"Домби и сын" - читать интересную книгу автора (Диккенс Чарльз)

Глава XV Замысловатое лукавство капитана Куттля и новыя хлопоты Вальтера Гэя

Долго Вальтеръ не зналъ, что дѣлать съ барбадосскимъ назначеніемъ, и даже лелѣялъ слабую надежду, что м-ръ Домби авось измѣнитъ роковую резолюцію. Быть можетъ, онъ одумается и прикажетъ старику Каркеру "оставить молодого Гэя въ лондонской конторѣ". Но такъ какъ ничто не подтверждало этой, совершенно, впрочемъ, неосновательной надежды, бѣдный юноша увидѣлъ настоятельную необходимость дѣйствовать безъ замедленія, не обольщая себя пустыми мечтами.

Главная задача — какимъ образомъ подступиться къ дядѣ Соломону съ этой неожиданной вѣстью, которая, нѣтъ сомнѣнія, нанесетъ ему страшный ударъ? Старикъ только что начиналъ оправляться послѣ нападеній неумолимаго кредитора, его мичманъ и гостиная повеселѣли, значительная часть долга заплачена м-ромъ Домби, впереди рисовалась надежда окончательно устроить денежныя дѣла, — и вотъ все это вдругь опрокидывалось вверхъ дномъ по какому-то холодному разсчету или просто по безотчетному капризу всемогущаго негоціанта.

Но что бы ни случилось, дядя Соль, такъ или иначе, заранѣе долженъ былъ ознакомиться съ угрожающей бѣдой. Между "ѣхать или не ѣхать" Вальтеръ не могъ выбирать. М-ръ Домби сказалъ прямо, что онъ молодъ, a обстоятельства старика Гильса не блестящи, и это опредѣленіе м-ръ Домби сспровождалъ такимъ взоромъ, въ которомъ ясно значилось, что, въ случаѣ отказа, молодой человѣкъ долженъ оставить знаменитую контору. Онъ и его дядя были облагодѣтельствованы мромъ Домби, и Вальтеръ самъ искалъ этого благодѣянія. Чувство благодарности налагало долгъ безусловнаго повиновенія; такъ, по крайней мѣрѣ, думалъ Вальтеръ, хотя въ то же время начиналъ догадываться, что ему врядъ ли когда удастся обратить на себя милостивое вниманіе гордаго хозяина, который по временамъ, Богъ знаетъ за что, бросалъ на него суровые взгляды.

Когда м-ръ Домби сказалъ: "вы молоды, a обстоятельства вашего дяди не блестящи", въ его физіономіи выразилось оскорбительное презрѣніе, какъ будто онъ обвинялъ молодого человѣка въ непростительной праздности, обременительной для старика-дяди, и эта мысль стрѣлою вонзилась въ чувствительное сердце бѣднаго юноши. Рѣшившись во что бы то ни стало разувѣрить м-ра Домби и по возможности самымъ дѣломъ доказать несправедливость оскорбительнаго мнѣнія, Вальтеръ, послѣ poковoro назначенія въ Барбадосъ, удвоилъ свою дѣятельность въ конторѣ и, скрѣпя сердце, казался веселымъ и совершенно довольнымъ. Благородный и неопытный юноша, разумѣется, никакъ не воображалъ, что эти-то именно свойства теперь всего менѣе могли понравиться м-ру Домби, который, напротивъ, разсчитывалъ, что его всесильная опала — заслуженная или незаслуженная, все равно — должна поражать страхомъ и трепетомъ его подчиненныхъ.

— Ну, — подумалъ Вальтеръ съ глубокимъ вздохомъ, — надо теперь раздѣлаться съ дядюшкой Соломономъ. Но такъ какъ молодой человѣкъ не надѣялся сохранить спокойствіе духа, если бы самъ извѣстилъ старика объ угрожающей бѣдѣ и увидѣлъ первые слѣды отчаянія на его морщинистомъ лицѣ, то онъ рѣшился воспользоваться услугами могущественнаго посредника, капитана Куттля, и, дождавшись перваго воскресенья, отправился послѣ завтрака на корабельную площадь въ его квартиру.

На дорогѣ Вальтеръ не безъ удовольствія припомнилъ, что м-съ Макъ Стингеръ каждое воскресеніе поутру отправлялась въ отдаленную капеллу слушать проповѣдь достопочтеннаго Мельхиседека Гоулера {Howler буквально значитъ р_е_в_у_н_ъ. Авторъ осмѣиваетъ здѣсь изступленныхъ фанатиковъ, слава которыхъ между простолюдинами основывается преимущественно на шарлатанскомъ искусствѣ кричать во все горло и выдѣлывать арлекинскіе жесты во время своихъ поученій. Англія, какъ и Сѣверная Америка, при всей своей образованности, является привилегированной землей сектантовъ и фанатиковъ. Среди безчисленнаго множества сектъ особенно прославились своимъ сумасбродствомъ: Seekers (искатели), Tumdlers (кувыркатели) и Ranters (пустомели). Гоулеръ, какъ видно, принадчежалъ къ сектѣ Реньтеровъ, и о нихъ-то говоритъ здѣсь Диккенсъ. Прим. переводчика.}, стяжавшаго громкую извѣстность между нѣкоторыми особами. Сей благочестивый иастырь служилъ первоначально на вестъ-индскихъ докахъ при винной конторѣ, откуда его выгнали по ложному подозрѣнію, будто онъ завелъ грѣшное обыкновеніе просверливать буравчикомъ бочки съ ромомъ и прикладываться къ нимъ своими устами. Разумѣется, это была клевета, взведенная на него общимъ нашимъ врагомъ, человѣкоубійцею искони. Достопочтенный Мельхиседекъ недавно предсказалъ съ своей каѳедры, что ровно черезъ два года, въ этотъ самый день, въ десять часовъ утра, воспослѣдуетъ преставленіе свѣта, и по сей причинѣ открылъ y себя на дому пріемъ благочестивыхъ слушателей и слушательницъ реньтерской секты, на которыхъ, въ первое собраніе, слова краснорѣчиваго проповѣдника произвели самое могущественное впечатлѣніе; и когда словесное стадо, осѣненное послѣ проповѣди вдохновеннымъ наитіемъ, принялось совершать священную пляску, восторжениые слушатели и слушательницы вдругъ всѣ до одного съ ужаснымъ трескомъ и шумомъ провалились въ кухню и опрокинули катокъ, принадлежавшій какой-то словесной овечкѣ.

