"...И двадцать четыре жемчужины" - читать интересную книгу автора (Васильева Людмила Никитична)

ОЧНАЯ СТАВКА

Находясь в тюремной камере, куда его поместили после больницы, Лисовский пытался разгадать, что узнали о нем работники следствия. Пока разговор с ним вели об иконах, переданных Эньшину. Но он предполагал, что из-за одних икон его вряд ли сразу же после больницы заключили бы под стражу. Ну, допросили бы, взяли подписку о невыезде, но до суда оставили бы на свободе. Что же еще?.. И он начал скрупулезно перебирать все возможные причины ареста. Гибель Эньшина? Но он в ней не виноват, и это нетрудно доказать. Обвинение в продаже икон шито белыми нитками. Некому доказать, что они побывали в его руках: Засекина нет, Эньшина тоже. А больше обвинять его не в чем, да и на допросе его спрашивали только об иконах. Своему аресту он не придавал серьезного значения и считал его недоразумением. А вот злоба, медленно закипавшая, начала его одолевать, как только он подготовил ответы на предполагаемые вопросы следователя. В сознании было одно: «Неужели они добрались до сокровищ? Куда запрятал их проклятый Эньшин? Ведь вещи принадлежат ему, Лисовскому, только ему».

Лисовский сидел, скорчившись, неподвижно уставившись в одну точку. Сначала, при допросе в больнице, он хотел сказать, что попал в пещеру один. Но, подумав, что милиция, видимо, нашла погибшего Эньшина, изменил свои намерения. О том, что Эньшина нашли, ему еще никто не сказал. Постепенно до его сознания дошла мысль о том, как же могли люди, разыскавшие его в подземелье, обнаружить искусно замаскированный вход из-под часовни? Ведь он хорошо знал, что ходы на планах музея обозначены не были. Каким же образом это стало кому-то известно? Стоило ему закрыть глаза, как перед ним начинали мелькать, как в кино, кадры: то гемма с фигурой Христа, окруженная камнями, то искаженное гримасой лицо Эньшина, то голубые озера и горы Швейцарии... потом вспыхнуло запрокинутое, мертвое лицо Засекина, заплясали перед глазами окровавленные стены и инструменты пыток там, у немцев, и глаза будущего его «хозяина», пристально смотрящие на него... Он громко застонал, отгоняя мучительные видения, прохрипел: «Нет, нет, нет...» Потом, стараясь прийти в себя, тяжело поднялся.

«С Засекиным покончено, — думал он. — Здесь придраться не к чему. Насчет «хозяина» никто вообще знать ничего не может. Это исключается. Надо скорее добиваться, чтобы выпустили, и разыскать вещи. Ведь если бы их нашли, то непременно спросили бы про них, значит, они где-то там. Я их найду, найду...» Он решил писать жалобу и стал обдумывать, с чего начать.

В этот же день его привели на допрос к Бурмину. Он сел на предложенный стул и, не глядя на следователя, сказал:

— Произвол творите. Ни за что старого человека, участника войны, в тюрьме держите. Я и так чуть не погиб. Что вам от меня нужно? Спрашивайте и отпустите. Иначе объявлю голодовку.

Бурмин спокойно слушал Лисовского и внимательно смотрел на него.

— Расскажите про иконы, которые вы передали Эньшину.

— Не знаю, о чем вы говорите. И кто такой Эньшин, тоже не знаю. Я сейчас расскажу, как попал в пещеры, и вам станет ясно, что никакого преступления я не совершал.

Бурмин включил магнитофон.

— В пещеры я попал с одним человеком. Не знаю, кто он такой, знаю только, что знакомый директора музея, он приезжал к нам несколько раз. В последний свой приезд он меня разыскал, сказал, что хочет проверить один план — там обозначены пещеры, не внесенные в музейные планы. Я ему предложил показать их директору, а он ответил, что ему интересно самому быть первооткрывателем... Он уговорил меня пойти с ним. Когда мы прошли довольно большое расстояние, он остановил меня, сам пошел на разведку. В этот момент произошли обвалы... Что стало с ним, я не знаю. Должно быть, его придавило Я пытался разгрести землю руками, но не смог... Что было потом, не помню...

