"Домби и сын" - читать интересную книгу автора (Диккенс Чарльз)

Глава IX Бѣда съ деревяннымъ мичманомъ

Молодой Вальтеръ Гэй, надѣленный отъ природы порядочнымъ запасомъ романическихъ наклонностей, которыя, къ великому благополучію, не встрѣтили ни малѣйшаго препятствія въ своемъ развитіи подъ мирной кровлей старика Соломона, ни на минуту не выпускалъ изъ головы удивительнаго приключенія Флоренсы съ доброй бабушкой, и, подстрекаемый страстью къ чудесному, безпрестанно думалъ о немъ до той поры, пока, наконецъ, съ теченіемъ времени, оно сдѣлалось любимымъ, избалованнымъ чадомъ его живого й пылкаго воображенія. Особенно мечталъ онъ, и сладко мечталъ, о той незабвенной минутѣ, когда судьба такъ неожиданно сдѣлала его самого чуть не главнымъ дѣйствующимъ лицомъ въ этомъ достопамятномъ событіи.

Дядя Соль и капитанъ Куттль своими тонкими намеками еще больше разгорячали кипучую фантазію молодаго человѣка. Эти достойные друзья каждое воскресенье считали непремѣнной обязанностью ненарокомъ потолковать о Ричардѣ Виттингтонѣ, объ этомъ знаменитомъ героѣ въ англійской исторіи, который, какъ извѣстно, поѣхалъ въ Индію безъ копейки въ карманѣ съ одной только кошкой, a воротился оттуда милліонеромъ, и о чудо изъ чудесъ! — три раза былъ лордомъ-меромъ, начальникомъ и главнымъ членомъ городской думы! Къ довершенію очарованія, капитанъ Куттль промыслиль на толкучемъ рынкѣ древнѣйшее народное стихотвореніе очень замѣчательнаго содержанія, въ которомъ — это весьма важно — разсказывается не сказка, a достовѣрная быль о томъ, какъ одинъ молодой человѣкъ, угольщикъ ремесломъ, не болѣе, влюбился въ нѣкую красавицу, именемъ Пегги, a красавица почувствовала сердечное влеченіе къ угольщику, и какъ, наконецъ, молодые люди увѣнчали свою любовь законнымъ бракомъ, несмотря на многочисленныя препятствія со стороны отца красавицы, знаменитаго капитана ньюкэстльскаго корабля. Эта зажигательная исторія, имѣвшая, какъ видите, чрезвычайно близкое отношеніе къ Вальтеру и Флоренсѣ, приводила капитана Куттля въ самый яростный восторгъ во всѣ семейные праздники, и особенно въ день рожденія Вальтера. Въ этотъ торжественный день капитанъ Куттль уходилъ въ заднюю комнату, затягивалъ свою любимую пѣсенку, и одушевляясь постепенно, кричалъ, наконецъ, на всѣ возможные голоса, заливаясь самой громкой трелью при имени Пегги, которымъ, къ чести героини стихотворенія, оканчивался каждый куплетъ.

Между тѣмъ самъ Вальтеръ, веселый, беззаботный, простодушный Вальтеръ, никакъ не думалъ отдавать себѣ отчета въ собственныхъ чувствахъ, да и не былъ способенъ къ такому анализу. Онъ очень полюбилъ набережную, гдѣ впервые встрѣтилъ Флоренсу, и улицы, гдѣ проходилъ съ нею, хотя, собственно говоря, замѣчательнаго въ нихъ ничего не было. Гадкіе башмаки, съ которыми столько было хлопотъ, онъ берегъ y себя въ комнатѣ и, сидя по вечерамъ на своей постели, рисовалъ отъ бездѣлья фантастическіе портреты доброй бабушки Должно также сказать, что послѣ этого достопамятнаго приключенія онъ сдѣлался повнимательнѣе къ своему костюму и въ досужее время не пропускалъ случая пройтись по улицѣ, гдѣ находился домъ м-ра Домби, въ надеждѣ встрѣтиться съ маленькой Флоренсой. Но всѣ эти чувствованія были совершенно невинны и не выходили за предѣлы дѣтской натуры. Флоренса очень миленькая дѣвочка, и разумѣется, пріятно было полюбоваться на хорошенькое личико. Флоренса беззащитна и слаба: мысль, что можно оказать ей покровительство и помощь — весьма завлекательная мысль для юноши, сознающаго свою силу. Флоренса самое благородное маленькое созданіе въ свѣтѣ, и было истиннымъ наслажденіемъ видѣть, какъ озаряется ея личико искреннимъ и глубокимъ чувствомъ признательности. Флоренса была оставлена, забыта гордымъ отцомъ, и сердце Вальтера наполнялось живѣйшимъ участіемъ къ отверженному дитяти.

Шесть или семь разъ въ годъ молодые люди встрѣчались на улицѣ и раскланивались. М-съ Виккемъ, знавшая подробности приключенія, не обращала вниманія на это знакомство, a миссъ Нипперъ, съ своей стороны, была очень рада такимъ встрѣчамъ: она читала въ глазахъ юноши необыкновенное выраженіе добродушія, и была увѣрена, что y него превосходное сердце.

