"Невская битва. Солнце земли русской" - читать интересную книгу автора (Сегень Александр Юрьевич)

Глава третья НЕРУСЬ

В те мгновения раннего утра, пока князь Александр Ярославич молился и нежился с домашними на Рюриковом Городище, высоконосые свейские шнеки[71] одна за другой в чинном порядке вплывали в устье Невы.

На передней, с большим крестом из мореного дуба, стоял англичанин Томас, епископ Або, главного шведского города на финском побережье. Это он два года призывал к походу на восток, называя его перегринацией, подобно тому как именовались походы рыцарей креста в Левант[72] — на освобождение Гроба Господня. Он помнил папу Гонория, его предсмертный завет огнем и мечом обратить Гардарику в христианство, его суровое воззвание «Ко всем королям Руссии» не препятствовать успехам веры христианской, «дабы не подвергнуться гневу Божьему и апостольского папского престола, который легко может, когда пожелает, покарать вас!» Граф Уголино, ставший после Гонория новым папой под именем Григория IX, указал на главного врага папства на востоке — на молодого князя Александра, сидящего в Хольмгарде[73] и распространяющего вокруг себя схизматическую ересь[74], Финнмарка[75] постепенно осваиваемая шведами, с востока покорялась русами, направляемыми Александром. И сей дерзкий схизматик легко обращал доверчивых жителей в свою ересь. Гнев папы Григория был неописуем. В своей булле он написал об Александре: «Стараниями врагов креста народ Финнмарки возвращен к заблуждению старой веры и вместе с некоторыми варварами и с помощью дьявола совершенно уничтожает молодое насаждение католической церкви». И епископ Томас, указывая на хвостатую комету, появлявшуюся на ночном небосклоне, говорил: «Вот, куда вам надо идти, шведы!»

Несколько монахов францисканцев и доминиканцев плыли на первой шнеке в свите епископа Томаса. Здесь же сидели двое рыцарей и одиннадцать рядовых воинов монашеского ордена храмовников, ветер трепал их белые плащи с красными лапчатыми крестами. При каждом состояло по два оруженосца, которым теперь, когда шнеки пойдут против течения реки, предстояло взяться за весла.

Далее на десяти шнеках плыли пятьсот норвежцев, присланных в этот поход верховным конунгом Норвегии Хаконом IV, ими руководил свирепый рыцарь Мьёльнирн, о котором шла худая слава, что ему всё равно кого убивать, лишь бы отбирать жизни у людей. Немало и шведов угасло от его смертоносной десницы — ведь до сей поры шведский король Эрик Эрикссон Леспе и конунг Хакон ненавидели друг друга. Один мечтал завоевать Швецию, другой жаждал присоединить к своему королевству Норвегию. И несколько последних лет то там, то сям между ними случались боевые стычки. Но папа Григорий призвал Эрика и Хакона прекратить междоусобие. Три года назад Хакон обязался отправить войска в Левант, где вновь собиралась рать против сарацин за освобождение Гроба Господня. Но хладолюбивым норвежцам не хотелось отправляться в теплые края, и Хакон выпросил у папы разрешения вместо Леванта идти с Эриком на Александра.

Белые флаги с черными, распростершими крылья норманнскими воронами развевались над шнеками норвежцев рядом с желтыми стягами, несущими черного льва, присевшего перед броском на добычу. Следом за ними плыли четыре крупные датские шнеки с Даннеброгами — красными знаменами, пересеченными белым крестом. Этот стяг их король Вальдемар взвил над собою впервые двадцать лет назад во время битвы под Линданиссе, когда датчане завоевывали побережье, населенное языческой чудью. Тогда, в ночь перед битвой, он увидел белый крест на красном закатном небосклоне. Правда, в сагах поется, будто Даннеброг, что значит — «сила Дании», упал с небес прямо в руки архиепископа Андреаса Сунессена, сопровождавшего войско Вальдемара Победоносного, в тот самый миг сражения, когда датчане дрогнули. А епископ Томас со смехом рассказывал, как слышал из уст папы Григория, что Даннеброг был заготовлен заранее и освящен папой Гонорием в Риме, а потом его привезли в Эстляндию, как стали называть страну чуди датские завоеватели.