— Вы знали фамилию, имя и отчество этого человека?

— Фамилии не знал. Звали его Семеном Михайловичем. Больше не знаю о нем ничего.

— Вы передавали ему иконы?

— Никаких икон не передавал. Я же вам говорил.

— А деньги от него получали?

— Какие деньги? За что? Хотите меня запутать? Не мешает вам познакомиться с моей биографией. Я воевал. Служил в разведке. Контужен... А вы меня в тюрьму. Это незаконно. Жертву ищете? Подловить хотите, дело придумали? Дайте бумагу, жалобу буду писать...

— Это ваше право. Пишите. Но давайте говорить по существу. Ответьте мне, гражданин Лисовский, знали ли вы Засекина Евгения Трофимовича?

— Какого Засекина? При чем он здесь? Долго вы будете надо мной издеваться?

— У нас есть факты, которые доказывают, что Засекин интересовался иконами и с этой целью приезжал к вам. Засекин — это тот человек, который сгорел в Егорьевой сторожке.

— Я не знал его фамилии. Узнал потом. Он спрашивал меня про иконы, так я этого не скрывал. Ну и что? Я ему никаких икон не давал и не собирался... Буду я еще со всякими пьянчугами связываться. Сам не пью и с пьяницами не якшаюсь. Что вы ко мне с этим пристали? Меня про это уже расспросили в то время. Я все рассказал.

— Вы ему иконы давали?

— Не давал. Я же сказал. На такие глупые вопросы я больше отвечать не буду.

— Как хотите, — пожал плечами Бурмин.

В кабинете Шульгина Бурмин докладывал полковнику:

— Эньшин уверяет, что с Райнером познакомился недавно, что никаких предметов ему не передавал, что драгоценности, найденные при нем, — «фамильные реликвии», что ему их передала в свое время тетка, умершая в 1954 году.

— Что он говорит о хранении предметов коллекции, привезенных из Старицкого и спрятанных в подвале у родственницы его жены?

— Отрицает начисто.

— Ты «фотохронику» нашу ему показал?

— Пока нет. Лучше все одним разом закончить, чтобы зря время не тратить. — Бурмин положил перед полковником несколько фотографий молодого мужчины в военной форме. — Вот. Удалось добыть. Пока подожду показывать. А то насторожится.

— Тебе виднее. Вот только твои предположения о действиях Лисовского на фронте меня не убедили. Слишком романтично. Сделаем так: эти фотографии покажем Лисовскому для опознания перед очной ставкой с Попковым. Вообще, должен сказать, фантазия у тебя богатейшая. Ты считаешь, что все пошло от Грюбеля?

— Да. По моим расчетам, круг замыкается на Грюбеле.

— Доказать будет трудно...

— Многое будет зависеть от показаний Эньшина... Но он дьявольски изворотлив, и, чтобы уменьшить себе срок, он кое в чем «чистосердечно» признается. Я думаю сыграть именно на этом.

— Но ты убежден, что он умышленно хотел заживо похоронить Лисовского?

— Вот заключение комиссии. Оба обвала вызваны искусственно. Выбиты упоры, били по своду. Открывающее устройство в овраге сломано, при этом потребовалась немалая сила. Возле входа нашли лом. Но это обвинение я предъявлю под занавес. Сейчас важно, чтобы он все рассказал о Лисовском и Райнере. Нам все же повезло, что лишь небольшая часть коллекции утрачена. Прекрасные вещи.

В своих показаниях Эньшин признался, что имел «доход» от художников и «записки» Истомина разыскал, чтобы разоблачить Дутько и Дальнева, но все не знал, как это сделать, — уж очень устаревший и неубедительный был в них материал. Сказал, что с Райнером познакомился недавно и передал ему только иконы, проданные Лисовским. Что они из коллекции Муренина, ему не было известно: Лисовский сам предложил их.

О том, что Лисовского спасли, Эньшин не знал. Бурмин сам допрашивал Эньшина:

— Вы раньше покупали за валюту иконы и другие ценные вещи у Лисовского?

— Признаюсь, было такое. Очень красивые вещи, и продавал их Лисовский только за валюту.

