"Преодоление" - читать интересную книгу автора (Вагнер Николай Николаевич)

Глава шестая ПЕРЕМЫЧКА

Хлещет, хлещет, набегает неистово и опрокидывается волна, закипает, яростно шурша белой пузырящейся гривой. Ей не надо собирать силы: они рядом — в неоглядном, ухающем и плещущем море.

Остановленная людьми река разлилась на сотни верст и уперлась в плотину двадцатидвухметровой толщью. Она ищет выход, нащупывает уязвимое место. Допусти человек просчет, ошибись хотя бы немного, — вода не пощадит, прорвется губительным валом, сокрушит на своем пути все.

Запахнув плащ и заслонив воротником лицо, Коростелев шел по пирсу подходного канала. Где-то далеко впереди горели красные огни шлюза. Тревога, охватившая Коростелева в последние дни, не проходила ни на минуту, и сейчас только эти повисшие в ночи красные огни немного успокаивали. Навигацию в шлюзе временно прекратили. Груздев убедил руководство области в этом, и стенке, разделявшей две нитки шлюза, теперь не угрожал напор воды.

Много бессонных часов пережил Коростелев после разговора с Груздевым. Каждый раз, ложась в постель, он подолгу не смыкал глаз, старался отогнать пугающие его мысли, уснуть, а перед ним снова вставали картины возможного бедствия. Чудился теплоход, медленно входящий в ворота шлюза со стороны водохранилища. Вода распирала камеру, зловеще облизывала стены, пробуя на ощупь их прочность. Судно пробиралось все дальше, в гулкой тишине хлопало эхо, скрипучий борт наваливался на раздельную стенку, она начинала прогибаться, и с разрывающим воздух треском обнаруживался пролом. Вода бросалась туда с ревом и грохотом, отшвыривала теплоход…

Вновь подумав сейчас об этом и о возможных последствиях катастрофы, которые неизбежно обернулись бы против него, Коростелев ускорил шаги. У самого входа в прорабскую он встретился с Груздевым. Он не сразу узнал его — в брезентовом плаще с надвинутым на лоб капюшоном.

— Вы? — удивился Коростелев. — Я же обещал проконтролировать сам. И говорил вам о моих расчетах. Зачем же беспокоиться?

— Проект, брат, тоже строится на расчетах.

— Конечно, я с вами согласен. Мог в конце концов произойти какой-нибудь дикий случай.

— Вот это мне непонятно. Нам непозволительно допускать никаких диких и даже сверхдиких случаев. Ты знаешь, чем это грозит?

Коростелев зябко передернулся, оглянулся по сторонам.

— Понимаю. Это грозит большими неприятностями. Для всех нас.

— Неприятностями! Черт с ними — с нашими неприятностями. Они приходят и уходят. А вот кто вернет человеку жизнь, если у него какой-нибудь головотяп ее отнимет? И не на один день мы строим, может быть, не на один век. Тут абы как не пройдет!

— Да, да, вы правы, Илья Петрович. Зайдемте в конторку, — предложил Коростелев, глубже натягивая шляпу, которую все время норовил сорвать ветер.

— Ты иди, а я потолкую с шоферами. Надо спешить: навигация, брат, штука такая — каждый день дорог. Видал, сколько леса на приколе стоит?

Илья Петрович махнул рукой в сторону водохранилища, где ничего нельзя было различить, кроме далеких мерцающих огней и катеров, белеющих надстройками у причальной стенки подходного канала.

Он пошел тяжелой походкой уставшего пожилого человека, твердо ступая подошвами кирзовых сапог по утрамбованному катком щебню. Тень его раскачивалась, двоилась, троилась в перекрестном свете прожекторов. Думы были тягостными. Так оскандалиться перед всей областью в самый критический момент! Нет, подобных случаев у него, пожалуй, не было. И все — Коростелев. Не раз он подводил его своей нерасторопностью, но чтобы так шлепнуться в лужу, как теперь?.. Вместо того, чтобы организовать железный график вывозки и намыва грунта, он, видите ли, занялся расчетами. Считай на здоровье, грамоты у тебя хватает, но согласуй с Гидропроектом, докажи! А доказали они. Потому что поторопился, братец, за премией погнался и рисканул, понадеявшись на авось…

Забравшись на раздельную стенку, Груздев приободрился. Задрав кузова, съезжали самосвалы, на их место становились другие, доверху груженные землей, внизу бесперебойно гудел земснаряд.