Семидесятилетний Вольдемар пожадничал, отправив в поход на конунга Александра лишь немногим более сотни рыцарей, хотя сын его Абель рвался повести в Гардарику большое войско. Но присмиревший вояка ограничился несколькими отрядами, коими начальником был не сильно прославленный в сражениях витязь Кнуд, по прозвищу Пропорциус.

Зять короля Эрика, доблестный и знаменитый по всей Швеции рыцарь Биргер Фольконунг, следовал на своей шнеке сразу за датчанами. Он вел с собой значительное войско, с трудом разместившееся на тридцати трех шнеках, общим числом до тысячи семисот отборных воинов, с которыми он рассчитывал дойти не только до Ладоги, но и до самого Хольмгарда, после того как будет перебито войско конунга Александра, сына государя всей Гардарики — Ярлслейфа. Хотя главной задачей похода было, после разгрома Александра, закрепиться между заливом и Ладогой в Вотландии, Ингерманландии и Лопландии[76] — чтобы стоять тут отныне и навсегда, не пуская более русов в Финнмарку.

Душа Биргера наполнялась свежестью летнего утра, ветром грядущих побед, радостью великих завоеваний. Он, лучший полководец, женатый на родной сестре короля Эрика, а вовсе не Улоф Фаси, должен быть первым лицом в Швеции, его голубое знамя с тремя золотыми коронами обязано стать главным стягом шведских войск. Он, после страшной гибели Сигтуны, выбрал новое место для столицы, где быстро стал расти город Стокгольм. Разбил наголову мятежника Кнута Иогансона Долгого, своего родственника, так же происходившего из славного рода Фольконунгов, возжелавшего захватить шведский престол. В честь этой победы король и отдал за него свою сестру Ингерду. И во всех чурках[77] Швеции славили имя Биргера. А поскольку Эрик бесплоден и не имеет детей, в будущем именно Биргер Фольконунг имеет полное право рассчитывать на то, чтобы стать отцом шведского народа!

Впереди на востоке прорезался первый луч рассвета. Мощная шнека Биргера, пройдя уже с помощью гребцов один из рукавов невского устья, вошла в основное русло. На берегу, справа от своего судна, Биргер увидел всадника, который, кажется, приветливо махал рукой пришельцам и очень радостно улыбался им, в то время как беспокойно бегающая у копыт его коня лохматая белая собака громко их облаивала. Улыбающийся дикарь, ингерманец или рус, вдруг широко осенил корабли крестным знамением, потом и сам трижды перекрестился и после этого вдруг ударил коня, развернулся и устремился в ближайшую рощу. Биргер не сразу догадался, что крест был положен им не по закону — слева направо, а как принято у схизматиков-еретиков — справа налево, но было поздно хвататься за лук, нахального схизматика уже и дух простыл.

Биргер оглянулся. Картина входящих в широкое устье Невы кораблей была величественная и грозная. Из-за стрелки острова выплывали черные шнеки, ощерившиеся копьями множества рыцарей. И чего этот варвар так глупо улыбался? Дикарь — он и есть дикарь!..

Следом за шведами Биргера плыли тринадцать шнек с финнами, которых погрузили в Або, вооружив топорами и дубинами. Над ними развевался стяг короля Эрика, покорившего всё финское побережье, населенное племенами еми и суоми. На этих можно было рассчитывать только в конце битвы — при добивании и погоне за врагом.

За финскими дуболомами на семи шнеках плыли веселые готландцы под яркими, в золотую и серебряную полоску, стягами.

Наконец, далее, на сорока двух шнеках двигалось самое многочисленное войско, возглавляемое вождем всего похода — ярлом[78] Улофом Фаси, двоюродным братом Биргера. Огромное знамя короля Швеции украшало шнеку, на которой плыл Улоф, — золотое, с двумя идущими друг другу навстречу алыми львами. Замыкала движение кораблей шнека с несколькими епископами и монахами, плывущими, чтобы крестить местных варваров в папскую веру.