Такимъ образомъ, Вальтеръ вмѣсто того, чтобы забывать, или терять изъ виду свое знакомство съ Флоренсой, время отъ времени еще болѣе сближался съ нею. Удивительное начало этого знакомства и другія маленькія подробности, придавшія ему отличительный романическій характеръ, были въ глазахъ его прекраснымъ матеріаломъ для фантастическихъ картинъ, на которыхъ, разумѣется, Флоренса всегда стояла на первомъ планѣ. "Но что изъ всего этого выйдетъ, — думалъ онъ? Ничего, рѣшительно ничего. Однако-жъ было бы не худо, если бы, тотчасъ же послѣ первой встрѣчи съ Флоренсой, я отправился куда-нибудь подальше, въ Индію, напримѣръ, и вступилъ бы въ службу на военномъ кораблѣ. Вотъ я дѣлаю чудеса храбрости, беру въ плѣнъ тысячи непріятелей, открываю неизвѣстные острова, обо мнѣ говорятъ въ парламентѣ, пишутъ въ журналахъ и газетахъ, и лѣтъ черезъ пять, много черезъ десять, Вальтеръ Гэй пріѣзжаетъ въ Лондонъ адмираломъ всѣхъ морскихъ флаговъ, или по крайней мѣрѣ капитаномъ перваго ранга, не менѣе. Флоренса будетъ тогда еще дѣвушкой — и Боже мой! какою чудною дѣвушкой будетъ Флоренса! — она увидитъ меня въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ, въ блестящихъ эполетахъ, знаменитымъ и славнымъ, и — будь y м-ра Домби галстухъ еще выше, цѣпочка еще длиннѣе, я оттягаю y него дочку, женюсь и торжественно повезу ее… куда я ее повезу? ну, да на какой-нибудь изъ открытыхъ мною острововъ". Вальтеръ шелъ, по обыкновенію, очень скоро, когда строилъ эти воздушные замки. Но всѣ эти мечты разбивались въ дребезги о мѣдную доску конторы Домби и Сына, и когда капитанъ Куттль съ дядей Соломономъ затягивали свою вѣчную пѣсню о Ричардѣ Виттингтонѣ и капитанской дочкѣ, онъ болѣе чѣмъ когда-либо понималъ свое скромное положеніе въ купеческой конторѣ. Время тянулось день за днемъ, и Вальтеръ продолжалъ со всѣмъ усердіемъ и добросовѣстностью исполнять свою прозаическую должность, находя единственный отдыхъ въ построеніи великолѣпныхъ фантастическихъ замковъ, передъ которыми мечты Соломона и капитана Куттля были не болѣе, какъ скромными домиками. Въ пипчинскій періодъ онъ возмужалъ, но весьма немного, и, собственно говоря, все еще былъ такимъ же простодушнымъ и вѣтренымъ мальчикомъ, какимъ читатель встрѣтилъ его въ первый разъ со свѣчей въ рукахъ на темной лѣстницѣ въ погребъ, когда дядя Соломонъ отыскивалъ завѣтную мадеру.

— Что съ тобой, дядя Соль? — сказалъ однажды Валыеръ, всматриваясь съ озабоченнымъ видомъ въ печальное лицо мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, — ты сегодня ничего не ѣлъ и, кажется, твое здоровье очень разстроилось. Не сходить ли за докторомъ, дядюшка?

. — Докторъ не поможетъ, мой милый, — отвѣчалъ дядя Соль, — не сыскать ему для меня…

— Чего, дядюшка? покупателей?

— Да, да, — возразилъ Соломонъ съ глубокимъ вздохомъ, — покупатели пригодились бы.

— Ахъ, ты, Господи, твоя воля! — вскричалъ Вальтеръ, опрокидывая блюдо съ супомъ, и ударяя рукою по столу, — когда я вижу всѣхъ этихъ зѣвакъ, что каждый день цѣлыми дюжинами снуютъ передъ нашими окнами, меня такъ и забираетъ охота притащить кого-нибудь за шиворотъ въ магазинъ и заставить дружка отсчитать тысячи полторы чистоганомъ за свою покупку. Ну, чего ты смотришь, болванъ, — продолжалъ Вальтеръ, обращаясь къ старому джентльмену съ напудренной головой, такъ, разумѣется, чтобы тотъ не слыхалъ. — Выпучилъ глаза на телескопъ, да и стоитъ себѣ. Экая штука! Ты войди-ка любезный, да купи, a глаза-то, пожалуй, я за тебя выпучу.

Но старый джентльменъ, удовлетворивъ любопытство, тихонько поплелся отъ магазина.

— Ушелъ, — сказалъ Вальтеръ, — ушелъ, болванъ! Вотъ тутъ и надѣйся на нихъ! Да только вотъ что, дядя… эй, послушай, дядюшка! — прибавилъ Вальтеръ, видя, что старикъ закручинился и не обращаетъ на него вниманія — унывать никакъ не должно, рѣшительно не должно. Что дѣлать? Посидимъ y моря и подождемъ погоды. Ужъ если придутъ заказы, такъ придетъ ихъ такая пропасть, что тебѣ ихъ въ вѣкъ не передѣлать.

— Да, мнѣ ихъ точно не передѣлать, мой другъ, — съ горестью возразилъ Соломонъ, — заказы придутъ, когда меня не будетъ въ этой лавкѣ.

— Да не тужи, сдѣлай милость, говорю я тебѣ, — ну что толку, если станешь все хандрить. Эхъ ты, дядя Соль! Нѣтъ заказовъ, такъ и чортъ съ ними!

Соломонъ старался принять веселый видъ, и улыбнулся, какъ могъ, взглянувъ черезъ столъ на своего племянника.

— Вѣдь особеннаго ничего не случилось. Не такъ ли, дядя Соль? — продолжалъ Вальтеръ, облокачиваясь на чайный подносъ и нагибаясь къ старику, чтобы вызвать его на объясненіе, — будь откровененъ со мной, дядюшка, не скрывай ничего, если сохрани Богъ встрѣтилась какая-нибудь непріятность.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, — скороговоркой отвѣчалъ Соломонъ, — все идетъ, какъ шло, ничего особеннаго, право, ничего! Встрѣтилась непріятность, говоришь ты: какая же непріятность?

