"Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени" - читать интересную книгу автора (Квин Лев Израилевич)

ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ

Кто такой майор Пронин — это у нас широко известно. Удачливый сыщик, смелый, находчивый контрразведчик, своего рода «нашенский» Шерлок Холмс, по малейшим, оставленным на месте преступления следам добирающийся до самых хитроумных злоумышленников. Правда, по повестям и рассказам его, майора Пронина, лучше знают, пожалуй, люди старшего и среднего поколений. Так случилось, что пик славы знаменитого контрразведчика пришелся на далекие предвоенные годы. Но в последние десятилетия книги с рассказами и повестями о непревзойденном мастере сыска снова, хоть и не так часто, как прежде, стали появляться на прилавках книжных магазинов и на библиотечных полках.

Ну а устные рассказы о похождениях майора Пронина, даже анекдоты, вплоть до неприличных, об его удачливых схватках со зловредными империалистическими разведчиками, ходили в народе во все времена. Достаточно вспомнить хотя бы, как неотрывно следил из одного, казалось бы, совершенно неподходящего места за действиями английского шпиона его умный и внимательный взгляд. Или как в некоем помещении, где человек на время остается в полном одиночестве, вражеского агента, собиравшегося уничтожить только что прочитанную шифровку, поражает до оцепенения невесть откуда зазвучавший уверенный голос майора Пронина: «Не вздумайте спускать воду! Стреляю без предупреждения».

Я познакомился с майором Прониным в 1940 году, в первые месяцы восстановления советской власти в Латвии. Сначала это был рассказ с необычным для произведений детективного характера названием «Сказка о трусливом черте». Затем последовал цикл рассказов «Синие мечи». А потом, незадолго до начала войны, я с радостью обнаружил, что журнал «Огонек» печатает в продолжениях, из номера в номер, повесть «Голубой ангел» с уже полюбившимся мне майором Иваном Прониным в качестве главного действующего лица.

Но повесть так и осталась недочитанной, а точнее — недопечатанной. С первых дней войны «Огонек» почему-то прекратил публиковать. «Голубого ангела», хотя предыдущий кусок повести кончался, как обычно, многообещающим «Продолжение следует». Не появилось продолжение «Голубого ангела» и в последующих номерах журнала.

Что-то случилось. А скорее всего, думалось мне, виновата война. Потоком пошли в журнал материалы о боях с фашистскими захватчиками на фронте. Для ангелов, голубых или розовых, в журнале просто не оставалось места.

«Ничего, после войны дочитаем», — оптимистически решил я.

Но продолжение «Голубого ангела» не появилось ни сразу после войны, ни много времени спустя. Короче говоря, я до сих пор не знаю, чем должны были закончиться захватывающие приключения майора Пронина, лихо закрученные давным-давно на страницах довоенного «Огонька».

Впрочем, не попадались мне всю войну и другие произведения о майоре Пронине: ни повести, ни рассказы, ни вообще какие-либо упоминания о прославленном асе сыска. Майор Пронин перешел на нелегальное положение, время от времени напоминая о себе лишь в анекдотах, старых и новых, которые продолжали циркулировать в народе, может быть, в еще большем числе, чем прежде.

Лишь через год или два после окончания войны мне удалось выменять (не судите слишком строго!) небольшую, сильно потрепанную, без обложки, книжечку стихов Сергея Есенина на подборку рассказов о майоре Пронине. Это не была вновь напечатанная книга, а помещенные в разных журналах довоенные рассказы и истории, разноформатные, разношрифтовые, любовно собранные в один сборничек, умело переплетенный и даже с набранным, вероятно, в типографии какой-нибудь дивизионки, шикарным титульным листом, с фамилией автора и общим названием «Синие мечи».

Перечитал с удовольствием уже знакомые вещи, дал понаслаждаться друзьям и, тщательно упаковав в плотную оберточную бумагу, уложил в трофейный чемоданчик, в котором таскал всякую случайно попавшую и чем-либо заинтересовавшую меня всячину. Ну, например, болтался там, в чемоданчике, немецкий рыцарский крест, который я собственноручно снял с угодившего в плен командира танка, фашистская медаль «За зимнюю кампанию 1941 — 42 годов» и тому подобная любопытная дребедень.

И вспомнил я о «Синих мечах» лишь года через два или три при совершенно неожиданных обстоятельствах.