Обо всѣхъ этихъ подробностяхъ капитанъ Куттль подъ веселую руку разсказалъ Вальтеру и его дядѣ, когда однажды вечеромъ, послѣ благополучной сдѣлки съ маклеромъ Брогли, репетировалъ извѣстную балладу о любовныхъ похожденіяхъ Пегги. Самъ капитанъ тоже съ большою аккуратностью каждое воскресенье ходилъ въ ближайшую церковь съ королевскимъ флагомъ, посѣщаемую моряками, гдѣ онъ, за отсутствіемъ законнаго сторожа, дряхлаго и больного, добровольно принималъ на себя обязанность верховнаго надзора надъ мальчиками, для которыхъ особенно былъ страшенъ его таинственный крюкъ. Зная капитанскій обычай, Вальтеръ бѣжалъ изо всѣхъ силъ, чтобы предупредить его выходъ, и эта поспѣшность была увѣнчана вожделѣннымъ успѣхомъ. По прибытіи на корабельную площадь, молодой человѣкъ, къ величайшей радости, увидѣлъ и шрокій синій камзолъ и жилетъ, развѣшенные для просушки передъ отвореннымъ окномъ капитанской квартиры.

Казалось невѣроятнымъ, что смертные глаза могли видѣть этотъ костюмъ въ разлукѣ съ своимъ хозяиномъ, но не подлежало никакому сомнѣнію, что жилетъ и камзолъ висѣли безъ капитана, иначе его ноги непремѣнно загородили бы уличную дверь, такъ какъ дома на корабельной площади очень невысоки. Удивляясь этому открытію, Вальтеръ только однажды стукнулъ молоткомъ{Въ Лондонѣ, какъ и во многихъ другихъ европейскихъ городахъ и отчасти въ нашихъ остзейскихь провинціяхъ, вмѣсто колокольчиковь почти во всѣхъ домахъ употребляются молоточки, утвержденные въ дверяхъ надъ металлической доской. Человѣкъ порядочный, дѣлающій визитъ другому, тоже порядочному человѣку, должень стукнуть по крайней мѣрѣ два раза. Воть почему капитанъ Куттль не догадался сначала, что пришли къ нему. Прим. переводчика.} въ дверь капитанской квартиры.

— А, это не ко мнѣ! — воскликнулъ капитанъ въ своей комнатѣ. — Вѣрно кто-нибудь пришелъ къ Макъ Стингеръ.

Вальтеръ ясно разслышалъ эти слова и стукнулъ молоткомъ два раза.

— Ну, такъ, стало быть, ко мнѣ. Кому это понадобился капитанъ Куттль?

И вслѣдъ затѣмъ высунулась изъ окна интересная фигура Куттля въ чистой рубашкѣ и подтяжкахъ, въ праздничномъ галстухѣ и лощеной шляпѣ на головѣ.

— Валли! — вскричалъ капитанъ, съ изумленіемъ осматривая неожиданнаго гостя. — Ты ли это любезный?

— Я, я, капитанъ, — отвѣчалъ Вальтеръ, — скорѣе пожалуйста впустите меня.

— Что такое, дружище? — спросилъ капитанъ съ тревожнымъ участіемъ, — не случилось ли чего опять съ нашимъ старикомъ?

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ Вальтеръ — все обстоитъ благополучно, да только впустите меня.

Капитанъ выразилъ свое удовольствіе и сказалъ, что сейчасъ сойдетъ внизъ отворить дверь.

— Зачѣмъ же ты такъ рано пришелъ, Валли? — спросилъ Куттль, сомнительно посматривая на молодого человѣка, когда они взбирались наверхъ.

— Дѣло вотъ видите ли въ чемъ, любезный канитанъ, — сказалъ Вальтеръ, усаживаясь на стулъ, — я боялся не застать васъ дома, a между тѣмъ мнѣ нужно кой о чемъ съ вами потолковать.

— Хорошо, хорошо, — сказалъ капитанъ, — да чѣмъ тебя угостить, мой милый?

— Угостите меня вашимъ совѣтомъ, капитанъ Куттль, — отвѣчалъ Вальтеръ улыбаясь. — Больше мнѣ ничего не нужно.

— Ну, говори. Мои уши къ твоимъ услугамъ.

Вальтеръ разсказалъ о своихъ дѣлахъ и о затрудненіяхъ насчетъ дяди Соломона, если капитанъ не ириметъ на себя труда извѣстить его объ угрожающей бѣдѣ. Ничто не могло сравниться съ ужаснымъ изумленіемъ и даже оцѣпенѣніемъ Куттля, когда молодой человѣкъ раскрылъ передъ нимъ страшную перспективу, совершенно опрокидывавшую его смѣлые планы и надежды. Лицо его утратило всякое выраженіе, и онъ стоялъ, какъ статуя, въ синемъ балахонѣ и нахлобученной лощеной шляпѣ.

— Такъ вотъ, видите ли, капитанъ Куттль, — продолжалъ Вальтеръ, — обо мнѣ тутъ, собственно говоря, безпокоиться нечего: я молодъ и егде не велика птица, какъ выразился однажды м-ръ Домби. Я знаю, мнѣ самому надобно пробить дорогу въ свѣтѣ и, надѣюсь, дорога будетъ пробита; но есть, однако же, два пункта, которые не выходятъ y меня изъ головы. Дядя мой, вы знаете, считаетъ меня гордостью и отрадою своей жизни, хотя, разумѣется, я вовсе не заслуживаю такого мнѣнія. Что вы на это скажете, Куттль?

Капитанъ, казалось, старался побѣдить свой испугъ и сообщить своему лицу прежнее выраженіе; но всѣ усилія были тщетны, и лощеная шляпа кивала съ безмолвнымъ изумленіемъ.

