"Жизнь и деятельность Бальтазара Коссы" - читать интересную книгу автора (Парадисис Александр)

Жизнь и деятельность Балтазара Коссы

В XIV веке, точнее в апреле 1385 года от рождества Христова, из небольшой таверны, которая стояла у дороги, проходившей по левому берегу реки Арно на окраине города Пизы, доносился сильный шум. Над дверью таверны красовалась бронзовая эмблема с изображением овечки, выкрашенной белой краской (сильно, однако, потемневшей от времени), а выше — вывеска, на которой большими буквами было написано название таверны: «Кроткая овечка».

Но лишь на одного из всех посетителей, находившихся в это время в «Овечке», можно было смотреть без страха, хотя и у него были плутоватые глаза, на шее ярко выделялся шрам от удара стилетом, одежда была в пыли, а обувь залеплена грязью.

Какие-то люди, по виду завсегдатаи таверны, одетые в поношенное, замызганное платье, расположились вокруг молодого человека — одни стоя, другие сидя — и кричали все сразу, требуя от него каких-то сведений. Их искаженные лица были ужасны. Дикие физиономии убийц! Были среди них хромые, с деревяшками вместо ног, с уродливыми шрамами — следами старых ран. Их можно было принять и за матросов, оказавшихся без работы, и за преступников, бежавших от виселицы, и за нищих, совсем опустившихся людей.

Кольцо вокруг молодого человека все более сужалось, люди громко и возбуждённо спрашивали:

— Кто он такой, о ком ты говоришь? Где он? Когда он приедет?

— Как ему удалось улизнуть? Разве за ним не было погони? Как это его не поймали?

— А какой у него корабль? Хотя я все равно с ним не поеду! Подумаешь, тоже нашёлся капитан!

Последние слова произнёс грузный, неповоротливый детина, хромой, одноглазый гигант, криворотый и рябой. Он возмущался громче всех, остальные поддерживали его, а молодой человек со шрамом на шее старался их успокоить.

— Он скоро будет здесь. Сядьте и ждите. Он сам все объяснит…

В предвечерний час, в то самое время, когда в таверне происходила эта сцена, чуть севернее Пизы, на дороге, идущей от Лукки, послышалось цоканье копыт. Четверо или пятеро всадников бешено скакали к окраине Пизы. Они подъехали к городу как раз в тот момент, когда стражники уже закрывали городские ворота, ворвались в город, не замедляя бешеного галопа, пронеслись мимо Кампосанто — знаменитого городского кладбища, мимо собора с «Падающей башней», мимо дворца архиепископа и со стороны университета, который стоит в Пизе и сейчас, выскочили на дорогу, вьющуюся по берегу Арно, и осадили лошадей у таверны «Кроткая овечка».

Всадники спешились. Первым соскочил с лошади высокий, смуглый, широкоплечий молодой человек лет двадцати пяти. Пока его спутники слезали с лошадей, он поднял руки, поддерживая и помогая спуститься на землю человеку, который всю дорогу сидел у него за спиной.

Человек этот, в ладно сидящих на нём брюках и камзоле, из-под которого виднелась белоснежная тонкая рубашка, казался очень юным, совсем мальчиком. «Казался» потому, что его красивое лицо с очень белой кожей, шея, уши были почти целиком скрыты вязаным шлемом, какие носили в ту пору.

Прибывшие вошли в таверну. Толпа оборванцев расступилась, шум голосов постепенно утих. Высокий молодой человек со смуглым лицом, должно быть главарь приехавших, усадил своего юного спутника, сел сам, вынул из кожаной сумки, висевшей у него через плечо, какую-то бумагу и громко начал читать.

— «Всё добытое в наших операциях, — читал он, — будет немедленно делиться на четыре части. Две из них, то есть половину, будет получать экипаж и распределять между собой, четверть пойдет моим верным и храбрым друзьям — Ринери, Джованни, Ованто, Берардо и Биордо. Последнюю четверть буду получать я, как капитан корабля и руководитель операций».

Люди вдруг зашумели, заговорили все разом, обсуждая между собой услышанное. Молодой человек жестом призвал их к тишине и продолжал чтение «условий».

— «Если в нашей операции кто-то потеряет глаз, он получит компенсацию в 50 золотых цехинов, дукатов или флоринов, или 100 скудо или реалов, или 40 сицилийских унций. Или, если он это предпочтет, — одного раба-мавра.

Потерявший оба глаза получит 300 цехинов или дукатов, или 600 скудо или неаполитанских реалов, или 240 сицилийских унций. Или, если захочет, — шесть рабов.

Раненный в правую руку или совсем потерявший её получит 100 золотых цехинов, флоринов или дукатов, или 200 скудо или неаполитанских реалов, или 160 сицилийских унций, Или, по желанию, — двух рабов.

Если кто-нибудь потеряет обе руки, он получит компенсацию в 300 дукатов или цехинов, или 600 реалов или скудо, или 240 сицилийских унций. Или шесть рабов».

Молодой человек замолчал и из-под нахмуренных бровей обвел слушателей испытующим взглядом.

— Вот и все, — сказал он. — Устраивает вас это?

Опять поднялся шум и галдеж. Хромой одноглазый гигант двинулся вдруг к молодому человеку, высокомерно поглядывавшему на всех.

— Эй ты, хвастун! Не больно-то важничай. Я, Гуиндаччо Буонакорсо, пе терплю таких штучек! Где твой корабль? Сперва покажи его!

Он подошел ещё ближе к молодому человеку. Остальные тоже повскакали с мест и угрожающе сомкнулись вокруг незнакомца. Тот спокойно продолжал сидеть.

— Корабль мы добудем сами, — наконец сказал он.

Этот ответ привел гиганта в бешенство.

— Вон! — крикнул он, подняв руку и указывая на дверь. — Не зря я говорил, что грош тебе цена!

Молодой человек даже не шевельнулся.

— Эй ты! — ещё громче заорал Гуиндаччо Буонакорсо и так вытаращил свой единственный глаз, что казалось, он вот-вот выскочит из орбиты. — Уже приказываешь, капитаном захотел стать, а корабля и в помине нет!… — И своей тяжелой ручищей он ухватил молодого человека за кожаную куртку. — А ну, проваливай отсюда и ты, и твои…

Но что вдруг произошло? Что заставило Гуиндаччо мгновенно умолкнуть? Его противник вскочил на скамью, сжал кулак и с высоты нанёс такой сокрушительный удар в грудь гиганту, что тот не успел даже поднять руку для защиты. Какой это был удар! Огромный Гуиндаччо Буонакорсо зашатался, попятился назад, споткнулся и с грохотом повалился на пол, увлекая за собой людей, сидевших за столиком у стены.

Сборище загудело, люди стали боязливо поглядывать на молодого человека.

— Две лодки, — невозмутимо глядя на собравшихся, заговорил тот, — две маленькие лодки и одна большая ожидают нас у берега Арно, неподалеку от города. Кто не хочет сидеть сложа руки, голодный, без стакана вина, когда столько кораблей с грузами уплывает в море или причаливает к берегам, пусть завтра приходит к лодкам. Рано утром мы выйдем в море и захватим первый встречный корабль, если он подойдёт нам.

Незнакомец поднялся, за ним встал его юный друг и остальные спутники; они вышли из таверны и направились к постоялому двору, где уже стояли их лошади и где все они должны были провести ночь…

Но прежде чем настанет следующее утро, прежде чем большинство людей из таверны придёт на назначенную «капитаном» встречу, прежде чем все вместе они выйдут в море, чтобы напасть на какой-нибудь корабль и захватить его — как главное средство для будущих «операций», — необходимо ответить на многочисленные вопросы, возникшие у читателя: кто он такой, этот «капитан»? А его друг? Что собой представляют его спутники? Если даже кто-то и понял, в чём суть их будущих «операций», разгадал, что это пиратство, то надо рассказать, почему они так внезапно решились на него, почему так быстро скакали по дороге, словно за ними гнались. Кто они? Почему их должны были преследовать?

Познакомимся сначала с вожаком пятерых приехавших и будущим главарем «почётных членов» клуба «Кроткая овечка» в Пизе, тех, что должны были выйти с ним в море, чтобы грабить корабли и прибрежные города, узнаем, кто такой его молодой спутник с закрытым лицом.

Вожак — это Балтазар Косса, герой настоящей книги, будущий папа Иоанн XXIII — первый Иоанн XXIII, — а его молодой спутник и друг — Яндра Капистрана делла Скала, юная и прекрасная «прорицательница», умевшая предсказывать грядущее и пользовавшаяся большой популярностью, пока ею не заинтересовалась святая инквизиция.

Косса, которому было около двадцати пяти лет, уже в двадцать лет, когда он приехал учиться в знаменитый Болонский университет на теологический факультет, многое повидал в жизни. Он происходил из знатного рода. Отец его был феодалом в Южной Италии. Остров Искья с четырьмя-пятью деревнями, находившийся неподалеку от Неаполя, на северо-западе Неаполитанского залива, принадлежал ему. По семейному преданию Косса, их род восходил к эпохе Римской империи, и впервые имя Косса, Корнелия Косса, римского полководца, упоминается в 294 году со времени основания Рима. Факт этот подтверждает, что наш герой принадлежал к одному из древнейших семейств Италии.

Гаспар Косса, брат Балтазара, бывший на много лет старше его, давно уже плавал по морям, но не как мирный моряк на торговом или транспортном судне, перевозящем грузы и людей, у которых возникла необходимость перебраться с одного места на другое, нет, он был старый морской волк, пират, «адмирал» пиратского флота, известный своими многочисленными набегами. Многие государства стремились перетянуть его на свою сторону, чтобы парализовать или уничтожить совсем торговые связи своих соперников. В одной из подобных операций своего брата Балтазар получил первое «боевое крещение». Ему было около тринадцати лет, когда он уговорил Гаспара зачислить его в пиратский флот. Он был очень крепким мальчиком и в драках всегда брал верх. Он любил померяться силами даже со взрослыми. Кроме большой физической силы и выдержки, он обладал ещё врождённой хитростью. Позднее он научился у знаменитых мастеров фехтования в Неаполе искусству этой борьбы. На занятиях он всегда выделялся своим бесстрашием и мастерством и в любой схватке с самым смелым врагом постоянно выходил победителем.

Ему нравилось пиратство — это занятие приносило неожиданные и богатые плоды. Флот «адмирала» Коссы забирал уйму денег и товаров. Но молодого Балтазара прельщало не только это. Пираты брали и пленных, среди которых было немало хорошеньких девушек. И Балтазар не у одной добивался любви. Кстати, на любовном поприще он отличался ещё подростком и, пожалуй, больше, чем кто-либо, прочел ещё не разрезанных страниц из книги любви и одолел глав в любовных произведениях.

С обычной для него смелостью он участвовал во всех крупных операциях на море и побережье. Он был в своей стихии, когда им удавалось грабить, поджигать, угонять людей, брать пленных и, конечно, в первую очередь женщин и девушек. Из них молодой пират выбирал себе всё новых и новых любовниц взамен надоевших ему или отпущенных им за выкуп.

Но в один прекрасный день благодаря вмешательству матери Балтазар прервал этот образ жизни.

— Дитя моё, — сказала госпожа Косса, когда Балтазар приехал однажды на остров Искья и зашел в отцовский дом. — Ты уже юноша, тебе двадцать лет. Пора ступить на путь, который мы с отцом избрали для тебя, на путь, который приведет тебя к могуществу и богатству, на путь служения церкви. Вместо того чтобы убивать время в пиратских набегах, как твои три брата, ты быстро добьёшься сана священника, станешь епископом, потом кардиналом и без особого труда получишь все блага мира.

Балтазар, вняв совету матери, оставил пиратство и отправился в Болонью, в знаменитый университет, на теологический факультет, чтобы целиком посвятить себя изучению церковного права, так процветавшего тогда в европейские странах под защитой могущественной западной церкви.

В Болонье Балтазар быстро выделился и в занятиях и в других видах деятельности благодаря своему уму. Студенты восхищались им, старались ему подражать, признали его главарём. И не только студенты-теологи. Балтазар стал главарём студентов всех факультетов университета. Это не так мало — стать признанным властелином, да ещё иметь при этом много денег: из дому регулярно приходили неаполитанские реалы. Он жил, как король, тратил ежедневно большие суммы — и на дело, и без дела.

Для эпохи, когда только сила и хитрость имели вес, он, будущий Иоанн XXIII, был необычным явлением: молодой, красивый, ловкий, умный, пылкий, не знавший поражений в единоборстве, постигший в совершенстве искусство побеждать. Разве этих качеств было недостаточно, чтобы стать кумиром студентов, юношей, потерявших голову от ощущения свободы, обеспеченной автономией университета, установленной в средние века. В ту эпоху только студенты университетов, находящиеся под защитой закона, могли позволять себе безумства, подобные тем, что происходили в Болонье. Студенты стеной окружали Балтазара, признавая его превосходство во всём. Наш герой стал во главе десятка самых заядлых скандалистов среди студентов. Это был его «штаб», его «двор». «Десять дьяволов» — так называли их жители Болоньи [41].

И в любовных похождениях Балтазар был первым. Да и как он мог не быть первым! Молодой, стройный, красивый, богатый! Женщины любовались высоким, смуглым молодым человеком, умным и хитрым, как демон, признанным главарём студентов. Они знали его в лицо и с любопытством и нежностью поглядывали на него — одни пугливо, тайком, другие — смело и открыто. Тут были особы разного возраста — и молодые девушки, и зрелые матроны, и девочки. Косса за пять лет учения на теологическом факультете познакомился со многими из них. Он состоял в связи с множеством женщин строгих и свободных правил, со скромницами и чувственными женщинами, со знатными дамами и простолюдинками, девушками из богатых семей и простыми служанками. Для описания подробностей этих любовных связей потребовалось бы слишком много места. Достаточно лишь сказать, что многие женщины любили Балтазара так пылко, что, оказавшись отвергнутыми, вступали в связь с его друзьями, лишь бы только быть ближе к нему.

Среди этих женщин были: Рената Фиорованти, Бианка Диэтаюччи, Джильда Пополески, Луандомия Кавалькампо, Констанца да Фолиано. Друзья Балтазара — Ринери Гуинджи, студент-теолог (юноша с плутоватыми глазами, о котором мы говорили вначале, ожидавший Балтазара в таверне у Пизы), Джованни Фиэски из Генуи, студент-медик, Ованто Умбальтини из Флоренции, изучавший право, Биордо Виттеллески, тоже медик — охотно вступали в связь с бывшими любовницами своего главаря.

Лишь одна из женщин, любившая Балтазара сильнее всех, не пала так низко, ни с кем не вступала в связь, не мешала своему бывшему возлюбленному, глубоко запрятав своё чувство. Это была Има Даверона, богатая и красивая девушка двадцати одного года. Лишь изредка, словно посторонняя, она наблюдала за Балтазаром, когда он в полночь отправлялся к кварталу бедноты в Болонье, чтобы встретиться там с простой девушкой Сандрой Джуни. Но так вела себя только она одна…

У другой любовницы Коссы, Монны Оретты, жены знатного богача Ладзаро Бенвенутти, был совсем иной характер. После того как Косса оставил её, сжигаемая неудовлетворённой страстью (их связь продолжалась всего около месяца), она не хотела быть ни снисходительной, ни терпеливой. Ревность её была настолько страшной, что она даже подстрекала мужа на убийство своего бывшего любовника.

— Ладзаро, — обратилась она однажды к Бенвенутти, — Знаешь, один студент преследовал меня, посылал мне любовные письма с какими-то старухами. Я не показывала их, чтобы не раздражать тебя. Но, видно, потеряв надежду на успех, он сегодня оскорбил меня на улице… Он ругал меня самыми скверными словами… правда, никого поблизости не было и никто этого не слышал. Но его письма у меня сохранились. Вот они. — И начала плакать. — Ах, он опозорил меня!

Действительно, они виделись в этот день. Монна Оретта умоляла Балтазара о новой встрече, но он посоветовал ей забыть его.

Ладзаро Бенвенутти той же ночью встретился с одним из убийц-профессионалов, имевших в Болонье (как и в других городах) свою «корпорацию», и договорился с ним.

А на следующую ночь, когда Балтазар шёл один к кварталу, где жила Сандра, убийца, поджидавший его, притаившись за углом, нанёс ему удар стилетом в руку, но, к счастью, не сильный…

Балтазар был крайне раздосадован, что ему не удалось поймать убийцу, ускакавшего как заяц и не оставившего никаких следов.

«Кто заплатил ему за это?» — спрашивал себя Косса.

Он понимал, что это сделал кто-то из родственников его последних любовниц — сын или брат, муж или отец, но кто именно, какой любовницы? Он подумал о Монне Оретте. Но это было только предположение, а не уверенность.

Друзья, особенно «десять дьяволов», вызвались сопровождать его по ночам. Но Балтазар отказался, смеясь:

— Если хоть один из вас пойдет со мной, он не осмелится подойти. А я хочу поймать убийцу.

Ночью, вернее ранним утром следующего дня, будущий папа, завернувшись в плащ, возвращался от Сандры Джуни. Ему снова был нанесён удар стилетом, теперь по левой руке, которую он поднял для защиты, услышав шаги за собой.

Из ранки на руке потекла кровь. Балтазар, словно молния, метнулся за убийцей, настиг его через два-три шага, но тот с перепугу уже успел бросить стилет на землю. Обхватив человека одной рукой, Балтазар другой сдавил ему горло.

— Кто тебя послал? — прошипел он. — Говори, а то задушу.

Дикий взгляд и решительность Коссы, а скорее всего сила его рук, вполне способных выполнить угрозу, заставили убийцу заговорить.

— Я не знаю её имени, — осипшим от страха голосом произнёс он, — но я могу показать дом…

Косса, крепко держа убийцу, шел за ним к церкви святого Доминика (вышеназванный испанский святой умер здесь, в Болонье, почти сто пятьдесят лет назад, но церковь его имени была только недавно достроена). немного восточнее церкви человек остановился. Косса сразу понял, кем был послан убийца. Он задал человеку несколько вопросов и, уверившись в своей догадке, дал ему коленкой под зад, а сам по широкой улице, где теперь построена церковь Санта-Лючия, направился к дворцу Бенвенутти. Словно дикий кот, Косса вскарабкался на высокую ограду, спрыгнул с неё и побежал одному ему известными закоулками к месту, откуда раньше каждую ночь поднимался к Монне Оретте. Мгновение — и он очутился наверху.

— Монна Оретта, — громко крикнул Косса, чтобы разбудить женщину. — Покажи-ка, где спит твой счастливый супруг?

В свете ночника наш герой заметил Бенвенутти, лежавшего рядом со своей «верной» женой.

— А-а-а! — произнес он, приближаясь к кровати. — Вот и ты, блаженствующий покровитель убийц… Мой призрак пришел поблагодарить тебя…

И, не замечая криков Монны Оретты, он вонзил стилет в горло Бенвенутти. Потом обхватил женщину, дрожавшую от страха, заломил ей руки за спину, крепко сжал их левой рукой, а правой раздел её донага; не обращая внимания на шум приближавшихся шагов, он крепко прижал к себе Монну Оретту и ножом начертил звезду на полной смуглой груди женщины.

— Вот так, — саркастически промолвил он. — Теперь ты будешь помнить меня всю жизнь!

Дверь открылась, и двое слуг, ворвавшихся в комнату, бросились защищать свою хозяйку. Но Косса, прежде чем они смогли опомниться, уже очутился в саду у ограды, молнией перелетел через неё и, пока слуги открывали тяжёлые ворота, чтобы пуститься в погоню, побежал по улице, известной под названием Виа Клари, к кварталу, где теперь находится церковь Сан-Джованни ин Монте.

Чувствуя по шуму шагов за собой, что преследователи догоняют его, он решил спрятаться за высокой каменной стеной, которую увидел справа, быстро вскарабкался на какое-то дерево, с него шагнул на стену и спрыгнул вниз по другую сторону.

Только что начало светать.

«Заметили ли они меня?» — раздумывал наш герой.

Он углубился в сад; увидев низенькую дверь, не торопясь, спокойно, без особых затруднений открыл её и вошел в дом. Бесшумно крадучись, он двигался вперед, крепко (на всякий случай) зажав в руке стилет. Идя по длинному коридору, он заметил в конце его странную дверь, почти скрытую двумя полуколоннами. Балтазар прошел мимо двери слева и остановился. Одна из дверей справа была полуоткрыта. Женщина средних лет, вероятно служанка, держала зажженную лампу, и в свете её  наш герой увидел волнующую сцену: молодая женщина поднималась с постели. Служанка только что откинула покрывало, а женщина, небрежно грациозным движением приподняв рубашку, высоко обнажила ноги… Красивые ноги, только что покинувшие теплоту постели, искали на полу изящные туфельки.

Что это была за красота! Балтазар Косса, Балтазар, пресытившийся разнообразными женскими прелестями, был поражён, не мог оторвать глаз от этой божественной красавицы с каштановыми волосами, стройной, как колонна, с тоненькой, осиной талией, бело-розовой кожей, мраморной шеей и высокой грудью, видневшейся в низком вырезе рубашки. У неё были чёрные миндалевидные глаза, тонкие, как шнурок, брови, тёмные, густые, длинные ресницы, ещё больше подчеркивавшие очарование её глаз, красиво очерченный прямой нос.

— Чудо! — в экстазе промолвил вслух Косса.

Он пытался припомнить, видел ли когда-нибудь эту девушку за пять лет своего пребывания в Болонье. Но так и не вспомнил.

«Moжет быть, она всегда жила здесь, но скрывалась?» — думал он.

Вдруг Балтазар отскочил от двери и побежал обратно, чтобы укрыться где-нибудь, так как молодая девушка (ей было лет двадцать — двадцать один, по предположению Коссы) встала, накинула на своё красивое тело пеньюар, отороченный мехом, и направилась к двери. Служанка исчезла, а девушка вышла в коридор. Балтазар вынужден был отступить дальше. Он двигался совершенно бесшумно, оглядываясь на девушку, приближавшуюся с лампой в руке. Его поразила её походка, лёгкая, как дыхание. Казалось, что она плывёт по воздуху, не касаясь пола.

Девушка подошла к странной двери между двумя полуколоннами, о которой мы уже говорили, повернула ключ в замке, открыла дверь и хотела уже войти в комнату, когда неожиданный шорох привлёк её внимание и заставил оглянуться. На лице её не отразилось никакого испуга, казалось, она просто ищет куда поставить лампу.

«Увидела или нет?» — спрашивал себя Косса.

Девушка тщательно закрыла дверь в комнату и хлопнула в ладоши.

— Лоренца! — позвала она служанку.

Балтазар вздрогнул. Ясный сверкающий взгляд незнакомки был устремлён на него. Девушка словно изучала его, старалась заглянуть глубоко в душу.

— Тебя преследуют… — прозвучал мелодичный голос, и Косса не мог понять, вопрос это или утверждение. — Лоренца, — обратилась девушка к подошедшей служанке, удивленно разглядывавшей пришельца, — человек ранен. Промой ему рану.

Она снова отперла таинственную дверь, взяла лампу, пошла в комнату, и дверь за ней захлопнулась.

Пока служанка обмывала над тазом его раненую руку, Косса, несколько растерявшись, думал о том, что ему удалось заметить в удивительной комнате, которую дважды открывала и закрывала девушка. Какие необычные вещи наполняли её! Небелёные, мрачные темные стены, казалось, были одеты чёрным покрывалом. На чёрных стенах ясно выделялись нарисованные чудовищные лица. Под ними и вокруг них были изображены знаки, похожие на иероглифы, нарисованы фантастические птицы с огромными острыми когтями. Два черепа, один против другого, стояли на круглом столике и, казалось, хитро улыбались друг другу, озаряемые красными отблесками пламени, пылавшего в очаге, и светом лампы. В глубине комнаты стояли два скелета, а на полочке у очага — набальзамированные чучела каких-то экзотических птиц и летучих мышей. Косса успел ещё заметить изображённые на полу необычные геометрические фигуры, слова, буквы, разбросанные карты — тузы и фигуры, стилет, воткнутый в центр начертанного круга. На столике стояла ещё ступка с пестиком, чем-то наполненная, а рядом с ней лежали искусно сделанные из металла, дерева или камня три сердца, выкрашенные в красный цвет, словно окровавленные.

«Чёрт возьми! — размышлял будущий папа. — Кто она, эта девушка? И как она не боится?»

Он не хотел ни о чём расспрашивать служанку. И не задал ни одного вопроса. Но не думать о том, что он увидел в этой загадочной комнате, тоже не мог.

«Как это её не выследила инквизиция, папские легаты?»

Нужно ли напоминать, что в мрачную эпоху средневековья западная церковь считала любого искателя истины еретиком и жестоко преследовала его. Достаточно было кому-то заняться делом, непонятным невежественной толпе, чтобы это сейчас же было расценено как колдовство и чародейство. Невежество и страх перед ересью были настолько велики, что даже папу Сильвестра II, человека широко образованного (насколько позволял уровень науки того времени) и прогрессивного, обвиняли в колдовстве и заклеймили как… друга дьявола! [2]

«Как это святая инквизиция не добралась ещё до этой красавицы?» — думал Балтазар.

Святая инквизиция — страшное судилище, созданное средневековой западной церковью для борьбы с еретиками, уже несколько лет преследовала чародейство [3].

Охваченный мечтой о красавице, наш герой задумчиво шел по коридору к выходу. Тогда он ещё не знал, что все случившееся этой ночью: покушение на его жизнь, убийство, которое он сам совершил, преследование, то, что он нашел укрытие в этом доме, встреча с девушкой, — что все эти события были для него роковыми, переломным моментом в его жизни и даже в истории, что они послужили причиной того, что последующие «преемники святого Петра» отреклись от своего предшественника, Иоанна XXIII. Возможно, пират мог стать впоследствии и священником, и кардиналом, и папой, и быть папой признанным. Но сейчас нам трудно понять, как мог стать папой прославленный грабитель на суше и на море, который, как увидят читатели, совершил такое количество убийств только потому, что случай свёл его с этой девушкой.

Балтазар медленно шёл по коридору к двери, через которую он проник в дом, спустился в сад и, закутавшись в плащ, осторожно высунул голову из калитки и огляделся. Никого не было видно. Уже рассвело. Косса вышел на улицу и медленно направился на запад, к центру города. Там в одном из кварталов (спустя пять лет здесь был воздвигнут самый большой в Болонье собор святого Петрония) он остановился.

Перед ним возвышался дворец его старой верной подруги Имы Давероны…

В это раннее утро впервые после смерти родителей девушка испытала чувство полной свободы и счастья: проснувшись, она увидела у своей постели Балтазара Коссу.

Раненая рука нашего героя привлекла её внимание, и Косса рассказал ей о двух попытках убийцы напасть на него, о том, как он поймал этого человека, как тот во всем признался и указал на предателя, как жестоко её друг отомстил за себя и как он попал в дом прекрасной незнакомки.

— Я понимаю, Балтазар, зачем ты пришел… Ты хочешь знать, кто эта девушка? — с горькой улыбкой сказала она. — Ты и Сандру уже готов забыть!… Ложись пока вот здесь… Когда ты проснёшься, я буду знать всё. Мне кажется, я кое о чем догадываюсь. Но я хочу быть абсолютно уверенной в своих предположениях и, когда разбужу тебя через некоторое время, всё тебе расскажу.

Наш герой, довольно улыбнувшись, лёг в постель, сохранившую ещё тепло Имы, и послал прощальный воздушный поцелуй девушке, стоявшей уже у двери.

Има говорила правду. Она знала девушку, которая произвела такое сильное впечатление на Коссу. Если бы Балтазар немного подумал, он вспомнил бы, что, когда Има ещё была его любовницей, она рассказывала ему о какой-то молодой девушке, своей сверстнице, приехавшей из Вероны, из города, где они обе родились, Яндре делла Скала.

Яндра была самой богатой девушкой в Вероне. Её отец Антонио и дедушка Канэ делла Скала были правителями Вероны, так же как и её прадеды. Но отец её был убит несколько лет назад своим братом, Бартоломео делла Скала, который теперь правил Вероной. И семнадцатилетняя Яндра в 1381 году, то есть четыре года назад, была вынуждена бежать, чтобы спастись от преступника-дяди.

Има Даверона познакомилась с Яндрой сразу же, как только та приехала в Болонью. Има была поражена исключительной образованностью, широтой познаний, огромными способностями своей новой знакомой. Да и все знавшие Яндру считали её исключительным явлением, «феноменом». Говорили, что она чародейка, предсказательница, так как она якобы обладала способностью предсказывать будущее. По крайней мере в это верили жители Вероны и Болоньи. Но магия, чародейство, алхимия, астрология, любой вид исследований, даже просто чтение «еретических» книг (сюда не включались только произведения Аристотеля, признанные церковью) считалось тогда «дьявольским занятием». Христианин не имел права заниматься такими делами. И если на кого-нибудь падало подозрение, он неминуемо попадал в руки «святой службы», представал перед судом инквизиции, рьяно охранявшей «чистоту христианской веры».

— Вот она какая, — задумчиво произнес Косса, когда он проснулся через несколько часов и Има рассказала ему всё это.

Ей было грустно, она понимала, что мысли её бывшего любовника, одевавшегося сейчас перед пей, были о другой.

— Балтазар, — обратилась она к Коссе, когда тот прощался с ней, — не ходи к Яндре. — Она подбежала к двери и загородила собой выход, пытаясь задержать его. — Ты рискуешь.

— Из-за Ладзаро Бенвенутти? — спросил Косса.

— Нет… не в нём дело… Он не умер. Он жив. И он не будет, конечно, тебе мстить… Но ты не должен идти к Яндре…

Косса улыбнулся, но она настойчиво продолжала:

— Ты не должен идти к ней… Будет очень плохо, если ты пойдёшь к ней сегодня.

И увидев, что он не расположен менять своё решение, Има раздражённо и громко выкрикнула:

— Дом, где ты был, где живет Яндра, не её дом. Её поселил там кардинал ди Санта Кьяра, он её любит…

Косса нахмурил брови.

— Кардинал, — продолжала Има, — спрятал её там, чтобы спасти от инквизиции, которая начала её преследовать. Полгода назад, когда ты был в Неаполе - поэтому ты и не знаешь ничего - инквизиция схватила её, а кардинал заплатил Альберинго Джуссиано, кондотьеру, чтобы тот выкрал её и привел к нему в тот дом, где ты её увидел…

— Бедная, — только и сказал Косса, выходя.

— Балтазар! — в отчаянии закричала Даверона, увидев, что он уходит. — Подеста сказал мне, что сегодня же святая инквизиция пошлёт своих людей в этот дом, чтобы схватить её. Два дня назад они узнали, где она живет. Вернись!

Все напрасно! Косса, обернувшись, улыбнулся ей на прощание, и она поняла, что он не поверил ей, подозревая в неискренности.

И вот Косса снова в доме, где он был на рассвете. Он осматривал маленький изящный салон, ожидая его хозяйку. Его внимание привлекли мебель, убранство комнаты, безделушки. На стене он заметил картину в рамке. На ней были изображены ступени какой-то величественной лестницы. «Это, наверно, вход в её царственный чертог». Он думал о семье делла Скала из Вероны, о теперешнем правителе, дяде Яндры, который был причиной бегства девушки в Болонью, что дало Коссе возможность познакомиться с ней.

Вдруг Балтазар почувствовал нечто вроде удара тока, вызвавшего приятную дрожь во всем теле; что-то, как магнит, потянуло его к себе. Он обернулся и увидел Яндру. Глаза его встретились с её спокойным, но проницательным взглядом. Когда небесное создание успело появиться здесь?

— Королева моя, — тихо произнес Косса, завороженный её странным взглядом. — Извини меня за моё ночное, или, скорее, утреннее вторжение. Я, Балтазар Косса, граф Беланте, — владелец Искьи и Прочиды, пришел поблагодарить тебя. Я благословляю судьбу с той самой минуты, как она свела и познакомила меня с тобой, самой очаровательной и доброй из всех, кого я знал до сих пор.

Длинные, густые чёрные ресницы девушки, казалось, чуть шевельнулись, и её черные большие глаза устремились на него с выражением иронии.

— Мессир Косса, — произнесла она несколько надменно, — самые искусные, самые нежные и правдивые излияния идеальнейшего в мире мужчины очень часто не доходят до души женщины… если…

— Если, — подхватил, вздыхая, Косса, — если она полна любви к другому, к другому счастливцу…

Глаза Яндры делла Скала сверкнули.

— Не любви, — поправила его девушка. — Полна благодарности. Благодарности к спасителю, избавившему её от страшнейшего вида смерти, смерти на костре. Я полна признательности человеку, благодаря которому я жива до сих пор.

Как грустно она произнесла последние слова: «жива до сих пор»! Как особенно подчеркнула их! Казалось, что она ещё боится за свою жизнь, не верит в неё.

А Косса печально думал: «Почему меня не было здесь, чтобы я сам мог спасти её!»

Вдруг он вздрогнул и вскочил. Три не то четыре головы показались над садовой стеной. Косса подбежал к окну, чтобы рассмотреть этих людей получше, и заметил ещё нескольких. У него мелькнула мысль о предупреждении Давероны, которому он тогда не поверил.

— Беги, моя королева! — крикнул он. — Только так ты можешь спастись. Беги. Палачи святой инквизиции окружают дом.

— Увы… — произнесла она безнадёжно. — Я была уверена, что этот день недалек. Но я не думала, что это случится сегодня.

— Беги, моя королева!

Он видел в окно, что сад наполняется людьми. А девушка, горько улыбаясь, не двигалась с места.

Косса посмотрел на неё, решительно схватил за руку и потащил к двери.

«Какой путь выбрать? — думал он. — Где они не сторожат и мы сможем выйти?»

Девушка замешкалась, и глаза Коссы свирепо сверкнули.

— Настало моё время спасать тебя. И я спасу тебя! — крикнул он.

Он взял её на руки, поднял как пушинку и начал спускаться по потайной лестнице, надеясь выйти к соседним домам и затеряться в толпе. Но, оказавшись на улице, он сразу потерял всякую надежду. С десяток палачей «святой службы» уже поджидал их. Напрасно Балтазар, опустив девушку, вынул стилет. Напрасно дважды вонзил его в чьи-то тела. Палачи схватили и Яндру делла Скала, и самого Балтазара.

В центре Болоньи, во дворце правителя города — подеста - запертый в башне, томился наш герой под бдительным надзором стражников ордена капитанов святой Марии. Это был полумонашеский, полувоенный орден, члены которого носили металлические кольчуги под монашеским балахоном с красным крестом на груди [25].

Даже самые близкие друзья Коссы: Гуинджи, Фирски, Умбальтини, Вителлески, ни один из «десяти дьяволов», не говоря уже о тысяче других студентов Болоньи, желавших увидеться с Коссой, не могли проникнуть к нему. И только Даверона, которая поставила на ноги всех своих знакомых и умело использовала связи с подеста, получила к вечеру десятого дня разрешение поговорить с Балтазаром несколько минут.

— Балтазар, — быстро зашептала она, увидев его. — Будь спокоен. Ваша судьба будет решаться только через три месяца, а за это время с тобой ничего не может случиться.

— А Яндра?

— С ней тоже ничего не будет. Великий инквизитор объявит свой приговор вам обоим и другим арестованным в один день.

Действительно, Доменико Бранталино, великий инквизитор Италии, три дня назад решил поступить именно так. На другой же день после того, как были схвачены Косса и девушка из Вероны, он приказал привести к нему каждого в отдельности и сам допрашивал их в присутствии генерального викария и главного нотариуса, то есть тех, кто руководил сыщиками — сбиррами.

— Ты отреклась от спасителя?… — спросил он девушку.

— Нет.

— И всё же ты отреклась. Ты клянёшь святую троицу?

— Нет.

— А чародейство? Разве это не богохульство? Ты поклоняешься дьяволу?

— Нет.

— И всё же ты молишься дьяволу. Не сатане ли ты приносишь в жертву детей, которых не успели ещё окрестить?

— Я не приносила в жертву даже насекомое.

— Кому же как не сатане вы посвящаете ваших детей, ещё до того, как они увидят свет? Не совращаете ли вы людей на служение сатане? Сколько раз ты впадала в грех кровосмешения?

Девушка покраснела и не ответила.

— Ты не убивала людей? — переспросил инквизитор. — Не варила и не ела сваренных человеческих членов?… Не губила людей ядом и колдовскими заклинаниями? Не вызывала падежа животных? Не накликала бесплодия на женщин, не заставляла деревья раньше времени сбрасывать плоды?…

Последние вопросы прозвучали как монолог, так как девушка молчала. Однако это не остановило инквизитора, он задал ей обязательный для «чародеев» вопрос.

— Не имеешь ли ты телесных сношений с сатаной? Если не каждый день, то сколько раз ты спала с ним?

Главный доминиканский монах получил удовлетворение, увидев, как краска заливает бледно-розовые щёки Яндры, и предъявил ей новое «официальное обвинение».

— Какая-то женщина, жертва твоих чародейств, так опухла, что живот у неё почти закрыл лицо. Из её утробы слышатся разные звуки, похожие на петушиный крик, на куриное кудахтанье, на блеяние баранов, на рёв быков, на мычание коров, на лай собак, на хрюканье свиней, на ржание лошадей. Тот, кто донёс на тебя, сказал, что живот этой женщины похож на ходячий скотный двор.

Яндре было противно слушать все это, и она не защищалась. Представитель «воинствующей церкви» вызвал стражу и распорядился отвести девушку в камеру, а привести к нему её «жертву», околдованного ею студента, её «защитника» и «любовника».

Великий инквизитор знал, что девушка была любовницей кардинала ди Санта Кьяра, но, чтобы не впутывать в эту историю действительного любовника, одного из корифеев церкви, он делал вид, что ему ничего об этом неизвестно, и притворялся верящим, что чародейка свела с ума Коссу, что он её любовник.

Читатели должны знать, что инквизитор, будь он хотя бы простым монахом, не боялся никого, даже кардинала. Потому что «святая служба» не зависела ни от церковных, ни от политических владык, подчиняясь непосредственно святому престолу. И нельзя недооценивать страшной опасности, которой подвергался наш герой и девушка, как и всякий, кто попадал в руки инквизиции. Может быть, вышеизложенные обвинения, предъявленные им, в настоящее время кажутся смехотворными. Но в те времена такое обвинение святой инквизиции предвещало верную и ужасную смерть. Святая инквизиция была «мечом западной церкви». [4]

Наш герой, запертый теперь в подвале крепости при дворце подеста, внимательно глядел на свою бывшую подругу, которая принесла ему эти вести. Он должен был ещё многое сказать Име, прежде чем стража — «друзья церкви» — уведут её от него.

— Има, — тихо сказал он, нахмурив брови. — Передай «десяти дьяволам», пусть двое-трое из них, каждый отдельно, поедут в Неаполь, разыщут моего брата Гаспара и расскажут ему, что произошло. Пусть разыщут и кондотьера Альберинго Джуссиано и поговорят с ним тоже. А я надеюсь что-нибудь сделать здесь. Главное, чего я хочу — это спасти Яндру. Има, передай то, что я сказал тебе, Ринери, Джованни, Ованто, Берардо и Биордо — всем.

Как ни старалась бедная Има скрыть своё горе, когда «друзья церкви» пришли, чтобы увести её, было видно, как она страдает. Она знала, что нет никаких средств, которые могли бы спасти жизнь тем, кто «согрешил», нарушил законы церкви. Ни один правитель, никакая власть не могли им помочь. Сами они должны были погибнуть на кострах, а их жилища, будь то дворцы или крепости, разрушены до основания или сожжены, часто вместе с соседними домами.

Родственники и друзья казненных лишались всех прав. Их изолировали словно прокажённых. Они обязаны были носить «одежду бесчестия». [5] Всё их имущество переходило в собственность церкви. Церковь же была призвана охранять общество от дурных примеров, подаваемых недовольными родственниками казнённых.

Има знала, что обвиняемых не спасала от казни даже смерть. В таких случаях выкапывали и сжигали их трупы. Правда, постыдное «признание» могло сохранить им жизнь [6]

В февральское раннее утро 1385 года в Болонье стоял такой шум и крик, словно началось светопреставление.

Самое большое волнение царило в центре города, у дворца подеста.

Ну и суматоха! Ещё не рассвело, а площадь перед дворцом была запружена народом, в темноте, словно в дьявольском танце, метались человеческие тени, галопировали всадники, в многоголосом шуме вдруг выделялись какие-то победные возгласы. Крик, вой, грохот, треск, бряцание оружия, вопли! Город гудел.

В огромной толпе мелькали искажённые лица вооруженных людей, причем в качестве оружия использовались и стилеты, и сабли, и дубинки, и доски, и ножи всех видов, вплоть до кухонных.

На пути люди эти встретили немало препятствий, преодолели их и, ворвавшись в город, были беспощадны. Это импровизированное, пестро вооруженное «войско», возглавляемое группой людей с обветренными, почерневшими от загара лицами, рвалось в бой, как стая голодных, кровожадных волков.

Один из вожаков, красивый, смуглый молодой человек лет двадцати пяти, был самым неудержимым. Саблей он расчищал себе дорогу, быстро поднимаясь по лестнице. Он первым взбежал на второй этаж крепостной башни дворца и нанёс сильный удар саблей одному из «друзей церкви», который с группой своих подчинённых стоял у лестницы, преграждая ему вход.

— Где Яндра делла Скала? — крикнул молодой человек.

Уже целый месяц наш герой был на свободе (правда, ему приходилось скрываться в Болонье). Ему удалось убежать, не воспользовавшись даже маленьким напильником, который вместе со стилетом принесла ему в пироге Има. На следующий день после её прихода, когда один из «капитанов святой Марии» подошел к камере, Косса пригнулся у дверей, а когда тот заглянул в окошечко, отыскивая глазами арестованного, быстро вскинул руки, одной крепко обхватил шею «капитана», а другой заткнул ему рот. Сильно сдавив горло тюремщику, он подождал, пока тот потерял сознание, и отобрал у него ключи. Открыв дверь, Косса втащил тело в камеру, поспешно стал раздевать его, чтобы завладеть одеждой «капитана святой Марии», но не успел.

Послышались шаги, и чей-то голос окликнул «капитана».

Будущий папа решил, что колебания тут не к месту. Он выскочил из камеры, взмахнул стилетом и вонзил его прямо в сердце новому «счастливцу». Приволок и его в свою камеру. Потом разделся и вместо «формы», в которую его одели месяц назад, натянул на себя одежду «крестоносца».

Спрятав стилет и напильник в складках платья, он опустил капюшон низко на лоб, с деланным спокойствием поднялся по лестнице, вышел из башни, пересек двор, миновал большой зал дворца, тот самый зал, в котором через двадцать пять лет был созван конклав, провозгласивший его папой [9], вышел на площадь и вскоре затерялся на улицах Болоньи.

Он не остался в доме Имы, потому что здесь в первую очередь стала бы искать его святая инквизиция. Он только сообщил девушке о своём побеге. Не остановился он и ни у одного из своих приближённых. Он не ночевал в одном доме две ночи подряд. У одних он проводил утро, у других — вечер, у третьих — ночь. Он знал множество уединённых убежищ. И у него были тысячи сторонников среди студентов Болонского университета.

В один из дней он встретился с «адмиралом», своим братом Гаспаром Коссой. Они обнялись, и Гаспар, посмеиваясь, рассказал Балтазару, как он и его пираты (с ним было сто двадцать человек, остальные ожидали его на корабле в порту Виареджо) обманули стражу и проникли в город. По пути в город они нагнали стадо овец, коз и коров. Узнав у пастухов, кому те гонят скот, пираты сошли с лошадей, связали пастухов, бросили их связанными в какую-то хижину и, пряча лошадей среди стада, двинулись к городу. Под вечер, незадолго до закрытия городских ворот, они проникли в город, а скот отправили владельцу. Гаспара встретили представители студентов.

— Можно покончить с этим делом сегодня же ночью? — спросил Балтазара старший Косса.

— Альберинго Джуссиано дает сто человек на десять часов и просит за это две тысячи скудо, — ответил наш герой.

— Он их получит.

Балтазар достал разработанный им план и показал брату.

— Ночью мы должны собраться на площади у дворца подеста. Там, в башне, её тюрьма. Туда придет около тысячи моих друзей студентов, самых смелых и сильных. Они будут вооружены. А ещё три-четыре тысячи будут разгуливать неподалёку, чтоб помешать городской охране, если ей вздумается помочь людям «святой службы». Но её все ненавидят. Джуссиано уверен, что ни подеста, ни гонфалоньеры не будут мешать. Они бросят на произвол судьбы «друзей церкви», потому что терпеть их не могут.

— Пусть твои ребята займутся стражей у городских стен, главным образом у северных ворот. Через них мы уйдем, закончив дело.

