"...И двадцать четыре жемчужины" - читать интересную книгу автора (Васильева Людмила Никитична)

НЕОЖИДАННОСТИ

Ясин был в недоумении, получив повестку с приглашением явиться в управление милиции — никаких причин вроде не было.

Следователь, совсем молодой человек с веселыми глазами, был похож на деревенского гармониста. «Ему лишь картуз, цветок за ухо — и в компанию «Ярославских ребят», — подумал Ясин.

В комнате за соседним столом сидел еще один сотрудник, который что-то писал и лишь иногда бросал взгляд на Ясина.

Следователь представился Ясину, хотя из повестки было понятно, что фамилия его Сухарев.

— Дмитрий Васильевич, вы не догадываетесь, зачем мы вас пригласили?

— Не имею ни малейшего представления.

— Я вызвал вас по просьбе ленинградской милиции. По делу рукописей, похищенных у гражданки Туровской. Нам известно, что вы недавно ее посетили.

— Да, я был у нее.

— И вы из-за этих рукописей специально ездили в Ленинград?

— Исключительно из-за этого. Меня очень заинтриговало письмо Истомина.

— Вы можете нам сказать, что же в письме было такого интригующего?

— Я взял его с собой... Вот... посмотрите.

Сухарев прочитал письмо.

— Что вы можете предположить насчет содержания этих записок?

— В том-то и дело, что не могу даже представить, о чем речь.

— А вы не пытались разыскать их?

— Нет. Мне, конечно, хотелось бы их найти, но ведь ни малейшей зацепки... Мне важно знать, что же хотел сообщить Истомин. А вам-то удалось что-нибудь разузнать?

— Пока обсуждаем версии. Насколько хорошо вы знали Истомина?

— Ответить на это довольно затруднительно. В те времена мне было не до того, чтобы вникать в характеры. Вообще-то, как я помню его, он производил впечатление интеллигентного человека, не пользовался блатным жаргоном, там это было редким исключением. Держался очень незаметно... На моем участке он работал учетчиком. А вообще-то я еще раньше, в Киеве, был знаком с ним. Но это было, как говорится, шапочное знакомство, а потом вот привелось увидеть его уже зэком. Знаете, я, может быть, там, на прииске, умышленно старался избегать его — он вызывал у меня какое-то особенное сочувствие... Это даже трудно объяснить.

— Ну что ж, спасибо вам за сведения. Интересно, вот вы журналист. Там, на Колыме, вам удавалось писать?

— Тогда такой возможности почти не было. Да я ведь университет позже окончил. Теперь стараюсь наверстать упущенное.

— Журналист... Профессия уж очень интересная... Можно сказать, весь мир перед вами... Вы, наверно, и искусством интересуетесь?.. И на выставках часто бываете? Не пишете о них?

— Нет. Хотя вы угадали, искусством интересуюсь, особенно изобразительным.

— И художников знаете?

— Так, немногих. Довольно узкий кружок.

— А больше кем интересуетесь — молодыми или «старичками»?

— Пожалуй, и теми и другими.

— А художник Эньшин вам не знаком?

— Эньшин?.. Нет, я только слышал о нем, да и то нелестные отзывы. А что? Вам нравятся его работы?

— Я их не видел. Мне тоже о нем рассказывали и тоже отзывались отрицательно.

Потом Сухарев поинтересовался, долго ли Ясин пробудет в Москве, и сказал, что есть надежда отыскать эти загадочные «записки».

На Сухарева и Бурмина Ясин произвел хорошее впечатление. Но... Вот ведь какие ребусы загадывает иногда жизнь: они-то разыскивали возможный автопортрет некоего художника, тот, что на фотопленке, найденной у Фогеля, а оказалось, что это портрет журналиста Ясина.

Бурмин достал из стола цветные отпечатки с этой пленки. Они увидели, что портрет выполнен превосходно — художник сумел передать не только внешнее сходство, но и обаяние личности Ясина.

— Кто же все-таки автор этого портрета, так это и не удалось выяснить. Ну, довольно любоваться. — Бурмин убрал снимки. — Что теперь скажет полковник, я заранее знаю... Съязвит, что нам просто везет. Но все же он будет доволен.

