"За линией Габерландта" - читать интересную книгу автора (Пальман Вячеслав Иванович)
Глава двадцать третья. Матвей Шахурдин приезжает в совхоз. Что рассказал старый ороч. Наган с двумя гильзами. Догадка
Вот мы и проследили жизнь Зотова до трагического конца.
Я уже взялся за специальные агрономические записи Зотова, когда однажды вечером раздался стук и в дверь ко мне просунулся курьер из конторы совхоза:
— Вас Иван Иванович зовут.
Я глянул на часы. Десять вечера. Обычно в это время все работы у нас кончались и директор уходил домой. Значит, что-то срочное. Я оделся и пошел в контору.
В кабинете директора горел свет. Иван Иванович ходил по кабинету, с кем-то разговаривал.
— Знакомься, — сказал он, когда я вошел, и кивнул на посетителя.
С удивлением посмотрел я на позднего гостя. Неужели?.. В кресле сидел старый ороч. Маленькое, ссохшееся в сотни морщин лицо его было сосредоточенным и угрюмым. Глазки моргали часто и тяжело, он делал постоянные усилия, заставляя их смотреть на белый свет. В тонких коричневых губах присохла старая трубка. Ороч, несмотря на лето, был одет очень тепло. Русская шапка-ушанка закрывала уши, тесемочки намертво завязаны у подбородка. Гость кивнул мне с безразличным видом.
— Это Шахурдин, — сказал директор. — Ну да, тот самый, Матвей-Ведикт-Никола.
Гость закивал головой. На секунду в глазах его появилось осмысленное выражение, потом он опять заморгал и уставился в пол.
— Приехал все-таки. Знаешь откуда? — сказал опять Шустов. — Аж из-под Охотска. Он там теперь живет. Не понравились наши места, переметнулся.
— Река Уда ходим, белка бьем, иной раз Охотск ездим, — словоохотливо подтвердил Шахурдин и, завозившись, добавил: — Пошли, что ли, начальник, кушать нада, спать нада, устал, далеко живешь, ехал-ехал...
Шустов заторопился:
— Да, да, пошли, товарищ Шахурдин, заговорились мы.
Иван Иванович привел гостя домой, помог Шахурдину раздеться и развязать крепко замусоленные тесемочки на шапке, усадил в мягкое кресло и начал разговор, не прежде чем гость выпил два стакана крепкого чая с водкой. Глаза Матвея стали шире, в них заиграла жизнь.
— Ты в этих местах давно не бывал? — начал директор.
— Давно, почитай, лет двадцать.
— Кочевал?
— Нет, одно место жил, торговал, белка стрелял тайга. — Он вдруг засмеялся, вспомнив что-то, и добавил: — Картошка-огород сажал, морковка, как русский человек, кушал это... ну, пюре!
Он даже поднял палец от восхищения собственной памятью. Такое слово запомнил: пюре!
Я молчал, боясь раньше времени спугнуть воспоминания старого человека, и всецело положился на такт и опыт Шустова.
— Вкусное, видать, пюре, раз помнишь? — спросил директор.
— Хо, самый теперь по зубам для старик. — Он вдруг вздохнул. — Только мала картошка сажают, лень одолел народ, все рыба ловит. Учить некому, Зотов нет...
Сердце мое екнуло.
— Зотов? Кто такой Зотов? — спросил Шустов и подморгнул мне.
— Тут жил. Иваныч звали. Еще Корней жил, еще черный борода и молодой лючи, усы вот такой... Хорошожил, огород делал, учил картошка сажать, потом плохой человек пришел, убил Зотов. — Он сделал паузу, вздохнул и добавил, ткнув пальцем за окно: — Там убил, фактория, на берегу речка...
— Ты сам видел, как убили Зотова? — тихо спросил директор.
— Сам, сам...
— Расскажи нам. За этим мы и звали тебя, Матвей Ведиктович.
— Ты Зотов знал? — спросил Шахурдин.
— Он знал, — директор показал на меня.
Старик хитро улыбнулся:
— Когда Зотов был, он вот такой ходил, — и показал рукой на полметра от пола.
— Бумага нашел, читал про Зотов, хочет знать все о нем... — Волнуясь, Шустов стал коверкать русскую речь, как Шахурдин, видимо считая, что ороч так лучше поймет.
— А-а, бумага! Зотов писал, сам видел. Где нашел?
— В фактории, в печке замурованы были. Оболенский Корней Петрович положил, а сам уехал.