— Где девушка?

Косса действовал решительно. Он должен был спасти юную красавицу во что бы то ни стало. Сабля тяжело опустилась на «друга церкви». Раздался сухой, отвратительный треск. Правая рука «друга церкви» безжизненно повисла.

— Где Яндра делла Скала? — снова послышался гневный голос Балтазара.

Он понимал, что защитников тюрьмы, помощников «святой службы» было очень много. «Друзья церкви», «капитаны святой Марии», члены общества защитников веры (а по существу — шайка доносчиков) — все они старались преградить ему дорогу.

Будущий папа, рассвирепев, обеими руками вцепился в саблю и с силой стал наносить удары по «друзьям церкви». Крики доносились то справа, то слева и свидетельствовали о том, что удары попадали в цель. Вдруг наш герой ощутил сильную боль в плече. Крови он не видел, но чувствовал, что она течёт.

Но вот наконец и пираты, его старые друзья, словно дьяволы, скачут по лестнице. Косса, разъярённый, схватил за горло подвернувшегося под руку «капитана святой Марии» и начал душить его.

— Где она? — в исступлении повторял Косса, всё сильнее сжимая горло «капитана». — Где Яндра? Ты будешь говорить?

Тот поднял руки… Шум, галдеж, крики заглушил вдруг страшный грохот. Пираты выломали дверь.

— Яндра!…

Девушка протянула ему руки. Божественная улыбка озарила её лицо. Но, заметив рану на его плече, она в испуге бросилась вытирать кровь.

— Яндра, ты с ума сошла! Не время! — закричал Балтазар.

Он поднял девушку на руки, как тогда в её доме, и под охраной четырех пиратов, которые шли сзади и по сторонам, спустился по лестнице на улицу.

— Гаспар, Альберинго Джуссиано, Биордо, Берардо, Ованто, Ринери! Друзья мои «дьяволы», друзья студенты! Дело сделано! Все на лошадей — и к северным воротам!

Группа всадников бешено скакала по дороге, стремительно удаляясь от Болоньи. Перевалив через вершину Апеннин, высотою около двух тысяч метров, к полудню следующего дня они подъехали к Пистойе и только здесь придержали лошадей. «Адмирал» давно уже посматривал на брата.

— Раз уж ты не хочешь идти со мной, — сказал он, когда они въехали в город и проезжали мимо знаменитого собора святого Зенона, — раз ты решил действовать самостоятельно, я для начала помогу, дам тебе корабль и три лодки. Лодки стоят в устье Арно, у Пизы. И оставлю тебе человек тридцать своих людей.

Балтазар пожал ему руку.

— Я сам всё сделаю.

— Вернёшь, когда сможешь.

— Нет, — упорствовал Балтазар. — Я сам всего добьюсь. Но лодки я всё же возьму.

Гаспар написал несколько слов на листке бумаги и подал его брату.

— Это насчет лодок. Мы расстаёмся. Отсюда я поеду в Виареджо. А вы через Лукку попадёте в Пизу.

Итак, после шумной сцены в таверне «Кроткая овечка», о которой мы рассказывали, наш герой и его спутники отправились спать. Через несколько часов, ещё до рассвета, они покинули постоялый двор, где провели ночь.

Чуть только забрезжил рассвет, Косса и его друзья выехали из города, направляясь на запад, неуклонно придерживаясь берега Арно. Девушка в мужском костюме, дочь бывшего властелина Вероны Яндра делла Скала, ехавшая с Коссой на одной лошади, совершила невероятный побег из тюрьмы благодаря дерзкому вмешательству Балтазара.  Ещё вчера, подавленная, она размышляла о своей дальнейшей судьбе, а после ночи, проведенной в Пизе, её нельзя было узнать. Лицо Яндры, освещённое первыми лучами зари, сияло от счастья.

Балтазар, вглядываясь вперед, заметил вдали лодки, оставленные ему братом. Увидел он и ещё что-то и взглянул на спутников, ехавших рядом с ним.

— Альберинго, Ривери, — прошептал он, — там ждут… друзья… Люди, которые не хотели вчера меня слушать, пришли сюда ночью. Боятся, что я уеду без них.

Действительно, пришли все, кто был вчера в таверне, даже одноглазый рябой громила, который накануне так бушевал.

— Да, и я пришёл! — растерянно произнес он, раскачиваясь всем своим грузным телом. — Раз идут друзья, я их не брошу. Я с вами. — И он молодцевато шагнул навстречу Коссе.

Балтазар с трудом удержался от улыбки и громко отдал команду:

— Вперёд, друзья! По лодкам!

Четыре года корабли Балтазара Коссы бороздили воды Средиземного моря. Словно коршуны набрасывались они на проходящие суда, мусульманские или христианские, принадлежавшие различным государствам Европы, уничтожали и захватывали их экипажи и пассажиров. Пираты высаживались также у берегов Африки и Европы, у городов и деревень, на островах, грабили виллы, дома, хижины, сжигали их, предварительно забрав все ценности.

Мы не случайно сказали «корабли». У Коссы было их несколько. Один из них был захвачен в первый же день. Это был арагонский корабль, который шёл из Генуи по направлению к Ферано на острове Эльба. Корабль этот послужил основой для создания целого пиратского флота, совершавшего крупные «операции». Нужно сказать, что Косса предпочитал действовать в районах Берберии, территории, где теперь расположены Тунис, Триполи, Алжир и Марокко. Не потому, что это были мусульманские страны, а он ненавидел мусульман. Нет, Коссе были чужды такие предрассудки. Он совершал набеги и на различные области Испании, Балеарские острова, Корсику, Сардинию, Сицилию и даже на районы континентальной Италии, которая была его родиной. Единственным местом, не страдавшим от налетов Балтазара, был Прованс — французская провинция, правителю которой служил брат Коссы Гаспар со своим пиратским флотом. Балтазар не хотел доставлять неприятности брату, ведь герцог Прованса мог послать Гаспара уничтожить пиратский флот Коссы.

Итак, если нашему герою не попадались торговые суда, которые можно было ограбить, он предпринимал набеги на прибрежные мусульманские страны. Объясняется это тем, что многие жители побережья сами были пиратами, и из каждого своего «похода» привозили домой множество ценных товаров и золотых монет. Города Средиземноморья давали Коссе богатые трофеи.

Наш герой не обходил даже Позитано и Равелло (неподалеку от Амальфи), мест, расположенных рядом с островом, принадлежавшим семье Косса.

Во время своих набегов на города африканского побережья Балтазар не брал в плен кого попало. Он действовал по строго разработанной системе. И никто из тех, у кого было хоть какое-то добро, не ускользал от него.

Во время «экспедиций» в христианские страны самые богатые трофеи приносил грабеж церквей. Золотые и серебряные подносы и чаши, расшитые золотом хоругви, серебряные ризы, золотые урны с останками святых и дары верующих попадали ему в руки. Разумеется, в первую очередь опустошались алтари.

Дома в Берберии были переполнены добром, награбленным мавританскими пиратами в Европе. Кроме золотых и серебряных монет различных стран — дублонов, реалов, скудо, константинатов, торнези, цехинов, — Косса находил там бриллианты и жемчуг, дорогие женские одежды из шелка, драгоценные мужские доспехи (драгоценные потому, что большинство их было украшено бриллиантами. Попадались кольчуги, на которых было до пятисот жемчужин, а также рубины и сапфиры) и мантии правителей, на которых насчитывали до девятисот жемчужин. Из богатых вилл, которые затем предавались огню, люди Коссы корзинами или огромными ящиками выносили золотые и серебряные вещи и дорогие сервизы.

Конечно, всё это давалось не без труда. Владельцы, как говорится, зубами вцеплялись в своё добро. И тут уж резня была страшная. Люди Коссы, словно чёрные демоны, окружали весь район: резали, кололи, убивали сопротивлявшихся людей и на улицах, и в домах, где они запирались. Словно дикие кошки, вскарабкивались они на крыши домов, выламывали двери и окна, врывались в дома. Много крови лилось тогда. Об этом пишет Д. Джовенелли в своей книге «Пиратство».

А с захваченных торговых кораблей Косса доставлял в отчий дом на Искье весь груз, который они везли из Африки и Азии. Соль, пшеница, ткани, ковры, пряности, напитки — эти товары особенно охотно покупались богачами. И рабы. Рабы-мусульмане. Потому что в ту эпоху, в XIV веке, не было на Средиземном море ни одного судна, будь то венецианское, арагонское, прованское, генуэзское, неаполитанское или какое-нибудь ещё, которое не везло бы рабов из Африки или Азии. Рабов продавали в портах Европы богачам, которые использовали их на разных работах, предварительно окрестив, чтобы спасти их души, а заодно тем самым искупить и свои грехи, совершённые в жизни.

Мать Балтазара, когда он между двумя «операциями» приехал на Искью, советовала сыну:

— Остановись, Балтазар. Наш дом, хоть он и большой, весь Кастелло, а то и весь наш остров, не смогут вместить всего того, что ты привозишь. Что делать с богатством, которое ты привозил и продолжаешь привозить? Всей Искьи не хватит, если так будет продолжаться. Особенно если ты будешь привозить сюда и пленников, а не продавать их по дороге в других портах. Достаточно женщин, которых ты сюда привозишь. Их слишком много. До каких пор ты ещё будешь привозить их? Что мне с ними делать? Ты не сможешь жениться ни на одной из них, даже на той, что у тебя на корабле, на девушке из Вероны. Ты должен служить церкви, сын мой, для этого я тебя растила. Вот уже пятьсот лет многие поколения нашего рода дают служителей церкви. Ты тоже должен им стать. Подумай об этом хорошенько. Я не хочу, чтобы ты снова ушёл в море. Опасная жизнь, которую ты ведешь, тянется слишком долго, а ты обещал мне, что скоро бросишь это занятие… Пусть этот отъезд будет последним. Когда ты вернешься, начинай новую жизнь, новую, мирную жизнь, а то тебя убьют… и тебя, и Гаспара, и Микеле, и Джованни… Вы все обезумели от этой жизни… — говорила она, и на глазах её блестели слезы.

Дело в том, что Косса действительно готовился к большой «операции». Вот почему мать так печально смотрела в глаза сыну, озабоченно хмуря брови. Она взяла его за руку и заставила сесть рядом.

— Как ты похудел, — продолжала она. — Ради бога, довольно любви и женщин — одновременно столько женщин!… Правда, все они красивы, в каждой своя прелесть… Они очень экзотичны и милы, эти девушки из далёких стран, в них много очарования. Но, мой сын, я боюсь за тебя… Да, — задумчиво сказала она, — хватит тебе и одной. Достаточно тебе Яндры, она очень красива и так страдает, бедняжка… А ты бросаешь её и бежишь к другим… Девушка всё понимает. Она не глупа. Пусть она ничего не говорит тебе. Но она всё видит. Я заметила однажды, как она побледнела, когда ты заинтересовался кем-то и ушёл, не обращая на неё внимания. Она глубоко переживает всё. Я видела, как она посмотрела на тебя.

— Мать, ты ошибаешься. Ей это безразлично. Она никогда не говорила со мной об этом. Кроме того, я открыто ничего не делаю…

— Нет, — настаивала мать. — Я не ошибаюсь. Я всё видела, и ты подумай об этом. Ты потеряешь её. Мы, женщины, не прощаем тем, кого любим.

Косса поцеловал её на прощанье и ушёл.

Прекрасен солнечный зимний день в просторах моря. Корабли Коссы под широко раскрытыми парусами, с тихим плеском разрезая носами воды, легко несут тяжёлый груз, захваченный снова в блестящей «операции», проведённой в Африке.

В порту Джерит Большого Сирта ими были захвачены все товары, привезённые последними караванами из Сахары. В Кембили (Нефзауа), в Гамбесе, в Эль-Хаме (все эти порты торговали чёрными рабами) пираты захватили около пятисот молодых мужчин и женщин, привезённых туда для продажи.

Яндра, одетая в узкие, ладно сидящие на ней брюки, бросила из-под нахмуренных бровей быстрый взгляд на чернокожую девушку, которую только что разглядывал Косса. Но, гордая и хитрая, тут же улыбнулась, делая вид, что наблюдает за весёлой кампанией — Альберинго Джуссиано, Ринери Гуинджи и Гуиндаччо Буонакорсо, которые сидели на палубе и играли в карты.

Балтазар стоял поодаль, подняв голову, и всматривался в небо, в облака, которые появились низко над горизонтом.

— Пятьдесят цехинов, — послышалось вдруг со стороны игроков. — Играю на все.

Косса обернулся. Он узнал голос небезызвестного одноглазого гиганта. Косса знал, что этот человек был картёжным маньяком. Но ему было интересно, кого это Гуиндаччо подзадоривал. Криворотый колосс обращался к Ринери Гуинджи, пытаясь вовлечь его в крупную игру.

— Ну, а ты? — продолжал Буонакорсо. — Клади и ты пятьдесят…

Теперь он обращался к Альберинго.

Видимо, он выигрывал. И теперь хотел или втрое увеличить выигрыш, или… проиграть всё.

«Настоящий картёжник!» — подумал Косса. И снова поднял глаза к небу. Что-то в нём волновало его. Ему очень не нравилось маленькое далёкое облачко.

«Скоро, наверное, подует свежий ветерок», — подумал он. По тут внимание его снова было отвлечено.

— Ладно! — соглашался Гуиндаччо. — Ставьте. Моё дело дрянь. Я всегда проигрываю. — И начал рассказывать, как ему не везёт. Как-то в одну ночь он проиграл пятьсот скудо. Это было всё, что он скопил за всю свою пиратскую жизнь.

— Заело меня, и я одолжил у ребят ещё двести и стал играть дальше. И их я просадил. А так как расплачиваться было нечем, я должен был отслужить у них сколько-то лет, не помню сейчас сколько. Наконец я отработал свой долг, и у меня осталось ещё пятьдесят реалов. И как-то ночью в таверне я сел играть на них. И что вы думаете? Выиграл шесть тысяч золотых цехинов, целое богатство! Забрал выигрыш и поклялся больше не играть, вернуться в Пизу и там пожить спокойно. Но по дороге, в Неаполе, зашел в таверну поесть. Там я увидел богатого путешественника, еврея. Он обедал. Уставился этот еврей на меня, и я решил, что ему захотелось сыграть со мной. Я не выдержал и сам предложил ему перекинуться в картишки. Выиграл я у этого еврея шестьсот пятьдесят золотых цехинов и груз пряностей — груз стоимостью пятьдесят тысяч золотых дукатов. И ещё я выиграл у него мельницу и шестьдесят рабов.

Наш герой, слушая этот рассказ, забыл о своём беспокойстве.

— Еврей, — продолжал Гуиндаччо, — дал мне долговую расписку и попросил меня не уходить, а подождать его. «Я скоро вернусь, — сказал он. — Если хочешь, мы можем продолжить игру». И действительно, он скоро пришёл и принёс тысячу пятьсот золотых лир. Мне захотелось и их выиграть. Мы начали играть снова, и я проиграл всё выигранное у него, и свои деньги, и даже рубашку. Однако еврей меня пожалел и отдал рубашку обратно. Как я вернулся в Пизу, без денег, голодный — это другая история.

Гуиндаччо кончил рассказ, компания опять принялась за игру, а Косса снова беспокойно нахмурил брови. Он посмотрел на надутые ветром паруса и выругался. Взял рупор, поднялся на капитанский мостик и стал отдавать команды.

Его громкий голос, подхваченный начавшимся ветром, был слышен на всех кораблях флотилии.

— Убрать гроты, бом-брамсели, брамсели, бом-кливера и кливера! Оставить норд-весты!

К своему удивлению, Гуиндаччо Буонакорсо, выиграв у Ринери Гуинджи, теперь выиграл и у Джуссиано. Сто пятьдесят золотых цехинов за два часа!

Ветер усилился и отчаянно свистел в парусах. Чёрные, тяжёлые тучи заволокли небо, на волнах показалась пена. Небо, так недавно улыбавшееся, стало тёмным и хмурым. Ветер нёсся навстречу флотилии, корабли трещали и стонали от его порывов. Кривой рот Гуиндаччо ещё больше скривился от страха, единственный глаз как-то тревожно блестел, когда неуклюжий, полный суеверия гигант собирал деньги, завёртывал их в три платка, прятал в карман и бормотал:

— Нам не надо было брать то, что мы взяли. Не надо было делать того, что мы сделали на Лампедузе. Я знал, что бог нас покарает…

Что имел в виду этот жалкий трус? Что произошло на Лампедузе? Что это за место? Лампедуза — остров, который находится почти в середине Средиземного моря. Он лежит южнее Сицилии, западнее Мальты, между островом Пантеллерия и тунисским портом Махдия, ближе к последнему.

На этом острове, расположенном между Африкой и Европой, который служил как бы «нейтральной территорией» для европейских и арабских пиратских кораблей, для христиан и мусульман, в центре его была глубокая пещера. На одной из стен пещеры висело старинное изображение святой Марии с младенцем Христом на руках. У противоположной стены была могила мусульманской «святой» — марабу. Обе половины пещеры были завалены разными товарами.

У стены с изображением богоматери лежали мешки с галетами, целые головы сыра, кувшины с маслом, мешки кофе, вино, деньги.

На противоположной, мусульманской, стороне было сложено почти то же самое и ещё ящики с турецкой, арабской и персидской одеждой. Все это были приношения, оставленные сторонниками обеих религий — экипажами европейских и мусульманских кораблей. Их оставляли специально для беглых рабов, своих единоверцев, которым удалось бежать с галер. Тот, кому удавалось освободиться от цепей, бросался в воду, плыл к Лампедузе, находил пещеру, полную припасов, и был уверен, что проживёт до тех пор, пока к острову причалит какой-нибудь корабль с его единоверцами и заберёт его.

Испанский пират Алонсо де Контрера, рассказывая в своих воспоминаниях об этом острове, утверждает, что приверженцы обеих религиозных догм уважали установленный обычай и никто не осмеливался даже подумать о том, чтобы прикоснуться хотя бы к какой-нибудь мелочи из этих приношений. Контрера говорит также, что невозможно перечислить «чудеса», которые творило изображение богоматери в пещере. «Не чудо ли, — говорит он, — что светильник перед богоматерью горел всегда: и днем и ночью, даже если на острове не было ни души?» Итак, покидая остров, никто не рисковал унести из пещеры хотя бы булавку.

И вот «кощунство», о котором боялись даже думать и христиане и мусульмане, совершил будущий папа Балтазар Косса.

— Что это такое? — спросил он, с удивлением рассматривая товары, лежавшие в этом пустынном безлюдном месте. — Грузите всё на корабли!

Гуиндаччо осмелился рассказать ему о существующем обычае, показал Коссе изображение и поведал о его «чудесах».

— Ты болван! — обругал его будущий папа. — Грузите всё на корабли, ничего не оставляйте!

…Вот о чем вспоминал сейчас суеверный Буонакорсо.

— Ох, — в страхе вздыхал он, глядя на страшное чёрное небо и бешено вздымавшиеся волны. — Вот беда! Зачем мы взяли приношения с Лампедузы? Ведь если бы мы продали пятьсот чёрных рабов и товары, которые добыли в резне с берберийцами, то набили бы все карманы золотом. Зачем было забирать эти приношения? Мы сами накликали на себя беду!

— Чего ты всё причитаешь, брюзга? — послышался угрожающий, перекрывающий шум шторма голос Коссы.

Гигант мгновенно вскочил.

— Что угодно, капитан? Что я должен делать? Что бы ты ни приказал — всё правильно.

— Помогай убирать паруса.

Гуиндаччо, ринувшись исполнять приказание, чуть не свалился в море.

— Выбрать швартовы и шкентеля! — гремел в полумраке голос Коссы.

Как разбушевалось море! Какими бешеными стали волны! Как дико ревел ветер! Корабль трещал; казалось, что он стонет от штормовых ударов.

— Убрать норд-весты, — командовал Косса, хватаясь за мачту, чтобы удержаться на ногах при качке.

В тусклом свете зажжённых факелов заметались фигуры людей, бросившихся выполнять приказание. Цепляясь за борта, люди ползком пробирались к мачтам. Дикий вой нёсся с корабля. Это вопили прикованные в трюме рабы, женщины и мужчины. Страх охватил всех. Никто не помнил подобного шторма.

Яндра, вцепившись в какой-то столб, словно прикованная к нему, лежала на полу большой каюты в носовой части корабля.

Даже мужчины, старые морские волки, которые отдали морю столько лет жизни, растерялись. Каждый стремился ухватиться за что-нибудь: за канат, за борт, за мачту. Многие лежали на палубе, держась за край открытого трюма, из которого неслись страшные, дикие вопли сбившихся в кучу рабов. Чёрные тучи вдруг прорезала молния, стало светло как днем, и громовой раскат заставил людей содрогнуться. Посыпались крупные, как монеты, капли, и вскоре разразился ливень. Такого потопа никто никогда не видел. Казалось, что с неба низвергается грозный водопад, а по кораблю несутся бушующие потоки.

— Эй! — крикнул Косса.— Наверно, стоки засорены. Прочистить их!

Но никто не мог шевельнуться.

Раскаты грома раздавались один за другим в темноте ночи, сливаясь с воем гибнущих в трюме рабов и страшным треском, который издавал корабль при каждом ударе огромных волн о борта.

Косса смотрел на волны, окатывающие корабль. «Наверно, все трюмы полны, — думал он. — Сколько людей утонет! И не только груз из ценных, отборных товаров будет смыт, сам корабль может пойти ко дну».

Надо было предпринять что-то для спасения корабля. Но кто сможет сейчас сдвинуться с места? Люди смотрели на небо, с которого продолжал с ужасающей силой низвергаться водопад. Каждый подумал о рабах в трюме — они все захлебнутся.

Откуда-то послышался нежный голос:

— Балтазар!

Это была Яндра.

— Развяжи людей внизу, — умоляла она любовника. — Они утонут.

Косса угрюмо молчал, но сделал попытку подойти к ней поближе.

«Всё кончено! — думал он. — Я потеряю все корабли. Ни одного не видно… Надо попытаться спасти хоть этот».

С большой осторожностью он двинулся по палубе, держась за канат. Громовые раскаты не утихали, ветер бушевал с ещё большей силой. Беспрерывные вспышки молний превратили ночь в день. Крики и вопли в трюме затихали, это были уже глухие стоны и слабый плач. Те из рабов, что ещё были живы, оплакивали умерших и свою судьбу.

— Ради бога, Балтазар! — снова послышался умоляющий голос Яндры.

Вдруг опять дикие вопли вплелись в страшный громовой раскат. Огромная, как гора, волна налетела на корабль с одного борта и перекатилась через другой, унося с собой около тридцати человек. Корабль трещал. Он то взмывал вверх на пенистом гребне волны, то падал в пропасть и, казалось, разламывался пополам.

Буря бушевала с ещё большей силой, ветер порывами налетал на корабль, швырял из стороны в сторону переполненное водой судно.

Коссе удалось наконец добраться до Яндры.

— Балтазар! — взволнованно произнесла девушка. — Все рабы погибли, наверно!

— О чем ты говоришь, Яндра! — закричал Косса. — Корабль тонет! Не знаю, сумеем ли мы сами спастись!

Зловещий сухой треск, донёсшийся из глубины корабля, заставил людей замереть.

— О! — испуганно воскликнул Косса. — Пробоина!

Бешено клокоча, с грохотом и свистом вода устремилась в брешь.

— Ах, горе нам! Мы погибли! — послышался жалобный возглас неподалёку от Коссы и Яндры.

Косса нахмурил брови.

— Опять ноешь, Гуиндаччо! Замолчи! Иди за мной!

Косса осторожно подобрался к борту, схватился за железные стойки, к которым была привязана лодка, вскарабкался выше, распутал верёвки и спустил лодку на воду. При свете молнии он увидел, что помогает ему Ринери, а Гуиндаччо стоит в стороне на палубе.

— Вас и так двое, — оправдывался он перед Коссой. — Я вам не нужен. Что мне ещё сделать?

— Помоги Яндре подойти сюда! — приказал Косса.

Вскоре девушка с помощью трёх мужчин спустилась в лодку. Пираты спрыгнули за ней.

— Держитесь крепче! — обратился к спутникам Косса. Потом обернулся к кораблю и закричал: — Эй вы, бродяги, негодяи! Скорее в лодку!

Никто не отвечал.

— Неужели всех смыло?… Эй, босяки! Есть кто-нибудь живой?

Молчание. Только грохот волн. Четыре человека почувствовали, как дрожь пробежала у них по телу.

Пенистые волны с силой прибивали лодку к кораблю.

— Ринери и ты, Гуиндаччо, возьмите каждый по веслу, — приказал Косса.

Он пересадил Яндру на корму, сам сел у руля. Втроем они старались оттолкнуть лодку от корабля. Лодку то возносило на вершину волны, то кидало вниз, и эти взлёты и падения ощущались гораздо сильнее, чем на корабле.

Гигант грёб одной рукой, а другой не переставая крестился при каждой вспышке молнии, со страхом поглядывая на тонущий корабль.

Вдруг послышался страшный гул, перекрывший все остальные звуки. Шум воды, с воем ворвавшейся в разбитый корабль, достиг их ушей.

— Боже мой! — запричитал одноглазый гигант, дрожа всем телом и не переставая креститься. — Настал конец света! Спаси пас, господи, и я навсегда брошу это проклятое ремесло!

Волна подняла лодку на огромную высоту, а затем кинула её в бездну, людей сбросило с мест, лодка чуть не перевернулась.

— Матерь божья, — взывал Гуиндаччо. — Спаси нас! И я стану священником!

Он повернулся к Коссе.

— Дорогой капитан, хороший мой капитан! Дай ты тоже обещание! И мы спасёмся! И ты, Ринери, обещай стать священником. Только тогда бог поможет нам.

Косса вспомнил мать, её беспокойство перед его уходом в это последнее плавание, её постоянное желание сделать его священнослужителем… Её мечтой было увидеть сына в сутане.

— Лишь бы мы не утонули, как щенки, а там я готов хоть диаконом стать, — ответил Косса.

Через сутки после страшной ночи, о которой мы рассказали, в тихое утро, когда солнце озаряло пышную природу, вдали от песчаного берега моря, высоко в горах, четыре человека спали в тени кустарника у какой-то пещеры в скале. Четыре человека: женщина и трое мужчин с измученными лицами, в разорванной, измятой и ещё влажной одежде.

Читатель, верно, догадался уже, что это были наш герой, его любовница и двое его сподвижников — те, кому удалось уцелеть при гибели пиратского флота, когда затонули корабли, их экипажи и «пассажиры» — скованные цепями рабы. А вместе с ними и всё награбленное добро.

Лодка с потерпевшими кораблекрушение целые сутки носилась по морю. Они были похожи на трупы, когда на утро второго дня сильный толчок вывел их из глубокого оцепенения — лодка села на мель у берега.

— Мы должны спрятаться где-нибудь, — сказал Косса. — Боюсь, что в этих местах нас знают по нашим старым делам. Вспомните, что мы сделали в Равелло и в Позитано. Надо дождаться рассвета, узнать, где вы находимся, и соблюдать осторожность.

Как хотелось его спутникам остаться на песчаном берегу, лечь и выспаться! Но Косса был неумолим. И, несмотря на страшную усталость, они двинулись в горы, и только там, среди дубов и кустарника, заснули мёртвым сном.

Вдруг Косса проснулся и вскочил на ноги. Рядом крепко спали его спутники. Нет, ему не показалось. Неподалёку слышалось позвякивание колокольчиков козьего стада, а рядом со спящими стоял какой-то человек и смотрел на них.

Наш герой не выдал своего волнения. Хитрец, он незаметно посмотрел направо, налево, чтобы определить местность, кинул взгляд на берег, на позолоченные солнцем крыши деревенских домиков, на городишки, тонувшие в зелени, на небо, на море. Затем с безразличным видом, хотя по телу у него пробежала дрожь, перевёл взгляд на стадо и с деланным спокойствием обратился к пастуху:

— Хороший человек, продай мне ослика. Нам надо как можно скорее быть в Меркато, а жена не может идти.

Он вынул из-за пояса кошелёк, достал из него цехин и протянул пастуху. Тот не выразил готовности взять его, и Косса достал ещё цехин.

— Вот, даю за твоего дохлого осла два золотых цехина…

Косса тут же разбудил своих спутников, помог Яндре сесть на осла, и все двинулись козьей тропой по направлению к Меркато.

— Знаете, куда мы попали? — заговорил Косса, когда они остались одни. — Куда выкинуло лодку? Рядом с Равелло и Амальфи. Туда, где полгода назад мы ограбили все деревни.

— О-ох! — простонал гигант. — Всё пропало! Несдобровать нам! — И начал причитать и ругать себя.

— И чего ты вечно хнычешь, несчастный? — прикрикнул на него Косса. — Мы пойдём не туда, куда я сказал пастуху. Я нарочно сказал, что мы пойдём в Меркато. Мы пойдём в обратную сторону, в Ночеру. Слышишь ты, плачущая богоматерь?

— Дорогой мой капитан, не сердись на меня понапрасну, — сказал Гуиндаччо. — Я только добра хочу, хочу, чтобы ты был осторожнее.

Три дня пришлось потратить путникам, чтобы добраться до Ночеры. Они выбились из сил, так как на пути к Ночере встретили множество препятствии. Им приходилось лавировать между отрядами неаполитанских королевских войск, которые тоже двигались к Ночере или расположились на привал у дороги. В последний день пути Косса и его спутники нагнали группу крестьян, человек пятнадцать, которые следовали за войсками в Ночеру.

Видимо, нашему герою и его спутникам не суждено было войти в город свободными. До Ночеры оставалось не более получаса пути, когда вооруженные дубинками крестьяне неожиданно напали на Балтазара и Гуиндаччо. Напрасно Косса угрожающе размахивал стилетом. Их было слишком много. И всё же трое крестьян получили удары стилетом, двое из них упали бездыханными. Но их оставалось ещё достаточно! Один крестьянин дубинкой вышиб из рук Коссы стилет. Крестьяне схватили путников, связали и повели в Ночеру. Их доставили к крепостной башне и втолкнули всех четверых в камеру, где и одному-то человеку было тесновато.

— Мы прекрасно устроились! — иронически произнес вечный нытик Гуиндаччо. — И надо же было высадиться именно здесь! Другого места не нашлось, что ли?

— Замолчи ты плакса, мерзкий слизняк, архитрус! — Злобно закричал на него Косса, взбешённый постигшей их неудачей. — Тебя хлебом не корми, дай только поныть. Замолчи наконец, не раздражай меня, а то я тебя пристукну! Глупая ты цикада, безмозглый идиот, разве ночью мы видели, куда выбрасывает лодку? А её выбросило как нарочно туда, где всего лишь несколько месяцев назад мы грабили и убивали! Глупец, слюнтяй, замолчи лучше! Я так зол, что могу ненароком задушить тебя…

И вдруг его слова утонули в страшном грохоте. Стелы крепости содрогнулись.

— Боже мой, — произнес Гуиндаччо, молитвенно вздымая руки. — Ах! Не успел я выполнить своего обета!

Тяжёлая рука Коссы опустилась на спину гиганта. Тот упал, треснувшись головой о мраморные плиты. Но тут за стенами крепости раздался новый удар, за ним второй, потом третий…

«Что происходит? — задумался Косса, забыв о повергнутом «драконе». — Неужели стреляют по крепости? Но ведь город находится в глубине королевства, и, насколько мне известно, войны сейчас нет. Что же это может быть?»

Он вспомнил о королевских войсках, направлявшихся к Ночере, которые они видели по пути, и снова спросил себя: «Что всё это значит?»

Воин крепостной стражи, вооружённый копьем, появился в дверях вместе с надзирателем, который запер их в камеру. Надзиратель сделал знак Коссе следовать за ним.

Поднимаясь по лестнице, Косса с удивлением рассматривал богатое убранство крепостных помещений. Ему не приходилось до сих пор видеть такой роскоши. Но вот что-то заставило его вздрогнуть. Проходя мимо какой-то открытой двери, он увидел большую полупустую комнату и страшные предметы в ней: плети с узлами и без узлов, бурдюки с водой, веревки, ножи, острые колья, щипцы, клинья, разные пилы, столы, на которые клали истязуемых, и другие орудия пыток.

Коссу привели в огромный зал, занимавший весь верхний этаж крепости. Оттуда открывался вид на Ночеру.

Грохот не умолкал, удары по крепости не прекращались.

Косса старался разглядеть через окно, что происходит. Он увидел, что город окружен какими-то войсками. Люди стреляли из катапульт — орудий, которые обрушивали на здания огромные камни.

На какой-то миг Косса забыл о положении, в котором он находится, его занимала только одна мысль: что тут происходит? Это не королевские войска! Войско, окружившее город, было местным! Что же творится? Кого обстреливают?

В глубине зала, в кресле, которое стояло на деревянном помосте высотой около полуметра и напоминало трон, сидел человек лет шестидесяти, с серьёзным и строгим лицом. Человек этот устремил на Коссу пронизывающий взгляд, словно изучал его.

— Ты Косса? — коротко спросил он.

Балтазар обратил внимание на то, что все присутствующие опустились на колени. Лишь он один остался стоять, гордый и непреклонный.

— Грабитель Косса? — снова спросил человек.

— Пират, — поправил его Балтазар.

Новый удар по крепости сотряс её стены. Два огромных камня, разбив окно, влетели в зал. Присутствующие испуганно вздрогнули, и только два человека — Косса и старик — не шелохнулись.

Наш герой сразу оценил обстановку и быстро обдумал план защиты.

— Я причинял зло неверным мусульманам и не раскаиваюсь в этом, — спокойно сказал он.

Один из стоящих на коленях людей тут же опроверг слова Коссы.

— Святейший, — почтительно склонив голову, произнес он, — этот грабитель перерезал множество людей в прибрежных городах и деревнях, в Позитано и Амальфи, в Равелло, а также на Менорке и Мальорке.

«Вот оно что! — подумал Косса. — Всё ясно. Это папа! Что-то надо придумать!»

Он лицемерно склонился перед великим понтификом, преемником апостола Петра, наместником бога на земле.

— Святой отец! — с наигранным страданием в голосе произнёс он. — Я по неведению совершил зло и готов вернуть людям всё, что взял у них, всё награбленное добро, заплатить им за каждого погибшего родственника. Если правда, что я, христианин, нанёс вред другим христианам, смиренно прошу простить меня. И большей радости, большего счастья не желаю в этом суетном мире. Я хотел бы удалиться от всех дьявольских соблазнов. Я хотел бы стать монахом в монастыре… или священником в городе.

Гул пошел от перешёптывания присутствующих. Всем было ясно, что раскаяние грабителя — одно лицемерие. Кто-то даже прервал Коссу и осмелился обратиться к папе:

— Святой отец…

Но он не успел договорить, так как новый залп до самого основания потряс крепость. Камни величиной с апельсин влетели в окна, перебив почти все стёкла, и покатились к ногам святейшего, который надеялся, что толстые крепостные стены защитят его. Он сделал знак всем покинуть зал. Остались лишь два вооруженных до зубов стражника и Косса.

Странная, загадочная улыбка сверкнула в глазах святейшего, когда он перевёл взгляд на Коссу.

— Все, что ты сказал, — правда? — спросил он.

— Да, святой отец. Я дал богу этот обет несколько дней назад, когда во время шторма мои грешные корабли раскалывались, как ореховые скорлупки. Я поклялся тогда пойти в монахи или стать диаконом, если спасусь. Бог и богоматерь смилостивились надо мной и спасли меня. Я ничего не хочу больше, как только выполнить свою клятву. Предоставьте нам эту возможность, святой отец. Не только мне, но и моим спутникам. Моя сестра и двое друзей вместе со мной каялись и давали такое же обещание. Дайте нам возможность спасти наши души, святой отец, помогите стать монахами или священниками, чтобы в чистой, достойной умиления жизни, которую мы будет вести, осознать всю глубину нашего морального падения, всю греховность нашей прежней жизни.

Святейший с трудом удерживал на губах загадочную улыбку.

— Твое желание будет исполнено. И желание твоих спутников — тоже. Но…

Косса насторожился. «Проклятье… Что готовит этот хитрец? Что он задумал?»

— Я хочу попросить тебя кое о чем до того, как надену на тебя сутану. Помоги мне. Все должны поддерживать главу христианства в борьбе с врагами. Христиане обязаны помогать мне в борьбе с изменниками, которые осмеливаются не только предъявлять разные обвинения мне, но и подло выступают против церкви вообще.

На душе у Коссы стало спокойнее.

— Я готов, святой отец, — произнёс он.

Спустившись через некоторое время в камеру, он в первую очередь дал пощёчину гиганту, которого увидел плачущим.

— Получай в последний раз! А то через несколько дней я буду ниже тебя. Ты будешь священником, а я диаконом… А теперь все выходите из камеры, вы свободны… — И показал друзьям кошелёк, полный золотых неаполитанских реалов.

Что же произошло? О чём просил его папа и на что Косса дал согласие? Кто был этот папа и какие он испытывал затруднения? С чем он вёл борьбу?

Чтобы читателям стала ясна обстановка, в которую попал Косса, нам нужно коротко рассказать о тогдашнем главе христианства, великом понтифике, и о том, почему ему понадобилась помощь Коссы.

Речь идёт о папе Урбане VI, то есть о первом папе, обосновавшемся в Италии после пресловутого «авиньонского пленения пап», почти столетнего периода, когда папы покинули Рим и обосновались в Авиньоне — провинциальном французском городе, откуда и управляли церковью. [7]

Седьмого апреля 1378 года, впервые после семидесятишестилетнего перерыва, конклав собрался в Ватикане, чтобы избрать нового папу.

Кардиналов-итальянцев было только четверо. Все остальные были французы, жаждавшие возвратиться в Авиньон и опять жить там в своё удовольствие. Но перед дворцом, где заседал конклав, собрался почти весь Рим. Предполагается, что там было около 20 000 человек — количество по тем временам огромное. Люди шумели, кричали, стучали в двери и стены (врожденная экспансивность итальянцев), взывая к укрывшимся во дворце кардиналам.

— Римлянина, римлянина, хотим римлянина… или хотя бы просто итальянца, если уж вы не можете избрать римлянина [52]!

Хотя в большинстве своём кардиналы были французами, единства между ними не существовало. Кардиналы из Южной Франции хотели избрать своего представителя. Северяне им противодействовали. И чтобы победить южан, они вступили в сговор с четырьмя кардиналами-итальянцами и решили избрать временно на папский престол итальянца, архиепископа Бари, Бартоломея Приньяно.

Это и был папа, с которым встретился наш герой в Ночере.

Однако обнародовать результаты выборов кардиналы не осмелились, потому что в день 8 апреля требования римлян стали ещё более конкретными.

С улицы неслись возгласы:

— Папа должен быть римлянином! Если этого не будет, мы перебьем всех вас [52, 72, 89]!

Как поступить, чтобы успокоить толпу и не пострадать самим?

Папское облачение силой надели на одного из кардиналов, римлянина (он противился этому, так как боялся, что обман раскроется и толпа расправится с ним), и отворили дворцовые двери перед народом Рима, чтобы люди могли увидеть «избранного папу-римлянина».

— Папа не я! Выбрали не меня! — кричал бледный от страха кардинал Теомбалдески.

Но (к счастью его и Других кардиналов) никто в этой суматохе и шуме не слышал его протеста, так как кардиналы приветственными выкриками и рукоплесканиями заглушали голос кардинала Теомбалдески. И два часа, пока толпа находилась во дворце, страдал ни в чем не повинный человек [80].

Летопись одной из церквей в Меце (Лотарингия) рассказывает, что кардиналы, до того как выбрать Бартоломея Приньяно, договорились с ним, что через несколько дней вновь избранный папа отречется от престола. В награду ему обещали кардинальский сан (он был архиепископом). Папой же они намеревались сделать француза, кардинала из Женевы [22]. Но чтобы спастись от гнева римлян в случае, если обман обнаружатся, кардиналы попрятались в крепостях и замках Рима и показались только тогда, когда страсти улеглись.

Убедившись, что в городе воцарилось спокойствие, кардиналы произвели церемонию возведения на престол архиепископа Бартоломея, который принял имя Урбана VI.

Очень скоро кардиналы увидели, что ошиблись, избрав его папой, хотя бы и на время.

Урбан VI был человеком властным, строгим церковником, твёрдым в выполнении своих решений.

Так, он решил остаться в Италии, тогда как кардиналы горели желанием вернуться во Францию. Кроме того, они узнали, что папа намеревается запретить симонию (а она приносила кардиналам огромные богатства).

Урбан VI видел, что вся святая коллегия настроена против него, и, чтобы обеспечить себе безопасность, удостоил кардинальского звания многих преданных архиепископов.

Урбан VI был очень невоздержан на язык и однажды публично назвал кардинала Орсини, знатного римлянина, дураком.

Через некоторое время кардиналы собрались в местечке Анани. Избрание папы было там провозглашено незаконным, как совершённое под давлением римлян. К Урбану направили посланцев, которые должны были передать ему следующее: «Мы согласны, чтобы ты продолжал управлять церковью. Но мы решили дать тебе опекуна, он поможет тебе держаться на посту, занимать который твоя грубость и сама твоя природа тебе не позволяют».

Архиепископ Фома Ачеррский говорит об этом в своём произведении «Об избрании папой Урбана VI» [75].

Кардиналы наняли гасконские, английские и наваррские войска и послали их против сторонников папы. Началась страшная резня по всей Италии. Восставшие жители Рима убивали всех иностранцев, считая их ставленниками кардиналов.

Папа Урбан VI осуществил свой план: он назначил двадцать девять новых кардиналов. Мятежные кардиналы — испанец, несколько итальянцев и французы — собрали конклав, объявили Урбана самозванцем, предали его анафеме и избрали папой Роберта Женевского, пресловутого бандита и убийцу, который, будучи ещё папским легатом, вырезал все население Чезены [76].

Так в Европе стало два папы. Урбана признавали большинство государств Италии и Германии, Англия, Венгрия и Польша. Другой папа признавался Францией, Шотландией, Неаполитанским королевством, Савойей и Испанией.

В последующий год оба папы поочерёдно проклинали друг друга. Каждый старался рассказать во всеуслышание о грязных и скандальных делах другого. Повсеместно происходили странные вещи: в каждом епископате было два епископа — один назначенный одним папой, другой — другим; в каждом монастыре — два настоятеля; на каждом доходном церковном посту — два высокопоставленных лица. Особенно удивительным было то, что ни один из них не был порядочным человеком. Низкими и распущенными были люди, назначенные напой Климентом VII (бывшим кардиналом Робертом Женевским, который имел резиденцию в Авиньоне), и трижды ничтожнейшими и мерзкими были ставленники Урбана VI, прибывавшие на места из Рима [66].

«Оба папских двора достигли последней степени разложения, — пишет один церковный историк. — Разложение было настолько очевидным, что даже оба папы это поняли. И решили, что единственным средством для них избежать позора — это не сдаваться. Все самые гнусные и страшные формы тирании, все самые отвратительные и недостойные способы её проявления использовались обоими папами — ложь, коварство, вероломство. Народ потерял уважение к духовенству, оно перестало оказывать на него влияние» [87].

«В этой страшной борьбе, — пишет биограф Климента VII, — людям угрожала потеря не только тела, но и души». Каждая из сторон, добившись временного превосходства, жестоко расправлялась с противником — людей сжигали, отрубали им головы, уничтожали любыми средствами. Вся Папская область — окрестности Рима я графство Анкона — стала огромным полем сражения и взаимного истребления. Войска враждующих пап грабили церкви и монастыри противной стороны, а затем разрушали или сжигали их. Только я разговору было, что о грабежах, насилии, убийствах, чинимых сторонниками каждого из пап. Повсюду царили страх и смута.

Вызывает удивление то, что многие достойные уважения лица, люди честные и добропорядочные, поддерживали того или другого папу и фанатично служили ему. Так же поступали и люди, признанные тогда «святыми».

Сторонниками Климента VII, противника Урбана VI, были блаженный Пётр Люксембургский и святой Викентий (Ферье). Клименту и его наследнику так же преданно служила и «святая» Кодетта, которую за это после её смерти почти сто лет не признавали «святой» и канонизировали лишь при папе Пии VI.

Имел сторонником среди «святых» и Урбан VI. Это были Пётр Арагонский и Екатерина Сиенская. Эта «святая», о которой мы уже упоминали (она организовала возвращение папы Григория из Франции в Италию), горячо поддерживала Урбана VI, папу, с которым наш герой встретился в Ночере. Она во всеуслышание заявляла, что кардиналы, которые выбрали Роберта, не люди, а дьяволы во плоти. И будоражила этими словами народ [16].

Екатерина Сиенская встретилась с Урбаном VI и посоветовала ему объявить крестовый поход против «псевдопапы», «папы-антихриста».