Вальтеръ съ величайшей недовѣрчивостью покачалъ головою.

— Поди ты, толкуй съ нимъ! — сказалъ онъ, — я его спрашиваю, a онъ меня! Послушай, дядя: когда я вижу тебя въ этой хандрѣ, мнѣ, право, становится и жалко и досадно, что я съ тобой живу.

Старикъ Соль невольно открылъ глаза.

— Я не шучу, дядюшка. Нѣтъ на свѣтѣ человѣка счастливѣе меня, когда я съ тобой, и при всемъ томъ опять таки повторяю: мнѣ теперь и жалко и досадно, что я живу здѣсь. Вижу по всему, y тебя есть что-то на душѣ, a еще туда же вздумалъ притворяться. Эхъ, ты, дядя Соломонъ!

— Что дѣлать, мой милый? По временамъ, ты знаешь, я бываю очень скученъ, должно, какъ и всѣ старики.

— Знаешь ли, что я думаю? — продолжалъ Вальтеръ, потрепавъ старика по плечу, — если бы тутъ въ этой комнатѣ вмѣсто меня сидѣла добренькая, тепленькая старушка, твоя жена, разумѣется, твоя кроткая, смирная, ненаглядная сожительница, которая бы знала всѣ твои привычки и обычаи, ты бы вѣдь не былъ въ такой хандрѣ, дядя Соломонъ! И разливала бы она чай, и припоминала бы тебѣ старину, и затянула бы подчасъ пѣсенку про старинное житье-бытье… а? не такъ ли? Ну, a я что для тебя сдѣлаю? Ты знаешь, я люблю тебя, но все же я только племянникъ, ни больше, ни меньше, да еще вдобавокъ вѣтреный, легкомысленный мальчишка, которому нельзя и сказать о своемъ горѣ. Ну вотъ я вижу ты хандришь, и почему знать? можетъ быть, ужасная тоска давитъ тебя; a какъ тебѣ помочь? какъ утѣшить тебя? какъ?… закричалъ Вальтеръ, со всего размаху ударивъ по столу, такъ что блюдо слетѣло на полъ и разбилось въ дребезги.

— Валли, добрый мой Валли! — сказалъ Соломонъ, — если бы въ этой комнатѣ, на этомъ самомъ мѣстѣ лѣтъ за сорокъ съ небольшимъ сидѣла, какъ ты говоришь, ненаглядная моя сожительница, я никогда бы не любилъ ее такъ, какъ тебя, милое дитя мое!

— Знаю, дядюшка, — возразилъ Вальтеръ, — очень хорошо; но женѣ ты открылъ бы всѣ свои секреты, потому что она умѣла бы облегчить твою тоску; a я ничего, рѣшительно ничего не придумаю, хоть бы размозжить себѣ голову.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ Соломонъ, — что за секреты? y меня нѣтъ отъ тебя никакихъ секретовъ!

— Ну, такъ въ чемъ же дѣло, дядюшка? говори, разсказывай. Ну!

Соломонъ Гильсъ еще разъ съ отчаяннымъ упрямствомъ началъ увѣрять, что ничего особеннаго не случилось. Вальтеръ, скрѣпивъ сердце, притворился убѣжденнымъ.

— Однако-жъ, дядя Соль, если сверхъ чаянія…

— Да говорю тебѣ, что ничего нѣтъ, рѣшительно ничего.

— Очень хорошо, — сказалъ Вальтеръ, — перестанемъ же толковать объ этомъ; мнѣ пора въ контору. Часа черезъ два я какъ-нибудь увернусь оттуда, и понавѣдаюсь, что ты станешь дѣлать. Только смотри, дядя Соль, если я узнаю, что ты меня обманулъ, такъ ужъ прошу не прогнѣваться: впередъ не повѣрю тебѣ ни на волосъ, и ужъ никогда ничего не буду говорить тебѣ о Каркерѣ младшемъ. Помни это, дядюшка Соломонъ!

Соломонъ Гильсъ, въ знакъ согласія, улыбнулся и махнулъ рукой. Вальтеръ, перебирая въ головѣ всѣ возможныя, или правильнѣе, невозможныя средства къ обогащенію, побѣжалъ въ контору Домби и Сына съ озабоченнымъ видомъ и въ крайне невеселомъ расположеніи духа.

