"Розенкранц и Гильденстерн мертвы" - читать интересную книгу автора (Стоппард Том)

Действующие лица


Розенкранц

Гильденстерн

1-й актер

Альфред

Актеры (4 человека)

Гамлет

Офелия

Клавдий

Гертруда

Полоний

Воин

Горацио

Фортинбрас

Придворные, послы, солдаты и слуги

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

После поднятия занавеса Гамлет, Розенкранц и Гильденстерн продолжают беседовать, как в предыдущей сцене. Разговор, который они ведут, поначалу невнятен; первая реплика, которую можно разобрать, – конец короткого монолога Гамлета: см. Шекспир. «Гамлет», акт II, сцена 2.


Гамлет

– Проклятье, в этом есть нечто сверхъестественное, если бы только философия могла до этого докопаться.


Трубы актеров.


Гильденстерн

– Вот и актеры.


Гамлет

– С приездом в Эльсинор вас, господа. Итак, ваши руки. (Берет их за руки.) Этикеты условности – придатки равнодушья. Обменяемся их знаками, чтоб после встречи с актерами вам не показалось, будто я более любезен с ними, чем с вами. Итак, с приездом. (Собираясь уходить.) Но мой дядя-папочка и тетя-матушка ошибаются.


Гильденстерн

– Насчет чего, милорд?


Гамлет

– Я безумен только в норд-норд-вест; при южном ветре я еще отличу сокола от цапли.


Входит Полоний; Гильденстерн в этот момент отворачивается.


Полоний

– Рад вас видеть, господа.


Гамлет (к Розенкранцу).

– Слушайте, Гильденстерн, и ты (к Гильденстерну), Розенкранц, – на каждое ухо по слушателю. Старый младенец, которого вы здесь видите, еще не избавился от пеленок...


(Берет Розенкранца под руку и увлекает его, разговаривая, в глубь сцены.)



Полоний

– Милорд, у меня для вас есть новости.


Гамлет (отпуская Розенкранца и подражая.)

– Милорд, у меня для вас есть новости. Когда Росций был актером в Риме...


Розенкранц выходит на авансцену и приближается к Гильденстерну.


Полоний (следуя по пятам за Гамлетом).

– Милорд, актеры уже прибыли.


Гамлет

– Ужжжже, ужжжже.


Гамлет и Полоний уходят.


Розенкранц и Гильденстерн размышляют. Никто не хочет заговорить первым.


Гильденстерн

– Хм.


Розенкранц

– Да?


Гильденстерн

– Что?


Розенкранц

– Мне показалось, ты...


Гильденстерн

– Нет.


Розенкранц

– А.


Пауза.


Гильденстерн

– Я думаю, можно сказать, что мы кой-чего достигли.


Розенкранц

– Ты так думаешь?


Гильденстерн

– Я думаю, так можно сказать.


Розенкранц

– Я думаю, можно сказать, что он нас одурачил.


Гильденстерн

– Не следовало так напрягаться.


Розенкранц

– «Вопрос и ответ. Старый добрый способ». Вертел нами как хотел.


Гильденстерн

– Раз или два он нас, возможно, поймал, но я думаю, прогресс есть.


Розенкранц (просто).

– Он нас уделал.


Гильденстерн

– С небольшим перевесом.


Розенкранц (со злостью).

– Двадцать семь – три, и ты считаешь, с небольшим перевесом?! Он нас уделал. Начисто.


Гильденстерн

– Да? А наши увертки!


Розенкранц

– О, великолепно, великолепно! «За вами посылали?» – говорит. «Вообще-то посылали, милорд, но...» – я не знал, куда деваться.


Гильденстерн

– Он задал целых шесть риторических.


Розенкранц

– О да, прекрасная игра. В течение десяти минут он выпулил двадцать семь вопросов и ответил на три. Я все ждал, когда же ты припрешь его к стенке. «Когда же он начнет его припирать?» – спрашивал я себя.


Гильденстерн

– И два повтора.


Розенкранц

– И ни одного стоящего вопроса у нас.


Гильденстерн

– Но мы все же установили симптомы, не так ли?


Розенкранц

– Половина сказанного им означала что-то другое, а другая половина вовсе ничего не означала.


Гильденстерн

– Мучительное честолюбие – комплекс уязвленности, вот мой диагноз.


Розенкранц

– Шесть риторических, два повтора, остается девятнадцать, из которых мы ответили на пятнадцать. А что получили взамен? Что он подавлен! Что Дания – тюрьма и он предпочел бы жить в ореховой скорлупе. Честолюбие и нежелание мириться с фактами. А единственный прямой вопрос, который мог привести к чему-нибудь стоящему, привел всего лишь к этому ослепительному откровению, что он может отличить сокола от цапли.


Пауза.


Гильденстерн

– Если ветер южный.


Розенкранц

– И погода хорошая.


Гильденстерн

– А если нет, то не может.


Розенкранц

– Дитя природы. (Слюнит палец и поднимает его, стоя лицом к залу.) А сейчас южный?


Гильденстерн (глядя в зал).

– Непохоже. Почему ты так думаешь?


Розенкранц

– Я не сказал, что так думаю. Что до меня, то, может, и северный.


Гильденстерн

– Не думаю.


Розенкранц

– Ну, знаешь... становишься догматиком.


Гильденстерн

– Постой минуту – мы прибыли, грубо говоря, с юга. Если верить нашей, грубо говоря, карте.


Розенкранц

– Верно. Но вот с какой именно стороны? (Неуверенно озирается.) Грубо говоря.


Гильденстерн (откашливаясь).

– Утром солнце бывает на востоке. Это, я думаю, можно принять.


Розенкранц

– Что, сейчас утро?


Гильденстерн

– Если это так и солнце находится там (справа от него, стоящего лицом к залу), то тут (перед собой) был бы север. С другой стороны, если сейчас не утро и солнце село там (слева), то тут (неуверенно) был бы... тоже север. (Ободряясь.) С другой стороны, если мы пришли оттуда (в зал) и сейчас утро, солнце вставало бы там (слева), и если оно действительно село там и еще утро, то тогда мы должны были прийти оттуда (показывает назад), и если тут (слева) юг, а солнце село там (в зал), тогда сейчас полдень. Между тем, если все это не так...


Розенкранц

– Почему бы тебе просто не сходить и посмотреть?


Гильденстерн

– Прагматизм?! Это все, что ты можешь предложить? Ты, видно, не понимаешь, в какой мы ситуации. Здесь на компас надеяться не приходится, понял? (Пауза.) И вообще тут на севере, ничего не знаешь наверняка – всегда так темно...


Розенкранц

– Я просто считал, что положение солнца, если его видно, может приблизительно подсказать, который час, и наоборот, что часы, если они идут, могут приблизительно подсказать, где юг. Я забыл, что ты пытаешься установить.


Гильденстерн

– Я пытаюсь установить направление ветра.


Розенкранц

– Но никакого ветра нет. Просто сквозняк.


Гильденстерн

– В таком случае – откуда. Найдем источник, и это поможет приблизительно ориентироваться, с какой стороны пришли. Что даст приблизительную идею, где юг. Для дальнейших поисков.


Розенкранц

– Из-под пола дует. (Он разглядывает пол.) Не может же это быть югом, а?


Гильденстерн

– Да, это не направление. Слушай, лизни палец на ноге и помахай немного.


Розенкранц (прикидывая расстояние от рта до ступни).

– Знаешь, лучше ты лизни.


Пауза.


Гильденстерн

– Ладно, бросим это.


Розенкранц

– Или я лизну тебе, хочешь?


Гильденстерн

– Нет, спасибо.


Розенкранц

– Могу даже покачать тебе ногу.


Гильденстерн (хватая Розенкранца за грудь.)

– Что, черт возьми, с тобой творится?


