"Лик Чёрной Пальмиры" - читать интересную книгу автора (Васильев Владимир)

Глава восьмая

Швед вошел в «Викторию» первым — Лайку почему-то вздумалось купить сигарет на улице, у старушек, торгующих подле универмага. Бармен Игорь, которого чаще называли «Грыгорыч», выглянул из-за стойки, узрел Шведа и молча принялся наливать темной «Оболони». Налив, поинтересовался:

— Солянку будешь?

— Нет, — отозвался Швед и умиротворенно подумал: «Ну хоть здесь ничего не меняется».

Почти сразу же вошел и Лайк. Первым делом он, конечно же, перецеловал всех официанток в пределах досягаемости, а потом — двух ведьмочек у игральных автоматов.

— А Турлянский где? — удивленно спросил он после, оглядывая полупустой зал.

— Не знаем! — хором ответили ведьмочки. Жизнерадостно так.

— Хм… А он здесь появлялся?

— Нет! Наверное, сразу прынцессу свою на экскурсию повел! — хихикнули ведьмочки.

— Тю, — удивился Лайк еще сильнее.

По идее Арик должен был дожидаться именно тут, в «Виктории». За время питерского вояжа расторопный приятель Ефима с экзотическим именем Викентий наконец-то выкупил две квартиры в той самой девятиэтажной Параджановской свечке, первый этаж которой занимала «Виктория», и даже умудрился успеть организовать ремонт и последующий завоз мебели. Еще две квартиры, тоже на верхнем этаже, Викентий обещал выкупить в течение недели.

Лайк давно и вполне справедливо подозревал: чем таскаться по гостиницам, пусть и самым фешенебельным, те же Швед, Симонов и даже снобоватый Арик предпочтут жить здесь, над «Викторией» и площадью Победы. Арик, Тамара и две распределенные в Киев питерские девчонки из бывших Черных, так и поступили, а вот Швед с Симоновым возжелали отправиться к Лайку и как следует попьянствовать, что и было проделано со всем тщанием и возможным усердием. Во всяком случае, Швед с утра не захотел солянки (что не ускользнуло от внимания Лайка), а Симонов вообще отказался вставать и остался дрыхнуть у Шереметьева дома на стопке пыльных книг.

— Ладно, Тьма с ними, — безнадежно махнул рукой Лайк. — Но Ираклий-то где?

Бармен Игорь молча указал взглядом на дверь туалета.

— А! Ну, тогда есть время выпить пива.

После финального питерского заседания могучей кучки и короткого резюме Инквизиции Лайк так ничего и не успел толком рассказать Шведу. Но николаевец чувствовал: глава Темных Киева что-то замыслил. Что-то непосредственно связанное с недавними питерскими событиями. Осторожные попытки разговорить Лайка во время вчерашней пьянки успешно провалились: без Ираклия тот раскрывать свои планы не собирался. Швед подозревал, что дело тут не только и не столько в отсутствии Ираклия. Дело еще и в присутствии Симонова. И тот факт, что Симонов надрался в зюзю, а Лайк со Шведом остались относительно не ушибленными алкоголем, тоже кое о чем говорил.

Некоторое время вдумчиво поправляли здоровье после вчерашнего. Ираклий, счастливо избежавший посиделок, посмеивался в усы и шелестел газетой.

Наконец Лайк вальяжно щелкнул пальцами в сторону ведьмочек:

— Эй, кто-нибудь! Подайте мобильник!

Свой он еще перед поездкой в Питер отдал наблюдателю Солодовнику, причем возвращать чужое Солодовник почему-то не спешил, вопреки декларируемому образу бескорыстного и справедливого Светлого. А купленную в Москве трубу Лайк в Москве и оставил — на память одной молоденькой особе, еще не осчастливленной мобильной связью.

Анжелка буквально вспорхнула с табурета с трубкой в руке. Услужить шефу по молодости лет так приятно!

Некоторое время Шереметьев тупо тыкал в кнопки серебристого раскладного телефончика.

— А почему нет номера Турлянского? — капризно осведомился Лайк.

— По… Потому что я его не знаю, — пробормотала Анжелка, смутившись… 

— Так это твоя мобилка?

— Да!

— А моя где?

— Ты ж ее сам Светлому отдал перед стартом, — напомнил Швед.

Лайк посмотрел на него как на дошкольника:

— Раз отдал, значит, она перестала быть моей! А поскольку у меня более нет мобилки, значит, тотчас следует организовать новую! Кто у нас за связь отвечает?

— Ефим… — совсем потерянно сообщила Анжелка.

— Ефим ездил со мной. Кто оставался за него?

— Не знаю…

— Бардак! Накажу! Где Сайринк? Где Палатников? Где Плакун?

— Палатников с утра заходил… Сказал, в офисе будет… — Бедная Анжелка чуть не плакала. Хотела услужить, а нарвалась в результате на начальственный гнев.

— На, звони, чего разбушевался. — Швед примирительно протянул свою потрепанную дорогами «Нокию».