После ликвидации нашего отделения по работе среди венгерского населения мне долго еще приходилось курсировать между Веной и Будапештом с заданиями очень разными, однако близкими по характеру тем, которые я выполнял в ставшем уже историей будапештском отделении. Но той, прежней, «крыши» больше не существовало, и задания стали носить разовый, а не постоянный характер. Приехал на месяц в Будапешт, комендатура определила мне жительство либо в гостинице подешевле, либо, что случалось чаще, в многокомнатной квартире какого-нибудь состоятельного венгра по ордеру оккупационных властей, Пожил две-три недели, сделал свое дело, попрощался с хозяевами, большей частью вынужденно гостеприимными, — и обратно в Вену. Там ждала и тревожилась за меня жена, маленький сын тоже скучал без папы. И вообще, сколько можно болтаться вот так: месяц здесь, месяц там? Война давно кончилась, все добрые люди уже бог знает когда демобилизовались, а я... Словом, вся эта бродячая заграничная жизнь нравилась мне все меньше и меньше.

В Вене моей «крышей» была «Эстеррайхише цайтунг» — «Австрийская газета» — орган Красной Армии для населения Австрии на немецком языке. Здесь я получал свое денежное содержание, офицерский паек, здесь жил с семьей в редакционном жилом доме. Здесь же, в редакции, у меня было много добрых друзей, знакомых еще по фронтовым временам. Да и сам редактор газеты полковник Лазак всегда был рад встрече со мной. Живой, общительный человек, он интересовался всем происходящим в мире, и особенно по соседству. А получить, можно сказать, из первых рук сведения о Венгрии Лазаку было особенно любопытно. В этой граничащей с Австрией стране начинались всякие непонятные разборки между коммунистами, которые прибыли из эмиграции вместе с Красной Армией и возглавляли теперь партийное руководство Венгрии, и членами партии, принявшими на себя смертельную тяжесть борьбы с фашистами в глубоком подполье и оттесненными теперь почему-то на задний план. Сказать по правде, и мне были не очень ясны причины такой, казалось бы, противоестественной вражды. Но я знал факты, детали, подробности, которые не сообщались в печати, и любознательный Лазак вытаскивал их из меня, словно клещами.

На сей раз, проведя с семьей свои законные, пропущенные за месяц выходные, я попал к полковнику Лазаку как раз в тот момент, когда у него собралось чуть ли не все руководство газеты. Шел большой хурал. Предстояло решить немаловажный вопрос: какой советский роман или большую повесть начать печатать в ежедневных продолжениях для читателей-австрийцев.

Дело в том, что почти все солидные газеты на Западе старались заполучить для этих целей произведения литературы поновее и поинтереснее, желательно прямо от издательства, где это новенькое готовилось к выпуску, либо, еще лучше, непосредственно от автора с именем. Это прибавляло газете веса в обществе и привлекало к ней новых читателей.

Наша газета для австрийцев выходила наряду с вечно враждующими между собой газетами других оккупационных властей — американской «Винер Курир», английской «Курир», более хилым французским еженедельником «Вельт ам Монтаг». Чтобы привлекать новых читателей или, по крайней мере, не терять старых, приходилось играть по местным правилам. Те помещали кроссворды в каждом номере — и мы тоже. Те любому мало-мальски привлекательному материалу предпосылали сенсационный заголовок — и наши журналисты из «Эстеррайхише цайтунг» в короткий срок тоже заделались мастерами творить сенсации из любого пустяка. Те из номера в номер печатали захватывающие дух остросюжетные романы — и нам в этом деле тоже никак нельзя было отставать, хотя выбор, честно сказать, был ограничен. Войны австрийцы наелись досыта и больше слышать о ней не хотели, романами об успехах колхозных доярок или систематически перевыполняющих план доменщиках их тоже не увлечь.

Но редакционные ребята с честью вышли из положения, решив печатать в продолжениях «Два капитана» Вениамина Каверина. Тут и приключения, и герои, и злодеи, и любовь — все необходимое для любителей ежедневного порционного чтения. И объем солидный — это тоже имело немаловажное значение. Не приходилось каждые два-три месяца лихорадочно отыскивать в оскудевших за годы войны запасниках советского детектива новую увлекательную вещь, которая могла бы устроить избалованного австрийского читателя.

Но всему в мире — доброму и недоброму — когда-нибудь да приходит конец. От большого романа Каверина остались рожки да ножки — от силы на три-четыре продолжения.

А чем же впредь газета будет подпитывать австрийских читателей из хороших остросюжетных советских книг?

