"Единая-неделимая" - читать интересную книгу автора (Краснов Петр Николаевич)

XXX

На эстраде, задрапированной красным сукном, — два рояля. Один — в отдалении, другой — около самой публики.

В углу под образом кротко мигала в синем стекле лампадка. У стены стульях молодежь — ученики и ученицы Консерватории.

В первом ряду, подле того кресла, где было место Морозова, стоял маленький генерал с красным конопатым лицом, в седой колючей бороде и с очками на красном носу. Он был в длинном старомодном сюртуке, с серебряными генеральскими погонами, при шпаге. С ним разговаривал высокий, нескладный, сутуловатый штатский с большой головой и рыжими волосами.

Генерал кивнул Морозову.

— И вы сюда, Морозов, на огонек истинного света искусства и красоты? — сказал он, пожимая Морозову руку. — Я, по правде сказать, думал, что все ваши интересы в спорте, в манеже. Видал вашу блестящую победу в прошлое воскресенье. Любовался вами.

— Разве вы, ваше высокопревосходительство, изволили быть в манеже?

— «Изволил», «ваше благородие». Я люблю спорт, движение, молодость. Любишь то, что ушло безвозвратно.

— Поживем еще, Цезарь Антонович, — сказал высокий штатский. — Вам ли с вашим могучим талантом бояться смерти! Цезарь Антонович, — обратился он к Морозову, — бульварные романы в «Петербургской газете» обожает читать.

— Полно шутить, Михал Михалыч, заработаешься, устанешь, ну и тянет почитать что-нибудь такое, что ничем бы не волновало и не смущало. Знаешь, по крайности, что, если герой в сегодняшнем номере и бросился с пятого этажа на мостовую, это еще не беда, — в завтрашнем может оказаться целым и невредимым. Драмы довольно и в жизни… Я, Морозов, вас первый раз в нашем зале вижу. Что пожаловали? Или приглянулась вам наша дива?

— Тут многое, ваше высокопревосходительство, и… между прочим… хочу просить у вас протекции.

— Что?.. Где?.. Вы в академию, что ли, поступить собираетесь?..

— Нет. Дело проще. Штаб-трубач нашего полка играет соло на Инвалидном концерте. И вот… я… меня просили… устроить, чтобы Надежда Алексеевна прослушала его игру и дала бы два-три совета, чтобы у него в игре душа была. А я не знаю, как это сделать.

— Надежда Алексеевна, — сказал штатский, — такой человек, у которого все можно просить, она все сделает. Это истинно христианская душа.

— Сделаем, — сказал генерал. — Ну, а «то Русалка?

— Кто это Русалка? — спросил штатский.

— Лошадь поручика, — сказал генерал. — Да такая, что в нее влюбляются самые неприступные красавицы. О ней говорят как о героине романа.

— Бульварного? — сказал штатский. — Давайте, Цезарь Антонович, садиться. Начинают…

В зале наступила тишина и сейчас же прорвалась грохотом аплодисментов. Точно крупный летний дождь налетел с синего неба и ударил по железным крышам.

— Тверская… Тверская… Душка… Тверская… — девичьи звонкие голоса сыпались точно молнии сквозь дождь.

Смолкли…

В пяти шагах от Морозова, на возвышении эстрады стояла Надежда Алексеевна. От того, что она была на возвышении, а он сидел внизу, она казалась ему выше ростом.

Длинное платье с небольшим шлейфом закрывало ноги. Молодая грудь была низко открыта. Широкие кружевные рукава, не доходящие до локтя, показывали красивые полные руки. На тонкой шее висел на золотой цепочке медальон. В нем горел бриллиант. Длинные, густые волосы отягчали затылок и завитками спускались на лоб. Снизу отчетливо было видно красивое, славянское лицо Тверской — чуть выдавались скулы. В руках, обвитых жемчужным браслетами и золотом, Тверская держала свернутые в трубку ноты.

— Тверская!.. Тверская!.. — гремело по залу. Морским прибоем, грохочущими валунами нарастал шум рукоплесканий, и метались в этом шуме вспышками белых пенящихся гребней выкрики молодых голосов: «Тверская!» — По проходам между стульев молодежь надвигалась к эстраде, заливая собою промежутки у стен и стараясь ближе посмотреть на певицу и попасть ей на глаза.

— Надежда Алексеевна! — крикнул чей-то девичий звонкий голос и оборвался.

Полный господин во фраке с мясистым, в прыщах, лицом, расправив фалды, уселся за рояль и переворачивал ноты, ожидая, когда стихнут восторги оваций.

Рядом с ним села красивая дама в вечернем туалете»

Тверская кивнула головою аккомпаниатору. И так напряженно смотрела на нее вся толпа, что по этому ее маленькому знаку смолкли рукоплескания и наступила тишина.

Кто-то сзади еще раз пискливо крикнул: «Тверская», И сейчас же в тишину вошли полные, и сочные звуки рояля и с ними низкий грудной голос понесся по залу.

— Безупречная фразировка, — прошептал рядом с Морозовым Михал Михалыч.

Морозов досадливо поморщился. Он пил звуки голоса, пропитывался ими и растворялся в них.

Музыка, слова и голос вызывали картины. Морозову казалось, что не зал Консерватории в холодном, туманном Петербурге с рыжим и рыхлым снегом на улицах окружает его, но вечно голубое небо горит в высоте палящим зноем, зажигает глаза Тверской и теплит ее лицо.

Непонятным волнением билось сердце Морозова. Ему казалось, что в этом романсе звучит пророчество. Но ждал, что будет дальше. И слышал низкий, мрачный голос:

Глаза певицы расширились. Болью и мукою исказилось ее прекрасное лицо. Скорбная складка легла у подбородка, и медленно и зловеще роняла она слова.

И со страшной силой, веруя в жизнь за гробом и внушая эту веру всем, Тверская, устремив глаза куда-то вдаль, закончила:

И хотелось Морозову, чтобы без конца продолжалась скованность мысли, сосредоточение в чем-то, им еще не осознанном, где сливались в один образ — стихи, музыка, голос и женщина и чему было одно имя: Красота.

К его лицу подступила взбудораженная кровь, он чувствовал, что краснеет. А внутри молоточками отбивалась одна горделивая мысль:

«Русская музыка!.. Русские стихи!.. Русская певица!.. Бородин… Пушкин… Тверская!»