Лайк посверкал глазами, однако «Нокию» взял. Анжелка поглядела на Шведа с уважением — с женской половиной киевского Дозора тот общался до смешного мало. Можно сказать, вообще практически не общался. Если оказывался в Киеве — как-то засасывали сначала первоочередные дела, а потом неизменные коловращения в кругу Лайка, Димки Рублева, Ефима, Дарта Вейдера, Сабурова или команды с Петровки. А потом — хмельная компания провожающих на перроне, прощальная бутылка «Оболони» в дорожку и гостеприимная полка спального вагона. И — почти без перехода — Николаев. Поэтому тот факт, что какой-то южанин вот так запросто роняет грозному шефу: «Чего разбушевался?» — сильно поднял оного южанина в глазах наивной и несмышленой пока в иерархии Иных ведьмочки.

— Брысь, — велел Лайк Анжелке, и та с облегчением метнулась в сторону игральных автоматов.

Арик долго не отвечал, но наконец-то взял трубу:

— Да, Швед.

— Это не Швед, — буркнул Лайк, унимая помалу вспышку раздражения, какие у него периодически случались.

То, что он пошумел и перестал, еще отнюдь не означало дальнейшей вольготной жизни для упомянутых Сайринка, Палатникова и Плакуна. Все сполна огребут свое — сотрудники Дозора поопытнее ни секунды в этом не сомневались. Сомневаться могла разве что едва вышедшая из возраста нимфетки Анжела.

— Ты где? — справился Лайк уже гораздо спокойнее. — Я ж тебе говорил в «Виктории» ждать…

— С Тамарой плохо, — голосом если не убитым, то каким-то чересчур уж мертвенным сообщил Арик.

— В смысле? — насторожился Лайк.

Напутствуя парочку перед отправлением в Пулковский аэропорт, он по привычке проследил вероятности и не нашел в ближайшем будущем Турлянского или Тамары ничего фатального. Впрочем, вероятности на то и вероятности, чтобы меняться порою резко и стремительно.

— Лучше поднимись, сам увидишь.

— А ты где?

— Да здесь же, над «Викторией». Мы из Борисполя сразу сюда, с тех пор не выходили ни разу. — Арик помолчал немного и добавил: — Она спит.

— Сейчас поднимемся, — быстро сказал Лайк. — Со мной Ираклий и Швед. Так что неглиже прикройте.

— Хорошо. — Арик напоследок шмыгнул носом и отключился.

— Пошли! Ираклий, бросай свою газету.

Ираклий встал, но газету не бросил. Свернул и забрал с собой. А Лайк по дороге к служебному входу даже никого не поцеловал.

Нормальному человеку, чтобы попасть из «Виктории» в подъезд дома, понадобилось бы выйти наружу и дважды свернуть налево, за угол, на проспект. Иным, понятное дело, ничего подобного в голову не пришло миновав сияющую никелем кухню, все просто шагнули сквозь несколько стен и оказались на лестничной площадке, у лифта.

— Мха тут, — пожаловался Швед, озираясь, и досадливо сплюнул. — Мож, поморозить?

— Поморозь, коли охота, — позволил Лайк.

В ближайшие несколько секунд синему мху, обитателю сумрака, стало сильно нехорошо. А там и лифт пришел.

Механизм это был почтенный, заслуженный, а посему он скрипел, взвизгивал и трясся, как и положено почтенному механизму, за которым ухаживает нетрезвый украинский лифтер с невозможной фамилией Кенгурогов. Тем не менее невозможная фамилия была выведена зеленой краской на табличке немного выше кнопки вызова — «Ответственный механик Кенгурогов В. П.». Лайк уверял, что фамилия прежнего нетрезвого механика была еще хлеще Алигагатор. Алигагатор И. С. Турлянский когда-то предположил, что в училище, готовившее киевских лифтеров, отдали целую группу бывших детдомовцев, которым порою дают куда более причудливые фамилии. Возможно, так оно и обстояло…

Вознесясь к девятому этажу, лифт облегченно вздохнул и с почти ощутимым усилием раздвинул створки.

Арик нервно курил перед дверью в тамбур. У Ираклия при виде этого чуть газета из рук не выпала. Лайк со Шведом тоже… удивились.

— Арик? — с чувством произнес Швед. — Ты чего это?

Турлянский молча погасил окурок о стену и уронил под ноги.

— Входите, — угрюмо сказал он. Пока не вошли и не расселись на модерново обставленной кухне, никто не проронил ни слова.

— Значит, так, — начал Арик через полминуты. — Рассказываю по порядку. До аэропорта мы доехали нормально; и в аэропорту тоже все нормально еще было. А вот дальше… Короче, минут через десять после взлета Тамара стала резко терять силу и сползать по уровням вниз. Причем сама она этого не замечала. Еще минут через двадцать это прекратилось.

Лайк мгновенно просканировал Тамару — прямо из кухни.

— Третий уровень, не выше, — сообщил он задумчиво. — Ну и ну!

— Еще в самолете она стала засыпать. До такси я ее практически на руках донес, а в квартиру пришлось вторым слоем… В общем, спит до сих пор. Будить я не решился. В принципе, ты и сам, наверное, уже видишь выглядит вполне здоровой и довольной собой волшебницей третьего уровня.

— Что за ерунда? — спросил Ираклий и часто-часто заморгал. — Лайк, ты о таком слыхал?

— Нет, — честно признался Лайк. — Но чего-то подобного я ожидал.

Все настороженно уставились на шефа, и тот счел необходимым пояснить:

— Скажем так: я ожидал не каких-либо событий, связанных конкретно с изменением силы Тамары. Я ожидал событий вообще, причем практически не поддающихся прогнозированию.

— Непонятно, но здорово, — прокомментировал Швед.