— Где же он их добывал?

— Приобретал, должно быть, у местных жителей. В основном иконы, кресты, изделия с эмалью, видно еще сохранившиеся из помещичьих коллекций.

— Как давно вы знакомы с Лисовским?

— Два года назад познакомились. Я приехал в Старицкое, и мне рассказали о Лисовском — вот, мол, есть у нас один человек, сотрудник музея, интересуется стариной и собирает ее.

— Кто сказал вам об этом?

— Не помню, кто-то из местных.

— Вы должны вспомнить, от кого об этом узнали.

— Хорошо, постараюсь вспомнить... Вот я с ним тогда и познакомился. Он сказал: если желаю, то могу купить у него всякие вещи, и показал мне большую икону богоматери с младенцем и маленькую, нагрудную, тоже с богоматерью. Обе хорошие... Собственно, если бы не Лисовский, я этим делом и не занялся бы. Кстати, я вспомнил: сам Лисовский мне сказал, что у него есть кое-что для продажи.

— Напишите, какие предметы покупали и видели у Лисовского, за какую цену и кому продавали, сколько получили за них и в каких деньгах. Также составьте список всех художников, которые работали на вас, и сколько каждый из них передал вам денег.

— Но позвольте, ведь мне за заказы платить приходилось, большая часть этих денег шла на оплату хозяйственникам. Получить заказы очень трудно.

— Все это покажите в цифрах.

— Я напишу, но вы укажите в протоколах, что я сам, добровольно во всем признаюсь. Ведь многие люди такими делами занимаются, и им ничего, а вот меня к ответу...

— Кстати, в своих показаниях напишите, что за отношения у вас с художником Юрием Федоровичем Пожидаевым?

— При чем тут Пожидаев? Не описывать же мне всех своих знакомых. Их слишком много.

— Всех не имеющих к вашим делам отношения можете не упоминать, но о Пожидаеве напишите подробно.

«Ах, черт, — подумал Эньшин. — Уж не Анохин ли донес?.. Нет, вряд ли. Ведь ему это не на пользу».

Голодовку Лисовский не объявил. Он написал жалобу и ждал освобождения.

Бурмин уже создал в своем представлении схему поведения Лисовского, и на этот раз вызвал его, чтобы показать фотографии.

Как и в предыдущие дни, Лисовский молча сел и на заданные ему вопросы не отвечал.

Тогда Бурмин положил перед ним фотографии. Что-то дрогнуло в лице подследственного, он как будто насторожился, но тотчас же взгляд стал отсутствующим.

— Признаете ли вы себя на этих фотографиях, гражданин Лисовский?

Бурмин не особенно надеялся на ответ, но Лисовский сказал:

— Не я. Чужие фотографии.

— Но есть свидетели, подтвердившие, что на этих фотографиях именно вы.

Лисовский не ответил. Бурмин велел увести его.

Вслед за Лисовским Бурмин вызвал Эньшина. Этот пришел, шаркая ногами, словно передвигал их с трудом. Серая щетина изменила его лицо. Он не брился — старался выглядеть жалким и беспомощным.

— Гражданин следователь, — голос Эньшина звучал слабо, — меня нужно поместить в больницу. Вы же видите, я болен.

— Я говорил с врачом. Он сказал, что помещать вас в больницу нет необходимости, что вы здоровы.

На какой-то момент в лице Эньшина появилось злобное выражение, но он тотчас же безвольно опустил плечи, взгляд стал страдальческим.

— Как долго будет идти следствие?

— Во многом это будет зависеть от ваших показаний. Кстати, есть новости. У вашего «знакомого», Райнера, изъяты все вещи, переданные ему вами. И не только это. Клеветнические материалы на наш строй, в сборе которых вы принимали активное участие. Вот посмотрите.

Эньшин внимательно прочитал все, что дал ему Бурмин.

— Сообщите все обстоятельства сбора этого материала, цели, с какими вы это делали, и кто еще принимал в этом участие.

— Но ведь вам, должно быть, все рассказал Райнер.

