Эдуард Володин ВИЗАНТИЙСКИЙ ДАР

Посвящается С.В.ИСАКОВУ

Византия умирала медленно и мучительно. Некогда простиравшаяся до Кавказа, Северной Африки и юга Италии, она после арабских завоеваний в VII веке лишилась огромных территорий, сжавшись до Малой Азии, восточного Средиземноморья и части Балкан. Потом, в 1204 году, орда крестоносцев захватила Константинополь и устроила разгром, резню и грабеж, каких мало знает всемирная история.

А уже турки появились на границах медленно угасавшей империи, и когда весной 1453 года обложили город с моря и суши, столица Византийской империи влачила жалкое существование. Запустевший город, рушащиеся от ветхости дома, Святая София, десятилетиями не ремонтируемая, прозябание в нищете основной массы населения — вот что представлял Константинополь перед своей гибелью. И деморализованные горожане уже утратили волю к сопротивлению. Несколько тысяч собственно ромеев да еще меньшее количество западных латинских наемников противостояли сотне тысяч турок, рвущихся в бой ради добычи и невольников. Чудо, что эта горстка людей смогла с 12 апреля по 29 мая сдерживать ожесточенные атаки турок. Но силы были слишком неравны…

"Какой теперь язык повернется описать или рассказать о случившемся в городе несчастье, о страшном пленении, о жестоком переселении, которое происходило не из Иерусалима в Вавилон или Ассирию, а из Константинополя в Сирию, Египет, Армению, Персию, Аравию, Африку, Италию, а то и в Малую Азию и в остальные епархии. И как?! Муж в Пафлагонию, жена в Египет, а дети поодиночке в другие места. Они меняли свой язык на чужой язык, благочестие на нечестие, Священное Писание на ужасные письмена.

Трепещи, солнце, и ты, земля! Плачь о всеобщей гибели, случившейся с нашим народом по справедливому решению Бога за прегрешения наши! Недостойны мы поднять глаза к небу и лишь, склонив и опустив лицо вниз к земле, мы можем взывать: "Праведен Ты, Господи, праведен суд Твой. Мы согрешили, мы преступили Закон, и мы наказаны за это больше всех народов. Все, что Ты послал на нас, Ты послал воистину по справедливому решению. Однако мы молим: пощади нас, Господи!"

Так заканчивает свой "Плач о падении Константинополя" византийский историк Дука. Такими горестными словами заканчивается тысячестолетняя история величайшей православной империи, соединившей античную цивилизацию с христианским обновлением мира и передавшей новому времени драгоценное наследие былых времен и народов для памяти и назидания!

Эти мои заметки совсем не об истории величия и падения одной из могущественных империй мира, по длительности исторической жизни несравнимой ни с какой другой империей. Эти заметки и не о проливах, восточном вопросе и даже не о крестах на Святой Софии. Россия, ставшая со времени падения Константинополя Третьим Римом, до сих пор продолжает нести бремя ответственности за византийское наследие и за веру православную, переданную нам в чистоте, величии и полноте византийской православной Церковью и восточными Отцами Церкви, ставшими и нашими кормчими в море житейском.

Всякая империя — явление всемирно-историческое, оставляющее глубокий след в человеческой памяти и служащее уроком для современных государственно-политических образований, этнических общностей и тех этнополитических систем, которые продолжают (в форме наследования или отторжения — не важно) имперскую традицию. Вспышкой сверхновой звезды была империя Александра Македонского, но именно ее образование определило облик античности, взаимодействие цивилизаций и культур и политические процессы, происходившие в Средиземноморье вплоть до объявления Римской империи. Впрочем, и во времена Рима наследие империи Александра Македонского продолжало быть актуально значимым, если вспомнить, например, взаимоотношения Рима с Египтом или с государствами Передней Азии. Вот и византийское наследие продолжает уже свыше пятисот лет влиять на судьбы евразийского материка, а духовный стержень Византии — православие — как было, так и остается смыслообразующей основой всемирной истории. Уже поэтому надо запомнить уроки Византийской империи нам, почти погребенным под обломками империи советского типа, но убежденным, что история не закончилась и новое героическое и жертвенное строительство империи впереди.

_*** _

Византия сделала славянскому миру бесценный подарок. Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий, по указанию Константинополя посланные в Моравию, создали славянский алфавит — кириллицу — наше сокровище и наше нетленное достояние. Простая и изящная графика кириллицы позволяла легко запомнить алфавит и так же легко читать уставное письмо тысячелетней давности, как легко мы читаем современный шрифт, что несомненно облегчает общение с источниками нашей седой древности (чего не скажешь о скорописи XVII века, которую буквально надо расшифровывать из-за ее вычурности и ложной изысканности).