— Все, что произошло в Питере, лишь верхний слой целой системы событий, дерн над военной базой, — добавил Лайк, но от достаточно поэтического сравнения его слова понятнее не стали.

— Ты внимательно смотрел на Питер через сумрак там, в верхнем холле гостиницы? — зачем-то спросил Лайка угрюмый Турлянский.

Шеф Темных усмехнулся:

— Арик! Если я вообще на что-нибудь смотрю, то всегда смотрю внимательно. Неужели я должен ТЕБЕ это объяснять?

Арик вяло мотнул головой — отрицательно. Мол, не должен.

— Тогда что скажешь? Сначала я хотел бы услышать тебя. — Голос Лайка звучал в меру требовательно.

Турлянский понимающе кивнул, а потом нехотя указал пальцем на окно.

— Вчера, — сказал он, — я взглянул с высоты на ночной Киев. Тут, конечно, не восемнадцатый этаж, а всего лишь девятый, но и отсюда кое-что видно. И вот что я заметил, коллеги. Киев виден как сумма различных аур, разнородных и непохожих друг на друга; в этом море, светящемся будто радужные островки, — ауры Иных. Так и должно быть, если задуматься. А Питер светил ровно, будто гигантский монохромный фонарь.

— Молодец, обратил внимание, — похвалил Лайк. — Выводы?

— Либо у всех до единого питерцев сходная — да что там сходная просто одинаковая! — аура, либо мы видели не ауру людей и Иных, а нечто… другое. И у меня есть одна, надо сказать, довольно рискованная аналогия.

— Например? — Лайк слушал с живейшим интересом.

— Например, если отвлечься от глобальности масштаба, примерно так же выглядит аура недавно инициированного Иного, который еще не определился со своим отношением к миру.

— Либо наоборот, вполне определился и выражает свои эмоции с первобытной прямотой, — добавил Лайк. — Арик, ты однозначно засиделся в провинции! Насчет перевода в Киев ты уже слышал. А вы, кстати, еще нет, так что сообщаю. — Лайк глянул на Ираклия и Шведа. — И еще: тебя, Швед, можно наконец-то поздравить с повышением. С сегодняшнего дня ты — глава причерноморского Дневного Дозора. На этот раз не отвертишься!

— Погоди. — Швед нетерпеливо замахал ладонью перед лицом. — Давай-ка сначала с Питером разберемся!

— Давай, — усмехнулся Лайк. — Вот, к примеру, ты на этот счет можешь внятно высказаться?

— Я — нет, — поспешно выпалил Швед.

— Ай-ай-ай. — Лайк укоризненно покачал головой. — Мелко играешь, Швед. Не надо изображать тупого, от нового кресла это тебя все равно не убережет. Давай выдвигай гипотезы! Чья это может быть аура?

Швед послушно наморщил лоб, но ни к чему в итоге не пришел.

— Понятия не имею! Нечто расположенное под Питером? Какой-нибудь особо могущественный артефакт всплывает? Или очнулся какой-нибудь величайший маг древности?

— Мелко! Примитивно! Ты Конан Дойля читал? «Записки о Шерлоке Холмсе»? Вспомни принцип великого сыщика — отбрось все действительно невозможное, а то, что останется, — и будет истиной, как бы неправдоподобно она ни выглядела!

— Откуда мне знать, что возможно, а что невозможно? — мрачно переспросил Швед. — Тридцать лет назад я считал невозможной магию.

— Погоди, погоди, — вмешался Ираклий, снова начиная часто моргать. — Ты хочешь сказать, что белый фон это…

— Да! Именно! — с жаром подтвердил Лайк. — Пацаны не помнят старых времен, они родились в белом фоне городов и попросту не замечают его!

— Вот чего мне не хватало в Питере, — пробормотал Ираклий, озарившись. — А раньше фон был, я помню!

— Ы-ы-ы!!! — жалобно взвыл Швед. — Не понимаю! Ы-ы-ы!

— Объясни им, — попросил Лайк, закуривая. Ираклий любую речь часто произносил как тост. Вот и сейчас он даже приосанился, прежде чем открыть рот.

— В чем разница между городом и деревней? — вопросил он с невольными интонациями лектора-агитатора времен московской Олимпиады. — В размере? Верно! В том, что город и деревню населяют разные люди? Тоже верно! Но это разница с точки зрения простых людей. А с точки зрения Иных — в чем разница? Не знаете? Я вам скажу! Вот в нем, в белом фоне, разница! Как потенциальные Иные излучают до инициации чистую и незамутненную ауру, так и, разросшись до определенного размера, всякий уважающий себя город обзаводится белым фоном. Как теперь можно предположить — специфической аурой города.

— Красиво говоришь, вах! — одобрил Лайк. — И про уважающий себя город тоже правильно ввернул. А если вкратце, то раньше человеческие поселения не имели никакого фона. Но когда европейские города доросли примерно до миллиона жителей, самые крупные из них и впрямь перестали быть нейтральными в эмоционально-энергетическом плане. Собственно, официально и по сегодняшний день природа белого фона считается невыясненной. Но мне кажется, что именно мы наткнулись на разгадку.

Швед даже не пытался скрывать жгучее любопытство. Вот за это неукротимое любопытство, за эту неистребимую тягу к неизведанному Лайк и ценил в общем-то еще довольно слабенького и заурядного провинциального мага, прекрасно сознавая, что слабость Шведа проистекает во многом от лени. Истинные способности николаевца простирались много дальше тривиального второго уровня силы. Нужно было просто их развить и отточить.