Розенкранц

– Просто думал помочь по-дружески.


Гильденстерн (успокоившись).

– Ладно; должен же кто-нибудь прийти. Только на это остается рассчитывать. В конце концов.


Большая пауза.


Розенкранц

– Если только они там друг друга не передавили. Крикни. Или свистни. Чтобы они почувствовали. Чтобы заинтересовались.


Гильденстерн

– А-а, колеса завертелись, и теперь у них своя скорость. На которую мы... обречены. Каждый оборот – порождение предыдущего. В чем – суть движения. Попытайся мы вращаться самостийно, вся телега полетит к черту. Это, по крайней мере, утешение. Потому что если б случайно – чисто случайно – обнаружить – или даже только предположить, что наша – э-э-э – импульсивность тоже только часть ихнего порядка, – тогда лучше покончить с собой. (Садится.) Один китаеза, из династии Тан, – по мнению некоторых, большой философ, – ему однажды приснилось, что он – бабочка, и с этой минуты он уже никогда не был полностью уверен, что он не бабочка, которой снится, что она китайский философ... Двойное ощущение безопасности. Можно позавидовать.


Длинная пауза. Розенкранц вскакивает с места и пристально вглядывается в глубину партера.


Розенкранц

– Горит!


Гильденстерн (срываясь с места).

– Где?!


Розенкранц

– Нигде. Просто хотел показать, что значит злоупотреблять свободой слова. Чтоб убедиться, что она существует. (Смотрит в зал, потом с отвращением отворачивается и идет в глубину сцены, потом снова возвращается, снова смотрит в зал.) Ни души. Чтоб они все сгорели. Вместе с ботинками. (Вынимает монету, подбрасывает, ловит, смотрит на нее, кладет в карман.)


Гильденстерн

– Что?


Розенкранц

– Что – что?


Гильденстерн

– Орел или решка?


Розенкранц

– Не обратил внимания.


Гильденстерн

– Неправда.


Розенкранц

– Да? Неужели? (Вынимает монету, разглядывает.) Верно – это мне что-то напоминает.


Гильденстерн

– А что именно, а?


Розенкранц

– То, о чем и вспоминать неохота.


Гильденстерн

– Что сжигаем мосты, по которым сюда мчимся, не имея других доказательств своего движения, кроме воспоминаний о запахе дыма и предположения, что он вызывал слезы.


Розенкранц подходит к нему с улыбкой, зажав большим и указательным пальцами монету; он накрывает монету ладонью, потом убирает обе руки за спину; потом протягивает Гильденстерну оба кулака, Гильденстерн изучает их, потом хлопает по левому. Розенкранц разжимает ладонь: она пуста.


Розенкранц

– Нет.


Процесс повторяется. Гильденстерн снова указывает на левую, Розенкранц разжимает: она пуста!


– Ха-ха, два-ноль!


Процесс повторяется. Но тут Гильденстерн, снова не угадав, заставляет Розенкранца разжать и вторую ладонь. Розенкранц неохотно разжимает: она тоже пуста. Розенкранц хихикает, а Гильденстерн уходит в глубь сцены.

Внезапно Розенкранц прекращает смеяться, начинает вертеть головой, хлопает себя по карманам, нагибается, шарит под ногами, на лице его – недоумение. Поиски прерывает появление Полония, входящего из глубины сцены в сопровождении актеров и Гамлета.


Полоний

– Пойдемте, господа.


Гамлет

– Следуйте за ним, друзья. Мы услышим пьесу завтра. (В сторону – актеру, который замыкает процессию.) Послушай меня, дружище. Сможете вы сыграть «Убийство Гонзаго»?


Актер

– Да, милорд.


Гамлет

– Представим это завтра вечером. Сможешь, если нужно, выучить монолог строк примерно в двенадцать-шестнадцать, который, может, я сочиню и всуну туда, ну как?


Актер

– Конечно, милорд.


Гамлет

– Превосходно. Ступайте за этим господином, только смотрите, не подражайте ему.


Актер идет в глубь сцены, замечает Розенкранца и Гильденстерна. Останавливается. Гамлет, также пересекая сцену, обращается к ним без паузы.


– Друзья мои, покидаю вас до вечера; рад вас видеть в Эльсиноре.


Розенкранц

– Добрейший принц!


Гамлет выходит.


Гильденстерн

– Значит, ты настиг нас.


Актер (холодно).

– Нет еще, сэр.


Гильденстерн

– Попридержи язык, не то мы его у тебя вырвем – и вообще выпотрошим, как соловья на римском пиршестве.


Розенкранц

– Украл у меня изо рта.


Гильденстерн

– И слова уже не понадобятся.


Розенкранц

– Начнешь заикаться.


Гильденстерн

– Как немой в монологе.


Розенкранц

– Как соловей на римском пиршестве.


Гильденстерн

– Реплики укоротятся.


Розенкранц

– Исчезнет артикуляция.


Гильденстерн

– Останется жестикуляция.


Розенкранц

– И драматическая пауза.


Гильденстерн

– Язык уже ничего не сможет.


Розенкранц

– Облизать губы.


Гильденстерн

– И ощутить привкус слез.


Розенкранц

– Или – завтрака.


Гильденстерн

– Не почувствует разницы.


Розенкранц

– Ее и не будет.


Гильденстерн

– Слова не понадобятся.


Розенкранц

– Догонять будет незачем.


Гильденстерн

– Значит, ты догнал нас.


Актер (громко)

– Нет еще! (Горько.) Это вы нас бросили.


Гильденстерн

– А, я и забыл – вы же собирались дать представление. Да, жаль, что мы это упустили.


Актер (взрываясь)

– Нам стыдно теперь смотреть друг на друга! (Овладевая собой.) Вы не понимаете этого унижения – быть лишенным единственной вещи, которая делает эту жизнь выносимой, – сознания, что кто-то смотрит... Мы уже вошли во вкус, уже лежало два трупа, и тут мы обнаружили, что – никого, что раздеваемся донага в пустоте, что мы – нигде.


Розенкранц

– Реплика номер тридцать восемь.


Актер (подавленно)

– И вот, как несмышленые дети, приплясывая, в одежде, которую никто не носит, твердя слова, которых никто не говорит, в дурацких париках, клянясь в любви, распевая куплеты, убивая друг друга деревянными мечами, впустую вопя о потерянной вере после пустых клятв отмщенья – и каждый жест, каждая поза растворялись в прозрачном, необитаемом воздухе, – мы разбазаривали свой талант и распинались под пустым небом, и только неразумные птицы внимали нам. (Оборачивается к ним.) Ну что, понятно? Мы – актеры, мы нечто обратное людям! (Он вздрагивает, голос его успокаивается.) Вспомните сейчас о спрятанной в самой глубине души, о самой... тайной... самой интимной вещи... или мысли... которая у вас есть... или была... и которая уже потому в безопасности, что вы о ней забыли. (Он смотрит на них, затем – в публику; Розенкранц поднимает ничего не выражающий взгляд.) Вспомнили? (Отчеканивая каждое слово.) Так вот, я видел, что вы вспомнили.


Розенкранц возбужденно вскакивает.


Розенкранц

– Ты! Никогда! Лжешь! (Овладевает собой и, усмехнувшись в пустоту, садится.)