Вот и собрались в кабинете у Лазака все великие мудрецы редакции. Морщили лбы кряхтели, с потугами выдавая названия возникших в умах каких-нибудь прочитанных давным-давно романов.

Лазак лишь отрицательно качал головой:

— Нет, детсадовское чтение!

— Какой же это роман! Рассказ, максимум на два номера.

— Не хватало еще дурить головы австрийцам нашими беломорканальскими делами!..

И мудрецы продолжали мучительно и бесполезно морщить лбы.

И тут мне припомнился собранный из разноформатных листов томик.

— Братцы! — азартно воскликнул я. — Тут у меня есть книжка, собственно, даже не книжка, а большой цикл рассказов о советском Шерлоке Холмсе. Вы слышали что-нибудь о майоре Пронине?

Ожили, зашевелились, с глаз спала тусклая пелена. Оказывается, многие не только слышали, но и читали.

— Книжка с собой? — деловито осведомился Лазак.

— Откуда? Я же не знал, какие вас тут одолевают проблемы. Дома лежит, за пятьсот метров отсюда. Если только Толян за время моего отсутствия до нее не добрался. Мой вундеркинд листает книги постранично, отрывая изученное и выбрасывая в помойное ведро.

— Беги тащи! Прочитаем по-быстрому и решим.

— Идет! А вы мне пока командировку в Линц выпишете. На неделю.

— В американскую зону? — Лазак сделал круглые глаза,

— Да. Вам позвонят до двенадцати. Буду изучать там вопросы подписки на «Эстеррайхише цайтунг».

— Все шуточки!.. Ох, смотри, осторожнее! Знаешь, как сейчас осложнились отношения с союзниками. Позавчера ночью опять капитан-связист исчез без следа.

— Ничего! Командировка ведь будет от вашей газеты, а они печать пока уважают,

Так и сделали. Я приволок из дому книжку. Слава богу, Толя до нее еще не добрался. Лазак выдал мне «охранную грамоту» взамен. И я, как и было согласовано, глубоко нырнул на неделю в омут американской зоны оккупации.

А когда через неделю, отфыркиваясь, благополучно вынырнул, все уже решилось.

— Печатаем твоего Пронина, — твердо сказал Лазак, принимая у меня командировочное предписание со всеми обязательными пометками: прибыл — убыл... — В самый раз: и завлекательно, и политически выдержано, Только заголовок меняем: не «Синие мечи» — что-то это больше о мейсингском фарфоре говорит, чем о схватке двух гигантов разведки. Назовем «Дело Роджерса». Каково?

— По-моему, здорово.

Существовал в рассказах антипод майора Пронина, его опасный противник и чудодей разведки, тоже майор, только английский — Роджерс.

Переводчики сработали молниеносно. Уже через три или четыре дня после окончания романа Каверина и соответствующей рекламы в газете появилась начало новой публикации: «Лев Овалов. «Дело Роджерса». И друг против друга напряженные лица двух майоров: одно — волевое, прямое и честное, другое — лисье, коварное и алчущее крови. И для первого раза не один подвал с началом произведения, а целых два.

В свой очередной вояж я уехал чрезвычайно довольный. Во-первых, сумел оказаться полезным для приютившей меня, бездомного, газеты. Во-вторых, хоть чуточку, хоть с дальнего конца слегка приобщился к великому делу литературы, о чем я втайне мечтал еще с довоенных лет.

А когда я снова вернулся в Вену, здесь уже бушевал девятибалльный шторм по десятибалльной шкале Рихтера с уверенной тенденцией к дальнейшему усилению.

Наши газеты для заграничных граждан предварительной цензуре не подвергались. Подозреваю, что у цензуры на местах не было для этого подходящих кадров. Вернее испытанные цензоры, которые по устремлениям своим и многолетнему опыту могли бы не оставить от каждого номера газеты камня на камне, не ведали, к сожалению, иностранных языков. А хорошо знающие иностранные языки люди, как известно, особым доверием цензуры и стоявших за ней влиятельнейших органов не пользовались.

Поэтому на самых верхах было принято мудрое решение: газеты выпускаются под личную ответственность редакторов-коммунистов, а затем каждый вышедший номер отправляется в Москву и там подвергается всесторонней экспертизе группой проверенных в деле людей. Их заключения, подтвержденные подписями ответственных лиц, отправляются высшим военным начальником на места, и уже там раздаются по заслугам, кому пироги и пышки, а кому синяки и шишки.