— Питер изменил фон? — допытывался Швед. — С белого на какой?

— На черный, — коротко уточнил Лайк. — На красно-черный.

— Но как? Что именно к этому привело?

— Вот этим, дорогие мои соратники, мы в ближайшее время и займемся, — сообщил Лайк с некоторой хитрецой в голосе. — Проблемой трансформации белого фона.

— Получается, — задумчиво пробормотал Швед, — что Иные бывают не только среди людей, но и среди городов?

Секунд пять было очень тихо, только надрывное дребезжание трамвая доносилось снизу, от универмага, да плотной завесой оттенял тишину шум оживленного проспекта.

— Тьма! — выдохнул Лайк. — Какая точная и безукоризненная формулировка того, что я еще только обдумывал! Именно — Иной Как Иные пользуются людьми в собственных целях, так город-Иной пользуется Иными-людьми в своих! Он создает Черных! Он меняет их силу! Он управляет нами, обычными Иными! Тьма! Тьма, Тьма и Тьма!

— Ты говоришь так, будто город — это живое существо! — усомнился Швед, немного испуганный собственной догадливостью.

— Да при чем тут живое не живое… Человек или Иной, если разобраться, это сумма информации на некоем субстрате. Разве город — не то же самое? Вы никогда не ощущали волю городов, их настроение, их душу? Елки-палки, только теперь все наконец становится на свои места!

— Получается, — выдавил до сих пор угрюмо молчавший Арик, — Тамара ослабла потому, что уехала из Питера? Лишилась его влияния?

— Очень может быть. — Лайк заозирался в поисках пепельницы и за неимением таковой стряхнул сгоревший табачный прах прямо в мойку. — Очень. По крайней мере другие объяснения кажутся мне куда менее правдоподобными. Буди ее, Арик. Поедем на Владимирскую гору.

После промозглой питерской сырости киевское солнце казалось ослепительно ярким. Очутиться снова в ласковом лете было приятно до умопомрачения, до болезненной ломоты в кончиках пальцев. Вдалеке и внизу плескался Днепр, неся неторопливые воды на еще более жаркие юга; еще недавно оравшие в тысячи голосов воробьи присмирели и поутихли; и только листва, неистово зеленая, потихоньку колыхалась в такт ветерку. Казалось, что ветер — это дыхание Города.

В свете последних событий трудно было думать о нем иначе как о существе, наделенном сознанием и волей. Вряд ли живом в традиционном смысле, но уж точно одушевленном.

Они сидели на склоне, под беседкой, прислушиваясь к себе и к Городу. Лайк, Швед, Арик и все еще сонная Тамара.

— Ты по пути в Питер о городах рассуждал, — припомнил Швед, обращаясь к шефу. — В поезде. С Москвы начали, Киев обсудили, Винницу. Получается, ты обо всем еще тогда знал?

Лайк неопределенно пожал плечами и бросил вниз палочку, которую до этого вертел в руках.

— Скорее — догадывался, предчувствовал. За последние сто лет города действительно очень изменились. Возможно, они и впрямь обретают волю.

— Ты планируешь разбудить Киев? — напрямую спросил Арик.

— Еще не знаю. Нужно посмотреть, прикинуть, взвесить. Да и вообще… отрабатывать методику будем на другом городе.

— На каком? — Арик продолжал допытываться. В лоб, без обиняков и ненужных иносказаний.

— На Одессе, — спокойно сообщил Лайк. — Есть законный повод туда съездить: Шведу нужно принять дела. Заодно и прощупаем, что там и как.

— Почему тогда не на Николаеве? — ревниво поинтересовался Швед. — Я не собираюсь переезжать в Одессу.

— Николаев слишком мал, — пояснил Лайк. — Я ведь говорил: для того, чтобы появился белый фон, население должно вырасти примерно до миллиона. Городов-миллионеров на Украине пять: Киев, Харьков, Днепропетровск, Одесса и Донецк.

— А Запорожье? — удивился Швед. — Здоровенный же город!

— В Запорожье обитает чуть больше восьмиста тысяч. Между прочим, теперь тебе, как главе регионального Дозора, придется все данные о численности крупных городов знать назубок и постоянно уточнять. К твоему сведению, больше Николаева еще Львов и Кривой Рог, хотя для нашей цели они, как и Запорожье, пока маловаты.

Швед вздохнул и с некоторой горечью поведал:

— А ведь в Николаеве когда-то было семьсот с лишним тысяч…

Непонятно, отчего Швед вздыхал: то ли от ностальгии по густонаселенному Николаеву, то ли в предвкушении новых обязанностей, к которым, говоря начистоту, совершенно не стремился.

— Лайк! Может, лучше не меня назначить, а? — жалобно протянул Швед. — Вон Симонов с удовольствием согласится. Или Ираклия сошли в Одессу до лучших времен, пусть пожарится на песочке. Я ж слаб еще для главы Причерноморья…

— Ираклий мне в Киеве нужен, — отрезал Лайк. — И потом, он все равно не поедет. Да и приказывать я ему не могу — он же не штатный сотрудник Дозора, просто вольный контрактник.

— Зато Симонов штатный.

— Симонов даже у себя в Виннице не первый. Да и не потянет он.

— А я потяну?