Актер

– Мы актеры... мы отказались от самих себя, как требует наша профессия, – уравновесив это дело мыслью, что кто-то на нас смотрит. Оказалось – никто. Нас купили. Пока продолжался длинный монолог убийцы, мы, не смея шелохнуться, застыв в своих позах, сначала с надеждой, потом с неуверенностью, потом уже в полном отчаянии обшарили глазами каждый куст, каждый бугорок, каждый угол – но вас нигде не было. И все это пока убивец-король клялся горизонту в безмерных своих прегрешениях... Потом головы зашевелились, шеи стали вытягиваться – осторожно, как у ящериц, труп невинной Розалинды подал признаки жизни, и король запнулся. Даже тогда сила привычки и упорная надежда, что наша публика все-таки следит за нами из-за какого-нибудь куста, еще долго заставляла тела наши бессмысленно двигаться, рты раскрываться – хотя уже ни складу ни ладу не было, – пока все это, как телега о камень, не споткнулось о тишину. Никто не подошел. Никто нас не окликнул. Тишина была ненарушимой, гнетущей, бесстыдной. Мы сняли наши короны, и мечи, и золотое тряпье и молча двинулись по дороге к Эльсинору.


Тишина. Потом Гильденстерн начинает аплодировать в одиночку с плохо скрываемой иронией.


Гильденстерн

– Превосходно, превосходно. Браво. Если б еще эти глаза могли плакать... Может, только метафор многовато, а? Подумай. Это не критика – так, дело вкуса. Итак, вы здесь – чтобы отомстить. В переносном, конечно... Впрочем, мы в расчете – это чтоб вы знали, кому обязаны приглашением играть при дворе.


Розенкранц

– Да, мы рассчитываем на вас, ему надо отвлечься. Мы думаем, вы как раз то, что ему нужно. (На его лице возникает еле заметная улыбка, но он тотчас берет себя в руки.) Что вовсе не означает обычное ваше похабство – не следует трактовать августейших особ как людей с заурядными извращениями. Они ничего не знают об этом, а вы ничего не знаете о них, что делает сосуществование возможным. Итак, дайте принцу простой хороший спектакль, понятный для всех членов семейства, – или вам придется паясничать в таверне уже нынче вечером.


Гильденстерн

– Или завтра.


Розенкранц

– Или никогда.


Актер

– Мы имеем право выступать здесь. И всегда имели.


Гильденстерн

– Что, играли для него прежде?


Актер

– Да, сэр.


Розенкранц

– А что он предпочитает?


Актер

– Классику.


Розенкранц

– С перчиком.


Гильденстерн

– А что даете нынче?


Актер

– «Убийство Гонзаго».


Гильденстерн

– Чудные стихи и масса трупов.


Актер

– Содрано с итальянского...


Розенкранц

– О чем там?


Актер

– О короле и королеве...


Гильденстерн

– Своих не хватает! Что еще?


Актер

– Кровь....


Гильденстерн

– Любовь и риторика.


Актер

– Точно. (Собирается идти.)


Гильденстерн

– Ты это куда?


Актер

– Могу приходить и уходить как захочу.


Гильденстерн

– И знаешь все входы и выходы.


Актер

– Я бывал здесь и раньше.


Гильденстерн

– А мы только нащупываем почву.


Актер

– Если щупать, то лучше голову – пока на плечах.


Гильденстерн

– Исходишь из опыта?


Актер

– Из прецедентов.


Гильденстерн

– Будучи здесь не первый раз.


Актер

– И знаю, откуда ветер дует.


Гильденстерн

– Значит, и нашим и вашим. Неглупо. Впрочем, это норма, учитывая, так сказать, род занятий.


Лицо актера не выражает ничего. Он снова пытается уйти, но Гильденстерн его удерживает.


– Говоря откровенно, мы дорожим вашим обществом за неимением другого. Слишком долго были предоставлены самим себе... В итоге неуверенность, связанная с чужим обществом, оказывается даже привлекательной.


Актер

– Неуверенность – нормальное состояние. Вы не исключение.


Он снова пытается уйти; Гильденстерн удерживает его.


Гильденстерн

– Но ради всего святого – что нам делать?!


Актер

– Расслабьтесь. Реагируйте. Как все люди. Нельзя же идти по жизни, на каждом углу задавая проклятые вопросы.


Гильденстерн

– Но мы не знаем, что происходит. И что нам с собой делать. Мы не знаем, как нам поступать.


Актер

– Как? Естественно. Вы же знаете по крайней мере, зачем вы здесь.


Гильденстерн

– Знаем только то, что нам говорят. А это – немного. И, кроме того, мы не убеждены, что это – правда.


Актер

– В этом никто не убежден. Все приходится принимать на веру. Правдиво только то, что принимается за правдивое. Такова плата за существование. Можно быть нищим, но все в порядке, пока есть такое покрытие и пока его можно разменять. Человек основывается на предположениях. Что вы предполагаете?


Розенкранц

– Гамлет переменился, внешне и внутренне. Мы должны выяснить, что повлияло.


Гильденстерн

– Он не слишком идет навстречу.


Актер

– А кто идет – в наши-то времена?


Гильденстерн

– Он... э-э-э... мрачен.


Актер

– Мрачен?


Розенкранц

– Безумен.


Актер

– В каком смысле?


Розенкранц

– Ох. (К Гильденстерну.) В каком смысле?


Гильденстерн

– Ну, не то чтобы безумен – подавлен.


Актер

– Подавлен.


Гильденстерн

– Мрачно настроен.


Розенкранц

– Зависит от настроений.


Актер

– Мрачных?


Гильденстерн

– Безумен. И вообще.


Розенкранц

– Именно.


Гильденстерн

– В частности.


Розенкранц

– Разговаривает сам с собой. Что есть несомненный признак безумия.


Гильденстерн

– Если не говорит разумные вещи. Что он делает.


Розенкранц

– Что означает обратное.


Актер

– Чему?


Короткая пауза.


Гильденстерн

– Думаю, я понял. Человек, разговаривающий сам с собой, но со смыслом, не более безумен, чем человек, разговаривающий с другими, но несущий околесицу.


Розенкранц

– Или одинаково безумен.


Гильденстерн

– Или одинаково.


Розенкранц

– А он делает то и то.


Гильденстерн

– То-то и есть.


Розенкранц

– Клинически нормален.


Пауза.


Актер

– Почему?


Гильденстерн

– А? (К Розенкранцу.) Почему?


Розенкранц

– Именно.


Гильденстерн

– Именно – что?


Розенкранц

– Именно почему.


Гильденстерн

– Что именно почему?


Розенкранц

– Что?


Гильденстерн

– Почему?


Розенкранц

– Что почему, собственно?


Гильденстерн

– Почему он безумен?


Розенкранц

– Понятия не имею.


Шаги.


Актер

– Старик считает, что он влюбился в дочку.


Розенкранц (пораженный).

– О боже, это свыше моего разумения!


Актер

– Нет, нет – у него нет дочки – старик считает, что он влюбился в его дочку.


Розенкранц

– Старик?


Актер

– Гамлет. Влюбился в дочку старика. Старик так думает.


Розенкранц

– Хо! Это уже приобретает смысл. Страсть без взаимности.

Актер порывается уйти.


Гильденстерн (полицейским тоном).

– Никто не выйдет из этой комнаты. (Пауза, мягче.) Без достаточных оснований.


Актер

– Почему?


Гильденстерн

– Это болтание взад-вперед напоминает балаган. Теряешь контроль над ситуацией. Отныне здесь будет царить порядок.


Актер

– Мне надо учить стихи.


Гильденстерн

– Проходи.


Актер уходит в боковую кулису. Розенкранц складывает ладони рупором и кричит в противоположную сторону.


Розенкранц

– Следующий!

Никого.


Гильденстерн

– Чего ты ждешь?


Розенкранц

– Чего-то... кого-то... Ничего.


Сидят лицом к залу.


– Голоден?


Гильденстерн

– Нет, а ты?


Розенкранц (задумчиво).

– Нет. Помнишь ту монету?


Гильденстерн

– Что?


Розенкранц

– Наверно, я потерял ее.


Гильденстерн

– Какую монету?


Розенкранц

– Не помню точно.


Пауза.


