"...И двадцать четыре жемчужины" - читать интересную книгу автора (Васильева Людмила Никитична)

НЕ НАЗЫВАЙТЕ ЕГО ИМЕНИ

Бурмин и Коля Сухарев сидели на скамейке в одном из тихих сквериков. Муренинское дело теперь представлялось Бурмину фантастически разросшимся деревом с бесчисленными ветвями, и на каждой из них — вопрос, который ждал своего разрешения.

Теперь еще добавились «записки Истомина». Впрямую они, конечно, не связаны с делом о коллекции Муренина, но пренебрегать ими не следует. И прав полковник Шульгин, считая, что отсюда тоже может «ниточка потянуться», поскольку дело касается директора магазина Дутько и ответственного работника Художественного фонда Дальнева. Да и Эньшин к делам обоих, видно, имеет какое-то отношение, судя по тому, что мы знаем от Кораблева.

— Николай, что можно, по-твоему, связать с «записками»?

— Почти ничего.

— Давай-ка порассуждаем: Дутько и Дальнев в родстве с Эньшиным не состоят. Эньшин в Киеве никогда не жил. По работе вроде бы нигде не соприкасались. Судя по заинтересованности Эньшина в «записках», можно предположить, что он теперь постарается побольше узнать о Дутько и Дальневе.

— Из простого любопытства?

— Не думаю. Скорее из деловых соображений. Дальнев и Дутько — «фигуры». Может, потому заинтересован Эньшин в этих бумагах: компрометирующий материал.

— Почему ты обращаешь внимание только на них двоих? Ведь там еще жена Истомина его родители, Ильин, Ясин. И, кроме того, мы не знаем, все ли написанное Истоминым заключено в этих тетрадях.

— Я говорю, Владимир Михайлович, исходя лишь из «записок». Следователь Ильин умер, жена Истомина погибла в Киеве в сорок третьем. Остаются Дутько, Дальнев, Ясин и заинтересованный в этих записках Эньшин.

— Надо познакомиться с этими деятелями Художественного фонда. Истомин указывал в «записках», что они занимались подделкой картин, спекуляцией. Предположим, что они сейчас этим не занимаются, но связи с дельцами у них, возможно, сохранились. Нам нужно выяснить, как попали к Эньшину тетради, был ли он знаком с Истоминым. Ведь «записки» предназначались некоему Ясину. Зачем Эньшин уверял Кораблева, что тетради никакого отношения к нему не имеют? Допустим, он хотел уничтожить какие-то сведения, содержащиеся в них. Тогда он сразу уничтожил бы их. Он же хранил их даже не в портфеле, а прятал в коробке во время перевозки. Ехал он из Ленинграда... Полковник тоже считает, что следует выяснить все связанное с этим делом. Пришел ответ на запрос о Ясине из Союза журналистов.

Значит, послезавтра ты едешь в Ленинград... Завидую. — Бурмин устало опустил плечи. — Нам бы разыскать того «продавца», что приносил Кузнецову копию с муренинской иконы, и многое бы прояснилось.

— Ничего, Владимир Михайлович, в жизни оно всегда так: не везет, не везет, а потом вдруг удача, и все закрутится. План разработан толковый, все возможное вроде предусмотрено.

— Ну, спасибо, утешил. Ты мне завтра отчет составь о реставраторах.

— Он у меня еще не начат, а завтра в трех местах по вашему заданию побывать надо.

— Ничего, ничего. В твои-то молодые годы. И вот что, раз уж едешь в Ленинград, выкрои часок, присмотри для меня репродукции, я тебе список дам. — Бурмин взглянул на часы. — Ну, пора. Зайдем, быстро перекусим и к Шульгину.

В Ленинграде Сухарев направился в больницу и узнал, кто был лечащим врачом Истомина.

Врач, суховатая и строгая женщина, явно придерживалась правила не быть многословной.

— Больного Истомина хорошо помню. С самого поступления надежды на излечение не было. Я скажу, чтобы вам перепечатали эпикриз... Что он писал? Этого я не знаю, он последнее время говорил с трудом, и я была довольна, что он хоть писать мог.

— Не знаете, кому предназначалось написанное?

— Не имею понятия. Об этом должна знать родственница Истомина, ей передали его вещи.

— Вы с ней знакомы?

— Приходилось разговаривать о больном. Она пожилая женщина, имя ее, кажется, Полина Акимовна, фамилии не знаю, но это можно выяснить. Других посетителей не было... Хотя нет, после его кончины приходил родственник, приезжий, откуда-то издалека, он не знал, что Истомин скончался.

— Не помните, как он выглядел?

— Особые приметы я, конечно, не назову, помню, что пожилой, высокий, седовласый.

Николай показал несколько фотографий мужчин.

— Нет ли этого человека среди них?

— Мы разговаривали с ним недолго. Вряд ли смогу его узнать... Впрочем, вот этот снимок... — Она взяла одну из фотографий. — Нет, вряд ли. Прошло много времени. Поговорите с нашей няней. Она Полину Акимовну хорошо знает...

Фотографию, вызвавшую сомнение у врача, Сухарев спрятал в карман отдельно от остальных. Это было фото Эньшина.

Из больницы Сухарев отправился к Туровской. Сухарев показал ей свое удостоверение и попросил рассказать, что ей известно о рукописях ее родственника Виктора Павловича Истомина.

— Господи! Дались вам эти тетрадки! Умер он, и не тревожьте больше его прах...