Еще одно достоинство кириллицы в ее полном соответствии славянской орфоэпии. Совпадение звука и буквы настолько совершенно, что нет необходимости в буквосочетаниях, чтобы выразить звук славянского языка. Нелепая графика романо-германских языков представляет сложность не только для иностранцев, но и для самих носителей национальной языковой стихии, и не столь уж экстравагантен был Б.Шоу, когда учреждал денежный приз реформаторам английской письменности. Запад не учел простой вещи — латиница не предназначалась для языков с шипящими звуками, она не учитывала и разнообразия гласных в языках северо-западной Европы. Схоластики механически перенесли латиницу в языки европейских католиков, и это упущение до сих пор болезненно для народов, которые некритически восприняли латиницу, не говоря уже о поляках, которые один шипящий звук изображают тремя-четырьмя латинскими буквами.

Появление славянской азбуки открывало дорогу развитию национальной письменной литературы. Когда Западная Европа пробавлялась школьной латынью, а ее литература существовала в форме фольклора, православные славяне уже создавали литературные памятники мирового значения, если вспомнить хотя бы "Слово о Законе и Благодати" митрополита Илариона и "Слово о полку Игореве". Литература стала формой и способом выражения национального самосознания и в этом качестве существует до сих пор, лишний раз подтверждая божественный смысл слова и одухотворенность литературы славянских народов.

На своем родном языке мы читаем весь мир и на русском языке познакомились с восточной патристикой. На родном языке, благородном церковнославянском, читаем Новый Завет и участвуем в богослужении. И возвышенность церковнославянского языка определена самой гармонией и духоподъемностью языковой стихии, но в нашем богослужебном языке явственна эллинистическая традиция, переданная нам Византией. А.С. Пушкин гениально кратко поведал об этом: "В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом установил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились…"

Апостольская традиция проповеди на национальном языке дала возможность освятить славянскую языковую стихию. Богослужение было понятно, доступно и одновременно сакрально, что способствовало духовному возвышению молящихся и осознанию их причастности обожению как духовному смыслу человеческого бытия. Может быть, и поэтому в России не привилась так называемая развлекательная литература и мы до сих пор почти подсознательно различаем, где писатель стремится к одухотворению поэтического мира, а где просто изображает увиденное, обмирщая и делая бездуховными и поэтическую систему, и мир, в этой системе представляемый.

Наконец, кириллическая письменность вместе с греческим алфавитом в Европе долгое время четко отделяла православие от католицизма и, позднее, протестантизма. Она была манифестацией принадлежности языка и народа к православному миру, облегчая взаимопонимание народов. Переход Румынии на латиницу поставил сложную задачу для самих румын, осваивающих собственное средневековое наследие, а когда Молдавия в припадке суверенного помрачения рассудка тоже перешла в начале 90-х годов на латиницу, то с несомненностью стало ясно, что людей волновали более политические амбиции, нежели традиция и духовность. Попутно вспомним, что насаждение латиницы в Сербии осуществлялось титовским режимом в богоборческих целях и во имя тех самых «братства-единства», которые показали свою кровавую суть в войнах 1991–1999 годов. По сути дела, византийский дар для православного мира был и остается не только одним из показателей православной принадлежности, но и мерилом исторической памяти и укорененности национального самосознания конкретно-исторического общества, одновременно утверждая вселенскость как естественное состояние православного миросозерцания.

_*** _

Византийская империя никогда не обладала таким имперским качеством, как экспансионизм. Возникнув на развалинах Римской империи после сознательного разделения ее на восточную и западную части, Византия лишь однажды сделала попытку воссоздать Pax Pomana. Всю свою многовековую историю византийцы (ромеи) больше стремились сохранить имевшуюся территорию, мало преуспевая в этом праведном деле. Оценивать имперскую византийскую мощь надо не по приобретению нового жизненного пространства, а по силе сопротивления, имевшейся у византийского государства. Сохранить значительную часть территории после мощного имперского порыва арабов в VII веке — для этого нужны были сила, воля и мудрость власти, армии и народа, что наличествовало у византийской государственности и у императоров, которые эту государственность олицетворяли. И неудержимые татаро-монгольские полчища, разгромившие Среднюю Азию, Древнерусское государство, завладевшие Индией и Багдадским халифатом, тоже не смогли сломить становой хребет Византийской империи. Да и победоносное турецкое нашествие докатилось до Константинополя и осквернило Святую Софию после почти двухсотлетнего натиска и на самом излете имперского бытия Византийского государства.