Гильденстерн

– Ах, ту... смешно.


Розенкранц

– Не понимаю, как это вышло.


Гильденстерн

– У тебя это само получается.


Розенкранц

– Да, это мой трюк.


Гильденстерн

– Попробуй еще раз.


Небольшая пауза.


Розенкранц

– Мы не можем себе это позволить.


Гильденстерн

– Правильно. Человек должен думать о будущем.


Розенкранц

– Следовало бы.


Гильденстерн

– Иметь будущее. В конце концов, человек его всегда имеет... сейчас... и сейчас... и сейчас...


Розенкранц

– Без конца. Впрочем, нет, вряд ли. (Пауза.) Ты представляешь себя когда-нибудь мертвым, по-настоящему... в ящике и с крышкой сверху?


Гильденстерн

– Нет.


Розенкранц

– Я, конечно, тоже... Глупо нервничать по этому поводу. Потому что думаешь о себе в ящике как о живом, не учитывая, что ты уже мертвый... а это ведь не то же самое, правда? То есть ты уже не знаешь, в ящике ты или нет. Это ведь как если просто спать в ящике. Не то чтоб мне нравилось спать в ящике, особенно без воздуха. Потому что если проснешься, то ты уже мертвый, это во-первых; и что тогда делать? Тем более – в ящике. Вот это-то мне и не нравится. Потому я и не думаю об этом...


(Гильденстерн беспокойно ерзает и кутается в плащ.)


...Потому что тогда ты уже беспомощен, верно? Запихнутый в ящик, и ты уже там навсегда. Даже если учесть, что ты мертв, все равно неприятная мысль. Особенно если ты по-настоящему мертв. Вот представь – представь, что я запихиваю тебя сейчас в ящик, – что ты предпочтешь: быть живым или мертвым? Конечно, живым. Потому что жизнь в ящике лучше, чем не жизнь вообще. По-моему. По крайней мере есть шанс. Лежишь себе и думаешь – ладно, по крайней мере я жив. Кто-нибудь все-таки придет и постучит и скажет: выходи. (Стучит кулаком по полу.) Эй ты, как тебя там! Вылезай!


Гильденстерн (вскакивает, яростно).

– Перестань! Ты способен свести с ума!


Пауза.


Розенкранц

– На твоем месте я бы не обращал внимания. Ты просто подавлен. (Пауза.) Вечность – ужасная вещь. То есть где она все-таки кончается? (Пауза, потом весело.) Два ранних христианина случайно встретились на небесах. «Неужто я вижу Савла из Тарса? – воскликнул один. – Ты-то что тут делаешь?» – «Тарса-Шмарса, – буркнул другой. – Ты видишь уже Павла». (Он встает и хлопает в ладоши.) Им все равно. Рассчитывать не на что. Можно позеленеть, пока они явятся.


Гильденстерн

– Или посинеть. Или покраснеть.


Розенкранц

– Христианин, мусульманин и еврей встретились однажды в закрытом экипаже... «Зильберштейн! – воскликнул еврей. – Как зовут твоего приятеля?» – «Его зовут Абдулла, – говорит мусульманин. – Но с тех пор как он обратился, он мне больше не приятель». (Снова подскакивает и кричит за кулисы.) Эй, вы, я знаю, что вы там! Давайте сюда, поболтаем! (Пауза.) Ничего не поделаешь. Никого...


(Шагает по сцене.)


Где тот момент, когда человек впервые узнает о смерти? Должен же он где-то быть, этот момент, а? В детстве, наверно, когда ему впервые приходит в голову, что он не будет жить вечно. Это должно бы было быть потрясающе – надо порыться в памяти. И все же – не помню. Наверно, это никогда меня не заботило Что из этого следует? Что мы, должно быть, рождаемся с предчувствием смерти. Прежде чем узнаем это слово, прежде чем узнаем, что существуют вообще слова, являясь на свет, окровавленные и визжащие, мы уже знаем, что для всех компасов на свете есть только одно направление, и время – мера его.


(Умолкает, потом отчаянно и быстро.)


Индус, буддист и укротитель львов встретились однажды в цирке на индо-китайской границе...


(Прерывает себя.)


Они считают нас мебелью! Я этого не потерплю! Имейте это в виду!


(Он снова круто оборачивается лицом к кулисам.)


Катитесь отсюда! Все! Вход запрещен! Закрыто!


(Никто не входит, он переводит дух.)


Так-то лучше...



Тотчас же после его слов в глубине сцены возникает большая процессия, возглавляемая Клавдием; за ним – Гертруда, Полоний, Офелия. Клавдий, поравнявшись с Розенкранцем, берет его под руку и сразу же начинает беседу: текст см. «Гамлет», акт III, сцена 1. Гильденстерн все еще стоит лицом к публике, пока Клавдий, Розенкранц и остальные проходят в глубь сцены и поворачивают назад.


Гильденстерн

– Смерть, сопровождаемая вечностью... худшее, что есть в обоих мирах. Это и вправду ужасная мысль.


Он оборачивается и направляется в глубь сцены, чтобы принять участие в разговоре. Гертруда и Розенкранц выходят на передний план.


Гертруда

А как он принял вас?

Розенкранц

Со всей учтивостью.

Гильденстерн (вернувшись как раз вовремя, чтоб вступить в беседу).

Но и с большой натянутостью тоже.

Розенкранц (лжет, сознает, что лжет, и даже не старается это скрыть; может быть, даже подмигивает Гильденстерну).

Скуп на вопросы, но непринужден В своих ответах.

Гертруда

Вы не домогались, Чтоб он развлекся?

Розенкранц

Мадам, Случилось так, что мы перехватили В дороге некоих актеров; это Ему сказали мы, и он как будто Обрадовался даже; здесь они И, кажется, уже приглашены Играть пред ним сегодня.

Полоний

Это верно; И он через меня шлет просьбу вашим Величествам послушать и взглянуть.

Клавдий

От всей души; и мне отрадно слышать, Что к этому он склонен. - Вы, господа, старайтесь в нем усилить Вкус к удовольствиям.

Розенкранц

Да, государь.

Клавдий (снова возглавляя процессию).

Оставьте нас и вы, моя Гертруда. Мы, под рукой, за Гамлетом послали, Чтоб здесь он встретился как бы случайно С Офелией.

Клавдий и Гертруда выходят.


Розенкранц (брезгливо).

– Ни минуты покоя! И туда, и сюда – так и прут со всех сторон.


Гильденстерн

– Ты вечно недоволен.


Розенкранц

– Все время ставят палки в колеса... Неужто не можем обойтись без них?


Гильденстерн

– Не все ли равно?


Розенкранц

– Я пошел.

Розенкранц заворачивается в плащ. Гильденстерн не обращает на него внимания. Розенкранц неуверенно идет в глубь сцены. Всматривается во что-то и быстро возвращается.


Гильденстерн

– Что поделывает?


Розенкранц

– Ничего.


Гильденстерн

– Что-нибудь он должен делать.


Розенкранц

– Идет.


Гильденстерн

– На руках?


Розенкранц

– Нет.


Гильденстерн

– Нагишом?


Розенкранц

– Застегнут на все пуговицы.


Гильденстерн

– Мелет что-нибудь?


Розенкранц

– По-моему, нет.


Гильденстерн

– Ты, наверно, ошибся.


Розенкранц

– Вряд ли.


Пауза.


Гильденстерн

– Честное слово, не представляю, как его втянуть в разговор.

В глубине сцены показывается Гамлет, который жестикулирует, как бы взвешивая «за» и «против» во время своего – нами не слышимого – монолога. Розенкранц и Гильденстерн наблюдают за ним.