— Ты потянешь.

— А вдруг нет?

— Швед! — ядовито сказал Шереметьев. — Не ной! Хватит, погулял. Пора работать и расти. Мне сильные сотрудники нужны, понимаешь? А то в киевской благости и спокойствии даже я жирком заплывать начал.

— Раньше вроде бы все всех устраивало…

— Раньше и города Иными не становились. Времена меняются, Швед. Когда-нибудь ты должен будешь это понять. Не только глупой своей головой, но и умной печенкой.

Швед замолчал, удостоверившись, что от судьбы не уйти и от назначения на новую должность ему не увильнуть.

Некоторое время сидели без слов и почти без движений, только Лайк все бросал вниз по склону новые и новые веточки.

— Тамара, — обратился он к бывшей Черной чуть погодя. — Попробуй описать, что ты чувствуешь.

— Не знаю, как сказать… Пустоту, что ли. И нечто сродни усталости. Так всегда бывало, когда я уезжала из Питера.

— А что стала слабее — чувствуешь?

— Опять же — не знаю. Мне как-то до сих пор не приходило в голову, что сила вообще измерима. Да и в Питере, бывало, что наверняка знаешь — горы способна шутя свернуть, то тапочки из коридора нет мочи выудить.

— А когда взлетели — что?

— Сначала — ничего. Потом спать захотелось. Я и уснула. Почти не помню, как прилетели… Я и сейчас, еще спать хочу. Зачем мы сюда приехали?

Лайк потянулся за очередной веточкой.

— Хочу понять, как к тебе отнесется Киев.

— И… как?

— С интересом, — сказал Лайк. — И без вражды, что очень радует.

Швед прилег на склон, заложил руки за голову и закрыл глаза.

— Ничего не понимаю… — пробормотал он, не открывая глаз. — Ты что же, способен с городом общаться?

— Общаться — слишком сильно сказано, — невозмутимо ответил Лайк. — Но кое-какие настроения я улавливаю. Первое, что просыпается в городах, — это эмоции. Если ты чувствуешь тепло или холод в отношении города к себе, если чувствуешь его расположение или, наоборот, враждебность, значит, это город, потенциально способный проснуться.

— Но ведь и малые города иногда бывают теплыми или холодными, — вмешался Арик. — А ты все привязываешь к миллиону жителей.

— Говоря «потенциально способные», я это и имею в виду. Дорастут до миллиона — смогут проснуться. Но уловить их сущность можно и раньше. Я начал чувствовать Киев сразу после того, как сюда приехал.

— И давно это было? — вскинулся Швед, переворачиваясь на бок. Похоже, его очень интересовал этот вопрос.

Лайк сдержанно улыбнулся:

— Достаточно давно.

«Больше он не скажет, — сразу понял Швед. — Конспиратор, елки-палки. Чего таиться, не понимаю?»

Эта сдержанная улыбка была прекрасно известна всем без исключения сотрудникам киевского Дневного Дозора и большинству сотрудников из других городов Украины.

— Ну хорошо, — продолжал допытываться Швед. — Допустим, приехали мы в Одессу. А дальше-то что? Как город будить? Как его инициировать? А?

— Еще не знаю, — беспечно отозвался Лайк. — Я не задавался подобным вопросом, поэтому не думал на этот счет. Теперь задался. Почитаем исследования старых магов в области урбанистики, понаблюдаем, поэкспериментируем. Когда мало данных, на первое место выходит импровизация. Вот и будем… импровизировать.

Лайк кинул вниз по склону последнюю веточку, покосился на гуляющих вокруг памятника князю Владимиру людей и мягко, как куница, перетек в вертикаль.

— Пошли, — сказал он. — Я выяснил все, что хотел.

Арик встал и помог подняться Тамаре. Вскочил и Швед — одним ловким движением, оттолкнувшись от земли спиной.

«Город-Иной, — подумал Швед рассеянно. — Обладающий волей и испытывающий эмоции. С ума сойти!»

Будущий глава причерноморского Дневного Дозора вдруг остро почувствовал, как мало он знает об окружающем мире. И это отнюдь не добавило желания занять достаточно ответственную в иерархии Иных должность. Да и вообще — было нечто странное в этом неожиданном выдвижении. Лайк, как всегда, темнил и вел какую-то сложную многоуровневую игру, понятную только ему и, может быть, еще паре таких же суперов — Ираклию, например, или Ларисе Наримановне. Швед не тешил себя напрасными иллюзиями: переиграть шефа нечего и пытаться. А значит, придется смириться и терпеть. И глядеть в оба, чтобы в один прекрасный момент вдруг не оказаться между молотом и наковальней. Ибо чем выше поднимаешься по служебной лестнице, тем сильнее бьют в случае провалов. В этом плане отношения Иных ничем не отличались от человеческих. Даже пожестче были.

— Когда выезжаем-то? — хмуро спросил Арик.

— Сейчас, — сообщил Лайк, не оборачиваясь.

И правда, выехали немедленно. Сборы… Какие сборы у Иных? Темные всегда стремились к максимальной свободе, а свобода не предполагает обременение баулами с поклажей в любой дороге. Свобода — это путешествие вообще без багажа. Лайк сел за руль «субару» со словами: «А, прокатимся!» Прежде чем тронуться, он позвонил Ефиму и без всяких объяснений велел: «Выезжай в Одессу». Ефим, давно привыкший к манерам Шереметьева, лаконично ответил: «Понял, шеф!» — и тут же помчался на Московскую площадь, к ближайшему рейсу «Автолюкса».