Лазак был человеком решительным, издавал газету так, как ему подсказывали совесть и чутье опытного журналиста, цензуры как предварительной, так и последующей не боялся. Естественно, на его долю доставалось большее количество синяков и шишек, чем всякой печеной вкуснятины. Впрочем, над выговорами, строгими и не очень, он только посмеивался, так как снять его с работы и заменить таким же старшим офицером, знающим в совершенстве как немецкий язык, так и газетную работу, возможности не было. Кстати, и такая гипотетическая ситуация его тоже не пугала, так как он давно стремился к демобилизации. В любой момент его взяли бы на престижную преподавательскую работу в высшие учебные заведения родного Ленинграда.

Но шторм, разразившийся на сей раз, в практике газеты «Эстеррайхише цайтунг» вообще не имел прецедентов. Достаточно сказать, что на имя командующего Центральной группы войск поступила объемистая шифровка, из которой следовало, что в руководстве газеты Красной Армии для населения Австрии засели самые настоящие враги народа.

Короче говоря, газета печатает гнусные пасквили на советскую контрразведку, сочиненные в свое время неким Львом Сергеевичем Шаповаловым (литературный псевдоним, так сказать, маска, прикрытие — Лев Овалов), арестованного сразу же после начала войны и осужденного скорым и справедливым советским судом на пятнадцать лет за контрреволюционную деятельность. Таким образом, пока злобный враг советской власти Лев Овалов отбывает длительный срок наказания за свои черные дела, газета Красной Армии печатает для ничего не подозревающего, не искушенного в политике австрийского населения его «творения», насквозь пропитанные смертельным ядом антисоветизма.

Разумеется, печатание «Дело Роджерса» оборвали на самом взлете, невзирая на традиционную концовку, завершавшую предыдущий отрывок в газете: «Продолжение следует». Полковнику Лазаку со стороны командования влепили очередной строгий выговор, а по партийной линии готовилось собрание, на котором с участием высокого начальства должны были рассмотреть вопрос «О потере бдительности в партийной организации редакции». Как видите, роковую формулировку насчет врагов народа несколько приглушили.

О читателях, само собой, никто не подумал. А они, ничего не ведавшие о нехорошем поведении автора понравившегося им произведения, сначала дней пять-шесть терпеливо ждали продолжения, а потом стали бомбить редакцию негодующими письмами. Когда и это не помогло, прибегли к самому сильному средству и начали, как говорится, группами и в одиночку отказываться от подписки на газету.

А когда такие письма стали ежедневно поступать пачками, редактор снова собрал мудрецов. И снова получилось так, что на этом собрании оказался и я. Не потому, что числился среди мудрецов, а потому, что считал себя хоть и без вины, но все-таки виноватым за разразившийся скандал и хотел как-то оправдаться перед пригревшим меня коллективом. Мол, поверьте, не нарочно я, сам ничего не знал. Вот честное слово... Ну и так далее.

Но произошло нечто совершенно неожиданное.

— Что будем делать? — спросил улыбающийся Лазак. Он всегда улыбался в самых, казалось бы, неподходящих ситуациях. Лишь в редких случаях, когда взрывался, то демонстрировал умение и поорать, и поругаться, как заправский ротный старшина. Правда, такие приступы продолжались у него недолго.

Мудрецы молча насупились, уткнув глаза в стол.

— Не знаете? А вот что!

Лазак взял со стола клише, предварявшее каждый отрывок злосчастной повести Овалова. На глазах у всех без особых натуг отломил фамилию автора, вызвал из приемной ожидавшего там австрийца-выпускающего, передал ему «отредактированное» клише,

— Итак, Нойгебауэр, с сегодняшнего дня «Дело Роджерса» снова ставите в номер. Ежедневно. А в воскресенье — два подвала, как вначале, когда запускали в печать. Ферштанден?

— Яволь, герр оберст! — пристукнул каблуками выпускающий.

А когда он, округлив глаза, умчался вниз в типографию, унося с собой клише, Лазак сказал, обращаясь к мудрецам, которые с раскрытыми ртами выглядели удивительно похожими друг на друга:

— В Австрии десять миллионов жителей, а у нас читателей теперь всего сорок тысяч. Я лично не намерен больше терять ни одного из-за какого-то глупого недоразумения.

Мудрецы так и остались сидеть с раскрытыми ртами.

Майор Пронин, таким образом, продолжил свое победное шествие по австрийской стране, доведя борьбу с коварным английским разведчиком Роджерсом до победной точки.