Въ это время недалеко отъ Сити, на углу Архіерейской улицы, жилъ присяжный маклеръ и оцѣнщикъ, производившій торговлю подержанной мебелью, которая, какъ водится въ такихъ случаяхъ, разбросана была въ самомъ поэтическомъ безпорядкѣ по всѣмъ направленіямъ обширной лавки. Дюжины стульевъ прицѣплены были къ умывальникамъ, которые сами съ большимъ трудомъ держались за плечи буфетовъ, a буфеты, въ свою очередь, стояли на обѣденныхъ столахъ. Все это кувыркалось и таращилось въ разныя стороны съ удивительнымъ эффектомъ. Немного подальше на брачной постели, утвержденной на четырехъ столбахъ, дружелюбно красовались блюда, тарелки, стаканы, рюмки, бокалы, графины и другія принадлежности богатаго пира вмѣстѣ съ полдюжиной кочергъ и бальной лампой, готовой пролить нѣжнѣйшій свѣтъ любви и братской дружбы на всю веселую компанію. Рядъ оконныхъ гардинъ и великолѣпныхъ сторъ, насильственно разлученныхъ съ своими окнами, пріятнѣйшимъ образомъ драпировали баррикаду комодовъ, нагруженныхъ маленькими кружками изъ москательныхъ лавокъ, между тѣмъ какъ бездомный коврикъ, отторженный жестокой рукой отъ привычнаго паркета и преслѣдуемый въ своемъ несчастьи пронзительнымъ восточнымъ вѣтромъ, вздрагивалъ и свертывался въ глубочайшую меланхолію, и, казалось, изъявлялъ душевную симпатію къ раздирательнымъ жалобамъ фортепьяна, терявшаго каждый день по одной струнѣ, которая передъ послѣднимъ издыханіемъ стонала и выла отъ мучительныхъ предсмертныхъ страданій. Къ довершенію эффекта, м-ръ Брогли накопилъ въ своей лавкѣ цѣлую коллекцію стѣнныхъ часовъ различной цѣнности и доброты, но вообще съ вѣрнѣйшимъ ходомъ, хотя теперь ихъ стрѣлки остановилисъ, по-видимому, на вѣчныя времена вмѣстѣ съ финансовыми обстоятельствами своихъ прежнихъ хозяевъ, потерявшихъ за одно съ часами и свои дорогія зеркала, которыя теперь въ лавкѣ барышника безсовѣстно отражали со всѣхъ сторонъ ихъ банкротство и разореніе.

Самъ м-ръ Брогли былъ мокроглазый, розолицый, жестковолосый, весьма дюжій мужчина, надѣленный отъ природы значительнымъ запасомъ расторопности и смѣтливости, столь необходимыхъ при его гуманическихъ занятіяхъ. Какъ Марій на развалинахъ Карѳагена, возсѣдалъ онъ на развалинахъ чужого счастья, очень веселый и довольный судьбой, неизмѣнно къ нему благосклонной во всѣхъ начинаніяхъ и предпріятіяхъ. По временамъ онъ заглядывалъ въ лавку Соломона понавѣдаться насчетъ дѣлишекъ многоуважаемаго мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, и Вальтеръ вообще зналъ его довольно, чтобы раскланиваться съ нимъ при встрѣчѣ на улицахъ. Знакомство съ маклеромъ самого Соломона Гильса тоже не простиралось далѣе этой шапочной дружбы, и потому Вальтеръ былъ оченъ изумленъ, когда, вѣрный своему обѣщанію, забѣжалъ изъ конторы въ лавку и увидѣлъ м-ра Брогли; глубокомысленно сидящаго въ гостиной съ руками въ карманахъ.

— Здравствуй, дядя Соль! — сказалъ Вальтеръ, — какъ ты теперь себя чувствуешь?

Старикъ неподвижно сидѣлъ на противоположной сторонѣ стола съ очками на глазахъ (а не на лбу, какъ обыкновенно) и въ глубокомъ раздумьи. При входѣ племянника, онъ приподнялъ голову и безмолвно указалъ на маклера. Вальтеръ оторопѣлъ.

— У васъ дѣла съ моимъ дядей, сэръ? — спросилъ онѣ, едва переводя духъ.

— Не безпокойтесь, важнаго ничего нѣтъ, — отвѣчалъ м-ръ Брогли.

Вальтеръ въ безмолвномъ изумленіи смотрѣлъ на маклера и на дядю.

— Вотъ видите ли, — сказалъ м-ръ Брогли, — за вашимъ дядюшкой небольшой должокъ, триста семьдесятъ фунтовъ стерлинговъ съ небольшимъ. Срокъ-то, знаете, прошелъ, и y меня документецъ. Надо съ вашего позволенія вступить во владѣніе.

— Во владѣніе! — вскричалъ Вальтеръ, поводя глазами вокругъ комнаты,

— Да, — чжазалъ м-ръ Брогли вкрадчивымъ голосомъ, бросая дружелюбные взоры, — вы не безпокойтесь, пожалуйста. Мы сдѣлаемъ теперь опись этимъ вещицамъ, и больше ничего; сами сдѣлаемъ, полюбовно и безъ шуму. Вы видите, я пришелъ безъ полиціи — зачѣмъ намъ полиція? обойдемся и безъ нея. Вы меня знаете.

— Ахъ, дядюшка! — пролепеталъ Вальтеръ.

— Милый Валли! — сказалъ дядя, — первый разъ Богъ послалъ на меня такое несчастье, a я уже старткъ и всю жизнь прожилъ честно.

Съ этими словами онъ сбросилъ очки, потому что безполезно было скрывать свое волненіе, закрылъ рукой глаза и заплакалъ навзрыдъ, проливая слезы на свой кофейный жилетъ. Вальтеръ, въ свою очередь, первый разъ въ жизни увидѣлъ ужасающую картину рыдающаго старика. Онъ оцѣпенѣлъ и долго не могь произнести ни одного слова.

— Дядюшка, милый дядюшка! — проговорилъ онъ, наконецъ. — Не плачь, о, Бога ради, не плачь! успокойся! — м-ръ Брогли, что мнѣ дѣлать?

— Я бы совѣтовалъ вамъ, — сказалъ м-ръ Брогли, — пріискать какого-нибудь пріятеля и переговорить сь нимъ.

— Именно такъ! — вскричалъ Вальтеръ, ухватившись за эту мысль, какъ за послѣднюю надежду, — благодарю васъ, сэръ. Дядюшка, я сію минуту побѣгу къ капитану Куттлю и мигомъ ворочусь назадъ. A вы, г. маклеръ, поберегите старика, сдѣлайте милость; утѣшьте его, какъ можете. Не отчаивайся, дядюшка! Богъ дастъ, все сойдетъ съ рукъ.

