"Домби и сын" - читать интересную книгу автора (Диккенс Чарльз)

Глава XXI Новыя лица

Высокіе путешественники гуляли рука объ руку на главной лемингтонской улицѣ по солнечной ея сторонѣ. Майоръ, синелицый и пучеглазый, какъ всегда, моргалъ и кашлялъ съ удивительнымъ эффектомъ, величественно вышагивая впередъ и еще величественнѣе повертывая толстой головой изъ стороны въ сторону, дабы видѣлъ и разумѣлъ всякій смертный, какая онъ особа. Едва они сдѣлали нѣсколько шаговъ, какъ майоръ встрѣтилъ одного изъ своихъ знакомыхъ; еще нѣсколько шаговъ — и другой знакомый попался на встрѣчу; но майоръ только слегка кивалъ имъ головою и, продолжая путеводительствовать мру Домби, объяснялъ ему значеніе мѣстности и оживлялъ прогулку соблазнительными анекдотами о текущихъ новостяхъ.

Гуляя такимъ образомъ около часу для собственнаго удовольствія, майоръ и м-ръ Домби завидѣли вдали катившееся къ нимъ кресло на колесахъ, гдѣ развалившись сидѣла леди, поворачивая рулемъ, между тѣмъ какъ сзади какая-то невидимая сила толкала впередъ фантастическій экипажъ. Хотя леди была очеиь не молода, но на полныхъ щекахъ ея расцвѣтали розы, a нарядъ и осанка обнаруживали привычки первой юности. Подлѣ креселъ, немного поодаль, выступала, какъ павлинъ другая леди, гораздо моложе, красивая собой, гордая и величественная, съ прозрачнымъ зонтикомъ въ рукахъ, съ поникшей головою, съ опущенными рѣсницами. Ея поступь и надменная осанка говорили ясно, что, если кромѣ зеркала, есть на свѣтѣ вещи, достойныя нѣкотораго вниманія, такъ это, во всякомъ случаѣ, не земля и не звѣзды.

— Что за дьяволъ! — вскричалъ майоръ, останавливаясь вдругъ, когда подъѣхала маленькая кавалькада, — на кого это мы наткнулись?

— Милая Эдиѳь! — нѣжно лепетала пожилая леди, — майоръ Багстокъ!

Услышавъ этотъ голосъ, майоръ мгновенно выпустилъ руку м-ра Домби, стрѣлою подскочилъ къ кресламъ, схватилъ перчатку пожилой леди и съ нѣжностью поднесъ ее къ своимъ губамъ. Потомъ съ неменьшей любезностью онъ сложилъ на груди обѣ руки и низко поклонился молодой дамѣ. Когда кресла остановились, двигавшая ихъ сила явилась передъ глазами зрителей въ формѣ раскраснѣвшагося пажа, который, вытянувшись во весь ростъ, оказался высокимъ, долговязымъ и тощимъ верзилой съ мутными глазами и длиннымъ носомъ. Его волосы были растрепаны и шляпа скомкана, оттого что онъ, гдѣ не хватало силы, имѣлъ обыкновеніе пырять головой спинку экипажа, какъ это иной разъ дѣлаютъ слоны въ восточныхъ странахъ.

— Джой Багстокъ, милостивыя государыни, гордится и съ этой минуты считаетъ себя счастливымъ на весь остатокъ своей жизни.

— Фальшивое созданіе, — лѣниво проговорила пожилая леди, — терпѣть тебя не могу. Откуда?

— Въ такомъ случаѣ, миледи, чтобы сдѣлаться терпимымъ, позвольте вамъ представить моего почтеннаго друга. М-ръ Домби, м-съ Скьютонъ. — Пожилая леди растаяла отъ удовольствія. Майоръ скороговоркой продолжалъ: — м-ръ Домби, м-съ Грэйнджеръ. — Леди съ прозрачнымъ зонтикомъ, казалось, едва замѣтила, что м-ръ Домби, скинувъ шляпу, дѣлаетъ ей низкіе поклоны. — Я въ восторгѣ, сэръ, — говорилъ майоръ, — отъ такого неожиданнаго случая.

Майоръ точно былъ въ восторгѣ, и его чувство выражалось энергическими жестами. Онъ самододовольно моргалъ глазами, осматривая трехъ особъ, познакомившихся черезъ его рекомендацію.