Урбан VI внял совету «святой» и объявил крестовый поход против Климента VII и его сторонников, против всех тех, кто помогал Клименту спасаться от гнева и мести «действительного папы» и верил в законность его избрания. Каждый восторженный и верный сторонник «действительного папы» мог получить в награду индульгенцию — торжественное отпущение грехов церковью от имени папы, любых грехов или даже преступлений, совершенных человеком в прошлом.

В одной из булл от 1378 года Урбана VI говорится: «Жестокий и губительный недуг переживает церковь, потому что её собственные сыны разрывают ей грудь змеиными зубами».

Война разгоралась. Так как неаполитанская королева Иоанна присоединилась к антипапе, Урбан VI провозгласил ей анафему и низложение. В 1380 году папа усилил проклятия и угрозы. В булле от 21 апреля Урбан назвал королеву «дочерью несправедливости и греха» (а прежде он был её верным подданным и даже восхвалял её). Он объявил её также раскольницей, еретичкой, ответственной за заговор против пего, соучастницей преступного оскорбления его почтенной персоны. Он забрал у неё королевство, все её состояние и имущество, «так как она, — объявил папский указ, — покрыла себя позором, пошла на страшные преступления и подлость». Отобрав у Иоанны королевство, он объявил её подданных свободными от присяги подчиняться ей. «Запрещаю каждому, — говорилось в булле, — подчиняться правительнице, так непристойно себя ведущей. Тот, кто будет платить ей налог, будет проклят, и его постигнет та же участь, что и эту недостойную женщину» [74].

Низвергнуть какого-либо правителя — дело не легкое, для этого нужно войско. Урбану необходим был правитель, который пошел бы войной на Иоанну. Найти такого папе Урбану помогла «святая» Екатерина Сиенская. Она поехала в Венгрию и убедила венгерского короля оставить на время турок (которые угрожали безопасности его страны) и двинуться с войсками в Италию, чтобы нанести удар по христианской королеве, объявленной папой вне закона. Король Венгрии был стар. Но он отправил во главе войска своего племянника Карла Дураццо. Деньги на этот «крестовый поход» дал папа. Он получил их от распродажи имущества, принадлежавшего церкви, и больших налогов на духовенство.

Он продавал самые ценные вещи: чаши для причастия, подносы, кресты и изображения святых. Всё золото, которое было в церквах, он перелил в монеты. Деньги эти были разделены им на две части. Одну часть он взял себе на «жизнь», другую преподнес Карлу Дураццо, выступившему против Иоанны.

Им посчастливилось. Победили папа Урбан и Карл Дураццо. Сначала был захвачен в плен муж королевы, а потом и она сама попала в руки противника.

Урбан VI бросил её в тюрьму и приказал задушить. Так и сделали. А неаполитанским королём был провозглашен Карл Дураццо.

Взаимопонимание и хорошие отношения между королём и папой продолжались очень недолго. Папа Урбан VI после достигнутого успеха решил, что он как соучастник, который так помог Карлу, имеет право на свою долю трофеев. Он задумал выдвинуть своего племянника Франческо Приньяно. Это выдвижение предполагалось осуществить за счёт Карла. Приньяно должен был стать герцогом Капуи и Амальфи, маркизом Ночеры и так далее. Урбан заставил всех своих кардиналов отправиться вместе с ним в Неаполь. Новоиспечённый король, переодетый в платье диакона, пешим встретил его, взял за повод лошадь папы и повёл по городу.

— Я сделал тебя королём, — начал Урбан, когда они прибыли во дворец и остались одни. — А теперь ты сделай моего племянника вельможей в твоем королевстве. Уступи ему Капую, Амальфи, Ночеру и ещё два-три города.

Карл побледнел.

— Если я отдам всё это, что же мне останется? — спросил он.

— Отдашь или нет?

— Я не могу разобщать королевство.

— В таком случае я совсем отстраню тебя [74]!

Племянник папы Урбана VI, пресловутый Приньяно, по свидетельству летописца-современника, был человеком пустым и ленивым, занятым только развлечениями, кутежами и распутством.

Удобно устроившись во дворце Карла, он выкрал монахиню из монастыря святой Клары и привёл её к себе.

— Святой отец! — запротестовал Карл. — Что же это вытворяет ваш племянник?

— А-а! — понимающе произнес папа. — Ну, он ещё молод, ему трудно сдержать свои страсти! — оправдывал он племянника [78].

Итак, смягчающим обстоятельством для человека, который не может сдержать своих порывов и крадёт женщин, служит молодость! Но, как сообщает современник Приньяно Дитрих фон Ним, племяннику папы в то время было сорок лет!

Итак, Урбан VI прочно обосновался в Неаполитанском королевстве, и до Карла дошли возмутившие его слухи, что папа, живя в Ночере, сговаривается не только с его противниками, но совращает и его друзей.

Карл направил папе письмо с предложением поселиться в Неаполе, где жил он сам. Так ему удобнее было бы следить за действиями папы.

«Ты слишком зазнался, — ответил ему папа. — Это ты должен приехать ко мне и пасть мне в ноги, если хочешь говорить со мной».

Урбан начал поносить короля, убеждённый, что этим он завоюет симпатию народа.

«Ты слишком большими налогами облагаешь бедный, несчастный народ, который и так терпит достаточно лишений. Надо уменьшить налоги».

Этим демагогическим письмом Урбан VI хотел убедить народ в том, что он проявляет заботу о его судьбе.

«Не ты будешь устанавливать, увеличивать или не увеличивать налоги в моём королевстве. Советую тебе не вмешиваться в дела, которые касаются только меня. Ты можешь как угодно распоряжаться только своими церковниками», — ответил Карл.

После этого письма Урбан VI порвал всякие отношения с королём. (Как раз в это время Косса и отправился в своё последнее плавание.)

Но папа Урбан VI видел, что большинство его кардиналов продолжают поддерживать дружественные связи с Карлом и сочувствуют ему.

Чтобы быть абсолютно спокойным и уверенным в том, что его окружают только преданные люди, Урбан приказал арестовать шесть самых уважаемых и образованных кардиналов, членов святой коллегии, и заточить их в подземелье замка в Ночере. Предварительно же он подговорил одного из своих приближенных выступить с обвинением кардиналов в заговоре против паны.

В обвинительном акте говорилось, что кардиналы эти «собирались предъявить папе фальсифицированные лживые обвинения, на основе этих обвинений арестовать его, судить, объявить еретиком и низложить» [76].

Дитрих фон Ним, современник и очевидец этих событий (он был секретарем папы), пишет, что Урбан VI затеял этот процесс, чтобы избавиться от наиболее влиятельных кардиналов.

В «Летописи Реджо» указывается, что, кроме кардиналов, папа арестовал также и других иерархов церкви, архиепископов и епископов, и подверг их пыткам, чтобы они «признали свою вину». Неаполитанский король Карл, бывший компаньон и помощник Урбана VI в борьбе с королевой Иоанной, также был предан анафеме. Прокляты были и жена Карла, королева Маргарита, и их дети «до четвёртого колена».

Чтобы обновить святую коллегию, на смену кардиналам, подозреваемым в сочувствии Карлу и брошенным в тюрьму, где под пытками они должны были признать себя виновными, Урбан назначил новых. Все они были неаполитанцы, все противники короля Карла, все взяточники и распутники. Секретарь канцелярии папы Урбана Дитрих фон Ним хорошо знал, что происходит в городе, в частности, был осведомлен и о распутстве кардиналов. Ему часто приходилось слышать, как знатные дамы Неаполя, затевая какое-нибудь увеселение, говорили: «Надо обязательно пригласить наших милых кардиналов…»

На следующий день, после разговора с папой, наш герой собрал папское войско, подбодрил людей и, неожиданно выступив, захватил у противника одиннадцать катапульт. Он преследовал неприятеля почти до самого побережья. После боя он направился в папский дворец, так как ему передали, что Урбан хочет его видеть.

Папа пристально посмотрел в глаза Коссе.

— Ты говорил, что знаком с теологией. Это правда?

— Я не говорил, что знаком с теологией, я сказал, что я теолог, — твёрдо заявил Косса, — теолог и даже знаю каноны. Я пять лет учился в Болонье и шёл первым. Случай заставил меня прервать учение, я не получил диплома, но это ничего не значит. В дискуссии я одержу верх над любым теологом.

Глаза Урбана сверкнули.

— Послушай, — обратился он к Коссе, — Карл Дураццо из моих рук получил трон королевы Иоанны, а теперь, неблагодарный, воюет против меня. Он стал открытым врагом церкви. Мало того, что он послал на меня войско, он словно сатана пытается овладеть душами некоторых особенно развращённых кардиналов, подкапывается и под мой престол. У меня на подозрении многие кардиналы и епископы. Теперь, когда войска Карла больше не беспокоят меня, я поручаю тебе следствие над ними.

— Где они находятся? — спросил Косса.

— В крепости есть подземелье. Я приказал бросить их туда. Сразу же после твоего посвящения в сан ты начнёшь следствие. При этом будет присутствовать мой племянник. Буду иногда приходить и я сам.

Источники не указывают имени человека, которому Урбан VI поручил следствие над кардиналами. В них говорится только, что «следствие… понтифик поручил бывшему пирату, ставшему священнослужителем».

Все летописцы единодушно говорят о папе Урбане VI только плохое. Его называют «отцеубийцей», пьяницей, кровожадным зверем, способным на любое злодеяние. Современные исследователи католицизма называют этого папу тираном и насильником [74].

Католический архиепископ Бондрияр называет его сумасшедшим, а аббат Мурре утверждает, что папа Урбан VI был маньяком.

Одна из летописей рассказывает, что пытки, которым Урбан подвергал арестованных епископов и кардиналов, были настолько мучительны, что некоторые умерли от них, а те, кто остался в живых, превратились в калек с перебитыми костями.

Дитрих фон Ним, как секретарь папы, лучше других знавший обо всем, что происходило в те годы, рассказывает страшные подробности о пытках над епископами и кардиналами, о бесчеловечности папы Урбана VI. Фон Ним подчёркивает, что все описанное им он видел собственными глазами, так как присутствовал на допросах и записывал показания истязуемых.

Фон Ним рассказывает далее, что закованных в цепи священнослужителей из подземелья доставляли в камеру пыток, где сидел следователь (наш герой), который усердно выполнял свои обязанности и ежедневными пытками старался вырвать «признание». Часто при этом присутствовал Урбан и его племянник.

Урбан VI сам давал Коссе указания, как вести следствие.

— Ты не должен предъявлять им прямых обвинений. Ты должен только спрашивать: «Что ты сделал? Почему тебя арестовали?» Они, конечно, не будут отвечать, и тогда ты будешь переводить их в камеру пыток.

Балтазар Косса и его друзья Ринери Гуинджи и Гуиндаччо Буонакорсо, теперь уже священники, начали это чёрное дело. Странным кажется, что именно этим новоиспечённым священникам, со шрамами на руках, на шеях и на лицах, было поручено вести следствие над представителями высшего духовенства. Они не были судьями. Они преследовали одну только цель — добиться «признания» от подозреваемых в заговоре. Наибольший эффект производила внешность Гуиндаччо, этого уродливого и грубого великана, рябого, криворотого и хромого, с ярко блестевшим одиноким вытаращенным глазом, выступавшего в роли священника и следователя. Подобрав сутану, он величественно восседал за следовательским столом, а потом за столом в камере пыток.

Мы пожалеем наших читателей и не будем описывать все виды мучительных пыток, которым подвергались в большинстве больные и старые священнослужители. Заметим только, что единственным из трёх следователей, способным сочувствовать арестованным, оказался гигант.

Пытки были настолько ужасны, что епископ Акуилы не выдержал.

— Остановитесь! — закричал он. — Скажите, чего вы добиваетесь от меня? Я признаю свою вину. Перестаньте мучить меня, пусть лучше я умру [78]!

За епископами начали одного за другим избивать и пытать кардиналов. Палачи продолжали своё гнусное дело до тех пор, пока люди не теряли сознание [74].

Косса невозмутимо вытягивал «признания». Он вспомнил, как святая инквизиция допрашивала его в подобной камере, и это воспоминание помогало ему сохранять хладнокровие. Но он видел, что оба его помощника, и особенно колосс в сутане, жалеют истязуемых. Одинокий глаз Буонакорсо блестел от готовых пролиться слёз. Племянник папы, «правитель» Капуи, Амальфи и Ночеры, присутствовавший при пытках, заметил однажды такую чувствительность великана и начал издевательски хохотать над ним на глазах пытаемого корифея церкви. Урбан VI, который в саду, под окном камеры пыток, громко распевал псалмы (его голос переплетался с дикими криками пытаемого кардинала), удивился весёлому смеху племянника и пришел посмотреть, что происходит. Он увидел, что гигант, недавно произведённый им в священники, которому он доверил такое серьезное дело, сидит согнувшись и почти плачет от жалости.

Урбан VI рассвирепел, кровь ударила ему в голову. Он метнул яростный взгляд на расчувствовавшегося Гуиндаччо и закричал:

— Посмотрите на этого человека! И ему я поручил вести следствие! Что ты как баба распустил нюни!

«Самое незначительное проявление сочувствия жертвам во время пыток, — писал секретарь папской канцелярии, — вызывало ярость у папы, часто присутствовавшего при этих нечеловеческих сценах; тот, кто не мог скрыть свою слабость, беспощадно наказывался. Лицо папы наливалось кровью, он начинал кричать скрипучим, прерывающимся голосом. Однажды он чуть не прогнал двух «следователей», когда заметил, что они не могут спокойно выносить зрелища пыток.

— Убирайтесь вон! — орал он. — Вы бабы, плаксивые бабы, мне не нужны такие! Убирайтесь сейчас же! А то я прикажу вас высечь!

Этими словами он хотел дать понять всем, а особенно одному из пиратов, «главному следователю», что порученное ему дело надо выполнять с ещё большей жестокостью» [78].

Косса старался успокоить Урбана VI.

— Вы неправильно поняли их, святой отец, — твёрдо произнес он, обращаясь к папе. — Эти двое были достаточно жестокими в своём прежнем ремесле. Вас, наверно, обманывает блестящий глаз этого громилы. Он и меня обманул когда-то, святой отец.

Урбан VI ушел, и громкое пение псалмов снова стало аккомпанементом к страшным крикам. Он проделывал это систематически, нарочно, чтобы следователи чувствовали постоянно его присутствие и не приостанавливали пыток.

Но ничто не помогало, Кардиналы и епископы не признавали своей вины. Правда, кардинал сангроский не выдержал истязаний и подал знак, что будет говорить («Наконец-то признание!» — подумал наш герой), но сказал совсем не то, чего от него ожидали.

— Я действительно участник преступления. Я тяжко согрешил. Но согрешил не против папы, а во имя него, я хотел помочь Урбану VI. Будучи папским легатом, я пытал архиепископов, епископов и других корифеев церкви, своих коллег, не имея на это права, чтобы только поддержать своего теперешнего истязателя [87].

— Оставьте его, — приказал Косса. — Приведите кардинала венецианского.

Кардинал Венеции был самым больным из всех кардиналов, он подвергся наиболее зверским и жестоким пыткам. Его держали в камере около четырех часов, применяя самые разнообразные средства, потому что из сада беспрерывно слышались аккомпанирующие молитвы папы.

«Урбан распевал псалмы не переставая, — пишет секретарь папской канцелярии, — а его племянник смеялся и острил, наслаждаясь этим диким зрелищем.

Урбан VI не понижал голоса, чтобы находившиеся в камере пыток «следователи» слышали его и не сбавляли усердия в своём страшном деле, зная, что папа рядом и следит за ними.

Однажды я не выдержал, — добавляет Дитрих фон Ним, — я был не в силах больше выносить этого зрелища, притворился, что неожиданно почувствовал себя плохо, и вышел из камеры пыток» [10, 74, 78].

Весь мир знал о делах, происходивших в папской крепости в Ночере. Весь народ сочувствовал жертвам пыток. Король Карл, которого возмущали интриги и злодеяния Урбана VI в его владениях, всеми силами старался изгнать его. Раньше это ему не удалось сделать из-за малочисленности войска, которое он имел в своём распоряжении. Теперь же он собрал большие силы и направился к Ночере, чтобы вышвырнуть наконец папу из королевства. Многотысячное войско во главе с королём подошло к стенам Ночеры с твёрдым намерением не церемониться с папой.

— На этот раз дело будет трудным, святой отец, — откровенно заявил Косса Урбану VI.

«Король обстреливал папу из катапульт, словно он не глава христианской церкви, а какой-нибудь турок», — сказано в «Неаполитанской летописи».

А Дитрих фон Ним пишет: «Папа Урбан VI, чтобы хоть как-нибудь отомстить Карлу, три-четыре раза в день появлялся у окна замка со свечой в одной руке и колокольчиком в другой и громким голосом, торжественно во всеуслышание посылал анафему королю и его войску. Потом направлялся в камеру пыток и приказывал палачам с ещё большей жестокостью «делать своё дело» [78].

«Всё это хорошо. Но что с нами станет через неделю, когда у нас не будет ни оружия, ни еды?…» — думал наш герой.

И снова Косса оказал папе услугу, особенно ценную при создавшихся обстоятельствах. В тяжелый момент, когда папе угрожала опасность попасть в плен к своему самому беспощадному врагу — унижение и позор непоправимые, — Косса ускользнул из Ночеры, чтобы встретиться с Раймондо дель Балчо, графом Нолы, Тамазо Сан-Северино и Пьетро Тартеро, настоятелем монастыря в Монте-Кассино. Все трое претендовали на трон короля Карла. Собрав войско, они направились с Коссой на помощь папе.

В первую очередь папу перевезли из Ночеры в Салерно. Косса и его друзья последовали за ним.

Карл не препятствовал их бегству. Он хотел только одного: чтобы интриган папа навсегда покинул его королевство.

Но Урбан VI, увидев корабли, которые ожидали их в Салерно и на которых они должны были отправиться дальше, испугался.

— Чьи это корабли?

— Гаспара Коссы.

— О! — ужаснулся Урбан VI. — Знаю я этого «адмирала», он служит Провансу. Он захватит меня в плен и передаст палачу антипапе!

Действительно, «архипират», брат нашего героя, оказывал услуги правителю Прованса. Урбана VI невозможно было уговорить. Как ни старался Балтазар убедить его, что ручается за своего брата, Урбан так и не решился плыть на корабле Гаспара. Пришлось отправиться по суше в Беневенто, а оттуда в местечко, расположенное между Барлеттой и Трани на берегу Адриатического моря [104].

Как же чувствовали себя кардиналы и другие высокопоставленные священнослужители, жертвы папы Урбана VI, которых он, убегая, захватил с собой?

Епископ Акуилы, от пыток ставший похожим на труп с вывернутыми суставами рук и ног, не мог двигаться сам. Его посадили на лошадь, но и на ней он с трудом удерживался.

Урбан VI то и дело оборачивался и смотрел на отстававшего епископа.

— Этот дьявол еле тащится. Ему хочется, чтобы нас схватили, — сказал он Коссе, ехавшему рядом.

Папа, взбешённый тем, что епископ становится помехой в пути, зловеще улыбнулся Коссе, ловко сидевшему в седле, несмотря на сутану.

— Сын мой! Надо избавиться от этого дьявола, он стремится погубить меня.

Балтазар вынул саблю, скрытую под сутаной, замахнулся и с силой опустил её на голову епископа.

«Хорошая смерть, — подумал Косса. — Он и почувствовать ничего не успел!»

Дикий взгляд Урбана VI говорил, что он ещё не удовлетворен.

— Оставьте его на дороге! — закричал он на людей, которые окружили труп и пытались поднять его. — Бросьте на дороге, пусть его жрут вороны.

Описывая этот случай, секретарь папы говорит: «Я не слышал, чтобы какой-нибудь другой глава церкви совершал такие противозаконные убийства — сам или чужими руками» [78].

Генуэзский корабль, на котором Урбан VI (и наш герой) направлялся в Геную, сделал остановку в Пизе. Папу встретил там Пьетро Гамбакорти, правитель города.

Слухи о пытках над кардиналами дошли и сюда, и он обратился к папе с просьбой оказать хоть какое-то снисхождение духовным лицам.

Урбан VI рассвирепел. Он приказал доставить к себе свои жертвы, заставил Коссу снова предъявить им обвинение в том, что они «заговорщики», «отцеубийцы» (они же намеревались отравить «отца» — папу!), нераскаивающиеся интриганы, превосходящие своими кознями самого сатану.

— Что вы можете сказать в своё оправдание? — спросил Косса.

— Мы невиновны! — последовал еле слышный ответ. — Мы ничего не сделали против святейшего.

Тяжёлое состояние арестованных не волновало Урбана VI, хотя все они напоминали скелеты, обтянутые кожей, и даже те, кому не вывихнули рук и ног, не могли шевельнуться, превратились в совершенных инвалидов.

— Уведите их на корабль! — приказал папа.

В Генуе дож передал папе письмо от английского короля.

«Кардинал Истона — мой подданный, — писал король Ричард. — Если он действительно думал отравить тебя, если ты боишься за свою жизнь — удали его. Отправь его ко мне. Я сам буду присматривать за ним…»

Урбан VI и слышать не хотел об этом. Но дочитал письмо до конца.

«Если же ты не пришлёшь кардинала ко мне, — продолжал Ричард, — значит, ты со мной не считаешься. А это заставит меня задуматься, не является ли законным папой Климент VII (второй папа), а не ты».

Урбан VI возмутился, но приказал освободить английского кардинала, чтоб не потерять из-за него влияние в Англии. Но из-за этого пяти оставшимся под арестом кардиналам досталось ещё больше. Урбан VI не отпускал их, несмотря на все просьбы, старания, увещевания и предложения знатных людей Генуи, где папа был гостем, освободить истерзанных людей.

Косса продолжал ежедневно ходить в тюрьму и по-прежнему, согласно указаниям папы, вёл «допросы».

Но вот однажды утром папу взбесило известие о том, что два его «министра»: кардинал Равенны и кардинал Пьетра-Молло — исчезли.

Урбан в ярости кусал губы.

— О волки! — кричал он. — О лисы! Это, наверно, они подстрекали генуэзцев требовать освобождения арестованных!

Вскоре пришли новые вести: оба кардинала, его вчерашние «министры», бежали во Францию к папе Клименту VII в Авиньон. Бежали, чтобы поддержать его противника!

Урбана VI чуть не хватил паралич.

— И этих змей я столько лет пригревал на своей груди! — кричал он.

Напрасно генуэзцы продолжали упрашивать его отпустить пятерых ставших калеками кардиналов и четырёх епископов.

— Балтазар, — ежедневно напоминал он нашему герою, — будь начеку! Они из кожи вон лезут, чтобы вырвать их у меня. В любую ночь они могут натворить что угодно!

— Не бойтесь, святой отец.

Как-то ночью была совершена попытка освободить кардиналов, но Косса не спал и предупредил бегство, убив в схватке двух человек.

— Не беспокойтесь, святой отец, — говорил он наутро папе. — Никому не удастся выкрасть их.

И действительно, повторные попытки генуэзцев освободить арестованных не увенчались успехом.

Но и жизнь Урбана VI в этом городе стала невыносимой.

Позвав однажды нашего героя, папа сказал:

— Косса, я уеду. Генуэзцы не дают мне ни минуты покоя своей чувствительностью. Найди два-три корабля с верными капитанами и незаметно ночью переправь на них заговорщиков.

Де Потте отмечает, что некоторые летописи рассказывают, будто пять кардиналов и четыре епископа — жертвы папы, которых он настойчиво таскал за собой, — оказались зарезанными или задушенными в генуэзской тюрьме. Но это необоснованное утверждение.

Когда Урбан VI, вынужденный покинуть город дожей, сел на корабль, пять кардиналов и четыре епископа были живы и заботливо доставлены Коссой туда же.

Урбан VI захотел лично убедиться, что их привели. Ему показали арестованных. Тогда он приказал:

— Возьмите девять крепких мешков, посадите в них кардиналов и епископов, а мешки завяжите хорошенько. А когда мы отплывем подальше, где-нибудь в глубоком месте сбросьте их в море.

И когда корабль удалился от Генуи, девять мешков были сброшены за борт. Это кажется невероятным, но таков был конец кардиналов и епископов Урбана VI [74, 78, 89].

Урбан VI в сопровождении нашего героя добрался до Лукки. Здесь ему пришлось задержаться. Дальше двигаться было нельзя. Все Неаполитанское королевство было охвачено волнением. Приверженцы папы, знатные вельможи, те же, которые помогли папе покинуть Ночеру, подняли восстание против Карла. Королю удалось ненадолго одержать верх, но вскоре он был убит.

Страсти разгорелись с новой силой. Король умер, но осталась королева, молодая вдова, единомышленница покойного. Что делать с ней? Послать ей анафему! Так и сделали. Папа лично направил королеве проклятие, длинное и напыщенное. Этим проклятием Урбан VI разделался не только с королевой. Он нанёс удар и по её сыну, наследнику покойного короля, а также по другим членам семьи своего врага.

Даже мёртвому королю Урбан VI не переставал мстить!

Все венценосцы должны были дрожать перед «наследником святого Петра».

— Собака, — говорил Урбан VI о покойном короле, — так ему и подобало сдохнуть, раз он не хотел подчиниться святому престолу. Никто не станет хоронить его. Ни в Венгрии, ни в Италии, во всем мире не найдется священника, который решился бы его похоронить [89]!

Урбан вторично послал проклятие вдовствующей королеве и наследнику. Все ухищрения папы были направлены лишь к одному — уговорить, убедить неаполитанцев сделать королём его племянника.

Папа издал буллу, в которой говорилось, что он, Урбан VI, является теперь единственным законным правителем Неаполитанского королевства. Но это никого не убедило…

Кроме племянника, у Урбана VI были ещё две племянницы, которые восемь лет назад ушли в монастырь, обрекли себя на вечное девичество. Тогда их дядя ещё не был богат. А разбогатев, Урбан VI забрал племянниц из монастыря и тут же выдал их замуж. Приданое они получили огромное. Каждой из бывших монахинь досталось по тридцать тысяч золотых дукатов «из имущества церкви». Случай этот не единичен. «Летопись Реджо» указывает, что Урбан VI часто конфисковал имущество церквей, монастырей и даже больниц, продавал его и присваивал деньги, полученные от продажи [74].

Урбан VI вынашивал планы больших завоевательных походов. Присутствие бывшего пирата, а теперь священнослужителя ещё сильнее разжигало его захватнические устремления. Были объявлены крестовые походы против Неаполитанского королевства, а также против «раскольников»-греков (в Византию), с целью помочь им вновь «обрести свет», утраченный ими много веков назад (из-за константинопольского патриарха Фотия).

Была издана булла, объявлявшая о конфискации Пелопоннеса (Ахейское княжество), формально принадлежавшего молодому королю Владиславу.

— Готовься, сын мой, — предупредил Урбан VI Коссу и начал собирать войско, чтобы ударить по венграм и французам.

Но Урбану VI не удалось осуществить свой план. Исследователь истории западной церкви Виореджо рассказывает: «Урбан VI собирался вновь обосноваться в Риме, но бог не соблаговолил разрешить ему этого. По дороге он упал с мула и по приезде в Рим вскоре умер».

Племянник Урбана VI, который надеялся только на помощь своего дяди, после смерти папы стал опасаться, что в Неаполитанском королевстве его могут схватить и повесить. Он препроводил свою монахиню в тот же монастырь, откуда выкрал её, взял жену и детей, нанял корабль, погрузил на него всё, что ему удалось награбить у своих временных подданных (одежду, деньги), и тоже решил вернуться в Рим. Но корабль потерпел крушение, племянник папы и его семья погибли, награбленное добро очутилось на дне моря.

Теперь, когда умер Урбан VI и остался лишь один папа, всем стало казаться, что должен прийти конец и расколу западной церкви. Но надежды эти не оправдались. Четырнадцать кардиналов Урбана VI (столько их осталось после того, как были утоплены пять кардиналов и двое бежали к Клименту VII в Авиньон), опасаясь, что они потеряют свои посты, собрали конклав и избрали нового папу, то есть преемника Урбана VI.

Избрание папы продлило раскол. Новый папа, Пётр Томачелли, назвался Бонифацием IX. Он был неаполитанцем, другом семьи Косса, ровесником Балтазара и для «отца христианства» очень молодым. Ему было тридцать лет, а нашему герою двадцать девять. Но Балтазар был человеком образованным, а Бонифаций IX — безграмотным невеждой.

На другой день после восшествия на престол Бонифаций IX позвал Коссу и объявил ему:

— Я назначаю тебя архидиаконом в соборе святого Евстафия. Мне хочется, чтобы ты был при мне в Ватикане. Боюсь, что грядут большие события, и я хотел бы советоваться с тобой.

Действительно, как только во Франции стало известно, что в Риме после смерти Урбана VI избран новый папа, Климент VII тут же предал его анафеме.

«Пусть все проклятия Ветхого я Нового завета обрушатся на голову римского папы-самозванца, — говорилось в анафеме. — Пусть покарает Божий меч антипапу и его приспешников, пусть угаснет навсегда светильник их жизни, а души сгорят в адском огне. Пусть будут прокляты, — продолжал авиньонский понтифик, — все сторонники папы-антихриста. Да обрушится на них гнев Всевышнего, и будут они отлучены от церкви Христовой и лишены святого Божьего причастия во веки веков».

Новый папа с выражением беспомощности взглянул на Коссу, ожидая его ответа.

Этот молодой неаполитанский феодал, ставший папой, главой христианства, с помощью кардиналов Урбана VI, свидетельствует секретарь Ватикана Дитрих фон Ним, был до такой степени безграмотен, что не только не понимал содержания документов, которые ему приносили на подпись, но с трудом расписывался на них. Даже самые простые вопросы ставили его в тупик, и он отвечал невпопад.

И вот сейчас этот человек обращался к Коссе за дружеским советом.

— Как мне поступить, Балтазар? Я хотел бы тоже послать проклятие своему врагу, ещё более страшное. Такое, подобного которому ещё не бывало. — Бонифаций IX пристально посмотрел на Коссу. — Сочинить его должен ты.

— Я сделаю это, святой отец, — спокойно ответил наш герой другу своей семьи, оказавшемуся на столь высоком посту. — Сделаю. Но хочу попросить тебя сделать и мне одолжение. Я хотел бы, чтоб в собор, где я служу, ты назначил двух священников, моих старых друзей: Ринери Гуинджи и Гуиндаччо Буонакорсо. Пусть они руководят мной…

На следующий день папа Бонифаций IX «urbi et orbi» [8] направил анафему антипапе, своему врагу, «антихристу из Авиньона», — анафему, которая, как увидят читатели, действительно превосходила анафему Климента VII.

«Правителю мрака Сатане, обитающему в глубине преисподней и окруженному легионом дьяволов, удалось сделать своего наместника на земле, антихриста Климента VII главой христианства, дать ему советников-кардиналов, созданных по образу и подобию этого дьявола, сынов бахвальства, стяжательства и их сестер — алчности и наглости.

Да ниспошлёт на него Господь слепоту и безумие, да разверзнутся небеса и поразят его громами и молниями. Да падёт на него гнев Всемогущего и святых Петра и Павла. Пусть проклянёт его всяк входящий и выходящий. Да будет проклята пища его и все его добро, и псы, охраняющие его, и петухи, для него поющие. Пусть постигнет его судьба Датана и Аверроса. Пусть ад поглотит его живым, как Анания и Саифира, оболгавших Господа, пусть будет наказан он, как Пилат и Иуда, предатели Господа. Да падёт на него проклятие Девы Марии и всех святых, да постигнут его страшнейшие пытки ада, как губителя церкви. Пусть вся Вселенная встанет на него войной. Пусть разверзнется и поглотит его земля и даже имя его навсегда исчезнет с лица Вселенной. Пусть все и вся объявят ему войну, пусть стихия и люди восстанут против него и уничтожат. Пусть жилище его превратится в пустыню. Пусть святые при жизни помутят ему разум, пусть ангелы после смерти препроводят его чёрную душу во владения Сатаны, где дьяволы, несмотря на заключенное с ним соглашение, будут истязать его за содеянные им преступления.

Пусть Всемогущий и все святые пошлют вечное проклятие наместнику Сатаны и его советникам-кардиналам, подобное тому, каким был проклят Иуда Искариот и Юлиан Отступник. Пусть погибнут все сторонники антихриста Климента VII, как погибли Диоклетиан и Нерон. Да будут сочтены их дни и достойны сожаления. Пусть обрушатся на них невзгоды и голод, пусть поразит их проказа и другие болезни. Да будет проклят их род, да не поможет им молитва, не снизойдёт на них благословение. Пусть будет проклято любое место, где они живут, и то, куда они переедут. Проклятие всем, кто не признает Бонифация IX. Пусть преследует их проклятие днем и ночью, всечасно, едят они или переваривают пищу, бодрствуют или спят, разговаривают или молчат. Проклятие их плоти от темени до ногтей на ногах, пусть оглохнут они и ослепнут, пусть поразит их немота, пусть отнимутся у них руки и ноги, пусть преследует их проклятие, сидят ли они, стоят или лежат. Проклятие им отныне и во веки веков, до второго пришествия. Пусть дохнут они, как собаки или ослы, и волки пусть разрывают их смрадные трупы. И пусть вечно сопутствует им Сатана и его черные «ангелы». Аминь!» [2]

Анафема читалась во время каждой литургии в церквах, подчинённых римскому папе Бонифацию IX, точно так же, как анафема авиньонского папы читалась соответственно в церквах, находящихся в его ведении.

Однажды папа Бонифаций IX вызвал нашего героя из собора святого Евстафия.

— Балтазар, — обратился Бонифаций к другу. — Я обнищал! Как мне вырваться из нужды?

Многие «наследники святого Петра» любили деньги. Но Бонифаций IX, друг семьи Косса, известен как наиболее ненасытный. Он вошёл в историю под кличкой Симонист, хотя симонистами в широком смысле слова были многие священники, сотни и даже тысячи. Не было ни одной церковной должности, ни одного даже незначительного церковного поста, который папа Бонифаций IX не продал бы с аукциона, причём места отдавались любому, предложившему наибольшую цену, независимо от его моральных качеств.

Способ установления цены за ту или иную должность был найден просто. За место взималась тройная сумма годового дохода. То есть, давая священнику приход, Бонифаций IX сразу получал с него трёхкратную сумму предполагаемого годичного дохода. И если уж священник соглашался платить такую большую сумму за столь скромное место, можно понять, какие огромные деньги платил какой-нибудь будущий архиепископ или настоятель монастыря, — монастыри были тогда очень богаты и приносили огромные доходы, — или какая-нибудь знатная дама, пожелавшая стать настоятельницей монастыря (что было тогда модно), или архиепископ, готовый отдать всё, что у него было, за «шапку кардинала», которая принесла бы ему доход неизмеримо больший, чем плата за сан. Бонифаций IX, бывший кардинал Пётр Томачелли, как уже было сказано выше, не обращал внимания на то, кому продаётся должность, его интересовали только деньги. И часто посты архиепископов, епископов и настоятелей монастырей доставались распутникам и убийцам или, если монастыри были женскими, известным куртизанкам, так как покупатели не подвергались никакому, хотя бы формальному, испытанию или наказанию в виде принудительных молитв, которыми они «искупили» бы свои старые грехи или даже преступления.

Случалось, что новые священники или архиепископы не имели возможности сразу заплатить папе наличными деньгами. Тогда Бонифаций IX шел им на уступки. Он брал вместо денег лошадей, свиней, пшеницу, коров, яйца и так далее. А кандидатов на низшие должности, тех, которые были бедны и не могли ничего дать, папа заставлял работать на себя в качестве простых рабочих на строительстве двух замков-крепостей — надёжного укрытия в случае нападения, сооружаемых неподалёку от холма, на котором стоит Капитолий. Таким образом, неимущие кандидаты в священники таскали кирпичи и балки, а Бонифаций IX по достоинству оценивал их усердие, видя в этом качество, необходимое будущим служителям церкви [87].

Кроме того, Бонифаций IX, чтобы помочь работавшим у него «кандидатам в священники», разрешил расположиться на территории Ватикана ростовщикам и менялам, владельцам ссудных и обменных касс с их прилавками и ящиками, не упустив случая, конечно, получить с них мзду за оказанное благодеяние.

Часто между ростовщиками и кандидатами на церковные посты происходили споры и даже драки, так как ростовщики требовали слишком большие проценты. Споры между ними разрешал и сам Бонифаций IX и церковный суд.

Но самой большой радостью для папы, друга семьи Косса, было узнать, что тот или иной кардинал, уже заплативший деньги за свой высокий пост, по каким-то причинам не может «исполнять свой долг». Тогда Бонифаций IX считал заключённое соглашение расторгнутым, хотя деньги им были уже присвоены, а купивший должность не получил с епархии никаких доходов.

Объявляется новый аукцион, и должность перепродаётся кому-нибудь другому.

— Собор ни одного дня не может оставаться без настоятеля, — говорил папа.

Но случалось, что и без всяких причин папа объявлял новый аукцион, хотя эта должность была уже продана и занята, деньги за неё получены. Он просто отнимал должность и перепродавал её по более высокой цене. Как пишут многие летописцы, современники этого папы Симониста, «случалось, что он не только перепродавал тот или иной церковный пост два-три раза в неделю, но даже перспективу вступления на него». Он обманывал всех.

Однако Бонифаций IX видел, что это приводит к обесцениванию «товара». Ему перестали доверять.

«Я неправильно поступаю, — размышлял он иногда. — Надо быть осторожнее».

Вот тогда-то Бонифаций IX и обратился к доверенному лицу, к нашему герою, чтобы тот помог ему найти другой способ наживы. А пока Балтазар ломал себе голову, что предпринять, Бонифаций размышлял, как бы вернуть утерянное из-за собственной алчности доверие.

И придумал следующее: при заключении новых соглашений с кандидатами он будет давать гарантию, принимать на себя определенные обязательства на случай, если соглашение будет нарушено [78].

— Я даю гарантию, — говорил он теперь людям, приходившим на аукцион. — Чего же вы раздумываете? Я не смогу забрать у вас должность потому, что должен буду дорого заплатить вам, а это мне не выгодно.

Как мы уже говорили, папа продавал даже «воздух», перспективу обладания церковным постом. Эта «надежда на благодеяние» оценивалась уже от двадцати пяти до пятидесяти дукатов. Но и тут он не был верен слову. И в конце концов простаки вывелись, покупатели перестали ходить на аукцион. Бонифация раздражало это недоверие. Что же он предпринял, чтобы восстановить доверие к себе? Снова стал давать обязательства? Нет. Он просто аннулировал приказом продажу перспектив получения церковных должностей, не возвратив, конечно, денег людям, с которых он получил их. А таких «держателей акций» были тысячи.

— До сих пор мы поступали неправильно, — оправдывал он отмену «акций». — Несправедливо получать задаток за пост, который, можег быть, и не будет предоставлен.

Проданные «акции перспектив» были объявлены аннулированными в конце одной недели, но уже в начале другой Бонифаций IX выпустил новые, несколько другого типа.

Цена на них была установлена небольшая, всего один флорин, специально чтобы ускорить оборот.

Дитрих фон Ним, секретарь папской канцелярии, сообщая эти и другие подробности (обо всем невозможно рассказать), пишет:

«Не думаю, чтобы ещё когда-нибудь существовал человек, проявивший такую же изобретательность и наглость в поисках средств к личному обогащению, как Бонифаций IX».

Но дела шли совсем не так хорошо, как бы хотелось Бонифацию IX. И папа снова был вынужден пригласить нашего героя.

— Ну, Балтазар, ты что-нибудь придумал? — спросил он.

— Есть кое-что, святой отец. Не знаю только, одобришь ли ты мой план.

Балтазар, действительно, долго думал. Он как-то выкраивал время на это, не оставляя своих любовных похождений. Яндра делла Скала была помещена в одном из самых богатых и хорошо сохранившихся дворцов, тогда как Вечный город находился в весьма плачевном состоянии. Её наш герой навещал по ночам. А днем он часто не мог решить, какую из римлянок, своих новых любовниц, предпочесть и осчастливить своим посещением, так как их было слишком много. Никто не пользовался у женщин таким успехом, как священники. Они считались самыми изысканными любовниками, так как были самыми образованными людьми в ту эпоху. Ни воины, ни ремесленники, ни богатые бездельники не выдерживали с ними никакого сравнения.

Если кто-нибудь из читателей сомневается в правдивости этих слов, пусть обратится к произведениям Поджо Фиорентино (Браччолини), Франко Сакетти, Бантелло, известной книге Боккаччо или «Эктамерону» Маргариты Наваррской. Из всех возможных любовников женщины с наибольшим доверием относились к священникам, как к людям, умеющим хранить тайну… Косса же был не только клерикалом, но и богатым феодалом, молодым, красивым, образованным, находился под покровительством папы, сочетал в себе все достоинства, которых могла требовать от любовника самая взыскательная женщина, будь то знатная дама, женщина из народа или гетера.

Однако у нас нет возможности рассказывать о всех любовных похождениях нашего героя в этот период его жизни…

— Так что же ты решил? — спросил Бонифаций IX у Коссы.

— Можно кое-что предпринять… связать это с юбилеем.

Впервые юбилейный год был объявлен почти столетие назад папой Бонифацием VIII, который хотел внести некоторое оживление в жизнь средневекового Рима, находившегося тогда в страшном упадке и запустении, с тем чтобы оживлением этим воспользовалась и церковь. И в 1300 году нескончаемые толпы паломников начали стекаться в Рим, как это и предвидел Бонифаций VIII.

Волнами прибывали и уходили люди в течение целого года. Люди покидали родные земли и, пользуясь самыми различными средствами передвижения, спешили в Рим, чтобы посетить собор святого Петра, помолиться там и удостоиться отпущения грехов.

Бонифаций VIII установил, что этот «обор христиан» (тогда он ещё не носил названия «юбилея») будет проводиться каждые сто лет.

Но через пятьдесят лет, в 1350 году, папа Климент VI решил, что и ему не стоит упускать случая обогатиться, и объявил о повторении «юбилея» через пятьдесят лет, так как сто лет — слишком большой срок, а христиане-паломники хотят через более короткий промежуток времени иметь возможность освободиться от грехов. А Рим и церковь от этого не пострадают.

После него Урбан VI, заметив, что «юбилеи» имеют большой успех, решил ещё больше сократить промежутки между ними.

— Почему юбилеи должны проводиться через сто или пятьдесят лет? Это произвольные сроки. Правильнее будет проводить их через тридцать три года…

А чтобы оправдать этот срок, он напомнил, что тридцать три года — продолжительность жизни Иисуса Христа на земле.

Церкви же, конечно, было выгоднее проводить «юбилеи» чаще.

Ещё позднее папа Пий II отменил и этот срок, и «юбилеи» стали проводиться каждые двадцать пять лет.

Количество лет, прожитых Спасителем, было забыто, теперь папа заботился лишь о спасении, душ «человеческого стада». Но ведь могут возникнуть вдруг экстренные случаи, острая необходимость поскорее освободиться от грехов? Значит, «юбилеи» могут проводиться и чаще.

Ссылаясь на «божье веление», стали проводить «чрезвычайные юбилеи» (в промежутках между регулярными двадцатипятилетними). Причины были различные: выборы нового папы [27], крестовые походы и так далее.

Количество денег, вывозимых паломниками из разных стран и попадавших в кассы собора святого Петра, было настолько велико, что правители европейских стран заволновались. Карл VI, например, приказал выставить стражу на всех важнейших дорогах, которые вели в Рим, чтобы воспрепятствовать выезду паломников, а значит, и вывозу денег из пределов своего королевства.

Известный летописец и церковный историк Фруассар, современник событий, о которых мы повествуем, пишет: «В это время было объявлено о великом отпущении грехов в Риме и многие христиане готовились посетить собор святого Петра. Но так как паломничество было связано с вывозом большого количества денег из государства, французам было запрещено ехать в Рим. На дорогах и у границы Франции была выставлена специальная стража, чтобы воспрепятствовать движению людей».

— Ты думаешь, что я должен объявить юбилей, Балтазар? — удивленно спросил папа. — Но приедет ли кто-нибудь?

— Конечно, найдутся люди, которые приехать не смогут. Я думал об этом. Мне кажется, что тебе нужно было бы связаться с Джованни Галеаццо Висконти в Милане, он не разрешает жителям Ломбардии выезжать в Рим…

— Разве среди жителей Ломбардии есть богатые? — с горечью спросил Бонифаций IX. — Так что я должен сделать?

— Ты должен заключить соглашение и с Висконти и с другими правителями, препятствующими выезду паломников. Вот мой совет. — И он подробно изложил свой план.

