Николай Коняев ПЕТР ПЕРВЫЙ (И его птенцы из рассказов о русской литературе)

МАТИЦА

Столько у нас всякого от Петра Первого пошло, что и перечислить невозможно…

Вот хотя бы матицу взять, почему ее так называют?

А из-за Петра Первого и называют так…

Он ведь ростом высокий был, а потолки любил низкие. Во всех дворцах, где Петр останавливался, обязательно второй, низкий потолок делали. И обязательно — с балкой посередине.

Ходит царь по помещению, голову пригибает, чтобы в балку не удариться, но начнет государственные дела обсуждать, увлечется — обязательно лбом в эту балку врежется.

И сразу указ сочинит…

Или канал прикажет вырыть в лесу, или город на болоте построить. А иногда и по военной части какое распоряжение отдаст или просто — казнить прикажет кого-нибудь. Так и сыплются указы с него.

Приближенные царя подметили это и начали между собой эту балку матицей называть. Потому как хотя она и из дуба вытесана, а все равно — мать всем петровским указам.

И матерились при этом.

Но тихонько матерились.

Чтобы Петр не услышал…

ПОЧЕМУ НА РУСИ КУЛЬТУРУ ЗАВЕСТИ НЕ УДАЛОСЬ

Петр Первый с детства мыться не любил.

— Недосуг мне, мамка! — бывало, говорил он Наталье Кирилловне. — В солдатов играть надобно.

А когда подрос, когда в Европу съездил, понял Петр, что не только недостаток времени его от мытья отвращал.

— Тепереча мне весь вред бани открылся… — сказал он тогда сподвижнику своему Меншикову. — Всю культуру в бане соскрести можно ненароком. В Европах-то давно уже постигли сие, давно от бань отстали, а мы, дураки до сих пор моемся. Как ты, Алексашка, думаешь, коли запретить в бане мыться, враз ведь с Европой в культуре сравняемся?

— Сравняться-то небось сравняемся, мин херц… — подумав, ответил Меншиков. — Только, может, не ломиться нам сразу, а умнее поступить? Может, налогом бани обложить, мин херц, как бороды? Кто не желает к культуре приобщаться, пускай платит… Опять же и казне прибыток. Можно будет еще иностранцев каких завезти…

Подумавши, Петр Первый согласился со своим сподвижником.

И в результате бани не запретили, а только обложили очень большим налогом. Прибыток казна действительно получила немалый, но европейская культура из-за этого плохо приживалась на Руси.

Поездит какой-нибудь боярин по Европам, вернется назад культурный весь, поскольку вши с него так и сыплются, а сходит в баню — и всю культуру с себя смоет… И опять бескультурно живет.

Петр Великий видел это, но исправить ничего не мог — уж больно доход хороший казна от налога на бани получала…

ПЕТРОВСКИЕ УКАЗЫ

Однажды заграничные купцы сказали Петру, что они бы охотнее брали широкое полотно, а не узкое, которое глупые крестьяне в этой стране ткут.

Петр похвалил купцов за подсказку.

— Я и не знал… — сказал он, — что такое злоумышление у меня в державе совершается. Нет, камарады дорогие, вы и представить не можете, каким глупым и вороватым народом я управлять понужден. Так и глядят, чтобы урон казне нанести.

И, схватив перо, тут же указ написал, чтобы не смели ткать узкого полотна, им, дескать, это доподлинно известно стало, в культурных странах брезгуют.

Велел он приближенным проследить за исполнением приказа, а сам усталость почувствовал и отдохнуть поехал за границу. Через месяц возвращается назад и ничего понять не может — по всем деревням солдаты избы ломают.

— Что такое? — разгневался Петр. — Кто позволил?!

А ему: так, мол, и так, ваш указ, ваше величество, исполняем! Ткацкий станок, на котором указанное вами полотно ткать можно, в избы не вмещается, так пускай глупые крестьяне новые дома себе строят, где его, станок этот, значит, поставить можно будет.