— М-съ Скьютонъ, Домби, — продолжалъ майоръ, — производитъ тревогу въ сердцѣ стараго Джоза.

М-ръ Домби деликатно замѣтилъ, что онъ этому не удивляется.

— Перестань, вѣроломный бѣсенокъ! — воскликнула пожилая дама. — Давно ли ты здѣсь, негодный?

— Только одинъ день, — отвѣчалъ майоръ.

Пожилая леди осторожно поправила вѣеромъ свои фальшивые локоны и фальшивыя брови и, выставляя на показъ свои фальшивые зубы, проговорила:

— Можешь ли ты, злой демонъ, пробыть хоть одну минуту въ томъ саду — какъ онъ называется?…

— Вѣроятно Эдемъ, мама, — презрительно добавила молодая леди.

— Что дѣлать, моя милая? — никакъ не могу удержать въ головѣ этихъ страшныхъ именъ. — Такъ можешь ли ты, злой демонъ, пробыть въ этомъ саду, не поражаясь красотами натуры, не вдыхая сладкихъ благоуханій, проникающихъ бытіе существъ? — заключила м-съ Скьютонъ, размахивая платкомъ, который дѣйствительно былъ пропитанъ благовонными эссенціями.

Свѣжій энтузіазмъ краснорѣчія м-съ Скьютонъ поразительно противорѣчилъ ея увядшимъ манерамъ, но еще большее противорѣчіе обнаружилось между ея платьемъ и возрастомъ: ей было подъ семьдесятъ, a она была разодѣта, какъ двадцатилѣтняя красавица. Ея поза въ креслахъ, неизмѣнно одна и та же, была та самая, которую лѣтъ за пятьдесятъ придалъ ей одинъ молодой художникъ, подписавшій подъ ея портретомъ имя Клеопатры: она изображена была сидѣвшею въ коляскѣ, и современные критики дѣйствительно находили, что она очень похожа на египетскую царицу. М-съ Скьютонъ считалась тогда одной изъ первыхъ красавицъ, и модные франты, выпивая въ честь ея дюжины тостовъ, бросали бокалы черезъ головы въ потолокъ. Красота и коляска исчезли давно; но она въ точности сохранила старинную позу, и для этой только цѣли разъѣзжала въ креслахъ на колесахъ, иначе ничто бы не мѣшало ей гулять пѣшкомъ.

— М-ръ Домби, надѣюсь, обожаетъ натуру? — сказала м-съ Скьютонъ, поправляя брильянтовую брошку. Должно замѣтить, что брильянты и фамильныя связи были главнѣйшими предметами ея гордости.

— Почтенный друтъ мой, — возразилъ майоръ, — конечно, втайнѣ поклоняется красотамъ природы; но человѣкъ, который по своему положенію поставленъ выше всѣхъ въ величайшемъ изъ городовъ вселенной…

— Всѣмъ извѣстно огромное вліяніе м-ра Домби, — сказала м-съ Скьютонъ.

М-ръ Домби призналъ дѣйствительность комплимента легкимъ наклоненіемъ головы. Молодая леди обратила на него глаза и встрѣтилась съ его взоромъ.

— Вы здѣсь живёте? — спросилъ м-ръ Домби, обращаясь къ м-съ Грэйнджеръ.

— Нѣтъ. Мы были во многихъ мѣстахъ. Въ Гаррогетѣ, въ Скарборо и во всемъ Девонширѣ. Мы вездѣ останавливались на нѣсколько дней. Мама любитъ перемѣны.

— A Эдиѳь, конечно, не любитъ перемѣнъ, — съ колкостью замѣтила м-съ Скьютонъ.

— Не думаю, чтобы ѣздить по такимъ мѣстамъ значило любить перемѣны, — съ величайшимъ хладнокровіемъ отвѣчала молодая леди.

— На меня клевещутъ, господа, — замѣтила м-съ Скьютонъ съ глубокимъ вздохомъ, — къ одной перемѣнѣ стремится мое сердце, но… увы! обстоятельства не позволяютъ ею наслаждаться. Свѣтъ и люди безотвязны съ своими требованіями. Но уединенная жизнь, но созерцаніе — вотъ мой… какъ бишь это называется?