— Я задаю вам вопросы, извольте на них отвечать. И помните: скрывая что-то, вы затягиваете следствие, усугубляете степень своей виновности. Расскажите, когда вы шантажировали художника Анохина Павла Корнеевича, зачем сделали запись его высказываний?

— Я не знаю, поверите ли вы, но мне нечего скрывать от вас. Запись разглагольствований Анохина я сделал с определенной целью. Этот так называемый «художник», да еще член МОСХа, — ярый антисоветчик. Он не раз враждебно высказывался. Собирался предать Родину и уехать за границу... Я хотел раскрыть его подлую натуру, для чего и сделал запись. С целью его разоблачения... Ведь по записи могли понять, что я вполне лояльный человек. И хотя я нарушил закон, соблазнился наживой — вы же знаете, какую власть над человеком имеют деньги, — но я никогда не был враждебен нашему строю. Меня погубила широта натуры, щедрость, если хотите знать... Но я не способен на предательство... А вот Анохин — это морально опустившийся человек, враждебно настроенный. Он алчный, наглый, способен на любую подлость... И я не удивляюсь, что он вступил на путь предательства. Это в его духе.

Все это Эньшин произнес слабым голосом, с передышками.

— Какую роль вы играли при сборе враждебной нашему строю информации?

— Если вы имеете в виду какие-либо беседы с художниками, которые вел Райнер, то я могу признать себя виновным лишь в том, что один раз проводил его в мастерскую к Сентюриным, у которых Райнер хотел посмотреть иконы. Но я при беседе не присутствовал, знать, о чем они говорили, не мог... Вот я вам честно во всем признался. Я очень устал и прошу, гражданин следователь, распорядитесь, чтобы меня отвели в камеру. Я плохо чувствую себя.

— Хорошо, вас скоро отведут. Ответьте еще на один вопрос: у нас есть факты, доказывающие, что вы познакомили Райнера с Лисовским и таким образом помогли незаконно вывозить наши национальные ценности за пределы страны. Это, как вы сами понимаете, усугубляет степень вашей виновности. Вы действовали не один, а создали целую группу: вы, Райнер, Лисовский, Пожидаев.

— Это неправда, неправда... Я не знакомил Грюбеля с Лисовским. Наоборот, Райнер познакомил меня с Лисовским. Я вам все расскажу, я просто коммерсант, ни в какой группе не был... Ни о какой группе не знаю. Действовал один. Так и запишите.

— Расскажите все по порядку.

— Да, да, я все расскажу. Никакой группы не было. Мне хотелось немного подработать...

Бурмин вышел на улицу. За ночь ветер намел кучи листьев, они шевелились каким-то сухим, жестяным шорохом. Среди этого бледно-желтого и оранжевого мельтешения, словно мазки на холсте импрессиониста, выделялись крупные листья кленов.

Бурмин шел мимо Чистых прудов — и здесь, на воде, грустными, одинокими корабликами плавали опавшие листья. На асфальте оглушительно чирикали воробьи, пригретые неярким осенним солнцем. На берегу чистили перья дикие утки. Бурмин любил это место. Сейчас здесь было малолюдно. Он присел на пустую скамейку и с удовольствием вытянул ноги. Да, ему нужно хорошо подготовиться к сегодняшнему дню. Так, наверно, прыгун готовится к решающему прыжку. Бурмин чувствовал, как напряжен его мозг и даже, казалось, мышцы. Он прикрыл веки и еще и еще раз продумывал ход предстоящего допроса.

Как обычно, Лисовский вошел, сел, исподлобья окинул взглядом комнату, равнодушно, как на неодушевленный предмет, взглянул на Бурмина.

— Итак, гражданин Лисовский, — сразу же начал Бурмин, — как показали Эньшин и Райнер, вы были знакомы с Райнером давно, а точнее — познакомились в годы войны. Я даю вам возможность рассказать все самому.

— Как Эньшин? Что вы выдумываете? Его же нет... Провоцируете?..

Бурмин позвонил. Отдал распоряжение привести Эньшина. Куда делся отсутствующий взгляд Лисовского!

— Если Эньшин жив, почему меня здесь держите? И не путайте меня с каким-то Райнером. Раз Эньшин жив, значит, все...