Съ этими словами Вальтеръ, не слушая больше старика, опрометью бросился изъ комнаты и, забѣжавъ на минуту въ контору извиниться, подъ предлогомъ внезапной дядиной болѣзни, помчался во всю прыть къ жилищу капитана Куттля.

Всѣ предметы въ глазахъ его приняли иной видъ, когда онъ бѣжалъ по шумнымъ улицамъ города. Телѣги, омнибусы, дороги, кареты, дилижансы, пѣшеходы, — все это двигалось, толкалось, шумѣло, какъ и всегда; но бѣда, обрушившаяся на деревяннаго мичмана, представляла эти предметы въ какомъ-то странномъ и новомъ свѣтѣ. Дома и магазины были вовсе не то, что прежде, и Вальтеръ читалъ на стѣнахъ огромныя буквы маклерскаго документа. М-ръ Брогли угораздился со своимъ обвинительнымъ актомъ взгромоздиться на самыя церкви, потому-что главы ихъ поднимались къ облакамъ съ какимъ-то необыкновеннымъ видомъ. Самый горизонтъ удивительно измѣнился, не отъ облаковъ, разумѣется, a вслѣдствіе судебной описи имущества въ магазинѣ мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ.

Капитанъ Куттль жилъ на краю небольшого канала, подлѣ индійскихъ доковъ, гдѣ находился подъемный мостъ, открывавшійся по временамъ для проведенія кораблей и барокъ съ различнымъ грузомъ. Постепенный переходъ отъ земли къ водѣ, по мѣрѣ приближенія къ резиденціи капитана Куттля, былъ довольно любопытенъ. Перспектива начиналась разноцвѣтными трактирными флагами, за которыми непосредственно слѣдовали платяныя лавки съ матросскими рубахами, куртками, шляпами, парусинными панталонами. Немного подальше выставлялись кузницы, гдѣ неутомимый громадный молотокъ отъ утра до ночи колотилъ раскаленное желѣзо, выдѣлывая якоря и цѣпные канаты. Затѣмъ слѣдовалъ рядъ домовъ съ флюгеромъ надъ мачтами и вывѣсками, возвѣщавшими о продажѣ турецкихъ бобовъ, затѣмъ канавы, затѣмъ мельницы, затѣмъ опять канавы, a затѣмъ невообразимыя скопища грязной воды, запруженной кораблями. Потомъ въ воздухѣ распространялось благоуханіе отъ сырыхъ щепокъ, и всякое торговое движеніе поглощалось мачтами, веслами, дѣланіемъ блоковъ, стройкою лодокъ. Потомъ, почва становилась болотистою и почти непроходимою. Потомъ, обоняніе уже исключительно наслаждалось запахомъ рому и сахару. Потомъ, прямо передъ вашими глазами, во всей красотѣ открывалась резиденція капитана Куттля, вмѣстѣ бельэтажъ и нижній этажъ.

Капитанъ принадлежалъ къ разряду тѣхъ вѣчнонеизмѣнныхъ, какъ-будто выстроганныхъ изъ дерева мужчинъ, которыхъ при самомъ пылкомъ воображеніи невозможно представлять себѣ отдѣльно безъ какой-нибудь частицы въ ихъ обыкновенномъ костюмѣ. Когда Вальтеръ постучался y дверей, капитанъ выставилъ изъ окошка голову и закричалъ: "Здорово, любезный!". На немъ была вылощенная клеенчатая шляпа и всегдашній синій балахонъ, изъ подъ котораго, на подобіе паруса, выставлялись толстые высокіе воротники его рубашки. Все, какъ обыкновенно. Въ этомъ костюмѣ Вальтеръ, между милліонами разнообразныхъ фигуръ, мигомъ различилъ бы капитана Куттля, какъ рѣдкую заморскую птицу, y которой всегда одинаковыя перья.

— Послушай-ка, Валли, — сказалъ капитанъ Куттль, — ты постучись еще, и погоди немножко. Сегодня, сегодня, видишь ты, моютъ бѣлье. Стукни хорошенько.

И нетерпѣливый юноша стукнулъ такъ, какъ, вѣроятно, еще никто не стучался въ скромную дверь капитанской квартиры.

— Это уже черезчуръ! — сказалъ Куттль, и тотчасъ же спряталъ голову, какъ будто ожидалъ бури…

Ожиданіе основательное. Черезъ минуту въ судорожномъ волненіи прибѣжала къ дверямъ степенная вдовица съ рукавами, засученными по плечи, вся въ мыльной пѣнѣ и съ передникомъ, забрызганнымъ горячей водой. Не обращая вниманія на Вальтера, она оглядѣла сперва дверной молотокъ, и потомъ, осматривая юношу съ ногъ до головы, проговорила, что не надивится, какъ молотокъ еще цѣлъ.

— Капитанъ Куттль y себя, — сказалъ Вальтеръ съ примирительной улыбкой, — я его видѣлъ.

— Право? — возразила интересная вдовица, — вы его видѣли?

— Я даже говорилъ съ нимъ, — сказалъ Вальтеръ, торопясь объясненіемъ.

— Даже говорили съ нимъ — возразила вдовица. — Вотъ какъ! Потрудитесь же засвидѣтельствовать капитану почтеніе отъ м-съ Макъ Стингеръ и скажите, что если ему угодно разговаривать съ гостями изъ окошка, такъ я покорнѣйше прошу его впередъ самому отворять двери.