— Рай, хотите вы сказать, мама, такъ и говорите, пожалуйста, иначе не поймутъ.

— Ты знаешь, милая Эдиѳь, — возразила м-съ Скьютонъ, — съ этими варварскими именами я всегда завишу отъ тебя. Увѣряю васъ, м-ръ Домби, природа создала меня яркадской пастушкой, a люди забросили въ самый вихрь мірской суеты. Коровы — страсть моя. Да, жить среди полей и лѣсовъ дремучихъ или удалиться въ Швейцарію, на какую-нибудь ферму, окружить себя коровами и фарфоромъ — вотъ гдѣ истинное блаженсгво.

Мрь Домби, по сцѣпленію идей, припомнилъ знаменитаго быка, {}Авторъ намекаетъ на извѣстную иъ англійской литературѣ оду "Mad dul and China shop", гдѣ герой пресы, бѣшеный быкъ, ворвавшись въ фарфоровую лавку, перебилъ и перековеркалъ все, уничтоживъ такимъ образомъ скромные замыслы торговца. Прим. перев. забѣжавшаго ошибкой въ фарфоровый магазинъ, но, сохраняя неизмѣнно важный видъ, объявилъ съ своей стороны, что природа доставляетъ великія наслажденія.

— Но чего нѣтъ y меня, — продолжала м-съ Скьютонъ, слегка ущипнувъ себя за горло, — такъ это сердца.

Пожилая леди вовсе безъ умысла высказала ужасную истину.

— Чего недостаетъ для моего общества, — продолжала она, — такъ это откровенности, простоты, свободнаго изліянія мыслей и чувствъ Мы страшно неестественны.

— Точно мы неестественны.

— Словомъ, — продолжала м-съ Скьютонъ, — натура нужна мнѣ, натура, очаровательная вездѣ и во всемъ.

— Натура приглашаетъ насъ впередъ, мама, если вы готовы, — съ нетерпѣніемъ возразила молодая леди, вздернувъ прекрасныя губки.

При этомъ намекѣ, долговязый пажъ, смотрѣвшій разиня ротъ на новыхъ знакомцевъ, вдрутъ исчезъ за спинкой креселъ, какъ будто провалился сквозь землю.

— Погодите, Витерсъ! — сказала м-съ Скьютонъ, когда кресла пришли въ движеніе. При этомъ воззваніи къ пажу, она сохранила такое достоинство, съ какимъ въ былыя времена обращалась къ кучеру въ щегольскомъ парикѣ и шелковыхъ чулкахъ. — Гдѣ ты остановился чудовище?

Майоръ остановился въ Королевскомъ отелѣ вмѣстѣ съ пріятелемъ своимъ Домби.

— Можешь заходить къ намъ по вечерамъ, если не будешь шалуномъ, — лепетала м-съ Скьютонъ. — Если м-ръ Домби почтитъ насъ своимъ посѣщеніемъ, мы будемъ очень рады. Ступайте, Витерсъ!

М-ръ Домби поклонился. Майоръ поспѣшилъ прижать къ синимъ губамъ кончики пальцевъ, покоившихся à la Клеопатра на ручкѣ креселъ. Пожилая леди почтила ихъ граціозной улыбкой и дѣвическимъ движеніемъ руки, a младшая дама слегка и небрежно кивнула головой, сколько позволяло приличіе.

Морщинистое наштукатуренное лицо семидесятилѣтней старухи, бросавшей на прощанье умильные взоры, и гордый взглядъ молодой красавицы, стройной и прямой, какъ полевая лилія, возбудили въ майорѣ и м-рѣ Домби такое невольное любопытство, что они оба въ одну минуту обернулись назадъ, чтобы еще разъ взглянуть на интересныхъ знакомокъ. Долговязый пажъ, перегнувшись въ три погибели, трудился изо всѣхъ силъ за спинкой креселъ, взбираясь на небольшой холмъ, шляпка Клеопатры, какъ и прежде, развѣвалась на воздухѣ; красавица, какъ и прежде, выступала гордой павой, выражая въ своей изящной фигурѣ, съ ногъ до головы, величавое презрѣніе ко всѣмъ и ко всему на свѣтѣ.