Эньшин, увидев Лисовского, замер и оцепенел. Кровь сошла с лица, и он стоял с остановившимся взглядом. Через несколько мгновений, однако, ожил, обратился к Бурмину:

— Гражданин следователь, я не хочу видеть этого человека. Он мой враг. Он меня ненавидит. Не верьте ни единому его слову... Это он втянул меня в свои грязные дела...

— Прекратите истерику, гражданин Эньшин. И отвечайте на вопросы. И вы и Лисовский.

Вошел полковник Шульгин, кивнул Бурмину:

— Продолжайте.

— Гражданин Эньшин, расскажите, как началось ваше знакомство с Райнером Карлом Иоганном, подданным Федеративной Республики Германии, и с Лисовским Станиславом Яковлевичем, присутствующим здесь.

— Моя жена, Вера Кондратьевна Эньшина, работала дежурным администратором в гостинице «Украина». Два года назад она познакомилась с Райнером, который приезжал в СССР как турист и останавливался в гостинице.

Выслушав Эньшина, Бурмин обратился к Лисовскому:

— Гражданин Лисовский, подтверждаете ли вы правдивость рассказанного?

— Я не мог быть знаком с Райнером. Никогда его не видел. Этот человек, — Лисовский кивком головы указал на Эньшина, — все врет. Хитро придумал. Он украл у меня все сокровища...

Произнося слово «сокровища», Лисовский, до которого только сейчас дошел смысл сказанного Эньшиным, вдруг мелко задрожал — его бил озноб, словно в малярийном приступе. В голове была только одна мысль: «Цель всей жизни... погубитель, убийца...» Голос его сделался хриплым, он выкрикивал:

— Он старается меня утопить, этот вор, и ему вы поверили! Я докажу, что ценности принадлежат мне! Докажу, как он украл их из часовни, из сундука!.. Он сам мне признался. Теперь я знаю: нарочно сделал там завалы, чтобы избавиться от меня и всем завладеть. Он убийца, он пытался меня убить...

Глаза Лисовского налились кровью, он рванулся с места и попытался броситься на Эньшина.

— Уберите его! — закричал Эньшин.

Лисовский тяжело дышал. Полный ненависти взгляд его метался по лицам присутствующих.

— Итак, гражданин Лисовский, вы утверждаете, — продолжал Бурмин, — что не встречались с Райнером?

— Нет, нет, не знаю никакого Райнера. Вы можете проверить... Я из Больших Камней в этом году никуда не выезжал. И никакой Райнер тоже не приезжал туда...

— Откуда вы знаете, что Райнер не приезжал?

— Я не знаю, но уверен в этом.

— Да. Райнер действительно в эти годы в Больших Камнях не был, — подтвердил Бурмин.

— Я же говорю, ни слову этого негодяя не верьте! Это вор и убийца...

— Прекратите, Лисовский. Отвечайте только на вопросы. Вы были знакомы с Райнером до 1941 года?

— Я же сказал, что не был. Я вообще никогда не был знаком ни с каким Райнером.

Бурмин отдал распоряжение, и в комнату вошел пожилой человек — рослый, крупный, с явно военной выправкой. На груди у него — колодка с орденами и медалями.

Бурмин предложил вошедшему стул:

— Ваша фамилия, имя, отчество, род занятий? Расскажите о себе.

— Моя фамилия Попков Василий Григорьевич, год рождения — тысяча девятьсот шестнадцатый. Происхождение — из семьи рабочего-железнодорожника. Родился в Рязани. После окончания средней школы поступил слесарем в депо... В 1941 году меня приняли в партию. В том же году ушел воевать с фашистами... Был дважды ранен. После излечения снова попал на фронт. Дошел до Берлина... После войны остался в армии, был направлен в военную академию, закончил ее в 1950 году. В настоящее время преподаю в военном училище.

— Скажите, товарищ Попков, вы с кем-либо из присутствующих здесь были знакомы раньше? Посмотрите повнимательнее.

Попков пристально всматривался в сидевших.

— Этого человека, — он указал на Эньшина, — я никогда не видел. Второго же, не смею утверждать, поскольку очень смутно припоминаю, как будто видел — или его, или человека, схожего с ним. Но это, повторяю, очень смутное и неопределенное воспоминание. И утверждать, что знаю этого человека, не могу.