Рассвет вставал над Ингерманландией, и Биргер знал твердо — это рассвет славы всего намеченного похода. Разгромив Александра, он станет ярлом и отодвинет плечом главного соперника — Улофа.

По берегам реки — то там, то сям — виднелись убогие деревеньки, но скот пасся в достаточном количестве, чтобы можно было рассчитывать на долгое снабжение войск едой и молоком. Проплыв немного, вскоре свернули резко вправо, и теперь солнце вставало с левого борта шнек, освещая пробудившуюся землю, взирающую на пришельцев точно так же, как тот дикарь — с приветливой улыбочкой.

Река вновь немного изменила направление, и теперь солнце вставало впереди слева. Вот оно — главное шведское знамя: солнечное золото на небесной синеве!..

Биргер внимательно разглядывал прибрежные поселки и сами берега, выискивая подходящее место для первой пристани. Но плыли еще долго, покуда не дошли до устья Ижоры, впадающей в Неву справа, если плыть против течения, как плыли шнеки пришельцев. Здесь открылся прекрасный вид на богатые селения и широкий плоский берег, к которому подходил густой и, по всем приметам, изобилующий живностью и растительной пищей лес. Прислонясь к берегу, дождались подплытия шнеки Улофа, посовещались с ярлом, и тот согласился располагаться станом здесь. Его шнеки развернулись и вошли в устье Ижоры, встали поближе к селению. Корабли Биргера, напротив, отошли от устья на некоторое расстояние и здесь начали вставать на якорь. Епископ Томас предпочел быть поближе к Биргеру, добрый знак — он сделал ставку на него, а не на Улофа! Старая английская собака, хорошо умеющая держать нос по ветру.

Когда высадились на берег, прежде всего высокий крест из мореного дуба, освященный папой Григорием, был врыт в землю, а неподалеку от него уже счищали ветви с вытащенной из леса исполинской сосны, дабы сделать из нее столб для ставки Биргера. Менее высокие столбы готовились вдоль всего берега для других шатров, работа кипела, и стан быстро возводился. К вечеру следовало уже полностью благоустроиться. Биргер склонялся к мысли, что лучшего места и не следует искать — тут будем ждать Александра.

Далеко не все шнеки причалили к правому берегу Ижоры. Многие высадились на левом берегу и там строили свое становье. Туда ушли все датчане, более половины финнов, шесть из десяти норвежских шнек, а затем и Улоф направил на левый берег десяток своих судов, дабы было кому присмотреть за разношерстным станом, устраивающимся на противоположном берегу. Ярл Фаси устроился просто — поселился в наилучшем и наибогатейшем доме, выгнав из него хозяев-ингерманландцев, вот тебе и ставка. Прочие дома также были очищены от хозяев и отданы шведам. Биргер отнесся к этому с презрением. Только шатер, считал он, достоин рыцаря в походе, иного жилья он не признавал для себя и своих воинов. Конечно, в том, что не его, а Улофа назначили вождем похода, была обидная и даже оскорбительная ошибка, но дай только срок, и она будет исправлена, когда все увидят, кто станет главным виновником разгрома русов. И, вернувшись в Стокгольм, скажут: «Ваше величество! Биргеру обязаны мы всем — победой и великой славой! И мы сами провозгласили его вождем вместо Улофа. Провозгласи его ярлом!» И шепелявый Эрик в ответ, прослезившись, прошамкает: «Да будет по вашему слову! Зять мой, подойди — я обниму тебя!»