Розенкранц

– Ну, можем сказать, что воспользовались случаем... повидать его... Это и вправду вышло случайно... по-моему... По-моему, надо напрямик, без церемоний... как мужчина с мужчиной... По старой дружбе... Например: слушай, старина, что все это значит?.. В этом духе... по-моему. Прямой, непринужденный подход. Да, именно так... по-приятельски... Этот случай надо хватать, я считаю... если мое мнение, конечно, учитывается... Дареному коню можно и в глаза заглянуть... И так далее. (Делает шаг в сторону Гамлета, но нервы его сдают, и он возвращается.) Благоговение, вот что нам мешает. Перед голубой кровью. Как доходит до дела, всегда пасуем...


Входит Офелия, представляющая в единственном числе нечто вроде религиозной процессии.


Гамлет

Мой грех в своих молитвах вспомни, нимфа.

Услышав его голос, Офелия останавливается; он берет ее за руку и притягивает к себе.


Офелия

Мой добрый принц, Как поживали вы все это время?

Гамлет

Благодарю вас; сносно, сносно, сносно.

Переговариваясь, они исчезают за кулисами.


Розенкранц

– Вроде как в городском парке.


Гильденстерн

– Да, выразительно. Ну, так как насчет твоего непринужденного подхода? Могло произвести сильное впечатление. Если я еще имею право на личное мнение – сядь и заткнись. Хватит твоих фантазий.


Розенкранц (почти в слезах).

– Это невыносимо!


Появляется женская фигура в королевском одеянии. Розенкранц подкрадывается к ней сзади, закрывает глаза ладонями и – с отчаянной фамильярностью:


– Угадай, кто?!


Актер (появляясь из дальнего угла сцены)

– Альфред!


Розенкранц опускает руки и быстро оборачивается. Оказывается, он обнимал Альфреда, одетого в женское платье и в парике блондинки. Актер все еще стоит в углу сцены. Розенкранц подходит к нему. Они стоят нос к носу.


Розенкранц

– Виноват.


Актер автоматически поднимает правую ногу. Розенкранц наклоняется и кладет руку на пол в этом месте. Актер опускает ногу. Розенкранц вскрикивает и отскакивает.


Актер

– Прошу прощения.


Гильденстерн (K Розенкранцу).

– Что он сделал?


Актер

– Топнул ногой.


Розенкранц

– Моя рука была на полу.


Гильденстерн

– Ты сунул свою руку под его ногу?


Розенкранц

– Я ...


Гильденстерн

– Зачем?


Розенкранц

– Я думал ... (Вцепляется в Гильденстерна.) Не оставляй меня!


Он порывается к выходу; оттуда появляется актер в одежде короля. Розенкранц бросается в другую сторону; оттуда выходят два актера в плащах. Розенкранц совершает еще одну попытку, но навстречу появляется еще один актер, и Розенкранц замирает посреди сцены, 1-й актер устало хлопает в ладоши.


Актер

– За дело! Времени маловато.


Гильденстерн

– Что происходит?


Актер

– Генеральная репетиция. А теперь, если вы не возражаете, отойдите чуть-чуть в сторонку... так... хорошо. (К актерам.) Все готовы? (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Мы все время работаем в одних и тех же костюмах, и они, знаете, часто забывают, кого именно надо играть... Альфред! Перестань ковырять в носу. Королевы совершают это... умственным путем... Это у них наследственное. Отлично. Тишина. Поехали!


Актер-король

Уж тридцать раз как колесница Феба...

Актер (вскакивая, со злостью.)

– Нет, нет, нет! Начинай с пантомимы, понял? Ваше трепаное величество! (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Они немножко не в форме, но когда они начнут умирать, то будут бесподобны. Смерть вызывает у них вдохновение.


Гильденстерн

– Очень мило с их стороны.


Актер

– Ничего нет более неубедительного, чем неубедительная смерть.


Гильденстерн

– Бесспорно.


Актер хлопает в ладоши.


Актер

– Акт первый – пошли!


Пантомима. Тихая мелодия флейты. Актер-король и актер-королева обнимаются. Она становится на колени и о чем-то молит его. Он поднимает ее с колен и кладет свою голову ей на плечо. Засыпает. Она, видя, что он уснул, оставляет его.


Гильденстерн

– Что это означает?


Актер

– Видите ли, это такой прием. Это – схема; с ее помощью мы делаем происходящее более или менее понятным. Язык наших пьес настолько плох, что компенсирует недостатки стиля разве что своей неясностью.


Пантомима продолжается – входит другой актер. Он снимает со спящего корону, целует ее. Потом достает флакончик с ядом и вливает его в ухо спящего, потом выходит. Спящий, героически содрогаясь, умирает.


Розенкранц

– А это кто был?


Актер

– Брат короля и дядя принца.


Гильденстерн

– Не очень-то по-братски.


Актер

– И вообще не по-родственному. Особенно дальше.


Королева возвращается; найдя короля мертвым, проводит сцену горя. Снова входит отравитель, сопровождаемый двумя актерами в плащах. Тело уносят. Отравитель как бы утешает королеву дарами. Поначалу она сопротивляется, но вскоре уступает ему и отвечает на ласки. В этот момент слышится душераздирающий женский вопль, и появляется Офелия, преследуемая Гамлетом. Гамлет – в истерике, он кричит на нее, хватает за рукав и т. д.; все это – в центре сцены.


Гамлет

– Нет, с меня довольно, это свело меня с ума.


Она опускается, плача, на колени.


– Я говорю: у нас не будет больше браков. (Снижает голос, обращаясь к застывшим в своих позах актерам.) – Те, которые уже в браке (исподтишка кланяется королеве и отравителю; более доверительным тоном), – все, кроме одного, останутся жить. (Невесело усмехается им, собираясь отойти; тон снова меняется, последние слова он произносит с нарастанием.) – Прочим оставаться как они есть. (Уже уходя, он наклоняется к трясущейся Офелии и произносит ей прямо в ухо, отрывисто.)

– В монастырь, в монастырь...


Он выходит. Офелия посреди сцены падает на колени, ее всхлипывания еле слышны. Небольшая пауза.


Актер-король

Уж тридцать раз как колесница Феба...

Входят Клавдий с Полонием; они приближаются к Офелии и поднимают ее. Актеры, опустив головы, быстро отступают в глубь сцены.


Клавдий

Любовь? Не к ней мечты его стремятся; И речь его, хотя в ней мало строя, Была не бредом. У него в душе Уныние высиживает что-то. И я боюсь, что вылупиться может Опасность; чтоб ее предупредить, Я, быстро рассудив, решаю так: Он в Англию отправится немедля...

С этими словами они – Клавдий, Полоний, Офелия – исчезают из виду. Актер, выходя вперед, хлопает в ладоши, привлекая к себе внимание.


Актер

– Так не пойдет, джентльмены. (Актеры смотрят на него.) С этим нельзя выходить на сцену. (К Гильденстерну.) Какое у вас впечатление?


Гильденстерн

– А какое должно быть впечатление?


Актер (актерам)

– Вы не даете самой сути!


Розенкранц делает несколько шагов вслед за Офелией, потом возвращается.


Розенкранц

– Любовью это мне не кажется.


Гильденстерн

– Возвращаясь к нашим баранам...


Актер (к актерам)

– Это было ни к черту.


Розенкранц (к Гильденстерну)

– Похоже, вечером будет хаос.


Гильденстерн

– Не суйся – мы только зрители.


Актер

– Акт второй! По местам!


Гильденстерн

– Разве это еще не конец?


Актер

– Вы называете это концом? Когда еще нет трупов? Ну нет; что называется, только через... ваш труп.


Гильденстерн

– Как я должен это принять?


Актер

– Лежа. (Короткий смешок – но в ту же секунду это лицо человека, который никогда не смеялся.) У произведения искусства всегда есть замысел, вы же знаете. События развиваются сами по себе, пока не наступает эстетический, нравственный и логический финал.