До Умани Лайк гнал, не снимая ноги с акселератора. С момента выезда из Киева скорость вообще не падала ниже сотни. Швед смутно ощущал магические воздействия Лайка по расчистке трассы, но шеф работал так быстро и виртуозно, что разобраться толком в механике и последовательности никак не удавалось. Арик с Тамарой дремали на заднем сиденье.

За Уманью Лайк вынужденно сбросил скорость: ухудшилась дорога.

— Кстати, — обратился Лайк непонятно к кому. — А распределенных в Киев девчушек кому-нибудь поручили?

Швед ничего об этом не знал, в чем честно и признался.

— Позвони кому-нибудь, пусть озаботятся, — велел Лайк.

Проще других дозвониться оказалось к Палатникову. Тот был явно наслышан об утреннем гневе шефа, поскольку поспешил уведомить, что девчонками уже второй час занимается Плакун в учебном центре на Сагайдачного и что программа их обучения, а также обучения недавно инициированного Сайринком Темного прорицателя в данный момент составляется лично им, Палатниковым. И кстати, куда пропал Ефим? Мобильник его молчит, как партизан на допросе.

Швед ответил в том смысле, что молодцы, так держать, а что до Ефима, то киевлянам, увы, придется некоторое время обходиться без него.

Лайк немедленно захихикал, будто старая сварливая кумушка, отчего Швед замер с трубкой в руке.

— Ты чего? — не понял он.

— Да так, — сообщил Лайк радостно. — У тебя голос стал голосом начальника. Мол, не кто попало с вами говорит. Вопросы задаем напористо, за ответы снисходительно хвалим, больше, чем следует, не болтаем… Растешь, Швед, прямо на глазах. Надо было раньше тебя повысить.

— Да ну тебя, — пробурчал Швед, пряча мобильник в чехол на поясе.

Лайк продолжал хихикать и веселиться:

— Меня, может, и «ну», — сказал он. — Да только в душе ты уже обживаешь новую должность. Даже если сам этого еще не осознал. Скажешь, нет?

Скрепя сердце Швед признал: да, так оно и есть, ибо некоторые мысли относительно ближайших действий в Одессе и Николаеве его уже посещали. Скажем, вскользь подумалось: надо будет обязательно обсудить с Исой кое-какие насущные николаевские проблемы и назначить кого-нибудь из новообращенных в порученцы. Кого-нибудь пошустрее, вроде Ефима. И постоянного курьера в Одессу подыскать.

Действительно, сам того еще не вполне осознавая, Швед примерялся к начальственному креслу, хотя совсем недавно искренне считал себя вольной птахой без особой ответственности. И еще подумал, что перемены, по обыкновению, подкрались незаметно — считаешь себя таким же, как прежде, а на деле ты уже подрос, повзрослел, взобрался на очередную ступеньку лестницы к воображаемым небесам, а значит, привычки и жизненный уклад придется менять. Возможно, не особо кардинально, лишь в мелочах. Но придется. И никуда от этого не деться.

А заметил эти перемены снова Лайк, а не кто-нибудь еще. Хотя это-то как раз неудивительно: опыт есть опыт. Наверное, Лайк вообще читает в душах молодых соратников будто в открытой книге, написанной на знакомом до тонкостей языке.

Так незаметно и оказались близ окраин Одессы, а потом и в самой Одессе. Лайк лихо погнал по улицам. Погнал, разумеется, в центр, на Гоголя. К дому номер четыре. К арке, ведущей во двор, к большой разлапистой акации, дарящей густую благодатную тень окрестностям подъезда и заслоняющей кухонное окно ариковской квартиры. Окно кухни, к слову сказать, располагалось рядом с соседним подъездом — планировка старого, еще дореволюционного дома отличалась присущей тем временам странностью.

Притормозив у самого ствола акации, Лайк победно крякнул и немедленно клацнул замком ремня безопасности.

— Приехали! — бросил он назад.

Арик и особенно Тамара, видимо, вознамерились проспать вообще все на свете. Но на слова Шереметьева все же отреагировали, зашевелились.

А тот открыл дверцу, встал в полный рост у машины и сладко потянулся. Позвоночник отчаянно захрустел.

Спустя секунду Лайк обмер с поднятыми руками. От неожиданности и удивления.

На лавочке посреди двора сидел худощавый человек, прячась за развернутой газетой. Точнее, не человек — Иной.

Завулон.

Невозмутимо убрав газету, шеф московского Дневного Дозора поправил темные очки.

— Здравствуй, Артур… — пробормотал Лайк. — Какими судьбами?

Шереметьев действительно был ошеломлен, а это случалось очень и очень нечасто.

— Здравствуй, Лайк. Что значит — какими? Кто звал на гидрофойле кататься? Не ты ли?

— Хм… Действительно. Я. Точнее, Арик. — Лайк уже понял: не в гидрофойле дело. Что-то происходит.

— Пойдем прогуляемся, Артур. Пива хочу — спасу нет, — предложил Лайк.

— Пойдем, — не стал возражать москвич.

— Арик, Швед, сообразите-ка чего-нибудь съедобного, ладно? Мы скоро вернемся.

— Сообразим, — заверил Швед. — Я жаркого сварганю. И летний салатик. Пойдет?