— Посмотрите, пожалуйста, вот эти фотографии. — Бурмин подал Попкову фотографии. Попков внимательно их рассматривал.

Лисовский напрягся. Он не знал, какая опасность ему грозит, но он ее чувствовал. Он-то знал, когда и кем были сделаны фотографии. Знал также, что это он, Лисовский, был изображен на них, Но вот Попков этого не знал, это точно.

Попков взглянул на Бурмина:

— Я узнал этого человека. Запомнил на всю жизнь. У меня нет никакого сомнения: это о нем я вам рассказывал, товарищ Бурмин. Ведь я видел его совсем близко. Это он убил разведчика Захара Зайцева и ушел к немцам.

Лисовский вскочил:

— Ложь! Ложь! Все подстроено! Не было этого!..

— Сядьте, Лисовский, — негромко, раздельно произнес Бурмин. — Вам предъявляется обвинение, как военному преступнику, убившему советского разведчика Зайцева Захара Игнатьевича, как изменнику Родины. Также в том, что, поддерживая связь с подданным ФРГ Грюбелем Густавом, он же Райнер Карл, начавшуюся с декабря 1943 года, вы незаконно завладели принадлежавшими нашему государству музейными ценностями: коллекцией, собранной русским помещиком Мурениным Исидором Львовичем, украденной у него Грюбелем Густавом Генрихом в 1916 году и спрятанной в пещерах Старицкого монастыря. Предметы этой коллекции вы передавали Грюбелю через гражданина Эньшина Семена Михайловича для незаконной отправки за пределы нашей страны. Кроме того, вы занимались незаконным приобретением предметов искусства — икон, крестов и других изделий — и спекулировали ими. Вы обвиняетесь в противозаконном приобретении иностранной валюты, а именно: долларов, обнаруженных у вас при обыске.

Лисовский не двигался, не произносил ни звука.

Бурмин снял телефонную трубку:

— Проводите ко мне в кабинет.

В комнате было нестерпимо тихо. Молча, навытяжку стояли конвоиры, напряженно застыли Лисовский и Эньшин.

В открывшуюся дверь вошел Засекин.

Допрос Грюбеля-Райнера внешне напоминал дипломатическую встречу. Кроме Грюбеля, присутствовал официальный представитель от посольства ФРГ. С нашей стороны — полковник Шульгин и майор Бурмин.

Первым заявление сделал представитель посольства:

— В качестве уполномоченного лица я хотел бы ознакомиться с обвинениями, предъявляемыми подданному ФРГ Райнеру Карлу Иоганну.

Шульгин заглянул в разложенные перед ним документы:

— Согласно подготовленным материалам предварительного следствия мы с полным правом можем заявить следующее: установлено, что человек, прибывший в нашу страну как турист под фамилией Райнер Карл Иоганн, в действительности является Грюбелем Густавом Генрихом. В годы Великой Отечественной войны названный Грюбель служил в войсках «Севера», участвовал в операциях, направленных на уничтожение мирных жителей районов Эстонии, а также Псковской и Новгородской областей нашей страны.

В настоящее время Грюбель прибыл в нашу страну с преступными намерениями, а именно: чтобы незаконно завладеть принадлежащей нашему государству коллекцией русского помещика Муренина Исидора Львовича. Осуществив это, он пытался выкраденные предметы, представляющие большую материальную и художественную ценность, вывезти за пределы нашей страны.

Грюбелем были привлечены советские подданные Лисовский Станислав Яковлевич и Эньшин Семен Михайлович на предмет хранения и передачи ему для отправки за рубеж через подручных, побывавших в нашей стране под видом туристов, предметов вышеуказанной коллекции.

Далее. Незаконная деятельность Грюбеля не ограничивалась только вышеуказанными действиями. Грюбель занимался в нашей стране сбором враждебной и клеветнической, направленной против социалистического строя информации.