Гильденстерн

– А какой финал на этот раз?


Актер

– Обычный. Вариантов, не бывает: мы приближаемся к месту, когда все, кому назначено умереть, умирают.


Гильденстерн

– Назначено?


Актер

– Ну, между «кушать подано» и «трагической иронией» достаточно места для проявления наших индивидуальных способностей. Вообще говоря, все можно считать законченным только тогда, когда дела так плохи, что хуже быть просто не могут. (Включает улыбку.)


Гильденстерн

– Кто это решает?


Актер (выключает улыбку)

– Решает? Это написано. (Он отворачивается, но Гильденстерн хватает его и резко поворачивает к себе; безмятежно.) – А сейчас, если вы будете столь любезны, разойдемся как в море корабли. Выражаясь популярно.


Гильденстерн отпускает его.


– Мы актеры, понимаете? Мы не выбираем: мы подчиняемся указаниям. Плохой конец прискорбен, хороший – безрадостен. В этом смысл трагедии. (Громко.) По местам!


Актеры занимают свои места для продолжения пантомимы; на этот раз представляется любовная сцена – страстная, эротическая – между королевой и отравителем-королем.

Любовники начинают. Актер вполголоса быстро комментирует происходящее Розенкранцу и Гильденстерну.


– Убив брата и соблазнив вдову, отравитель захватывает трон. В этой сцене они отпускают поводья своей разнузданной страсти. Она не догадывается, что мужчина, которого она сжимает в объятиях.... !


Розенкранц

– О, конечно – да – понимаю! Но это невозможно.


Актер

– Да? Почему?


Розенкранц

– Да как же – я полагаю, люди пришли отдохнуть, развлечься – а не за грязным и бессмысленным развратом.


Актер

– Ошибаетесь – именно за этим. Убийство, обольщение и инцест, – а вам чего нужно – хохмочек?


Розенкранц

– Я хочу хорошую историю – с началом, серединой и концом.


Актер (к Гильденстерну).

– А вам?


Гильденстерн

– Я предпочел бы искусство как зеркало жизни. Если тебе не все равно.


Актер

– Мне, сэр, все равно. (К обнимающимся любовникам.) Отлично, но не увлекайтесь. (Они встают; к Гильденстерну.) Мой выход через минуту. Луциан, племянник короля! (Поворачивается к актерам.) Следующий!


Актеры готовятся к следующему фрагменту пантомимы, который состоит в том, что сам актер представляет – хореография и стилизация – мучимого тоской, что есть вступление к страстной сцене с королевой («Гамлет», акт III, сцена 4).

Затем следует очень стилизованная сцена убийства Полония, закалываемого сквозь занавес (убитый король играет Полония); в течение этой сцены актер продолжает скороговоркой комментировать Розенкранцу и Гильденстерну происходящее:


Актер

– Луциан, племянник короля... отставленный дядей от трона и потрясенный... его кровосмесительным браком с его матерью... теряет разум... производя при дворе переполох и замешательство... своими метаниями... меж горчайшей меланхолией и диким безумием... попытками самоубийства (поза) и убийством (закалывает Полония)... наконец он предстает перед своей матерью и в довольно двусмысленной сцене (объятие – с элементами эдипова комплекса) умоляет ее признать вину и раскаяться... (Вскакивает, продолжая говорить.) Король (он выталкивает вперед отравителя-короля), мучимый виной, мучимый страхом, решает отослать своего племянника в Англию... и доверяет эту миссию двум улыбчивым подчиненным... придворным... двум шпионам... (отворачивается, чтобы соединить в одну группу отправителя-короля и двух актеров в плащах; эти двое кланяются, принимая от короля пакет)... вручив им письмо для передачи английскому двору!.. И вот они отбывают – на борту корабля... Два актера, шпионы, встают по бокам актера, а все трое начинают раскачиваться в унисон: движение корабля; потом актер отделяется от них. ...и они прибывают... Один из шпионов прикрывает глаза ладонью, разглядывая горизонт... ...причаливают... и предстают перед английским королем. (Поворачивается на 180 градусов.) Английский король...


Перемена головного убора превращает актера, игравшего только что убитого короля, в английского короля.


– ...Но где же принц? Куда он пропал? Сюжет усложнился – волею судьбы и интриги в руках у них оказывается письмо, обрекающее их на гибель! Шпионы вручают английскому королю письмо; английский король прочитывает его и приказывает их казнить. Актер срывает с них плащи, готовя их к экзекуции. Предатели, погоревшие на своей же хитрости, или жертвы богов – мы никогда этого не узнаем!


До сих пор пантомима шла плавно и безупречно, но тут Розенкранц делает шаг вперед, и все останавливается. Обстоятельством, заставившим Розенкранца вмешаться, оказывается тот факт, что под плащами оба шпиона одеты в костюмы, абсолютно аналогичные костюмам самих Розенкранца и Гильденстерна. Несколько неуверенно Розенкранц приближается к «своему» шпиону. Он в недоумении, почему именно костюм кажется ему знакомым. Останавливается и задумчиво ощупывает ткань...


Розенкранц

– Хм, если это не ...! Стоп, погоди, не отвечай – это было уже столько лет тому – но где именно? Мы знакомы, не так ли? Я никогда не забываю лиц (всматривается в лицо шпиона)... то есть твоего-то я прежде не видел. На минуту мне показалось, что – нет, мы прежде не встречались, верно? Да, боюсь, ты ошибаешься. Боюсь, ты принял меня за кого-то другого.


Гильденстерн тем временем приближается к другому шпиону, напряженно наморщив лоб.


Актер (к Гильденстерну).

– Вы знакомы с этой пьесой, сэр?


Гильденстерн

– Нет.


Актер

– Бойня – целых восемь трупов. Это у нас получается лучше всего.


Гильденстерн (с силой, накапливавшейся во время пантомимы и комментария к ней).

– Ты! Что ты знаешь о смерти?


Актер

– Что актерам это удается лучше всего. Они должны выдать все, на что их талант способен, и их талант – умирание. Они умирают героически, комически, иронически, медленно, быстро, отвратительно, очаровательно и, наконец, на котурнах. Лично мое амплуа несколько более общее. Я извлекаю из мелодрамы суть, которой там часто и нет; но иногда, несмотря на это, проскальзывает тонкий луч света, который, если под определенным углом, может, так сказать, пронзить покров смертности.


Розенкранц

– И это все, на что они способны, – умирать?


Актер

– Нет, нет – они еще красиво убивают. Некоторые убивают даже красивей, чем умирают. Остальные лучше умирают, чем убивают. Это труппа.


Розенкранц

– Который из них который?


Актер

– Почти никакой разницы.


Гильденстерн (страх, насмешка).

– Актеры! Механики дешевых мелодрам! Это не смерть! (Спокойней.) Вы кричите, давитесь, ползаете на четвереньках – но ни у кого это не рождает ощущения смерти – никого не застает врасплох, чтоб в мозгу у них что-то прошептало: «Однажды и ты будешь умирать». (Упрощая.) Вы умираете столько раз; как же вы рассчитываете, что они поверят в смерть подлинную?


Актер

– Как раз наоборот, это единственный вид смерти, в который они верят. Они у меня вышколены. У меня однажды был актер, которого приговорили к виселице за кражу овцы – или барана, – не помню точно. Так я испросил разрешения повесить его по ходу пьесы – пришлось малость изменить фабулу, но я посчитал, что так будет эффектней. Вы, может быть, не поверите, но это не выглядело убедительно. Поколебать их недоверие невозможно, – и когда публика начала глумиться и швырять помидоры – все кончилось катастрофой! – он ничего другого не делал, только плакал – совсем не по роли – просто стоял там и плакал... Нет, больше никогда...