И самое любопытное, что опекуны газеты в Вене и в Москве как в рот воды набрали. Вроде ничего и не заметили. Дырка, которую Лазак мысленно заранее провертел в своем кителе для очередного выговора, так и осталась пустовать.

Теперь, пожалуй, настало самое время сказать несколько слов об авторе приключений и историй майора Пронина Льве Сергеевиче Овалове.

Родился он в 1905 году. А майора Пронина родил лет двадцать пять спустя, будучи не только по литературным меркам весьма молодым человеком. И быстро вошел в литературу. Напечатался в московских журналах, издал несколько отдельных книг. А в 1941 году — самый большой успех: его повесть «Голубой ангел» стал печатать популярнейший в Советском Союзе еженедельный журнал «Огонек».

И вдруг сразу же после начала войны этот неожиданный арест, да еще по наиболее тяжкому обвинению — в антисоветизме! И пятнадцать лет пребывания в местах, весьма отдаленных от Москвы, родного города писателя.

Почему это произошло — не может толком объяснить никто, в том числе и сам Овалов.

Что в тяжком обвинении нет ни грана правды, доказывает хотя бы то обстоятельство, что сразу же после XX съезда КПСС, в 1956 году Лев Овалов был реабилитирован и освобожден. Свободно вернулся в родную Москву, где успешно продолжил писательскую деятельность, в том числе и развивая образ майора Пронина (роман «Медная пуговица», повесть «Букет алых роз»). Он и сейчас, в девяносто с лишним лет, активен и деятелен в литературе, почти как в бурные молодые годы.

Так что же все-таки произошло?

Предлагаю свою версию случившегося.

Незадолго до войны у Сталина сложились весьма неплохие отношения с руководством гитлеровского рейха. Старый лис намеревался перехитрить более молодого. И повесть «Голубой ангел» в «Огоньке», где противником советского контрразведчика выступал сотрудник английской «Интеллиджент сервис» майор Роджерс, в этом смысле играла на руку Сталину, доказывая, что своим главным врагом советские люди, в том числе и литераторы, считают вовсе не фашистскую Германию, а империалистическую Англию.

Но вот молодой лис перехитрил старого и неожиданно начал войну. Черчилль тут же предложил Сталину военное сотрудничество против общего врага. Фронты переместились. И в этих обстоятельствах англичанин Роджерс больше не мог пригодиться, наоборот, только мешал, путая карты, и немедленно, хоть на полуслове, вон его из «Огонька». А заодно и примерно наказать того, кто подбросил такую зловредную идею: англичане — наши враги.

Да не враги они вовсе, а союзники, друзья!

А кто считает иначе — на пятнадцать лет в каталажку.

Хорошо еще, что не расстреляли.

Не исключено также, что подтолкнул соответствующие органы к репрессивному шагу еще и хорошо продуманный донос кого-нибудь из коллег Овалова, завидовавшего его бурному взлету. Много ли тогда надо было!

Время шло. Я с семьей вернулся из-за границы, служил в Белоруссии, в бронетанковых войсках маршала Катукова.

А потом, в связи с целинной эпопеей, уже в качестве вольного гражданского лица поехал с женой и двумя детьми на Алтай. К тому времени я уже всерьез начал писать, а молодежная тематика всегда влекла меня к себе романтикой приключений. Вышло несколько первых моих книг в Москве, Новосибирске, Барнауле...

В 1957 году меня приняли в члены Союза писателей СССР.

И вот примерно в это время или чуть позже произошла первая моя личная встреча со Львом Сергеевичем Оваловым.

Случилось это элементарно просто, Будучи в командировке в Москве, я изрядно намотался за день. К вечеру сильно захотелось есть. Забежал в ресторан при Центральном Доме литераторов. А там за столиком . знакомые писатели-москвичи представили мне своего пожилого уже собеседника:

— Лев Сергеевич Овалов.

— О-о, автор майора Пронина! — невольно вырвалось у меня.

— Как и ряда других книг, — с некоторой обидой, как мне показалось, добавил Лев Сергеевич.

И тогда я рассказал ему и всем другим сотрапезникам историю венских похождений майора Пронина.

— Значит, пока ты зекствовал, тебя печатали в советских изданиях за границей, — расхохотался один из москвичей. — Вот это, я понимаю, устроился!

— Погоди-погоди! — поднял палец другой. — Сидел ты или не сидел, за напечатанное полагается гонорар.

