Аска Марiамъ

I

Александръ Николаевичъ Панаевъ одиноко сид#1123;лъ въ маленькой столовой надъ давно остывшимъ стаканомъ чаю, когда къ нему тихо подошла сестра милосердiя и сказала: — «Нина Серг#1123;евна кончается!»

Онъ посп#1123;шно всталъ, машинально застегнулъ сюртукъ и прошелъ въ комнату больной. Она лежала разметавшись на спин#1123;; золотистые волосы разсыпались, словно зм#1123;йки, по подушк#1123;, а худая грудь порывисто, неровно подымалась подъ тонкимъ од#1123;яломъ. Лучистые глаза ея гор#1123;ли и прожигали его насквозь; въ нихъ св#1123;тились грусть, тревога и любовь. Любви больше всего. Она приподнялась ему навстр#1123;чу, (прижала его молодое лицо худыми руками къ своему лицу и покрыла его поц#1123;луями, потомъ своей изсохшей костлявой рукой перекрестила его н#1123;сколько разъ, хот#1123;ла что-то сказать, но уже силы изм#1123;нили ей, и она упала опять на подушки, какъ падаетъ прекрасный цв#1123;токъ, надр#1123;занный косой. Глаза ея закрылись, потомъ открылись и снова сомкнулись, чтобы уже не раскрываться больше; усталая грудь вздохнула прощальнымъ вздохомъ, бол#1123;зненный румянецъ сб#1123;жалъ съ опавшихъ щекъ, и сердце перестало биться…

Кончено!.. Панаевъ схватился въ безумной тоск#1123; за голову, дико оглянулся кругомъ… И почему онъ только не умеръ тогда!..

Смерти Нины Серг#1123;евны Мурзиной ждали давно — съ самаго октября м#1123;сяца. Она была нев#1123;стой Панаева, и онъ былъ подготовленъ къ этому концу докторами; спасти ее не могла даже перем#1123;на климата. Она была сирота, одинокая, безъ родныхъ. Прекрасная пiанистка, она, по выход#1123; изъ института, поступила въ консерваторiю и вскор#1123; достигла изв#1123;стности. Ея имя стало попадаться на афишахъ концертовъ и камерныхъ собранiй, и рецензенты пророчили ей славное будущее. Она жила въ маленькой квартир#1123; изъ трехъ комнатъ, уставленныхъ по ея вкусу, полныхъ д#1123;тскихъ реликвiй, дорогихъ воспоминанiй. В#1123;нки и портреты украшали ст#1123;ны залы, гд#1123; надъ всею мебелью доминировалъ солидный рояль; въ спальн#1123; было св#1123;тло, въ столовой чисто.

Александръ Николаевичъ Панаевъ уже полгода былъ ея женихомъ, а познакомился и полюбилъ ее въ консерваторы. Онъ былъ выдающiйся скрипачъ съ блестящей артистической карьерой впереди. Они играли вм#1123;ст#1123; и порознь, она аккомпанировала ему, скрипка и фортепiяно сливались, въ унисонъ стучали сердца; игра прекращалась, глаза искали глазъ, губы сливались въ поц#1123;лу#1123;. Когда молодъ, красивъ, когда будущее такъ ясно глядитъ изъ мрака неизв#1123;стности — это такъ понятно и такъ просто. Они объяснились — оба были одиноки — и пор#1123;шили пов#1123;нчаться въ ноябр#1123; — es ist eine alte Geschichte!

Несмотря на осень, на слякоть, на дожди и распутицу они весело праздновали весну своей любви, прив#1123;тствовали зарю новой жизни. По#1123;здки по магазинамъ, катанья на лихач#1123; на Стр#1123;лку, счастье, которое брызгало и дразнило окружающихъ, — все это не годилось для холод-наго и сухого Петербурга. Густые туманы покрывали улицы, с#1123;рый заливъ съ свир#1123;пымъ рокотомъ затоплялъ острова, смерть въ пролетк#1123; на резиновыхъ шинахъ носилась по улицамъ, разбрызгивая заразу, — а они весело см#1123;ялись, любуясь наводненiемъ, непринужденно болтали, маршируя подъ руку по туманнымъ улицамъ… Она забол#1123;ла. Это случилось въ конц#1123; сентября, когда желтые, красные, коричневые и зеленые листья пестрымъ ковромъ устилали острова… Она начала покашливать. Въ размах#1123; своего счастья они не обратили на это вниманiя; кашель сталъ злов#1123;щ#1123;е, она слегла, чтобы больше не вставать.

Ему не в#1123;рилось, чтобы судьба была такъ жестока, чтобы она прервала ихъ п#1123;сню любви, — но это было такъ. Онъ не в#1123;рилъ, что она умретъ, и даже теперь, стоя надъ холод#1123;ющимъ трупомъ, онъ все чего-то ждалъ, на что-то над#1123;ялся, все не прощался со своей красной мечтой о счастьи, о любви и о жизни вдвоемъ другъ для друга.