— Поймите, Полина Акимовна, ни вас, ни память Виктора Павловича все это не оскорбляет. Нам нужно только кое-что выяснить. Прошу вас все открыто рассказать, без утаивания каких-либо фактов. Это очень важно, поверьте.

— Что же вам нужно? Спрашивайте.

— Кто и когда передал вам тетради, кто о них знал?

— Витя... Виктор Павлович отдал их мне, чтобы я передала их одному человеку... Ах! Господи! Вы уж не спрашивайте, кому он их предназначил, хоть его не беспокойте.

— Право же, Полина Акимовна, вы напрасно волнуетесь. Этому товарищу ничего не угрожает... Николай вынул из портфеля коробку конфет:

— Если вы не против, мы чаепитие небольшое устроим. За чайком обо всем и поговорим.

— Хорошо, хорошо. Пойду чайник подогрею.

Полина Акимовна вышла и вернулась в комнату с подносом.

— Прошу. Вот только угостить вас нечем. Не предполагала, что гость будет.

— Не беспокойтесь, я хорошо позавтракал. А вот чаю с удовольствием выпью. — И Сухарев придвинулся к столу. — Вы что же, Полина Акимовна, одна живете?

— Да, с тех пор как мужа похоронила.

— Что же с ним случилось? Вы давно овдовели?

— Он скончался в тридцать восьмом году от разрыва сердца, сейчас это называют инфарктом. Так неожиданно произошло... Мы ведь раньше всю квартиру занимали...

— На соседей не обижаетесь?

— Нет, что вы. Они хорошие люди. Мы свыклись, подружились. Да, так вот... Имущество наше все в войну пропало. Да бог с ней, с обстановкой. Мне очень фотокарточки жалко.

— Скажите, Полина Акимовна, а кто вон на тех двух фотографиях?

— Мой двоюродный племянник и его жена.

— Они живы?

— Нет. Она в войну в Киеве погибла, а он тоже умер.

— Это Виктор Павлович?

Туровская удивилась такой осведомленности, но ничего не спросила.

— Да, это он.

— Красивый человек.

— Но как он потом переменился! Почти ничего от прежнего не осталось.

— Я понимаю, вам больно о нем говорить, но, может быть, лучше уж сразу?

— Ах да. Ну конечно... Витя написал что-то в этих тетрадях одному очень хорошему человеку. Сверху на тетрадях было написано: «Для Дмитрия Васильевича Ясина». Я его прежде не знала. Письмо Ясину уже давно было отправлено, но он все не ехал и ничего о себе не сообщал... И вот получилась такая беда, с этими тетрадками...

Полина Акимовна всхлипнула и приложила к глазам платок.

— Извините меня, голубчик...

— Успокойтесь, Полина Акимовна, и расскажите, что за беда-то приключилась.

— Украли у меня Витины тетрадки. Своими руками вору отдала. — Полина Акимовна вздохнула: — Это вот как было. Вскоре после смерти Витюши зашел ко мне один человек. Пожилой. Назвался Витиным другом. Сказал, что знал его еще по Киеву, хлопотал за него, когда Витя был в заключении, и после... Удивился, что я о нем не слышала, и назвал фамилию Спивак. Витя, помнится, такой не называл. Спивак спросил, не у меня ли оставил Витя свои тетрадки? Я сказала, что оставить-то он оставил, да не ему, а Дмитрию Васильевичу Ясину. Тогда он сказал, что хорошо его знает. Но только, говорит, давно не видел его. Я растерялась. Как быть? А он говорит: «Отдайте мне тетрадки на память». А про себя думаю: «Не отдавай, не отдавай...» И все-таки не отдала тетради. Спивак и ушел ни с чем...

А Ясин все не приходил. И тут месяца через полтора этот Спивак снова явился. Подарок мне привез — красивый халат. А самое главное, привез записку от Ясина и сказал, что повидался с ним. В записке Ясин писал, чтобы я отдала тетрадки Спиваку. Ну я и отдала. Только на всякий случай адрес и телефон у него спросила. Он в этот же день в Москву должен был уехать. Между прочим, он у меня зажигалку свою забыл... И сразу же позвонила ему по телефону. А мне ответили, что и знать такого не знают. Тогда я письмо на его адрес послала, а оно вернулось, и на нем надпись: такой гражданин по указанному адресу не проживает.

Я сразу поняла, что ошибку сделала. А тут недавно Ясин и сам объявился. Никакой записки он, оказывается, не писал, Спивака не знает. Выходит, украл этот жулик тетрадки. Вот такие дела. Уж и не знаю, как теперь быть?

— Ну что ж, спасибо вам, Полина Акимовна. Давайте договоримся так: никому не рассказывайте о моем посещении, это очень, очень серьезно. Я постараюсь помочь вам. Вы должны немедленно заявить в милицию о мошенничестве Спивака. Если хотите, я вас провожу. Не стоит это откладывать. Если Спивак опять придет, не смущайтесь. Делайте вид, что ничего не произошло, хотя я уверен, что он к вам не придет. Ясину тоже обо мне не говорите. Всему свое время. Ну вот, а я вам приготовил сюрприз. Взгляните-ка.

Сухарев протянул Полине Акимовне фотографию Эньшина. Она смотрела на нее растерянно:

— Господи, да это Спивак. Кто же он на самом деле?

— Самый обыкновенный авантюрист. Теперь забудьте о нем. Не тревожьтесь больше, пожалуйста.

— Спасибо вам, утешили меня.

Сухарев улыбнулся:

— Ну что, сходим в милицию?

— Раз нужно, придется сходить. Подождите минутку, я сейчас соберусь.