— Что было бы сейчас в моем положении весьма кстати, — ухватился за эту практическую мысль Лев Сергеевич. — Когда это произошло, вы сказали? И как назывался цикл рассказов в газете?

Он записал в блокнот все подробности.

— Завтра же двину в юридическую консультацию Союза писателей.

А я на другой день уже уезжал из Москвы.

В следующий раз случай свел нас через несколько лет на каком-то писательском совещании или съезде.

— Ну как, Лев Сергеевич? Получилось у вас тогда что-нибудь с гонораром? Права-то у вас были.

— А! — он махнул рукой. — Вот и юрист подтвердил: ваше право! Но они замотали меня. Я газеты даже не увидел. Подшивки этих газет, правда, с большими пропусками, вроде бы есть в отделе спецхранения Ленинки. Однако меня туда и близко не подпустили. Нужен, оказывается, специальный пропуск не поймешь от кого. Гоняли меня, как зайца, по разным инстанциям, а потом еще и намекнули, что судиться из-за гонорара с армией, к тому же через столько лет, дело почти безнадежное. А у меня к тому времени вышла большая книга, готовилась к выпуску другая, в деньгах я уже не нуждался так, как прежде. Ну и отставил это дело. Может, и зря. Но нервы дороже. Лет мне уже немало, а беготня по чиновникам здоровья не прибавит. Так что спасибо за сочувствие. Вот если бы вы мне номерок той газеты раздобыли для коллекции, я был бы вам несказанно благодарен. А гонорар... Ей же богу, потерял я за свою жизнь намного больше! Так что как-нибудь перебьюсь...

С тем и расстались...

Но у меня прочно засела мысль: неужели на самом деле так сложно — взглянуть на газету, которая нами же издавалась за рубежом?

И я решил проверить это сам.

Телефонные звонки в различные отделы библиотеки имени Ленина ничего путного не дали. Меня, как и прежде Льва Овалова, очень вежливо гоняли с одного телефона к другому, так ничего конкретного и не сообщая:

— Как вы сказали заголовок газеты?.. Назовите, пожалуйста, по буквам... Ах, буквы латинские. Очень хорошо! Издавалась в Вене?.. На русском языке? Ах, на немецком! А издавала Советская Армия? Ну да, ну да, тогда еще была Красная Армия, понимаю... Так что же вам посоветовать? Придется обратиться с этим делом по другому телефону. Запишите, пожалуйста, номер...

— Нет, нет, что вы, у нас в отделе такой газеты нету, это недоразумение. Попробуйте узнать в отделе спецхранения. Номер телефона? Нет, лучше приходите лично. Да, можно прямо к заведующему отделом. На самом верхнем этаже библиотеки. Заявление от руки, фотокарточка. Просьба от руководства организации по форме номер такой-то. С подписью первого лица и печатью...

Словом, мой кавалерийский наскок закончился неудачей. Я даже не смог выяснить, а точно хранится ли «Эстеррайхише цайтунг» в спецотделе Ленинки или же, как в театре миниатюр Аркадия Райкина, опытные постановщики «гоняют дурочку».

В следующий приезд в Москву молодой женский голос неосторожно сообщил мне по телефону, что какие-то комплекты австрийских газет в Ленинке вроде бы имеются, Я вцепился в собеседницу, как клещ, и в результате узнал: точно! Несколько переплетенных подшивок газеты «Эстеррайхише цайтунг» в Ленинке действительно есть. Обещали даже дня через два-три точно сказать, за какие именно годы газета имеется в наличии.

Через неделю непрерывных безрезультатных звонков по уже знакомому мне телефону выяснилось, что молодая сотрудница спецхрана, которая обошлась со мной любезнее всех прочих ее коллег, отправлена срочно в отпуск и вернется только через месяц.

А идут не месяцы — годы, годы... И вот в один из приездов в Москву мне совершенно точно сообщают, что газета «Эстеррайхише цайтунг» в библиотеке наличествует и ей присвоен следующий инвентарный шифр: XIV⁴⁷/₄.

— Посмотрите в генеральном каталоге.

Однако в каталоге под этим шифром числятся только три подшивки газет: за 1955, 1956, 1957 годы. А мне нужны более ранние номера: 1948, 1949, 1950.

Наконец-то до моих доверчивых мозгов окончательно доходит, что меня просто-напросто водят за нос. Нужные мне газеты прочно и неколебимо улеглись в спецхране, в отделе, куда мне практически доступа нет.