М-съ Макъ Стингеръ говорила громко и вслушивалась, не будетъ ли какихъ замѣчаній или возраженій изъ ближайшаго окна.

— Исполню ваше порученіе, — сказалъ Вальтеръ, — только благоволите впустить меня, сударыня.

Входъ былъ загороженъ деревяннымъ запоромъ, и Вальтеръ не осмѣливался перескочить, изъ опасенія еще болѣе раздосадовать степенную вдовушку.

— Если вы, сударь, осмѣлились разбивать дверь, — сказала м-съ Макъ Стингеръ гнѣвнымъ и пронзительнымъ тономъ, — вамъ ничего не стоитъ перепрыгнуть черезъ запоръ.

Вальтеръ принялъ эту выходку за позволеніе войти и немедленно перескочилъ. M-съ Макъ Стингеръ пришла въ величайшее негодованіе и разразилась страшнымъ вопросомъ: давно ли законы разрѣшили оскорблять домъ свободной англичанки, и кто далъ позволеніе всякой сволочи врываться въ ея жилище? Но Вальтеръ уже не считалъ нужнымъ разрѣшать эти недоумѣнія, и, пробираясь по лѣстницѣ черезъ искусственный, туманъ, образовавшійся отъ испареній щелоку и горячей воды, вбѣжалъ въ комнату капитана Куттля и нашелъ этого джентльмена въ засадѣ передъ дверью.

— Никогда не былъ ей долженъ ни одной копейки, — проговорилъ тихонько капитанъ Куттль, — да еще сколько сдѣлалъ добра и ей и дѣтямъ! Лисица непутная!

— Я бы на вашемъ мѣстѣ перемѣнилъ квартиру, — сказалъ Вальтеръ.

— Нельзя, нельзя, — возразилъ капитанъ, — она отыскала бы меня на днѣ океана. — Садись, Вальтеръ. Какъ поживаетъ Соломонъ?

Капитанъ, не снимая шляпы, принялся за свой обѣдъ, состоявшій изъ холодной баранины, бутылки портера и варенаго картофеля, который онъ обыкновенно приготовлялъ самъ на плитѣ въ большой кастрюлѣ, откуда, по мѣрѣ надобности, вытаскивалъ, по одной штукѣ. Передъ обѣдомъ онъ отвинчивалъ свой желѣзный крюкъ, и вмѣсто него придѣлывалъ къ черенку свой столовый ножикъ, которымъ теперь началъ лупить одну картофелину для Вальтера. Его комнаты, сильно пропитанныя табачнымъ запахомъ, были очень невелики, но довольно уютны, a порядокъ въ мебели былъ такого рода, какъ будто за полчаса передъ этимъ происходило землетрясеніе.

— Какъ поживаетъ Соломонъ? — снросилъ капитанъ.

При этомъ повторенномъ вопросѣ Вальтеръ живо представилъ цѣль своего посѣщенія и заплакалъ навзрыдъ.

— Ахъ, капитанъ Куттль! — сказалъ онъ, едва переводя духъ.

Никакое перо не опишетъ ужаснаго испуга Куттля. Онъ бросилъ картофель, вилку, — бросилъ бы, разумѣется ножикъ, если бы могъ, — и съ неописаннымъ испугомъ смотрѣлъ на молодого человѣка, какъ будто Вальтеръ принесъ ему вѣсть о всеобщемъ разрушеніи Сити, какъ будто страшная бездна поглотила его стараго друга вмѣстѣ съ кофейнымъ камзоломъ, свѣтлыми пуговицами, хронометромъ, очками, со всѣмъ магазиномъ.

Но когда Вальтеръ объяснилъ дѣло, Куттль, послѣ минутнаго размышленія, вскочилъ со стула и заметался во всѣ стороны съ необыкновенной торопливостью. Онъ открылъ комодъ, стащилъ съ верхней полки жестяную чайницу, и, высыпавъ оттуда весь запасъ наличныхъ денегъ — тринадцать фунтовъ стерлинговъ съ полкроной, положилъ ихъ въ огромный карманъ своего синяго сюртука, и потомъ въ это же влагалище засунулъ вынутыя изъ шкатулки двѣ чайныя ложки, серебрянные щипчики и огромные серебрянные часы, которые напередъ осмотрѣлъ съ большимъ вниманіемъ, чтобы опредѣлить ихъ настоящую цѣнность. Сдѣлавъ всѣ эти приготовленія, онъ привинтилъ неизбѣжный крюкъ къ правой рукѣ, схватилъ свою толстую сучковатую палку и попросилъ Вальтера идти.

Но, несмотря на чрезвычайную хлопотливость, капитанъ вспомнилъ, наконецъ, что м-съ Макъ Стингеръ, вѣроятно, дожидается его внизу для нѣкоторыхъ объясненій. Пораженный этой мыслью, онъ въ нерѣшимости подошелъ къ отворенному окну и, казалось, разсуждалъ: не лучше ли прямо выпрыгнуть на мостовую, чѣмъ наткнуться въ дверяхъ на своего ужаснаго врага. Однако-жъ, постоявъ немного, онъ выдумалъ весьма замысловатую хитрость.

— Послушай-ка, Валли, — сказалъ кадитанъ, — ты ступай впередъ, мой другъ, и спускаясь съ лѣстницы, закричи погромче: "Прощайте, капитанъ Куттль!" да затвори дверь. Потомъ остановись на улицѣ за угломъ и подожди меня. Я мигомъ выйду.