— Вотъ что, сударь мой, — сказалъ майоръ, взявши подъ руку своего пріятеля, — будь Джозефъ Багстокъ немного помоложе, эта женщина превратилась бы въ м-съ Багстокъ, ей Богу, я бы предпочелъ ее всѣмъ красавицамъ на свѣтѣ. Не правда ли: она великолѣпна!

— Вы думаете о дочери? — спросилъ м-ръ Домби.

— A развѣ я чурбанъ, чтобы думать о матери? — возразилъ майоръ.

— Однако-жъ вы ухаживали за матерью.

— Старинныя шашни, охъ, чертовски старинныя! Надо же польстить старухѣ.

— Ея обращеніе обличаетъ, кажется, даму высшаго круга, — замѣтилъ Домби.

— Еще бы! — воскликнулъ майоръ, пріостанавливаясь вдругъ и вытаращивъ глаза на своего друга. — Ея высокопревосходительство м-съ Скьютонъ, родная сестра покойнаго лорда Феникса и тетка нынѣшняго лорда этой фамиліи. Она не богата, пожалуй, даже бѣдна, потому что живетъ на свое приданое; но кровь ея, сударь мой, кровь, — гласилъ майоръ Багстокъ, насильно увлекая товарища, какъ будто вдругъ въ немъ забушевала его собственная кровь.

— A молодую лэди, кажется, вы называли м-съ Грэйнджеръ? — спросилъ м-ръ Домбипослѣ короткой паузы.

— Эдиѳь Скьютонъ на восемнадцатомъ году вышла замужъ за Грэйнджера, — началъ майоръ, останавливаясь опять и втыкая палку въ песокъ, какъ будто такой маневръ могъ оживить его воспоминанія. — Грэйнджеръ былъ тогда полковникомъ нашего полка, прекраснымъ мужчиной сорока одного года. Онъ умеръ черезъ полтора года послѣ свадьбы.

— Давно это было? — спросилъ м-ръ Домби.

— Да теперь, я думаю, этой красавицѣ еще нѣтъ тридцати лѣтъ! — отвѣчалъ майоръ, прищуривая глаза и перебрасывая палку на лѣвое плечо. — Да, сэръ, Эдиѳь Грэйнджеръ — звѣзда первой величины. Не такъ ли, Домби?

— Были y нихъ дѣти?

— Былъ одинъ сынъ…

Пасмурное облако набѣжало на лицо м-ра Домби, и глаза его опустились въ землю.

— Да и тотъ утонулъ, — продолжалъ майоръ, — на пятомъ году отъ рожденія.

— Право? — воскликнулъ м-ръ Домби, поднимая голову.

— Няньку угораздило зачѣмъ-то посадить ребенка на краю лодки, a онъ и бултыхъ въ воду. Это ужъ оконченная и забытая исторія, a Эдиѳь Грэйнджеръ, первостатейная вдова, непремѣнно превратилась бы въ м-съ Багстокъ, если бы старикашка былъ немного помоложе и побогаче.

— Разумѣется, въ томъ случаѣ, когда бы съ ея стороны не было препятствій? — холодно замѣтилъ м-ръ Домби.

Майоръ страшно заморгалъ своими раковыми глазами и захохоталъ, какъ Мефистофель.

— Джозефъ Багстокъ, скажу я вамъ, не привыкъ къ препятствіямъ такого рода. Нѣтъ, Домби, нѣтъ, вамъ, я вижу, не понять старикашки Джоза. A и то сказать, Эдиѳь могла бы выйти замужъ двадцать разъ, если бы не была такъ горда, такъ чертовски горда, сэръ.

Это обстоятельство, казалось, не уронило красавицу въ глазахъ м-ра Домби.

— Впрочемъ, гордость есть свойство высокой души, вамъ это извѣстно лучше моего. Вы сами чертовски горды, Домби, и за это то именно уважаетъ васъ Джозефъ Багстокъ.

Это, со стороны майора, была невольная дань хвалы, вынужденная обстоятельствами и стремительнымъ потокомъ разговора. Кончивъ рѣчь объ этомъ предметѣ, онъ такъ же невольно обратился къ воспоминаніямъ былыхъ лѣтъ и разсказалъ множество анекдотовъ, изъ которыхъ ясно значилось, что Джозефа Багстока въ старинные годы боготворили самыя блистательныя женщины обоихъ полушарій.

