Томъ I

ГЛАВА ПЕРВАЯ, КОТОРАЯ МОГЛА БЫ БЫТЬ И ПОСЛ#1122;ДНЕЙ И КОТОРОЙ МОГЛО БЫ И ВОВСЕ НЕ БЫТЬ

Такъ бываетъ во сн#1123;. Вдругъ незримыя, душевныя, внутреннiя очи откроются въ полномъ мрак#1123;. И — н#1123;тъ мрака. Никогда невиданные города, пом#1123;стья, л#1123;са, сады, люди, сцены, приключенiя мелькаютъ, см#1123;няются, исчезаютъ, появляются вновь. Плетется колдовской разсказъ, увлекаетъ … и … закрылись духовныя очи … Мракъ … Небытiе … Усилiемъ сознательной воли откроешь глаза. Куда д#1123;вались города, л#1123;са, поля, весь пестрый калейдоскопъ никогда невиданныхъ людей?

Передъ изумленными и разочарованными глазами въ мутномъ св#1123;т#1123;, идущемъ изъ узкаго отельнаго корридора, сквозь окно надъ дверью проявляются б#1123;дная комната, стулъ изъ соломы, грязный коврикъ, раковина умывальника и старая ошарпанная портьера. Вся пошлость б#1123;дной жизни въ изгнанiи, безъ Родины, безъ ц#1123;ли существованiя потрясетъ все существо… Съ тоскою закроешь глаза … Опять мракъ … Небытiе … Потомъ снова какiя то очи открылись, сознанiе, пониманiе пробудилось … Какое геройство!.. Какiе подвиги!.. Красота какая!.. По крутой, почти отв#1123;сной гор#1123; несется крошечный вагончикъ — такихъ и не бываетъ на св#1123;т#1123; — выше, выше … Тамъ, съ вершины — голубыя дали, и въ нихъ дрожитъ, играетъ, т#1123;нями переливается несказанно прекрасный городъ. Онъ голубой, прозрачный… Сонное вид#1123;нiе говоритъ его имя… Схватить? … Запомнить? …

Гуще, сильн#1123;е мракъ.

Какъ же звали тотъ голубой, прекрасный, далекiй, недостижимый городъ? …

Сквозь портьеру глядится утро. Дождь бьетъ въ стекла. Жизнь монотонно шумитъ внизу. И сонный городъ и имя его исчезли изъ памяти, ушли изъ сознанiя… Навсегда …

То былъ сонъ…

Сномъ казался заливъ, полукругомъ вр#1123;завшiйся въ берегъ. Алыя краски на запад#1123; погасали. Берега темн#1123;ли. Плоскiй, л#1123;вый, — тамъ, гд#1123; широко разлилась Луара, исчезъ во мрак#1123;. Правый, гд#1123; темныя скалы слились съ домами и деревьями и черными зубцами вырисовались въ темн#1123;вшемъ неб#1123;, точно сказочный городъ, дрожалъ въ лиловатой дымк#1123;. На далекомъ мысу, за р#1123;кой, краснымъ огнемъ вспыхнулъ и угасъ маякъ. Ему б#1123;лымъ огнемъ отв#1123;тилъ другой, за Круазикомъ. На горизонт#1123;, на далекомъ острову, каждыя пять секундъ сталъ загораться б#1123;лый огонекъ. Море сливалось съ небомъ въ общей мгл#1123;. Вспыхнули зв#1123;зды. Заиграли алмазами.

Берегъ на много верстъ опоясался вереницею яркихъ электрическихъ фонарей. Отъ ихъ см#1123;лаго, наглаго св#1123;та море стало казаться темн#1123;е.

Красота несказанная была кругомъ. Черные валы съ тихимъ ропотомъ вставали надъ уснувшимъ моремъ, шли къ берегу, становились длинн#1123;е, уже, и вдругъ оп#1123;нивались шипящей, б#1123;лой полосой, разсыпались о прибрежный песокъ и исчезали. Сзади нихъ поднимались другiе, тянулись черными чертами, вспыхивали б#1123;лой п#1123;ной и замирали съ шип#1123;нiемъ на берегу. Море дышало въ ночномъ сн#1123;. Кто то Незримый и Могучiй линовалъ по нему черныя полосы и сейчасъ же стиралъ блестящими, серебромъ играющими чертами.