— Если даже я буду живъ и здоровъ, все-таки, оставивъ Англію, я едва ли увижу когда своего дядю. Онъ уже старъ, капитанъ Куттль, и въ его годы было бы тяжело разставаться съ любимыми людьми. Если, какъ нѣкогда вы говорили, онъ могъ умереть отъ потери мичмана, съ которымъ такъ свыкся въ продолженіе многихъ лѣтъ, то не скорѣе ли можно заключить, что онъ умретъ отъ потери…

— Своего племянника, — перебилъ капитанъ. — Справедливо!

— Вотъ почему, капитанъ Куттль, мы, съ своей стороны, непремѣнно должны увѣрить старика, что разлука во всякомъ случаѣ будетъ временная. Но вы понимаете, что всего менѣе я способенъ былъ бы сохранить хладнокровіе, если бы самъ попытался увѣрить его въ этомъ. Вы, и только вы одни, можете приличнымъ образомъ сообщить ему горестную вѣсть, и я васъ усердно прошу не отказываться отъ этого порученія. Это первый пунктъ.

— И бѣдный парнюга унырнетъ отъ нея за тридевять земель въ тридесятое царство! — замѣтилъ капитанъ созерцательнымъ тономъ.

— Что вы сказали, капитанъ Куттль?

— Погоди, мой милый, погоди! — глубокомысленно возразилъ капитанъ.

Молодой человѣкъ остановился въ то. мъ предположеніи, что капитанъ собирается съ мыслями и хочетъ что-нибудь прибавить къ своему восклицанію. Но прошло нѣсколько минутъ, a кагштанъ не сказалъ ни слова. Вальтеръ продолжалъ:

— Теперь — второй пунктъ, капитанъ Куттль. Съ горестью долженъ я сказать, что м-ръ Домби за что-то меня очень не жалуетъ. Я выбивался и выбиваюсь изо всѣхъ силъ, чтобы заслужить его благоволеніе, но все напрасно, и я очень хорошо вижу, что онъ не любитъ меня. Ему трудно, да онъ и не старается скрыть своихъ чувствъ, и моя опала слишкомъ очевидна для всѣхъ. Мое назначеніе въ Барбадосъ — ничто иное, какъ слѣдствіе этой опалы, и м-ръ Домби, говоря мнѣ объ этомъ, нисколько не позаботился подсластить горькую пилюлю. Это не только, не поведетъ меня къ возвышенію въ торговомъ домѣ, — совсѣмъ напротивъ: я имѣю причины думать, что эта поѣздка должна окончательно разрушить мою карьеру. Такъ вотъ видите ли, капитанъ Куттль: объ этомъ, само собою разумѣется, мы тоже ничего не должны говорить дядѣ Соломону; напротивъ, онъ долженъ воображать, что м-ръ Домби назначаетъ меня въ Барбадосъ не иначе, какъ изъ особеннаго ко мнѣ благоволенія. Я бы, признаться, и вамъ ничего не сказалъ объ этомъ пунктѣ; но если, по ту сторону океана, мнѣ суждено будетъ погибнуть, надобно, чтобы хоть одинъ человѣкъ въ Лондонѣ зналъ о моемъ настоящемъ положеніи. Къ тому же — почему знать? — можетъ быть, при случаѣ, вы, какъ истинный другъ, найдете возможность подать руку помощи бѣдному страннику.

— Валли, другъ мой, — возразилъ капитанъ съ видомь необыкновеннаго добродушія, — въ притчахь сказано: "На всякое время другъ да будетъ тебѣ въ нуждѣ"… и бутылка вина для угощенія! Отыщи это мѣсто и положи закладку {Но Вальтеръ напрасно сталъ бы искать этого мѣста въ Соломоновыхъ притчахъ. Читатели вѣроятно замѣтили, что капитанъ Куттль очень несчастливъ въ библейскихъ цитатахъ и вѣчно коверкаетъ тексты. Этотъ текстъ также перековерканъ. Въ притчахъ (гл. XVII. ст. 17) сказано: "На всякое время другъ да будетъ тебѣ, братія въ нуждахъ полезна да будутъ". Капитанъ Куттль припомнилъ только первую половину текста, a окончапіе насчетъ бутылки вина приплелъ изъ поговорки, употребляемой англичанами во время тостовъ. Прим. переводчика.}.

Капитанъ протянулъ молодому человѣку руку съ видомъ необыкновеннаго, краснорѣчивѣйшаго добродушія и еще разъ повторилъ: "отыщи это мѣсто и положи закладку". Ясно, онъ гордился своею начитанностью и точностью приведенной цитаты.

— Капитанъ Куттль, — сказалъ Вальтеръ, взявши въ обѣ руки огромный кулакъ своего друга, — послѣ дядюшки Соля, вы первый, кого люблю я отъ всей души. Нѣтъ на свѣтѣ человѣка, на котораго я могь бы положиться съ большею безопасностью. Насчетъ этого морского путешествія я вовсе не безпокоюсь, капитанъ Куттль; да и къ чему тутъ безпокоиться? Если-бы дѣло шло о составленіи моей карьеры — если-бы я могъ сѣсть на корабль, какъ простой матросъ — если-бы я по собственному произволу пускался на приключенія — о! тогда другое дѣло! я бы съ радостью поскакалъ или поплылъ на другой конецъ свѣта. И почему бы нѣсколько лѣтъ раньше не отправить меня на корабль? Но это было несогласно съ желаніями дядюшки, несогласно съ его планами и надеждами обо мнѣ; потолковали тогда объ этомъ, да и только. На свою бѣду я остался въ Лондонѣ, поступилъ въ контору Домби, и вотъ уже прошло шесть лѣтъ, a карьера моя ни на шагъ не подвинулась впередъ, и вдобавокъ все это время я прожилъ какъ будто для того, чтобы ни за что, ни про что вооружить противъ себя гордую фирму.