Черезъ день м-ръ Домби и майоръ встрѣтили ея высокопревосходительстзо м-съ Скьютонъ съ дочерью въ залѣ минеральныхъ водъ, потомъ на другой день они столкнулись на гуляньи тамъ же, гдѣ и въ первый разъ. Встрѣтившись такимъ образомъ три или четыре раза, они уже изъ одной учтивости должны были сдѣлать имъ визитъ. М-ръ Домби самъ собою никакъ бы не рѣшился идти къ почтеннымъ дамамъ, но на предложеніе майора отвѣчалъ, что готовъ сопровождать его съ большимъ удовольствіемъ. Туземецъ передъ обѣдомъ отправился съ порученіемъ свидѣтельствовать отъ имени майора и м-ра Домби глубочайшее почтеніе, вмѣстѣ съ извѣстіемъ, что они имѣютъ намѣреніе нынче вечеромъ явиться лично, если достопочтенныя леди благоволять принять ихъ. Въ отвѣтъ была принесена раздушеная записка, надписанная рукою м-съ Скьютонъ на имя майора Багстока. Отвѣтъ былъ лаконическій:

"Ты, неуклюжій, гадкій медвѣдь, — писала м-съ Скьютонъ, — и не заслуживаешь ни милости, ни пощады. Однако-жъ я прощаю тебя, съ условіемъ, если не будешь шалить. — Послѣднія три слова были подчеркнуты. — Можешь придти. Эдиѳь и я кланяемся м-ру Домби".

Ея высокопревосходительство м-съ Скьютонъ и дочь ея м-съ Грэйнджеръ занимали въ Лемингтонѣ довольно приличную и дорогую квартиру, но уже слишкомъ тѣсную и сжатую, такъ что, отходя на покой, ея в-пр. должна была класть ноги на окошко, a голову въ каминь, между тѣмъ какъ горничная ея в-пр. помѣщалась въ такомъ крохотномъ чуланчикѣ, отгороженномъ отъ гостиной, что она принуждена была вползать и выползать оттуда, какъ хорошенькая змѣйка. Витерсъ, долговязый пажъ, спалъ на дворѣ, подъ черепицами сосѣдней сливочной лавки, a кресла, бывшія вѣчнымъ камнемъ для этого молодого Сизифа, проводили ночь въ сараѣ подъ навѣсомъ, гдѣ на ослиной телѣгѣ засѣдали куры, высиживая цыплятъ и неся свѣжія яйца для той же лавки.

М-ръ Домби и майоръ нашли м-съ Скьютонъ въ воздушномъ нарядѣ, возлежащую на софѣ, обложенную подушками, точь-въ-точь, какъ Клеопатра, — далеко однако-жъ не шекспировская, — на которую время не оказываетъ разрушительнаго вліянія. Взбираясь по лѣстницѣ, гости слышали звуки арфы, умолкнувшей при входѣ ихъ въ гостиную. Эдиѳь оказалась теперь еще величественнѣе, прекраснѣе и надменнѣе. Довольно характеристическая черта, что красота въ этой леди обнаруживалась сама собою и даже противъ ея воли. М-съ Грэйнджеръ знала, что она прекрасна, — иначе и быть не могло, — но въ гордости своей она, казалось, презирала свою красоту. Быть можетъ, она считала слишкомъ ничтожною и недостойною себя дань удивленія, возбуждаемую этими прелестями и, быть можетъ, вслѣдствіе тонкаго разсчета, она надѣялась этимъ способомъ еще болѣе возвысить могущественное вліяніе на чувствительныя сердца.

— Надѣюсь, м-съ Грейнджеръ, — сказалъ м-ръ Домби, подходя къ гордой красавицѣ, — не мы причиной, что вы перестали играть?

— Вы? конечно нѣтъ.

— Отчего-жъ ты не продолжаешь, милая Эдиѳь? — спросила Клеопатра.

— Вздумалось — начала, вздумалось — и кончила. Кажется, я могу имѣть свои фантазіи.

Равнодушіе и гордый взглядъ, сопровождавшій эти слова, совершенно согласовались съ безпечностью, съ какой пробѣжали ея пальцы по струнамъ арфы. Затѣмъ она отступила на нѣсколько шаговъ.

— Знаете ли, м-ръ Домби, — заговорила мать, играя вѣеромъ, — y насъ съ Эдиѳью доходитъ иногда чуть не до ссоры по поводу этихъ холодныхъ приличій, которыя наблюдаются въ разныхъ мелочахъ?