Конечно: — сонъ …

Снилась женщина, зябко кутавшаяся въ дорогой, широкiй м#1123;хъ. Она сид#1123;ла въ деревянномъ отельномъ кресл#1123; у жел#1123;зныхъ сквозныхъ перилъ набережной. Голубая шляпка съ внизъ спущенными полями скрывала золото ея волосъ. Св#1123;тло голубой жакетъ и юбка, такая же, точно такой же матерiи сумочка — все добротное, дорогое, въ лучшемъ магазин#1123;, у моднаго портного сд#1123;ланное, необычайно шли къ ея юному, н#1123;жному, не испорченному жизнью лицу. Точно голубая птичка прилет#1123;ла изъ далекихъ, заморскихъ странъ и ус#1123;лась въ кресл#1123; на берегу океана.

Противъ нея, придвинувъ другое, такое же тяжелое кресло, сид#1123;лъ старикъ. Смятая, видавшая виды, испытавшая дожди и сушку на печи, мягкая шляпа съ отвисшими, кривыми, точно мышами изъ#1123;денными полями, широкое пальто поверхъ костюма, тоже видавшаго виды, съ бахромой внизу штановъ и въ соотв#1123;тствiи съ костюмомъ — старое тонкое лицо, с#1123;дые, не модные усы, все тоже изношенное, истомленное лишенiями и страданiями, старомодное, «старорежимное» — такъ не шло оно къ женщин#1123; — синей птиц#1123;, принцесс#1123; грез#1123;, прилет#1123;вшей изъ далекихъ странъ, какъ не подходитъ отельный номеръ б#1123;женской яви къ лучезарному, голубому виду прозрачной долины б#1123;женскаго сна.

Старикъ разсказывалъ длинную исторiю. Женщина иногда задавала вопросы. Иногда дополняла разсказъ старика своими переживанiями въ этотъ страшный и великiй годъ мiровыхъ потрясенiй.

Онъ разсказывалъ: — мелкая, безотрадная людская пошлость. Жизнь изо дня въ день. Свары и ссоры, сплетни и безудержная болтовня, нищета, б#1123;дность, муравьиная б#1123;готня за заработкомъ — людской муравейникъ — это и была жизнь, явь, подлинное бытiе… Она слушала, широко раскрывъ, — въ темнот#1123; они блистали, — свои голубо-зеленые глаза, изумлялась, возмущалась, пожимала плечами, ежилась, кутаясь въ пушистый, н#1123;жный м#1123;хъ.

Но понимала: — такъ оно и было, ибо и ея коснулась пошлость людской жизни. Такъ должно было быть на земл#1123;, гд#1123; стало т#1123;сно жить…

А потомъ, какъ во сн#1123;, открывались внутреннiя, душевныя очи и вдругъ въ призрачной, голубой дали появлялись сильные духомъ люди, великiе изобр#1123;татели, мастера, техники, храбрые, волевые мужи, создавалась какая то таинственная организацiя, уносилась въ далекiя страны, въ мiръ, не тронутый людской пошлостью, и оттуда шла бороться за правду.

И самая борьба казалась сномъ. Кошмарнымъ сномъ казался разсказъ о жизни рабовъ на далекомъ с#1123;вер#1123;. Ихъ освобожденiе казалось сонной мечтой.

И снова были простыя слова яви. Все покрывалось мракомъ людской пошлости… Глупая сплетня, ненужное пошлое хвастовство, трусость маленькой души — и отъ этого — крушенiе д#1123;ла и гибель самоотверженныхъ людей.

И опять шелъ разсказъ о ряд#1123; героическихъ подвиговъ, о любви къ Родин#1123;, готовой на жертву, о справедливости, о торжеств#1123; правды и въ самой смерти.

Было, какъ въ мор#1123;, что было передъ ихъ глазами — б#1123;лая полоса стирала черную и исчезала, тихо тая въ песк#1123;, и на м#1123;сто ея сейчасъ же вставала другая, чтобы исчезнуть, какъ и первая… И такъ въ утомительномъ постоянств#1123;.

Сонъ? …

Да … Какъ сонъ …

— Они вс#1123; погибли?

Старикъ, молча, наклонилъ голову.

Женщина въ душевномъ порыв#1123; положила красивую холеную руку на жесткую, загор#1123;лую руку старика и повторила дрожащимъ отъ слезъ голосомъ.