Но вот наступает время, когда спецхраны расформировываются, и все, что там имелось, либо переходит в общие фонды, либо становится относительно общедоступным там же, в бывшем спецхране, либо... исчезает неизвестно куда.

К счастью, комплекты «Эстеррайхише цайтунг» не исчезли. Они в фондах, их можно даже пощупать руками, если приложить для этого сверхчеловеческие усилия. Но... в комплектах, и как раз за нужные мне годы, зияют черные дыры. То нет одного номера, то трех, то целого десятка подряд...

И никто ничего объяснить не может. Люди все новые, молодые, из старых еще сохранились лишь считанные штатные единицы, не имевшие к фондам спецхранения никакого отношения. Ведь это было государство в государстве, со своими тайными инструкциями и порядками.

Ладно, пойдем с другого конца. Пытаюсь установить, откуда газеты поступали в Ленинку.

Ответы разноречивы:

— Из Вены.

— Из Москвы, от Главного Политического управления министерства обороны.

— Из Подольского архива Советской Армии...

— А как же образовались дыры в подшивках?

Пожимают плечами:

— Недосылали,

При таких жестких правилах рассылки? Верится с трудом.

— Ну, значит, повытаскивали недобросовестные исследователи.

В отделе спецхранения? Где за каждым посетителем следил не один внимательный глаз? Да и незаметно, чтобы что-то вырывали из подшивок с плотно прилегающими добротными переплетами. Никаких оторванных кусочков бумаги, никаких иных следов.

А во мне все сильнее разгорается исследовательский зуд. Хотя, казалось бы, зачем это лично для меня теперь, столько десятков лет спустя, нужно?

Дух майора Пронина руководит моими действиями?

Долго раздумываю над ситуацией. Возникают кое-какие догадки. Так, мало чего значащие и, скорее всего, никуда не ведущие.

Возвращаюсь из командировки домой, в Барнаул.

— Зоя, когда ты работала секретарем-машинисткой в отделении у Гуркина, куда сдавала корреспонденцию на верха?

— Последнее время в отдел фельдъегерской связи при Контрольной комиссии по Венгрии. А что?

— Ну, расскажи, пожалуйста, подробнее.

— Да какие тут могут быть подробности! — удивляется жена. — Первые месяцы ходила с пакетами в отдел советского посольства в переулке Байза. А там комната с двумя приемными оконцами. Подходишь и сдаешь по описи запечатанную корреспонденцию. Правда, иногда приходилось ждать часами, перед тобой длиннющая очередь, особенно когда стали расти, как на опаре, всякие советско-венгерские смешанные общества: «Боксито-алюминий», «Дунайское пароходство»... Но тогда я пошла на хитрость, — улыбается Зоя. — Ждать долго не хотелось, да еще с пудовым грузом пакетов на руках. И я сделала открытие: рядом еще комната, но только с одним приемным окном, а на месте приемщика солдат-фельдъегерь. Только для секретной и совсекретной корреспонденции. И тогда по тем дням, когда приходилось выстаивать длинную очередь на сдачу, например перед выходными, на лицевой стороне обертки пакета я писала шифр «00» и рядом нашлепывала круглую печать отделения. Это значило, что корреспонденция проходит по грифу «Совершенно секретно» и подлежит сдаче в маленькой комнате. А там почти никогда никого не было.

Стоп, стоп, стоп!.. Уж не вышел ли я на путь решения загадки черных дыр?

Да нет же! Все, о чем рассказала жена, происходило ведь не в Вене, а в Будапеште. И к газете «Эстеррайхише цайтунг» никакого отношения не имеет.

Радужная надежда моментально тускнеет. Тайна истерзанных газетных подшивок в Ленинке по-прежнему остается непроницаемой, как небо ненастной осенней ночью.

И тут, как нередко бывает, когда теряешь уже последние крохи надежды, вдруг возникает светлый луч.

Мне он явился во время очередного вояжа в Москву в виде бывшего майора, а теперь подполковника в отставке Евдокимова, начальника издательства газеты, карела со светло-голубыми льдинками глаз, в глубине которых поблескивали неугасимые смешинки. Встретил я его случайно на улице Горького, где обычно и происходят самые неожиданные встречи. Оба мы обрадовались друг другу, даже обнялись, хотя прежде не были в таких уж близких отношениях.

— Ну, как там, в газете, двигалось дело без меня?

— А знаешь, — ответил Евдокимов, — я ведь тоже вскоре вслед за тобой отбыл на родину. Так что доложить мало о чем могу. После того шумного партийного собрания, когда придурка Трошу из партии вытурили... Ах да, это ведь было уже без тебя...

