и долгие дни среди тех, кто жил в этих почерневших домишках.

Проезжая мимо домны, Вера попросила возницу остановиться и долго глядела на черное чудовище, резко выделявшееся на фоне дальних белых снегов. Она слушала, как тяжело дышала домна, изрыгая сизо-оранжевый дым. Идущие мимо нее люди, мрачные, усталые, с любопытством поглядывали на нее, незнакомую барышню.

Веру тревожило одно: как она будет искать пути к этим людям? Чувствовала, что это будет очень нелегко. Страшила неизвестность. Сумеет ли она осуществить задуманное?

«Я должна сделать все, что смогу», — говорила себе Вера.

И вот наступили ее трудовые будни.

По утрам — школа, жадные глаза детей, ловившие каждое ее слово, а вечерами ходила по домам родителей, посещала посиделки, слушала старинные песни, которые раскрывали прекрасный душевный мир заводских людей. И часто, вернувшись домой с посиделок, она подолгу думала о том, как мало до этого знала она рабочих, как многому еще нужно ей учиться у них.

Ее изумляло, что рабочие, не державшие в руках букваря, так хорошо чувствовали красоту родного слова, и что держались многие из них с таким достоинством, будто они хозяева завода и земли, а не эти наследники Твердышевы — изможденные два юнца, умирающие за грехи отцов и грехи свои.

Веру захватывала сила сказов о старине: слушая их, она переносилась в поэтический мир первооткрывателей Урала, во времена Пугачева и Салавата Юлаева.

По ночам она писала в Петербург письма, и свет керосиновой лампы светил для нее ярче электрических огней столицы. Слова лились на бумагу из самого сердца:

«Прошло уже далеко больше чем полгода, как я живу в Симе. Милая Наденька, но ты все еще, наверное, вздыхаешь по поводу моего отъезда и ждешь моего раскаяния. По-прежнему называешь меня сумасбродкой и фантазеркой. И если это так, то как глубоко, родная, ты ошибаешься. Здесь передо мной открылся совершенно новый мир. Тут все удивляет и восхищает. Красота горных хребтов, покрытых дремучими лесами, вечерние зори над заводом, застывшие реки, сквозь лед которых видно дно. А люди! Какие люди! Веками у них выкристаллизовывались характеры — это у бывших беглых, пригнанных насильно на Урал, и даже у разбойников. Закалялся характер у них в горне схваток с демидовскими порядками и вельможами-заводчиками пугачевских времен. Это тебе, Наденька, не офицерик-гвардеец Кока, причем гвардеец по наследству, единственно умеющий превосходно играть на чувствах влюбленных девиц. В этом он неповторим. Не Пьер, только не обижайся за мое неуважение к нему, к этому надушенному красавцу с талией парижской гризетки. Правда, и здесь есть подобные Пьеру из местной знати, только еще в более худшем понимании. Неотразимые кавалеры с манерами лакеев из домов полусветских львиц — это сынки местных воротил, отцы которых нажили капиталы, по образному определению здешнего народа, тем, что «из чужих щей куски хватали да на большой дороге разбоем промышляли»...

Но как эти местные красавчики ничтожны по сравнению с теми, кто трудится на заводе. С мужественными и очень сильными духом и человеческой красотой людьми. А какие здесь скрещиваются характеры и сильные чувства. Вот совсем недавно на той улице, где я живу, произошел такой случай. Она и он. С юности они любили друг друга. Но его женили насильно на другой, нелюбимой, а ее просто продали за красоту местному богачу-старику. Обычная история. Любовь же между ними не умерла, хотя теперь уже у обоих большие дети. И вот на днях муж этой женщины, увидав в церкви, что она ласково и дольше, чем положено, взглянула на любимого, придя домой, так нещадно бил несчастную, что соседи вынуждены были вмешаться и кое-как вырвали у этого изверга жену. Рассказывают, что всю жизнь он оскорблял ее самым страшным — равнодушием. Раз купил, значит все...

Да, милая Надюша! Бывают в жизни у людей пути, но бывают и перепутки. Очень страшно оказаться на перепутке — любой ветер унесет. И все же я в восторге от той женщины — так любить!..»

А время шло.

И вот для Веры наступил день проверки ее революционной выдержки.

Управляющий заводом Умов давал традиционный бал. Была приглашена вся симская знать и местная интеллигенция. Приехали гости из Уфы. В большом управительском доме гремела музыка, столы ломились от яств и вин. За статной красавицей — новой учительницей Верой Никитичной Кувайцевой — увивалась молодежь. Некоторые из нахальных откровенно допытывались: дескать, вы, такая богиня, и вдруг решились променять петербургский свет на симскую глушь.