Успѣхъ этой стратагемы основывался на предварительномъ изученіи непріятельской тактики. Когда Вальтеръ сходилъ съ лѣстницы, м-съ Макъ Стингеръ дѣйствительно невидимкой подкралась изъ кухни, но не видя, сверхъ ожиданія, своего жильца, удовольствовалась намекомъ на неучтивый стукъ въ двери, и опять юркнула въ свою засаду.

Прошло минутъ пять, прежде, чѣмъ Куттль отважился на тайное бѣгство, и Вальтеръ уже начиналъ выходить изъ терпѣнія, не видя никакихъ признаковъ лощеной шляпы. Наконецъ, храбрый воинъ вдругь, съ быстротой бомбы, выскочилъ изъ дверей, зашагалъ форсированнымъ маршемъ, и ни разу не оглидываясь назадъ, ободрился совершеннѣйшимъ образомъ, только когда подошелъ къ Вальтеру, и даже затянулъ какую-то пѣсню.

— Ну что, Валли, — спросилъ, наконецъ, капитанъ, когда они удалились на значительное разстояніе отъ квартиры, — дядя Соль, я думаю, того…

— Ахъ, если бы видѣли его нынѣшнимъ утромъ! — отвѣчалъ Вальтеръ. — Никогда мнѣ не забыть этой ужасной сцены. Я боюсь…

— Живѣй, Валли, живѣй! — возразилъ капитанъ, ускоряя шаги. — Всегда такъ поступай, дружочекъ мой, и долголѣтень будешь на земли. Справься, какъ объ этомъ сказано въ Писаніи.

Капитанъ Куттль, слишкомъ занятый собственными мыслями о Соломонѣ Гильсѣ и, быть можетъ, нѣкоторыми размышленіями насчетъ послѣдняго бѣгства, не привелъ болѣе ни одной цитаты для улучшенія нравственности молодого Вальтера. Во всю дорогу они не обмѣнялись ни однимъ словцомъ, пока, наконецъ, подошли къ деревянному мичману, обозрѣвавшему, казалось, черезъ свой телескопъ весь горизонтъ въ надеждѣ отыскать друга-спасителя, который бы вывелъ его изъ напасти.

— Гильсъ! — вскричалъ капитанъ, поспѣшно вбѣжавъ въ комнату и нѣжно пожимая руку печальнаго друга, — держи голову прямо на вѣтеръ, и мы пойдемъ на проломъ. Все, что могу сказать тебѣ, дружище, — продолжалъ капитанъ торжественнымъ тономъ, какъ философъ, которому удалось наконецъ привести въ ясность одно изъ главнѣйшихъ правилъ человѣческой мудрости, — такъ это одно: держи голову прямо противъ вѣтра, и мы полетимъ на проломъ.

Старикъ Соль, въ свою очередь, крѣпко пожалъ руку добраго пріятеля, и благодарилъ за совѣтъ.

Тогда капитанъ Куттль съ подобающей важностью выгрузилъ изъ кармана пару чайныхъ ложекъ, сахарные щипчики, серебряные часы и наличныя деньги. Положивъ все это на столъ, онъ съ гордымъ и самонадѣяннымъ видомъ обратился къ м-ру Брогли.

— Ну, что вы теперь скажете, господинъ маклеръ и присяжный оцѣнщикъ?

— Неужели вы серьезно думаете, сэръ, возразилъ маклеръ, — что весь этотъ хламъ теперь годится на что-нибудь?

— Почему же нѣтъ?

— Да потому, что вашъ почтенный другь долженъ слишкомъ триста семьдесятъ фунтовъ стерлинговъ.

— Экая штука! — возразилъ капитанъ, струхнувъ порядкомъ при такомъ огромномъ счетѣ, — триста фунтовъ! Да вѣдь и это чего-нибудь стоитъ. Всякая рыба хороша, коль на уду пошла, говоритъ пословица.

— Есть еще пословица, капитанъ, получше этой, возразилъ присяжный оцѣнщикъ, — курица не птица, карась не рыба, олово не деньги.

Эта философія сразила наповалъ капитана. Поглядѣвъ на страшнаго противника, какъ на Мефистофеля, онъ безмолвно прошелся по комнатѣ, и, махнувъ рукою, отозвалъ въ сторону мастера морскихъ инструментовъ.

— Гильсъ! — сказалъ капитанъ, — какъ это тебя угораздило попасть въ такой просакъ? Кто настоящій кредиторъ?

— Молчи, молчи! — возразилъ старикъ. — Пойдемъ сюда. Надо быть скромнѣе передъ Валыеромъ. Это, видишь ты, поручительство за его отца, старинное поручительство. Я уже таки довольно выплатилъ, Недъ; но теперь пришли худыя времена, и силъ моихъ не хватаетъ. Сказать правду, я все это предвидѣлъ, да что прикажешь дѣлать? Ради Бога, ни слова передъ Вальтеромъ. Ни гу-гу?

— Да вѣдь y тебя, казалось, были деньжонки? — прошепталъ капитанъ.

— Ну да, да, — отвѣчалъ старикъ Соль, опуская руки въ карманы и сдавливая свой валлійскій парикъ, какъ будто выжималъ оттуда золото, — я скопилъ-таки малую толику, но изъ этой суммы, милый Недъ, нельзя взять ни полушки. Я, видишь ты, старѣлъ и отсталъ отъ времени, a Вальтеру нужны деньги. Вѣдь ему не по міру идти, когда я умру. Нѣтъ, объ этихъ деньгахъ ни полслова. Все равно, какъ бы ихъ и не было. Да y меня таки и нѣтъ ихъ. Что я заврался, старый дуракъ? Гдѣ y меня деньги? гдѣ?