Увидев начальника стройки, люди, которые работали ближе, какое-то время глазели на него с любопытством и уважением и снова принялись за работу. Подоспевший ко времени прораб доложил о количестве уложенных кубов, попросил добавить машин. Илья Петрович вместе с прорабом пошел вдоль шпунтового бортика стенки. Он и сам видел — сделано немало, уровень уложенного грунта приближался к заданной отметке.

— Молодцы! Одно скажу: молодцы! Еще дня три — и будем открывать ворота. На сей раз без музыки, но зато наверняка. «Черт с ним, с Коростелевым, — подумал про себя Груздев. — Пусть себе идет в институт. И пусть без выговора. Благо, приказ еще не подписан. Да такого, как Евгений Евгеньевич, не исправишь приказом. А стройке он не нужен, как и она не нужна ему. Без него начинали, без него и завершим».

Отогревшись в конторке и переговорив по телефону с дежурным диспетчером, Коростелев пошел искать Груздева. Портить с ним отношения ему не хотелось, тем более теперь, когда он твердо решил уйти со стройки, от всех этих бесконечных хлопот и от постоянной неизвестности о том, что принесет завтрашний день. Надо уйти и сделать так, чтобы не было приказа с выговором. За всю жизнь в его трудовой книжке не значилось ни одного взыскания. Не должно быть и этого. Тем более — за период работы на такой должности. Сейчас Илья Петрович как будто подобрел, и, если не спорить с ним, приказ наверняка будет отменен. Одно дело — поддержка в министерстве, которой можно заручиться, переговорив с бывшими вузовскими однокашниками, и совсем другое — если на тебя не поступает жалоб.

Конечно, и у Груздева репутация оказалась подмоченной. История со шлюзом имеет два конца. Отклоняться от проекта нельзя, во всяком случае, бездоказательно, но нельзя и назначать сроки с потолка. «Давай поднажмем!» — не тот стиль. В министерстве его не одобряют. В прежних спорах с Ильей Петровичем он, Коростелев, не раз оказывался прав. Его докладные в министерстве встречали доброжелательно. Поддержат его и с объяснительной запиской, которую он отправит сразу после окончательного пуска шлюза. Но, боже мой, как надоели все эти записки, постоянное противодействие силе и настойчивости Груздева, необходимость преодолевать одну сложность за другой, добиваться выполнения графиков в заданные сроки!..

Рассуждая таким образом, Евгений Евгеньевич постепенно добрался до раздельной стенки. Одним взглядом оценив обстановку, он спросил у первого попавшегося на глаза рабочего, не видел ли тот, куда прошел Груздев. Низкорослый скуластый человек бойко разбрасывал лопатой землю; он выпрямился и ответил скороговоркой:

— Наша дело земля таскать. Начальства дело смотреть, как таскам. Туда ушла, — он махнул рукавицей в сторону нижней головы шлюза.

«Вот и рабочий мог погибнуть, — мелькнуло в голове Коростелева, — рухни раздельная стенка. Любой, кто бы тут ни находился. А отвечал бы исполняющий обязанности главного инженера, а не Груздев…»

Коростелев увидел Илью Петровича, сидевшего на железобетонной плите в несвойственной ему позе: плечи сгорблены, руки уперлись в колени, голова опущена, как будто он что-то рассматривал на земле.

— Устали? — с участием спросил Коростелев.

— Сердце, — тихо ответил Груздев. — Валидол есть?

— К сожалению, нет. А вы попробуйте поглубже вдохнуть. Несколько раз. Со мной такое случается. Это быстро проходит. А еще лучше взбодриться коньячком. Могу предложить настоящий армянский. Идемте, тут до машины совсем недалеко.

Груздев молчал. Он осторожно поднялся, осторожно распрямил грудь. Острая боль в сердце перешла в ноющую, глухую. Хотелось сбросить ее, шагнуть вперед твердо и быстро, еще раз дойти до конторки, потормошить прораба, проверить, прислал ли диспетчер недостающие машины.

Он направился неторопливо к дороге, идущей через плотину, то и дело останавливаясь и оглядываясь туда, где беспрерывно разворачивались самосвалы, утюжили землю бульдозеры и приглушенно гудел земснаряд.

— Если так пойдет, можно закончить завтра, — выговорил Груздев.

— А что может помешать? Я только что говорил с диспетчером. Он понимает, что главное сейчас — шлюз.

— Не мешало бы уяснить это немного раньше. Где твоя машина?

Груздев остановился, вдохнул всей грудью свежий от влаги воздух.