Кто-то пустил слух, что она явилась сюда поймать выгодного жениха из миллионщиков, а пухленькая дамочка — гостья из Миасса — шептала на ушко умовской жене, что у этой красавицы-учительши в Петербурге был неудачный роман. «Говорят, была даже из-за нее стрельба. Ее любовника — на Кавказ или в Семиречье, а она уехала сюда забыться».

Косые взгляды дам волновали Веру, но она понимала, что уйти с бала нельзя.

В разгар танцев к ней подошел жандармский офицер и пригласил на вальс. Вера подала ему руку. Танцуя, офицер неожиданно спросил:

— Я слыхал, что вы любите бывать в рабочих семьях, что увлекаетесь их песнями и сказками?

Вера ответила, рассмеявшись:

— Вас тоже интересуют песни?..

Офицер прервал ее:

— Будьте осторожны, ради бога вас прошу. Ведь от этих варваров можно ожидать чего угодно.

Вера, кокетливо наклонила голову, сказала нараспев:

— Ну, что вы! Раз вы наш покой охраняете, то за свою жизнь я спокойна.

Офицер заулыбался.

И не догадывался офицерик, что Вера искала с теми «варварами» встречи. Она уже имела сведения, что в заводе, помимо врача Кибардина и учительницы Хорткевич, типичных интеллигентов-просветителей, действуют настоящие революционеры. Она понимала, что к ней приглядываются, что ей пока не доверяют. И в первую очередь, конечно, организатор марксисткого кружка — конторщик из рабочих, связанный с уфимской организацией РСДРП, Михаил Гузаков. Он знал, что Вера, бывая у рабочих, не только интересуется пословицами и побасенками.

«Кого-то она ищет... Но кого?» — думал Гузаков про нее.

Прошел великий пост. Все кругом зацвело-позеленело. Проснулся Сим и зашумел на перекатах. По вечерам кружил головы аромат лесов.

Тогда-то и нашла Вера то, чего искала.

В Симе была организована большевиками первая маевка. На Лысой горе в один из весенних дней вспыхнул алым пламенем красный флаг.

Была на маевке и Вера. Затаив дыхание, она слушала Михаила Гузакова, не могла отвести глаза от этого человека.

Был он молод, очень красив и мужествен. Одетый в праздничную ярко-кумачовую рубаху и черные брюки навыпуск, казался ростом выше.

Михаил Гузаков говорил народу о том, что несправедливо устроен мир, что одни живут за счет других и что изменять его не речами одними надо. Из красивых речей, дескать, щей не сварить. Нужна вооруженная борьба, а власть своя — рабочая.

Вера смотрела на Михаила, и ей казалось, что во всем облике его воплотилась великая сила непокоренных и смелых людей Урала. Это был человек широкой души, высоких помыслов, отважный и умный, дерзкий и осторожный. Удивлялась Вера: откуда у него все это? Ведь по-настоящему нигде не учился и не бывал, а как говорил — верно-верно. Толпа боялась пропустить хоть бы одно его слово.

С маевки они шли вместе. Долго бродили по лесу, то слушая птиц, то говоря о делах в заводе, о событиях в стране.

А события были грозные и волнующие. Шел 1905 год. Шатался царский трон. Море народного гнева подняло крутой волной и рабочий Урал.

— А что же симцы молчат? — спросила Вера.

— Подождите, Вера Никитична, скоро услышат и нас... Еще как услышат!

— Могу я чем-нибудь помочь?

Михаил обжег ее своим взглядом и крепко пожал руку.

В этот теплый майский вечер она получила первое задание...

А вскоре красное знамя взвилось над Симским заводом. Ревели гудки. Рабочие вышли на улицы. Михаил Гузаков бросал в толпу призывные слова:

— Долой самодержавие! Долой власть тиранов-капиталистов!

Боевики-рабочие взяли контроль над заводом. Впервые они почувствовали себя хозяевами жизни, впервые сами решали свою судьбу.

Свобода радовала и кружила головы. Настроение было у всех праздничное.

Но местные власти, растерявшиеся в первые дни симского восстания, постепенно оправлялись от удара рабочих. Из Уфы прибыл карательный отряд.

И снова взревели гудки завода, но теперь — тягуче и тревожно. Бой был неравный и недолгий. Рабочие дружинники отчасти были перебиты, отчасти ушли в горы, в леса. Михаилу тоже пришлось скрыться.

Вера в боях не участвовала. Товарищи до времени не открывали ее: ведь у нее на квартире хранились партийные документы, прокламации и листовки. В школе, в тайнике, было спрятано оружие. И Михаил старался, чтобы учительница была вне подозрений.

Но как ни маскировалась Вера, у местной полиции все же зародились сомнения. И тот самый офицер из жандармов, искавший когда-то на управительском балу взгляда красавицы-учительницы, уже доносил по инстанции о ее политической неблагонадежности.