— Балтазар! — с энтузиазмом воскликнул Бонифаций IX, выслушав Коссу, — Ты поедешь в Милан и в другие места и от моего имени заключишь соглашения с этими бандитами и самозванцами, правителями этих мест, которые не дают людям приехать в Рим и освободиться от грехов.

Что же придумал наш герой, с чем так охотно согласился святейший?

Балтазар Косса приехал в Милан, явился к Висконти, подробно объяснил ему дело, убедил его подписать соглашение, в котором говорилось следующее: «Вместо того, чтобы совершать дорогостоящее путешествие в Рим и вывозить туда золото из своей страны, христиане могут на месте, не выезжая из Ломбардии, купить индульгенции с отпущением грехов, которые привезут специальные доверенные лица папы. Индульгенции эти ничем не отличаются от тех, которые приобрели бы паломники в Риме, если бы им посчастливилось туда попасть. Но эти привезённые папскими агентами индульгенции будут стоить здесь только две трети суммы, необходимой для поездки в Рим (если бы её им разрешили). Человек, заплативший деньги (значительно меньше, чем нужно для путешествия), принёсший свой дар святому престолу и наместнику Иисуса Христа на земле, должен будет, кроме того, исповедаться у местного священника и сразу же получит отпущение грехов» [31, 89].

Соглашение это было узаконено специальной буллой Бонифация IX. В ней указывалось также, что юбилейные дни будут продолжаться с начала 1391 года до пасхи того же года [9].

Поездка в Милан в качестве посланника папы была не первой для нашего героя. До этого он ездил во Флоренцию и Павию, чтобы уговорить правителей Тосканы и Ломбардии поддержать папу Бонифация IX. Ему удалось добиться заключения перемирия на тридцать лет, которое, правда, вскоре было нарушено.

Ездил он и в Анкону. Разными дипломатическими ухищрениями он отторгнул этот город Адриатики у авиньонского папы и присоединил его к другим итальянским городам, поддерживавшим папу Бонифация IX.

В это время умер Климент VII, авиньонский папа, противник Бонифация IX. Как только разнеслась эта весть, король Франции, король Арагона, Парижский университет, правители Мантуи и Болоньи, а также Бонифаций IX обратились с письмом к кардиналам Авиньона, в котором просили их не спешить с выборами нового папы на место покойного и предлагали заключить соглашение, чтобы покончить с расколом западной церкви, с двоепапством.

Но авиньонские кардиналы испугались, что, отложив выборы преемника Климента VII и согласившись ждать, они вынуждены будут подчиниться Бонифацию IX и как кающиеся грешники вымаливать у него прощение.

И, не послушавшись никого, они собрали конклав и выбрали папой Петра де Луна, кардинала Арагона, назвавшегося Бенедиктом XIII.

Кардиналы всеми силами старались удержаться на своих постах, а Пётр де Луна казался человеком сговорчивым. Хотя он и принимал участие в выборах предыдущего папы, в выборах, которые создали раскол, но говорил при этом, что обе стороны должны искать пути для примирения. Кардиналы поняли, что своей непримиримостью возбуждают против себя общественное мнение, и, испугавшись за свою судьбу, заявили, что «ради церкви» пойдут на любую жертву.

Новый авиньонский папа Бенедикт XIII, заняв престол, присоединился к этому заявлению иерархов церкви.

— Я немедленно отрекусь от престола, — торжественно объявил он, — если христиане решат, что я должен так поступить. — И подтвердил свои слова клятвой.

Но напрасно христиане всей Европы ждали этого благородного жеста, выполнения обещания, данного авиньонским папой. Папа Бенедикт XIII, утвердившись на престоле, не спешил выполнить обещание; он начал колебаться и сомневаться [61, 96].

— Правильно ли будет лишить церковь её законного главы? А законным, настоящим палой являюсь только я. Я не могу доверить управление церковью проклятому раскольнику.

Напрасно король Франции и Парижский университет предлагали обоим папам отречься от престола, а кардиналам, приверженцам и того и другого, собраться и решить, кто будет новым папой единой западной церкви. Бенедикт XIII, ловко лавируя, оттягивал решение, ожидая, что со временем он будет признан единственным папой.

— Не лучше ли будет мне и моему противнику встретиться где-нибудь и обсудить, кто прав? — говорил он. — В случае, если мой противник окажется прав, я готов преклонить перед ним колена [79].

«Сговорчивость» авиньонского папы казалась настолько убедительной, что даже итальянцы были потрясены. Жители Флоренции обратились с письмом к римскому папе Бонифацию IX, другу нашего героя:

«Было бы хорошо, если бы Вы последовали примеру скромности Вашего противника…»

Бонифаций IX направил в Авиньон доверенное лицо, чтобы узнать истинные намерения Бенедикта XIII. А Бенедикт в свою очередь направил миссию в Рим с той же целью, но и с тайным заданием посланцам добиться встречи с приближёнными римского папы и попытаться убедить их перейти на сторону авиньонского папы.

Посланцы Бенедикта XIII начали действовать. Но им не посчастливилось. В руки Бонифация IX попали письма, раскрывавшие их подлые намерения. Посланцы были изгнаны. Вслед за этим Бонифаций IX отправил в Авиньон нового посла, который должен был убедить Бенедикта XIII отречься от престола в пользу Бонифация IX.

Бенедикт XIII тоже отправил посланника Фердинанда Пере, епископа Тарасоны, в Рим. Епископ должен был встретиться с римлянами и перетянуть их на сторону Бенедикта XIII. Но Бонифаций IX узнал об этом и запер посланника в папском дворце. Епископ рассердился и назвал Бонифация IX антипапой.

— Посмотрите, что с вами будет через полгода! — пригрозил он другу Коссы. — Наши войска сбросят вас с престола, который вы незаконно занимаете!

Бонифаций IX расхохотался.

— Ах, несчастный! Ты принимаешь нас за дураков? Думаешь, я не вижу плачевного положения Бенедикта, которого даже сама Франция не признаёт?

Действительно, французы не желали больше поддерживать Бенедикта XIII по многим причинам, и в частности потому, что папский двор в Авиньоне держался исключительно на продаже церковных должностей, тяжёлым бременем ложившейся на налогоплательщиков-прихожан, у которых не оставалось средств для уплаты налогов королю.

Король Франции созвал в феврале 1395 года в Париже собор, где призвал обоих пап отречься от престола, «чтобы спасти церковь». Папы остались глухи к этим обращениям. Был созван ещё один собор, на котором было решено «вывести церковь из повиновения и одному и другому папе». Такой покладистый в прошлом, Бенедикт XIII не хотел теперь и слышать о возможности отречения.

Французская армия окружила папский замок-крепость в Авиньоне и заставила папу Бенедикта XIII сдаться. Это было 14 апреля 1399 года.

— Я обещаю немедленно сложить тиару, — заявил Бенедикт XIII, — как только Бонифаций сделает то же самое. Я сделаю это даже и в том случае, если смерть избавит от него христиан и откроет путь к объединению церкви.

И он тут же отправил письмо королю, в котором официально заверял в этом правителя Франции [61].

Франция, Англия, Кастилия и другие страны решили направить послов в Рим.

Послы встретились с Бонифацием IX и настойчиво рекомендовали ему отречься от престола, чтобы наконец прекратился раскол.

Бонифаций IX (посоветовавшись с Коссой) ответил:

— Я приму решение незамедлительно и письменно сообщу его вашим повелителям.

Но время шло, а правители напрасно ждали ответа Бонифация IX. Он не отрекался от престола. Ни один из пап не желал покидать свой пост.

Германский император Венцеслав заявил королю Карлу VI, что Германская империя перестанет признавать Бонифация IX, если Франция и другие страны тоже не будут считать его избрание законным. Но Венцеслава вскоре низвергли, и его место занял император Рупрехт, сторонник римского папы Бонифация IX.

Бонифаций IX довольно потирал руки, но в это время Колонна, крупный феодал, сговорившись с другим папой и правителем Прованса, поднял римлян и вывел их на улицы.

— Свободу Риму! Смерть тирану папе! — кричал народ. Наш герой, бывший пират, ныне священнослужитель, засучил рукава своей сутаны и стал во главе папского войска.

Колонна был разгромлен, народ усмирен, тридцать римлян-зачинщиков схвачены и доставлены к папе.

— Повесить их, — приказал Бонифаций IX.

Оставшись наедине с Коссой, он приказал:

— Приготовь анафему Колонне.

— Святой отец! — обратился к нему Косса. — Люди, которых я арестовал, всего лишь подчиненные сбежавших правителей. Достаточно просто заключить их в тюрьму.

— Нет. Повесить, — приказал папа.

В ту пору в Риме не оказалось палача. Но папа вышел из затруднения. Он объявил, что тот из тридцати арестованных, который согласится повесить остальных двадцать девять, будет помилован. Среди тридцати обреченных нашелся юноша, которому показалось заманчивым предложение папы, и он, спасая свою шкуру, повесил своих единомышленников, среди которых были его отец и два брата.

Разделавшись с последним, утомлённый, он уже было хотел уйти. Но Бонифаций IX, смеясь, остановил его.

— Ты тоже будешь повешен… — Он взглянул на Коссу. — Балтазар, твой старый друг Буонакорсо может его повесить?

— Святой отец, — запротестовал Косса, — он же священник!

— Пусть снимет сутану.

— Он не согласится.

Но тут из толпы римлян, наблюдавших эту картину, послышались возмущенные возгласы:

— Как это?! Его не должны повесить, сам папа обещал ему жизнь!

Они вырвали юношу из рук стражников, вывели за пределы Рима и отпустили [87].

Успех в борьбе с Колонной придал Бонифацию IX уверенность. Он теперь и слушать не хотел об отречении. А папа Бенедикт XIII, будучи более дипломатичным, в четвёртый раз торжественно приносил клятву:

— Я отрекусь, если церковь потребует этого и Бонифаций, этот папа-самозванец, докажет, что готов последовать моему примеру.

Чтобы подтвердить свою преданность идее объединения церкви и доброе намерение осуществить его, Бенедикт XIII направил к своему недругу двух послов архиепископов.

— Папа Бенедикт, — заявили послы Бонифацию IX, — готов согласиться с решением любого правомочного прекратить раскол собрания — будь то собрание представителей обеих сторон или общий съезд всех кардиналов. Если Бонифаций считает, что вопрос должны решать корифеи, выдающиеся деятели церкви, Бенедикт согласен и на это. Святейший одобрит любую предпочитаемую Бонифацием меру.

Бонифаций IX, прочно обосновавшийся в Риме и чувствовавший, что он крепко сидит на святом престоле, накинулся на послов.

— Ни о каких соглашениях не может быть и речи. Законный папа — я! Бенедикт же антипапа. Он еретик и раскольник, более того — он безбожник, он…

«И он присоединил ещё множество »украшающих» эпитетов к характеристике своего врага, — пишет секретарь папской канцелярии Дитрих фон Ним, — без которых можно было бы обойтись, так как они не имели никакою отношения к существу обсуждаемого вопроса».

Послы Бенедикта XIII, возмущённые славами Бонифация IX, в запальчивости ответили:

— Что бы вы ни говорили о Бенедикте, он не симонист. Он не перепродает, как вы, церковные посты.

Бонифаций IX рассвирепел, но сделать ничего не мог и только приказал послам немедленно убираться вон.

Он задыхался от злобы, не в силах смириться с тем, что ему сказали послы-французы [74, 89], и через три дня умер от чрезмерного волнения.

Но ещё задолго до своей смерти он позаботился о судьбе своего друга Балтазара Коссы. 27 февраля 1402 года Косса, архидиакон собора святого Евстафия, был возведен в сан кардинала, в качестве личного посла папы выполнял всевозможные его поручения и, как увидят читатели, достиг больших успехов в самых разнообразных сферах деятельности.

Надо сказать, что во время своего пребывания в Риме Косса, как и раньше, активно действовал и на эротическом поприще. Его современник и биограф секретарь Ватикана Дитрих фон Ним пишет:

«Неслыханные, ни с чем не сравнимые »дела» творил Балтазар Косса во время своего пребывания в Риме. Здесь было всё: разврат, кровосмешение, измены, насилия и другие гнусные виды греха, против которых обращён был когда-то гнев Божий».

Мы не будем подробно говорить о похождениях Коссы в это время, коснемся их лишь вскользь, потому что последующая его «деятельность» на этом поприще (когда он стал папой Иоанном XXIII и обрел церковную и политическую власть) оставляет далеко в тени все предыдущее. Упомянем только о том, что много ночей он провел с женой… своего брата Микеля. Он совратил её давно, когда его будущая невестка была ещё девочкой. Она была сестрой одного из кардиналов, и Балтазар решил, что, если он женит брата на этой девушке, сестре иерарха церкви, это поможет его брату, пирату, в будущем сделать карьеру. Ему удалось устроить этот брак. Микель, как и четвертый их брат, Джованни, продолжал по-прежнему всюду следовать за своим старшим братом «адмиралом» Гаспаром Коссой [10].

Микель почти не бывал в Риме, и его жена, скучавшая без мужа, вспомнила про своего старого любовника и опять сошлась с ним, конечно тайно от ревнивой Яндры делла Скала, дворец которой был в другом квартале города. Правда, бедная Яндра сама не знала, на какую измену Коссы сердиться и к какой из его многочисленных любовниц ревновать.

Биограф Коссы, секретарь папской канцелярии Дитрих фон Ним, пишет: «Только в Болонье Коссе удалось совратить более 200 женщин. Он поехал туда по поручению папы для разрешения различных вопросов, касающихся церкви и политики, но не забыл при этом и своих любовных дел. Любовницами его были замужние женщины, вдовы, девушки и монахини, жившие в монастырях. Некоторые из них любили его и добровольно становились его любовницами, но некоторые были грубо изнасилованы прямо в монастырях другом Бонифация IX, бывшим пиратом.

Замужние женщины сознательно жертвовали собой, потому что, хотя Косса для видимости похищал их (с их согласия), судьба их была предрешена. По возвращении в дом, который они опозорили, многие были убиты обезумевшими от злобы и ревности супругами».

Но надо сказать, что секретарь папской канцелярии несколько искажает факты. Из многих других источников известно, что Косса щедро награждал своих любовниц и они, получив деньги, могли и не возвращаться домой.

В те времена убийство за измену считалось делом обычным, и любая женщина знала, что её ожидает, если она вернётся в дом обманутого мужа.

В Болонье Косса старался разыскать Иму, свою старую приятельницу. Он не искал с ней встречи как с любовницей, он просто хотел ещё раз поблагодарить её. Косса не забыл, что лишь вмешательство Имы спасло его от рук инквизиции, иначе едва ли бы он остался в живых, — его много лет назад сожгли бы вместе с Яндрой. Но Имы в Болонье не оказалось.

— В прошлом году она вышла замуж, — сказала ему служанка в доме Давероны. — У неё богатый муж — Аньоло Джаноби, она живет теперь в Милане.

В Болонью Косса отправился по поручению Бонифация IX, чтобы выяснить обстановку. Оттуда в начале 1403 года Косса поехал в Феррару, чтобы вместе с кондотьерами Малатестой и маркизом д'Эсте организовать и возглавить войско и попытаться снова присоединить к Папской области города и земли, вырвавшиеся из-под гнёта церкви и подпавшие под не менее тяжкий гнёт местных правителей. [11]

Папское войско заняло Болонью, а также Модену, Реджо и Парму, и Косса разрешил солдатам грабить население. Противники папы Бонифация IX были вынуждены сдаться. В этой операции Балтазар Косса проявил себя не только как способный военачальник (»капитан», как они тогда назывались), прекрасно разбиравшийся во всех тонкостях стратегии, но и как отличный политик и превосходный дипломат, ловко использовавший интригу, обман и предательство, приёмы, считавшиеся вполне нормальными для Италии той эпохи (ещё до Макиавелли).

Итак, 25 августа 1403 года Болонья, Перуджа и Ассизи — самые богатые приходы Папской области, «наследия святого Петра», оказались в подчинении папского легата, ныне кардинала Балтазара Коссы [41].

Наш герой, обретя власть и богатство, с головой окунулся в любовные похождения. Коссу не интересовали больше его прежние знакомые девушки, которых он покорял, будучи студентом университета в Болонье (они постарели теперь, наверно!), за исключением Имы, которую Косса никогда не забывал. Для того чтобы завести новую любовную интригу, богатому молодому кардиналу не надо было даже прилагать особых усилий: многие девушки, юные и свежие, сами дарили ему свою любовь.

Однако и теперь бывали случаи, когда, невзирая на высокий церковный сан, богатство и красивую внешность, ему не удавалось одержать победу. Тогда в неистовстве он прибегал к уже испытанному средству — насилию. Это случалось и с красивыми монахинями прямо в монастырях, и с девушками-горожанками у них же в домах.

Рассказывают, в частности, о случае с тремя сёстрами.

Балтазару стало известно, что они живут одни, и однажды утром он явился к ним в дом и всех трёх лишил невинности. А затем выдал их замуж.

Этот факт насилия над тремя сёстрами был включен в официальное обвинение, предъявленное Коссе десять лет спустя в Констанце объединившимися против него сильнейшими правителями Европы.

Но сколько бы ни увлекался Косса женщинами, бдительность его как папского легата не ослабевала. Болонья была покорена в августе, а уже через месяц, в сентябре, бывший пират и будущий папа обнаружил заговор. Ему удалось схватить руководителей заговора и он, как в былое время, когда был пиратом, сам отрубил им головы.

Кондотьер Аль да Барбьяно в своё время захватил несколько городов, расположенных у границ Папской области. Косса хитростью и коварством (нет возможности подробно рассказывать, как именно) отобрал у него эти города.

Он обезглавил Чекко да Сан-Северино, кондотьера, служившего у него, за то, что тот неточно выполнил его приказание. Коссой был схвачен также бывший правитель Фаэнцы Астор Манфредди и убит за то, что он вновь пытался занять отобранный у него город.

Люди с ужасом произносили имя кардинала Коссы.

Продвигаясь к цели, Косса оставлял за собой море крови, но эта беспримерная жестокость только поднимала его в глазах Бонифация IX и кардиналов. Страх перед ним усиливал уважение к нему [41]. Используя старые коварные приёмы, Косса попытался внезапно напасть на Форли. Но как только его войска приблизились к городу, там была объявлена тревога. Все население Форли поднялось на городские стены, чтобы дать отпор войскам Коссы. Внезапного нападения не получилось.

Во всех военных походах нашего героя сопровождали двое его верных друзей, два старых пирата — Ринери Гуинджи и Гуиндаччо Буонакорсо, которые волей судьбы стали теперь священнослужителями.

Ринери Гуинджи, знакомый с теологией, благодаря поддержке Коссы выдвинулся и стал епископом Фано.

Гуиндаччо Буонакорсо, рябой одноглазый гигант, остался простым священником, так как Косса не решался (даже он не решался!) дать ему более высокий сан. Да и сан священника был для него велик.

Тем, кто удивляется, что такое высокое духовное лицо, каким был теперь Косса, руководил военными силами папского государства, мы говорим: не удивляйтесь. И в описываемое нами время, и раньше, и позже церковнослужители — священники, епископы, архиепископы и даже папы — не раз принимали участие в военных операциях и даже руководили ими. На них были надеты тяжелые железные доспехи, но никакого металлического оружия — ни сабли, ни копья — они не имели, так как религия запрещала им проливать кровь. Но они с успехом заменяли эти виды оружия другим, вполне «христианским», которое не проливало крови, но было достаточно страшным, — огромными дубинками.

«Служители бога» поднимали их обеими руками и с силой опускали на головы «врагов церкви». [12]

Буонакорсо сопутствовал нашему герою не только в поенных походах.

Одноглазый гигант помогал ему и в «мирных» делах. Так было и в тот день, когда папский легат, кардинал и правитель Болоньи намеревался пойти на свидание, назначенное им двум своим любовницам — матери и дочери, жившим в одном доме. Пусть это не удивляет читателя.

Такая же история была у Коссы в Перудже. Там тоже мать и дочь были его любовницами и мирно жили под одной крышей. Мать он узнал ещё тогда, когда был пиратом, в Неаполе, с дочерью она познакомила его шесть лет назад. И уверяла Коссу, что это — его дочь. Он недоверчиво посмеивался. Но как бы там ни было, с тех пор он проявлял заботу о судьбе своей молоденькой любовницы и выдал её замуж за состоятельного буржуа, ученого лекаря в Перудже, владельца аптеки.

И вот теперь в Болонье произошло нечто похожее. Месяц назад на балконе одного дома он увидел двух девушек. «Девушки» — это название условное, так как одной было года тридцать два, а другой — лет четырнадцать. Это были мать и дочь…

Через десять дней Косса овладел матерью, а ещё через пять (сделавшись «другом дома») соблазнил и дочь [13]… Он посещал их почти каждое утро, дождавшись, пока уйдет хозяин дома.

В этом «деле» ему и помогал Гуиндаччо. Напротив дома, в котором жили женщины, была таверна. Косса посылал в неё Гуиндаччо, и бывший пират, потягивая вино, внимательно следил, когда из дома напротив выйдет глава семьи, а когда тот уходил, бежал известить об этом Коссу, и они вместе отправлялись к дому.

Но в этот день гиганта в таверне не было.

— Куда запропастился этот верзила? — рассердился Косса.

Было ещё рано, и Косса не знал, дома ли глава семьи. А возможного скандала ему в этот день особенно хотелось избежать, так как о нём могла узнать ревнивая Яндра, приехавшая два дня назад из Рима в Болонью. Ей надоело ожидать его. Терпению её пришел конец!

Косса, раздосадованный несвоевременным отсутствием своего сообщника, отправился к нему домой. Буонакорсо жил неподалеку от таверны, на той же улице. Косса увидел впервые двух «девушек» на балконе из окна его жилища.

Поднимаясь по лестнице к Гуиндаччо, Косса услышал какой-то странный шум, возню, тихий разговор двух голосов — нежного, мелодичного и хриплого, грубого, затем приглушенный стон.

— О! — удивленно воскликнул Косса. — Ах ты старый развратник! Бросил меня из-за бабы!

Косса налег на дверь и выломал её.

— Собачья морда, крыса, бездельник! — заорал он на своего старого друга, который стал бледно-зеленым от страха и не знал, что делать… — Бросил меня из-за своих грязных страстишек! Заставил ждать!

Но тут наш герой умолк, пораженный красотой обнаженного тела женщины, лежавшей перед ним. Какая белая и чистая кожа! И как знакомы ему эти бедра, грудь, плечи. Лица женщины видно не было. Услышав голос Коссы, она уткнулась лицом в подушку и набросила на голову простыню.

— Святой отец… — заикаясь, произнес Буонакорсо, увидев, что Косса шагнул к кровати и намеревается открыть лицо женщины. — Ради бога… не подходи…

Женщина шевельнулась, отчаянно и безуспешно стараясь зарыться в постель.

— Не надо… — повторил Буонакорсо. — Лучше убей меня!

Женщина в страхе ещё крепче зажала простыню у шеи. Казалось, что кровь остановилась в её жилах, таким белым было её тело.

Косса забавлялся её испугом, а также страхом Гуиндаччо и думал: «Должно быть, какая-то знатная дама Болоньи… Поэтому и боится. Дьявольская бездна — душа этих женщин. Приходить к такому уроду!»

Он сделал ещё шаг к кровати. Женщина судорожно вцепилась в простыню.

— Гуиндаччо, — неожиданно спросил Косса, — что ты предпочитаешь: чтобы я сдёрнул простыню и увидел лицо твоей прелестной любовницы… или лёг с ней, не открывая её лица?

Он смеялся и легонько, чуть притрагиваясь, ласкал прекрасное тело женщины. Его веселил испуганный вид Гуиндаччо.

— Всё, что хочешь, святой отец… — бормотал, заикаясь, Гуиндаччо. — Всё, что хочешь… Только не открывай ей лицо.

Косса заметил, что до того, как произнести эти слова, Буонакорсо взглянул на женщину, будто ожидая какого-то знака от неё.

— Ах, госпожа, — обратился наш герой к женщине. — Плохой же рыцарь ваш любовник, если он так легко уступает вас…

Буонакорсо, совсем ошалев, смотрел на них не в силах оторвать взгляда.

Но вдруг с улицы донёсся какой-то шум. Послышались шаги быстро поднимавшихся по лестнице людей. Косса вскочил с постели, а Буонакорсо быстро прикрыл женщину простыней.

— Ваше преосвященство! — крикнул один из вошедших. — Уже три часа, как мы разыскиваем вас. Вам надо сейчас же ехать в Рим.

— О! — пробормотал Косса, и взгляд его потемнел. — Так скоро!

Он быстро оделся, привел себя в порядок и обернулся к женщине.

— Жаль, что мне так быстро приходится покинуть столь пленительную женщину! — Он посмотрел на старого пирата. — Ну, негодяй, твое счастье… — И вышел.

Кто же была эта таинственная женщина, выбравшая в любовники такого страшного урода, как Гуиндаччо? Почему так настойчиво прятала она своё лицо? Читатели узнают это позже.

А сейчас наш герой должен был забрать Яндру и спешно возвратиться в Рим.

Что же, однако, случилось, почему Балтазар Косса, этот всемогущий кардинал и папский легат, должен был ехать в Рим?

Умер папа Иннокентий VII, преемник Бонифация IX.

Иннокентий VII правил христианским миром всего два года (с 1404 по 1406 г.), и правление его ничем особым не отличалось, если не считать коварного убийства видных римских граждан в Ватикане. Трупы убитых были выброшены через окно папского дворца на улицу. Возмущённые этим убийством, римляне подняли восстание. [14]

Смерть Иннокентия VII, как сообщили Коссе, наступила от апоплексического удара.

Почему же, однако, нахмурился Косса (как помнят читатели), испытывающий почти садистское удовольствие oт близости с таинственной любовницей Буонакорсо, когда ему сказали, что папа умер и он должен покинуть Болонью?

Только через десять лет после смерти Иннокентия VII народ узнал, что папа был отравлен, что яд ему дал Балтазар Косса.

Эм. Фанчелли пишет: «Все знали, что папа Иннокентий VII постоянно завидовал политическим успехам своего легата и помышлял о том, чтобы лишить его управления Болоньей. И когда он умер, поползли слухи, что он отравлен Коссой и его единомышленниками. Со временем слухи эти подтвердились».

Но это произошло через десять лет. Иннокентий VII умер в ноябре 1406 года. А только в мае 1415 года было предъявлено официальное обвинение Коссе в убийстве папы Иннокентия VII. [15]

Каждый раз, когда одна из двух враждующих сторон (поделивших Европу) теряла своего папу, при опустевшем престоле собирался конклав кардиналов и выбирал преемника покойного, руководствуясь только одним соображением — сохранить в неприкосновенности свою клику. Выбирался не глава всего западного христианства, а главарь той или иной клики. Кардиналы не были заинтересованы в объединении церкви, они не считались ни с гнётом народа, ни с требованиями правителей государств. Их заботили только собственные интересы.

Однако, когда в ноябре 1406 года в Риме собрался конклав, кардиналам пришлось принять во внимание требование возмущённого народа и правителей государств покончить с расколом.

Но «принять во внимание» не значит ещё решить окончательно.

И, не ожидая выборов общего, единственного папы, которого признали бы оба враждующих лагеря, они снова выбрали своего.

По совету Коссы был избран наиболее «достойный», но не совсем обычный кандидат, человек, имевший высокий титул и занимавший видный пост в восточной церкви, патриарх константинопольский [16]. Его звали Анджело Коррарио, он был ещё и кардиналом западной церкви.

На коллегии кардиналов он проявил большую сообразительность.

— Святые отцы, — сказал он. — Мы живем в трудные времена. Весь народ начал обсуждать вопросы, которыми ему не положено интересоваться. Управление церковью — дело корифеев церкви, только они могут решить проблему объединения церкви. Прекращение раскола осуществится не политической властью. Мы должны сделать все возможное для прекращения раскола сами. Поклянемся же торжественно всеми силами содействовать этому.

Кардиналы поклялись на евангелии бороться за объединение церкви.

— Я клянусь, — воскликнул патриарх, кандидат в папы, — если вы выберете меня, я использую все средства для объединения. И если будет нужно, готов даже отречься от престола…

— Пусть будет так! — согласились кардиналы. — Но имей в виду, что выбранный нами папа будет условным, он будет скорее символом папства, он не будет единовластен и назначать новых кардиналов сможет только с нашего согласия в чрезвычайных случаях, например, если коварный Бенедикт XIII увеличит число своих кардиналов, чтобы обмануть нас и получить большинство голосов [7, 87].

Все сказанное выше было внесено в официальный протокол, который первым подписал Балтазар Косса, как наиболее выдающаяся личность, затем все остальные, и наконец скрепил своей подписью вновь избранный папа, назвавшийся Григорием XII.

Бывший патриарх в первые дни после его избрания папой с энтузиазмом обсуждал с нашим героем взятое им на себя обязательство по объединению церкви.

— Чтобы добиться успеха в этом великом деле, — говорил он Коссе, — я готов, несмотря на свой преклонный возраст, отправиться к Бенедикту, даже если мне пришлось бы пройти весь путь пешком с одним лишь посохом в руках или пересечь море на лодке [80].

Григорий XII направил письмо своему противнику.

«Не стоит нам спорить о наших правах. Мы должны уподобиться женщине, о которой рассказывается в Ветхом завете: она предпочла совсем отказаться от сына, нежели позволить разрубить его на две части».

Бенедикт XIII не замедлил ответить:

«Согласен с твоими предложениями. Готов отречься на равных с тобой условиях» [89].

Но, как пишет крупнейший католический историк Людвиг фон Пастор, «оба эти письма были насквозь лживыми, а оба папы — и Григорий XII, и его противник — обманщиками».

В течение двух лет после избрания Григория XII (1407 — 1408) оба папы использовали все хитрости политики, интриги и коварство, чтобы заключать всё новые лживые соглашения. Они не скупились на щедрые обещания, из которых ни одно не выполнялось.

Завязалась переписка…

«Григорий, слуга и раб Божий, к Петру де Луна, которого обманутые христиане-раскольники зовут Бенедикт XIII».

«Бенедикт, слуга и раб Божий, к Анджело Коррарио, которого обманутые христиане-раскольники зовут Григорий XII».

Король Карл VI предложил очень простой способ (ранее рекомендованный Парижским университетом), как ликвидировать раскол, прекратить обман христианского мира: оба папы должны отречься от престола одновременно, каждый перед своим конклавом. А затем оба конклава должны собраться вместе я выбрать нового папу.

Казалось, оба папы и их «дворы» смогли бы договориться.

Они договорились и… единодушно отвергли совершенно логичное предложение.

«Нет, — писали королю оба папы почти в одинаковых выражениях. — Лучше созвать общий конклав той и другой стороны. Там я отрекусь от престола в тот же день и час, что и мой противник».

Папы предложили эту меру, твердо зная, что она неосуществима.

Но была создана видимость, что они стремятся к созыву объединенного конклава, и, следовательно, их не в чем обвинить.

И словно в насмешку над ожиданиями христиан Западной Европы, начались бесконечные переговоры о наиболее подходящем месте сбора представителей двух папских престолов — римского и авиньонского, где должен был разрешиться вопрос об отречении от престола обоих пап. Папы старались затянуть эти переговоры, создавая искусственные препятствия, выдвигая всё новые требования и обвиняя друг друга препятствовании объединению церкви [5].

Внешне сходные мнения оказывались по существу противоположными. Спорам и торгам о месте долгожданной встречи пап, казалось, не будет конца.

Косса, конечно, возглавлял сторону, поддерживающую «его» папу.

Григорий XII был ставленником Коссы, так как хотя Балтазар и был моложе, кардиналом он стал раньше Григория. Новый папа во всем советовался с ним, оставив его своим легатом в Болонье. это был наиболее видный и значительный пост в папском государстве. Косса стал первым из кардиналов.

Долгие переговоры и споры между папами, казалось, пришли к концу, так как было наконец установлено место встречи.

Она должна была произойти в одном из городков к востоку от Генуи, в Савоне. Сюда должны были приехать оба папы со своими кардиналами, чтобы решить, как поступать дальше. Было также заключено соглашение между представителями обеих католических церквей, с одной стороны, и французским королём, под властью которого тогда находилась Генуя и прилегающие к ней районы, с другой.

Король согласился поделить Савону и её окрестности на две равные части, с тем чтобы каждый папа и сопровождавшие его кардиналы могли расположиться отдельно.

Каждый из пап будет иметь в своей зоне несколько жилых кварталов и крепость, чтобы в случае, если разгорится ссора, ни один из пап не оказался беззащитным.

В соглашении указывалось также, что охрана каждого из пап должна состоять не более чем из двухсот воинов. Каждый папа, кроме того, мог иметь в своём распоряжении восемь кораблей, которые перевезут его самого и кардиналов в Савону.

Соглашение подписали оба папы. Григорий XII постарался даже довести его до сведения всех правителей христианских государств (хотя намерен был нарушить его) [96].

Чтобы читатель понял, насколько «искренне» действовал каждый из пап, надо рассказать, что во время переговоров, закончившихся упомянутым соглашением, святейшие усердно копали яму друг другу, каждый старался любым способом провести противника и стать единственным правителем западного христианства.

Мы ограничимся лишь двумя фактами. Папа Бенедикт XIII, готовясь подписать соглашение, в то же время вёл тайные переговоры с генуэзским флотом о захвате Рима, надеясь вырвать Вечный город у своего противника и обосноваться там. А Григорий XII, не зная, что готовит ему соперник, предательски договорился с неаполитанским королём, разрешил ему войти в Рим, чтобы в случае необходимости иметь поддержку сильного монарха [5].

Приближался исторический день встречи двух повелителей западного христианства, и тут Григорий XII заявил, что «не может выполнить соглашения, так как не имеет в своём распоряжении флота, а противник его имеет».

— Венецианцы не дают мне кораблей. А я ещё не сошел с ума, чтобы ехать в Савону или другой приморский город беззащитным и попасть там в сети, расставленные моим коварным врагом, — говорил он.

Действительно ли венецианцы не давали Григорию XII кораблей? Нет, они были готовы дать ему флот, так как это сулило им большие выгоды и, кроме того, они были убеждены, что эго поможет их земляку остаться папой, о чем они молили бога. Но они ответили «нет», потому что родственники и приближенные Григория XII подговорили их так поступить, чтобы облегчить возможность «единственно законному правителю западного христианства» нарушить соглашение [61, 96].

Когда во Франции поняли, что папы ведут нечестную игру, король, которого поддерживали Парижский университет и все французское духовенство, распорядился: в случае, если встреча пап не состоится, не повиноваться ни тому, ни другому. Как только Бенедикт XIII узнал о том, что его тоже задели, он проклял всех, кто требовал его отречения, то есть, по существу, короля.

«Тот, кто стремится отнять у меня право, данное мне апостолом Петром, ведать делами христиан на земле, тот дьявол, не страшащийся Божественной кары, не задумывающийся о вечном аде, который ждет его. Пусть будет он проклят… Гнев Божий и церкви пусть обрушится на его голову».

Было время, когда правители трепетали перед папским проклятием. Теперь же король не испугался. Он созвал собор, на котором присутствовали шестьдесят четыре архиепископа и епископа, сто сорок настоятелей монастырей и докторов теологии и церковного права, а также наиболее знатные феодалы королевства. Они охарактеризовали папу «упрямым раскольником, еретиком, скандалистом, нарушителем мира и спокойствия церкви».

Архиепископ Тура, выступая против папы Бенедикта XIII, употреблял выражения, которые не делали чести ни папе, ни самому оратору. В частности, он сказал:

«Он родом из той местности, которая поставляет самых сильных и упрямых мулов. Если мул направляется по какому-то пути, никакие человеческие усилия не смогут повернуть его на правильную дорогу. Человек напрасно будет трудиться, мул не послушается, даже если с него станут сдирать шкуру!»

Анафема папы Бенедикта XIII, в которой он проклинал короля Франции, была передана одному из воинов, чтобы тот публично перед толпой разорвал её, а людей, которые привезли анафему, сторонников папы, облачили в длинные черные хитоны, прикололи к одежде копии папского проклятия, портреты Бенедикта XIII вверх ногами, надели им на головы бумажные митры и посадили на ручные тачки, которые использовались парижской общиной при уборке грязи с улиц. Так их позорили перед скопищем людей, «дабы заставить понять, что они предатели, посланные архипредателем папой», — пишет настоятель монастыря в Сен-Дени. Уполномоченный короля, кавалер ордена святой Троицы, ректор теологического факультета, которому поручили прочитать решение собора перед прихожанами в соборе Парижской богоматери, выразительно добавил от себя: «Я предпочёл бы поцеловать заднюю часть самой грязной свиньи, чем лицо папы Бенедикта XIII» [87].

Заметим, что уважаемый уполномоченный не постеснялся, стоя у царских врат, произнести перед народом более крепкое словцо, которое мы не можем привести в книге. Все усиливающийся народный гнев вынудил пап что-то предпринять. Оба они покинули свои резиденции и отправились в путь, чтобы создать видимость стремления к встрече. Григорий XII выехал из Рима и отправился в Сиену. Но дальше не двинулся и снова начал вести переговоры.

«Нужно назначить другой город для будущей встречи. Кроме того, Бенедикт должен отослать обратно генуэзский флот, так как в моём распоряжении нет ни одного корабля. Вообще мой противник должен прибыть к месту встречи безоружным, как и я».

Бенедикт XIII поступил с такой же «искренностью», как и Григорий XII. Когда Григорий остановился в Сиене, Бенедикт продолжал свой путь, притворяясь, что стремится встретиться со своим врагом, и в назначенное время прибыл в Савону. Григорий понял, что если он немедленно не предпримет что-нибудь, он пропал. Поэтому он продолжал свой путь до Лукки. Бенедикт XIII, чтобы показать свою смелость, покинул Савону и поехал дальше, навстречу Григорию. Он прибыл в Порто-Венере, а оттуда вскоре двинулся дальше, в Специю [96]. Григорий XII обливался холодным потом.

«Что мне делать? Что делать? — спрашивал он себя. — Косса, наверно, посоветовал бы что-нибудь, но я опять отправил его в Болонью».

Теперь пап разделяло всего лишь пятнадцать миль.

Леонардо Аретино в своих воспоминаниях о событиях этой эпохи пишет: «Один из пап, словно морское животное, боялся покинуть побережье, а другой, как животное сухопутное, не хотел приближаться к берегу».

Можно было подумать, что папы нарочно ломают комедию перед христианами Европы. Оба они были очень старыми, и было бы вполне естественным, если бы люди такого преклонного возраста без сожаления оставили свои высокие посты и ушли на покой. Каждому из них было более восьмидесяти лет. Оба уже стояли на пороге смерти. И оба в день избрания заявляли, что готовы покинуть свой пост «ради примирения церкви».

В день выборов Бенедикт ХIII заявлял:

— Если вы выберете меня, я отрекусь, как только вы этого потребуете. Я сделаю это с такой же лёгкостью, как сейчас снимаю с головы кардинальскую шапку [54].

Но так как он не покидал своего поста, многие кардиналы под давлением всеобщего народного гнева отстранились от папы, собрали войско, надели под кардинальские мантии доспехи, избрали своим полководцем кардинала Неокастро, отправились в Авиньон, куда вернулся папа, и окружили папский дворец.

Один из штурмов дворца был особенно успешным. Папа был ранен и взят в плен кардиналами. Но через некоторое время ему удалось бежать переодетым. Кардиналы испугались, покаялись и снова стали ему служить. Папа простил их. Но у него остался страх перед ними. Он никому не доверял и часто угрожал им.

— Вы похожи на женихов Пенелопы. Все вы метите на папский престол и поэтому хотите от меня избавиться. Но не забывайте, как Одиссей поступил с женихами. То же самое, а то и хуже может случиться и с вами [28, 61].

Не лучше было положение и Григория XII.Разве он мог доверять своим кардиналам? Григорий тоже боялся, что, если объединятся оба конклава, он потеряет престол из-за своих «не достойных доверия» кардиналов. Ему необходимо было иметь хотя бы небольшую группу слепо преданных кардиналов. И он возвел в кардинальский сан некоторых близких ему людей.

Григорий XII, торжественно заявлявший в день своего избрания о готовности ради примирения сторон и объединения церкви пересечь море на рыбачьей лодке или идти пешком с одним лишь посохом хоть на край света, чтобы только встретиться с противником и убедить его в необходимости им обоим отречься от престола, начал осуществлять коварный план, который должен был затянуть кризис до бесконечности. Сначала из преданных ему людей он назначил четырех новых кардиналов. Двое из них были его племянниками [104]. Затем вступил в переговоры с неаполитанским королём Владиславом, самым коварным и страшным врагом святого престола, постоянно строившим козни против Ватикана. Он давно стремился уничтожить Папскую область, захватить Среднюю Италию и распространить таким образом своё влияние вплоть до границ Северной Италии [106]. [17]

Скандальные условия, на которых папа капитулировал перед явным врагом Ватикана, взбудоражили всех христиан Европы. За 25 000 флоринов, которые он получил от Владислава через своего представителя, папа продал ему свою столицу и неограниченную власть в ней.

Это кажется невероятным, но факт этот приводится такими видными историками, как Джино Каппони, Фердинанд Грегоровиус, Марк Ренери.

Рассказывают, что Григорий XII получил величайшее удовлетворение, когда Владислав вторгся в Рим.

«Как ни старался Григорий скрыть свои тайные планы, — пишет Сисмонди, — он не смог удержать радостного возгласа при этом известии, так как больше всего боялся, что его противник Бенедикт (пользуясь поддержкой французского маршала Бусико и генуэзского флота, стоявшего в Остии) захватит Рим, пока он находится в Тоскане».

Теперь у него отлегло от сердца. Бенедикт не мог уже захватить Рим, ему пришлось бы иметь дело с могущественным королём. Кроме того, Григорий обладал теперь достаточными средствами и мог смелее отражать любые нападки и требования созыва собора представителей обеих западных церквей для решения основного вопроса — объединения церкви.

— Я сам созову собор, если мне это будет нужно, — заявил он. — Когда захочу и где захочу. Я сам буду руководить им, там будут мои люди. Собор будет в Удине.

Он долго размышлял и намеренно выбрал этот город. Город, который он считал подходящим местом для созыва собора, расположен в Северной Италии, неподалеку от родины Григория — Венеции и соседствует с Тиролем и Германией, где в это время господствовал Рупрехт, один из немногих правителей, признававших его папой.

Он был уверен, что это место — самое спокойное и безопасное в беспокойной Италии, где его признавали лишь отдельные государства. Григорий направил послания всем монархам, предлагая им прислать представителей церквей для участия в соборе.

Не отставал от Григория XII и Бенедикт XIII. Он тоже разослал приглашения на «вселенский собор».

Местом сбора был объявлен Перпиньян, в то время принадлежавший Арагону, король которого поддерживал папу Бенедикта XIII. Итак, оба папы, до тонкости изучив обстановку и взвесив всё, пришли к одинаковому выводу: нельзя показывать, что они не считаются с требованием христиан всех западноевропейских стран созвать собор. Надо убедить людей, что они признают необходимость внимательного изучения сложившейся обстановки и ищут пути к её оздоровлению. Тогда никто не сможет их обвинить, как это было до сих пор, в том, что они хотят избежать объединения церкви.

Так обстояло дело. Каждый из пап надеялся, что собор, созванный им, будет поддерживать только «своего» папу, только его действия считать правильными и расколу, таким образом, не будет конца.

Комедия продолжалась, иерархи западной церкви открыто издевались над христианством.

Оба они цеплялись за папский престол. Оба боялись друг друга. Но ни тот, ни другой не хотели признаться в этом. Каждый из них старался доказать сторонникам свою абсолютную правоту, каждый старался уверить противника в своей силе. Оба они напоминали хищников, готовых сожрать друг друга.

А что же делал в это время Косса?

Как рассказывают, бывший пират стал одной из виднейших личностей своего времени, наиболее могущественным из всех «принцев западной церкви». Достигнуть этого ему помогли не только его способности, ум и знания, ловкость и сила, но и богатство, награбленное им во времена пиратства и особенно увеличившееся за последние шесть лет, когда он стал кардиналом и папским легатом. Крупнейший и наиболее богатый район Италии — Романья являлся как бы его «государством». Железной рукой он правил там и постоянно стремился расширить границы своего господства. Он не забыл предпринятого им два года назад неудачного нападения на Форли и теперь, обстоятельно изучив обстановку, снова двинулся туда с войском. На этот раз ему удалось захватить город, добавить новую жемчужину в корону папского государства.

Он был единственным из старых кардиналов, которого Григорий XII считал своим другом.

Пользуясь этим, Косса, уединившись с Григорием и одним из его спутников, когда те проезжали через Романью в Тоскану, стал говорить папе, сколько неверных поступков совершил тот за последнее время, и советовать, как поступать в дальнейшем.