— Вот она. Дежурный «газик». Садитесь, Илья Петрович. Я все-таки рекомендую вам мой рецепт.

— Ты все о коньячке? Да я же сдохну от него.

— Увидите — все пройдет. Тут важно не злоупотреблять. Рюмочки две, для тонуса. У вас, несомненно, спад сердечной деятельности. Следовательно, нужен толчок. Я же от чистого сердца. Впрочем, как знаете. Не настаиваю.

— Ну, полно, не гневайся. Быть по-твоему. Либо пан, либо пропал. Поехали!

«Газик» быстро пробежал по валу земляной плотины, вывернул на широкую прямую бетонку и минут через десять остановился у скрытого в ельнике коттеджа.

— Проходите, Илья Петрович, — сказал Коростелев. Он открыл ключом дверь, включил свет в передней и в комнате. — Сейчас вашу хворобу как рукой снимет. Сбрасывайте свой плащ. Садитесь, пожалуйста.

Груздев, никогда не бывавший в квартире Коростелева, с присущим ему любопытством оглядел поблескивающую полировкой мебель, стены, оклеенные однотонными обоями в зеленую полоску, эстампы.

— Живешь, как бог! И как тебе, бобылю, удается сохранять такой порядок?

— Заботами Ксении Александровны, Илья Петрович, — отвечал Коростелев. Он уже доставал из холодильника шпроты, сыр, апельсины. — Она — день в гостинице и два дома. Успевает обиходить и меня, и своего старика. А вот — обещанный коньяк.

— Что же, всю жизнь думаешь в бобылях проходить?

— А куда торопиться? Считаю, так спокойнее. И жить, и работать.

— Н-да. Покой — дело хорошее. Но не всегда и не во всем. Да ты не хлопочи. Как-никак — первый час.

— Собственно, у нас все на столе. Предлагаю — за шлюз.

— Эх-хе-хе, — тяжело вздохнув, отозвался Илья Петрович. — Была не была, авось полегчает.

Он отпил глоток, крякнул и потянулся рукой к апельсину. Разрезав его на четыре части, Груздев впился в сочную мякоть полными, по-детски оттопыренными губами. Он аккуратно положил корочку в пепельницу, вытер пальцы платком.

— Теперь можно и за шлюз. Пусть влетело нам обоим, но зато беды не случилось. Шут с тобой — отменю приказ.

— Разве он подписан?

— Хоть и не подписан, но решение было принято. А я, как тебе известно, менять своих решений не люблю. Да и кое-кто знаком с его содержанием.

— Соколков?

— Нет, с парткомом не обговаривал: тут и так все ясно. К чему? Да Соколков еще и не оперился, самому помогать надо.

— Так кто же?

— Лена, например.

— Ну! — Коростелев пренебрежительно махнул рукой. — Это не фигура.

— А почему бы и не фигура? Ты знаешь, Евгений Евгеньевич, для меня, например, каждый человек — фигура. Что мне не нравится у тебя, так это деление людей на фигуры и не фигуры. Откуда повелось такое? Мне помнятся еще первые наши стройки. Все мы были фигурами, в один рост. Все, кто работал. Я вот тачку катал, а начальник Волховстроя ко мне за советом шел. И я к нему заходил, коли нужда была. Запросто. На равных, так сказать, по жизни топали. А теперь к такому начальнику, как ты или я, походишь неделю кряду и не попадешь.

— Так от кого же это зависит, Илья Петрович? — с улыбочкой вставил Коростелев, вновь наполняя рюмки. — Вы начальник, в вашей возможности соблюдать это самое равенство.

Груздев словно не слышал реплики Коростелева и продолжал рассуждать:

— Ты посмотри, до чего дело дошло. Иной раз сам себе подсказываю: «Держись проще, приветливо, что ли. Перед тобой человек, такой же, как ты…» — Он похлопал себя по карманам пиджака и брюк, вытащил замусоленный спичечный коробок. — Ты при сигаретах?

— Пожалуйста, сколько угодно!

Перед Груздевым легла коробка «Фемины». Он достал сигарету, размял ее и закурил.

— А куда делась непосредственность в общении с людьми? Что, нас подменили? Допустим, ты лично — не бюрократ, не чинуша. Но сам-то посетитель каков! Заходит тише воды. Получается, что ты всемогущ, а его благополучие зависит от тебя. Такая субординация переходит в привычку. Проблема целая получается.