— Воротись Виттингтонъ, воротись Виттингтонъ {Въ оригиналѣ: "Turn again, Whittington". Должно замѣтить, что въ англійской народной литературѣ въ большомъ ходу старинная сказка о Виттингтонѣ подъ заглавіемъ: "Whittington and his cat", — "Виттингтонъ и его кошка". Дѣло въ томъ, что Виттингтонъ, молодой человѣкъ безъ всякихъ стредствъ къ существованію и безъ копейки въ карманѣ, задумалъ ѣхать въ Индію, откуда, какъ извѣстно читателю, онъ воротился милліонеромъ. На корабль его приняли потому только, что съ нимъ была кошка, мастерица ловить мышей и крысъ, которыхъ на кораблѣ развелось безчисленное множество. Когда молодой человѣкъ, съ отчаяніемъ въ душѣ, выходилъ изъ Лондона, ему чудилось, будто городскіе колокола вызваиивали вслѣдъ за нимъ: "Turn again, Whittington, turn a-gain Whitting-ton", — "воротись Виттингтонъ, во-ро-тись Вит-тинг-тонъ". Эту колокольную фразу повторилъ теперь капнтанъ Куттль, и вотъ почему слова эти заставили Вальтера улыбнуться. Прим. перев.}, — бормоталъ озадаченный капитанъ Куттль, устремивъ неподвижный взоръ на молодого человѣка.

— Поздно ворочаться, — возразилъ Вальтеръ, улыбаясь. — Фортуну не поймаешь, какъ скоро она оборотилась задомъ. Но я не жалуюсь, капитанъ Куттль. У меня есть средства къ существованію, и этого довольно. Уѣзжая за море, я оставляю дядюшку на ваши руки, и кому, кромѣ васъ, я могъ бы безопаснѣе поручить старика? Не отчаяніе заставило меня разсказать вамъ всю эту исторію, — вовсе нѣтъ, мнѣ хотѣлось только убѣдить васъ, что въ конторѣ Домби и Сына помыкаютъ мною, какъ безсмысленнымъ мальчишкой. Скажутъ: иди — и я иду; возьми — и я беру. Почемъ знать? Можетъ быть, это къ лучшему, что теперь прогоняютъ меня съ глазъ долой. М-ръ Домби — дорогой пріятель дядюшки, и эту пріязнь, какъ вы знаете, онъ осязательно доказалъ намъ своимъ кошелькомъ. Благосклонность его, вѣроятно, увеличится еще больше, какъ скоро я не буду ему каждяй день надоѣдать своимъ присутствіемъ. Итакъ — ура Вестъ-Индія! Ура Барбадосъ! Какъ бишь начинается эта пѣсня, что поютъ наши матросы?

И капитанъ проревѣлъ наистрашнѣйшимъ сопрано:

Послѣдній припѣвъ достигнулъ до чуткихъ ушей забубеннаго шкипера, квартировавшаго насупротивъ, который покоился крѣпкимъ сномъ послѣ вчерашней попойки и еще далеко не пришелъ въ трезвое состояніе. Услышавъ знакомый припѣвъ, столь близкій его сердцу, морякъ немедленно соскочилъ съ постели, отворилъ окно и что есть духу загорланилъ:

Это произвело удивительный эффектъ. Показывая, однако-жъ, что онъ еще не совсѣмъ задохся, вытягивая послѣднюю ноту, шкиперъ ужаснымъ голосомъ проревѣлъ: "эгой!" какъ будто привѣтствовалъ черезъ рупоръ подъѣзжавшій корабль. Совершивъ этотъ подвигъ, храбрый морякъ снова закрылъ окно и опять отправился на боковую.

— И теперь, капиталъ Куттль, — сказалъ Вальтеръ, подавая ему синій камзолъ и жилетъ, — если вы потрудитесь пойти со мною и объявить дядюшкѣ эту новость, которую, сказать правду, ему давно бы слѣдовало знать, то я оставлю васъ y дверей нашего магазина и гдѣ-нибудь прогуляюсь до обѣда.

Но капитанъ, казалось, вовсе не съ большой охотой принималъ на себя это порученіе и отнюдь не надѣялся на свою отвагу. Можете вообразить — онъ уже такъ блистательно и къ полному своему удовольствію устроилъ будущую судьбу и приключенія Вальтера, такъ часто и такъ торжественно поздравлялъ себя за удивительную проницательность и прозрѣніе отдаленныхъ судебъ! A теперь вотъ однимъ ударомъ разбивались въ дребезги всѣ эти мечты, да еще въ добавокъ его самого приглашаютъ поднять руку на разрушеніе такихъ чудесныхъ замковъ! Нелегко, даже и очень нелегко! Какъ прикажете вдругъ в_ы_г_р_у_з_и_т_ь изъ головы всѣ эти свѣтлыя идеи и н_а_г_р_у_з_и_т_ь свой мозгь новыми и при томъ ужасно непріятными мыслями! Для этого, разумѣется, надобно подумать да подумать, и вотъ капитанъ, вмѣсто того, чтобы наскоро надѣть свой жилетъ и камзолъ, какъ этого требовалъ Вальтеръ, вовсе отказался отъ облаченія и наотрѣзъ объявилъ, что ему, при такомъ важномъ случаѣ, слѣдуетъ напередъ "немножко покусать ногти".

— Это ужъ моя старая привычка, Валли — сказалъ капитанъ, — когда ты увидишь, мой другъ, что капитанъ Куттль кусаетъ ногти, это будетъ значить, что онъ сидитъ на мели.

Потомъ капитанъ, за неимѣніемъ дѣйствительной руки, поднесъ къ зубамъ свой желѣзный крюкъ и съ видомъ самаго сосредоточеинаго философскаго глубокомыслія принялся разсматривать данный предметъ во всѣхъ его видахъ и развѣтвленіяхъ.

— Есть y меня пріятель, — началъ капитанъ такимъ тономъ, какъ будто бы разсуждалъ самъ съ собою, — такой пріятель, который могъ бы дать шесть очковъ самому парламенту, и выигралъ бы, непремѣнно бы выигралъ. Жаль, что теперь онъ на морѣ, a будь онъ здѣсь, — для него бы это дѣло трынъ-трава! Удивительная голова! Три раза, сударь мой, бросали его за бортъ корабля, да и то какъ ни въ чемъ не бывало! Когда онъ былъ въ ученьи, цѣлыхъ три недѣли колошматили его по башкѣ желѣзнымъ болтомъ, — и ничего, рѣшительно ничего! Сухъ выходилъ изъ воды, не горѣлъ въ огнѣ. Въ цѣломъ свѣтѣ не сыскать такого доки!