Высоченный шатер Биргера, как водится, поверху украсили золотой верхушкой, начищенной до огненного блеска, и яркое солнце, уже переступившее через небесное темя и медленно поплывшее в сторону Швеции, заиграло на вершине Биргеровой ставки, добавляя дню еще большего сияния. Внутри шатра заканчивали расставлять утварь, и Биргер Фольконунг любезно пригласил епископа Томаса, рыцарей-храмовников, францисканцев и доминиканцев поселиться вместе с ним в его просторной ставке. Здесь же нашлось место для его родного брата Торкеля Фольконунга и тридцати самых достопочтенных рыцарей вместе с их слугами и оруженосцами.

День благополучно заканчивался. Биргер, Торкель и Томас вышли к берегу реки и стали с удовольствием строить предположения, через сколько дней Александр придет сюда драться с ними — спустя неделю, полторы или две. Спорить об этом было особенно приятно потому, что сегодня Александр уж точно никак не появится, а закат так красив, так величественно заливает медным медом ту сторону неба, под которой сейчас находятся Або, Готланд, Стокгольм; а от костров доносятся пленительные запахи долгожданного жаркого.

— Пожалуй, недурно было бы отправить Александру благородную грамоту с приглашением его на битву, — сказал Торкель.

— Как раз это я и хотел предложить, — живо отозвался Биргер. — У епископа Томаса найдется немало остроумия, дабы употребить его в данном случае. Вы согласитесь, святой отец?

— Охотно, — ответил англичанин, радуясь, что есть чем скоротать оставшееся время до ужина. — Пусть принесут мой письменный сундучок.

— Вы хотите писать на пергаменте? — спросил Торкель.

— А на чем?

— Эти дикари не заслуживают, чтобы им писали на том же материале, на котором вы пишете послания самому папе. Говорят, они и сами для своей переписки предпочитают березовую дрань.

— Это хорошая мысль, — почесал бритый подбородок Томас.

— Плохая, — возразил Биргер. — Они еще подумают, что мы бедны и не можем позволить себе писать на пергаментах. Пишите на хорошем листе, отец Томас.

Когда подали письменные приборы, все трое уселись вокруг раскладного столика и принялись сочинять послание, упражняясь в остроумии. К ним тихонько подошли еще несколько рыцарей — рыжий Аарон Ослин, одноглазый Ларс Хруордквист, верзила Рогер Альбелин, толстяк Маттиас Фальк и коротышка Нильс Мюрландик. Всем хотелось поучаствовать в дерзком послании будущему противнику.

— Напишите ему, что он вшивый, — с хохотом попросил Альбелин.

— И от него воняет так, что нам отсюда слышно, — добавил Хруордквист.

— И что черви едят его, — блеснул в свою очередь Мюрландик.

— И что он не успеет доехать до нас, потому что его одолеет проказа, — сам поражаясь своему уму, закатился мелким смехом Аарон Ослин.

— Погодите, — улыбаясь, отстранил их Биргер, потому что они готовы были своим напором раздавить столик, на котором распрямился лист пергамента, готовый вобрать в себя все шведское остроумие. — Сперва надо придумать, как мы обратимся к нему.

— Предлагаю так: «Проклятый Богом копченый угорь!» — поспешил вставить свое Торкель Фольконунг.

— Отчего же он угорь и почему копченый? — удивился епископ. — Да мы и не рыбаки, и пришли сюда не угрей ловить.

— Тогда так: «Вшивый заморыш и слизняк!» — рявкнул благородный рыцарь Рогер Альбелин. Ему явно нравилось видеть своего врага вшивым. Видно, это было его больное место.

— Если бы он был вшивым заморышем и слизняком, то с какой стати эдакое множество знаменитых рыцарей явилось сражаться с ним? — прокряхтел мудрый епископ.

— Ну тогда напишите: «Продавший душу дьяволу», — предложил рыжий Аарон.

— Это ближе к истине, — согласился Биргер.

— Напишем так: «Утративший истинную веру Христову, от отцов и дедов своих оскверненную, беззаконный конунг Александр», — подытожил епископ Томас и начал красиво выводить на пергаменте буквы.

— Да, — стал чесать себя во всех местах рыцарь Альбелин, — лучше и не скажешь. Не зря эти епископы берутся учить людей. Но дальше все-таки надо ему написать, что он вшивый.