— Воры! — зашумел Петр. — Да вы что, злодеи, удумали?! Из чего я флот строить буду, если вы весь лес на избы изведете?

Ногами затопал, глазищами заворочал, плечом задергал — насилу успокоили…

Велели солдатам избы в покое оставить, а крестьянам разрешили по-прежнему узкое полотно ткать.

Конечно, указ пришлось отменить, но Петр I умный царь был, понимал, ежели все его указы исполнять будут, то от России скоро ничего не останется…

ПЕТР ПЕРВЫЙ — КУРИЛЬЩИК

До Петра Первого цари на Руси не курили.

Не шибко образованные были, дак и моды такой не знали…

А Петра Алексеевича культурные немцы рано к табаку приохотили…

Говорят, что он и сестру свою, царевну Софью, из-за курева с престола свергнул.

Дело так было…

Софья увидела Петра с трубкой в зубах и пригрозила уши надрать. Маленький Петя испугался, собрал солдат и прогнал Софью.

После этого он, уже не таясь, курил.

Сидит, бывало, на троне с трубкой в зубах и радуется, что сколько угодно теперь курить может.

Но мать, жена и родственники жены все равно Петра осуждали.

— Где это видано, — судачили они, — чтобы русский царь табак курил?! Словно и не царь ты, а амператор супостатский…

Досадно было Петру это брюзжание слушать, а возразить ничего не мог. Действительно, никогда раньше не курили русские государи.

Но и от табака отстать не хотелось…

Зря, что ли, сестру с престола согнал?

— Да не печалься ты, мин херц! — утешал Петра его верный сподвижник Меншиков. — Амператор так амператор… Чего же делать теперь? Не бросать же трубку!

Петр Первый подумал и согласился со сподвижником — объявил себя первым русским императором.

Это очень важный момент в русской истории.

Переломный…

Русские цари табак в рот не брали, а императоры очень даже завзятыми курильщиками были.

И без этого русскую историю никак понять невозможно…

ПАСПОРТА

Царь Петр Первый долго себе жену подходящую подыскать не мог. Мамаша, царица Наталья Кирилловна, нашла ему Евдокию Лопухину, да та недолго и жила с Петром, сбежала от него в монастырь…

Тогда Петр Первый сам на танцах в немецкой слободе с Анной Монс познакомился, стал к немке с предложениями пожениться подкатывался, но и Анна свильнула.

Загуляла с саксонским посланником Кеннигсеком, а когда тот потонул нечаянно, вообще замуж за пруссака Кессельринга выскочила.

И опять Петр Алексеевич с носом остался.

А холостая жизнь до того ему надоела, что однажды, выпивши, предложил свою руку и сердце девице, которая у фельдмаршала Шереметева белье стирала.

— А точно женишься, твое величество? — спросила подозрительная девица.

— Женюсь! — Петр отвечает. — Вот те крест — женюсь.

— Ой, не верю что-то, — говорит девка. — Да неужто ты, твое величество, холостой до таких пор? Дай пачпорт посмотреть… Штампу желаю глядеть!

— Дак нету у меня пачпорта! — Петр говорит. — Не завели мы, Марта, пока пачпортов…

— Ну на нет и суда нет, — отвечает подозрительная девица. — Только без пачпорта у меня не будет веры, что холостой ты!

Вот тогда и пришлось Петру паспорта заводить.

Первый паспорт он самому себе выдал. Пришел с ним к избраннице.

— Гляди! — говорит. — Любуйся, матка, на холостого царя.

Марта — ее уже в Екатерины перекрестили! — согласилась тогда ухаживания петровские принять. Вот так вместе с первым паспортом у нас и первая императрица появилась…

КАЗНИ ПЕТРОВСКИЕ

Петр Первый не был жестоким царем.

Наоборот, очень у него отходчивое сердце было…

Однажды он повесил своего сподвижника, а наутро уже и раскаялся.

Пошел извиняться перед повешенным.