— Вполне!

— Арик! — позвал Швед зычно. — Давай за руль. Поехали на рынок. Казан у тебя дома есть?

— Есть, — пробурчал Арик. — А то ты не знаешь. Всякий раз спрашиваешь.

— Потому что не помню. — Швед снова уселся справа от водительского места. — Каждый казан помнить — никаких мозгов не хватит. На яхте, знаю, точно есть. Дома тоже. А у тебя — не помню.

— Есть казан, не нуди. — Арик взялся за руль. — Тамара, может быть, тебе дать ключ? Отдохнешь…

— Нет, я с вами. Кажется, я наконец-то отоспалась.

— Ладно… — Арик вновь запустил не успевший хоть сколько-нибудь охладиться двигатель. «Субару» прошмыгнул в арку и отбыл к рынку.

Лайк и Завулон проводили его очень похожими взглядами.

— Что-то мы часто стали последнее время видеться, — заметил Лайк, извлекая сигареты. — Не находишь?

— Время такое, — пожал плечами Завулон. — Рубеж тысячелетий.

Вокруг магов сгустился и затвердел защитный кокон, сплошь пронизанный сигнальными ниточками. По праву хозяина создал его Лайк. Завулон по праву гостя проверил кокон на надежность.

— Пошли, — предложил Завулон. — Мне тоже что-то пива захотелось.

Тещин мост звал. Звало уютное открытое кафе у ближнего края моста, звали шевелящиеся на солоноватом ветру скатерти, звали столики, звали запотевшие пивные бутылки в холодильных шкафах, запахи близкого моря и близкого порта, звало прогретое очарование южного лета.

И звали очередные напасти — что еще могло привести в Одессу шефа московского Дозора, как не напасти?

Однако начал Завулон, вопреки ожиданиям Шереметьева, очень издалека.

Едва усевшись за стол, он совершил такое движение, будто лезет во внутренний карман несуществующего (лето же, причем южное) пиджака, и вынул из сумрака продолговатый конверт, запечатанный не где-нибудь, а в московском бюро Инквизиции. От конверта разило официальной магией.

— Держи, — ворчливо сказал Завулон. — Пока только на барменов…

В конверте, без сомнения, находились официальные разрешения на инициацию персонала «Виктории», каковой Лайк уже давно и тщетно добивался. Он, естественно, не рассчитывал на единовременную инициацию всех без исключения сотрудников, от директрисы до официанток. Но процедура выдачи разрешений хотя бы на обоих барменов и обоих поваров почему-то затягивалась и все время откладывалась.

— Ну, наконец-то! — Лайк принял конверт. — А похлебкиных наших? Хотя бы Сашу? Пока нет?

— Пока — нет. — Завулон все еще ворчал. — Не до этого было, уж прости. А это Турлянскому твоему. Вручишь, мне недосуг.

В очередном конверте крылось еще одно разрешение Инквизиции. Лайку не нужно было даже заглядывать в текст, начертанный сумеречными письменами.

«Сим удостоверяется право Темного мага Аристарха Турлянского, рожденного и инициированного в Одессе, отныне и присно носить сумеречное имя, данное наставником и хранимое в душе и сердце.

Тьма подтверждает заслуги своего адепта.

Свет признает сие и не чинит препятствий.

Инквизиция свидетельствует: да станет так.

Дано:…»

Дата стояла вчерашняя.

— Ого! — Лайк шевельнул бровями. — Даже так?

— Если потрудишься и поворошишь вероятности, — глухо промолвил Завулон, — поймешь, от чего уберег он Иных на Марсовом поле. То, что Турлянский знал эту чокнутую питерскую чародейку, — неслыханная удача. Впрочем, хватит об этом. Скажи лучше, ты не знаешь в Москве какого-нибудь места наподобие «Виктории»? Желательно поближе к Таганке.

Лаик рассмеялся, бережно пряча оба конверта в сумрак:

— Что? Проникся наконец-то?

Завулон холодно взглянул на киевлянина — казалось, даже летний зной раздался подальше от облюбованного Иными столика.

— Определенная польза от подобного вертепа все же имеется, что ни говори.

— Могу звякнуть знакомой ведьмочке, она по выискиванию подобных мест большая мастерица.

— Кому? Сестренке Си?

— Ей.

— Ну… звякни.

— Звякну.

Тут как раз принесли пиво. Теплое. Вот куда бы Завулону холод глаз применять — пиво в холодильниках охлаждаться просто не успевало.

— Чего это вы из Киева сорвались так скоропостижно? — сварливо осведомился Завулон.

«А ведь он недоволен, — понял Лайк внезапно. — Недоволен, и причем сильно. Потому и ворчит».

— Да так… Моря захотелось после Питера этого вонючего, солнца. Тепла, черт побери. Арику дела сдать надо опять же. Шведу, соответственно, принять. А мне — проконтролировать, наставить и благословить.

— Лайк, — вздохнул Завулон укоризненно. — Мне-то голову не морочь, ладно? Выкладывай все, что ты наработал по вопросу инициации городов.

Одновременно Завулон усилил защитный колпак, и без того не слабенький.

«Ну, конечно, — уныло подумал Лайк. — Он обо всем догадался. Глупо было крыться. Глупо… и самонадеянно. Но должен же я когда-нибудь его переиграть? Обязательно должен!»

«Не в этот раз», — подумал Завулон, пристально глядя на коллегу.