Папа Григорий сделал вид, что огорчен: друг неправильно его понял.

— Имеет ли значение то, что собор будет не в Савоне? Я созову его в Удине, это многим больше по душе.

Косса окинул Григория презрительным взглядом.

— Кому ты говоришь это, святой отец? — промолвил он. — Ты думаешь, что можешь обмануть и меня? И старых кардиналов? Зачем понадобилось выдвигать новых кардиналов?

Григорий нахмурил брови.

— Я папа! — крикнул он. — И как папа выдвигаю столько кардиналов, сколько хочу. И буду выдвигать ещё.

Глаза Коссы потемнели.

— Будь осторожен, святой отец, — сухо сказал он. — Не поступай наперекор всем, это не в твоих интересах. Ты лишь эмблема папства. Мы выбрали тебя условно. Ты пошёл на это и подписал соглашение. Ты нарушаешь решение, принятое нами до твоего избрания. Так кто же может обязать меня следовать твоей глупой и нелепой политике?

Папа злобно посмотрел на Коссу, затем обернулся к своему спутнику.

— Карл…

Это был правитель Римини, верный сторонник Григория XII, кондотьер святого престола Карл Малатеста.

— Карл, — повторил папа, — арестуй этого недостойного человека. Надо будет также арестовать в Лукке и других мятежных кардиналов и священников.

Правитель Римини не успел произнести и слова, как Балтазар, засмеявшись, неожиданным резким движением сбросил с плеч красную кардинальскую мантию, и перед присутствующими предстал пират в доспехах со стилетом в руке.

— Карл, — обратился он к Малатесте. — Ты умный человек. Не то, что твой хозяин. Против пятисот твоих воинов я выдвину полторы тысячи своих. Я давно понял, что нельзя доверять этому коварному венецианцу.

Он даже не произнес имени папы.

— Гуиндаччо! — позвал он. — Бей в набат, пусть эти двое увидят наших людей.

Уродливый гигант в сутане, с мечом и стилетом в руках вышел из-за занавеса.

Удар колокола вызвал на улицу сотни вооруженных до зубов людей [2].

Этот эпизод дал повод историкам церкви заявлять, что Косса устроил засаду папе, когда тот проезжал через Романью, и что папа спасся только благодаря помощи Малатесты [89].

Через пять дней, покинув владения своего легата, Григорий XII предал его анафеме, обрекая вечно мучиться на том свете. Кроме того, Григорий XII лишил Коссу звания и прав легата. Жители Болоньи и всей Романьи освобождались от обязательства подчиняться легату, которое они клятвенно принимали раньше. Все приказы Коссы выполнять запрещалось.

«Бывший легат был тираном, мечом его управлял Сатана», — говорилось в папской булле.

Косса лишь рассмеялся.

— Я ему покажу, этому старикашке! — воскликнул он. — Сорвите фамильный герб этого старого глупца со всех эмблем на государственных зданиях! С этого дня я становлюсь абсолютным и независимым властелином самой богатой и прекрасной епархии [89].

Затем Косса покинул Болонью и отправился в Лукку, чтобы встретиться с «братьями кардиналами». Они очень обрадовались, увидев Коссу. Кардиналы видели в нём человека, который может возглавить движение против папы. Они словно пробудились от сна.

— Вы глупцы, что остаетесь в Лукке! — сказал им Косса. — Кто может поручиться, что вас не выдадут папе? И можно ли верить кому-нибудь?

С ужасом вспоминали все о шести кардиналах, попавших в руки Урбана VI и претерпевших страшные мучения до того, как их завязали в мешки и сбросили в Лигурийское море. Кардиналы увидели, насколько лучше их «брат», бывший пират, понимает дух времени, эпоху господства лжи, измены, коварства, жестокости, когда почти каждый человек, скрываясь под маской добродетели, совершал преступления.

— Приезжайте ко мне в Пизу, там вы будете в безопасности.

И бывший пират (а теперь признанный руководитель священнослужителей) объяснил: Пиза несколько лет назад была присоединена к владениям Флоренции, а он, Косса, связан с Флоренцией. Общие интересы главного города Тосканы и управляемых Коссой областей не позволяют им заключать побочные договоры и союзы.

«Кардинал Косса, — пишет М. Ренери, — крепко державший в руках Болонью и всю Романью, располагавший материальными ценностями папского государства в Италии, а также собственными огромными богатствами, собранными им за время его правления, стал главным рычагом движения кардиналов и рьяно выступал за собор в Пизе».

«Ему удалось хитростью и подкупами привлечь на свою сторону многих своих коллег, в частности Петра Филарга», — жалуется в своих письмах Григорий XII [89].

Кардинал Пётр Филарг был видным деятелем западной католической церкви, человеком широкообразованным, с высокими моральными качествами, непохожим на большинство церковных мужей той эпохи. Он был (пусть читателей не удивляет это) грек с острова Крит. Ещё совсем юным, он остался сиротой. Венецианцы, владевшие этим большим греческим островом, заметили выдающиеся способности юноши. Его отвезли в Венецию, сделали католиком, отдали в школу, а затем для получения высшего образования послали сначала в Париж, а затем в Англию, в Оксфорд. По возвращении он получил сан епископа, а позже стал архиепископом Милана. Правители Милана и святой престол часто отправляли его со всевозможными миссиями в разные города Италии, а также в Германию, Богемию, Польшу. Он славился своими теологическими познаниями и красноречием (он был профессором Парижского университета). И то, что Коссе удалось вовлечь этого виднейшего деятеля церкви, консерватора, в борьбу против Григория XII, считалось большой заслугой Коссы [90].

Никогда ещё западная церковь не была в таком жалком положении. Люди сначала смеялись над двумя корифеями Западной церкви. Но вскоре их поведение стало вызывать лишь отвращение. Все западное христианство с нетерпением ждало окончания безнравственной комедии, в которой главные роли играли папы.

Король Карл VI направил письма святым коллегиям обеих западных церквей (Рима и Авиньона). Он призывал высших священнослужителей отречься от своих «вожаков».

«Довольно! — писал он. — Почему эти бездарные отцы христианства продолжают издеваться над вами и над всем христианством Западной Европы? Разве недостаточно было года, чтобы договориться, в каком месте на земле они могут встретиться, чтобы исполнить данное ими торжественное обещание? Вместо того чтобы стремиться к объединению, они хотят увековечить раскол, созывая два враждебных друг другу собора. Кардиналы! Отрекитесь от них, объединитесь и созовите общий собор в любом городе [61, 89]!»

Обратился с письмом к своим бывшим кардиналам и Григорий XII:

«Немедленно уезжайте из Пизы и забудьте, о чём вы помышляли. Пока ещё есть время, переходите ко мне. Если же вы будете продолжать слушать советы антихриста, не надейтесь, что потом сможете вернуться ко мне. Я не приму вас ни на каких условиях. Я папа и останусь папой. Я выдвину новых верных мне кардиналов, которые будут преданно следовать за мною» [104].

Письмо не помогло. Кардиналы Григория XII остались в Пизе и, вдохновлённые нашим героем, разоблачили перед всем христианством своего папу.

«Григорий XII совершил и продолжает совершать много незаконных поступков, противных установленным священным канонам. Мы протестуем и обвиняем папу в противозаконных действиях. (Это писали кардиналы, которые сами же избрали его!) Чтобы обсудить этот вопрос, мы решили прибегнуть к созыву собора, который должен будет избрать нового папу» [74].

Григорий XII в ответ на письмо предал мятежных кардиналов анафеме.

Стараясь опозорить их, он употреблял такие слова, которыми неудобно было бы обругать даже самого отъявленного негодяя или странствующего монаха, а не то что кардиналов.

Кардиналов это не расстроило. Они расклеили на стенах домов Пизы листовки с протестом, в которых Бенедикт XIII и Григорий XII назывались виновниками раскола и последователями антихриста.

Григорий XII тут же назначил новых кардиналов. Хоть он и делал вид, что безразличен к осуждению, все же не смог удержаться, чтобы не послать ещё одну анафему своим старым кардиналам с ещё более грубыми ругательствами.

Одновременно он обратился к германскому императору Рупрехту с просьбой приехать в Италию, чтобы разогнать и взять в плен кардиналов и других деятелей церкви, подготавливающих собор в Пизе. Кроме того, он послал к Рупрехту одного из кардиналов, своего племянника, который должен был поторопить императора выполнить его просьбу [104].

В это время республика Флоренция устами своих ста двадцати виднейших теологов объявила, что «папа Григорий XII — еретик, раскольник и враг христианской церкви».

Флоренция запрещала своим подданным подчиняться папе. Анджело Коррарио (имя, которое носил Григорий до того, как стал папой) было направлено письмо с требованием явиться на собор в Пизе и высказаться по поводу предъявленных ему обвинений.

В таком же положении находился и Бенедикт XIII. Он также был покинут своими кардиналами. Они тоже выступили с обвинением против своего папы, называя его «недостойным интриганом».

Бенедикт XIII предал их анафеме в специальной булле. Одновременно он развил активную деятельность в Кастилии, Арагоне, Шотландии и Франции, стараясь собрать как можно больше духовных лиц на свой собор.

Итак, в 1409 году должны были собраться три «вселенских собора» из представителей различных стран, исповедующих одну и ту же религию. Один в Перпиньяне, другой в Удине, третий в Пизе. Конечно, наиболее торжественным и действительно Вселенским был только последний.

На соборах в Удине и Перпиньяне должны были присутствовать люди, заинтересованные в продолжении церковного раскола. Собор же в Пизе поддерживали правители и иерархи церкви стран Западной Европы, желавших объединения церкви. Даже многие кардиналы Бенедикта XIII прибыли в Пизу для участия в соборе.

Март 1409 года. «Не было до сих пор прекраснее и величественнее зрелища, чем открытие собора в Пизе», — пишет известный историк католической церкви И. Альцог. В соборе участвовало 23 кардинала от обеих сторон западной церкви, 90 епископов, несколько представителей от 102 архиепископов, 87 представителей от 200 настоятелей монастырей, генералы четырех нищенствующих монашеских орденов, 120 преподавателей теологии, 300 профессоров и лиценциатов римского канонического права, послы Англии, Франции, Португалии, Польши, Богемии (Чехии), Неаполитанского и Кипрского королевств [4, 67].

И. Альцог продолжает:

«25 марта 1409 года участники собора, выслушав двух выдающихся теологов — Пьера Д'Эгю и Жерсона, — провозгласили собор Вселенским. Протесты Бенедикта XIII и Григория XII были отвергнуты, а сами они названы злобными клятвоотступниками, неисправимыми раскольниками, еретиками, оторвавшимися от христианства. Ни тот ни другой не мог быть главой христианства».

М. Ренери пишет:

«Среди кардиналов, бывших в прошлом сторонниками Григория XII, первое место занимал кардинал собора святого Евстафия Балтазар Косса. Теперь он стал главной опорой собора в Пизе, так как мог предоставить в его распоряжение войска, деньги, земли. В то время как папа Григорий XII был вынужден искать убежища у Карла Малатесты, правителя Римини, Косса вёл себя как полновластный хозяин в Болонье, Форли и Фаэнце, не обращая внимания на угрозы и проклятия папы. Это он помешал войскам неаполитанского короля Владислава вторгнуться в Пизу и разогнать собор.

Человек, взлетевший так высоко и стремившийся подняться ещё выше, имел, естественно, много друзей и смертельных врагов. По всей Европе ходили о нём самые противоречивые слухи.

Одни говорили, что он происходил из старинной и знатной семьи Неаполя, занимался изучением искусства и философии, потом увлекался военным делом, отличился во многих сражениях и, наконец, предпочёл всему служение церкви, быстро продвинулся и на этом поприще, и папа Бонифаций IX назначил его правителем Болоньи и прилегающих к ней районов, которые он сумел уберечь от опасности отторжения и сохранить под властью папского государства.

Другие утверждали, что Косса, будучи ещё совсем молодым, занимался пиратством у берегов Сицилии и с того времени приобрёл привычку днём спать, а ночью бодрствовать, что, будучи студентом Болонского университета, он легкомысленно относился к занятиям и вёл весьма беспутную жизнь. А когда Косса стал священнослужителем, папа Бонифаций IX, его земляк, зная его способность ловко улаживать любые дела, стал выдвигать его постепенно на всё более и более высокие посты и наконец сделал правителем Болоньи. Здесь особенно проявились военный и административный таланты Коссы. Он стал полновластным тираном, который ни с кем не считался, никого не уважал, по собственному усмотрению распоряжаясь имуществом и жизнью граждан.

Но как бы там ни было, голоса его друзей звучали громче, чем голоса врагов, и только под его руководством люди надеялись добиться выполнения будущих решений собора и открыть ворота Рима (который находился во власти друга Григория XII, короля Неаполитанского королевства) вновь избранному папе» [49, 50, 53, 88].

В весенний вечер три священнослужителя вышли из здания собора Пизы (где проходил собор кардиналов и учёных богословов) и, сопровождаемые любопытными взглядами людей, окружавших собор и известную «Падающую башню», направились к югу, миновали дворец архиепископа, спустились вниз по дороге к месту, где теперь расположен ботанический сад, и проследовали дальше по направлению к Арно.

— Сколько народу! — воскликнул шедший справа человек, обращаясь к тому, кто шёл посредине. — Наверно, больше десяти тысяч людей стеклось в Пизу, чтобы похвалиться потом, что они были здесь во время собора.

— Конечно, мой благочестивый Ринери! — насмешливо произнес высокий смуглый красавец, шедший посредине, красная мантия которого была скрыта чёрным плащом. — Все будут гордиться тем, что были здесь, когда происходил этот исторический собор!

Вдали показалась река Арно. Человек в красной мантии кардинала, Балтазар Косса, как, наверно, уже догадался читатель, обернулся к своему спутнику слева, высокому и плотному человеку.

— Смотри, Гуиндаччо! Чтоб ноги твоей не было в таверне! Плохо тебе будет, если я ещё раз застану тебя там.

Когда-то мускулистый, а теперь обросший мясом и жиром и отрастивший живот одноглазый пират, ставший священником, приспешник Коссы, захныкал, состроив страдальческую мину:

— Святейший, кто тебе предан больше меня? Почему ты всегда ко мне несправедлив? Кто служит тебе вернее, чем я?

Косса резко повернулся к нему.

— Замолчи, изменник, негодяй, тебе ли говорить о верности! — раздраженно крикнул он. — Вспомни день, когда умер Иннокентий и я должен был ехать в Рим… Вспомни женщину, с которой ты был, мерзавец…

Буонакорсо побледнел, вспыхнул, снова побледнел.

— Нет… нет… — бормотал он сквозь зубы, не смея поднять глаз на Коссу.

У богатого особняка — своей резиденции в Пизе — Косса остановился. Здесь тоже толпился народ.

Гуинджи, епископ Фано, товарищ Коссы по университету и пиратству, обратился к нему:

— Все знают, что ты сейчас самая выдающаяся личность среди церковников, Балтазар, вот они и пришли посмотреть на тебя.

Косса покачал головой, выражая сомнение.

Он уже собирался войти в дом, как вдруг увидел кого-то в толпе, и глаза его сверкнули.

Он бросился в толпу, расталкивая людей, удивленно смотревших на него, и догнал убегавшую женщину, знатную госпожу по виду, старательно прятавшую лицо. Он грубо схватил её за руку и заставил обернуться.

— Има… — взволнованно произнёс он.

С грустной болезненной улыбкой она смотрела на Коссу.

Прокладывая дорогу через толпу, Косса повёл женщину к дому.

Наш герой с удивлением отметил, что прошедшие годы не оставили следа на лице болонской красавицы. Он внимательно вглядывался в большие, выразительные, устремлённые на него глаза с трепетавшими от волнения ресницами. Взгляд её был нежным и мечтательным. Он видел, что она рада этой встрече. Несомненно, любовь, ровная и неизменная, продолжала жить в сердце Имы — после стольких лет.

— Ты давно здесь? — тихо спрашивал Косса, продолжая крепко держать её за руку.

— Уже десять дней… Но я избегала встречи… — Она робко улыбнулась. — Мы давно решили приехать сюда… — и покраснела, произнеся слово «мы».

Косса исподлобья взглянул на неё:

— Ты предложила приехать? Или… он?

— Я, — быстро ответила Има, с волнением и обожанием глядя на своего бывшего любовника.

Косса, не успев обрадоваться её признанию, почувствовал на себе чей-то взгляд. Он вздрогнул и обернулся. На верхней площадке лестницы стояла Яндра и пристально смотрела на него.

Косса невозмутимо повернулся к своей старой подруге.

— Има, — прошептал он, — приходи завтра на Кампосанто, в левый северный угол. (Кампосанто — одно из чудес Пизы. Это кладбище известно собранными там произведениями искусства. Оно расположено по соседству с соборной площадью.) — И Косса спокойно повёл Иму наверх.

— Яндра, — обратился он к своей любовнице, — это госпожа Джаноби из Милана, мой старый друг. Благодаря ей мы остались в живых.

Яндра холодным взглядом окинула женщину, а Косса подошёл к епископу Фано, следовавшему за ними вместе с Буонакорсо.

— Ринери, — тихо приказал он, — сейчас же мчись в палаццо Гамбакорти — оно на левом берегу Арно — и скажи, что я занимаю его.

Палаццо Гамбакорти — большой дворец на южном берегу Арно, сохранившийся до сих пор и известный туристам под названием «Палаццо коммунале». Этот дворец и хотел использовать Косса для свиданий со своей прежней возлюбленной, а теперь женой миланского феодала Аньоло Джаноби, который приехал в Пизу по случаю собора и, не зная ничего о прошлом жены, взял её с собой, буквально бросив в пасть волка…

Это было в Пизе 15 июня 1409 года. Вечерело. Двадцать четыре кардинала, из которых десять были сторонниками папы Бенедикта XIII и четырнадцать — папы Григория XII, с трудом пробираясь через толпу, пересекли площадь, на правились к дворцу архиепископа и вошли в него.

Поднявшись по лестнице в зал, они уселись в заранее приготовленные двадцать четыре кресла. Двери закрылись. Началось заседание конклава, который должен был избрать одного, общего для всего западного христианства папу вместо двух, отстранённых от престола.

Читатель уже, наверное, понял, что из двадцати четырех только двое могли претендовать на этот высокий пост. Один из них — кардинал собора святых апостолов, архиепископ Милана Пётр Филарг, по происхождению грек с острова Крит, известный своей образованностью и высокой моралью, другой — кардинал собора святого Евстафия, знатный неаполитанец, папский легат, правитель Романьи, ловкий и влиятельный политик, наш герой Балтазар Косса.

Большинство кардиналов высказалось за то, чтобы папой стал Косса.

Но бывший пират, спокойно поднявшись с кресла, сдержанно и скромно обратился к кардиналам:

— Братья! Я не могу принять ваше предложение, так как среди нас есть человек более достойный. — И он указал на критянина. — Раз между нами есть такой высоконравственный и мудрый церковный муж, как Пётр Филарг, никто другой не может возглавить западную церковь, особенно теперь, когда взоры всех христиан обращены к нашему конклаву и весь народ ждет исцеления духовных ран, нанесённых предшествующими папами. Только он достоин быть папой [96]!

И голоса всех двадцати четырёх кардиналов, искусно сагитированных Балтазаром Коссой, были отданы кандидату, указанному этим всесильным человеком. Итак, 7 июля папой был избран кардинал — грек Пётр Филарг, принявший имя Александра V [79].

Когда они вышли из дворца архиепископа, где происходили выборы, епископ Фано недоумённо посмотрел на своего старого друга и с горечью, тихо спросил:

—  Что ты сделал, Балтазар? Что с тобой случилось?

Косса удовлетворенно рассмеялся.

— Бедняга Ринери, ты хотел, чтобы я согласился сейчас стать папой? Сейчас, когда внимание всех обращено сюда? Ты хочешь, чтоб я вам дал в руки оружие своим открытым врагам и так называемым «друзьям», дал повод копаться в моём прошлом и порочить меня? Нет. Сейчас не время. В этой ситуации Филарг — фигура самая подходящая. К нему все относятся хорошо — и те, кто поддерживал Бенедикта, и те, кто поддерживал Григория. Теперь Франция и Англия будут за него. Польша, Богемия, Венгрия — страны, где он бывал как папский легат, — признают его законно избранным папой. Да и в Италии многие его признают [87].

Читатель понимает, конечно, что наш герой очень мудро поступил, отложив своё избрание на святой престол.

Эм. Фанчелли пишет:

«Косса давно уже мог быть избран папой, но он решил отказаться от престола и предпочёл поставить под удар Петра Филарга, зная, что он, заняв папский престол (под именем Александра V), станет послушным орудием в руках могущественного кардинала и легата в Болонье. Действуя так, Косса заботился главным образом о себе и своих родственниках. Три его брата, известные пираты, заняли высшие военные должности в папском государстве. Сам же Косса, как советник и наставник папы Александра V, приобрел ещё большее могущество. Он руководил внешней политикой святого престола. И в случае смерти престарелого Александра V он наверняка должен был унаследовать святой престол».

…Это было в начале августа 1409 года. Однажды утром наш герой отправился к своей бывшей любовнице, ставшей теперь женой миланского феодала Джаноби, с которой он возобновил связь. Но настроение у него было подавленное. Его беспокоило, что накануне, когда он направлялся на южный берег Арно, на мосту Панте ди Меджо ему встретилась Яндра делла Скала.

«Чёрт возьми, почему она оказалась так близко от Имы?» — подумал Косса.

Яндра сделала вид, что не заметила его. Но Косса встревожился, — в последнее время она как-то странно вела себя.

«Может быть, она узнала что-нибудь? От кого? Кроме Ринери и Гуиндаччо, никто ничего не знает… Но что там произошло? Почему столько народу?»

Действительно, у палаццо Гамбакорти собралась большая толпа.

Бывший пират, растолкав людей, ворвался во дворец.

В кровати, обливаясь кровью, лежала женщина. Поодаль четверо мужчин держали убийцу. В руках одного из мужчин был окровавленный стилет.

— Убийца нанёс ей четыре удара, — рассказывал он. — Два в грудь, очень сильных, и два в шею.

Косса вытолкал из комнаты людей и схватил за горло убийцу.

— Кто? — свирепо глядя на него, спросил пират. — Кто заставил тебя сделать это?

Убийца молчал. Косса, размахнувшись, ударил его кулаком в лицо и выбил ему три зуба. Изо рта преступника полилась кровь.

— Говори, кто тебе заплатил? — прохрипел Косса.

Убийца, пошатнувшись от страшного удара, растерянно смотрел на разъярённого священнослужителя и бормотал что-то разбитыми губами… Глаза Коссы потемнели от гнева. Буонакорсо вызвался привести лучшего в городе лекаря. Кто-то уже позвал женщин, чтобы обрядить покойницу. Неподвижную Иму переодели в другое платье подняли и повезли в дом, где жил Аньоло Джаноби…,

До собора в Пизе в Европе было два папы. Теперь их стало три! Но новый папа Александр V тоже был признан не повсюду. Правда, самые большие страны — Франция, Англия, Польша, Богемия (Чехия) и многие государства Германии и Италии признавали Александра V. Но и прежние папы имели своих приверженцев. Григорий XII господствовал в Римини, Неаполитанском королевстве, некоторых государствах Германии и в Венгрии. Бенедикт XIII властвовал в Испании и Шотландии [4].

Папы не сидели в бездействии. Каждый делал всё, что было в его силах, чтобы навредить своим противникам.

Усилий для этого требовалось теперь больше, так как каждому из них приходилось бороться с двумя соперниками.

Григорий XII незамедлительно предал анафеме и Бенедикта XIII и Александра V. Епископы и священники, оставшиеся верными ему, должны были читать полученный текст анафемы на литургиях по воскресным и праздничным дням, когда собиралось особенно много народа.

Священники с зажжёнными свечами в руках становились полукругом и читали текст анафемы. Если же на литургии присутствовал епископ, он, облачась в самое пышное одеяние и став у алтаря — в самом священном месте церкви — сам торжественно оглашал анафему Григория XII.

— «Бенедикт — еретик, раскольник и богоотступник — больше не одинок. Из мрака явился ещё один хитрый и нечистый демон. Сатана в облике старого кардинала, превзошедший самого антихриста, его наместник на земле. Да будут прокляты оба антипапы — и Бенедикт и Александр. Вечное проклятие на головы обоих антихристов. Да поразит их гнев Господень. Пусть пламя гнева его сожжёт их, как пожар сжигает леса, пусть испепелит он их, как огонь испепеляет горы. Пусть позор падёт на их головы».

После каждого абзаца анафемы священники хором, фальшиво, но внушительно, не очень благозвучно, но вдохновенно тянули нараспев:

— Ами-инь!

— «Проклятия Господни сынам Израиля, вложенные им в уста Моисея, пусть падут на головы нарушителей мира и единства церкви. Пусть будут прокляты их жильё, доходы их и имущество, проклятие им самим».

— Ами-инь!

— «Да ниспошлет на них Господь жажду, нищету, холод и жару и заставит их покориться».

— Ами-инь!

— «Да истребит их Господь на этой земле».

— Ами-и-нь!

— «Пусть трупы их будут пищею птицам небесным и зверям».

— Ами-и-нь!

— «Да не примет земля после смерти всех, кто поддерживает и признаёт их».

— Ами-и-нь!

Заканчивая эту торжественную церемонию, священнослужители должны были бросить на землю свечи и затоптать их [94]…

Не отставал от Григория XII и Бенедикт XIII.

«Вероотступники — священнослужители, собравшиеся в Пизе, а также антихрист Григорий — выступают против меня, законного папы. Но собор в Пизе — это псевдособор, это скандальное сборище коварных бунтовщиков, скопище заговорщиков и нечестивцев, озлобленных святотатцев, погрязших в адских грехах, заслуживающих небесной кары, это клубок червей, кишащих в зловонной гнили и грязи», — писал он в своей анафеме [87].

И продолжал:

«Полные смирения и снисходительности, мы предаём Григория и Александра, антихристов, приверженцев Сатаны, суду Божьему. Пусть тела их умрут, а души, раскаявшись, спасутся в день второго пришествия. Но если они не покаются и не искупят своей вины, все проклятия Ветхого и Нового завета пусть падут на головы антипап и их кардиналов, а также любого из их защитников, будь то крестьянин, горожанин или властелин. Да будут они прокляты навеки при жизни и после смерти. Да низвергнет их меч Господень в бездну и имена их забудутся навеки. Да поразит их Господь язвами и чесоткой, паршой, ниспошлёт на них слепоту и слабоумие.

Пользуясь правами наследника святого Петра, апостола Иисуса Христа, первого проповедника христианской веры, лишаем их и их приспешников святого причастия и запрещаем предавать их тела погребению в земле. Пусть поглотит их адская бездна в наказание за их страшные проступки» [86].

Мы не будем описывать церемониальных подробностей, сопутствующих чтению анафемы Бенедикта XIII, — перезвона колоколов, бросания свечей и многократного повторения священниками слова «аминь», так как пришлось бы исписать много страниц.

— Что же теперь будет? — спрашивал Александр V у нашего героя, когда они были ещё в Пизе.

— Не беспокойся, святой отец, — ответил Косса. — Ты законный папа. Ты выбран Вселенским собором в Пизе. Пока ещё не все западные христиане признают тебя, но скоро признают, ручаюсь тебе. Скоро ты сам убедишься в моей правоте. Не робей. Пошли и ты анафему старым папам. Она будет иметь больший вес, потому что её подпишут все иерархи церкви, которые были на соборе в Пизе.

И на пятнадцатом заседании участники собора предали анафеме двух отвергнутых церковью пап. Их заклеймили как неисправимых преступников. Григорию XII и Бенедикту XIII угрожали страшными наказаниями, применяемыми в подобных случаях, — сожжением на костре, если они не поспешат раскаяться и подчиниться решениям собора.

На торжественных литургиях народу было объявлено, что все анафемы, провозглашенные ранее отвергнутыми ныне папами, считаются недействительными [58].

Де Поте пишет: «Косса был »душой» собравшихся в Пизе церковных иерархов во время собора и продолжал оставаться »движущей силой» третьей, наиболее многочисленной группировки расколовшейся западной церкви после окончания собора. Он умело способствовал её бурному росту и в конце концов должен был привести её к победе. Александр V, человек безвольный и нерешительный, тем не менее видел, в какую пропасть попали оба старых папы: на созванные ими соборы явилось лишь незначительное количество служителей церкви, а народ тех местностей, где проходили соборы, был настроен очень враждебно. Особенно в Фриули, где был созван собор Григорием XII. Григорий, почувствовав эту враждебность, решил, что самым правильным будет скрыться и таким образом избежать расправы. Переодевшись, чтобы не быть узнанным, он отправился в Латисану, где должен был сесть на корабль. Но люди разгадали его намерения, схватили его и отобрали у него все ценности» [79].

Александр V боялся такой же участи. Он не знал, как поступать дальше, и надеялся только на советы Коссы. Тем более что финансовое положение святого престола было тяжёлым. Папа ничего не мог предпринять. Он часто говорил:

— Когда я был архиепископом, я был богат. Стал кардиналом — стал беднее. Теперь я папа, и я нищий [104].

В это тревожное и смутное время Косса был единственным советником и экономической опорой папы Александра V. Однако, несмотря на то, что Косса давал Александру V столько денег, сколько тот просил, папа не переставал жаловаться и сетовать на свою судьбу.

— Что же теперь будет? — снова и снова спрашивал он. — Ведь нас теперь трое!

— Это не имеет значения, — спокойно отвечал Косса. — Разве впервые появились три папы сразу?

Действительно было время, когда западной церковью управляли три… и даже пять пап. Это необычайное событие имело место триста лет назад, после того, как умер папа Бенедикт VIII. Его брат, не имевший до этого никакого отношения к церкви… купил папский престол и сделался папой под именем Иоанна XIX.

Почувствовав, что скоро должен умереть, Иоанн XIX завещал папский престол своему племяннику, сыну предыдущего папы, чтобы семья не лишилась дорого оплаченного поста. Племяннику его было тогда двенадцать лет (а по некоторым источникам — десять). [18]

Мальчик-папа уже в этом возрасте был испорчен до мозга костей. И по мере того, как он рос, росла и его распущенность. Один из последующих пап, Виктор III, писал о нём: «Это был не преемник апостола Петра, а преемник Сатаны. Он был настолько испорчен, грязен и подл, вёл такую распутную жизнь, что я не осмеливаюсь описать её». [19]

Когда Бенедикту IX было около пятнадцати лет, возмущенные римляне прогнали его с престола. Тогда он обратился за помощью к германскому императору Конраду II и тот помог ему вернуться в Рим и снова занять папский престол. Охваченный страстью к женщинам, этот мальчик не изменил своего образа жизни, и римляне вторично подняли восстание, требуя его смещения.

Папа Виктор III пишет: «Римляне, возмущенные его развращённостью, низостью его нрава и страстей, похищениями женщин, убийствами, совершаемыми по его приказу, требовали смещения его и выборов другого папы» [87].

Папой был избран епископ Савоны Иоанн, назвавшийся Сильвестром III. Это был второй папа. Но не прошло и трёх месяцев, как Бенедикт IX снова занял папский дворец. Помогли ему в этом его родители и их друзья. Бенедикт предал анафеме Сильвестра III, так бесцеремонно прервавшего его «пастырскую» деятельность, и взялся за прежнее.

Однако он наконец понял, что ненависть народа к нему не утихает, и что, если он будет руководить паствой по-прежнему, дни его будут сочтены.

Виктор III пишет: «Бенедикт, предпочитавший жить как эпикуреец, а не как служитель церкви, решил выгодно использовать отстранение от папского престола и… продал его» [52].

Купил престол у папы Бенедикта IX его родственник, римский архипресвитер Иоанн Грациан, назвавшийся Григорием VI. Это был третий папа. Бывший архипресвитер был, как пишет де Поте, скорее военным, чем священнослужителем, и плохо разбирался в церковных делах. Поэтому было решено приставить к нему ещё одного иерарха церкви, который должен был помогать ему выполнять обязанности «духовного отца христианства». Таким образом на престоле оказалось сразу два папы, да были ещё два отстранённых, но не примирившихся с отстранением. Создалось четырёхвластие, вызывавшее недовольство римлян. Они потребовали устранить это противозаконие — выбрать нового папу, единого для всего западного христианства.

Разлад между папами не замедлил сказаться. Григорий VI и его помощник, договорившись, выступили совместно против вновь избранного последнего папы. Новый папа со своей стороны изо всех сил старался «освободить» святой престол от «прихлебателей», которые присвоили права папы и доходы святого престола и не желали признавать его единовластия. Раздоры не прекращались. Пять пап (Григорий, его помощник, вновь избранный папа, а также Сильвестр III и Бенедикт IX) одновременно претендовали на престол. Рим был разделён ими на районы.

Так, например, Григорий VI обосновался в районе собора святого Петра, Сильвестр III — у Санта-Мария Маджоре, Бенедикт IX — в Латераие, при соборе святого Иоанна.

Когда германский император Генрих III приехал короноваться в Рим, Григорий VI, самый хитрый из всех пап, поспешил его встретить. После этого он с честью был принят императором и затем председательствовал на соборе в Сутри. Но один из монахов-отшельников тайно сообщил Генриху III о действительном положении вещей в Риме.

«Не допускай, господин, — писал он ему, — продолжения незаконного сожительства Ависаги Сунамитской с тремя мужьями (Бенедикт, Сильвестр и Григорий). Это твоя обязанность разъяснить преднамерение божье и разогнать скандальный тройной брак» [76].

Собор признал выборы Бенедикта IX, Сильвестра III и Григория VI недействительными, незаконными, симонистскими.

Епископ Бенжон пишет: «Император прогнал всех троих пап-дьяволов и предложил римлянам избрать нового папу по своему усмотрению. И так как в Риме не оказалось подходящего лица, папой был избран саксонец, епископ ванденбергский, принявший имя Климента II. Через год он был отравлен Бенедиктом IX, который в третий раз занял святой престол» [76].

Об этих событиях трехсотлетней давности и напомнил Косса Александру V, стараясь воодушевить его и рассеять его страхи.

— Да… В былые времена могло случиться такое… Но лучше бы это не повторялось. — Папу возмущало поведение некоторых правителей. — Если бы короли захотели, раскол давно прекратился бы, — говорил он. — Но многие из них стараются увековечить раскол, например король Арагона, Кастилии, германский император Рупрехт и особенно неаполитанский король Владислав, самый опасный из них. Он находится так близко, он владеет Римом. Где же моё место? Не Рим ли должен быть моей резиденцией?.

Косса и сам понимал, что папа будет в безопасности лишь тогда, когда Владислав, неаполитанский король, будет изгнан из Рима (проданного ему Григорием XII).

Задача эта была первостепенной в планах Коссы, и он давно уже энергично готовился к её разрешению.

Косса приложил много усилий для того, чтобы создать вокруг папы мощный союз, равного которому ещё не было в Италии, для борьбы с самым сильным и опасным врагом святого престола — неаполитанским королём.

После длительных переговоров ему удалось убедить правителей Флоренции, Прованса, Сиены, герцога Людовика Анжуйского, претендента на трон неаполитанского короля и наиболее видных итальянских кондотьеров совместно выступить против Владислава.

Косса стал во главе войска союзников. Были захвачены Орниетто, Витербо, Монтсфиасконе, Корнето, Сутри. В последний день сентября войска Коссы окружили Рим. Первого октября был занят собор святого Петра и папский дворец, а ещё через несколько дней крепость Сант-Анджело.

Три месяца продолжалась блокада. Но 2 января 1410 года ворота столицы западного христианства открылись перед войсками Коссы.

Наш герой облегчённо вздохнул и поспешил сообщить папе, находившемуся в Пистое, что войска Владислава разбиты и Рим свободен.

Освобождение Рима было не единственной причиной радости Александра: его признали папой Венгрия и государства Германии, не признававшие его раньше.

Теперь его не считали папой только Арагон и Кастилия в Испании (там папой признавался Бенедикт XIII) и Неаполитанское королевство, где господствовал Владислав, покровительствовавший Григорию XII.

Удручало Александра теперь только одно — отсутствие денег.

Биограф Александра V пишет: «Папа был беден, его содержал на свои средства кардинал Косса» [90].

А де Поте пишет: «Александр V был человеком образованным, но очень слабохарактерным. У него не было недостатков, которыми, по свидетельству летописцев, отличались многие клерикалы. Единственное, за что его порицали, — это за слабость к еде. Миланский историк Бернардино Корио пишет, что Александр V был великим гурманом. Его обеды продолжались часами. Обед тянулся до тех пор, пока не иссякало всё, что было во дворце съедобного, или у главного повара уже не хватало фантазии выдумывать новые и новые блюда, которые возбуждали бы аппетит и без того склонного к обжорству папы. Повар должен был неукоснительно и благоговейно следовать рецептам блюд и сладостей, которые составлял сам папа. В таких случаях Александр V приглашал его к себе и они долго говорили о том, как приготовить и оформить эти блюда. Словом, папа Александр V был великим гастрономом».

Эти сведения миланский историк почерпнул из произведения Андре Биллиуса, летописца и современника Александра V. Корио отмечает также, что Александр V имел ещё один недостаток: любовь к роскоши и пышности. «Но эта черта присуща вообще всем его землякам (грекам)». (На каком основании этот итальянец говорит так? Каких греков он имеет в виду? Может быть, византийцев — ведь дело происходит в 1410 году.)

Сисмонди пишет об этом папе: «Странный характер у папы Александра V. Он был очень образован, добр, славился благотворительностью и стремлением к миру. Но вместе с тем был расточителен, безрассудно расходовал деньги святого престола, слепо доверял хитрецам и льстецам, обожал роскошь и вкусную еду. Еда стала его страстью, настолько сильной, что он сутками мог есть и пить, не вставая из-за стола и не ложась спать. (И это духовный пастырь западного христианства!) Не случайно поэтому двоякое отношение к нему после его смерти. До сих пор ещё во многих монастырях Болоньи Александра V считают святым. А в Риме говорят о нём как о раскольнике и антипапе!»

Косса щедро обеспечивал Александра V средствами, необходимыми последнему для удовлетворения его прихотей. Этим он держал папу в полной зависимости, делал всё, что хотел, по существу управлял церковью. Но разве он первый поступал так? Разве не так поступал задолго до Коссы папа Григорий VII, личность в истории папства выдающаяся [20].

— Я хочу вернуться в Рим, — сказал Александр V нашему герою.

— Нельзя.

— Почему? — удивился папа. — Разве Рим не освобождён нами?

— Рим наш, — ответил Косса, — но ехать туда небезопасно, окрестности его ещё не освобождены. Перуджа в руках Владислава, ещё заняты противником Остия и Тиволи. Поедем в Болонью. В такое смутное время это для тебя будет самое подходящее место. Я обещал народу, что укрою нового папу в Болонье, пока Рим и окрестности его не будут полностью освобождены [79] [21].

— Нужно было бы послать буллу Людовику, — советовал позже Александру Косса. — Надо помочь ему получить трон. Только тогда мы окончательно избавимся от Владислава.

Булла была отправлена и зачитана всем, чтобы каждый узнал о желании церкви передать Неаполитанское королевство в руки нового короля. Копию буллы с приложением множества обвинений и проклятий отправили Владиславу. Его обвиняли в том, что он:

1) Несмотря на приглашение, не явился на собор в Пизе, а только прислал представителей.

2) Покровительствует антипапе Григорию XII.

3) Незаконно занял многие районы Папской области.

4) Арестовал и заключил в тюрьму двух братьев Коссы — Микеле и Джованни, и двух его племянников, сыновей Гаспара Коссы.

5) Незаконно арестовал и посадил в тюрьму Христофора Каэтани, брата кардинала, и присвоил имущество этой семьи.

В это время бывший правитель Форлимпополи Джорджио делла Орделаффи поднял восстание, и Косса был вынужден отправиться туда. Восстание удалось подавить. Вернувшись в Болонью, он нашел Александра V больным. Это была какая-то странная болезнь. Он был вялым, слабым и, раньше обладавший завидным аппетитом, абсолютно ничего не ел. Он таял на глазах.

Но что ещё более странно — была больна и Яндра делла Скала. Правда, она заболела раньше, чем Косса отправился в Форлимпополи. Яндра, прежде такая жизнерадостная и живая, уже почти полтора месяца лежала в постели, и врачи не могли определить, что с ней.

Но сумели ли они, светила медицинского факультета Болонского университета, разгадать болезнь папы Александра V?

— Это душевная болезнь, — твердили эскулапы. — Пусть святейший отдыхает и ест побольше. Всё пройдет.

Однако болезнь не проходила. Может быть, оттого, что папа не мог ничего есть. Папа, который сутками мог сидеть за столом, отворачивается от еды и неподвижно лежит в постели, в отведённых ему покоях на первом этаже бывшего дворца подеста в Болонье, о котором мы уже упоминали. Здесь святая инквизиция допрашивала когда-то Коссу и Яндру, и отсюда же похитили Яндру лихие студенты и пираты. Этот дворец Косса сделал своей резиденцией.

Итак, в первом этаже дворца доживал свои последние дни измученный болезнью и уже почти ничего не чувствовавший папа Александр V, а этажом выше, в своей спальне, роскошно обставленной Коссой, в таком же состоянии лежала бывшая любовница могущественного кардинала. Она была похожа на труп. Тело ослабло, стало вялым и неподвижным, и единственное, что ещё было живым, — это её большие, красивые, горевшие беспокойным огнём глаза.

Она попросила причастить её и после причастия позвала к себе Коссу. Он пришел, взял стул и сел у её изголовья.

— Почему ты так странно смотришь на меня сегодня, Яндра? — спросил он, не сводя с неё глаз.

— Я причастилась, — неожиданно оживившись, ответила она. — Я готова к смерти. Она меня не пугает. Я хорошо прожила жизнь. Я узнала большую любовь. В тебе я нашла возлюбленного, о котором мечтала ещё девочкой…

Как она на него смотрела! Лицо её расцвело в улыбке. Странная это была улыбка! Если бы она не принадлежала умирающей красавице, можно было бы принять её за улыбку иронии.

— Балтазар, — прошептала Яндра, улыбаясь своей странной улыбкой и глядя в глаза Коссе. — Скоро я тебя покину. Уже покидаю. Наверно, я не доживу до вечера. Но прежде, чем я уйду из твоей жизни, я хочу исповедаться перед то бой. Я должна поговорить с тобой, рассказать тебе то, чего ты не знаешь обо мне. Выслушай меня…

Она попыталась пододвинуться к нему. Лёгкое как паутина, ставшее почти прозрачным тело с трудом переместилось к краю постели. Взгляд её снова встретился со взглядом Коссы.

— С того дня, как мы познакомились, ты всегда считал меня верной и преданной тебе возлюбленной… Я не была такой… Когда я впервые узнала, что ты изменяешь мне, я не находила себе места, душа моя разрывалась от ревности. И если бы не одно обстоятельство, я, наверно, умерла бы от горя… Ты помнишь Альберинго Джуссиано, бывшего кондотьера, который стал пиратом? Однажды ночью на Искье, когда я по своему обыкновению одна прогуливалась по берегу, стараясь рассеяться, он, пьяный, подошёл ко мне. Он меня не узнал. Он видел просто женщину… Он воспользовался тем, что сильнее меня, зажал мне рот, повалил и… овладел мною.

Она взглянула на Коссу, чтобы узнать, какое впечатление произвели на него её слова. Но на лице его не отразилось никаких чувств.

— В первый момент я была в ужасе от случившегося, — продолжала слабым голосом умирающая, — но потом успокоилась и решила ничего не рассказывать тебе. Тем более что в ту же ночь я видела тебя с какой-то рабыней. На следующий день я опять встретилась с Джуссиано и по собственной воле отдалась ему. И каждый раз, когда я видела, что ты целуешь другую женщину, я платила тебе за измену изменой с Джуссиано и с… другими тоже. Даже с рабами… мусульманами.

Она не отрывала взгляда от лица Коссы. Стоя на краю могилы, она всё-таки хотела знать, какое впечатление произведет её признание на любовника. Лицо Коссы было непроницаемо.