— И про червей хорошо бы, — пробормотал Мюрландик, с затаенным дыханием глядя на чудо появления букв и слов.

— И про вонь, — добавил Хруордквист. — Ей-богу, я чую, как он там воняет в своем Хольмгарде. Меня сейчас вывернет наизнанку от этой вони. — И он стал всячески показывать свою тошноту, да так увлекся в лицедействе, что его и впрямь чуть не вырвало. К счастью, желудки у благородных рыцарей были еще пустые.

Но всем очень понравилось выступление Ларса Хруордквиста, и многие стали требовать вписать в грамоту про Александрову вонь.

— Да погодите вы со своей вонью! — возмутился Томас. — Теперь надо написать, от кого грамота.

— Предлагаю так: от самого Иисуса Христа. Ибо Иисус Христос незримо присутствует в нас, — произнес Биргер, и в сие мгновенье ему и впрямь показалось, что он — не он, а сам Иисус. — Так и напишите, святой отец: «Я, Иисус Христос, незримо идя… ходя… словом, находя себя среди шведского воинства…»

— Нет, — решительно возразил англичанин. — Пусть Христос и с нами, но это было бы слишком дерзко писать от Его имени.

— Тогда напишите: «Мы, Биргер и Торкель Фольконунги, а с нами и все шведское войско…» — предложил брат Биргера.

— И это неверно, — снова стал занудствовать епископ. — Ведь, как ни крути, а король назначил вождем воинства не Биргера с Торкелем… К тому же с нами не только шведы. Напишем так: «Я, король Швеции Эрик, в лице своих лучших военачальников и дружественных рыцарей норвежских, датских и финских…»

— Финские рыцари — это смешно! — захохотал доселе молчавший Маттиас Фальк. Попросту он все это время тайком поедал кусок копченой грудинки.

— Только не пишите «король Швеции Эрик Шепелявый», — всполошился коротышка Мюрландик, но Томас и без того не собирался вставлять прозвище короля в благородную грамоту.

— Итак, я написал, что король в нашем лице пришел покорить земли Александра. Кончим на этом или еще что-нибудь добавим?

— Да напишите же про вонь, ей-богу! — обиженно воскликнул Хруордквист. Зря, что ли, он лицедействовал, изображая тошноту?

— Ладно, я напишу так… — произнес Томас и стал писать дальше, попутно произнося, что пишет: — «упорствуя в зловонном отступлении от истинной веры, ты навлек гнев Святой Апостольской Римской Церкви и приговорен к казни за то, что не токмо сам продолжаешь заблуждаться в своей ереси, но и многие множества народов влечешь за собой во тьму погибели. Выходи же против меня, если можешь и хочешь сопротивляться! Я уже здесь и пленю твою землю». Ну что? Достаточно?

— А про червей? — обиженно взвизгнул коротышка Нильс.

— А вши? — возмутился длинный Рогер.

— Да у меня уже места нет на пергаменте! — воскликнул Томас. Рыцари хотели было затеять с ним спор и потребовать продолжения грамоты, но тут у костров началось оживление, вызванное тем, что жаркое подошло, и взоры сочинителей послания Александру обратились туда.

— Лучше подумаем, кого отправить с грамотой в Хольмгард, — сказал Биргер.

— Да, — согласился Томас. — Кто у нас знает речь русов, чтобы мог перевести грамоту этим дикарям?

— Есть такой! — обрадовался Маттиас Фальк, что может быть полезен. — В моей дружине имеется Вонючка Янис. Он родом из Земиголы, родители у него русы, а сам он кого-то там прирезал и сбежал служить у нас.

— Очень хорошо! — в свою очередь обрадовался Ларс Хруордквист. — К вонючему Александру — вонючего Яниса. Лучше не придумаешь! Однако там уже туши разламывают! — И он устремился к кострам, где с вертелов начали снимать дымящуюся еду. Остальные последовали за ним.