Вспомнил я сразу Трошу, гвардии Митрофана, как он себя торжественно называл. Олуховатый, нескладный парень из глухой приволжской деревеньки, он, как член партии, был направлен в хозотделение редакции на замену нескольких демобилизованных по возрасту солдат. Малограмотный, но невероятно любопытный, он постоянно влипал в какие-то смехотворные истории с австрийцами, среди которых он, ни бельмеса не понимая по-немецки, тем не менее пытался вести политическую разъяснительную работу, считая это своим долгом члена партии. Над ним дружно потешалась вся редакция, о его выходках рассказывали анекдоты.

Тем не менее общепризнанный придурок Троша всегда был себе на уме и собственной выгоды не упускал...

— Из партии? — удивился я. — Такого ревностного воителя за коммунистические идеи? За что же его поперли?

И тут блеснул тот самый обнадеживающий светлый луч. Оказывается, не одна моя ближайшая родственница в Будапеште додумалась отсылать в Москву обычные пакеты секретной фельдъегерской связью.

В служебные обязанности Троши входила посылка вышедших номеров газеты «Эстеррайхише цайтунг» в Главное Политическое управление Красной Армии, откуда они, как авторитетно разъяснил мне Евдокимов, и направлялись всем получателям, в том числе и в Ленинку. А поскольку пакетов набиралось изрядное количество и ждать очереди на почте приходилось по несколько часов, Троша напряг все свои умственные способности и завел близкое знакомство с сержантом-фельдъегерем при помощи американских сигарет «Кемел», которые получали в составе ежемесячного доппайка работники редакции. Затем, по совету нового приятеля, стал выводить с правой стороны пакетов заветные «00» и, ссылаясь на несуществующее распоряжение майора Евдокимова, выманивал «на минутку» у доверчивой секретарши редакционную печать. И моментально сбывал с рук свой тяжкий груз, выгадывая таким образом время, чтобы шляться по Вене и попадать по своей дурости во всевозможные передряги. Майор Евдокимов самолично много раз вытаскивал подопечного Трошу из комендатур американской, английской и французской зон.

И доигрался: исключили из партии за обман командования и отправили с выговором по служебной линии дослуживать срок в войска.

Теперь в истории с газетными подшивками для меня многое прояснилось. Те обязательные экземпляры «Эстеррайхише цайтунг», которые поступали в Москву обычной служебной почтой, без грифа «Совершенно секретно», регулярно отправлялись из ГлавПУра в Ленинку и исправно занимали положенные им места в подшивках.

Иначе сложилась судьба экземпляров газеты, посланных из редакции в пакетах с проставленным на них исключительно для удобства отправителя гвардии Митрофана шифром в виде двух совершенно секретных нулей.

Либо их из министерства обороны в Ленинку вовсе не отправляли, считая, что тайное сбережется гораздо надежнее в недоступных стенах высшего военного учреждения страны, чем в публичной библиотеке, пусть даже такой, как Ленинка.

Либо же «совершенно секретные» экземпляры «Эстеррайхише цайтунг» в Ленинку все-таки попадали, но только на особые полки спецфондов, навсегда отлученные от подшивок точно таких же газет, не удостоенных Митрофаном высокой чести считаться секретными.

В том или другом случае «секретные» публичные газеты, расходившиеся сорока- или пятидесятитысячными тиражами по всей Австрии, скорее всего были уничтожены при недавней чистке секретных и иных закрытых фондов от всякого ненужного (или, наоборот, очень даже нужного), но нежелательного для огласки мусора.

Вот так и возникли «черные дыры» в подшивках газет, выпускавшихся нашей армией для австрийского населения. За много лет никто из военных и штатских чиновников не дал себе труда хотя 6ы ради любопытства развернуть страницы «совершенно секретных» объектов в виде ежедневных публичных газет и определить, какие же такие великие тайны содержатся в них. В результате ценнейшие неповторимые документы прошлого утеряны для истории навсегда.

...На каком-то этапе своей богатой зигзагами карьеры майор Пронин обронил фразу о том, что практически раскрытию поддается любое, даже самое хитроумное преступление. Кроме, пожалуй, одного: совершенное человеком со слабо выраженными извилинами в мозгу.

История с искалеченными подшивками из Ленинки лишний раз подтверждает: против лопухов, дураков и равнодушных служак бессилен порой даже самый изощренный ум.