В прекрасном настроении он снова возвращается к пантомиме: два шпиона ожидают казни от его руки, актер вытаскивает из-за пояса свой кинжал.


– Публика знает, чего она хочет, и только этому она согласна верить. (Шпионам.) Показывайте!


Шпионы умирают, не спеша, но убедительно. Свет начинает меркнуть, и, пока они умирают, Гильденстерн говорит.


Гильденстерн

– Нет, нет, нет... все совсем не так... этого не сыграешь. Факт смерти не имеет ничего общего с тем... как мы это видим... как это происходит. Это не кровь и не вопли и падение тел – смерть состоит не в этом. Просто дело в том, что человек больше не появляется, и все, – сейчас вы его видите, сейчас – нет, и правда только в том, что в эту минуту он здесь, а в следующую уже нет, и он больше не вернется – просто уход, скромный и необъявляемый, – отсутствие, становящееся весомым по мере того, как оно длится и длится, – пока, наконец, совсем не придавит.


Два шпиона лежат на сцене, еле видимые. Актер выходит вперед и накрывает их тела плащами. Розенкранц медленно аплодирует.


Затемнение.


Секунда тишины, потом сильный шум, крики: «Король встает!», «Прекратить представление!» – и возгласы: «Свет! Свет! Свет!» Когда несколькими секундами позже начинает светлеть, становится ясно, что это – восход солнца. Сцена пуста, если не считать двух персонажей, лежащих примерно в тех же позах, что и казненные шпионы. Когда становится совсем светло, выясняется, что это спокойно спящие Розенкранц и Гильденстерн; Розенкранц приподнимается на локтях и, щурясь, смотрит в зал. Затем – произносит:


Розенкранц

– Это, должно быть, восток, там. Теперь наверняка.


Гильденстерн

– Ничего не наверняка.


Розенкранц

– Нет, это точно. Там солнце. Восток.


Гильденстерн (глядя вверх).

– Где?


Розенкранц

– Я видел, оно вставало.


Гильденстерн

– Нет... все время было светло, только ты открывал глаза очень медленно. Лежи ты лицом в другую сторону, там тоже был бы восток.


Розенкранц (поднимаясь).

– Ты само недоверие.


Гильденстерн

– Ну, я не раз попадался.


Розенкранц (глядя поверх публики).

– Похоже на правду.


Гильденстерн

– Их интересует, что мы предпримем.


Розенкранц

– Добрый, старый восток.


Гильденстерн

– И стоит нам пошевелиться, как они обрушатся со всех сторон со своими путаными инструкциями, сводя с ума идиотскими замечаниями и перевирая наши имена.


Розенкранц собирается что-то возразить, но прежде чем он раскрывает рот:


Клавдий (за сценой)

– Эй, Гильденстерн!


Гильденстерн еще лежит. Небольшая пауза.


Друзья мои, сходите за подмогой. В безумстве Гамлет умертвил Полония И выволок из комнат королевы. Поладьте с ним, а тело отнесите В часовню. И, прошу вас, поскорее. Идем, Гертруда, созовем друзей, Расскажем им все то, что мы решили...

Розенкранц и Гильденстерн не шевелятся.


Гильденстерн

– Н-ну...


Розенкранц

– Вот именно...


Гильденстерн

– Ну-ну.


Розенкранц

– Именно, именно. (Кивает с фальшивой убежденностью.) Найдите его. (Пауза.) И так далее.


Гильденстерн

– Вот именно.


Розенкранц

– Ну. (Небольшая пауза.) Н-да, это уже шаг вперед.


Гильденстерн

– Он тебе не понравился?


Розенкранц

– Кто?


Гильденстерн

– Боже правый, надеюсь, по нам будет пролито больше слез.


Розенкранц

– Но все же это шаг вперед, правда? Уже нечто конкретное – разыщите его. (Озирается, не двигаясь.) С чего бы начать? (Делает один шаг в сторону кулисы и останавливается.)


Гильденстерн

– Да, это шаг вперед.


Розенкранц

– Ты думаешь? Он же может быть где угодно.


Гильденстерн

– Отлично – ты идешь в эту сторону, я – в ту.


Розенкранц

– Ладно.


Идут к разным кулисам. Розенкранц останавливается.


– Нет.


Гильденстерн останавливается.


– Ты иди в ту, а я – в эту.


Гильденстерн

– Отлично.


Идут навстречу друг другу. Расходятся. Розенкранц останавливается.


Розенкранц

– Погоди минутку.


Гильденстерн останавливается.


– Я думаю, надо держаться вместе. Может, он небезопасен.


Гильденстерн

– Разумно. Я пойду с тобой.


Гильденстерн идет к Розенкранцу, минует его. Розенкранц останавливается.


Розенкранц

– Нет, я пойду с тобой.


Гильденстерн

– Ладно.


Они поворачивают, идут через сцену к другой кулисе.

Розенкранц останавливается. Гильденстерн тоже.


Розенкранц

– Я пойду с тобой, но в мою сторону.


Гильденстерн

– Отлично.


Опять поворачивают и идут через сцену. Розенкранц останавливается. Гильденстерн тоже.


Розенкранц

– Слушай, мне пришло в голову. Если мы оба уйдем, он может прийти сюда. Глупо получится, а?


Гильденстерн

– Прекрасно – я остаюсь, ты – идешь.


Розенкранц

– Правильно.


Гильденстерн идет в центр сцены.


– Минутку.


Гильденстерн поворачивается и идет, пятясь, к Розенкранцу, который двигается к авансцене; расходятся. Розенкранц останавливается.


– Послушай.


Гильденстерн останавливается.


– Надо держаться вместе. Он может быть небезопасен.


Гильденстерн

– Разумно.


Гильденстерн подходит к Розенкранцу. Замирают ненадолго в своих первоначальных положениях.


– Так, наконец-то мы куда-то идем.


Пауза.


– Конечно, он может не прийти...


Розенкранц (легко).

– О, он придет.


Гильденстерн

– Пришлось бы кое-что объяснять.


Розенкранц

– Придет. (Легким шагом идет в глубь сцены.) Не волнуйся – можешь верить мне на слово. (Вглядывается за кулису, пораженно.) Идет.


Гильденстерн

– Как?


Розенкранц

– Просто идет.


Гильденстерн

– Один?


Розенкранц

– Нет.


Гильденстерн

– А кто с ним?


Розенкранц

– С ним старик.


Гильденстерн

– Тоже идет?


Розенкранц

– Нет.


Гильденстерн

– Не идет?


Розенкранц

– Нет.


Гильденстерн

– О, удачно, лучше не могло быть. (И внезапно воодушевляется – он готов действовать.) Загоним его в капкан.


Розенкранц

– Какой капкан?


Гильденстерн

– Стань здесь. Нельзя дать ему уйти.


Ставит Розенкранца лицом туда, откуда должен появиться Гамлет. Становится рядом с ним, несколькими шагами ближе к авансцене; таким образом они перекрывают одну сторону сцены, стоя лицом к противоположной. Гильденстерн расстегивает ремень, Розенкранц – тоже. Они связывают свои ремни и берутся за концы. Штаны Розенкранца начинают сползать вниз. Из противоположной кулисы появляется Гамлет, медленно волоча тело Полония. Он идет в глубину сцены, поворачивает к выходу в ту же кулису, из которой появился, несколькими метрами левее (правее). Розенкранц и Гильденстерн, держащие свои ремни натянутыми как струна, смотрят на него в некотором замешательстве. Гамлет удаляется, волоча тело. Они ослабляют ремни.


Розенкранц

– Ну, обошлось.


Гильденстерн

– Что могут сделать два человека?


Они надевают ремни, Розенкранц подтягивает штаны.


Розенкранц (обеспокоенно – делает несколько шагов в ту сторону, куда ушел Гамлет).