Весь этот день Кузнецов никак не мог сосредоточиться на работе — он реставрировал старинную икону. Но дело сегодня не спорилось, и Кузнецов решил пойти на выставку: нужно было увидеть работы знакомых художников.

Кузнецов прохаживался по залам, рассматривая картины, и вдруг его внимание привлекла мелькнувшая фигура человека. Профессиональный взгляд художника сразу отметил: знакомый облик! Кузнецов пригляделся внимательней — в компании мужчин стоял тот самый человек, который предлагал Кузнецову копию с муренинской иконы.

«Нужно узнать, кто он... необходимо как-то удержать его!..» Для раздумий не оставалось времени. Кузнецов решился, подошел к говорившему.

— Молодой человек, извините. Можно вас на минутку?

— К вашим услугам.

Они отошли в угол зала, и Кузнецов спросил:

— Вы меня не узнаете?

Мужчина посмотрел непонимающе:

— Простите, нет, не узнаю...

— Ну как же, постарайтесь вспомнить. Вы еще мне икону «Положение во гроб» предлагали. Так вот, мы бы могли возобновить этот разговор...

Лицо мужчины было спокойно.

— Совершенно ничего не понимаю. Какая икона? О чем вы?

— Вспомните. Вспомните. Я Кузнецов, живу на улице Усиевича. Мы с вами тогда до рынка дошли...

— Извините, но это какое-то недоразумение. Вы меня с кем-то спутали.

— Да нет же, нет. Это были вы, я хорошо помню.

— Но это просто нелепость. Иконы?.. Нет, нет, вы ошибаетесь.

И он вернулся к своим спутникам.

Кузнецов не мог сообразить, что ему предпринять. Он не знал ни имени, ни фамилии этого человека. Пока раздумывал, мужчина ушел.

«Эх, проворонил. Нужно было сразу позвонить Бурмину. Он бы прислал кого-нибудь... Неужели этот человек член МОСХа? Вряд ли. Тогда я встречал бы его на собраниях... Ведь, можно сказать, ход к муренинской коллекции был в моих руках, вот растяпа!..»

Кузнецов вышел на улицу. Не доходя до метро, позвонил по автомату Бурмину и рассказал ему о встрече.

— Да-а... — протянул Бурмин, — действительно, трудно было в такой момент что-нибудь придумать. Спасибо, что позвонили, Николай Васильевич. Вы ведь понимаете, как важно нам выяснить, кто этот человек.

Бурмин рассматривал этюды Кораблева, расставленные на полу и стульях. Слева на стене приколоты три небольших рисунка. На одном — прямо на зрителя мчится на коне по степи женщина в военной гимнастерке и буденовке. На другом — комната богато обставленного дома, у горящего камина двое — та самая женщина с кружкой в руках и чубатый военный. На третьем — она уже в шинели, среди красноармейцев.

— Это что? Ваши иллюстрации? — спросил Бурмин.

— Да. К «Гадюке» Алексея Толстого. Заготовки на будущее. — Кораблев присел на диван. Ему вся эта история с Эньшиным была неприятна. Опять вспомнил, как читал чужие записки. До сих пор не мог успокоиться. «Но, впрочем, — оправдывал он себя, — иначе не обнаружились бы злоупотребления, о которых писал Истомин». Кораблев слышал разговоры о том, что в Художественном фонде, мол, встречаются люди нечистые, но то, что он узнал из «записок», было гораздо серьезнее. Он готов был всячески помочь в разоблачении жуликов. Ведь Дутько связан по работе с представителями зарубежных стран, а Дальнев — член правления, помимо прочих своих функций.

Бурмин присел к столу, достал блокнот и спросил Кораблева:

— Скажите, пожалуйста, вы занимаетесь и живописью и графикой?

— Источник материального существования для меня в основном книжная графика, хотя по образованию я живописец. Но так сложилась жизнь, что после войны ранение надолго вывело меня из строя, я мог работать только сидя или лежа. Стоять у мольберта не мог. Пришлось переучиваться. Но живопись не бросаю, даже в выставках иногда участвую. Но у меня, видите, пейзажи небольшого размера. Впрочем, «всяк поет по-своему».

— Андрей Андреевич, а как вы относитесь к преподавательской деятельности? Она, должно быть, много времени отнимает?

— Очень много. Но в ней и моя радость, даже годы свои порой перестаешь ощущать... Но позвольте и мне задать вопрос: вы имеете какое-нибудь отношение к искусству?

