"Кровавый пир. За чьи грехи?" - читать интересную книгу автора

I

Августа 25-го 1669 года с раннего утра в городе Астрахани царило небывалое оживление. Со всех сторон народ торопливо шел на берег Волги и там толпился у пристани.

На лицах всех было видно крайнее любопытство, соединенное с каким-то страхом.

— Ведун, бают, — говорила одна женщина другой, — молвит этакое слово, ан и сгинул!

Другая женщина кивнула только головою, видимо нисколько не удивленная рассказом, и сказала:

— Муж-от говорит: ни ружье, ни пушка не берут. Пуля вдарит и отскочит. Заговор, слышь, у него такой: и от пули, и от меча…

— Есть такой заговор, — подтвердила первая женщина, — баушка Ермилиха говорила, что есть…

— Пропустите, старушки Божие! — толкая их в стороны, сказал здоровый детина в колпаке на затылке. — Батюшку повидать охота!

— Ах твои бесстыжие глаза! Пес окаянный! — заругались женщины. — Нешто мало дороги тебе?..

— Подвинься, тетка! — закричал парнишка, толкая женщину в спину.

— Я те задам: подвинься! Щенок!

Но народ надвигался волною, и обе женщины волей-неволей должны были двинуться со всеми.

— И богачества, я те скажу, у-у! — говорил один стрелец другому.

— Видел?

— Видел! У меня братан рыбачит. Так я с им на челноке к ним.

— Ну?! — удивился слушатель.

Подле них тотчас собралось несколько слушателей.

— Верно слово, — побожился стрелец и продолжал: — Они тута у Болдинского устья и стали.

— Ну!

— Пристали это мы к им, к стругу, а они нам: идите, кричат, штоли. Мы и вошли!

— Ишь! — с завистью воскликнул кто-то из слушателей. — И много видел?

— А ты не перебивай! — наставительно сказал в толпу стрелец и продолжал: — Вошли мы это. Господи Владыко! По бортам-то ковры все, ковры. На корме подушки алые. Груда! Веревки это — из шелка все. Вот ей-Богу!.. — побожился стрелец.

В толпе слушателей послышались завистливые вздохи.

— Что и говорить: житье! — раздался чей-то голос.

— Ни тебе бояр, ни тебе воевод. Живи! — подхватил другой, а стрелец все продолжал свой рассказ:

— Кафтаны на них все из бархату либо их парчи, а на шапках камни самоцветные. Горят…

— Родимые, пропустите, Бога для! — послышался жалобный бабий голос. — Дыхнуть не могу! Затиснули! Оставь, озорной! — завизжал тот же голос.

— Го-го-го! — загрохотали кругом.

И среди общего гама резким фальцетом раздавалось пение слепца:

В это же время, в середине города на площади, подле церкви, в приказной избе сошлись воеводы астраханские, князья Иван Семенович Прозоровский и Семен Иванович Львов, оба в дорогих кафтанах, в высоких гарлатных шапках с тростями в руках. Тут же, в избе, подле аналоя, что стоял перед образом Спаса, сгорбившись, сидели на лавке поп в подряснике, два дьяка приказных, подьячий, пожилой казак, Никита Скрипицын, и бритый перс, купец Мухамед-Кулибек.

— Будут ли? — после долгого молчания спросил тревожно князь Прозоровский.

— И нетерпелив ты, князь! — с укором ответил воевода. — Как же не быть ему, ежели он за мной следом прошел! Коли вот и ему, — он указал на Скрипицына, — сказал и ко мне двух аманатов прислал. Тебе вот, Мухамед, — обратился он к персу, — за сына придется выкуп дать. Пять тысяч! Говорил им. Не слушают!

Перс сложил на груди руки и поклонился:

— Буду давать! Один сын, одна голова! Казны не жалко! Не давай казны, убьют.

— Шутить не будут…

— А награбили? — не без зависти произнес Прозоровский.

Львов только рукой махнул.

Дьяки переглянулись между собою и, ухмыляясь, потерли руки…

— Едут! — вдруг закричал, вбегая в избу, стрелец. Воеводы встрепенулись и приосанились:

— Далече?

— К пристани причаливают. Четыре струга, а народу!

В это время в избу вбежал другой стрелец.

— Идут! — объявил он, кланяясь воеводам. — Позади пушки тащат, полонян ведут!..

— Видишь! — торжествующе сказал Львов Прозоровскому.