— У меня становилось легче на душе, когда я изменяла тебе, я чувствовала злорадное удовлетворение. Это помогало мне долгое время жить не терзаясь, как раньше. Я расплачивалась с тобой той же монетой. Я давно мечтала отомстить тебе, и это была моя месть. А если меня уж очень беспокоила какая-нибудь из твоих измен, я облегчала себе душу двойной, а иногда и тройной изменой тебе, Балтазар, я была близка почти со всеми мужчинами из экипажа твоих кораблей и многими, многими рабами… А когда ты стал слушателем церкви, я жила с твоими братьями во Христе, начиная с простых священников и кончая кардиналами…

Тщетно старалась Яндра уловить в лице своего друга хоть тень возмущения. Оно оставалось спокойным и бесстрастным. «Что же это? — спрашивала себя красавица из Вероны. — Что с ним? Ведь он всегда был таким мстительным!» Казалось, он не придаёт никакого значения её словам, а она так страстно ждала этого часа, часа отмщения, самого волнующего в её жизни! А он…

— Меня имели все твои знакомые и друзья, — продолжала она. — Слышишь, Балтазар? Даже Гуиндаччо Буонакорсо. Помнишь, однажды ты пришел к нему и увидел в его постели нагую женщину, спрятавшую лицо? Это была я. Этот безобразный пират был моим любовником. И твой верный друг Ринери Гуинджи, тоже…

Косса, так долго и загадочно молчавший, прервал её:

— Это Ринери сказал тебе, что Има приехала в Пизу?

Умирающая не сделала ни одного движения, только глаза её метнули молнию.

— Да… — сухо сказала она. — Её ты любишь… И этого я особенно не могла простить тебе… В Пизе мне не удалось расправиться с ней… Но говорят, что это удалось в Милане… Она умерла… И пусть я умру, но и её с тобой не будет…

— Ты ошибаешься, — спокойно сказал Косса. — Убийцы, которых ты купила, обманули тебя. Има жива.

Косса встал, прошелся по комнате, снова сел и заговорил:

— Откровенность за откровенность, Яндра. Я давно знаю о твоих изменах. Хотя и не сразу, но я понял, какое средство ты избрала, чтобы отомстить мне! Я чуть не убил Буонакорсо, но добился того, что он рассказал мне все подробности о твоих любовных похождениях… и о Гуинджи тоже… Твоя искренность заставляет и меня сделать тебе признание… Знай, что ты умираешь от моей руки. Ты отравлена страшным ядом, который приготовил мне один лекарь из Перуджи…

Лёгкий, как вздох, возглас сорвался с уст Яндры, глаза её широко раскрылись от ужаса.

— Яндра, — тихо и спокойно продолжал Косса. — Я отравил тебя не за твои измены. Я терпел бы их и дальше, как терпел несколько лет, с тех пор, как увидел тебя нагой в постели Буонакорсо. Я узнал, что это была ты, исповедуя Гуиндаччо. Не измены твои меня волнуют. Ты погибнешь потому, что злобно и настойчиво преследовала Иму. А Име… ей, — и больше никому в этом мире, — принадлежат моя любовь и нежность…

И он направился к двери. Яндра вскрикнула, приподнялась на постели, тут же упала снова и замерла.

Косса обернулся, подошел к кровати и, протянув руку, закрыл глаза умершей…

А в огромном зале, превращённом в опочивальню, метался в агонии пана Александр V.

Врачи, кардиналы, придворные ожидали смерти критянина Петра Филарга за дверью его спальни, заранее убранной в траур.

Папе Александру V тоже не было суждено пережить день 3 мая 1410 года…

На следующий день толпы народа, оплакивавшие папу, сопровождали гроб с его телом к кладбищу при соборе святого Франциска (один из первых памятников готики в Италии, созданный в начале ХIII столетия), где состоялась церемония погребения. Могилу Александра V закрыли богатой мраморной плитой, на которой был высечен портрет папы и надпись на латинском языке, хорошо видные и теперь.

Многие летописцы той эпохи и историки последующих времен склоняются к тому, что в смерти папы Александра V повинен Косса.

«Балтазара Коссу обвиняли в отравлении Александра V с целью занять его место на папском престоле. Обвинение это не было снято с Коссы и после его смерти».

«Летопись Болоньи» отмечает: «Косса специально перевёз в Болонью папу Александра V, чтобы отравить его там».

Морелли пишет: «Все в один голос твердили, что папу отравили по приказу кардинала Болоньи».

«Косса привёз пану Александра V в Болонью, дал ему время составить и отослать буллу с проклятиями противникам папам Григорию XII и Бенедикту XIII и, не испытывая больше нужды в этом «послушном инструменте», решил избавиться от него», — пишет де Поте.

Так ли это было на самом деле?

Мы должны напомнить читателям замечание Буркгардта о склонности итальянцев той эпохи любую внезапную смерть считать убийством.

Итальянцы не могли представить себе, что человек, тем более знатный, мог умереть естественной, смертью. Они были твёрдо убеждены, что любая смерть — это убийство.

Интересно, что биограф папы Александра V пишет: «Обвинение Коссы в том, что он ускорил смерть Александра V с помощью яда, — необоснованное обвинение» [90].

Ещё более характерно, что Дитрих фон Ним, секретарь при нескольких папах, предшественниках Коссы, и при нём самом, который написал биографию папы-пирата, являющуюся памфлетом на него, не считает Коссу причастным к смерти Александра V [96].

Но если даже Косса не имел отношения к смерти Александра V, его трудно назвать святым, невинным агнцем.

3 мая, в день смерти Яндры и папы Александра V, когда уже стало смеркаться, наш герой, спрятав под мантией два стилета, направился к маленькому домику у церкви святого Доминика. Быстро поднявшись по лестнице, он ворвался в спальню жившего там священника.

— Ты предатель и изменник, Ринери, — крикнул Косса. — Защищайся! — И бросил ему один из стилетов.

И так как Ринери непонимающе, молча смотрел на него, объяснил:

— Ты рассказал Яндре, что Има поселилась в Пизе… — И его стилет с силой вонзился в сердце его старого друга, епископа Фано [2].

Затем спокойно, словно ничего не произошло в этот день, Косса посетил нескольких кардиналов, чтобы договориться о выборах нового папы.

Переговоры эти были необходимы ему для полной уверенности в том, что, когда через несколько дней соберётся конклав, он единогласно будет избран папой.

17 мая во дворце, из которого две недели назад вынесли двух покойников, собрался конклав [9].

Конклав состоял из семнадцати кардиналов, и большинству из них Косса обещал деньги, дома, виноградники или земли в различных районах Италии, а также самые высокие церковные посты, если они изберут его папой.

Сделки и подкупы подобного рода были обычным явлением при избрании папы. Каждый из кардиналов, который «по велению божию» должен был стать главой христианства, знал, что на следующий же день после избрания он потеряет все богатства, все «дары бога», накопленные за долгие годы кардинальской службы. У него не будет ни домов, ни денег, ни земель. Не останется даже домашней утвари. Дело в том, что люди, узнав, на кого из кардиналов пало «божье благословение», бросались к его дому и грабили дочиста. Уносили не только мебель, посуду, ковры и другие ценные вещи, но даже безделушки, украшавшие комнаты, а также захватывали земли.

И всё-таки каждый из кандидатов в «наместники Христа на земле» радовался своему избранию, так как знал, что не останется внакладе.

Всё, что он имел, будучи кардиналом, было лишь ничтожной частицей богатства, которое он получал, становясь папой. И, пользуясь своей властью, он мог без ущерба для себя одаривать своих сыновей, дочерей, племянников, а также высшие чины духовенства.

Наш герой, решив занять папский престол после Петра Филарга (Александра V), заранее совершил все сделки. Но главным орудием Коссы, орудием более результативным, чем богатые дары кардиналам, было его войско, содержавшееся в Болонье, основная его опора [23].

И всё-таки Косса опасался, что найдутся люди, которые сегодня, 17 мая, воздержатся от его избрания. Отдельные кардиналы серьёзно задумаются, отдать ли ему свой голос, предвидя последствия, к которым это может привести. А что, если народ вдруг узнает, что он, служитель церкви, которого считают самым добродетельным, самым непогрешимым среди всех кардиналов, — бывший пират, убийца, распутник, палач?

Его приводила в ярость мысль, что кардиналы, получив богатые подачки и согласившись голосовать за него, могут передумать и избрать кого-нибудь другого, например Оттона Колонну. Он неожиданно вскочил со скамьи, где, казалось, спокойно сидел, умело скрывая волнение, быстро подошёл к кардиналу Колонне и, пристально глядя ему в глаза, сухо сказал:

— Оттон, когда-то я помог тебе. Я не возражал, чтобы Иннокентий возвёл тебя в сан кардинала. Помни об этом!

Косса отогнул полу красной мантии, и в руке его блеснуло лезвие стилета. Вплотную пододвинувшись к знатному римлянину, он с силой вонзил стилет в крышку стола, за которым тот сидел. Горящие ненавистью глаза Коссы подозрительно всматривались в лица кардиналов — каждого можно было подозревать в том, что он проголосует против. [24]

Косса снова посмотрел на кардинала Колонну.

— Ты будешь голосовать за меня, — резко, тоном приказа произнёс он. — Если ты не сделаешь этого — пеняй на себя. Я убил семьдесят два человека. И для меня не составит труда убить ещё одного. [25]

Но Косса ошибался, сомневаясь в Колонне. Римский кардинал недоумённо взглянул на бывшего неаполитанского пирата и с горечью спросил:

— Почему я вдруг не буду голосовать за тебя? Как тебе в голову могла прийти такая мысль? Разве я не был всегда твоим верным другом? — Действительно, этот знатный римлянин в течение многих лет был самым преданным Коссе кардиналом. — Ты напрасно сомневаешься, Балтазар. Я считаю, что ты больше всех достоин унаследовать вместо покойного Александра престол святого Петра… Я считаю тебя наиболее подходящей фигурой и знаю, что все остальные придерживаются того же мнения.

И он, как и другие кардиналы, от всей души отдал голос за Коссу, бывшего убийцу и пирата, твердо веря, что нет среди кардиналов человека, более способного и достойного занять пост «пастыря стада Христова». И, как человек наиболее подходящий, Косса был избран папой… Если считать первым римским папой апостола Петра, то Косса был двести шестым.

Возведение на престол было назначено на 25 мая 1410 года.

«Каким же именем назваться? — спрашивал себя Косса. — Под каким именем я стану известен как папа?»

Ни одно из имен недавно ушедших с престола корифеев церкви не прельщало его, все они запятнали свою репутацию: один жестокостью, другой — безжалостным угнетением народа, третий — зверскими убийствами. Двое последних вызвали всеобщую ненависть христиан, разгадавших их лицемерие: якобы стремясь к созыву общего собора, на деле оба они всеми средствами старались помешать этому.

«Как же мне именовать себя? Имя какого предшественника выбрать?» — раздумывал Косса.

Мысленно перебрав многие, он остановился на имени человека, оставившего яркий след в истории западной церкви, человека хитрого и властного, занимавшего папский престол почти сто лет назад, — это был папа Иоанн XXII.

Иоанну XXII удалось стать епископом и фаворитом папы с помощью фальшивого рекомендательного письма, будто бы написанного королём Робертом, тогда как король не имел к этому письму никакого отношения [87].

Заняв папский престол, Иоанн XXII сразу же выпустил буллу, в которой говорилось, что после смерти Геприха VII императорский трон остался вакантным и он, Иоанн XXII, как «наследник апостола Петра», «наместника Иисуса Христа на земле», уполномочен взять на себя управление мирскими и духовными делами христиан, а поэтому население не только Папской области, но и всей Италии должно подчиняться ему.

«Плохо придётся тем, кто не признает моих полномочий! Я предам анафеме всех, будь то короли, властелины, простые священники, целые общины или университеты, и проклятие моё заставит всех признать меня единовластным правителем. После смерти Генриха VII я унаследовал императорский трон!» [26]

Иоанн XXII возвёл в сан кардинала своего сына Бертрана и отправил его своим легатом в Италию, снабдив буллой, в которой говорилось: «Я, великий понтифик, получивший от бога право по своему усмотрению распределять духовные и земные блага среди народа принадлежащей мне империи, посылаю в Италию кардинала Бертрана, моего сына, и передаю в его руки власть над её островами, горами и равнинами. Он волен отторгать и присоединять земли, разрушать и строить, насаждать свои порядки» [89].

Чтобы облегчить Бертрану решение этой задачи, Иоанн XXII объявил крестовый поход, договорился с гвельфами выступить против гибеллинов, привёл в движение механизм инквизиции в Ломбардии, предал анафеме правителей Милана и Феррары и закрыл все церкви в этих районах, чтобы вызвать возмущение народа против этих правителей. А властелина Ломбардии обвинил в еретизме и чародействе. [27]

Папа Иоанн XXII предал анафеме также германского императора Людвига, обвинив его в присвоении трона, принадлежащего якобы святому престолу. Людвиг, по мнению Иоанна, должен отстраниться от трона и на коленях молить папу о прощении.

Папские крестоносцы грабили и убивали население Италии, сжигали дома, насиловали женщин, крали детей.

Войска папы, годами бесчинствовавшие в Италии, пролившие столько народной крови, содержались на средства, получаемые в виде налогов с того же самого народа. Иоанн XXII, тративший огромные суммы на поддержку Бертрана, сумел тем не менее скопить значительное состояние — восемнадцать миллионов деньгами и на один миллион ценностей. Источником этих богатств были налоги, получаемые им в странах, находившихся под его влиянием.

Папа Иоанн XXII первым ввел «аннату», то есть передачу в панскую казну всех церковных доходов, получаемых церковными чинами в первый год службы.

Это был энергичный, упрямый, неистовый религиозный фанатик, мстительный, алчный стяжатель с душой инквизитора, с беспокойной фантазией мистика и мракобеса. Он был не только видным теологом, ему принадлежат также труды по медицине («О глазных болезнях», «О ревматизме», «О развитии зародыша») и алхимии. Но столь обширные знания не мешали ему, подобно многим его современникам, оставаться суеверным фанатиком.

Он был абсолютно уверен в существовании бога. Но он ещё больше верил в существование сатаны. Считал сатану своим личным врагом и вёл с ним упорную и бесконечную борьбу в течение двадцати лет.

Ему постоянно казалось, что его преследуют слуги сатаны, чтобы получить его душу раньше, чем он сумеет искупить свои грехи. Из его записок, писем и циркуляров видно, что он страдал манией преследования и боялся двух вещей: что его отравят или околдуют.

Он постоянно ощущал рядом присутствие сатаны, не желавшего нигде его оставить. Папа старался прогнать его молитвами, уговорами, угрозами, пытался осенить его крестным знамением и окропить святой водой.

Но ничего не помогало, сатана возвращался снова и снова, подсылал к нему отравителей и чародеев.

Иоанн XXII писал епископу Риэ: «Чародей Иаков Брамбасон и Иоанн Аман, лекарь, приготовили яд, чтобы отравить нас — меня и нескольких кардиналов. Но им это не удалось. Что же они тогда сделали? Вылепили из восковых свечей наши фигуры, читали над ними заупокойные молитвы, кололи их иглами с ядом. Однако бог оградил нас от несчастья, помог нам, и эти дьявольские фигуры попали в наши руки. Чародеи брошены в тёмные подземелья, откуда никто не выходит живым».

Только что Иоанну с таким трудом удалось изгнать дьявола из своего воскового двойника, как враги подослали ему другого, запрятав его в кольцо. Перепуганный папа впал в отчаяние — никакие молитвы не могли преодолеть волшебства. И он придумывал все более страшные наказания чародеям, считая, что все принятые меры ещё недостаточно жестоки для них.

С упорством маньяка он продолжал эту борьбу, прибегая к пыткам, казням и молитвам.

Каорского епископа Уго Герардо, обвиняемого в чародействе, проволокли на железных крючьях по улицам Авиньона, раздирая ему одежду и лицо. А когда человек превратился в грязную тряпку, пропитанную кровью, его бросили на костер, который был разложен напротив папского дворца у подножья скалы, рядом со старинной церковью пресвятой девы Марии, символизирующей у христиан сострадание и всепрощение.

Роджер Бэкон, Раймонд Люллий, Альберт Великий, Данте и многие другие мыслители были объявлены еретиками и чародеями.

Папа, старый и немощный, стоявший на краю могилы, способный лишь ненавидеть, с садистской жестокостью мучил и пытал всех, кого ему удавалось поймать, а затем отправлял на костёр. После сожжения Уго Герардо костры запылали в Марселе, где сжигали последователей святого Франциска — францисканцев за нежелание отказаться от проповеди «святости нищеты» [3].

«Да, этот папа был достойной фигурой, — думал Косса. — Его имя я и должен взять».

И при возведении на святой престол, происходившем в Знаменитом соборе святого Петрония, он принял имя Иоанна XXIII. Он был прав по-своему.

«Нужно заметить, — пишет аббат Мурре в своей многотомной »Истории папства», — что с приходом Иоанна XXIII светский дух проник на святой престол».

И даже Л. Пастор, известный историк западной церкви, пишет: «Из всех последствий рокового собора в Пизе избрание папой Иоанна XXIII было самым роковым. Конечно, Иоанн XXIII не был тем чудовищем, каким описывают его враги. Но известно, что его интересовали только мирские дела, что Иоанн XXIII думал лишь о собственных материальных выгодах, что он был искусным и льстивым политиком, упорным в достижении цели, был больше воином, чем служителем церкви».

Страшные обвинения, предъявленные ему после пяти лет правления, были бездоказательны. Не вызывает сомнений лишь одно: этот искусный политик настолько погряз в разврате, что у него не оставалось времени для исполнения обязанностей служителя церкви.

С. Антонио пишет: «Папа Иоанн XXIII (Балтазар Косса) великолепно разбирался в светских делах, но не в делах церкви». [28]

Заняв престол, Косса в первую очередь взялся за восстановление своих средств, изрядно сократившихся в последние полтора года, когда он содержал Александра V, бездумно и широко тратившего чужие деньги. Огромная доля его сокровищ ушла также на взятки «братьям кардиналам», которые должны были избрать его папой.

Как же поправить дела?

Балтазар недаром много лет служил у торговца церковными постами папы Бонифация IX. Он многому научился за это время.

Во все города Европы были разосланы папские доверенные лица, и каждый из них вёз с собой мешок с индульгенциями.

Прибыв в какой-нибудь город, они занимали самые большие и красивые здания, вывешивали флаги с вышитыми на них «ключами святого Петра» и приказывали звонить в колокола.

Затем действие переносилось в церковь. Посредине «святилища» устанавливался «трон», на него усаживался посланец папы, а над ним, на четырех палках, натягивалось «небо». «Наверно, для того, чтобы с потолка не могли упасть муха или клоп и запачкать лысину высокого гостя», — иронизирует Дитрих фон Ним, секретарь папской канцелярии.

Посланцы, обращаясь к верующим, призывали их покупать индульгенции, уверяя, что деньги эти будут использованы для организации крестового похода.

— Покупайте, братья, — взывали они, — платите щедро! Святейший готовит крестовый поход, чтобы помочь христианам Константинополя! Они в опасности, их окружили турки. Не жалейте денег на святое дело! С их помощью спасутся не только христиане в Константинополе, но и вы сами! Отдадите немного, а с вас снимется любой грех, который вы совершили! Спасайте себя от мучений, которые ждут вас и чистилище после смерти! Спасайте души свои и своих близких!

Они были настойчивы и наглы. Никто не осмеливался сомневаться в их правоте. А если кто-то и выражал сомнение, ответ на это был готов.

— Святой отец, властитель ваших душ, послал нас, мы только его верные слуги. Ты сомневаешься в нём? Значит, ты еретик, раскольник, мятежник.

И человека начинали преследовать как «еретика и отщепенца».

Дитрих фон Ним рассказывает: «Мне самому часто приходилось слышать, как посланцы папы громко выкрикивали:

— Сам святой Пётр, если бы он был жив, не имел бы таких полномочий отпускать вам грехи, какие дал нам папа Иоанн!»

Даже в самых маленьких городах от продажи индульгенций выручали от шести до восьми тысяч золотых флоринов. Один только германский город Любек дал двадцать тысяч золотых монет. А во всей Германии папским посланцам удалось собрать более ста тысяч золотых. Чтобы увеличить количество городов, где можно было бы продавать индульгенции, Косса сразу же после возведения на престол начал переговоры с теми правителями, которые не считались с постановлениями собора в Пизе, и сумел убедить тех, кто не признавал его предшественника Александра V, признать папой его, Иоанна XXIII.

Как мы уже знаем, Косса был выдающимся политиком, и это качество помогло ему договориться не только с королём Венгрии и Богемии Сигизмундом, но и начать переговоры со старым врагом святого престола — неаполитанским королём.

Увеличилась территория, увеличилось количество людей, находившихся в духовном подчинении у нашего героя; агенты Иоанна XXIII, продававшие «отпущение старых и новых грехов», проникли почти во все страны западной Европы.

Их можно было увидеть во Франции, Англии, Германии, Италии, Польше, Богемии, Венгрии и других странах.

— Покупайте, грешники! — взывали они к народу. — Если вы верующие — покупайте! Позаботьтесь о загробной жизни, очистите от грехов ваши души! Покупайте, недорого продаётся! Какое значение имеют для вас эти гроши!

Напрасно народ жаловался на нищету и голод, к которым привели постоянные войны.

— Еретики, безбожники! — ругались торговцы индульгенциями. — Лучше отдать всё, что у вас есть, а потом умереть от голода, чем мучиться после смерти! Покупайте, а то не получите прощения после смерти! И напрасно будете молить бога о спасении души! Если не купите индульгенцию — ничто вам не поможет, если вы даже сутками будете молиться на коленях [65]! [29]

Посланцы Иоанна XXIII проникали всюду, успешно выкачивая деньги у простого народа. Они добирались до самых отдаленных деревень в различных странах Европы. До нас дошли письменные свидетельства, показывающие, что не всегда их операции проходили беспрепятственно, что иногда они бывали вынуждены идти на некоторые затраты, чтобы обеспечить себе успех.

Вот письмо из одной деревни:

«Нам удалось собрать сто скудо. Но на десять из них мы угостили деревенского священника, чтобы он помог нам».

По запискам, оставшимся после различных служителей церкви той эпохи, можно составить представление о сборщиках-посланцах папы Иоанна XXIII и других пап.

Это были псевдомонахи, проходимцы, шарлатаны и лжецы, использовавшие простодушную веру простых людей, льстецы и обманщики, готовые на всё, лишь бы выманить деньги. А когда им это удавалось, они издевались над этими же людьми и гордились, что обман сошёл так удачно. Их постоянными словами были:

— Платите! И мы вымолим для вас прощение [87] [30].

Разумеется, папские посланцы не отличались большой честностью, и папа часто приходил в ярость, получая от них мизерные суммы.

— Мошенники! — кричал он. — Плуты, обманщики, жулики! Кого вы хотите обмануть, возвращаясь с пустыми руками?

— Святой отец, — отвечали лицемеры. — Несчастный народ очень беден. Мало кто может купить индульгенции, поэтому мы и привезли не много.

Чтобы оградить себя от обмана, Косса придумал следующее: были напечатаны новые индульгенции, отдельные для каждого греха, на которых была указана их стоимость. Уплативший означенную сумму освобождался от указанного греха. А Иоанн XXIII точно мог определить размер своих доходов.

Его посланцы получали определённое количество индульгенций, за которые должны были выручить определенное количество денег. Воровство прекратилось.

«Тарифы» этих папских индульгенций дошли до нас. И мы видим, что «избавление от греха» стоило не очень дорого. Так, например, человек, убивший мать, отца или сестру, мог «искупить» грех, заплатив всего один дукат за индульгенцию. Человек, который убил жену, чтобы жениться на другой, должен был уплатить два дуката. Убивший простого священника платил четыре дуката, епископа — девять дукатов и избавлялся от мучений в аду.

Отравление не считалось тяжёлым грехом, если судить по тому, что отравитель должен был уплатить всего полтора дуката. Гораздо дороже платили люди, нарушившие какие-либо обязательства, — девять дукатов.

Монахи, совершавшие прелюбодеяния в монастыре или вне его, должны были заплатить за отпущение греха восемь дукатов. Грех скотоложства оценивался в двенадцать дукатов.

Монахини, согрешившие в монастыре или вне его, избавлялись от греха за девять дукатов, причем им предоставлялось право остаться в монастыре, а если это были настоятельницы, они не лишались почестей и продолжали управлять монастырями [31].

В разное время были найдены «тарифы» на индульгенции, выпускавшиеся другими папами. Укажем некоторые из них. Церковнослужитель, виновный в распутстве, за спасение души должен уплатить три дуката.

Чтобы спасти душу, сожительствовавший с матерью, дочерью или другой близкой родственницей должен заплатить два дуката. Изнасиловавший девушку может искупить грех, уплатив два дуката.

Желающий во время поста есть яйца, масло и мясо должен заплатить за индульгенцию два с половиной дуката.

Тот, кто воровал, поджигал или убивал в прошлом, может искупить грех, уплатив два дуката.

Де Поте указывает, что стоимость некоторых индульгенций была настолько велика, что доступны они были только богатым людям. Бедняки могли умирать, не получив отпущения грехов от того, кто назвал себя наместником Христа на земле, призванным утешать «страждущих и обременённых».

Нужно добавить, что на Тридентском соборе в 1560 году «тарифы» эти были включены в список запрещённых книг, а фанатичный король Испании Филипп II приказал даже уничтожить их. Де Поте указывает, что предусматривались и другие наказания за грехи, устанавливаемые на основании церковных канонов и тоже включённые в «тариф». Так, например, тот или иной грех можно было искупить постом, сроки которого устанавливала церковь, — день, месяц, год и так далее. Но грешник мог избежать поста, уплатив в папскую казну значительную сумму.

Как правило, богатые люди так и поступали — откупались, а затем грешили снова. Назначение «выкупа» стало серьёзным источником дохода для служителей церкви, использовавших широко и с большим мастерством эту доходную монополию.

Они увеличивали наказания, делали их более утомительными и жестокими, и соответственно увеличивался и «выкуп». Индульгенции и увеличение платы за «особые» грехи принесли Иоанну XXIII огромную сумму, а это дало ему возможность действовать более решительно. Он снова вступил в переговоры с упорным врагом римского престола неаполитанским королём Владиславом.

«Если ты не будешь поддерживать Григория XII и признаешь власть римского престола, я уплачу тебе сто тысяч золотых флоринов», — писал Косса Владиславу. Владислав, испытывавший большие денежные затруднения, согласился. Он созвал церковных иерархов своего королевства, и они решили не подчиняться больше Григорию XII, а признать единственным папой Иоанна XXIII, кандидатура которого, как главы христианства, была выдвинута ещё собором в Пизе.

«Мы признаём тебя единственным законным папой для всех стран Западной Европы, в том числе и для Неаполитанского королевства», — писали они.

Косса отсчитал сто тысяч золотых Владиславу, а Владислав предложил Григорию XII, который гостил у него в Гаэте, немедленно убираться вон.

«До наступления октября ты должен покинуть моё королевство», — писал он бывшему папе.

И Григорий с тремя кардиналами, оставшимися при нём, вынужден был накануне зимы покинуть такой гостеприимный недавно кров. Он отправился в порт и сел на венецианский корабль. В открытом море его ждала засада, организованная Гаспаром Коссой, которого предупредил о выезде Григория Балтазар.

Но судьба смилостивилась над старым папой, кораблям удалось уйти от погони в Адриатическое море и благополучно пристать в Римини, где правителем был друг папы Григория Карл Малатеста.

Косса, расплачиваясь с Владиславом, не нанёс ущерба личному капиталу. Деньги эти он получил… от четырнадцати новых, выдвинутых им кардиналов. это они отдали за своё выдвижение сумму, превышающую даже ту, которая понадобилась для подкупа Владислава.

Утвердившись в Неаполитанском королевстве, Иоанн XXIII тут же предал анафеме папу Григория XII, лишившегося надёжного убежища у Владислава, и папу Бенедикта XIII, который жил теперь в Испании.

Папа Григорий XII, несмотря на то, что Иоанн стоял теперь во главе почти всего западного христианства, не сдавался и на анафему ответил анафемой.

Но Коссу теперь уже ничто не пугало. Власть его была общепризнанной. Ему удалось навести порядок и в Польше, где ещё бушевала разрушительная война между королём и крестоносцами, посланными предыдущим папой.

Страну наводнили толпы авантюристов, выразивших желание «служить западной церкви» и беззастенчиво грабивших народ.

Иоанн ХХIII направил послом к польскому королю архиепископа Пьяченцы, которому удалось примирить короля и крестоносцев. [32]

Шло время, события развивались благоприятно для Коссы. За небольшим исключением, все западноевропейские страны признали его единственным законным папой.

Теперь наконец Косса мог осуществить свою мечту — торжественно войти в свою настоящую столицу, в Вечный город. Восторженные толпы римлян приветствовали папу Иоанна ХХIII [104].

Обосновавшись в Риме, Косса в первую очередь постарался пополнить свою казну, выдвинув для этого ещё нескольких кардиналов, а затем обратился с письмом к папе Григорию XII.

«Все признали меня папой. Отрекись, перестань служить причиной раскола церкви. Соверши благое дело, признай и ты меня. Если ты согласишься, то, кроме поста первого кардинала, получишь ещё пятьдесят тысяч флоринов» [79].

Но Григория XII не соблазнили пятьдесят тысяч флоринов, он хотел быть папой, и его ответом была новая анафема Иоанну ХХIII. Иоанн тоже ответил проклятием и занялся подготовкой к собору, который должен был решить вопросы, поднятые ещё на предыдущем соборе в Пизе.

В 1413 году в Риме торжественно открылся собор, на котором присутствовали представители всех западноевропейских государств: Франции, Германии, Кипрского и Неаполитанского королевств, Флоренции, Сиены и других. Выступавшие на соборе ораторы особое внимание уделяли осуждению еретического учения Виклифа, проникшего в континентальную Европу. Виклиф, крупнейший профессор теологии Оксфордского университета, почти за 150 лет до Лютера требовал реформации и оздоровления церкви. Виклиф энергично отстаивал право английской или любой другой национальной церкви бороться с посягательствами святого престола на их самостоятельность.

Он считал, что собственность церкви является в то же время и государственным достоянием, и, если церковь допускает злоупотребления, государство может и должно конфисковать собственность у церкви. Он выдвинул идею о необходимости перевода библии с латинского на все другие языки, чтобы сделать её доступной и понятной [33].

Уже два месяца в Риме шёл собор, созванный Иоанном XXIII. Когда работа его подходила к концу, у Коссы созрел план борьбы с английскими еретиками. Он подговорил послушного ему кардинала Джамбареллу выступить перед собором с официальным обвинением их.

«Проклятым нечестивцам, — внушительным голосом читал кардинал, — удалось перетащить заразу в континентальную Европу. Ими написано множество книг, которые распространяют эту эпидемию. Против этого есть только одно действенное лекарство: сжигать — и книги, и тех, кто повинен в их распространении» [79].

Благочестивые и уважаемые святые отцы, члены собора и гости, собравшиеся в Ватикане у престола святого Петра, с умилением выслушали вдохновенную речь кардинала и выразили согласие наказать «нарушителей спокойствия», воюющих против церкви, совершить «богоугодное дело» — сжечь все книги. Как только прозвучало последнее проклятие кардинала еретикам, поднялся папа Иоанн XXIII, вышел из собора, спустился по лестнице на площадь, где уже пылал костёр, зажженный служками, взял из рук священников несколько еретических книг и бросил их в огонь [74].

Когда «благочестивое дело» было совершено, святые отцы, решив, что момент сейчас самый благоприятный, подошли к святейшему и почтительно, но твёрдо попросили его быть более воздержанным и не совершать впредь поступков, несовместимых с саном служителя церкви.

Кардиналы и архиепископы смиренно просили Иоанна ХХIII изменить своё поведение, несообразное с его положением, прекратить злоупотребления в делах церкви, которые становятся все более явными [79].

Такие обращения к папе бывали и раньше: от представителей французского духовенства, особенно от Парижского университета и Верховного церковного суда Парижа, но все они не давали никаких результатов. О чём говорилось в этих обращениях? Какие требования и обвинения предъявлялись папе? Только ли его морали они касались? Конечно, всем хотелось, чтобы папа вёл себя более достойно. Конечно, вызывала недовольство торговля индульгенциями, но… ими торговали и предшествующие папы. Значит, причина была в чём-то другом? Недовольство было вызвано тем, что вновь избранный глава христианства занимался… ростовщичеством! Занимался открыто, не таясь, следуя установленным им самим хитроумным правилам. Ростовщичество было основным источником его обогащения. Он не только восстановил утраченное, но и получил огромные прибыли. Следуя определённой системе, усердно изучив дело, нещадно обдирая клиентов, этот опытный ростовщик сумел в конце концов открыть банк, отделения которого имелись в больших и малых городах Папской области. Богатые и бедные, все, кто почему-либо нуждался в деньгах, обращались в банк и его отделения, а папа, не стесняясь, драл с них три шкуры за ссуду. Причём люди, нуждавшиеся в деньгах, могли обратиться только в папский банк, потому что Иоанн ХХIII беспощадно преследовал всех других ростовщиков. Монополия ростовщичества в папском государстве принадлежала ему.

«Благодаря искусному ведению этого доходного дела Иоанн ХХIII скопил баснословное богатство», — пишет Дитрих фон Ним.

Обвинение в ростовщичестве было одним из самых главных, предъявленных нашему герою (если не считать широкой продажи индульгенций во многих пунктах христианского мира).

Особое же недовольство и ропот среди народа вызывали более тяжёлые провинности папы Иоанна ХХIII: его неодолимая порочная слабость к женщинам, его развращённость, кровосмесительные связи, эротические похождения.

Как в прежние времена, когда он был пиратом, а потом студентом в Болонье, так и теперь, когда он стал папой, «духовным пастырем христианства», его неудержимо влекло к красивым женщинам. Он нисколько не переменился. Сидя на папском престоле, он переписывался с правителями, рекомендуя всем вести «праведную жизнь», «не сворачивать с прямой дороги добра», «с пути, указанного господом», а сам делал всё наоборот.

Римляне видели, что этот «духовный пастырь», «блюститель нравов», призывавший в своих буллах и посланиях к моральной строгости и воздержанию, сам оставался всё тем же волком, охотившимся за нежными овечками.

Только теперь, когда он стал папой, ему легче было «укрощать» тех из них, которые оказывали ему сопротивление.

Активность его на этом поприще с годами только возросла. Теперь, когда он был не простым священником и даже не средним иерархом церкви, а «отцом христианства», его некому было контролировать. Теперь никто не мог ему препятствовать в его распутстве. Его связи с распутными женщинами или с девушками, которых он сам развращал, словно сладострастная обезьяна, а затем бросал на произвол судьбы, были бесконечны. Как раз в это время началась его связь с Динорой Черетами из Перуджи. Читатели помнят, может быть, что, ещё будучи молодым пиратом, наш герой имел связь в Неаполе с молодой девушкой, которую звали Констанцей. Через несколько лет, в бытность свою кардиналом при папе Бонифации IX, Косса вступил в связь с дочерью Констанцы, утверждавшей, что девушка эта — его дочь. И вот теперь он стал любовником уже своей внучки, Диноры, которая носила фамилию Черетами, так как Косса сумел выдать замуж свою тогда юную любовницу, её мать, за Черетами, состоятельного буржуа, учёного лекаря и владельца аптеки в Перудже. [34]

Диноре было четырнадцать лет. Мать её, Джильда, неоднократно говорила нашему герою, что её дочь — и его дочь (как её мать, Констанца, утверждала когда-то, что Джильда родилась от него). Но Иоанн ХХIII делал вид, что не верит этому, хохотал, принимая это за шутку, и сумел увлечь девочку. Но и мать и бабушка девочки говорили об этом Иоанну только ради приличия. Притворно сердился и глава семьи Черетами, но Косса, оказавший немало услуг отцу семейства, не обращал на это внимания. Что касается девочки, ей очень льстило внимание такого высокопоставленного лица.

— Балтазар, — лукаво улыбаясь, спрашивала она нашего героя, — это правда, что ты мой отец и дедушка?

И хвалилась перед матерью и бабушкой:

— Я теперь важная особа. Сам папа римский без ума от меня [2]!

Читатели должны иметь в виду, что в ту эпоху каждая женщина или молодая девушка считала за честь иметь любовную связь с высокопоставленными церковниками. Петрарка в своих «Письмах без адреса» приводит вызывающие удивление примеры стремления молодых девушек быть обласканными кардиналами [35].

Естественно, что сравнительно молодой, красивый и всемогущий Балтазар Косса легко склонял к любви молодых женщин и девушек. Ежедневно из пятидесяти красивых женщин он выбирал красивейшую. Во Флоренции, в Болонье, а теперь в Риме он часто приказывал своему верному приближённому Буонакорсо:

— Гуиндаччо, помести девушку в такой-то монастырь…

Настоятельницы любого из монастырей лезли из кожи вон, чтобы услужить «отцу христианства». В монастыре готовили несколько комнат, постель с белоснежными благоухающими простынями, чтобы оказать достойное гостеприимство редкому высокому гостю и его подруге, создать все условия для его «телесных радостей».

Растолстевший гигант в лепешку расшибался, чтобы угодить своему хозяину.

— Хорошо, святой отец, через полчаса она будет на месте…

Так описывает жизнь монастырей П. Аретино. Может быть, не во всем он прав, может быть, он несколько преувеличивает, и это вызывает недоверие у читателей. Но всё-таки надо признать, что нравы в монастырях и их влияние на народ несколько отличались от теперешних!

Насколько было велико это отличие, видно из указа, изданного в 1403 году Балтазаром Коссой в Болонье, где он был тогда папским легатом.

В указе говорилось:

«Чтобы сохранить непорочность нравов и честь монахинь, живущих в святых обителях, оградить их от соблазна… мы запрещаем доступ в монастыри светским лицам мужского пола без специального разрешения высшего церковного правителя города, так как они легко могут встречаться там с монахинями и разговаривать с ними. Мы запрещаем также игру на гармонике и других музыкальных инструментах вблизи монастырей. Нарушитель нашего указа будет задержан и должен будет уплатить в папскую казну 25 золотых. Виновная в прелюбодеянии монахиня должна будет уплатить штраф 500 дукатов, а в некоторых случаях может быть приговорена к смерти» [44, 91].

Почему именно Косса так заботился о нравственности монахинь? В других местах наказания за «грех» не были очень строгими. Обычно согрешившую монахиню раздевали и пороли на глазах «сестёр», не сажали за стол, заставляя ещё при этом языком вылизывать изображение креста на полу, и то только в тех случаях, когда она была поймана на месте преступления. Итак, Иоанн, ещё до того как он стал папой, строго следил за нравственностью «христовых невест». Не потому, что он очень заботился об их непорочности, а просто потому, что считал светских мужчин опасными соперниками и, желая обеспечить свою «монополию» хотя бы в монастырях, всеми способами старался оградить себя от них.

Косса считал, что только он сам может наслаждаться чистотой «христовых невест». Как пишет Дитрих фон Ним, а затем и де Поте, Иоанн XXIII за время своего правления лишил девственности триста «христовых невест».

Но только ли одному Коссе приносили монахини в жертву свою «чистоту»? Это сомнительно.

Ни монахини, ни монастыри в те времена не были похожи на теперешние. Монахинь не содержали там взаперти, как можно было бы предполагать. И они совсем не оставались слепы и глухи к тому, что кардиналы и другие корифеи церкви в их монастырях устраивали встречи со своими светскими любовницами. Любая из монахинь с завистью поглядывала на счастливых женщин и девушек, только что покинувших объятия Иоанна XXIII. И любая из них при случае обращала к нему зовущий и страстный взгляд.

Заметим, что большинство девушек, призванных стать «христовыми невестами», шли в монастырь не по собственной воле.

Девяносто процентов из них попадали в монастырь по воле родителей ещё шести-семилетними девочками. Содержание в монастыре обходилось дешевле, чем воспитание дома [69, 91]. [36]

Многие монахини отличались поразительной чувственностью. Иероним Пражский говорил когда-то: «Один только голос мужчины для женщин, посвятивших себя богу, является дьявольским искушением».

Тоску и скуку лениво текущей по раз заведённому порядку жизни монастырей, с ежедневными молитвами, коленопреклонениями, литургиями и литаниями нарушало лишь появление посетителей — светских или церковнослужителей.

От отшельнической и благочестивой жизни монастырей первых веков христианства не осталось и следа, разложение нравов в них достигло невероятных размеров.

Роскошь, изнеженность, распущенность царили в женских и мужских монастырях. Мы не будем подробно описывать все факты, показывающие, насколько монастыри перестали соответствовать своему назначению, остановимся лишь на некоторых из них.

Княгиня Стильяно и её племянница Анна Караффа, заручившись специальным разрешением папы осмотреть женский монастырь «Донна Реджина», повезли с собой «на обед» (для двоих!) трех огромных кабанов, 15 коз, 12 индюшек, 12 петухов и много другого продовольствия. И «христовы невесты», которые жили в лени и праздности, — им не приходилось пахать и сеять, как их сёстрам крестьянкам, которым и не подобало вкушать этих яств, — с удовольствием разделяли «светские радости» с прибывшими [23].

Не способствовала строгости нравов и одежда монахинь, подчеркивавшая их природную красоту и стройность. (По свидетельству современников, в монастырь не принимали некрасивых, а тем более имеющих какие-либо физические недостатки девушек.) «Почти все монастыри Италии, — пишет Родоканаки, — принимали мужчин-посетителей. В дни приемов монахини вызывающе громко рассказывали о своих детях, нянях и поварихах, взбудораживая народ на улицах»

О жизни монастырей в Венеции мы узнаем не только от Казановы. Сан Дидье пишет: «Ничто в Венеции не вызывало такого интереса, как монастыри…» Были там частыми посетителями и вельможи. И так как все монахини были красивы и стройны, ни одна не оставалась без любовника. А забота надзирательниц о нравах выражалась в том, что они помогали монахиням находить более искусные способы встреч с любовниками и покрывать их. Во время карнавала в Венеции (а его там растягивали почти на полгода) женские монастыри превращались в танцевальные залы, заполнялись мужчинами в масках. Чем смешнее была маска, тем лучше принимался её владелец. Были такие монастыри, где (особенно в последние дни карнавала) монахини появлялись в мужском платье.

Как мы уже говорили, одежда подчеркивала стройность монахинь. В Венеции монахиням не вменялось в обязанность ношение накидки, голову прикрывала только изящная шапочка. Платье было узким, в талию, с большим декольте, дававшим возможность увидеть белое и пышное тело монахини. Некоторые из монахинь носили даже цветы у корсажа [91].

Пёльниц пишет, что венецианские монахини завивались, что они носили короткие платья, не закрывавшие стройных ног, а грудь они прикрывали лишь тогда, когда пели в церковном хоре.

Одежда монахинь в Риме также не отличалась скромностью. А флорентийские монахини, по свидетельству одного настоятеля мужского монастыря, посетившего Флоренцию, напоминали мифологических нимф, а не «христовых невест» [84]. [37] Во многих монастырях были устроены театры и разрешалось давать представления, но играть в них могли только монахини.

Случалось, что они ссорились и даже дрались из-за ролей, как это было, например, однажды в Болонье. Три монахини подрались, пустив в ход кинжалы из театрального реквизита [44].

Не отличались выдержанностью и монахини Генуи. В одном из папских указов с прискорбием отмечалось: «Сёстры из монастырей святого Филиппа и святого Иакова бродят по улицам Генуи, совершают непристойные поступки, которые диктует им их необузданная фантазия, живут позорно и бесчестно». Есть и более ранние сведения о жизни монахинь Генуи. В 1472 году отец Джанетти, один из руководителей ордена францисканцев, писал отцу Иоанну Франджони: «Монахини живут невоздержанно, бесстыдно, разнузданно, пренебрегая всеми законами религии» [14].

Распущенность монахинь в болонском монастыре Иоанна Крестителя была настолько велика, что власти были вынуждены разогнать всех монахинь, а монастырь закрыть. Монахини из монастыря святого Леонарда были отданы под надзор в монастырь святого Лаврентия, строгими и жестокими правилами снискавшего себе славу «палача» монахинь.

Многих монахинь из этих двух, а также и других монастырей Болоньи хорошо знал Косса ещё до того, как стал папой. Число монахинь, преследуемых правосудием за распутство, росло с каждым днем. Каждый болонский монастырь имел кличку: «монастырь куколок», «монастырь сплетниц», «монастырь кающихся Магдалин», «монастырь бесстыдниц», «монастырь Мессалин» [44].

В XV веке Амвросий Камалдул, когда ему нужно было назначить настоятельницу в какой-либо из монастырей ордена святого Бенедикта, вынужден был искать её среди монахинь ордена святого Бернарда, так как среди бенедиктинок не было ни одной порядочной и достойной женщины, которой можно было бы доверить этот пост. В это же время венецианский дож Джино Франгозо в письме папе Николаю V (10 декабря 1447 года) пишет: «Добродетель в женских монастырях — вещь очень редкая». Один из его указов (от 15 марта 1459 года) говорит о том же: «Бесстыдство и распущенность монахинь, нахально расхаживающих по городу, их невоздержанность, попирание норм, предписываемых религией, перешло все границы… Поэтому…» и так далее.