— Эх! — сказал он. — Знаю я, что тоже погрешаю и часто бываю вспыльчивым и торопливым. Но я ведь не сержусь, если меня удержат в такую минуту… Пошто вот ты, например… — взгляд Петра остановился на сыне повешенного сановника. — Отчего, я тебя вопрошаю, не удержал меня?!

Молодой человек потупился от страха, оробел совсем, и Петр Первый окончательно разгневался.

— Повесьте его рядом с отцом! — сказал он. — Чего он меня в грех ввел? Он по сути и есть тиран, а не я!

Приближенные Петра немедленно исполнили повеление — повесили молодого человека.

Одним тираном на Руси меньше стало…

— Бедное животное есть человек… — горестно сказал тогда Петр, но больше в тот день никого не вешал.

ВИННЫЕ БАБЫ

Не только народ, но и сам Петр Первый от своих указов страдал.

Как выпьет, бывало, сразу с приближенными к бабам едет.

А наутро первым делом солдат зовет, чтоб баб этих на мануфактуру в вечную работу сдали.

А как же иначе? И жалко ему баб бывает, а против своего указа пойти не может. По указу-то положено винных баб на мануфактуры сдавать.

И будущая императрица Екатерина Алексеевна тоже под страхом этого указа долго жила — все ждала, что и ее на мануфактуры сдадут.

Такая вот при Петре Первом и у императриц жизнь была.

ХОРОШАЯ ВЕЩЬ

Напившись, Петр иногда Шафирову, другу своему закадычному, плакаться начинал.

— Что за жизнь такая моя, ахти, бедная! — рыдал, бывало. — Бабу и ту из любовниц дали, когда ею все — и Шереметев этот, и Алексашка Меншиков — попользовались уже! Девков-то и не было у меня никого. Одна Дуська-царица, да и та в монахини ушла. Ох, бедной я, бедной…

— А зачем тебе, государь, девки? — утешал его Шафиров. — Много ли пользы от девков будет? Сифилису-таки и того не завести. Так бы и жил без европейского политесу…

— Это верно… — вынужден был согласиться Петр, — А что, канцлер? Думаешь стоящая вещь — сифилис этот?

— Это, Петр Алексеевич, большого образования знак. С сифилисом-таки человек быстро умнеть начинает.

— Это верно… — и тут соглашался Петр. — Я и сам чувствую, что прибывает ума…

СИРОТА

Не только Петр чувствовал себя несчастным, его сподвижники тоже любили при случае поплакаться.

Вот и фельдмаршал Шереметев, когда ему на восьмой десяток перевалило, вспомнил вдруг, что он круглая сирота, один как перст, без отца, без матери на белом свете…

Петр очень жалел своего фельдмаршала и тоже зачастую вместе с ним плакал от огорчения.

А чтобы утешить сироту, то орденом его наградит, то новое поместье пожалует…

И вот за это светлейший князь Меншиков фельдмаршала очень не любил.

— Не, ня надо, ня надо этого старого хрена в кумпанию звать… — обычно говорил он.

— Отчего же, светлейший?! — недоумевали приближенные князя.

— Ня надо! — отвечал Меншиков. — Не люблю сирот. Жадные они…

ПРЯНИКИ

Но Меншикова понять можно.

До того он при Петре обеднел, что иногда, как в молодости, пряниками приторговывать ходил.

Наберет в лоток калачей разных, пряников, и с лотком и выходит прямо в свою приемную, где бояре да купцы с утра толпятся.

— Покупайте! — кричит. — Налетайте, гостюшки дорогие. Что пряник, что калач тыщу рублей и стоит всего…

И быстро у него все с лотка расхватывали.

А и то сказать, с раннего утра в приемной сидят, так проголодавшись ведь…

ПРИБЫЛЬЩИК

Петр Первый очень заграничную жизнь любил, и из-за этого ему все время денег не хватало.