— Однако-жъ все-таки мы не ссоримся, мама, — сказала Эдиѳъ.

— Конечно, милая! Фи, фи, какъ это можно! — воскликнула мать, дѣлая слабое покушеніе дотронуться вѣеромъ до плеча дочери. — Отчего мы не болѣе натуральны? Боже мой! Со всѣми этими стремленіями, изліяніями сердца, со всѣми высокими побужденіями, которыя насаждены въ нашихъ душахъ, и которыя дѣлаютъ насъ столь очаровательными, отчего мы не болѣе натуральны?

— Правда, — сказалъ м-ръ Домби, — совершенная правда.

— A мы могли бы быть натуральными, если бы захотѣли! — воскликнула м-съ Скыотонъ.

— Конечно, — сказалъ м-ръ Домби.

— Позвольте съ вами поспорить, сударыня, — сказалъ майоръ. — Иное дѣло, если бы міръ населенъ былъ такими откровенными добряками, какъ ващъ покорнѣйшій слуга; тогда натуральность была бы y мѣста.

— Замолчи, негодный! — проговорила м-съ Скьютонъ.

— Клеопатра повелѣваетъ, — отвѣчалъ майоръ, цѣлуя ея руку, — и Антоній Багстокъ повинуется.

— Нѣтъ въ тебѣ ни чувствительности, ни симпатіи, безстыдное созданіе! — воскликнула м-съ Скьютонъ, слегка ударяя майора вѣеромъ, чтобы заставить его замолчать. — A что и жизнь безъ симпатическаго влеченія сердецъ, безъ магнетическаго стремленія душъ, проникнутыхъ уваженіемъ одна къ другой? Какъ холодна была бы наша земля безъ живительныхъ лучей солнца, и какъ мертва была бы наша жизнь безъ симпатическихъ увлеченій! О, если бы весь міръ составлялъ одно сердце!.. какъ бы я любила его?… Слышишь ли ты, лукавая тварь?

Майоръ объявилъ, что тогда весь міръ принадлежалъ бы Клеопатрѣ безъ раздѣла, a это было бы слишкомъ обидно для другихъ. Клеопатра напомнила, что терпѣть не можетъ лести, и что она принуждена будетъ прогнать его домой, если онъ не станетъ держать на привязи неугомоннаго языка.

Въ это время долговязый Витерсъ началъ разносить чай. М-ръ Домби подошелъ къ молодой леди.

— Кажется, здѣсь не слишкомъ большое общество? — заговорилъ онъ, принимая джентльменскую позу.

— Очень небольшое. Мы почти ни съ кѣмъ незнакомы.

— Да и не съ кѣмъ знакомиться, — замѣтила м-съ Скьютонъ. — Порядочныхъ людей здѣсь вовсе нѣтъ.

— То есть, людей съ чувствительными сердцами? Такъ ли мама?

— Эдиѳь, какъ видите, смѣется надо мной, — проговорила мать, слегка качая головой. — Негодная шалунья!

— Вы бывали здѣсь и прежде? — спросилъ м-ръ Домби молодую лэди.

— Очень часто. Впрочемъ, мы, кажется, вездѣ перебывали.

— Прекрасная страна!

— Да, говорятъ.

— Твой кузенъ Фениксъ, Эдиѳь, бредитъ этими мѣстами, — проговорила мать, небрежно облокачиваясь на подушки.

Дочь граціозно повернула головкой и нахмурила брови, какъ будто хотѣла показать, что лордъ Фениксъ такого рода человѣкъ, о которомъ она думаетъ менѣе всего на свѣтѣ. Потомъ взоры ея снова обратились къ мру Домби.

— Всѣ эти мѣста, признаюсь вамъ, мнѣ ужасно наскучили.

— Неудивительно, если эти прекрасныя произведенія — вашей кисти, — отвѣчалъ м-ръ Домби, бросивъ взглядъ на дюжину акварельныхъ ландшафтовъ, представлявшихъ окрестности Лемингтона. Рисунки въ безпорядкѣ были разбросаны по столу.

М-съ Грэйнджеръ, не отвѣчая ничего, гордо сѣла на стулъ.