Об этой устойчивости империи надо напомнить, чтобы меньше внимания обращать на тайны византийского двора, заговоры и предательства, о которых до сих пор любят порассуждать всякого рода «специалисты». Ну допустим, что в конце XIX века подсчитали, что из 109 императоров 34 умерли естественной смертью, 8 погибли на войне или охоте, 12 отреклись от престола, 12 скончались в тюрьмах и монастырях, 18 оскоплены, лишены зрения, изуродованы, а 20 задушены, отравлены, сброшены с колонны. Разве эти подсчеты говорят о чем-нибудь большем, чем только о борьбе за власть, столь естественной и для империй, и для карликовых государств? Империя оценивается по главному критерию — силе экспансии или, как случае с Византией, по той устойчивости, которой империя обладает. Еще раз напомню, Византийская империя просуществовала свыше 1100 лет, и это лучшее доказательство того, что имперская мощь и воля были куда более значимы, чем возня вокруг трона и интриги двора. В качестве иллюстрации от противного можно сослаться на последнее десятилетие нашей российской истории, когда власть преднамеренно уничтожала имперский статус государства и занималась разбоем такого масштаба и такого цинизма, которые поставили под вопрос саму идею государственности, будущее страны и выживание народа. Повторю, дворцовые интриги и крепость государства не всегда взаимообусловлены, и имперская воля может реализовываться не обязательно через благополучие правящей династии (интригами и фаворитизмом переполнено правление Екатерины Великой, но именно в годы ее царствования имперская воля и мощь определили место России в тогдашнем "мировом сообществе" и поведение империи на протяжении всего XIX века).

У Византии было свое историософское предназначение, которое она исполнила до конца и тем вошла во всемирную историю как величайшая империя и непобедимая твердыня. Конечно же, речь идет о православии, взлелеянном Византией и переданном миру для движения к Пути, Истине и Жизни. Не государственная история, не культурное своеобразие и не научно-технические достижения составили удел и смысл византийской государственной жизни. Взращивание православия составляло главнейшую цель жизни империи, и именно этим Византия дорога всему православному миру.

Уже перенос столицы Восточной Римской империи в маленький благополучный Византий потрясает своей нечеловеческой мудростью и сакральной предопределенностью. Становится возможным укрепить взаимодействие провинций и создать властную вертикаль в восточном Средиземноморье, где эллинизм, римское владычество, традиционный сепаратизм вполне способны были разрушить и без того почти призрачное государственное единство необъятных территорий. Императорская власть справилась с задачей сохранения единства территорий, защитив этнические общности от внешней агрессии и взаимоуничтожения.

Не устрой Константин Великий Восточную Римскую империю, течение христианской истории пошло бы по совсем другому руслу и католическая схизма могла бы представлять христианство во всей его «полноте», в то время как на востоке арианская ересь смогла бы подавить православие, которое существовало бы в виде одной из многочисленных сект и не более того.

Уже упомянутая арабская экспансия вполне могла смести с лица земли христианство в Передней и Малой Азии и Северной Африке. Только присутствие мощной Византийской империи не позволило совершиться трагедии и оградило христиан даже на занятых арабами территориях от полного уничтожения. За триста лет, предшествовавших арабским завоеваниям, Византийская империя помогла укоренить православие в духовной жизни этнических общностей указанных выше регионов, сделала его смысловой основой этнического самосознания, и это дало возможность этносам даже в условиях арабского владычества сохранить себя и свою православную духовность.

А утверждать православие приходилось в среде, переполненной эллинским спекулятивизмом, ортодоксальным иудейским монотеизмом и отголосками местных языческих культов. То и дело возникавшие ереси порой готовы были исказить или вообще отменить православную традицию, а если вспомнить иконоборчество, то в VIII–IX веках оно вообще становилось религиозно-политической доктриной империи. Арианство, монофизитство, монофилитство, несторианство, уже упомянутое иконоборчество — мощные ереси, потрясавшие империю, а сколько малых отклонений от православия и местных ересиархов, о том надо отдельно читать в церковной истории. Византия унаследовала высокую культуру предшествующих цивилизаций, образовательный уровень населения был значителен, и это в совокупности создавало благоприятную среду для толкования вкривь и вкось Писания, не говоря уже о жажде внести свое "веское и неповторимое слово" в Предание. Григорий Нисский в конце IV века так сатирически описал это самодеятельное теологическое мудрствование: "Одни, вчера или позавчера оторвавшиеся от черной работы, вдруг стали профессорами богословия. Другие, кажется, прислуги, не раз битые, сбежавшие от рабьей службы, с важностью философствуют о Непостижимом. Все полно этими людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это — торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов. Ты спросишь их об оболах (копейках), а они философствуют о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать цену на хлеб, отвечают: "Отец больше Сына". Справишься: готова ли баня? Говорят: "Сын произошел из не сущих". Сарказм налицо, но ведь если «богословствовали» рабы и черный народ, то уж свободные крестьяне и ремесленники "творчески развивали" эти и другие идеи куда как активнее. А что тогда говорить об «интеллигенции» и монашеской братии, которым само положение позволяло идти "дальше, дальше, дальше" по любому богословскому вопросу, чтобы в конце пути оказаться лжеучителями и внеправославными (выбираю самые мягкие слова) толкователями Писания и Предания.