Но все было кончено! Она умерла…

Пришли гробовщики, сняли м#1123;рку; онъ #1123;здилъ въ газету, сдавалъ объявленiя, былъ въ бюро похоронныхъ процессiй, изв#1123;щалъ консерваторiю, гд#1123; она преподавала. Квартира ея, въ которой онъ прожилъ, почти не разд#1123;ваясь, посл#1123;днiя дв#1123; нед#1123;ли, стала наполняться незнакомымъ народомъ. Появился священникъ, п#1123;вчiе; заунывное панихидное п#1123;нiе огласило ст#1123;ны, гд#1123; еще такъ недавно грем#1123;ли вальсы и фуги, сонаты и симфонiи. Кто-то зав#1123;силъ портреты полотномъ, затянулъ непрозрачной кисеей зеркало. Въ зал#1123; поставили катафалкъ, привезли б#1123;лый глазетовый гробъ, од#1123;ли Нину Серг#1123;евну въ подв#1123;нечное платье, нац#1123;пили флеръ д'оранжи, положили въ гробъ.

Все д#1123;лалось само собой, какъ будто и помимо Александра Николаевича, который безучастно бродилъ по комнатамъ, или подолгу смотр#1123;лъ на безжизненное мертвое лицо, стараясь запомнить дорогiя черты. И такъ прошло три дня, и наступила посл#1123;дняя ночь.

На двор#1123; бушевала буря. Холодный в#1123;теръ билъ дождемъ въ стекла, дребезжалъ печными вьюшками, завывалъ въ труб#1123;. Въ квартир#1123; стояла тишина. Кухарка улеглась на кухн#1123; спозаранку, псаломщикъ почиталъ псалтырь до одинадцати часовъ, а потомъ заснулъ въ прихожей, и тихо стало кругомъ. Александръ Николаевичъ не спалъ. Онъ то ходилъ по столовой взадъ и впередъ, что-то обдумывалъ, что-то соображалъ, то останавливался, прислушивался къ завыванiю в#1123;тра и звону стеколъ, морщилъ брови и кусалъ усы.

Ему было грустно и обидно за себя.

Потомъ онъ прошелъ въ залу. Три св#1123;чи въ высокихъ подсв#1123;чникахъ тускло мерцали. Ихъ желтое пламя то поднималось кверху, и тогда черная копоть тонкой зм#1123;йкой вилась къ потолку, то упадало и чуть мерцало въ широкой св#1123;ч#1123;. Отъ этихъ перем#1123;нъ колебались т#1123;ни отъ р#1123;сницъ и носа покойницы, и казалось, что она щурила свои в#1123;ки, хот#1123;ла ихъ разомкнуть, улыбалась полуоткрытымъ ртомъ. Долго смотр#1123;лъ Панаевъ на б#1123;лыя тонкiя руки, на лицо съ ввалившимися щеками, на золотые кудри волосъ и бл#1123;дныя губы. Его сердце сжималось тоской, билось и колотилось, просило чего-то… чего? — онъ самъ не зналъ.

Онъ поднялся по обитымъ чернымъ сукномъ ступенямъ катафалка, нагнулся и припалъ губами къ холоднымъ и твердымъ губамъ. И долго онъ ц#1123;ловалъ…

Ему казалось что отъ любви и жара его поц#1123;луевъ кровь разливается по ея т#1123;лу, руки д#1123;лаются мягче, тепл#1123;е.

Горе сломило его. Силы покинули, онъ упалъ къ подножью катафалка и въ горькихъ рыданiяхъ катался и корчился на полу, среди в#1123;нковъ изъ розъ и флеръ д'оранжей…

Вдругъ надъ нимъ раздался шорохъ. Панаевъ затихъ съ сильно бьющимся сердцемъ, ожидая чего-то волшебнаго, чего-то необыкновеннаго, сверхъестественнаго. Какое-то дыханiе, тихое и робкое, какъ в#1123;терокъ передъ закатомъ, пронеслось надъ нимъ, и, вм#1123;ст#1123; съ т#1123;мъ, паническiй страхъ напалъ на него, забрался въ его душу, и онъ лежалъ, не см#1123;я пошевельнуться, боясь открыть глаза.

Въ гробу слышался легкiй шумъ, и онъ чувствовалъ вс#1123;мъ своимъ т#1123;ломъ, какъ покойница поднялась, с#1123;ла въ гробу и смотр#1123;ла на него своими глубокими голубыми лучистыми глазами, Ея взглядъ охватывалъ его затылокъ, онъ осязалъ этотъ взглядъ любящихъ глазъ на себ#1123;, хот#1123;лъ повернуться, открыть глаза — и не могъ.

И вдругъ она заговорила. Она заговорила такъ тихо, что онъ едва-едва могъ разобрать слова, и они долетали до него будто откуда-то издалека.

— Милый, милый! Дорогой мой! Не плачь! не убивайся. Я жива! Я умерла тутъ, чтобы родиться снова, и ты найдешь меня, если захочешь… Ищи, ищи меня, моя радость, мое счастье, любовь моя! Ищи! Какъ бы далеко я ни была отъ тебя ищи по всей земл#1123;. Если твоя любовь не перем#1123;нится, — ты найдешь меня, мой ненаглядный, моя св#1123;тлая ласточка, мой покой и счастiе… И я буду ждать тебя съ тревогой и тоской… И ты придешь ко мн#1123;, все такой же любящiй, и я полюблю тебя вновь… Хидъ ба янье бэтъ, малькамъ личъ!

Стихъ таинственный голосъ, беззвучно опустилось т#1123;ло на в#1123;чное ложе…. А Панаеву все слышались непонятныя слова, пока странный шумъ, топанье ногъ по песчаному грунту, какая-то дикая однообразная п#1123;сня, звучавшая совс#1123;мъ подл#1123;, странный св#1123;тъ не разбудили его. Онъ сд#1123;лалъ усилiе, приподнялся и открылъ глаза…