– Он был мертв.


Гильденстерн

– Конечно, мертв.


Розенкранц (оборачиваясь к Гильденстерну).

– По-настоящему.


Гильденстерн (раздраженно).

– Да, мертвецки.


Пауза.


Розенкранц

– Позови его.


Гильденстерн

– По-моему, мы уже это пробовали.


Розенкранц (кричит).

– Гамлет!


Гильденстерн

– Не будь кретином!


Розенкранц (орет).

– Лорд Гамлет!


Входит Гамлет. Розенкранц немного изумлен.

Принц, что вы учинили с мертвым телом?

Гамлет

Смешал с землей – она ему сродни.

Розенкранц

Скажите, где оно, чтоб мы смогли Снести его в часовню.

Гамлет

– Вы этому не верьте.


Розенкранц

– Чему не верить?


Гамлет

– Что вашу тайну я хранить умею, а свою нет. К тому же на вопросы губки какой ответ может дать королевский сын?


Розенкранц

– Вы принимаете меня за губку, мой принц?


Гамлет

– Да, сударь; которая впитывает благоволение короля, его щедроты, его пожалования. Но такие царедворцы служат королю лучше всего напоследок; он держит их, как обезьяна, за щекой: раньше всех берет в рот, чтобы позже всех проглотить; когда ему понадобится то, что вы скопили, ему стоит только нажать вас – и, губка, вы снова сухи.


Розенкранц

– Я вас не понимаю, мой принц.


Гамлет

– Я этому рад; хитрая речь спит в глупом ухе.


Розенкранц

– Мой принц, вы должны сказать нам, где тело, и пойти с нами к королю.


Гамлет

– Тело у короля, но король не у тела. Король суть вещь...


Гильденстерн

– «Вещь», мой принц?


Гамлет

– Невещественная. Ведите меня к нему.


Гамлет идет решительным шагом в сторону одной из кулис. Они, как пастухи, следуют за ним. Уже перед самым выходом Гамлет случайно замечает Клавдия, появляющегося в глубине сцены, и склоняется в глубоком поклоне. Розенкранц и Гильденстерн, следуя его примеру, тоже низко кланяются – глубокий церемонный поклон царедворцев, со взмахом плаща и т. п. Гамлет между тем продолжает движение и, повернув в противоположную сторону, покидает сцену; Розенкранц и Гильденстерн, стоя с опущенными головами, не замечают этого. Никто не входит. Розенкранц и Гильденстерн выпрямляются и обнаруживают, что кланяются пустоте. Позади них на сцене появляется Клавдий. При первых его словах они быстро поворачиваются и снова склоняются в глубоком поклоне.


Клавдий

Ну, как там? Что случилось?

Розенкранц

Куда он спрятал тело, государь, Узнать мы не смогли.

Клавдий

А где он сам?

Розенкранц (частичное замешательство)

Здесь рядом; под присмотром в ожиданье Велений ваших.

Клавдий (на ходу)

Пусть его введут.

Для Розенкранца это – как кулаком между глаз, но только глаза это показывают. Снова сильное замешательство. После чего он с внушительным видом поворачивается к Гильденстерну.


Розенкранц

Эй, приведите принца.

Розенкранц доволен своей находчивостью. Гильденстерн пойман и предан. Он открывает рот и тут же его закрывает. Но положение спасено: Гамлет и сопровождающая его стража входят и пересекают сцену, следуя за Клавдием.


Освещение меняется на наружное.

(Собираясь идти.)


– Ну, теперь все в порядке, а?


Гильденстерн (неподвижно, задумчиво).

– По-видимому, это еще не все. Не такая это ситуация. Но почему именно мы? – ведь кто б угодно сгодился. И мы ничем не помогли.


Розенкранц

– Это было, так сказать, испытание. Но теперь с нами все.


Гильденстерн

– Все? Что все?


Розенкранц

– Не желаю углубляться. Меня, тьфу-тьфу, это не интересует. (Направляется в глубину сцены к выходу.) Что до меня, так я рад, что видел его в последний раз. (И он смотрит за кулисы и тут же оборачивается; выражение его лица выдает, что там Гамлет.)


Гильденстерн

– Я знал, что еще не конец.


Розенкранц (взвизгивает).

– Что еще??!


Гильденстерн

– Мы же везем его в Англию. Что он там делает?


Розенкранц

– Разговаривает.


Гильденстерн

– Сам с собой?


Розенкранц делает шаг, Гильденстерн его удерживает.


– Он один?


Розенкранц

– Нет, с военным.


Гильденстерн

– Значит, не сам с собой.


Розенкранц

– Не совсем... Пошли?


Гильденстерн

– Куда?


Розенкранц

– Куда угодно.


Гильденстерн

– Зачем?


Розенкранц поднимает голову, прислушиваясь.


Розенкранц

– Опять то же самое. (С тоской.) Чего бы я желал, так быть не здесь...


Гильденстерн

– Бред наш насущный даждь нам днесь.


Появляется Гамлет, разговаривающий с воином в доспехах. Розенкранц и Гильденстерн не оглядываются.


Розенкранц

– Будем тут торчать из-за них, пока не сдохнем. Как минимум. И погода переменится. (Смотрит наверх.) Не вечно же будет весна.


Гамлет

– Скажите мне, мой друг, чье это войско?


Воин.

– Норвежца, сударь.


Гамлет

– Нельзя ль узнать, куда оно идет?


Воин.

– Куда-то против Польши.


Гамлет

– А кто командует над ним?


Воин.

– Племянник старого Норвежца, Фортинбрас.


Розенкранц

– Мы замерзнем. Лето тоже не будет вечно.


Гильденстерн

– Вид довольно осенний.


Розенкранц (разглядывая землю).

– Никаких листьев.


Гильденстерн

– Осенний – при чем тут листья? Что при чем, так это некоторая коричневатость – в конце дня... Она подкрадывается к нам, уж поверь мне... Яблочные и мандариновые тени, как старое золото, окрашивают самые краешки наших чувств, сияющая глубокая охра, жженая умбра и пергамент засохшей земли, мерцающие изнутри и снаружи... фильтруют свет. В такое время, конечно, листья могут и падать, как говорят, но по чистой случайности... Вчера все было сине, точно дым.


Розенкранц (поднимает голову, прислушивается).

– Опять эти.


Отраженные звуки оркестра актеров.


Гамлет

– Благодарю вас, сэр.


Воин.

– Храни вас Бог, милорд. (Выходит.)


Розенкранц срывается с места и идет к Гамлету.


Розенкранц

– Идемте, принц?


Гамлет

– Я догоню вас. Вы пока идите.


Гамлет поворачивается спиной к залу. Розенкранц возвращается назад.

Гильденстерн смотрит в зал, не двигаясь.


Гильденстерн

– Он там.


Розенкранц

– Да.


Гильденстерн

– Что делает?


Розенкранц (посмотрев через плечо).

– Разговаривает.


Гильденстерн

– Сам с собой?


Розенкранц

– Да.


Пауза. Розенкранц собирается уходить.


– Он сказал, что можем идти. Вот те крест.


Гильденстерн

– Я предпочитаю знать, где я. Если я даже не знаю, где я, я предпочитаю знать это. Если уйдем, ничего уже знать не будем.


Розенкранц

– Что – знать?


Гильденстерн

– Вернемся ли назад.


Розенкранц

– Но мы не хотим возвращаться.


Гильденстерн

– Это, может, и так, но хотим ли мы идти?


Розенкранц

– Мы будем свободны.


Гильденстерн

– Не знаю. Небо везде одно.


Розенкранц

– И мы уже немало отмахали.


Он двигается к выходу. Гильденстерн следует за ним.


– И вообще – всякое еще может случиться.


Уходят.


Затемнение.