Представители Федеративной Республики Германии могут быть, ознакомлены с документами проведенного предварительного следствия и вещественными уликами, а также фотодокументами, подтверждающими преступные действия Грюбеля Густава Генриха. Документы будут дополнены материалами, уличающими вышеназванное лицо в его незаконных и преступных действиях, имевших место в годы первой империалистической войны. Хотя они утратили за давностью лет основание для привлечения к уголовной ответственности, но существенны для более полной характеристики Грюбеля Густава Генриха.

Не все воспоминания молодости были приятны Грюбелю. За пережитые на его веку две войны Он видел множество убийств, да и сам не мог бы сосчитать людей, уничтоженных им в последнюю войну с русскими. Тогда в его понимании даже убийство мирных людей было делом обычным и неизбежным. И только одно давнее воспоминание временами оживало в памяти, он гнал его, но оно было навязчивым...

Тогда, в семнадцатом году, он был очень смел... Ему удалось тайно, с фальшивыми документами пробраться в Малые Камни, где каждый овраг и тропинка были ему знакомы. Да, он шел на большой риск. В тех местах его знали жители всей округи. Но цель... она стоила риска...

Вспомнился последний его разговор с Бородулиным и необъяснимое упрямство Кузьмы, скрывавшего место пребывания Муренина. Пришлось на него прикрикнуть:

— Так где же барин? Отвечай! Ну?

— Говорю же, у лекарки...

— Ты плохо врешь. Без тебя барин не мог уехать...

Грюбель вплотную подошел к Кузьме — тот испуганно отшатнулся.

— Где вы все спрятали?

— Что прятать-то, уж давно ничего нет...

— Где ваша коллекция? Все эти панагии, нагрудные иконы с камнями? Где оклад золотой к молитвеннику и жемчуги из монастырей?

Кузьму охватил жар, пот выступил на лице. Он заерзал руками, силясь расстегнуть тулупчик.

Немец рванул его за полу, деловито обшарил одежду Кузьмы. Тот не сопротивлялся — что-то сдавило в груди, не давало вздохнуть. Немец рванул старый платок, осколки от икон с сухим треском стукнулись об пол. Потом расшвырял постель, брезгливо сбросил кучу ветоши...

Когда немец запихнул все сокровища в дорожный мешок и уже вышел на крыльцо, неведомая сила подхватила Кузьму, он догнал грабителя, вцепился в его бекешу, закричал что есть силы.

Немец отшвырнул от себя старика, и тот, ударившись о выступ, затих, лишь в открытых глазах его будто застыло вечное проклятие убийце.

Грабитель обогнул дом и остановился — в конце въездной аллеи показались всадники. Тогда он мигом нырнул за сарай и подался чуть приметной тропинкой через парк и лес в сторону Старицкого монастыря.

Грюбель хорошо знал все окрестные места вблизи поместья Муренина, но монастырь он изучил особо. Вызвано это было отнюдь не простым любопытством.

Незаметно проникнув в потайное убежище в одном из подземелий монастыря, Грюбель заложил изнутри дверь тяжелым засовом, достал свечу — он был здесь не впервые, зажег ее. Потом вывалил осторожно содержимое мешка и застыл над грудой мерцающих драгоценностей. Потом стал их ощупывать, разглядывать: восьмиугольные нагрудные иконки из позолоченного серебра с эмалью, жемчугом и драгоценными камнями — три штуки, темно-красный крест из порфирита, украшенный жемчугом с камнями, на концах которого наконечники из позолоченного серебра. А вот и самое прекрасное — та камея с Христом, с двадцатью четырьмя жемчужинами!.. Здесь и резная иконка из кипарисового дерева, и панагии — шесть штук, и кресты-мощевики. А вот и икона «Положение во гроб»...

Да, недаром просвещал немца Муренин. Теперь Грюбель знал цену каждой вещи. Как и положено истинному немцу, педантичному и точному, Грюбель пересчитал предметы — их оказалось двадцать девять. Семь из них — иконы величиной не более двух ладоней, богато украшенные, тонкого письма.

Грюбель достал из кармана бумагу, разгладил ее и принялся составлять опись на немецком языке. Делал он это основательно, в полной уверенности, что здесь его никто не потревожит. Конечно, он не возьмет пока эти вещи с собой — опасно, но зато он знает место, где все это можно надежно спрятать.