Однако-жъ, Вальтеръ внутренно радовался, что прославляемаго мудреца не было въ наличности. Онъ имѣлъ причины думать, что всякое участіе посторонняго лица было бы неумѣстно и безполезно въ его дѣлахъ.

— Если бы ты, напримѣръ, указалъ ему на Темзѣ между кораблями на поплавокъ, — продолжалъ капитанъ тѣмъ же тономъ, — и спросилъ бы его мнѣнія насчетъ этой вещицы, онъ, я ручаюсь, Валли, доказалъ бы тебѣ какъ дважды два, что это не поплавокъ, a пуговицы твоего дяди. Вотъ оно какъ! Да что и толковать? Онъ за поясъ заткнулъ бы самого чорта?

— A какъ его зовутъ, капитанъ Куттль? — спросилъ Вальтеръ.

— Его зовутъ Бенсби, — отвѣчалъ капитанъ, — да какъ бы его ни звали, какое до этого дѣло?

Больше капитанъ уже не распространялся объ этомъ предметѣ, a Вальтеръ, съ своей стороны, не считалъ нужнымъ требовать дальнѣйшихъ объясненій. Было ясно: капитанъ Куттль погрузился въ такую глубокую задумчивость, что, казалось, утратилъ всякую способность видѣть и слышать. Молодой человѣкъ съ безмолвнымъ уваженіемъ смотрѣлъ на почтеннаго друга.

И точно, капитанъ Куттль разрѣшался въ эту минуту такими великими идеями, что не только благополучно сошелъ съ мели, но даже вдругъ попалъ въ самый глубокій фарватеръ и не находилъ дна своей прозорливости. Озаренный вдохновеннымъ сіяніемъ, онъ вдругъ увидѣлъ яснѣе солнца, что тутъ просто была ошибка, и ужъ, разумѣется, ошибался не кто другой, какъ самъ Вальтеръ, этотъ вѣтреный и пылкій юноша, который все такъ горячо принималъ къ сердцу. Если и въ самомъ дѣлѣ назначили его въ Барбадосъ, то нѣтъ сомнѣнія, назначали съ тою цѣлью, чтобы молодой человѣкъ съ необыкновенной быстротой устроилъ свою блистательную карьеру. A если, сверхъ чаянія, въ самомъ дѣлѣ произошло между ними маленькое недоразумѣніе, то есть, между Вальтеромъ и м-ромъ Домби, то стоитъ только какому дружку съ обоихъ сторонъ замолвить кстати приличное словцо, и, нѣтъ сомнѣнія, все устроится къ общей радости и благополучію. Выводъ капитана изъ всѣхъ этихъ предварительныхъ соображеній былъ тотъ, что такъ какъ онъ уже имѣлъ удовольствіе познакомиться съ мромъ Домби и провелъ въ его обществѣ очень пріятныхъ полчаса (въ брайтонской гостиницѣ, когда они ѣздили занимать деньги), то теперь ему, какъ истинному другу, надлежитъ, не говоря до времени Вальтеру ни одного слова, немедленно отправиться въ домъ м-ра Домби, сказать лакею: "Потрудитесь-ка, любезный, доложить своему барину, что капитанъ Куттль желаетъ его видѣть", — и потомъ, взявъ м-ра Домби за пуговицу, переговорить съ нимъ попріятельски, какъ водится между свѣтскими людьми, вполнѣ понимающими другъ друга и питающими одинъ къ другому искреннее уваженіе. Нечего и толковать, что такіе люди, какъ онъ и м-ръ Домби, весьма легко уладятъ всякое затрудненіе, и Валли не далѣе, какъ нынѣшній же день будетъ очень пріятно изумленъ радостною вѣстью.

Когда эти размышленія заронились въ капитанскую душу и приняли мало-по-малу соотвѣтственную форму, его лицо постепенно начало проясняться, какъ пасмурное утро, уступавшее мѣсто ясному полудню. Его грозныя нахмуренныя брови утратили свой щетинистый видъ и совершенно разгладились; его глаза, почти замкнутые при этой головоломной экзерциціи, открылись и приняли смѣлое, рѣшительное выраженіе; его улыбка, образовавшаяся сперва на трехъ ямочкахъ на правой сторонѣ рта и подъ угломъ каждаго глаза, быстро распространились по всему лицу и озарила яркимъ свѣтомъ величественное чело, такъ что лощеная шляпа гордо поднялась на головѣ, какъ будто она вмѣстѣ съ хозяиномъ благополучно сдвинулась съ мели и свободно поплыла въ открытое море. Наконецъ, капитанъ пересталъ грызть ногти и рѣшительнымъ тономъ сказалъ:

— Ну, Валли, теперь дѣло кончено. Помоги мнѣ одѣваться.

Вальтеръ никакъ не могъ понять, отчего капитанъ Куттль оказался на этотъ разъ внимательнымъ къ своему туалету. Надѣвая галстухъ, онъ распустилъ огромные концы шелковаго платка, на подобіе косы и продѣлъ ихъ въ массивное золотое кольцо съ изображеніемъ надгробнаго памятника, обведеннаго красивыми желѣзными перилами, въ память какого-то усопшаго друга. Потомъ онъ вздернулъ воротнички своей рубашки до послѣднихъ предѣловъ возможности и украсилъ себя ими, на подобіе лошадиныхъ наушниковъ. Затѣмъ, сбросивъ башмаки, онъ надѣлъ превосходнѣйшую пару полусапожекъ, употребляемую только въ экстренныхъ случаяхъ. Облачившись такимъ образомъ, къ полному своему удовольствію, капитанъ самодовольно посмотрѣлся въ бритвенное зеркальце, снятое для этой цѣли со стѣны, и, взявъ свою сучковатую палку, сказалъ, что готовъ идти.