В этом бушующем море амбиций, заблуждений и искушений была имперская воля, чтобы Истина воссияла, соблазн расточился и подлинное слово просветило духовный мир человека и общества. Пример Никейского Собора здесь был благодатно непререкаем, что позволило самые трудные и действительно судьбоносные проблемы решать именно соборно и именно вселенски. С 325 по 787 год было проведено семь Вселенских Соборов, решения которых определяют до сих пор нашу православную жизнь. Но важно помнить, что в тех исторических условиях имперская власть была светским двигателем духовного строительства, что лишний раз подтверждает мнение о Византии как империи духовного делания, что бы ни писали историки и современники об интригах и хитросплетениях дворцовой жизни.

_*** _

Я уже написал, что православие утверждалось в борьбе с ересями и лжеучениями. Болезненность этого процесса несомненна, и надо еще раз подтвердить роль Византийской империи в утверждении православного Предания и православной Традиции. Лишь однажды, но на протяжении почти столетия имперская власть впала в искушение иконоборчества, что немедленно породило общеимперскую смуту, ослабило государственные институты, и только уже вполне сформировавшееся православное миросозерцание не позволило ереси стать государственной идеологией. Седьмой Вселенский Собор в 787 году дал развернутую и догматически безупречную критику иконоборчества, сохранившую непререкаемость до сего дня. В 843 году императрица Феодора в первое воскресенье Великого поста торжественно провозгласила возвращение к почитанию икон, и это событие мы празднуем каждый год как Торжество Православия.

Следующим ударом, потрясшим империю, был захват Константинополя в 1204 году западноевропейскими бандформированиями под благочестивыми лозунгами похода на Святую Землю и во главе с паханами с титулами герцогов, графов, маршалов. Бандиты захватили столицу и устроили грабеж драгоценностей и святынь, чего не делали менее просвещенные завоеватели. Вероятно, в это время была похищена Плащаница Господа нашего Иисуса Христа. В одичавшую Западную Европу переправлялись православные реликвии, и именно в это время часть византийских архивов и библиотек оказалась на Западе, создав интеллектуальный фон для Проторенессанса.

Византия трудно поправлялась после освобождения от рыцарей-бандитов, но у нее хватило сил для палеологовского возрождения. На излете творческого потенциала она смогла подарить православию исихазм; Григорий Палама, Добротолюбие и афонское монашество стали великими событиями византийской, православной, всемирной истории. Как промыслительно все происходит! Исихазм в Византии был прощанием империи с миром, в то время как в России он стал духовным деланием, подвигшим Сергия Радонежского на возрождение крепости духа в жертвенном подвиге героев Куликовской битвы.

Империя выполнила свою историческую задачу. Но турки уже обступили со всех сторон остатки некогда грандиозного государства, и понятно было, что на очереди стоит захват Константинополя. На исходе сил и при истончении воли к власти империя совершила акт апостасии, который стал актом отречения от Традиции и предательством исторического целеполагания византийской государственности. В поисках союзников, способных защитить страну и столицу от турецкого ятагана, империя обратилась к Ватикану за помощью, пожертвовав ради призрачного спасения от турок чистотой православной веры. В 1439 году после двухлетних дебатов в Ферраре во Флоренции были подписаны документы, провозгласившие унию католицизма и православия. Было предано православие, но вместе с ним был перечеркнут смысл имперской государственной жизни. Флорентийская уния была смертным приговором Византии, и он был приведен в исполнение весной 1453 года. История империи закончилась.