— Такъ это произведенія вашей кисти? — спросилъ м-ръ Домби.

— Да.

— И вы также играете и поете? это мнѣ извѣстно.

— Да.

На эти вопросы м-съ Грэйнджеръ отвѣчала съ крайней неохотой и съ тѣмъ замѣчательнымъ видомъ пренебреженія, который составлялъ характеристическую черту ея красоты. Впрочемъ, она въ совершенствѣ владѣла собой и отнюдь не была въ затрудненіи. Она не избѣгала и разговора, потому что ея лицо постоянно было обращено на м-ра Домби, даже когда онъ молчалъ.

— У васъ, по крайней мѣрѣ, много средствъ противъ скуки, — сказалъ м-ръ Домби.

— Вы знаете ихъ всѣ теперь, и другихъ y меня нѣтъ.

— Прекрасныя средства! Могу ли въ нихъ убѣдиться? — сказалъ м-ръ Домби съ торжественной любезностью, подходя къ арфѣ и положивъ на столъ одинъ изъ рисунковъ, которымъ онъ любовался.

— Очень можете, если вамъ угодно.

И сказавъ это, она вышла изъ комнаты, бросивъ на мать одинъ изъ тѣхъ выразительныхъ взглядовъ, всеобъемлющее значеніе которыхъ не можетъ быть объяснено цѣлою сотнею томовъ.

Между тѣмъ майоръ, вполнѣ прощенный предметомъ своей страсти, пододвинулъ къ Клеопатрѣ маленькій столикъ и усѣлся играть съ нею въ пикетъ. М-ръ Домби, не понимая игры, смотрѣлъ на нихъ для собственнаго назиданія, дожидаясь возвращенія Эдиѳи и вмѣстѣ удивляясь, зачѣмъ она ушла.

— Вы хотите слушать музыку, м-ръ Домби? — спросила Клеопатра.

— М-съ Грэйнджеръ такъ добра, что обѣщала доставить мнѣ это наслажденіе.

— О, это очень хорошо. Вамъ ходить, майоръ.

— Нѣтъ, вы еще не покрыли.

— Такъ вы очень любите музыку, м-ръ Домби?

— Я въ восторгѣ отъ нея.

— Это значитъ, натура съ избыткомъ надѣлила васъ изящнымъ чувствомъ, — отвѣчала Клеопатра, бросая на столъ трефоваго валета. — О, какъ много тайнъ имѣетъ натура. Если бы я рѣшилась когда прекратить свое земное существованіе, то единственно для того, чтобы разгадать эти тайны, сокрытыя отъ насъ мракомъ вѣчности. Вамъ ходить, майоръ!

Майоръ бросилъ карту. М-ръ Домби, не обращая теперь ни малѣйшаго вниманія на игру, начиналъ безпокоиться, отчего такъ долго не возвращается прекрасная леди.

Накоиецъ, она пришла, сѣла за арфу, и м-ръ Домби, ставъ подлѣ, приготовился слушать. Онъ не понималъ музыки и не зналъ, какую пьесу она играла; но эти звуки напоминали ему почти забытую мелодію, услаждавшую послѣдніе дни его сына въ борьбѣ съ предсмертными страданіями.

Зоркій глазъ Клеопатры, обращенный, казалось, только на карты, слѣдилъ по всѣмъ направленіямъ комнаты, особенно впиваясь въ безмолвнаго слушателя, недвижно стоявшаго подлѣ очаровательной артистки.

Кончивъ пьесу, гордая красавица встала, слегка кивнула на комплименты м-ра Домби и безъ малѣйшей паузы сѣла за фортепьяно.

Эдиѳь Грэйнджеръ! какую угодно, только не эту, ради Бога, не эту пѣсню! Эдиѳь Грэйнджеръ, ты прекрасна, голосъ твой великолѣпенъ, игра блистательна, но не эту пѣсню, которую отверженная дочь пѣла для умирающаго брата!

Ho м-ръ Домби не узнаетъ этой аріи, a еслибъ и узналъ, какой напѣвъ дочери могъ бы растрогать огрубѣлое сердце чудовищнаго отца! Спи, одннокая Флоренса, спи, и да будутъ спокойны твои сновидѣнія. Горизонтъ омрачается, облака густѣютъ, сбираются тучи, и гроза уже виситъ надъ твоею головою.