А порою совсем в разорение приходил…

Сядет тогда, бывало, и плачет, что у него денег нет, и как придворные ни стараются — ничем утешить царя не могут.

И прибыльщики тоже ничего толкового предложить не могут.

— Может, на бани налог установить? — говорит один.

— Пошел вон, дурак! — сердится царь. — Давно уже за бани платят.

— А за свадьбы?!

— И за свадьбы платят!

— Тогда за трубы!

— И на трубы налог есть!

— А пускай, царь-государь, и за то, что русские они, а не немцы, например, тоже платят!

— За ето? — оживился царь. — За ето, кажись, еще не платят. А ну, Шафиров, пиши указ. Всех, кто русское платье шьет, — на каторгу. Кто скобы, гвозди продает, чтобы сапоги подбивать, — туда же. А не хотят — пускай налог платят!

Подписал указ и возвеселился сразу.

— Этак, — говорит, — и денег больше будет, и к Европам поближе станем. А все ведь экземплей этот меня надоумил. Вот ведь экземплей! Всем экземплеям экземплей будет!

Это государь правильно сказал.

Много еще таких экземплеев в русском народе водится…

ШПИОН

Не все знают, что знаменитый поход в Персию был сильно затруднен, ибо дело сие, державшееся в строжайшей тайне, было раскрыто прежде времени.

Император советовался о походе только с камратом Меншиковым да женою — императрицей Екатериной, однако скоро все и при дворе, и за его пределами начали обсуждать детали предстоящей кампании.

Петр Первый сильно разгневался, узнав об этом, и приказал провести розыск.

И что же?

Вражеским лазутчиком оказался присланный из Персии попугай. Это он, присутствуя при секретных беседах, разглашал потом секретные сведения.

Петр приказал казнить слуг, пособлявших попугаю присутствовать при беседах, а самого попугая велел сослать в Сибирь.

— Навечно, государь? — спросили у него.

— Зачем же навечно? Годов на триста… — ответил Петр и засмеялся, довольный своей шуткой.

Скоро этот попугай вернуться из ссылки должен…

Истекает скоро срок, Петром назначенный.

Много, должно быть, любопытного этот попугай нам о петровских временах расскажет, когда вернется…

Многие тайны тогда откроются…

ПЕТР ПЕРВЫЙ И КОРОЛЬ АВГУСТ

Петр Первый, как известно, отличался необыкновенной силой.

Среди потентантов того времени один только польский король Август так же силен руками был.

И вот случилось однажды Петру Первому у этого Августа пообедать…

По случаю визитера Август приказал со всей Польши серебро на стол выставить.

Сел Петр за этот стол.

Ожидая, пока кушанье подадут, в задумчивости серебряную тарелку пальцами измял. Потом заметил свою оплошку и, каб исправить ее, скомкал тарелку, будто салфетку и под стол бросил.

Но король Август не понял высокого политеса и, вообразив, будто царь Петр испытать его желает, принял вызов.

Тоже серебряной тарелкой, глядя на Петра, по своим губам провел, так что измялась посудина, будто салфетка.

Петр Первый такие увеселения весьма любил.

Ни слова не говоря, взял серебряное блюдо и руки им вытер, будто полотенцем.

Август кубок серебряный смял. Петр супницу серебряную в блин превратил.

Август узелки на ножах столовых завязывает. Петр канделябры в серебряные шары свивает.

Так и трудились, покуда кушанье не принесли.

И только когда принесли, сообразили, что кушать не чем и не с чего. Искореженный сервиз под столом лежит.

Пришлось прямо со стола руками кушать.

Ну и что?

— У нас пословица есть… — сказал Петр. — Если сила есть… Знаешь?

— Ага! — Август кивнул. — У нас тоже в Польше говорят, если сила есть, и сервиза не надо…

ПРУТСКИЙ ПОХОД

Петр Первый великим полководцем был.

Правда, иногда и у него промашки получались…

Вот однажды он в поход на турков пошел.