Походка капитана, когда они вышли на улицу, тоже была величественнѣе обыкновеннаго, но Вальтеръ приписывалъ такую перемѣну неизбѣжному вліянію экстренныхъ полусапожекъ и не обращалъ на это большого вниманія. На дорогѣ встрѣтилась съ ними цвѣточница, и Куттль, вдругь остановившись среди тротуара, какъ будто озаренный счастливою мыслью, купилъ изъ ея корзинки превосходнѣйшій вѣерообразный букетъ прелестнѣйшихъ цвѣтовъ, какіе когда-либо произрастали въ самыхъ рѣдкихъ оранжереяхъ.

Вооруженный этимъ любезнымъ подаркомъ, предназначавшимся, какъ само собою разумѣется, для м-ра Домби, капитанъ благополучно дошелъ съ Вальтеромъ до магазина мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ.

— Ну, такъ вы теперь пойдете къ дядюшкѣ? — сказалъ Вальтеръ.

— Да, — отвѣчалъ капитанъ, желавшій поскорѣе отвязаться отъ молодого человѣка, который не долженъ былъ видѣть, какъ онъ направитъ стопы свои въ домъ м-ра Домби.

— Стало быть, я пойду теперь гулять, чтобы не мѣшать вамъ.

— Хорошо, дружокъ, хорошо, — отвѣчалъ капитанъ. — Гуляй себѣ, сколько хочешь, и чѣмъ дольше, тѣмъ лучше.

Вальтеръ, въ знакъ согласія, махнулъ рукой и пошелъ своей дорогой.

Для него было все равно, куда бы ни идти; однако-жъ, онъ хотѣлъ бы выбраться за городъ, въ какое-нибудь предмѣстье, чтобы гдѣ-нибудь подъ деревомъ, на свободѣ помечтать о своей загадочной судьбѣ. Его выборъ палъ на Гапстедъ, и онъ туда отправился по той улицѣ, гдѣ жилъ м-ръ Домби.

Величавъ и мраченъ былъ домъ м-ра Домби, какъ и всегда. Все было въ немъ тихо и спокойно, какъ въ могильномъ склепѣ, и только вѣтерь, колыхавшій сторы въ отворенныхъ окнахъ верхняго этажа, былъ признакомъ нѣкоторой жизни и движенія. Тихо прошелъ Вальтеръ мимо печальнаго жилища, и на душѣ его сдѣлалось отраднѣе, когда онъ очутилсь передъ другими домами.

Ho сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ оглянулся назадъ и началъ пристально всматриваться въ верхнія окна съ такимъ участіемъ, какое всегда чувствовалъ къ этому мѣсту послѣ романическаго ириключенія съ Флоренсой. Въ эту минуту къ воротамъ подъѣхала небольшая коляска, откуда выскочилъ джентльменъ въ черномъ фракѣ и съ тяжелою часовою цѣпочкой. Припоминая послѣ этого джентльмена съ его экипажемъ, Вальтеръ безъ труда угадалъ въ немъ знаменитаго врача, и дивился, для кого теперь понадобилась его помощь. Но эти мысли не вдругъ пришли ему въ голову. Другія мечты, другія думы занимали его.

Вальтеръ съ удовольствіемъ воображалъ, что, быть можетъ, наступитъ время, когда прекрасная дѣвушка — его старинный другъ, благородный, чувствительный и нѣжный, напомнитъ о немъ своему брату и заставитъ принять участіе въ его судьбѣ. Впрочемъ, и въ эту минуту его радовали не столько житейскіе разсчеты, сколько утѣшительная мысль, что прелестное созданіе еще помнить его и всякій разъ встрѣчается съ нимъ съ видимымъ удовольствіемъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ не могъ удалить отъ себя болѣе основательнаго и зрѣлаго размышленія, что въ его продолжительное отсутствіе Флоренса, богатая, гордая и счастливая, выйдетъ замужъ и если еще будетъ по временамъ вспоминать о немъ при этомъ новомъ образѣ жизни, то не болѣе, какъ о дѣтской игрушкѣ, которая когда-то ее забавляла.

Между тѣмъ Вальтеръ представлялъ прекрасную дѣвочку, встрѣченную имъ среди грязной улицы, въ такомъ идеальномъ свѣтѣ, и такъ живо рисовалъ въ своемъ воображеніи ея невинное личико съ выраженіемъ искренней признательности и дѣтской восторженности, что онъ съ презрѣніемъ отвергнулъ дерзкую мысль, будто Флоренса можетъ современемъ сдѣлаться гордою, и устыдился за самого себя, какъ за клеветника. Мало-по-малу размышленія его приняли такой фантастическій характеръ, что онъ считалъ уже непростительною дерзостью воображать Флоренсу взрослою женщиной и только позволялъ себѣ думать о ней не иначе, какъ о беззащитномъ миломъ ребенкѣ, точь-въ-точь, какою она была во времена д_о_б_р_о_й б_а_б_у_ш_к_и, м-съ Браунъ. Наконецъ, Вальтеръ основательно разсудилъ, что ему вовсе непростительно мечтать о Флоренсѣ. "Пусть — думалъ онъ — ея прелестный образъ сохранится въ душѣ моей, какъ недостижимый идеалъ съ рукою ангела, удерживающаго меня отъ дурныхъ мыслей и поступковъ".

Долго бродилъ Вальтеръ въ предмѣстьи Лондона на открытомъ воздухѣ, съ жадностью вдыхая испаренія цвѣтовъ, прислушиваясь къ пѣнію птицъ, къ праздничному звону колоколовъ и къ глухому городскому шуму. Иногда, съ глубокой грустью, онъ посматривалъ въ даль, на безпредѣльный горизонтъ, туда, гдѣ лежала цѣль его морского путешествія, и въ тоже время съ еще большей грустью любовался зелеными лугами своей родины и прелестными ландшафтами.