В 1574 году десять монахинь некоего монастыря в Венеции были одновременно любовницами одного священника и трех патрициев. А. Кантарини, написавший панегирик дожу, особенно превозносил его за то, что он не поддавался венецианским монахиням-»искусительницам». Развращённость «христовых невест» была предметом всеобщих разговоров. Церковные правители посылали в женские монастыри наставниками монахов-священников. Они должны были жить рядом с женщинами, присматривать за ними, поднимать их к заутрене и совершать все литургии. В большинстве своём это были молодые и здоровые монахи нищенствующего ордена францисканцев.

Родоканаки, рассказывая об этом, пишет: «Волков посылали прямо в овчарню». И приводит в пример случай, имевший место в Венеции. Священник Джованни Пьетро, наставник одного из крупных монастырей, в котором было четыреста монахинь, в большинстве своём молодых и красивых, с ведома и согласия настоятельницы монастыря, его старой подруги, поочередно совращал их.

В течение девятнадцати лет он наслаждался жизнью, лицемерно обманывая всех. Он был одним из наиболее уважаемых лиц в Венеции, был известен своими благотворительными делами (которые он совершал за чужой счет). Святой отец пользовался огромным авторитетом, его часто направляли в другие монастыри в качестве ревизора. Из всех воспитанниц только одна оказала ему сопротивление, потому что у неё был возлюбленный. Узнав об этом, святой отец распорядился строго наказать её «за причуды». Девушку бросили в темницу и долго мучили там, «стараясь заставить её смириться».

Но любовь придавала ей силы. Ей удалось сообщить своему возлюбленному о случившемся, и он разоблачил деяния этого святого отца. Викарий Палли, которого послали ревизовать один из женских монастырей, писал с удивлением и возмущением:

«Монахини не признают ни одного из таинств, не верят в загробную жизнь, не верят во второе пришествие Христа… Они утверждают, что не всякое преступление — грех. По их мнению, не греховна и физическая близость с мужчинами».

Аморальность монахинь все увеличивалась, и, как пишет в своих «Воспоминаниях» епископ Пистои Сципион Риччи, он не знал, как с этим бороться, тем более что монахини пользовались поддержкой монахов-доминиканцев. Вполне естественно, что и доминиканцы и странствующие монахи-францисканцы поддерживали монахинь, так как почти каждый из них имел любовницу из среды «сестёр». Поэтому они так бдительно их охраняли.

Мазуччо пишет: «Монахи считали монахинь своей собственностью. Как только какая-нибудь из «христовых невест» заводила светского любовника, её начинали преследовать, бросали в темницу и подвергали пыткам». «Монахини, — пишет далее Мазуччо, — выбрав себе любовника-монаха, не скрывали этого. По поводу заключения »союза» устраивались празднества и совершались литургии. Я сам присутствовал на таких торжествах не один раз. Не было числа »замужним монахиням». Эти »невесты Христа» рожали детей или, прибегая к помощи лекарей, избавлялись от них, отправляя в адскую бездну младенцев, ещё не успевших увидеть свет божий, не успевших подвергнуться крещению. Не пробуйте опровергать сказанное мною, или я заставлю вас заглянуть в выгребные ямы монастырей, где вы найдете кучи хрупких младенческих косточек, как в Вифлееме во времена Ирода». [38]

Не только монахи были любовниками воспитанниц монастырей. Так, например, большим успехом пользовался у монахинь светский молодой человек Ахилл Мальведжи, отличавшийся бесстрашием и дерзостью в любовных делах.

Британец Томас Кориат, впервые попав в Венецию, был изумлён нечеловеческой жестокостью жителей континентальной Европы. Первое, что увидел он в «городе каналов», была голова какого-то человека, надетая на острие клинка. «Я спросил, — рассказывает он, — что это значит, и мне объяснили, что это священник, а отрубили ему голову за то, что он имел девяносто девять любовниц монахинь».

Известный гуманист Понтано рассказывал, что в Валенсии испанцы свободно проникали в женские монастыри и что трудно провести грань между этими святыми обителями и домами, пользующимися дурной репутацией [39].

Косса, живя в Риме, принимал любовниц и в самом Ватикане, в залах старого дворца, построенного при папе Николае II в 1275 году, и в Латеранском дворце, и в монастыре святого Онуфрия. Конечно, ни Ватиканский, ни Латеранский дворцы не имели в то время достаточных удобств для пребывания в них папы. Нынешний дворец в Ватикане был построен только в XVI веке замечательным зодчим Фонтана. Ватикан в XV веке не был похож на теперешний. Дворец был уже старым. Убранство его потускнело, о чистоте в нём особенно не заботились. Папа предпочитал бывать в монастыре святого Онуфрия, расположенном на склоне холма, неподалёку от Тибра, напротив Рима. Сейчас на месте, где был расположен монастырь, стоит церковь. Её построили в 1440 году, через 25 лет после описываемых событий.

Коссе нравилась эта местность. С высоты открывалась широкая панорама Рима и прилегающих к нему окрестностей. Это было замечательное зрелище.

В монастыре было так уютно и чисто! А как преданно ухаживали за папой обитательницы монастыря! Он был близок почти со всеми, каждая была одарена его любовью и щедрыми подарками. Кроме того, монахини знали, что многие из тех, кто неоднократно побывал в объятиях его святейшества папы Иоанна XXIII, были вознаграждены и по-другому — они получили места настоятельниц в других монастырях.

…В это утро Косса проснулся в хорошем настроении и залюбовался бело розовым телом сестры Анезии, лежавшей рядом с ним. Она уже не спала, но боялась пошевельнуться, дабы не прервать драгоценного сна папы Иоанна XXIII. Что-то заставило её проснуться. Она не понимала, что именно — был ли это шум в голове или что-то другое. Нарушить же покой его святейшества она не решалась.

Девушка была ещё очень молода и совсем недавно пришла в монастырь. Здесь её и увидел Косса. И сегодня впервые провёл с ней ночь. А теперь спит.

Послышались шаги, в дверь тихонько постучали. Косса открыл глаза и спрыгнул с постели. Но как ни быстро было движение, которым он накинул одеяло на девушку, розовый луч зари, проникший через жалюзи, успел осветить следы потери невинности на белоснежных простынях [40]. Свежее лицо девушки залилось краской, когда Косса попросил посетителя войти.

В дверь протиснулось огромное тело одноглазого гиганта, бывшего пирата, который стал теперь правой рукой нашего героя. Он спокойно огляделся, так как давно привык к подобным картинам, повторявшимся тысячу раз.

— Гуиндаччо, в каком монастыре поблизости нет настоятельницы? — спросил Иоанн, показывая глазами на девушку, стыдливо завернувшуюся в одеяло. — Узнай и скажи мне [41]. Или лучше скажи Пасхалию, пусть он позаботится, — продолжал Косса.

Пасхалий — это архиепископ, который, кроме своих основных обязанностей, занимался «устройством» любовниц папы.

В обвинении, предъявленном Иоанну XXIII на соборе, упоминалось, что он, Косса, специально назначал Пасхалия ревизором монастырей, чтобы облегчить себе задачу выбора любовниц и их устройства в дальнейшем.

Но почему Гуиндаччо в такое неурочное время решился нарушить покой своего бывшего «капитана», нынешнего «отца христианства»? Почему этот бывший грабитель, а теперь священник бормотал сквозь зубы что-то невнятное, из чего разобрать можно было только: «Останки… святого Иоанна»?

— Опять ты хнычешь, Гуиндаччо! — прикрикнул на него Косса. — Сколько раз я говорил тебе, что терпеть не могу хныканья!

— Святой отец, — осмелился наконец гигант, стараясь как можно яснее выговаривать слова. — Нельзя… отправлять… останки святого Иоанна во… Флоренцию.

— Почему? — крикнул Косса, и глаза его гневно сверкнули. — Ничтожество, ты опять рассказал кому-то о моих намерениях! — Косса сжал кулаки.

Дело в том, что он намеревался тайно продать останки святого Иоанна, третьи по счету, так как в Западной Европе уже было два места, где они хранились, — в Германии и во Франции. Останки, которые находились в Риме, хотела купить Флоренция за пятьдесят тысяч золотых флоринов (об этом упоминает Дитрих фон Ним, а также Ланфан в своей книге «Констанцский собор» и другие). Останки эти Иоанн XXIII должен был выкрасть из Рима, которому они принадлежали, а потом продать.

Косса схватил за шиворот гиганта, чтобы прервать поток его оправданий и добиться наконец объяснения.

— Римляне восстали, — проговорил Буонакорсо. — Кто-то пронюхал о том, что ты задумал. Я никому ни слова не говорил. Даже во сне звука не произнес. Но всё-таки об этом как-то узнали. Узнали, и народ собрался у собора и никого туда не подпускает. «Никто не посмеет потревожить святые останки! — кричат люди. — Они останутся здесь! Сам святой Иоанн раскрыл нам то, что вы собираетесь сделать! Нет, они останутся в Риме [87]!»

Иоанн XXIII, с недоверием слушавший утверждения Гуиндаччо о его безгрешности, принял удар спокойно. Он сказал только:

— Я потерял пятьдесят тысяч флоринов. Хотел бы я только знать, откуда это стало им известно. Но смотри, ничтожество, если ты ещё будешь болтать!… Я убью тебя.

— И ещё… — процедил сквозь гнилые зубы бывший грабитель, почесывая седеющие космы под маленькой круглой шапочкой. — Приехала синьорина Динора, а вместе с ней синьора Джильда Черетами и синьора Констанца.

— Где они? — быстро спросил Косса.

— Я поместил их туда… — И Гуиндаччо указал рукой на север, в сторону Ватикана.

Наш герой тут же покинул монахиню, с которой провёл ночь, и отправился к трём женщинам, прибывшим из Перуджи. Он не питал больше никаких чувств к своим прежним любовницам — ни к Констанце, напоминавшей ему о его пиратских годах в Неаполе, ни к Джильде, которую узнал, став священником. Но к девочке, внучке первой и дочери второй, был очень привязан. Всё в ней привлекало: красота, ум, лукавство, живость.

Девочка, увидев Иоанна, бросилась к нему в объятия и со страстью, неожиданной для её возраста, зашептала ему в ухо:

— Мой дорогой!… Хороший мой! Теперь я всегда буду с тобой! — Она заботливо оглядела его. — Мы все останемся здесь. И мама и бабушка. А отец будет жить в Перудже…

Прошло почти два года. Теперь, в 1414 году, Диноре, едва минуло 16 лет, но она приобрела уже большой опыт и была достойной любовницей папы, сохранив при этом детскую наивность и непосредственность, свежесть и красоту ребенка.

Она многому научилась у Иоанна ХХIII и прекрасно разбиралась не только в любовных, но и во многих других делах. Способная и умная, она всё схватывала на лету! Иоанн часто с восхищением вглядывался в хорошенькое личико своей внучки-любовницы.

«Эта девочка может мне помочь… Именно теперь…» — думал он.

Что он имел в виду? Какую пользу могла принести ему шестнадцатилетняя девочка?

В последний год у Иоанна ХХIII снова осложнились отношения с неаполитанским королём Владиславом, постоянным врагом папства, который посвятил свою жизнь тому, чтобы расширить свои владения за счет земель, принадлежавших папскому государству. Косса и раньше ссорился с Владиславом. Он даже объявил крестовый поход против него, вышел победителем и чуть не уничтожил Владислава. Потом, как помнят читатели, они стали друзьями, Владислав признал Коссу папой и отрёкся от другого папы. Но папа Григорий XII, поселившись в Римини при дворе тамошнего правителя, не переставал посылать анафемы Иоанну ХХIII за его оргии. Коссе очень хотелось поймать Григория XII, устроить над ним суд, доказать, что он еретик и раскольник, и добиться его сожжения. Он потребовал у Владислава, чтобы тот помог ему в этом. Но Владислав не проявил никакого желания ловить папу Григория XII. И Косса рассвирепел.

— Осёл! — повторял он ежедневно. — Я послал бы его на костёр и навсегда избавился от забот. (Под «ослом» подразумевался Владислав.) Он поступает так потому, что хочет моей гибели. А как только меня не станет, проглотит все папское государство, начиная с Рима. Ему мало Неаполя, Апулии, Калабрии, Капитанаты я других мест. Он хочет присвоить всю Италию!

Тревожили Коссу и военные приготовления Владислава. Располагая кое-какими средствами, он сумел набрать немалое войско. Деньги Владислав получал, продавая своим подданным титулы. Кроме того, он прибрал к рукам богатства семей, ему не сочувствовавших. С помощью этих денег Владислав надеялся нанести удар папским войскам и заставить Коссу сдаться. Но не в характере Коссы было сдаваться. Люди, помнившие Коссу-пирата, знали его решительность и активность, знали, какой это изворотливый политик и тактик. Теперь он вдруг начал заискивать перед римлянами, которые до сих пор страдали от непомерных налогов и особенно были недовольны последним — налогом на вино. Чтобы смягчить народный гнев и выглядеть благодетелем, Косса отменил этот налог и под барабанный бой приказал оповестить всех об этом.

«Из-за любви к римлянам я отменяю этот налог!» — гласил указ [79].

На следующий день, 5 июня, был объявлен ещё один указ Коссы: «Приняв во внимание желания римлян, я возвращаю народу все права и свободы, которые он имел до моего прихода к власти. Отныне Римом будут управлять «консерватори» и правители, которых избирает сам народ». Римляне с восторгом приняли эту новость и громкими возгласами выражали признательность Иоанну XXIII.

— Верьте, святой отец, что все римляне готовы пролить кровь за святой престол и лично за вас!

Косса в эти дни предпринял и другие, более практические и действенные меры. За большое вознаграждение ему удалось нанять около трех тысяч солдат. Из квартала Трастевере на левом берегу Тибра он перебрался в центр Рима, во дворец князя Орсини.

Чем была вызвана такая «благотворительность» Коссы? Зачем он стянул войска к стенам Рима? Он узнал, что Владислав внезапно выступил с войском и флотом и находится уже на подступах к Вечному городу. Флот Владислава — сорок четыре корабля, парусники и галеры — подошел к устью Тибра у Остии, находившейся неподалеку от Рима. Сам же Владислав, во главе войска, двигавшегося по суше, занял Фродзиноне, расположенный почти у стен Рима.

Однако народ, собравшийся на улицах и площадях Рима 7 июня 1413 года, ничего ещё не подозревал о надвинувшейся опасности и кричал:

— Пусть все слышат: римляне скорее согласятся умереть от голода, чем подчиниться этому чудовищу Владиславу [79]!

На сердце у Коссы стало спокойнее. Осмотрев городские стены, он под вечер направился во дворец Орсини, где его встретил Буонакорсо, который, выполняя привычные обязанности, привел внучку-любовницу в новую резиденцию папы, во дворец Орсини.

Встретив Иоанна, Буонакорсо низко поклонился и ушёл, накрепко закрывая за собой все двери.

Наступила ночь на 8 июня. Всего несколько часов назад римляне клялись, что «скорее погибнут, пожертвуют своими детьми, чем подчинятся «этому чудовищу»…

Едва забрезжил рассвет, как кто-то громко постучал в двери папской опочивальни. Косса соскочил с кровати и в одно мгновение оказался у двери.

— Это я… — послышался из-за двери плачущий голос Гуиндаччо. — Святой отец, одевайся скорее. Войска Владислава в городе…

Действительно, с улицы доносился отдалённый гул, были слышны крики: «Да здравствует король Владислав!»

Иоанн XXIII подошёл к кровати.

— Вставай, Норетта.

По старой привычке он оделся моментально. Динора замешкалась. Иоанн быстро поднял девушку на руки, хотя она была в одной рубашке, и вынес из комнаты.

«Так-то эти подлецы римляне проливают кровь за меня! Где же их обещания?..» — думал он.

Шум нарастал. Возгласы «Да здравствует король!» стали слышнее. Гуиндаччо плёлся за Коссой, который нёс на руках девушку.

— Святой… святой… отец… Здесь… Тебя ищет…

Иоанн XXIII опустил на пол Динору, обернулся, весь красный от гнева, и влепил звонкую пощёчину своему верному телохранителю, докучавшему ему в такой час. Гуиндаччо скривился от незаслуженно полученного оскорбления, задевшего его «чувствительную натуру», правой рукой поднял полу разорванной сутаны и закрыл ею лицо, пряча своё унижение.

В слабом свете свечи, которую он нёс в другой руке, промелькнул силуэт женщины. Вглядываясь в темноту, Косса старался определить, кто бы это мог быть, но безуспешно,

— Кто это? — спросил он.

— Вот видишь… — забормотал Гуиндаччо. — Ты был неправ… это сеньора Джаноби…

Он произнес это имя совсем тихо, чтобы не услышала Динора.

Косса, не скрывая радости, бросился к женщине, оставив Динору одну.

— Где твой муж? — тихо спросил он Иму.

— У меня больше нет мужа, — так же тихо ответила она.

Косса подозвал Динору и с обеими женщинами потайным ходом, вырытым ещё при папе Александре V по его указанию, вышел на берег Тибра. Они переехали реку и укрылись в крепости Архангела. Здесь они были в безопасности.

— Динора, — обратился Косса к девушке. — Я надеюсь на твою помощь…

Девушка, нахмурившись, поглядывала то на любовника, то на женщину из Милана.

— Я хочу, — продолжал сухо Косса, — чтобы ты осталась здесь в Риме, познакомилась с Владиславом и заставила его полюбить тебя. Я знаю, что ты сумеешь это сделать…

И он, понизив голос, дал девушке подробные наставления. Потом отпустил её и позвал Буонакорсо.

— Гуиндаччо, пойди к Пасхалию и возьми у него пятьсот флоринов. Возьмёшь деньги и письмо, которое я напишу, поедешь в Перуджу и отдашь и то и другое аптекарю Черетами.

Он повернулся к Име.

— Это моя дочь, — с деланной гордостью «объяснил» он своей верной подруге, показывая глазами на девушку. Потом внимательно посмотрел в глаза Име. — Итак, сеньор Джаноби умер?

Уходившая Динора сердито и ревниво поглядывала издали на эту пару. Има счастливо улыбалась, радуясь встрече со своим первым и единственным любовником, ставшим теперь папой.

— Нет… — помедлив, ответила она. — Мой муж жив. — И, отвернувшись, тихо добавила: — Я бросила его и приехала к тебе…

Иоанн XXIII удивленно взглянул на неё.

— Он тебя мучил?

— Нет, — тихо ответила она, краснея. — Он меня любил.

И она закрыла лицо руками.

— Я не знаю, что со мной, — помолчав, продолжала Има. — Я до сих пор схожу по тебе с ума… После стольких лет… Кажется, мне уж пора было бы стать умнее… Но я не могла больше оставаться в Милане.

Косса крепко прижал её к себе.

Косса, увидев, что римляне предали его, в тот же день вместе с Имой, Буонакорсо и несколькими близкими ему людьми выбрался из крепости Архангела, направился в Витербо, а оттуда в Сиену. Гуиндаччо с письмом и кошельком, набитым флоринами, из Витербо поехал в Перуджу. Он отдал письмо и деньги Черетами, лекарю и фармацевту, зятю Констанцы, мужу Джильды и «отцу» Диноры, главному поставщику ядов Коссе. В письме Балтазар давал Черетами чёткие указания.

Но надеяться только на яды Черетами или на соблазнительность Диноры в борьбе с Владиславом Косса не мог. Он вступил в переговоры с королём Сигизмундом, давно уже обращавшимся к папе с просьбой о созыве собора, который произвёл бы некоторые реформы и разрешил больные вопросы церкви. Наш герой сначала слушать не хотел об этом, так же как и его предшественники. Но сейчас положение осложнилось, народ настойчиво стал требовать церковных реформ, очищения церкви, удаления разложившихся церковнослужителей. Римляне, на которых Косса надеялся, предали его (как он считал), Владислав успешно продвигался всё дальше. Косса стал беспокоиться. И хотя созыв собора он считал несчастьем для себя [42], вынужден был согласиться на это, чтобы привлечь та свою сторону Сигизмунда. Точного времени и места собора он не назвал.

Что в это время происходило с Динорой? Захватив крепость Архангела, воины Владислава обнаружили там синьорину Черетами и препроводили её к королю. Динора смело и уверенно разговаривала с королём. Она рассказала ему, что она — дочь папы, что её мать и бабушка живут здесь же, в Риме.

Владислав поместил всех трёх женщин в одном из дворцов Рима. Он так же, как и Косса, был весьма неравнодушен к женскому полу и очень скоро увлёкся юной и прекрасной девушкой.

Динора, как и предвидел Иоанн XXIII, стала любовницей Владислава. Но наш герой одного не мог предвидеть, — что и девушке понравится Владислав.

Способствовало этому главным образом оскорблённое самолюбие. Динора пришла в ярость, когда поняла, насколько тесно связан Косса с Имой. Но, став любовницей Владислава по указанию Коссы, она постепенно привязывалась к королю всё больше. Она не забыла об оскорблении, которое нанес ей как женщине её первый любовник, и даже не думала о том, чтобы помочь отцу в его замыслах против Владислава.

Владислав, захватив Рим, двинулся дальше и вскоре занял также Тиволи, Браччано, Веллетри и другие города, и 26 июня он захватил Витербо, а вслед за ним — Перуджу. Динора, как признанная королевская подруга, повсюду следовала за Владиславом. Вместе с ним она приехала и в Перуджу, свой родной город.

В это время туда же приехал и Буонакорсо с новым полным кошельком и новыми указаниями Иоанна XXIII аптекарю Черетами.

«Действуй решительнее и быстрее, — писал папа. — Передай подходящее »лекарство» Диноре. Она любовница короля, она всегда рядом с ним и найдёт случай »угостить» своего любовника».

Черетами, прочитав письмо, загадочно улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он посланцу папы. — Пусть святой отец не беспокоится. Я передам дочери то, что нужно, — подчеркнул он.

Дело в том, что Динора уже несколько раз приходила в «отчий» дом и просила «отца» помочь ей. Она хотела получить от него любовный эликсир, который помог бы ей удержать короля Владислава. Динора Черетами забеспокоилась потому, что её любовь к Владиславу всё крепла, а его чувство к ней в последнее время значительно ослабело. Неаполитанский король снова пустился в любовные приключения, прерванные его недолгой страстью к Диноре.

Владиславу продолжала ещё нравиться Динора Черетами, но он привык и стремился к «разнообразию». Каждую неделю ему требовались две-три новые девушки. [43]

Для Диноры удержать Владислава было вопросом самолюбия. Она хотела доказать всем в Италии, а особенно своему неверному любовнику, что это в её власти. Вот почему она приходила столько раз к своему «отцу» Черетами. Ей был нужен «эликсир любви».

В первый раз, когда Динора пришла к Черетами, он задумался. И раздумывал довольно много дней. Но когда она пришла в четвёртый раз, у него уже созрело решение. Глаза его сверкнули, когда он взял с полки банку с сероватой густой мазью и подал «дочери».

— Это то, что тебе нужно, — сказал он. — Эта мазь навсегда привяжет к тебе Владислава.

— Как ею пользоваться? — спросила обрадованная девушка.

Аптекарь подошел и прошептал ей на ухо, как надо обращаться с мазью. Динора, покраснев, опустила глаза.

— О! Как же я это сделаю? — спросила она.

— Дочь моя, — торжественно произнес Черетами, — ты должна суметь это сделать. Другого способа я не знаю. Намажься этой мазью за несколько минут до того, как Владислав придёт к тебе.

Девушка забрала банку и ушла.

Через два дня, когда ночью Владислав пришел к ней, Динора была весела и беспечна. Но только Владислав ушел, как страшная боль в нижней части живота заставила её закричать. Она мучилась всю ночь. Под утро ей стало совсем плохо… в полдень она умерла. Черетами, её «отец», сохранял абсолютное хладнокровие. Он отомстил папе, двум женщинам (своей жене и теще) и, кроме того, получил тысячу флоринов.

Болезнь, погубившая Динору, настигла и Владислава. Он тоже был в тяжелом состоянии. Корчась от невыносимой боли, он спрашивал: «Что это жжёт меня?» Он пытался в карете добраться до столицы, но умер в пути через семь дней. Это было 7 августа [96],

Ещё до этих событий, находясь далеко от захваченной неприятелем столицы, во Флоренции, куда он приехал из Сиены, Косса часто спрашивал себя: «Что-то поделывают Черетами? Что предпринял лекарь? А Динора? Неужели до сих пор сердится на Иму?» Знатная миланская красавица теперь открыто жила с папой.

Так как не в характере Коссы было сидеть сложа руки, он снова начал переговоры с королём Сигизмундом, который хотел добиться от папы двух вещей: чтобы папа Иоанн XXIII короновал его императором (это усилило бы его влияние) и чтобы он согласился на созыв собора, который излечил бы недуги церкви.

Косса отправил к Сигизмунду трёх послов для переговоров.

«Ты хочешь созыва собора? — писал Косса королю. — Он будет созван. Ты хочешь короноваться императором в Риме? Пожалуйста! Но сначала помоги мне освободить столицу от этого антихриста Владислава, который захватил её. Я отправляю к тебе трёх кардиналов, договорись с ними» [87].

Конечно, и этот «отец христианства» не хотел созыва собора. Зачем ему было собирать (да ещё приглашать!) церковнослужителей и теологов со всего света? Чтобы они могли рассуждать, кричать и советовать, что правильно, а что неправильно, и… волновать его? Но что было делать? Косса думал, что Владислав (тогда уже покойный), захвативший Рим, жив и что он настолько силён, что сможет захватить и всю Италию. Он чувствовал настоятельную необходимость иметь сильного сторонника и помощника, более сильного, чем Владислав. Таким он считал Сигизмунда. Но тогда он ещё не знал о смерти Владислава.

В тот же день, когда пришло известие о смерти неаполитанского короля, Косса узнал, что римляне прогнали наместников Владислава, вышли на улицы и кричат: «Да здравствует пана Иоанн!» Косса услышал и ещё одну новость: его послы заключили соглашение с Сигизмундом о том, что собор состоится в конце года в Констанце. Иоанна ошеломило это известие.

— Где? — переспросил он.

— В Германии, в городе Констанце.

Папа вперил сверкающий взгляд в кардиналов, взгляд мрачный, жестокий и страшный, такой же, какой был у него тридцать лет назад, когда он, чёрный от солнца и ветра пират, со своими верными друзьями бороздил моря, наводя ужас и смятение вокруг.

— Дураки! — крикнул он. — И вы заключили такое страшное соглашение?! Даже Буонакорсо, если бы я послал его туда, не сделал бы такой глупости!

— Но почему? — заикаясь, спрашивали встревоженные кардиналы. — Ведь вы сами, святой отец, приказали нам соглашаться!

Действительно, Косса давал им такое напутствие, так как понимал, что это неизбежно. Но он был уверен, что собор состоится в Италии, и не беспокоился. Но кого он сможет напугать, на кого повлиять там, в Констанце, где он, чужеземец, будет один среди тысячи незнакомых и далёких ему людей?

Бывший пират раздражённо шагал из угла в угол.

— Ничтожества! Вы губите и церковь и меня. Разве может один человек устоять перед сотнями и сотнями светских и духовных лиц, которые приедут на собор с единственной целью разгромить нас?

Возмущению его не было предела. Что он, неаполитанец, сможет сделать там, на севере, «на краю света», в холодном и угрюмом германском городе?

И в волнении он повторял:

— Sic capiuntur vulpes! [44]

Он имел в виду себя. Он всё старался взвесить, продумать, его сверлила одна мысль: «Что ещё можно предпринять?»

Вспомнил он и о позиции двух своих предшественников, избегавших созыва Вселенского собора, вспомнил, что они боялись его, как черт ладана. К каким только увёрткам они не прибегали! Но он вспомнил также, как негодовал народ, когда обнаружилась эта нечестная игра, и то, как осудил их собор в Пизе.

«Надо ехать!» — решил он.

Сигизмунд приехал в Ломбардию, и Иоанн XXIII должен был там встретиться с ним. Тем более что Сигизмунд до этого прислал письмо с выражением своего глубокого уважения «пресвятейшему и высокочтимому Иоанну»…

— Готовься, Има! — сказал он Давероне. — Мы едем.

Он объяснил ей, что послы показали себя глупцами и чуть совсем его не погубили. Поэтому необходимо сейчас хоть чем-то умаслить своих врагов. С любовницей и несколькими кардиналами он направился в Северную Италию, на встречу с Сигизмундом.

— Вот и путь наш на край света сократится… Будто в Италии не хватает места…

Конечно, если бы собор созвали в Италии, все было бы в порядке. Он был уверен, что ни один его враг не остался бы неразоблаченным.

Но, как бы там ни было, собор должен состояться, хотя бы и в Германии.

Косса дал указание секретарю канцелярии составить приглашения на собор в Констанце всем священнослужителям западной церкви. Немного раньше то же самое сделал и Сигизмунд как германский император. Правители всех стран, принадлежавших к западной церкви, приглашались на собор лично или назначенные ими представители.

Иоанн ХХIII и Сигизмунд встретились в ломбардском городке Лоди. Выразив притворную радость по случаю встречи, наш герой пытался заставить первого из правителей изменить своё решение.

— Почему вы выбрали Констанц местом для собора, Сигизмунд? — спросил Косса. — Он так далёк от Италии, от Средиземного моря. Пожалуй, я не смогу приехать. Я разослал приглашения, но оставил пустым место для названия города, где должен собраться собор.

Сигизмунд, понимающе улыбаясь, смотрел на папу.

— Я выбрал Констанц потому, что этот город находится в центре западного мира. На юг от Констанца лежит Италия, на север — германские и скандинавские государства, на запад — Англия, Франция, Испания, на восток — Австрия, Венгрия, Польша и православные страны, которые из политических соображений вынуждены будут присоединиться к ним. Пожалуйста, святейший владыка, заполните пустое место в ваших приглашениях, напишите, что собор будет в Констанце.

Иоанн ХХIII испытующе посмотрел на Сигизмунда. «Хитрец ты! — думал он. — Такой же, как и я. Умеешь добиваться того, чего хочешь! Увы… ничего не поделаешь!»

Действительно, Сигизмунда тоже закалили всякие распри, он приобрёл большой опыт.

Сигизмунд был всего-навсего правителем Бранденбурга (района, где расположен Берлин, тогда небольшая деревушка), когда в 1382 году он женился на дочери короля Людвига Марии, предполагаемой наследнице польского и венгерского престола. Сигизмунд сделал попытку прибрать к рукам Польшу, но поляки восстали и прогнали его из своей страны. Когда же он стал королём Венгрии, против него восстали хорваты. Сигизмунд подавил восстание. Поднялись валахи — Сигизмунд поработил и их. Кроме того, ему приходилось бороться с бесконечными заговорами против него. Подозрительный Сигизмунд жестоко истреблял заговорщиков. Многие представители знатных венгерских семейств погибли от его руки. Был день, когда сразу тридцати трем венграм отрубили головы.

Выступили против Сигизмунда и турки. Он объявил крестовый поход против них, двинулся на Болгарию, но в сражении под Никополем крестоносцы потерпели поражение. Десять тысяч человек, попавших в плен, были перерезаны, все дороги и переправы оказались заняты турками, которые стремились не дать Сигизмунду возможности скрыться. Но ему всё-таки удалось ускользнуть. По Дунаю на лодке он спустился в Чёрное море.

Голодный и измученный, он в течение нескольких дней носился по бушующим волнам, тысячу раз рискуя жизнью. Но всё-таки ему удалось достигнуть Византии. Через некоторое время он покинул Византию и на корабле отправился в Далмацию. Через полтора года он снова вернулся в Венгрию. Но здесь недовольные им феодалы поймали его и бросили в подземелье замка, принадлежавшего самому ярому его врагу. Сыновья владельца замка сами сторожили его. Но Сигизмунду удалось обмануть их и уговорить отпустить его. Он снова захватил власть и начал теперь вмешиваться в дела Богемии, где королём был его брат Венцеслав. В 1410 году выборщики германских императоров избрали его германским императором вместо не удовлетворявших их Рупрехта и Венцеслава [13].

И этому страшному человеку должен был противостоять наш герой. Сигизмунд, кроме того, был таким же развратником, как сам Косса и покойный Владислав. Все неудачи настигали его именно тогда, когда он был занят любовными похождениями. Его враги, пользуясь тем, что он всецело поглощен своими страстями, в это время устраивали заговоры.

Но, почувствовав опасность, Сигизмунд отбрасывал лень и равнодушие к делам и со слепой жестокостью мстил своим врагам. Приняв какое-нибудь решение, он осуществлял его, не считаясь ни с какими препятствиями и опасностями.

Созыв собора был необходим ему. Поэтому он так горячо принялся за дело, объехал всю Европу, превзойдя в быстроте передвижения даже своего деда, богемского короля Иоанна, которого называли «венценосным почтальоном королей». Он побывал во многих странах Европы. Из Польши мчался в Англию, из Франции — в Венгрию, из Германии — в Италию и Испанию, уговаривая тамошних правителей приехать на собор. Сейчас он договаривался с нашим героем, папой Иоанном XXIII.

И папа и император проявляли друг к другу чрезвычайную предупредительность. После Лоди и Пьяченцы Иоанн XXIII и Сигизмунд поехали в Кремону. В сопровождении правителя Кремоны, без Имы, которая ожидала внизу, они поднялись на знаменитую колокольню собора Кремоны. Прекрасный пейзаж Ломбардии с извилистым и величественным руслом реки По расстилался перед ними. Было это осенью после полудня. Папа и император любовались от крывшимся видом — живописными деревнями и городишками, окруженными зеленью, поднявшейся после прошедших дождей, прихотливыми поворотами реки, когда снизу вдруг послышался испуганный крик Имы. Иоанн вздрогнул, а правитель Кремоны Гамбрино Фонтоло побледнел и в смятении шагнул назад.

Косса мгновенно обернулся и своими железными руками стиснул правителя Кремоны.

— Что ты задумал, мессир Гамбрино? — воскликнул он.

— Ради бога, святой отец, что вы хотите этим сказать?

Как рассказывают летописцы, правитель Кремоны Гамбрано Фонголо, снискавший себе печальную славу вероломного предателя, хотел воспользоваться тем, что папа и император одни поднялись на высокую башню. Он решил столкнуть и папу и императора вниз (хотя Сигизмунд оказал ему немало услуг), а так как он был бы первым, «узнавшим» о происшествии, использовать время неизбежной суматохи в своих целях. [45]

Рассвирепевший папа готов был в свою очередь тут же столкнуть вниз изменника. Сигизмунд сначала улыбался, видя такую горячность, а затем, сделав презрительную гримасу, посоветовал папе оставить Фонголо в покое. Он не верил, что последний действительно хотел убить их.

— Пусть будет так, — согласился бывший пират. — Но только вниз пускай он идет первым.

А позже наедине он говорил Сигизмунду:

— Как видно, Сигизмунд, мы должны немедленно покинуть Кремону. Без войска оставаться здесь небезопасно. [46]

Это было 16 ноября 1414 года в вольном имперском городе Констанце.

Какое небывалое скопление людей! Ни на один собор не собиралось столько народу. В Констанц, жителей которого можно было пересчитать по пальцам, съехалось сто пятьдесят тысяч человек. Около тридцати тысяч рыцарей явились верхом на лошадях — зрелище, доселе невиданное [13].

Мале пишет: «Этот собор был самым внушительным из всех, какие когда-либо видело христианство. Наряду с иерархами церкви и учеными-теологами сюда собрались посланцы монархов и правителей всех христианских стран, император Сигизмунд присутствовал лично. Одних только церковников-иностранцев приехало восемнадцать тысяч».

Альцог пишет по этому поводу: «На собор явились двадцать архиепископов, девяносто два епископа, сто двадцать четыре настоятеля монастырей и бесчисленное множество правителей и властелинов».

«Впервые в истории Вселенский собор происходил в Германии, — пишет архиепископ и историк католической церкви Хефеле. — Событие это было необычным и чрезвычайно важным. Тысячи людей из разных стран стеклись сюда. Каждый из правителей старался захватить возможно большее число сопровождающих, чтобы блеснуть перед другими.

Одних толкало сюда простое любопытство, другим хотелось показать своё величие, третьи рассчитывали встретиться с друзьями и поговорить о делах. И очень многие стремились сюда в надежде заключить выгодные сделки и заработать на этом. Были тут и торговцы, и ремесленники, и мастеровые. Приехали в Констанц актёры, музыканты и просто бездельники и авантюристы».

Но не только они. «В Констанц, — пишет де Поте, — прибыло много сотен куртизанок, которые тоже надеялись заработать, продавая за деньги любовь, хотели «послужить» иностранцам и главным образом развратным иерархам церкви. Доминиканский монах отец Нидер утверждает: «Множество дьяволов проникло в Констанц и смешалось с проститутками. Дьяволы эти вселялись в мужчин и склоняли их к сладострастию, к телесной близости с женщинами» [70].

Городские власти Констанца поручили Ульриху фон Рихенталю дать статистические сведения о приезжих, установить по возможности их имена, род занятий и прочие данные. Ульрих фон Рихенталь в «Хронике Констанцского собора» пишет, что он обнаружил в городе около семисот уличных женщин-иностранок. Некоторые из них совместно, а кое-кто и самостоятельно, сняли дома в городе. Но, кроме них, есть ещё женщины, которые скрываются, а сколько их — он знать не может [47].

Верхом на белоснежной лошади, которую вёл под уздцы пышно одетый воин, под шёлковым балдахином с четырьмя золотыми кистями по углам, укреплённым на серебряных шестах (их несли четыре «рыцаря церкви»), Иоанн XXIII с триумфом въезжал в Констанц. Впереди шагали церковнослужители, копьеносцы и лучники, которые несли на подушках широкополые красные шляпы кардиналов, сопровождавших Иоанна XXIII.

На протяжении всего пути от сверкающей Италии до серого Констанца, от тёплой и ласковой страны до холодного имперского города наш герой, сидя в старинном экипаже, медленно двигавшемся по разбитым римским дорогам, пребывал в мрачном настроении, хотя Има, повсюду сопровождавшая Иоанна, делала всё, чтобы развеселить его.

— Не нравится мне эта поездка, — говорил папа. — Не знаю, каких людей я встречу там. Боюсь, что вдали от Италии и моих людей мне придётся очень туго.

«На протяжении всего пути, — пишет католический историк Альног, — Иоанн XXIII чувствовал себя неуверенно, он то взывал к народу — горожанам и крестьянам, встречавшимся по пути, то проклинал его. По всему было видно, что ему не хочется ехать в Констанц. Увидев издалёка этот город, он повторил то, что сказал однажды в Италии: »Так ловят лисиц»».

Однако первые дни пребывания в Констанце вселили в него надежду — представители, присутствовавшие на открытии собора, в большинстве своём были итальянцы и, казалось, были ему преданы.

Собрание иерархов церкви происходило в огромном здании у озера, построенном незадолго до этого (в 1388 году) и служившем хранилищем для товаров, которые привозились в имперский город.

Размеры здания, где происходил знаменитый Констанцский собор, трудно даже представить. Это строение сохранено и по сей день. Только одно из его помещений было размером 48 X 32 метра. Вдоль стен этого помещения были расставлены скамьи, на которых восседали иерархи церкви и другие участники собора: три западных «патриарха», двадцать девять кардиналов, тридцать три архиепископа, сто пятьдесят епископов, около трёхсот учёных-богословов, множество настоятелей монастырей. Все вместе они и составляли Констанцский собор.

Но присутствовали на соборе не только служители церкви. Влиятельные и знатные люди и правители Баварии, Австрии, Саксонии, Лотарингии, Мекленбурга, Шотландии, Польши, всех скандинавских стран, Неаполитанского королевства и Сицилии также приехали в Констанц. В качестве наблюдателей прибыли посланцы византийского императора Эммануила Палеолога.

Косса, гордо подняв голову, величественный и внушительный, проследовал мимо участников собора на середину зала. Прочитав молитву, он поднял руку и благословил всех участников собора. Затем распорядился, чтобы кресло, на котором он должен был сидеть, подняли выше, и объяснил:

— Председательствовать буду я.

Под кресло поставили высокий помост. Косса сел. «Только так я заставлю их слушать себя», — думал он. Но не успел он ещё решить, что делать дальше, как поднялся шум и галдёж, пятьсот человек заговорили сразу на всех языках мира (латинский язык употреблялся только для официальных выступлений), и в суматохе, в этом втором «вавилонском столпотворении», было уже принято какое-то решение, смысл которого он не сразу понял.

В решении же говорилось следующее: «Кроме кардиналов, архиепископов, епископов, настоятелей монастырей, право решающего голоса будут иметь также учёные-богословы, каноники и знатоки гражданского права».

«На каком основании они получают это право? — раздумывал Косса, возвращаясь после первого заседания во дворец, который был его резиденцией. — Как они посмели требовать этого? И как сумели отстоять это требование? Ведь право голоса имеют только служители церкви… это дело рук француза!» [48]

Белая лошадь тихонько брела по улице. Косса продолжал размышлять. «И всё-таки первый день прошел неплохо. Я сумел показать им, что авторитет их собору придает только моё присутствие и председательствование».

Приближаясь к дворцу, он увидел, что у входа в него собралась группа людей. От группы отделился человек, подошел к папе и произнёс по-итальянски:

— Святой отец…

Он был из Италии! Он говорил по-итальянски, на ломбардском диалекте! Человек этот был средних лет и казался сильно взволнованным.

— Святой отец, — произнес он снова, когда Косса спрыгнул с лошади и его окружили люди, толпившиеся у дворца и желавшие рассмотреть его поближе. — Святой отец, помогите мне! Помогите мне вернуть жену!

Голос человека мог взволновать кого угодно.

Но Иоанн XXIII торопился. У него было столько дел! И он нетерпеливо и укоризненно произнес:

— Добрый христианин, стоит ли беспокоить папу и отнимать у него время такой просьбой!…

Косса быстро стал подниматься по лестнице, чтобы отделаться от назойливого просителя. Но тот не отставал и вслед за Иоанном вошёл во дворец.

— Гуиндаччо! Подлец! — крикнул Косса своему телохранителю. — Как ты смеешь оставлять меня без охраны?… Где Има?

Буонакорсо бросил злой взгляд на человека и зашептал на ухо Иоанну:

— Это Джаноби, муж синьоры Имы. Он приходил и раньше, хотел увести её, но она убежала… Я вышвырнул его на улицу.

Папа Иоанн с ненавистью смотрел на Аньоло Джаноби. Миланский богач решил во что бы то ни стало вернуть жену (тем более что и католическая церковь проповедует нерушимость брака). Крайне взволнованный, с глазами, полными слёз, он упал на колени перед нашим героем.

— Святой отец, святой отец, отпустите мою жену, позвольте ей вернуться ко мне! — умолял он.

— Несчастный, как я разрешу ей, если она этого не хочет! — воскликнул Иоанн.

В открытую дверь просовывались люди, рассматривая коленопреклонённого иностранца, докучавшего папе.

— Верните мне жену, святой отец, прикажите ей вернуться к законному мужу, — молил Джаноби.

Косса рассвирепел:

— К законному мужу! — саркастически повторил он слова Джаноби. — Ты — законный муж. Ты любишь её. А она-то любит тебя?

— Десять лет… Десять лет я прожил с ней в согласии. Десять лет я любил её и сейчас люблю ещё сильнее. Отдайте мне её! — всхлипывал Джаноби, обнимая колени папы.

Толпа любопытных у раскрытых дверей увеличивалась с каждой минутой.

Косса оттолкнул Джаноби, метнул на него свирепый взгляд и дал ему увесистую пощёчину.

— Ты знаешь Иму десять лет! Десять лет любил её! А я люблю её тридцать лет! Я узнал её, когда она была ещё девчонкой, в моих руках она стала женщиной. А как она любила меня! Когда мне угрожали пытки и смерть, она спасла меня, рискуя жизнью! В течение многих лет обстоятельства не позволяли мне встретиться с ней. Но как только я смог приехать в Болонью, я первым долгом постарался найти её… Но не нашел. Все годы, в горе и радости, я вспоминал о ней с чувством благодарности и думал: в этой женщине — моя жизнь… Ты хочешь, чтобы я отдал её тебе?… Иди… возьми её… если она этого захочет!

Разгневанный Косса теперь уже один поднимался по лестнице. Женщина, со слезами на глазах следившая за ссорой из темноты, вышла ему навстречу и бросилась в объятия, взволнованно повторяя:

— Балтазар, Балтазар… — Тело её содрогалось от рыданий.

— Има, если ты предпочитаешь… своего мужа…

Она потянула его в комнату, прикрыла дверь и заговорила:

— Балтазар, Балтазар… Я не думала, что ты… Если бы я знала, я не вышла бы замуж…

Судьба Имы теперь неразрывно была связана с судьбой Коссы.