Вскоре последовало указание попечителя народных училищ об увольнении Кувайцевой из школы. И большевики завода тотчас же решили отправить Веру в Петербург, так как оставаться ей здесь было опасно, да и бесполезно. За каждым ее шагом следила полиция. Провожать Веру пришли школьники, для которых на стала кумиром, молодые рабочие, товарищи по борьбе. Не было только Михаила, объявленного правительством вне закона. А как Вере хотелось взглянуть на него. Давно они уже любили друг друга, хотя не обменялись еще ни одним нежным словом.

К станции шли большой ватагой. Пели. Городовые не посмели разогнать толпу провожающих. Побоялись.

И вдруг перед самым отходом поезда из толпы невиданно вынырнул Михаил. Быстро сказал Вере, как поддерживать с ним связь, крепко поцеловал ее в первый и последний раз и рванулся в толпу.

На одну секунду задержала любимого Вера, обрадованная и испуганная за него. Одетая в местный казачий костюм, она быстро сорвала с головы ленту алого цвета и отдала Михаилу.

Поезд медленно отошел от перрона. Конные жандармы ринулись в толпу, чтобы схватить вождя симского восстания, но того и след простыл.

Вера благополучно добралась до Петербурга и вскоре была направлена в Швейцарию для связи с центром РСДРП.

А в Симе борьба не утихала. Михаил Гузаков собирал новые силы: печатал прокламации, переправлял в надежное место оружие, укреплял связи с большевистскими организациями из Уфы, Златоуста и Миньярского завода.

Уфимские власти объявили, что десять тысяч получит тот, кто выдаст вождя симских рабочих. Но и это не помогло, его никто не выдавал.

Поймали его случайно. Михаил заболел и вынужден был пробраться в Уфу. Идя по улице, он встретился по дороге с двумя дамами в ротондах. Это были переодетые жандармы. Один из них служил раньше в Симе и знал Гузакова в лицо.

В Швейцарию понеслись тревожные вести от друзей Веры. Она немедленно кинулась в Россию — в Уфу. Добилась свидания в тюрьме с Михаилом, сказав властям, что она его гражданская жена.

Очень была печальна эта последняя встреча для обоих. Михаил, гремя кандалами, прислонился лицом к решетке, бледный, измученный, но с прежними горящими глазами. Он сообщил ей решение суда:

— Двадцать лет каторги и затем вечное поселение в Сибири.

Вера дала понять, что она и товарищи готовят ему побег. Но в ответ Михаил качнул головой — мол, очень трудно будет. Еще более волнуясь, Вера, неожиданно и почти не боясь, что ее может услышать стражник, прошептала:

— Если не выйдет... Если не выйдет... я пойду с тобой как жена!

Глаза Михаила ей сказали все...

На другой день Вера, используя свое знакомство с адвокатами из Уфы, начала добиваться разрешения на венчание с Михаилом. Это оказалось нелегким делом. Пришлось обойти десятки учреждений, просить не одного чиновника, и пока она обивала пороги высокопоставленного начальства, дело Михаила Гузакова было пересмотрено: в ночь на девятое мая его казнили. А Вера продолжала хлопотать.

Тюремное начальство устроило гнусное издевательство над девушкой. Ей разрешили обвенчаться с любимым. В тюремной церкви была разыграна безжалостная комедия.

В назначенный час Веру встретили священник и два офицера-свидетеля. Они знали, что Михаил казнен, но делали вид, что все готово к обряду венчания.

Шли часы. Вера, одетая в любимое Михаилом казачье платье, с волнением ожидала выхода жениха.

В который раз она представляла в своем воображении, как бросится навстречу ему, как она сама протянет ему обручальное кольцо и ощутит тепло его большой сильной руки. Но Михаила все не было.

И когда, очевидно, самим палачам надоела комедия, явился начальник тюрьмы и нарочито громко, растягивая слова, со злорадством в голосе проговорил:

— Госпожа Кувайцева, по решению прокурора, опротестовавшего решение суда, Михаил Гузаков казнен через повешение...

Пол пошатнулся под ногами потрясенной девушки, и на рухнула почти бездыханной...

Полгода болела Вера. Полгода товарищи боролись а ее жизнь. А едва поднялась, снова с головой ушла революционную борьбу.

Позже узнала Вера, что когда вели по тюремному вору Михаила на казнь, вся тюрьма дрогнула от раскатов могучей революционной песни: «Смело, товарищи, в ногу». Все заключенные пели до последнего дыхания Михаила.

А когда он был снят с петли, то у него в руке увидали Верину ленту. Но она сразу же куда-то исчезла.

И только в 1917 году, когда арестованные выходили из тюрьмы, кто-то высоко над толпой поднял красное знамя свободы, а рядом с ним, на древке, пламенела алая лента.