Наконецъ, Вальтеръ вышелъ изъ предмѣстья и тихонько побрелъ домой, продолжая размышлять о своей горемычной судьбѣ. Вдругъ басистый мужской голосъ и пронзительный крикъ женщины, произносившей его имя, вывели его изъ задумчивости. Съ изумленіемъ оглядываясь назадъ, онъ увидѣлъ извозчичью карету, спѣшившую за нимъ вдогонку. Когда экипажъ остановился, кучеръ, съ кнутомъ въ рукахъ, соскочилъ съ козелъ, a молодая женщина почти всѣмъ корпусомъ высунулась изъ окна кареты и начала подавать Вальтеру энергическіе сигналы. Приближаясь къ экипажу, онъ открылъ, что молодая женщина была Сусанна Нипперъ, и что она, Сусанна Нипперъ, находилась въ такомъ тревожномъ состояніи, что почти выходила изъ себя.

— Сады Стаггса, м-ръ Вальтеръ, — сказала миссъ Нипперъ, — ради Бога, сады Стаггса!

— Что такое? — вскричалъ Вальтеръ. — О чемъ вы хлопочете?…

— О, сдѣлайте милость, м-ръ Вальтеръ, — говорила Сусанна, — сады Стаггса, чортъ бы ихь побралъ!

— Вотъ, сударь, — вскричалъ извозчикъ, съ видомъ рѣшительнаго отчаянія, — ужъ битый часъ кружимся мы взадъ и впередъ, и эта молодая барыня гоняетъ меня по такимъ мѣстамъ, гдѣ самъ дьяволъ голову сломитъ. Много повозилъ я на своемъ вѣку, a еще такихъ сѣдоковъ не видывалъ.

— Зачѣмъ вамъ сады Стаггса, Сусанна? — спросилъ Вальтеръ.

— Поди, спрашивай ее! Наладила себѣ одно и то же, да и только, — проворчалъ извозчикъ.

— Да гдѣ они, Боже мой? — вскрикнула Сусаына, какъ помѣшанная. — Вѣдь я однажды, м-ръ Вальтеръ, сама была тамъ, вмѣстѣ съ миссъ Флой и нашимъ бѣдненькимъ Павломъ, въ тотъ самый день, какъ вы нашли миссъ Флой въ Сити, когда мы потеряли ее на возвратномъ пути, то есть, я и м-съ Ричардсъ; да еще помните — бѣшеный быкъ и Котелъ, кормилицынъ сынишка, и послѣ я туда ѣздила, a вотъ никакъ не припомню, сквозь землю видно провалились, черти бы ихъ побрали! Ахъ, м-ръ Вальтеръ, пожалуйста, не оставляйте меня… Сады Стаггса, съ вашего позволенія!.. Любимецъ миссъ Флой, нашъ общій любимецъ, кроткій, миленькій, бѣдненькій Павелъ!.. Ахъ, м-ръ Вальтеръ!

— Боже мой! — вскричалъ Вальтеръ, — неужели онъ боленъ?

— Голубчикъ! — воскликнула Сусанна, ломая руки, — забралъ себѣ въ голову посмотрѣть на старую кормилицу, a я и вызвалась съѣздить за м-съ Стаггсъ, въ сады Полли Тудль!.. Эй! кто-нибудь! куда проѣхать къ Стаггсовымъ прудамъ?

Узнавъ теперь, въ чемъ дѣло, Вальтеръ иринялъ такое жаркое участіе въ хлопотахъ Сусанны Нипперъ, что извозчичьи клячи едва поспѣвали бѣжать по его слѣдамъ. Онъ метался изъ стороны въ сторону, какъ угорѣлый, и спрашивалъ всѣхъ и каждаго, гдѣ дорога къ садамъ Стаггса.

Не было въ Лондонѣ ничего, похожаго на сады Стаггса: они исчезли съ лица земли. Тамъ, гдѣ прежде торчали гнилыя бесѣдки, теперь великолѣпные дворцы до облаковъ поднимали свои головы, и гранитные колонны гигаитскаго размѣра красовались передъ самыми рельсами. Жалкій, ничтожный пустырь, заваленный всякою дрянью, пропалъ, сгинулъ, и вмѣсто его, какъ изъ земли, выросли длинные ряды амбаровъ и магазиновъ съ дорогими и рѣдкими товарами. Прежнія захолустья превратились въ шумныя улицы, набитыя народомъ и разнообразными экипажами; какъ будто, по всесильному мановенію волшебницы, возникъ изъ ничтожества цѣлый городъ, откуда со всѣхъ сторонъ стекались жизненныя удобства, о которыхъ прежде никому и не грезилось. Мосты, ни къ чему прежде не нужные, вели теперь въ прекрасныя дачи, сады, публичныя гулянья. Остовы домовъ и новыхъ улицъ растянулись за городъ чудовищною цѣпью и помчались во всю прыть по слѣдамъ паровоза. Бойкіе жители глухого околотка, не признававшіе желѣзной дороги въ бѣдственные дни ея борьбы, раскаялись давнымъ-давно съ христіанскимъ смиреніемъ и гордились теперь своею могучею сосѣдкой. Все и всѣ заимствовали новый титулъ отъ желѣзной дороги. Появились желѣзнодорожные магазины, журналы, газеты, гостиницы, кофейные дома, постоялые дворы, рестораны, желѣзнодорожные планы, ландкарты, виды, обертки, бутылки, кареты, извозчичьи биржи, желѣзнодорожные омнибусы, дилижансы, рельсовыя улицы и зданія, даже спеціальные зѣваки, пролазы, льстецы, имъ же нѣсть числа. Самое время измѣрялось по часамъ желѣзной дороги, какъ будто и солнце уступило ей свое мѣсто. Заносчивый трубочистъ, старинный нашъ знакомецъ, закоснѣлый невѣръ между всѣми вольнодумцами садовъ Стаггса, изволилъ теперь жительствовать въ оштукатуренномъ трехэтажномъ домѣ, и на вывѣскѣ его красовались огромныя золотыя буквы, гласившія: "Подрядчикъ для очищенія машинами трубь на желѣзной дорогѣ".