— Да, конечно, и даже имею специальное образование. Так насчет Эньшина... Вы ведь не так давно с ним знакомы?

— Нас с ним случай свел. Я рассказывал об этом... Эньшин ехал в Боровское за одним моим знакомым реставратором, Евгением Засекиным, он тогда в сельской церкви работал. До этого Эньшин с Засекиным не был знаком, но ему рекомендовали его как хорошего мастера. В Боровском случилась с Эньшиным неприятность — украли из его машины коробку. Он говорил, что там хранилась рукопись одного умершего писателя. Я не сомневаюсь, что это те самые злополучные «записки». А остальное вам известно.

Бурмин спросил:

— Не знаете, где сейчас Засекин? Чем занят?

— Пока он в Москве. Работает по договорам и чаще без них. Он ведь самоучка, диплома у него нет. Но талантлив — руки золотые.

— Какого рода старую живопись ему приходится реставрировать?

— Больше всего иконы. Эту работу ему дают коллекционеры и частники.

— Известен ли Засекин в среде реставраторов?

— Его многие знают и с работами знакомы.

— А Эньшин поддерживает с ним отношения?

— Он в него прямо-таки вцепился. Завалил работой.

— Куда же идут затем иконы?

— Не знаю. И Засекин тоже не знает — я как-то его об этом спрашивал.

— Откуда же берет иконы Эньшин?

— Я тоже поинтересовался. Он сказал, что у него много знакомых коллекционеров. Они дают ему на реставрацию.

— А как Засекин относится к Эньшину?

— На это затрудняюсь ответить... Но мне кажется — нормально.

— Вы у Эньшина дома бывали?

— Приходилось.

— А из его работ какие-нибудь видели?

— Нет, ни одной, кроме оформительских. Дома у него есть хорошие этюды разных художников, видно, что подобраны с пониманием. Особенно хороши работы Анохина, их у Эньшина штук пять.

— Это что же, покупки или подарки?

— Точно не знаю, но думаю, что купил. Я ему и порекомендовал это.

— Вы знакомы лично с Анохиным?

— Да. Встречаемся, чаще всего в МОСХе. Он еще молодой, лет тридцати с небольшим. Он иногда и дома у меня бывает.

— Какие отношения у Анохина с Эньшиным?

— Понятия не имею.

— Андрей Андреевич, о нашей встрече и разговоре, пожалуйста, не проговоритесь ни Засекину, ни Эньшину. Спасибо вам за беседу. — Бурмин поднялся. — Работы ваши с удовольствием посмотрел. И надеюсь, с вашего согласия, поддерживать наше знакомство. Не возражаете?

— Напротив. Я думаю, у нас вскоре будет повод встретиться у меня.

Проводив гостя, Кораблев задумался:

«Ну вот, про Евгения пришлось рассказать. Вдруг навлек на него неприятности? И какой дьявол меня за язык дернул? Про Эньшина-то надо было сказать, тут явно нечисто. А вот Засекина зря приплел... Как бы у него неприятностей не было. Надо бы бросить ему эту халтуру. Все богему изображает, лучше бы учиться пошел...»

После совещания с полковником Шульгиным было решено рассказать Кораблеву о поисках коллекции Муренина. У Кораблева много знакомых, связанных с коллекционерами, и, возможно, он сумеет что-нибудь выяснить.

Узнав об этом, Кораблев, не раздумывая, включился в поиски.

При встрече с Кораблевым Бурмин спросил:

— Вы не пытались узнать у Засекина что-нибудь интересующее нас?

— Пытался, но мне это приходится делать с осторожностью. Я ему ничего про коллекцию не говорил, но постараюсь узнать, чем ему приходится заниматься. Он последнее время был занят на реставрации церкви. Сейчас его Эньшин отозвал для какой-то срочной работы, и Засекин мне проговорился, что едет по его поручению в Старицкое. Все-таки что-то Эньшина там интересует.

— Когда туда едет Засекин?

— Завтра. Он обещал сегодня ко мне зайти.

О разговоре с Кораблевым Бурмин тотчас же сообщил полковнику Шульгину. Тот немедленно связался с начальством, и было решено, что Бурмин с двумя сотрудниками из его группы поедет в Старицкое.