— Никакой проблемы, Илья Петрович. Самая обыкновенная жизнь. Каждому хочется устроиться получше, но разве сравнишь наш с вами опыт, наши знания с уровнем какого-нибудь землекопа, который и говорить-то правильно не научился? У нас, слава богу, не отменен принцип: от каждого по способности, каждому по его труду.

— Не отменен, но за всем не уследишь и не взвесишь все сразу. Еще неизвестно, кто, когда и где полезнее. Всяко бывает. Да… Ты-то небось денежки на книжечку откладываешь. Стало быть, тебе столько и не нужно. А тебе дают. И ты берешь, барахлом совсем не нужным обзаводишься или на черный день копишь.

— Вот именно, на черный…

— Но почему он должен обязательно быть, этот черный день? С чего это мы его ждем? Война? Так никакие деньги от нее не спасут. Болезнь, старость? Пособие получишь. Больному много не надо. Пенсионеру — тоже…

— А если вдруг с работой не повезет?

— Снимут?

— Предположим. Чего не бывает в нашей бренной жизни!

— Вот! — Илья Петрович встал и зашагал по комнате. — Этого ответа я и ждал! Вот что всех нас портит. Вот почему кое-кто не хочет, чтобы его снимали, держится за место… — Груздев внезапно умолк, снова сел к столу, взял вторую сигарету, повертел ее в руках, внимательно рассматривая. — А землекоп не держится. Он-то знает: сколько перелопатит земли, столько и получит. И на этом, и на другом месте. И везде след добрый оставляет. — Груздев прикурил, с наслаждением затянулся, взял коробку, осмотрел ее с обеих сторон, прочел цену. — Хорошие сигареты, только неэкономичны. Притом таких никогда не хватит на всех.

— Лучше переплатить, но получить удовольствие. Кстати, Илья Петрович, я принял вашего посетителя.

— Какого посетителя?

— Петра Ивановича Норина. С Разъезда.

— А-а. Ну и что? С чем приходил?

— Вы знаете, по-моему, парень засиделся. Энергии у него предостаточно, знаний тоже. Живой и цепкий ум. Я бы на вашем месте передвинул его на более солидную должность. Может быть, в управление. Это только на пользу.

— Ему?

— Прежде всего — стройке. Он — пробойный. Такого подгонять не надо.

— Это хорошо.

— Да и по техснабжению можно судить. Разве Разъезд нас в чем-нибудь подводил?

— Разъезд — это не один Норин. Потом, много ли мы получаем с той стороны? В основном нас кормит левобережная дорога. На Разъезде сейчас работа не бей лежачего.

— Значит, тем более: для энергичного человека мало поле деятельности. Собственно, я опять же не настаиваю. Решайте сами.

— Вот и плохо, что не настаиваешь. Если убежден, что надо этого Норина двигать, докажи. Может, и действительно пользу принесет: сам знаешь, что боевые, толковые организаторы на дороге не валяются. Впрочем, двигать-то некуда. Стройка идет на убыль. В управлении все забито.

— Не обязательно сразу. Просто я бы на вашем месте имел его в виду. Один — уедет, другой уйдет на пенсию…

— Другое дело. Однако пора закругляться. Да и Вера Николаевна моя завтра прибывает, — сказал Груздев, поднимаясь из-за стола. — Налей-ка посошок. Как говорят: первая рюмка на праву ногу, вторая на леву, третья на посох, абы не захромать.

Коростелев беззвучно, едва приоткрыв тонкие губы, рассмеялся и поднял рюмку:

— Это замечательно! Чего только не придумают! Ну-с, за окончательное выздоровление!

После ухода Груздева в квартире стало тихо и пусто. Коростелев сразу ощутил приятное состояние покоя. Теперь он мог по-настоящему почувствовать себя самим собой, ни от кого не зависимым, и единственное, что его огорчало, — это мысль о завтрашнем дне, таком же хлопотливом и напряженном, как минувший.

Коростелев пытался подбодрить себя — дела у него идут не так уж плохо, и тому же Груздеву приходится куда труднее. Однако это не утешало: мало ли на свете Груздевых или даже Нориных, которым все нипочем, для которых самые невероятные сложности кажутся обыденными, естественными? А он, Коростелев, устал от этой нескончаемой гонки, от постоянных препятствий. И ради чего он должен преодолевать их всю жизнь? «Устал, — повторил про себя Коростелев. — Даже вот от таких встреч, как сегодня с Груздевым, устал, и не хочется, чтобы они повторялись…»