— Да, да, уехал... — Старик задумался. — Корней совсем плохой был, плакать много, нервный такой. Весна пришла, Маша приехал, Корней зарыл ее тоже, сам уехал, куда — не знай.
Постепенно он рассказал нам все, что случилось на фактории после убийства Зотова.
...Зиму там провели плохо, не хватало продуктов. Орочи и якуты перестали ездить на факторию. Смерть Зотова, бой с бандой — все это скверно подействовало на местных охотников, очень суеверных и боявшихся человеческой крови. Они покинули факторию. Только Шахурдин все еще ездил к своему другу Корнею и снабжал мясом и рыбой.
Весной пришел катер с баржей. Приехали чекисты, а с ними и Мария Петровна. Она словно чувствовала плохое, оставила сына у Федосова и вернулась. О смерти мужа ей сказали еще на катере. Она не поверила, но смертельно побледнела и долго стояла у борта, все глядела на берег, ждала. Когда страшный смысл сказанного дошел наконец до ее сознания, Мария Петровна схватилась за голову, и не успели на катере оглянуться, как она очутилась за бортом. Пока спускали шлюпку, Мария Петровна уже добралась до берега и побежала через лес по тропинке туда, где стоял их дом. Люди бросились за ней. Они увидели ее уже на пепелище. Зотова стояла на коленях и ощупывала мокрые почерневшие бревна, словно не верила своим глазам.
Она позволила себя увести, переодеть в сухое платье. Ночью разбудила Оболенского и попросила:
— Отведите меня к нему...
Мария Петровна села у могилы мужа и просидела до утра. Корней Петрович караулил ее издалека. Он тоже плакал всю ночь. А утром Зотова уже металась в бреду, вся горела. Катер немедленно пошел в Охотск за фельдшером. Он вернулся через три дня. Было уже поздно. Крупозное воспаление легких сделало свое дело.
Смерть она встретила спокойно. Перед кончиной отдала Оболенскому медальон, сказала:
— Это сыну.
Ее похоронили рядом с мужем. Корней Петрович вырыл в лесу черемуху и посадил у изголовья семейной могилы.
Сам он уехал с тем же катером.
Факторию закрыли и перенесли в другое место.
Вся эта печальная история происходила на глазах Шахурдина. Он рассказал нам далее, что летом приезжал Федосов, милиция. Они вели следствие, ловили бандитов, но так и не установили, кто убил Зотова.
Тайна осталась нераскрытой.
От директора я увел Шахурдина к себе, показал ему бумаги Зотова, медальон и прочел записку Оболенского. Он слушал, смотрел куда-то далеко-далеко мимо меня, горестно вздыхал, качал головой и молчал. Вспоминал, грустил.
Пора было ложиться спать. Время ушло далеко за полночь.
Матвей снял обувь, вылез из своей парки, расстегнул ремень. Тут я увидел, как он вынул из-за ремня и бросил на кучу одежды наган.
— У тебя револьвер есть? — удивился я.
Он через силу улыбнулся.
— Игрушка. С собой ношу. Такой ржавый, даже милиция не взял. Начальник сказал: «Носи, старик, забавляй».
— Можно посмотреть?
— Смотри, пустой штука, она не стреляй.
Я взял наган в руки. Действительно, то был очень старый, сильно заржавленный, весь почерневший наган. Спусковой механизм уже не действовал, одна деревянная щечка еле держалась. В барабане заклинились две пустые гильзы, остальные пять отверстий были свободны. На железной дужке рукоятки я разобрал полустертый знак: в полукружье буквы «С» стояли «А» и «Р». Знак был выбит точками. Вероятно, инициалы владельца.
— Откуда он у тебя? — спросил я, смутно чувствуя, что эта штука тоже как-то связана с прошлым.
— Начальник фактории дал, вот фамилий не помню. Наган валялся тайга, я подобрал около Зотов, увидел, принес фактория, сказал: «На, бери». Он взял, вынул патрон, а револьвер подарил. Однако и без патрон хороший штука. Встретил тайга плохой человек с длинный ножик, вынул наган, сказал: «Стой!», он рука вверх, ножик бросал, вперед меня ходил, боялся...
— Зотова убили из этого нагана, как ты думаешь?
— Ага! Из этой штука. Когда Байда уцепил бандит за нога, он закричал, стрелял собака, бросал наган, бежал тайга. Потом видел след. Правый нога кровь идет, хромает бандит и палка правый рука помогай себе идти.
— Значит, пустые гильзы те самые, из которых вышли пули в Зотова и Байду?