Свидетелей ссоры папы с Джаноби было, к сожалению, слишком много. Толпившиеся у дворца иностранцы и местные жители видели, как миланский феодал получил пощёчину от «отца христианства». Тридцать человек, видевшие эту сцену, рассказали о ней тридцати тысячам жителей и иностранцев, и каждый присовокупил что-то от себя.

В тот же день слухи о происшедшем поползли по Констанцу, достигнув ушей тех, кому хотелось бы об этом услышать. Шумок грозил перерасти в гром. А это могло сильно повлиять на ход собора…

На следующий день собором было принято ещё одно решение, не понравившееся Коссе.

Чтобы придать решениям собора большую силу, присутствовавшие договорились при голосовании руководствоваться национальным принципом, то есть, прежде чем проект решения будет оглашён перед высоким собранием, его должны обсудить между собой представители каждой национальной группы. В голосовании принимали участие Италия, Франция, Германия, Англия (Франция представляла также интересы шотландской и савойской церкви, Германия — польской и венгерской). Таким образом, итальянские представители, хотя их и было много, не могли повлиять на работу собора, если Франция, Германия, Англия (и Испания, которая примкнула к ним позже) не были согласны с тем или иным предложением. Это окончательно вывело из равновесия Иоанна XXIII.

— Мне кажется, Има, — говорил он своей подруге, — что эти мерзавцы решили погубить меня. Не нравятся мне их выдумки…

А наедине с Буонакорсо, не сдерживаясь, кричал:

— Ты слышал когда-нибудь, Гуиндаччо, чтобы паршивая горстка людишек была сильнее папы?! Их, видишь ли, большинство! Негодное большинство… — Он грязно выругался. — У них больше прав!

Кроме того, нашему герою очень не нравилась и позиция Сигизмунда. Сигизмунд сумел короноваться помимо папы. Вернувшись в Констанц, он довольно холодно встретился с Иоанном (вероятно, и до него дошел слух о скандале папы с миланцем). Косса узнал, что Сигизмунд попал под влияние крупных французских богословов (таких, как Жерсон и Пьер д'Альи) и поощрял враждебное отношение многих архиепископов к Иоанну XXIII.

Раздражение Коссы увеличивалось с каждым днем, так как он видел, что положение его становится все более непрочным.

— Попахивает порохом, — говорил он Име. — Созерцание этих рож не вселяет уверенности в успехе. Они все ненавидят меня и с трудом терпят моё председательствование. Но не беспокойся, я ещё покажу им, на что я способен… У меня есть план…

— Гуиндаччо! — позвал он однажды своего телохранителя. — Сходи к австрийскому герцогу и попроси его прийти ко мне.

Одноглазый священник тут же отправился к Фридриху Австрийскому, чтобы передать ему приглашение папы.

Косса впервые встретился с Фридрихом Австрийским в Тренто, имперском городе в Тироле. Австрийский герцог, узнав о том, что папа по пути в Констанц должен проследовать через Тренто, приехал туда и устроил папе встречу, достойную «отца христианства». У них сложились весьма доброжелательные отношения.

Герцог Фридрих Австрийский был злейшим врагом и соперником Сигизмунда. Он был зятем бывшего императора Рупрехта и возглавил теперь борьбу с представителем Люксембургской династии Сигизмундом. И хотя он был лишь герцогом, правителем считался могущественным. Кроме Австрии, ему подчинялись многие районы в Швейцарии и Эльзасе — отсюда ведут происхождение Габсбурги, — а также большие территории в южной Германии, особенно около Констанца.

— Герцог Фридрих, — официальным тоном заговорил папа, когда австрийский правитель явился к нему. — Ты получишь большой пост при святом престоле, ты будешь гонфалоньером, будешь получать тысячи золотых дукатов, если [13]…

О чём они говорили? Какое соглашение заключили герцог и папа?

Это было в последние дни февраля 1415 года. Положение Коссы становилось угрожающим. Итальянские представители доверительно сообщали остальным членам собора о делах, творимых нашим героем до того, как он стал папой, и о его похождениях за последние годы. Они поняли, куда дует ветер, и старались отмежеваться от папы, рассказывая о его жестокости, взяточничестве, об убийствах, совершённых им.

Как пишет секретарь папской канцелярии Дитрих фон Ним, «папу Иоанна XXIII обвиняли во всех смертных грехах». И добавляет, что рассказы эти производили такое страшное впечатление на остальных членов собора — немцев, поляков, англичан, — что они старались воспрепятствовать их дальнейшему распространению. «Ради бога, перестаньте! — взывали они к итальянцам. — Довольно! Не порочьте святой престол рассказами о грешных делах его служителя!»

«Иерархи церкви боялись, что если народ узнает о преступлениях, совершаемых »отцом христианства», то церковь потеряет влияние на свою паству, а это приведет к антицерковным выступлениям», — заключает Дитрих фон Ним.

Коссе быстро становились известными все разговоры его недругов, так как в каждой группе у него были подкупленные люди.

Он возмущался:

— Что такое я совершил? Разве я не мужчина? Я безнравственно покупал? Но я не лицемер и не собираюсь отказываться от того, что сделал. Не я первый. Кто из них без греха? Я как-нибудь на соборе разоблачу их. И спрошу: «Что вы можете сделать со мной? Папа я или нет? Кто может отстранить меня от престола? Никто! Папу можно низложить только тогда, когда он идет против церкви. А во всех других случаях, — пусть даже он совершал самые страшные преступления, — папа остается на престоле, незыблемый как скала» [77]!

Но это было самоутешением. Что Косса мог сделать, если на соборе было решено, что высшим церковным органом будет отныне собор и папа должен ему подчиняться? Жерсон, Пьер д'Альи, кардинал Джамбарелла (которому Иоанн так верил, считая его преданным и верным человеком), а также крупнейшие ученые-теологи убедили всех, что собор в Констанце, поскольку он является Вселенским, имеет большую власть, чем папа.

Так обстояло дело в ту эпоху. Теперь, когда западная церковь «восстановила авторитет папы», превосходство вселенских соборов не признается. Папа ставится выше всех, — выше соборов, выше своих предшественников и, может быть, даже выше «учредителя папства» апостола Петра. Церковь вынуждена поддерживать этот порядок, чтобы избежать имевшего уже место разброда. Но в то время все приверженцы западной церкви пришли к выводу, что папа должен подчиняться решениям Вселенского собора. Особенно остро вопрос этот стоял на Констанцском соборе. И до приезда на собор, и уже в Констанце Иоанн лелеял слабую надежду:

«Раз император и все правители, созвавшие вместе со мной собор, пригласили на него моих соперников, а они не явились, собор может отстранить их от престола как еретиков и раскольников. Раскол кончится, а единственным папой буду я».

Но в последнее время обстоятельства осложнились. И тогда в силу необходимости Косса решился на крайнюю меру:

— Дети мои, — обратился он к членам собора, — чтобы установить мир в церкви и навсегда уничтожить раскол, я готов оставить святой престол. Я искренне готов отстраниться первым, не дожидаясь отстранения Григория XII и Бенедикта XIII. Я готов подать пример бескорыстия. Братья, дети мои, я готов уйти по первому вашему слову!

Это произошло 1 марта 1415 года. И с того дня Иоанн XXIII не имел покоя.

— Почему же вы не отрекаетесь от престола? — спрашивали его участники собора. — Вы же обещали, что уйдёте. Вы сами предложили это.

Наконец, потеряв терпение, 20 марта 1415 года Косса позвал Буонакорсо и сказал:

— Иди к Фридриху Австрийскому. Я долго терпел, но больше терпеть не могу. Скажешь ему, что то, о чем мы договорились, должно произойти завтра или никогда. Спросишь, сохраняют ли силу наши условия.

Гуиндаччо возвратился через час.

— Завтра… — только и сказал он.

С самого утра следующего дня в Констанце царило праздничное оживление. Тысячи людей — местные жители и иностранные гости — направлялись за город, на большой луг, вокруг которого мастерами, нанятыми неделю назад Фридрихом Австрийским, были выстроены трибуны с местами для правителей, знатных людей и их жен, собравшихся в Констанце. Трибуны были задрапированы яркими разноцветными тканями. Здесь будет проходить турнир, организованный Фридрихом Австрийским, и сам он, одетый в железные доспехи, верхом на лошади, должен будет сразиться на зелёном поле перед трибунами с графом Шелли. Люди, пешие и конные, направлялись полюбоваться редким и увлекательным зрелищем. Но вот от толпы отделился какой-то всадник и свернул с прямой дороги в узкую улочку, ведущую к западной окраине города. На нём был потрёпанный пёстрый турнирный костюм, поверх которого была надета старая проржавленная кольчуга с оторвавшимися кое-где металлическими колечками. Забрало было спущено и наполовину скрывало лицо. Он был похож на конюха какого-нибудь рыцаря, принимавшего участие в турнире. Таких конюхов было множество, и на них никто не обращал внимания. Людей больше привлекали статные и красиво одетые рыцари. Никто не обратил внимания и на этого всадника, он без помехи покинул город и вскоре оказался достаточно далеко от луга, где проходил турнир. Тогда он подхлестнул лошадь и галопом поскакал по дороге [72].

На пути к Шафхаузену, в получасе езды от Констанца, на развилке трех дорог остановился толстый одноглазый священник, сидевший верхом на муле, и беспокойно стал вглядываться в лица всех подъезжавших со стороны Констанца. Заметив вдали знакомого нам странного конюха, он хлестнул мула, но животное и не подумало сдвинуться с места. Тогда священник стал делать знаки подъезжавшему, чтобы он остановился. Человек приблизился и придержал лошадь.

— Всё в порядке? — спросил он.

— Да, — ответил священник. — Тебя ждут в крепости.

Конечно, читатели уже догадались, что «конюх» этот был переодетый папа Иоанн XXIII, а священник — его верный телохранитель Гуиндаччо Буонакорсо.

Чтобы ослабить нажим со стороны «анархически настроенных» членов собора и императора Сигизмунда, Косса решил бежать из Констанца — этого «осиного гнезда». В этом ему должен был помочь Фридрих Австрийский, конечно не бескорыстно.

— Я почти свободен, Гуиндаччо, — произнёс Косса. — И буду совсем свободен, как только укроюсь в крепости у Фридриха. Мне надо спешить…

— Ах, святой отец, святой отец! — захныкал растолстевший гигант. — Я уже не тот, что раньше… У меня нет сил следовать за тобой…

— Не надо. Отправляйся в Констанц и скажи Фридриху, что ты встретил меня в назначенном месте. Но пусть он не прекращает турнира, пока я не пришлю гонца из крепости с известием, что я доехал.

Подхлестнув лошадь, он поскакал по дороге на запад. Косса приехал в Шафхаузен, расположился в главной крепости города, и, уверенный в неприступности своего убежища (крепость окружала стена толщиной в пять метров), отправил письмо императору Сигизмунду.

«Император Сигизмунд! Я снова свободен и независим от Вас, примкнувшего к моим злейшим врагам. Я чувствую себя здесь прекрасно. Но, несмотря на всё, я не отказываюсь от своего обещания отречься от престола. Я сделаю это ради установления мира в церкви. Но я сам решу, когда мне это сделать» [51, 67].

«Это был новый хитрый ход Иоанна XXIII, — говорит историк католической церкви Мурре. — Иоанн XXIII ожидал, что его бегство приведет к роспуску собора».

В праздничном Констанце никто не подозревал о случившемся. Весь день продолжались состязания в фехтовании к удовольствию народа, жаждавшего зрелищ. Герцог Фридрих руководил турниром. И только вечером, когда из Шафхаузена было получено известие, что папа в безопасности, он объявил, что праздник закончен. Он посадил Гуиндаччо, который не мог больше держаться на муле от усталости, в экипаж, а сам галопом поскакал в Шафхаузен для встречи с папой [13].

О бегстве папы Констанц узнал на следующий день. Тревога и волнение овладели участниками собора.

— О-о!… Какой же это собор, если его не признает глава церкви! — вопили кардиналы, сторонники папы Иоанна XXIII. — Раз глава церкви ушел, собор надо распустить.

Кардиналы поддерживали папу, так как видели, что представители духовенства, собравшиеся из всех уголков Европы, подавляют их. Они составляют большинство и принимают решения, не считаясь с мнением кардиналов.

Поддерживали Иоанна XXIII не только кардиналы. Его сторонниками оказались и некоторые светские владыки. Кроме герцога Фридриха, его союзниками готовы были стать и другие правители (из за ненависти к Сигизмунду): герцог Нассауский (один из семи курфюрстов, выбиравших императора) и маркграф Бернар Баденский. Большая часть членов собора, те, кто принимал решения, были разочарованы: их старания пропали даром. Правда, они осудили поступок папы, но что делать дальше — не знали.

Но нашлись, однако, люди, возмущённые поведением папы, которые сумели продолжить работу собора. В страстную пятницу 29 марта представители Германии, Франции и Англии, собравшись, приняли следующее решение:

«Наш собор, представляющий воинствующую церковь, осенён именем святого духа и является законной силой. Он черпает свою силу непосредственно от бога. И каждый, будь то даже сам папа, обязан подчиняться его решениям, направленным к прекращению раскола и реформе церкви».

Это заявление корифеев церкви, участников собора, принятое без сбежавшего председателя — папы и кардиналов, защищавших его, служило как бы оправданием их дальнейших действий. Между строк сквозили волнение, некоторая неуверенность. Тем более что кардиналы, сторонники Коссы, старательно сеяли смуту. Они открыто вступились за своего главу. Они говорили, что политическая власть в Констанце своим враждебным отношением к верховному главе церкви вынудила папу к бегству, что у него не было другого выхода. Ими были написаны и расклеены на стенах домов листовки с призывом к тем, кто поддерживает папу Иоанна XXIII, отправиться в Шафхаузен и там продолжить работу собора.

«Покиньте Констанц, — писали они, — отправляйтесь в Шафхаузен. Анафема тому, кто не сделает этого». И чтобы подать пример, первыми отбыли в Шафхаузен [87].

Бегство папы, вызвавшее такое волнение среди членов собора, на императора Сигизмунда не произвело никакого впечатления. Он возглавил воинственно настроенных против папы теологов, сумел рассеять пессимистические настроения и предотвратить роспуск собора. На следующий же день после неожиданного бегства Иоанна XXIII Сигизмунд в сопровождении группы всадников проехал по улицам Констанца, взывая к народу:

— Успокойтесь, всё будет хорошо. Я заставлю папу вернуться в Констанц, а тех, кто помог ему, накажу по заслугам.

Собор был спасён от верного распада. Некоторые из членов собора готовы были расправиться с кардиналами, сторонниками папы. Но большинство иерархов церкви, настроенных более миролюбиво, сдержали их порыв, а Сигизмунду предложили повременить с выступлением против папы. Сигизмунд согласился и отправил к Иоанну послов, которые должны были узнать, собирается ли папа выполнить своё обещание и отречься от престола или он уже передумал.

К папе были посланы два кардинала (из тех, что не сбежали в Шафхаузен) и два епископа.

Косса принял их… лёжа в постели.

— Ни вы, ни какой-либо другой папа не может распустить собор, — заявили послы, — если собор сам не решит прекратить работу. Наш собор продолжается, вся власть, несмотря на ваше бегство, принадлежит ему. Все, и вы в том числе, обязаны подчиняться его решениям, ибо он — сама церковь. (Идея эта принадлежала теологу Жерсону и была принята собором.)

Иоанн XXIII улыбнулся.

— Вы рассуждаете, как еретики. Идея эта не может принадлежать церкви, никто не согласится с ней. Организм будет здоровым, если здоровы отдельные органы. Все должно находиться в гармонии. Голова — это часть организма, без неё организм погибнет, равно как и голова не может существовать без всего организма. То же и с церковью. Церковь — это некий организм, незримой главой которого является Иисус Христос, а зримой — я, папа. И поэтому решение собора противоречит законам церкви…

— Святой отец, — осмелился перебить Иоанна один из кардиналов, — вы заявили, что ради блага церкви отречётесь от престола…

— Да, я говорил это, — подтвердил Косса. — Но это заявление было вырвано у меня силой. Вы сами видели, что решения принимались не большинством, что специально было придумано голосование по нациям.

— Как же теперь быть, святой отец? Значит, вы не отречётесь от престола? Ваше обещание теряет силу?

Косса вдруг высокомерно взглянул на послов.

— А что для меня сделает собор, если я отрекусь? Вы можете обещать мне Болонью и земли, примыкающие к ней? Вы можете обещать, что я останусь кардиналом с тридцатью тысячами золотых дукатов дохода в год? Можете простить мне все мои противозаконные поступки, которые вы так тщательно выискивали? И ещё: можете ли вы ручаться, что ваш новый избранник, мой преемник, возьмется выдать мне индульгенцию с прощением всех моих грехов и преступлений, которые я ещё могу совершить, если меня вынудят к этому обстоятельства?

Послы зашептались между собой, возмущенные такими требованиями Иоанна XXIII. Косса с саркастической улыбкой поглядывал на них.

— А как же вы думали, святые отцы? Что я оставлю престол, на который был возведен божьей милостью, без всякого вознаграждения?

«И, повернувшись спиной к послам, Косса демонстративно и цинично начал почесывать зад», — рассказывает его биограф Дитрих фон Ним и другие историки.

Последние слова папы и особенно его циничный жест убедили послов в бесполезности дальнейших переговоров, единственный выход они видели теперь в том, чтобы согласиться с предложением Сигизмунда: выступить с оружием в руках против папы и его защитника Фридриха Австрийского. Послы доложили о результатах переговоров собору, и собор предал Фридриха анафеме и лишил его всех прав, «так как он обманул императора и враждебно действовал по отношению к церкви».

Проклятие церкви означало, что подданные Фридриха не должны были больше соблюдать клятву верности, которую они давали ему. Государства, примыкающие к границам Австрии, призывались к нападению на Фридриха и захвату его земель.

Император и собор обещали им отдать в полное владение всё захваченное [33].

Сигизмунд оказался очень хорошим организатором. В течение месяца он сумел поднять на ноги всю неповоротливую доселе империю. Тридцать тысяч воинов графа Нюрнбергского были брошены против Фридриха. Они захватили несколько принадлежавших ему городов, расположенных между Констанцей и границей Швейцарии, и двинулись на Шафхаузен.

Видя, что враг приближается, папа и Фридрих Австрийский бежали из Шафхаузена. Шафхаузен сдался на милость императора Сигизмунда и попросил его покровительства. Примеру его последовал Фрауэнфельд в Тургау. Граф Точченбургский захватил город Фельдкирх и земли, лежащие рядом с ним и принадлежавшие отдельным мелким феодалам. Зеккинген был захвачен войсками графа Базельского. Эльзас, принадлежавший Габсбургам, также был оккупирован. Фридриху не без труда удалось вновь собрать войско. Но тут ему стало известно, что войска швейцарских городов Золотурна, Невшателя и Базеля объединились, подняли императорский флаг и заняли Брук, Аарау, Лейцберг и Армберг. В течение восьми дней швейцарцы, потеряв всего четырёх человек, продвинулись в долину Аара и Рейса и стали хозяевами большого многонаселенного района с прекрасно обработанными землями. Так же успешно действовали войска городов Цюриха и Люцерна [33].

В то время как императорские и швейцарские войска одну за другой захватывали территории, принадлежавшие Фридриху, члены собора решили выступить с обвинением против беглеца папы. Теперь, когда Иоанн был бессилен и гоним, они осмелели. Даже кардиналы, которые прежде поддерживали папу, один за другим возвращались в Констанц. Тихие и скромные, они являлись на заседания собора и делали вид, что внимательно следят за его работой.

Девятое и десятое заседания собора были посвящены допросам свидетелей по обвинению Коссы. И чего только не говорилось о нашем герое! Обвинения были так ужасны, что церковники испугались, как бы это не замарало репутации всех церковнослужителей, не вызвало скандала, и решили скрыть самые серьёзные из них. Как же они поступили?

Из выдвинутых против Коссы обвинений были выброшены подробности фактов кровосмесительства, похищения женщин, краж, убийств, распутства, совращения девушек (история с тремястами монахинями), отравлений своих предшественников, взяточничества [49]. В официальном обвинении все эти проступки папы были названы «тягчайшими грехами» без раскрытия этой формулы.

Подобные факты не были новостью. Такие же вещи проделывали и другие «отцы христианства». Но члены собора в Констанце решили показать, что они стремятся к оздоровлению церкви и добиться отстранения этого «нераскаявшегося грешника» от управления церковью.

Полный обвинительный акт содержал 54 пункта, которые, по словам Дитриха фон Нима, раскрывали фантастическую развращённость папы и «тягчайшие грехи», им совершённые.

Обвинения в преступлениях, доказанные очевидцами — кардиналами, архиепископами, епископами и предъявленные папе, излагались, по словам Гобелинуса, коротко и сухо.

Иоанн XXIII обвинялся в том, что он:

1. Занимался продажей церковных постов и санов.

2. Один и тот же пост продавал нескольким лицам.

3. Смешал людей, занимавших те или иные церковные посты, а освободившееся место вновь перепродавал (дороже, чем раньше).

4. Хотел продать Флоренции останки святого Иоанна за 50 000 золотых флоринов.

5. За высокую плату разрешал светским людям предавать анафеме своих должников. (Эту милость он оказывал людям, в которых был заинтересован. Если, например, светский агент, продававший индульгенции, видел, что человек, купивший в рассрочку индульгенцию, перестал вовремя приносить взносы, он мог предать его анафеме, заставляя тем самым человека распродать все своё имущество и уплатить долг, чтобы церковь не понесла убытков.)

6. Отрицал загробную жизнь.

7. Не верил в воскресение умерших.

8. Спал с женой своего брата.

9. Прелюбодействовал со своей дочерью и внучкой.

10. Одновременно имел любовницами мать и дочь.

11. Развратил сотни девушек.

12. Состоял в связи с сотнями замужних женщин.

13. Совращал «христовых невест» в монастырях. (Этих девушек, посвятивших себя служению богу, а затем впавших в грех сладострастия, было более трехсот.)

14. Только в Болонье имел 300 любовниц.

15. Развратничал с лицами одного с ним пола.

16. Угнетал бедняков.

17. Нарушал все законы.

18. Был опорой нечестивцев.

19. Покровительствовал пороку.

20. Был кумиром симонистов.

21. Был рабом плоти.

22. Был худшим из грешников.

23. Отрицал добродетель.

24. Был средоточием пороков…

и так далее, до 54-го пункта.

Пункт 54-й резюмировал: «Он — воплощение дьявола».

Ланфан, рассказывая о суде над Коссой на Констанцском соборе, обращает особое внимание на заключительные слова обвинения, характеризующие Иоанна ХХIII, и говорит: «Кардиналы, которые избрали такого папу, клялись ему в верности, считали самым достойным из своей среды, сами, значит, должны были быть распутниками и преступниками, каких не в силах нарисовать наша фантазия».

Далее историк добавляет: «Число отвратительных преступлений, совершенных главой церкви, которого избрал конклав, так велико, что трудно поверить в возможность совершения их одним человеком».

Хефеле пишет, что обвинение против папы Иоанна XXIII содержало 72 пункта. Обвинения эти теперь, когда можно было не опасаться гнева Иоанна XXIII, смело выдвигались и кардиналами и архиепископами.

Иерархи церкви продолжали заседать, но папа Иоанн ХХIII ещё не был в их руках и ещё не совсем безнадежны были дела его покровителя Фридриха Австрийского.

Бурхардт фон Мансберг отчаянно защищал Баден, правителем которого он был, Фридрих же, отступивший из Лауфенберга в Бриссак, решил держаться до конца. Баден, Зеккинген и Фельдкирх упорно оборонялись. Множество правителей городов, подчинявшихся Фридриху, оправившись от неожиданного нападения, объявили войну императору Сигизмунду. Тирольцы, верные подданные герцога Фридриха Австрийского, подстрекаемые феодалами, были готовы отомстить за своего правителя. Иоанн XXIII финансировал эти выступления, выдавая на это огромные суммы. Правители Бургундии и Лотарингии также были готовы оказать поддержку австрийскому герцогу. Все ещё надеялись, что Фридриху помогут его родственники Габсбурги, родной брат Эрнст и двоюродный брат Альберт. В прошлом судьба благоволила к Фридриху и сделала его самоуверенным. Теперь же счастье ему изменило. Неосмотрительный и безвольный по натуре, Фридрих растерялся. Кроме того, большое влияние на Фридриха оказывал трусливый герцог Баварский, Людвиг. Шутка ли, потерять в течение нескольких дней семьдесят городов и крепостей! Хоть папа Иоанн и надеется на него, как на святого, он твердо решил повиниться перед Сигизмундом, вымолить у него прощение, отдать себя на его милость — пусть даже для этого потребуется предать Иоанна XXIII.

Никогда ещё правитель федеральной страны не унижался так перед императором!

Сигизмунд, чтобы сильнее подчеркнуть свою победу и унижение строптивого герцога, решил принять Фридриха на людях. В огромную трапезную монастыря святого Франциска он пригласил наиболее влиятельных членов собора, наиболее могущественных правителей и представителей итальянских городов.

Сигизмунд принял Фридриха и сопровождавших его графа Нюрнбергского и правителя Баварии Людвига. Взоры присутствующих обратились к несчастному австрийскому герцогу. Сигизмунд спросил:

— Чего вы хотите?

Граф Нюрнбергский, выступавший посредником, ответил:

— Всемогущественный монарх! Герцог Австрийский, мой дядя, униженно просит вас и членов собора простить ему его тягчайшую вину перед вами и собором. Он верит в вас, и, если вы обещаете, что он и его приближённые не понесут никакого наказания, готов доставить в Констанц папу Иоанна XXIII.

— Герцог Фридрих, — громко переспросил император, — вы подтверждаете слова вашего племянника? Вы готовы поклясться жизнью, что не нарушите наше соглашение?

— Да, я согласен… — дрожащим голосом, почти плача, произнес Фридрих Австрийский. — Низко кланяюсь вашему императорскому величеству…

Фридрих «уступил» императору Сигизмунду свои территории от Тироля до Брисгау. И надеялся, что император соблаговолит вернуть ему что-нибудь обратно!…

Ради своего спокойствия Сигизмунд оставил Фридриха Заложником. Он позвал покорного теперь правителя и пошел с ним к представителям итальянской церкви.

— Святые отцы, — обратился он к ним. — Вы знаете, как сильны австрийские правители. Теперь же вы можете судить, на что способен германский император! — И он указал на Фридриха.

Отпустив герцога Австрийского, Сигизмунд обратился к графу Нюрнбергскому.

— Ну, Фридрих, половина дела сделана. Ты доделаешь остальное. Найди Иоанна XXIII и доставь его сюда.

Граф Нюрнбергский. Фридрих Гогенцоллерн, был готов всё сделать для Сигизмунда, так как тот обещал ему очень высокую и выгодную должность. Он должен был стать одним из семи курфюрстов, выбирающих императора, и, кроме того, правителем земли Бранденбург, самой большой провинции Восточной Германии, где находится Берлин [33]. [50]

Итак, Фридрих Гогенцоллерн поспешил услужить своему покровителю Сигизмунду. Собрав войско, он двинулся на Фрейбург, куда бежал Иоанн XXIII. Фридрих хорошо изучил местность. Он перерезал все дороги, затем ворвался в Фрейбург. Ему удалось взять в плен Иоанна и доставить в маленький городок неподалеку от Констанца.

это было 17 мая 1415 года. Тремя днями раньше, 14 мая, было сознано специальное заседание собора, которое ещё раз решало судьбу Коссы — Иоанна XXIII. Члены собора лишили Иоанна XXIII всех прав и теперь, ничего не опасаясь, могли судить его.

29 мая 1415 года было созвано ещё одно заседание собора для вынесения окончательного решения. На трибуну поднялся один из епископов и громко провозгласил:

— Сегодня решается судьба христианского мира. Сегодня будет отстранён от престола глава церкви [87].

Затем стали читать обвинительный акт.

В обвинении говорилось о недостойном бегстве переодетого в чужое платье папы, перечислялись его симонистские поступки, говорилось, что не было ничего, что бы он не продавал: посты, саны, индульгенции, упоминались растраты достояний римской церкви и церквей других европейских стран, о внесении светского влияния в духовное управление церковью.

В обвинении говорилось о ого ужасающей безнравственности и преступности. Папу Иоанна XXIII называли неисправимым грешником, упрямым скандалистом, интриганом, грубияном, безнравственным распутником, симонистом, вором, подстрекателем, предателем, убийцей, кровосмесителем, растлителем, нарушителем мира и единства церкви, человеком, недостойным управлять христианством.

Решение собора было оглашено на двенадцатом заседании. Собор решил, что Иоанн XXIII должен быть отстранен от престола и отправлен в «надёжное» место под надзор императора Сигизмунда [67].

Наш герой тут же был препровожден в Готлебенскую крепость в Тургау (Швейцария) и посажен в карцер. Разговаривать с ним никому не разрешалось. Казалось, что теперь все кончено. Он далеко от Италии, где с ним всё же считались бы, даже если бы он был брошен в тюрьму! Дни в карцере тянулись бесконечно… В окошечке карцера Косса часто видел, как водили на допрос какого-то мужчину средних лет, серьезного, строгого, с библейским лицом и бородкой.

«Кто это?» — думал Косса.

Он пытался задать этот вопрос двум своим надзирателям. Только эти двое были всегда рядом и будут рядом ещё долгие годы… Но они были немцами, не знали ни итальянского, ни латинского и никаких других языков и не понимали Коссу. За все время, которое он провел здесь, Косса ни с кем не мог поговорить. Только в конце недели ему улыбнулось счастье, словно солнечный луч проник в его мрачную тюрьму, — пришла Има.

— Балтазар… дорогой Балтазар, не теряй надежды. Все ещё может перемениться… Тебя могут простить…

Косса покачал головой… От Имы он узнал имя серьёзного человека с бородкой и другого, более молодого, которого также ежедневно допрашивали служители церкви, специально прибывшие из Констанца. Человек с бородкой был Ян Гус, известный богемский магистр богословия. Первым после Виклифа он обрушился на богатое и разложившееся духовенство Богемии. Он был чех, профессор Пражского университета и в Вифлеемской капелле в Праге вел службу на понятном народу чешском языке. Он выделялся строгой нравственностью, ровным и добрым характером, красноречием и остротой ума. В своих проповедях Гус страстно обличал злоупотребления и моральный упадок жадного католического духовенства.

— Спаситель призывал апостолов отречься от мирских благ. Однако нынешнее духовенство смеется над словом божьим. Светский яд проник в тело западной церкви, всё духовенство отравлено духом стяжательства, — говорил он.

Ещё на римском соборе папа Иоанн XXIII призывал осудить, как еретическое, учение Гуса и его предшественника англичанина Виклифа. Мог ли думать тогда всемогущий папа Иоанн XXIII, что настанет время, когда ему придется встретиться с Гусом в этой страшной германской тюрьме. Гус был приглашен в Констанц якобы для того, чтобы разъяснить своё учение иерархам церкви. Учение его пользовалось большой популярностью в Богемии не только у народа, но и у правителей. Когда собор пригласил Гуса в Констанц, император Сигизмунд выдал ему охранную грамоту, гарантируя безопасность в Констанце. Но как только Гус прибыл в Констанц, он был схвачена посажен в тюрьму.

Напрасно Гус протестовал, ссылаясь на охранную императорскую грамоту. Сигизмунд должен был подчиниться решению иерархов церкви, считавших Гуса еретиком.

Знакомства с учением не состоялось, а над Гусом решили устроить суд. Церковники дотошно копались в его сочинениях, выискивая расхождения с догмой католической церкви. Он сам должен был защищать себя перед собором, перед своими «судьями», ненавидевшими его за то, что он разоблачал их грязные дела и требовал очищения церкви. Он один должен был противостоять тысяче своих врагов. И он успешно справился с этим, хотя члены собора изо всех сил старались унизить его, издевались и смеялись над пим. Когда же они поняли, что не могут опровергнуть его доводов, ему дали подписать бумагу, в которой говорилось, что он отрекается от своего учения. Гус отказался подписать её.

— Я не могу отречься, — сказал он. — Я верю в то, что проповедую; я верен евангельской истине… Восстановите и вы её, оздоровите церковь.

— Ты еретик, упрямый и неисправимый. Такие люди, как ты, приносят только вред церкви, — заявили в ответ члены собора.

Решением собора Гус был осуждён как еретик. А для еретиков было одно наказание — смерть на костре. И Ян Гус был сожжён в Констанце.

Его-то и увидел Косса однажды утром из окошечка своей тюрьмы. На голове великого чеха был старинный колпак с изображением дьяволов. Церковь, осудив еретика на сожжение, отправила его на тот свет с рекомендацией к сатане [51].

После сожжения Гуса наступила очередь его ученика, Иеронима Пражского — молодого человека, которого видел в крепости Косса. Иероним Пражский изучал богословие в Гейдельберге, в Кёльне и в Оксфорде. Члены собора во время допроса не давали ему возможности ничего объяснить. Он должен был только отвечать на вопросы, которые ему задавали.

Наконец молодой человек не выдержал.

— Святые отцы, — обратился он к судьям. — Триста сорок дней вы держите меня закованным в цепи в грязной и страшной тюрьме. Мои обвинители разгуливают на свободе и клевещут на меня, а вы не разрешаете мне ни слова сказать в своё оправдание. Вас убедили, что я еретик и вероотступник, и поэтому вы не хотите выслушать меня. Но вы только люди. Вы не боги. Как люди вы можете ошибаться и заблуждаться. Речь идёт не только о моей судьбе, но и о вашей чести. О чести собора, в который верит народ, надеясь, что здесь собрались самые светлые умы церкви… У каждого человека есть убеждения, которые ему кажутся самыми верными. Их можно оспаривать. Святой Иероним и святой Августин думали по-разному. Но никто не может обвинить их в еретизме. Истина рождается в споре, человек сам увидит, прав он или нет. Сколько замечательных людей, более мудрых и справедливых, чем я, было подвергнуто пыткам и уничтожению на основании ложных обвинений в нарушении церковных догматов. Совсем недавно здесь, в этом же месте, был приговорен к сожжению на костре Ян Гус, достойнейший из людей, справедливый и добрый человек… Вижу, что и мой час настал…

Последние слова были сказаны им не случайно, он ясно видел, что иерархи церкви, пригласившие Гуса и его на собор в Констанце «для обсуждения их учения», заранее решили ничего не обсуждать, а судить их как еретиков, причем приговор был заготовлен заранее: «Сжечь их на костре в назидание другим». Как только Иероним пробовал защищаться, его грубо обрывали, указывая, что он должен всего лишь отвечать на вопросы. Иероним настойчиво, перекрывая шум, требовал выслушать его, хотя он понимал, что его сожгут. Голос у него был сильный, как колокол, он заглушал голоса разгневанных церковников, жесты сдержанны и полны достоинства. Он не испугался, не просил о помиловании в страшный час перед мучительной казнью. Как и Гус, он отказался подписать отречение.

— Подпиши, — медоточивыми голосами советовали ему многие церковники. — Ты образованный и красноречивый теолог. Жаль, если погибнет такой человек… Подпиши, и будешь жить. Не подпишешь — умрешь страшной смертью, как еретик…

Но их жертва, ученик Яна Гуса, с презрением отверг предложение. Он иронически смотрел на них, гордый и смелый.

— Не унижу себя отречением, хоть мне и грозит смерть. Я верил и верю в то, что проповедовал.

И Иероним Пражский, как и его учитель, был сожжён. [52]

Мучения Иеронима Пражского, сидевшего в одной тюрьме с Коссой, описывает и Эней Сильвий Пикколомини, верный сын церкви, человек, которого трудно заподозрить в симпатии к еретику, — будущий папа Пий II. Он был очевидцем суда над Иеронимом и писал:

«Иероним шёл на смерть спокойно и смело. Придя к месту, где совсем недавно был замучен его друг и учитель, он сам сбросил с себя одежду, стал у столба, к которому его должны были привязать, и прочитал молитву. Его цепями привязали к столбу, обёрнутому мокрой соломой, а потом ему по грудь навалили кучу дров. Когда подожгли костёр, он начал петь псалмы и пламя и дым скрывали его. Потом пение прервалось… Так погиб выдающийся человек с великой душой (если, конечно, отбросить его идеи). Его стойкость превосходила стойкость Муция Сцеволы, который дал сжечь себе руку, превосходила и стойкость Сократа, принявшего цикуту».

Совершить казнь над двумя еретиками иерархов церкви заставляло их положение официальных блюстителей церковных догм. Такие казни производились и раньше. Это никого не удивляло. Но, видно, времена стали другие, потому что, как только в Богемии узнали о казни двух великих сынов страны, там вспыхнуло восстание. Католические войска, посланные в Богемию для подавления восстания, были разгромлены. Сторонники Гуса начали контрнаступление на германские земли, они решили расплатиться за многолетние притеснения. Император Сигизмунд, не зная, как спастись от мстительных чехов, обратился к Констанцскому собору с просьбой помочь ему. Ведь помог он им заманить в капкан двух выдающихся людей!

Констанцский собор «разъяснил» императору, что совесть его может быть чиста, он не должен терзать себя мыслью, что нарушил обещание обеспечить безопасность Гусу. Гуса и Иеронима осудил собор, признав их еретиками, а еретикам никто не должен давать охранных грамот! Пепел сожжённых старательно собрали и бросили в Рейн [46].

Узнав от Имы, что происходит за решёткой его темницы, Косса задал себе вопрос: «Что-то ожидает меня?» От Имы же он узнал ещё одну новость — выбрали нового папу! Их было три. И все живые! Правда, все отстранены от престола (Григорий XII сам отрекся недавно, признав, что давно должен был это сделать).

Кто же стал папой?

Има радостно сообщила ему:

— Папой выбрали твоего верного друга Оттона Колонну!

Оттон Колонна, как помнят читатели, всегда был верен Коссе. Он повторял слова Коссы, верил в то, во что верил Косса, думал так же, как Косса, во всём и всегда соглашался с ним.

Когда Косса бежал из Констанца, Оттон первым последовал за ним в Шафхаузен. И дольше всех оставался с ним. Он покинул его только тогда, когда убедился, что игра Коссы проиграна [8, 60, 77, 96]. [53]

Обо всём этом знала Има и поэтому так радовалась.

— Готовься, Балтазар. Скоро он прикажет освободить тебя…

Но наш герой, скептически улыбаясь, отрицательно покачал головой.

— Нет, Има, я его знаю. Он не освободит меня. Он слепо следует законам, поэтому он и был со мной. Ибо я был законным папой. Теперь он хозяин положения, и он не захочет освободить меня. Он будет держать меня под замком.

Действительно, об освобождении Коссы не было и речи. Новый папа боялся Иоанна XXIII. Он знал, что, несмотря ни на что, у Коссы было много друзей и сторонников даже в самой Германии и было опасно разрешить ему разъезжать где угодно (об этом говорят и историки, которые не симпатизируют папе Иоанну XXIII) [54].

Предположения Имы не оправдались; церковные и светские власти решили перевести нашего героя в ещё более надежное и укромное место. Коссу передали под надзор Людвигу III, курфюрсту Пфальцскому, давнему врагу Коссы, который ни за что не выпустил бы его, не дал бы возможности начать всё снова.

Людвиг перевез Коссу из Рудольфцелма, где он содержался последнее время, в Мангейм и заточил в крепость. В этой крепости наш герой провел несколько лет под надзором двух тюремщиков-немцев, не знавших ни одного слова ни на каком языке, кроме немецкого. Если бы не Има, которой иногда разрешали навещать Иоанна, он умер бы от тоски. Когда приходила Има, появлялись тюремщики, знавшие итальянский язык. Они стояли неподалёку и внимательно следили за разговором и жестами «супругов», чтобы Има не могла передать Иоанну какие-нибудь недозволенные вести от его сторонников. Оттон Колонна (папа Мартин V) побаивался, что немцы, державшиеся весьма независимо по отношению к церкви, при первой же ссоре с ним снова могут надеть на Иоанна ХХIII папскую тиару [55].

Однако желание Мартина V не сбылось. Косса узнал от Имы, что отношения между Сигизмундом и Людвигом III испортились. Тогда с помощью Имы он договорился с Людвигом III и тот за 38 тысяч золотых флоринов открыл дверь его тюрьмы (подробностей историки не сообщают) [80].

Бывший папа, переодетый, никем не узнанный, вместе с Имой из Эльзаса переехал в Бургундию, оттуда в Савойю, а затем в Италию (в Лигурию) и там остановился (в каком городе, неизвестно). Он узнал, что папа Мартин V находится во Флоренции, написал ему письмо и отправил во Флоренцию Иму, чтобы она попросила богатых феодалов Медичи поговорить с новым папой.

«Пойдите и скажите Мартину V, — писал он, — что ему выгодно жить со мной в мире, что ему следует со мной договориться».

Джованни, старший из Медичи, воспользовался присутствием папы Мартина V во Флоренции и имел с ним разговор.

— Ради бога, святой отец, ради своего же блага не ссорьтесь с Иоанном, — убеждал он Мартина. — Примиритесь с ним ради интересов церкви. У него ещё очень много друзей. Кроме того, вашим выдвижением в кардиналы вы обязаны Балтазару Коссе. Он вас всегда поддерживал. И вы помнили об этом, поэтому тоже всегда поддерживали его. Вы забыли об этом только тогда, когда появилась перспектива вашего личного возвышения… Простите же его. Единство церкви будет обеспечено скорее добровольным отречением Иоанна, чем его пожизненным заключением…

Джованни Медичи замолчал, передал Мартину V письмо Иоанна ХХIII и удалился.

О чем говорилось в этом письме?…

История наша подходит к концу. Остается сказать, что папа Иоанн ХХIII приехал во Флоренцию и был принят папой Мартином V. Косса на коленях просил у папы прощения, заверяя его, что он добровольно отречётся от престола и не имеет никаких претензий к новому папе.

Но глаза его хитро поблёскивали.

— Святой отец, — скромно потупившись, заговорил он. — Можно ли надеяться, что вы оставите меня первым кардиналом?…

На следующий день он получил из рук папы красную шапку и снова стал именоваться «кардиналом Балтазаром Коссой». Он был первым из кардиналов святой коллегии. Первый из кардиналов жил в одном из прекрасных дворцов Флоренции со своей испытанной подругой Имой.

По некоторым источникам, разговор бывшего Иоанна ХХIII и Джованни Медичи был не таким уж миролюбивым. И вот почему. Когда наш герой собирался уезжать из Италии на собор в Констанц, ставший для пего роковым, он подумал: «Зачем тащить за собой все своё состояние (скопить которое помогли пиратство, симония, продажа индульгенций, ростовщичество), когда можно оставить его во Флоренций, отдав на хранение Джованни Медичи? И вот теперь, когда он, вернувшись, встретился с Джованни и потребовал обратно бесценные сокровища, тот твёрдо ответил:

— Я получил всё это на хранение от папы Иоанна XXIII и обязался всё вернуть по первому его требованию. Я и отдам все папе Иоанну ХХIII, когда он вернётся…

— Негодяй… — только и мог ответить Косса своему «другу».

Мы не знаем, соответствует ли это действительности. Не исключено, что это так и было и что всё состояние Иоанна ХХIII, накопленное не очень честным путем, легло в основу последующего сказочного богатства дома Медичи. Интриги подобного рода не являлись редкостью. Но подтверждения достоверности этого факта нет [96].

С этого времени никаких сведений о пашем герое не имеется, кроме того, что он умер 22 декабря 1419 года и что ему были устроены пышные похороны. Ничего неизвестно также и об Име Давероне. Что с ней стало? Жила ли она во Флоренции или, неутешная, уехала в другой город? Единственное, о чём можно ещё упомянуть, — это о часовне, воздвигнутой на могиле нашего героя, известной всем, кто бывал во Флоренции. Это выдающееся произведение скульптора и архитектора Донателло.

Козимо Медичи, как утверждают злые языки, в душе признавал, что в основу богатства его семьи легли сокровища, не возвращённые Коссе. Он и поручил великому скульптору создать эту часовню [99].

На могильной плите из белого мрамора лежит отлитая из бронзы и позолоченная маска Коссы, ниже — герб Иоанна ХХIII, под ним высечены на мраморе кардинальская шапка и папская тиара; надпись гласит:

Нужно ли теперь зачеркнуть эту надпись, и особенно слова: «бывшего папы Иоанна ХХIII» — на памятнике, созданном Донателло? Наверно, нужно, раз это имя принадлежит не человеку, жившему 550 лет назад, а нашему современнику.

Вот и вся история Балтазара Коссы, первого Иоанна ХХIII, о котором некоторые говорят, что он чрезмерно радовался жизни. Это верно; этот понтифик был жизнелюбцем и великим грешником.