— Они погибли… Значитъ — дiаволъ поб#1123;дилъ Бога… Зло поб#1123;дило Добро… И правды опять н#1123;тъ на земл#1123;… Это былъ мигъ… Просв#1123;тъ… Сонъ?…

Старикъ не отв#1123;чалъ. Ни молодая женщина, ни онъ не зам#1123;тили, какъ за этимъ разсказомъ о томъ, какъ пошлость боролась съ героизмомъ прошло время. Фонари на набережной погасли. Бл#1123;дный разсв#1123;тъ начинался на берегу, за отелемъ. Море ушло, обнаживъ плотно убитый песокъ. Зв#1123;здъ въ неб#1123; не было. Огни маяковъ стали бл#1123;дными и ненужными… Сейчасъ встанетъ солнце.

— О, н#1123;тъ… Напротивъ, — вдругъ, точно очнувшись, съ оживленiемъ, сказалъ старикъ. — Тамъ, на далекомъ с#1123;вер#1123;, народъ всталъ за правду… За в#1123;ру, царя и отечество… Тамъ за эти полгода создана Имперская армiя. Ей все покоряется… И, если не помогугь ваши соотечественники?… Простите, что я такъ говорю, мистрисъ Холливель…

— Говорите… Что же д#1123;лать? Вы правы… Я понимаю… Н#1123;тъ… Они теперь не помогутъ… Имъ не до того теперь… Такъ что же, если не помогутъ?

— Наши поб#1123;дятъ…

— Правда, что эту армiю ведетъ?…

— Ващъ отецъ, мистрисъ Холливель, ротмистръ Ранцевъ. Рядовому Русскому офицеру Господь далъ быть поборникомъ правды и спасителемъ Россiи.

— А какъ же — «les coccinelles»?… Я не ум#1123;ю, какъ это будетъ по русски…

— Божiя коровки.

— Да, эти маленькiе, с#1123;рые люди?… Они?… Не м#1123;шали?…

— Напротивъ… Они много помогали этому д#1123;лу… Они пошли за своими начальниками… Безъ маленькихъ людей не сд#1123;лаешь великаго д#1123;ла… Они тоже нужны… Да и не все тамъ были Божiи коровки…

— А капитанъ Немо?…

— Онъ, какъ и хот#1123;лъ… Онъ былъ Русскiй артиллерiйскiй офицеръ. Онъ былъ скроменъ. Онъ все сд#1123;лалъ, все создалъ, отдалъ на д#1123;ло все свое состоянiе и… ушелъ…

— Такъ, значитъ, острова Галапагосъ?

— Ихъ не было…

— Да, въ самомъ д#1123;л#1123;… Но «огонь поядающiй» — такъ вы мн#1123; н#1123;сколько разъ разсказывали о немъ. Онъ попалилъ не только виноватыхъ, но и правыхъ.

— Не знаю, поймете ли вы меня, мадамъ?… По русски такъ говорится: — «гд#1123; л#1123;съ рубятъ — щепки летятъ»… На войн#1123;, знаете, не безъ урона…

— О, я хорошо по Русски понимаю… Лучше, ч#1123;мъ говорю… Во мн#1123; Русская кровь…

— Я знаю… Я васъ в#1123;дь вотъ такой маленькой видалъ. Вамъ не было тогда и двухъ л#1123;тъ.

— Да… Я знаю… Вы мн#1123; говорили… Прощайте, генералъ… Я не знаю, какъ мн#1123; васъ благодаритъ за вашъ разсказъ…

— Никакъ… Я былъ радъ под#1123;литься съ вами т#1123;мъ, что я зналъ, что еще такъ недавно было величайшей тайной, секретомъ, и что теперь стало достоянiемъ газетъ и… толпы…

Они встали… Женщина горячо пожала руку старику и пошла широкими, быстрыми шагами къ громадному отелю, гд#1123; едва начиналась утренняя жизнь. Сонные лакеи въ жилетахъ и синихъ фартукахъ подметали высокую, нарядную прихожую.

Старикъ пошелъ вдоль набережной. Ему въ сущности некуда было идти. Его по#1123;здъ отходилъ въ девять часовъ. Было едва семь. Зимнее солнце еще не вставало.

Было тепло, какъ л#1123;томъ. Съ океана, должно быть, изъ т#1123;хъ далекихъ южныхъ странъ, о которыхъ разсказывалъ старикъ, шло н#1123;жное ласкающее дыханiе жаркихъ острововъ…

Все это было, какъ сонъ…