— Ага. Два раза стрелял и бежал.
— Кто?
— Бандит, а кто — не знай. Не догнал.
Оболенский слышал, как Зотов крикнул: «Стой, мерзавец, я узнал тебя!» Из бандитов он никого не знал, кроме Белого Кина и Джона Никамуры. Кто из них?
Старик слушал меня через силу, засыпал. Я одолел его разговором, утомил до крайности. Лицо ороча разгладилось, стало спокойным и трогательно наивным. И как ни велико было желание продолжить разговор, рука не поднялась будить уставшего человека. До утра...
Сон долго не шел ко мне. В памяти все время стояла трагедия двадцать третьего — двадцать четвертого годов. Мне было искренне жаль Зотова и Величко. С какой верой в свое призвание, в науку начали они жизнь, как. рвались к будущему, как искренне хотели помочь человечеству в его борьбе с неустроенной природой! Слишком неравными оказались силы. Против энтузиазма и вдохновения двух ученых стояла каменная стена царизма и дух реакции. Величко раньше Зотова понял, что путь к расцвету науки идет только через борьбу. Он сложил свою голову в этой борьбе. Николай Иванович Зотов несколько позже столкнулся все с той же исторической неизбежностью. И он погиб в борьбе с людьми, выше всего ставившими деньги и наживу. Зотов мешал им, они убили Зотова. «Служитель мамоны» — это сказала, кажется, Мария Зотова о Белом Кине.
Утром мы с Шахурдиным уселись пить чай. Он без умолку рассказывал мне о своих делах, о таежных приключениях, шутил, пил стакан за стаканом, а я сидел, как говорится, «с печальной думой на челе» и никак не мог отделаться от навязчивой мысли об убийстве Зотова.
— Слушай, Матвей Ведиктович (и я стал называть его так с легкой руки Шустова), кто такой Белый Кин, расскажи о нем все, что знаешь.
— Белый Кин? Купец просто, потом банда ушел. Никамура золото пронюхал, банда посылал. Кина за золотом посылал. Знаешь, какой он? Нет? Худой, белый, борода узкий, длинный, рука и нога, как женщин, — белый-белый. Глаза похож на вода в реке, прозрачный такой. Молчит много, думай много, деньга любит. Когда серчал, говори: «тюленья потроха» или еще... «китовый пасть нараспашка»...
— Дай-ка наган! — приказал я Шахурдину.
— Возьми, возьми... Хочешь, подарю? — Он думал, что игрушка нравится мне.
Я еще раз осмотрел наган. В круглой букве «С» ясно виднелись «А» и «Р». Это инициалы убийцы.
Мы с Шахурдиным сели к письменному столу, я слово в слово записал его рассказ, он подписал листки. Теперь это был не просто рассказ, а свидетельские показания. Я не знал, удастся ли разыскать убийцу, когда прошло столько лет, и вообще жив ли он, но решил довести дело до конца. Всякое преступление рано или поздно раскрывается.
Вместе с директором и Матвеем Ведиктовичем мы верхами поехали к старой фактории. Шахурдин оживился, всё ему здесь было знакомо. Правда, ландшафт успел измениться: вокруг дома лежали распаханные поля, слышался звон пилы, стук топоров. Совхоз строил новые дома и теплицы. Но лес по краям стоял нетронутый, мы оберегали его.
Наш гость быстро нашел холмик справа от бывшей фактории. Широкая черемуха почти закрыла густыми ветками две еле заметные могилы. Спелые ягоды тяжело обвисли на ветках. Будто знамена склонились над прахом погибших.
Мы сняли кепки, молча постояли над могильным холмом. В лесу было тихо и сумрачно, как на кладбище. И вдруг эту тишину разорвала резкая дробь тракторного пускача. Дизель протарахтел, отсек такты пускача и гулко заклокотал восьмидесятисильным мотором. Лес задрожал, зашептался.
Мы с директором переглянулись. Грохотом тракторов двадцатый век салютовал первому агроному Дальнего Севера России...
Возвращались домой молча. Фыркали лошади. Матвей клевал носом. Подъехали к центральной усадьбе. Вокруг нас по обе стороны дороги лежали возделанные огороды, ярко блестели стекла парников и теплиц. Около домов поселка играли дети, по лугам бродили коровы. Иван Иванович вдруг сказал:
— Совхоз имени Николая Зотова. Неплохо звучит, а? Надо, пожалуй, возбудить ходатайство. Ты как считаешь?