По мосту приближалась свадьба. Еще час-другой — и новобрачные с гостями начнут изнывать от жары. Поэтому все спешили пошастать по мемориальным для подобных торжеств местам, быстренько попозировать печальному пожилому фотографу, похожему на чучело фламинго из берлинского паноптикума, и юркнуть в спасительную кондиционированную прохладу заблаговременно снятого кабачка.

— Между прочим, — заметил Завулон, — фон Киссель тоже в Одессе. И Гесер прислал… эмиссара. Со свитой.

— Кого?

— Илью.

— Это такой очкастый?

— Они там через одного очкастые, — буркнул Завулон. Все еще недовольно.

Это было нетипично для шефа московских Темных. Он вообще редко выставлял настроения и чувства напоказ, а если и случалось когда такое, длилось сие весьма недолго. Пора бы ему перестать изображать недовольство и начинать методично выдавливать из Лайка информацию. А уж последнее Завулон умел, как никто в этом мире.

— Я жду, Лайк.

И Шереметьев честно, без утайки и недомолвок, пересказал Завулону все недавние диалоги с младшими коллегами. Плюс некоторые собственные мысли. Плюс догадки, которые родились у него прямо во время изложения. Крыться дальше не имело смысла. Более того, это стало опасным.

Глава московских Темных после рассказа задумался. Надолго — на целых полбутылки «Хайнекена». Лайк «Хайнекен» не любил, поэтому патриотично пил светлую классическую «Оболонь» и ждал.

— Вот как, значит, — очнулся наконец от размышлений Завулон. — Город-Иной. Смелое обобщение, Тьма покрой, очень смелое! Это кто придумал? Опять Турлянский?

— Швед. Николаевец. Новый глава Причерноморья.

— Ага, ага… Значит, ты решил, что под соусом передачи дел твои эксперименты будут выглядеть более невинными?

— А что, у меня есть выбор? — огрызнулся Лайк. — Экспериментировать в Киеве — себе дороже, да и присматривают за Киевом иди ты как. А больше экспериментировать негде. В Харькове Шиндже, в Днепре и Донецке — просто рискованно, а Одесса — она и не такое сносила без проблем. Всю гадость просто в море смывает, в глубину, в сероводород.

— Экспериментатор… — Завулон шел на рекорд беспрерывного ворчания. —  Ты хоть отчеты Рафаэля Плюмаржа о парижском сиянии читал?

— Читал.

— А Скотта Дартье? «О сущностях селений людских?»

— Читал.

— А «Урбаноида» некоего Марибора Браника? — Лайк едва удержался, чтобы не прыснуть в кулак:

— Это не читал. Это писал…

Теперь настала очередь удивляться Завулону:

— Что, правда? «Урбаноида» написал ты?

— Я. В восемьсот тридцать шестом. После… Ну, ты знаешь, после чего, раз упомянул в этом контексте.

— Никогда бы не подумал, — впечатленно фыркнул Завулон. — Ладно, значит, предметом ты владеешь лучше, чем я полагал. Это радует.

Лайк скромно усмехнулся.

— Ну, тогда долго мне объяснять не придется, — подытожил Завулон. — Могу сказать, что большинство выводов, изложенных в «Урбаноиде», ложны. Но некоторые все же верны. В частности, почти всё, что ты и Дартье писали о белом фоне, не подтвердилось. Зато все описанные Плюмаржем ступенчатые стадии в случае с Питером налицо, хотя последовательность и не соблюдена. Инквизиция разрабатывала питерский феномен лет пять, не меньше. Как выяснилось.

— Ты знал? — спросил Лайк.

— Знал, но не знал о теме. Я полагал, Совиная Голова опять затеял тралить Ингерманландские болота на предмет схронов Гриддига и его группировки.

— А Светлые? Знали?

— Подозреваю, не больше моего. Но и не меньше. Вчера Совиная Голова на закрытом анклаве обнародовал результаты питерских исследований. Присутствовали я и Гесер.

— То есть, — развил Лайк, — Инквизиция поняла, что дальше хранить в тайне тему не удастся?

— Естественно. В тот же день Гесер встречался с фон Кисселем и европейцами. И тут ты срываешься из Киева и мчишь как угорелый в Одессу!! Светлые, по-моему, чуть общую тревогу не забили. Я, кстати, тоже.

— Но почему, елки-палки? — вовсе уж изумился Лайк. — Какой в том криминал, если шеф киевского Дневного Дозора после довольно сложной и изнурительной выездной операции отправляется к морю развеяться? А если разобраться, так и, вовсе по делам?

Завулон допил пиво и поднял на Лайка пронзительный взгляд. Во взгляде было все — и арктический холод, и отсветы адского пламени.

— Ты действительно не знаешь?

— О чем, Тьма забери? — Лайк даже начал немножечко злиться. — Скажи, Артур, сделай милость, буду знать.

— Взгляни на Одессу, — уныло посоветовал Завулон. — Глазами Марибора Браника.

Лайк послушался и ушел в сумрак. А спустя несколько секунд понял, что будить Одессу ему не придется.

Одесса уже была кем-то разбужена. Ауры отдельных людей еще выделялись на общем городском фоне, но уже очень слабо. Как в Питере лет двадцать назад.

Лайк несколько секунд сидел неподвижно, потом длинно выругался на давно умершем языке и залпом допил пиво.