— Пошли-ка, ребята, — сказал, — на турков сходим. Побьем их маленько, а то чего-то давно они небитые.

Но турки не знали о решении Петра и сами окружили его со всей армией на Пруте.

Однако Петр не растерялся.

Вызвал Шафирова и сказал:

— Ты, Шафиров, один у меня умный. Поезжай к туркам, скажи, что я им все отдам, если меня живым выпустят. Поселюсь в Петербурге у себя, буду там жить на старости, в окошко на Европу глядеть…

— Гыр-гыр! — Шафиров отвечает. — Пошто, государь поганым туркам державу-таки отдавать? Им и денег хватит, а держава, гыр-гыр, нехай нам останется.

— Делай, как знаешь! — ответил Петр. — А мне только бы живу остаться.

Шафиров откупился от турков деньгами, отпустили турки Петра с его армией.

— Эх, голова, голова! — сказал тогда Петр. — Не быть тебе на плечах, если б не была так умна!

А Меншиков, слышавший эти слова императора, спросил:

— А пошто пасмурной-то такой, Петр Алексеевич?

— Так державу ведь, Сашка, жалко… — ответил Петр. — Я же ее яврею отдал.

— Да ну тебя, камарад… — сказал светлейший. — Повесь Шафирова этого, да и дело с концом…

— А ведь ты правду сказал, Сашка… — подумав, сказал Петр и уже радостней повторил. — Эх, голова, голова…

— Да! — сказал он. — Прав ты, камарад… Все рано ведь и Шафирова к людскости надо приучать.

ОПАЛА НА МЕНШИКОВА

Хотя при Петре Первом и не было еще антисемитизма, но Петр уже тогда решительно пресекал его.

Однажды его денщик Девиер посватался к сестре светлейшего князя Меншикова, а тот вместо благодарности приказал высечь Антона Мануиловича.

Оправившись от побоев, Девиер сообщил об этом Петру, и царь немедленно отправился к Меншикову сам.

— Ты чего, совсем охренел, камарад? — спросил он. — Ты пошто Девиеру-то отказал, а? Ты кем меня перед Европой выставить хочешь?

И хотя Меншиков и отдал сестру Девиеру, но царь так и не простил светлейшего.

Посоветовавшись с Девиером, приказал засудить князя, и только неожиданная смерть Петра отсрочила наказание.

— Дубовые сердца хочу видеть мягкими… — любил говаривать Петр.

ГУЛЯЩИЕ ДЕВКИ РУССКОЙ ИСТОРИИ

Вообще-то Петру Первому очень нравилось царем быть.

Но иногда и на него уныние находило.

Сядет, бывало, и плачет, дескать, вот привел черт в этой стране царем родиться!

— Лучше бы мне, камарад Алексашка, плотником в Амстердаме быть!

— Это ты через край хватил, мин херц! — Меншиков его утешал. — Плотником — и в Амстердаме, небось не сладко?

— Дурак ты, камарад Алексашка… Если бы я не знал сам, ежели б не был плотником в Амстердаме, разве стал бы говорить такое?

— Ну был, мин херц… — Меншиков говорит. — А чего же не остались там, если понравилось?

— А бабы, камрад Алексашка, дуры… — Петр отвечает. — Говорю там одной девке, дескать, люби меня так! А она, дура, ни в какую… Нет, говорит, не буду. Ежели не царь ты, то мне и дела до тебя нет! Из-за их, из-за дур этих, и не исполнил своего желания!

— А давай, мин херц! — Меншиков тогда говорит. — За девок за этих гулящих выпьем!

— С какой радости, камарад? Охренел ты совсем?!

— Да как же не выпить, мин херц! Если гулящая амстердамская девка в должности тебя удержала, ей памятник на Руси поставить надо! Петра Великого нам эта девка уберегла! Давай за ее место в русской истории, мин херц, выпьем!

— Хрен с тобой, камарад! Наливай! Чего только не сделаешь для нее…

— Для русской истории…

— Для ее, Сашка…