Но если закончилась история Византийской империи, то не закончилась история православия. Марк Ефесский выступил против унии (ни в Ферраре, ни во Флоренции папская сторона не смогла выдвинуть ему достойного оппонента) и не позволил католицизму исказить устои православного вероучения и церковного устроения. В день кончины своей он произнес слова, обращенные к сановнику Схоларию, но ставшие завещанием Византии всему православному миру: "И в равной мере он долженствует и в отношении Бога и Веры и Церкви верно и чисто бороться за Веру. И я сам возлагаю на него эту борьбу, чтобы вместо меня он был защитником Церкви и водителем здравого учения и поборником правых догматов и Истины, имея поддержку в Боге и в самой Истине, о чем и ведется борьба, чтобы, бывая общником в этом Святым Учителям и богоносным Отцам, великим богословам, он воспринял награду от Праведного Судии, когда Он объявит победителями всех тех, которые боролись о Благочестии. Но и он сам должен всеми силами иметь рвение о благостоянии правых догматов Церкви, как долженствующий дать отчет о сем в час суда Богу и мне, поручившему ему сие, а также понадеявшемуся принести в Благую Землю эти слова, приносящие более чем стократный плод. Пусть он ответит мне о сем, дабы, отходя от настоящей жизни, я возымел совершенную уверенность и чтобы, отчаявшись в исправлении Церкви, я не умер в печали".

В сути своей это было завещание всему православному миру, но только Россия тогда (и сейчас!) оказалась способной на имперском уровне сохранить в чистоте Византийские Дары. Да, конечно, православные церкви на Ближнем Востоке, их существование и верность семи Вселенским Соборам среди мусульманского мира — уже чудо свидетельствования о святости православия, но без Российской империи само православие не могло бы сохраниться и каждый, посягавший на веру и верующих, вынужден был считаться с фактом присутствия православной России в мире.

Вот в чем, как мне представляется, заключается смысл российского имперского бытия. Византия передала нам православие, и мы должны донести его до Вечности в первозданной чистоте. В Римской империи (Первом Риме) зародилось христианство, в Византийской империи (Втором Риме) христианство обрело законченность и чистоту в православии, в России (Третьем Риме) православие должно было сохраниться, чтобы при встрече с Вечностью во время Второго Пришествия оно свидетельствовало о малом стаде и о верных, которые могут спастись.

И Россия справилась со своей исторической задачей. Исидор, представлявший на Флорентийском Соборе Россию, был с позором изгнан с митрополичьей кафедры, и Россия сама стала поставлять в митрополиты своих людей, чтобы позднее Церковь обрела статус автокефалии со своим патриархом. За всю историю в Русской Православной Церкви были две ереси стригольников и жидовствующих, но они были быстро и радикально искоренены, ничем не повлияв на церковную жизнь и жизнь государства.

И раскол, произошедший на грани XVII–XVIII веков тоже не затронул чистоты православия, хотя петровские протестантские новации болезненно сказались на состоянии Церкви и выявили шаткость имперской власти в отношении стержня российской государственности, каким всегда было и остается православие. Жертвенный подвиг царской семьи в 1918 году был оправданием империи как хранительницы православия, а тысячи новомучеников и исповедников ХХ века лишь подтвердили, что Святая Русь жива и хранит Византийский Дар для покаянного вручения Господу.

А что касается искушений, то наше последнее десятилетие показало, сколь много их и как они прельстительны. Но в системе предложенных здесь рассуждений дело не в католическом прозелитизме, не в протестантском проповедничестве и даже не в тоталитарном сектантстве. Дело в государстве, которое сознательно сбросило с себя легкое бремя защиты православия и своей «светскостью» сознательно отказалось от имперской воли и имперских обязанностей. Для России переход в режим "демократического государства" с "суверенной личностью" и приоритетом "общечеловеческих ценностей" есть предательство Традиции и целеполагания государственного бытия. И вот почему Четвертому Риму не быть — принять, сохранить и продолжить имперский подвиг Византийской империи и Российской империи никому не под силу. А уж когда внутри Церкви экуменическая зараза находит у пастырей и мирян благожелательный отклик, то как не вспомнить Флорентийскую унию и трагедию 1453 года…

В ожидании неизбежной, обетованной и чаемой Вечности будем трудиться далее. Будем надеяться, что не все еще сказано, не вся имперская воля исчерпана. И для укрепления сил будем с радостью поминать наших братьев православных в Сербии, Болгарии, Греции, Сирии, Ливане, Палестине. Они тоже наследники Византии, они тоже хранители Традиции и Византийского Дара. Помянем всех их в молитвах о воссоединении Церквей на основе решений семи Вселенских Соборов, на основе православного Предания, которое есть осуществленное Писание.

Первая-пятая седмицы Великого поста, 2001 г.