И онъ дико повелъ глазами вокругъ комнаты, какъ полоумный скряга, который совершенно забылъ, куда запряталъ свои деньги. Въ самомъ дѣлѣ, капитанъ начиналъ думать, что пріятель его того и гляди полѣзетъ въ трубу или въ погребъ и вытащитъ оттуда нѣсколько фунтовъ золота и серебра, но Соломонъ Гильсъ выдумалъ другую штуку.

— Я отсталъ отъ времени, любезный другъ, — скаалъ онъ, — далеко отсталъ. Поздно, да и не къ чему догонять его. Продамъ всѣ вещи, выплачу долгъ, да и пойду куда-нибудь положить свои старыя кости. Духъ мой ослабѣлъ, силы меня остаили, и я чувствую, что начинаю выживать изъ ума. Лучше все покончить разомъ… и баста! Пусть его возьметъ инструменты, возьметъ и его, — съ усиліемъ проговорилъ старикъ, указывая на деревяннаго мичмана, — видно, прошли наши красные дни. A и то сказать, пожили довольно; пора костямъ на мѣсто.

— Полно, дружище, полно! — сказалъ капитанъ, — На кого-жъ ты Вальтера-то оставишь? забылъ? Посиди тутъ, Соломонь, a я за тебя подумаю… Ахъ, чортъ побери, не сталъ бы я долго думать, если бы пансіонъ былъ побольше. Дѣло вотъ въ чемъ, скажу я тебѣ: держи голову прямо на вѣтеръ, и все пойдетъ, какъ по маслу.

Старикъ Соль поблагодарилъ его отъ всего сердца и прислонился головой къ камину.

Капитанъ Куттль скорымъ шагомъ и съ самымъ рѣшительнымъ видомъ началъ маршировать по комнатѣ, опустивъ густыя брови до самаго носа и заложивъ лѣвую руку назадъ. Вальтеръ притаилъ дыханіе и не смѣлъ пошевелиться, изъ опасенія остановить потокъ глубокихъ размышленій. Напротивъ, м-ръ Брогли, не считая нужнымъ церемониться съ почтенной компаніею, преспокойно разгуливалъ по всѣмъ направленіямъ магазина, и, насвистывая какую-то веселую мелодію, заглядывалъ въ телескопы, барометры, ощупывалъ компасы, магнитныя стрѣлки, и вообще старался показать видъ человѣка, въ совершенствѣ знакомаго съ устройствомъ и употребленіемъ всѣхъ этихъ инструментовъ,

— Валли! — воскликнулъ, наконецъ, Куттль, — теперь я знаю, что дѣлать.

— Неужели? — вскричалъ Вальтеръ съ величайшимъ одушевленіемъ.

— Поди-ка сюда, любезный, — продолжалъ капитанъ. — Магазинъ одно обезпеченіе; мои вещи — другое. Твой адмиралъ дастъ намъ денегъ.

— Кто, м-ръ Домби? — спросилъ Вальтеръ, поблѣднѣвъ, какъ полотно.

Капитанъ съ важностью кивнулъ головой, и, указывая на Соломона Гильса, продолжалъ:

— Взгляни-ка на него, любезный; пристальнѣе взгляни. На немъ лица нѣть. Если продать всѣ эти вещи, онъ умеръ непремѣнно — я его знаю. Мы должны перепробовать всѣ средства и, теперь тебѣ надо ухватиться…

— За м-ра Домби! Ахъ, Боже мой! — воскликнулъ Вальтеръ.

— Ты прежде всего сбѣгай въ контору, и справься, тамъ ли онъ, — сказалъ капитанъ, толкая въ спину озадаченнаго юношу. — Живѣй!

Взглядъ на дядю окончательно убѣдилъ молодого человѣка въ необходимости слѣпого повиновенія капитанской командѣ. Онъ побѣжалъ со всѣхъ ногъ, и чрезъ нѣсколько минутъ воротился съ печальнымъ извѣстіемъ, что м-ра Домби нѣтъ ни дома, ни въ конторѣ. Была суббота, и онъ уѣхалъ въ Брайтонъ.

— Вотъ что, Валли! — сказалъ капитанъ, по-видимому, приготовившій себя къ этому извѣстію. — Мы поѣдемъ въ Брайтонъ. Я самъ провожу, и, если нужно, представлю тебя твоему адмиралу. Мы поѣдемъ послѣ обѣда въ первомъ дилижансѣ.

При всемъ уваженіи къ личнымъ достоинствамъ капитана Куттля, Вальтеръ видѣлъ на этотъ разъ настоятельную необходимость отказаться отъ его обязательныхъ услугъ, думая, не безъ основанія, что м-ръ Домби, грозный и страшный Домби, не могъ придать большого вѣса рекомендаціи добраго моряка. Тѣмъ не менѣе, молодой человѣкъ удержался отъ всякаго намека на неумѣстность такой выходки, потому что самъ капитанъ былъ о себѣ совершенно противныхъ мыслей и, вѣроятно, счелъ бы непростительной дерзостью, если бы молокососъ въ настоящемъ случаѣ вздумалъ ему указывать. Простившись на скорую руку съ Соломономъ Гильсомъ, капитанъ Куттль опять сложилъ въ свой карманъ наличныя деньги, ложечки, щипчики и серебряные часы — съ очевиднымъ намѣреніемъ, какъ съ ужасомъ думалъ Вальтеръ, произвести этими вещицами оглушительное впечатлѣніе на м-ра Домби — и немедленно побѣжалъ къ дилижансу, безпрестанно повторяя на дорогѣ, что онъ ни на мииуту не покинетъ своего Валли.