День и ночь отъ сердца этого могучаго богатыря съ шумомъ и съ ревомъ отплывали огромные потоки, увлекавшіе чудовищныя массы. Толпы народу и цѣлыя горы товаровъ, отвозимыхъ и привозимыхъ, производили на этомъ мѣстѣ безпрестанное броженіе, ни на минуту неумолкавшее въ продолженіе сутокъ. Самые домы какъ будто укладывались и сбирались прокатиться по быстрымъ рельсамъ. Мудрые члены парламента, которые не далѣе какъ лѣтъ за двадцать, вдоволь потѣшались надъ д_и_к_и_м_и теоріями инженеровъ, предстоявшихъ на экзаменѣ иередъ грозными очами, изволили теперь отправляться къ сѣверу съ часами въ рукахъ, доложивъ напередъ о своемъ путешествіи посредствомъ элекрическаго телеграфа. День и ночь побѣдоносные паровозы ревѣли изо всѣхъ силъ и, совершивъ богатырскую работу, вступали, какъ ручные драконы, въ отведенные уголки, выдолбленые для ихъ пріема не болѣе какъ на одинъ дюймъ: они кипѣли, бурлили, дрожали, потрясали стѣны, какъ будто сознавая въ себѣ присутствіе новыхъ великихъ силъ, которыхъ еще никто не открылъ въ нихъ.

Но сады Стаггса… увы, увы! — нѣтъ болѣе садовъ Стаггса! Безжалостная сѣкира уничтожила ихъ съ корнями и вѣтвями, и ни одинъ клочекъ англійской земли не напоминалъ объ ихъ существованіи.

Наконецъ, послѣ многихъ безполезныхъ поисковъ, Вальтеръ, сопровождаемый кучеромъ и Сусанной, наткнулся на одного человѣка, сохранившаго смутное воспоминаніе о садахъ Стаггса. Это былъ опять-таки нашъ старый знакомецъ, рельсовый трубочистъ, который теперь пополнѣлъ, потолстѣлъ и сдѣлался человѣкомъ очень порядочнымъ.

— Тудля вы спрашиваете? Знаю. Служитъ при желѣзной дорогѣ?

— Да, да! — вскричала Сусанна, высовываясь изъ кареты.

— Гдѣ онъ теперь живетъ? — торопливо спросилъ Вальтеръ.

— Въ собственныхъ заведеніяхъ компаніи, второй поворотъ направо, пройти дворъ, повернувъ опять направо. Номеръ одиннадцатый. Ошибиться нельзя. Не то — спросить, гдѣ живетъ Тудль, паровой кочегаръ. Всякій скажетъ.

При этомъ неожиданномъ успѣхѣ, Сусанна Нипперъ выскочила изъ кареты, схватила Валыера за руку и побѣжала во всю прыть, приказавъ извозчику дожидаться.

— Давно ли, Сусанна, боленъ бѣдненькій мальчикъ? — спросилъ Вальтеръ.

— Онъ ужъ давно захирѣлъ, м-ръ Вальтеръ, да только никто не зналъ. Охъ, ужъ эти мнѣ Блимберы?

— Какъ Блимберы?

— Да такъ. Если бы они попались въ мои когти, я бы выгнала всю эту шайку на большую дорогу копать ямы и заставила саму докторшу возить кирпичи. Да только теперь не до того. Сердце надрывается, когда смотришь на этого мальчика, a онъ бѣдненькій ни на кого не жалуется и всѣми доволенъ.

Миссъ Нипперъ пріостановилась на секунду перевести духъ и потомъ помчалась еще быстрѣе. Вальтеръ тоже бѣжалъ изо всей мочи и уже не дѣлалъ болѣе никакихъ вопросовъ. Наконецъ, они постучались y дверей и вошли въ маленькую опрятную гостиную, наполненную множествомъ дѣтей.

— Здѣсь ли м-съ Ричардсъ? — воскликнула Сусанна, озираясь вокругъ. — Ахъ, м-съ Ричардсъ, пойдемъ со мной, пойдемъ!

— Какъ, это вы Сусанна? — съ изумленіемъ вскричала Полли, выставляя свое честное материнское лицо изъ-за группы маленькихъ дѣтей.

— Да, м-съ Ричардсъ, это я, — сказала Сусанна, — хотя оно бы, можетъ, лучше, если бы не я, да только нашъ маленькій м-ръ Павелъ боленъ, очень боленъ и сегодня сказалъ своему папа, что онъ желаетъ взглянуть на лицо своей кормилицы, и онъ, и миссъ Флой надѣются, что вы поѣдете со мной и съ м-ромъ Вальтеромъ; a про старое забудьте, пожалуйста, м-съ Ричардсъ, и сдѣлайте одолженіе нашему голубчику. Онъ увядаетъ, м-съ Ричардсъ, ахъ Боже мой, какъ онъ увядаетъ!

Сусанна Нипперъ зарыдала, Полли расплакалась, младенцы запищали, дѣти разинули рты и съ изумленіемъ смотрѣли на мать. М-ръ Тудль, только что воротившійся изъ Бирмингама и усѣвшійся за свой обѣдъ, бросилъ ножикъ и вилку, накинулъ шаль на плечи жены, поправилъ чепчикъ, хлопнулъ ее по спинѣ и сказалъ съ выраженіемъ отеческаго чувства:

— Полли! живѣй!

Вся компанія подступила къ извозчичьей каретѣ гораздо скорѣе, чѣмъ ожидалъ кучеръ. Усадивъ Сусанну и м-съ Ричардсъ въ карету, Вальтеръ занялъ мѣсто подлѣ извозчика, чтобы не сбиться съ дороги, и, наконецъ, цѣль путешествія была достигнута. Молодой человѣкъ проводилъ своихъ дамъ въ залу м-ра Домби, гдѣ, мимоходомъ, онъ увидѣлъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ возлежавшій на столѣ великолѣпный букетъ цвѣтовъ, напомнившій ему таковой же, пріобрѣтенный поутру капитаномъ Куттлемъ. Ему очень хотѣлось освѣдомиться о юномъ страдальцѣ и оказать какую-нибудь услугу, но, не смѣя болѣе медлить, чтобы не раздражить такою навязчивостью м-ра Домби, онъ потихоньку побрелъ домой, грустный и съ растерзаннымъ сердцемъ.

Не прошло пяти минутъ, какъ лакей догналъ его и попросилъ воротиться отъ имени м-ра Домби. Вальтеръ ускорилъ шаги, какъ только могъ, и вошелъ въ печальный домъ съ горестнымъ предчувствіемъ.