БОГИ НЕ ЗАБЫВАЛИ ЕГО

Однажды он шел по улице, держа перед собою и внимательно рассматривая пеструю баночку. Только что купил ее в магазине. Правда, ему нужно было купить топор, но он нечаянно вошел не в тот магазин и увидел эти баночки. А увидев, уйти уже не смог и добрый час простоял, топчась, у витрины. Ему вдруг так захотелось съесть то, что внутри такой баночки, что слюна пошла ручьем и закружилась голова. Широкая продавщица в белом халате начала косо посматривать на него, и тогда он стал совать ей монеты, которые дала ему Масико на топор, совать по одной монетке, чтобы не переплатить. Он надеялся, что денег несколько останется и хватит, может быть, на топор без топорища, сам сделает его. Но хмурая продавщица все брала и брала. Вдруг она рассердилась и стала ругать его. Тогда До Хок-ро поспешно всыпал в ее розовую жадную ладонь все монеты и показал пальцем, что ему надо. Он надеялся, что она сама подсчитает и отдаст ему сдачу. Но продавщица бросила банку перед ним на прилавок и ругала его, вся красная, гневная. Старик поспешно отошел, не зная, за что так сердятся на него, и, проходя в дверь с пружиной, зацепился за порог, и дверь с размаху хватила его по ноге. Ему показалось, что это продавщица прыгнула через прилавок и вцепилась зубами в его пятку. Обойдя магазин, До Хок-ро пошел тесной улочкой между длинными деревянными бараками, на крылечках которых в эту жаркую пору никого не было. Тихо сохло на веревках белье, За углом барака старик увидел лишь сидящую девочку с круглыми коленками, игравшую с зеркалом и кошкой. Кошка отворачивала морду от зеркала, девочка вновь подставляла его, и кошка, удивленно прядая ушами, смотрела на свое отражение. Кошка оглянулась на До Хок-ро, испугалась и дернулась, пытаясь вырваться из рук девочки, но та крепко прижимала ее к груди и вновь подставляла зеркальце. Девочка даже не посмотрела на старика, когда он прошел мимо нее, направляясь к школе.

Войдя в пустынный двор школы, До Хок-ро присел на бетонную дорожку и стал вскрывать банку. Ножа у него не было, и он попытался острым камнем. Он ударил по крышке, затем еще раз, посильнее. От нетерпения старик стал бить камнем куда попало, пестрая бумажка порвалась и слетела с банки, блестящая жестянка покрылась глубокими вмятинами. Наконец банка лопнула по краю, по шву крышки, из нее брызнуло. Старик припал ртом к щели и чувствовал вкус — маслянистый, сладковатый, неиспытанный. Ему показалось, что необыкновенно вкусно. Высосав весь сок, До Хок-ро отбил крышку и увидел, что внутри банки рыба ровными кусками. Он стал есть рыбу, но она ему не понравилась. Однако До Хок-ро съел ее всю, и ему захотелось вылизать остатки сока, но он побоялся, что порежет язык о жестянку. Тогда он поднял над собой помятую банку и стал ждать, пока сладкие капли не потекут к нему на язык. И тут в небе он увидел белый длинный дым. Скосив глаза, старик стал следить за тем, как дым растет, загибаясь плавной дугой, растет спереди, будто по волшебству. Но волшебства не было, это самолеты, знал старик. Они летали так медленно, что если долго следить за ними, уставали глаза и клонило ко сну: так бывало всегда, когда ему случалось взглянуть на небо и понаблюдать полет железных птиц. Слышал До Хок-ро, что они вовсе не машут крыльями и работают на бензине, как мотоциклы и грузовики.

Отбросив пустую банку, До Хок-ро поднялся, не глядя отряхнул штаны сзади и поплелся к магазину, где продавали топоры. А войдя в магазин, он встал у двери и осмотрелся. В большой комнате магазина было много вещей, почти все ненужные ему. В углу он увидел и топоры без топорищ — новые, черные, смазанные маслом, продетые на веревку, как рыбы на кукан. Но денег теперь не было, и До Хок-ро повернулся уходить. Суетная музыка звучала из блестящего ящика, над которым склонилась девчонка в синем халате, дрыгая в такт далеко вытянутой назад ногой. До Хок-ро вышел, проклиная и себя, и эту девчонку, у которой было столько топоров, но которая никогда, ни за что не отдаст ему один просто так, задаром.

Трое детей пробежали мимо До Хок-ро, держась за одну длинную бумажную ленту, и было уму непостижимо, куда бегут дети, зачем. Но и рад был старик тому, что они бегут, занятые своим, и не обращают внимания на него, не дразнятся и не кидают в спину камней. Вот идет он по улице между серыми, пыльными бараками, по пыльной, избитой улице, — идет без топора, без денег, идет медленно, и хочется ему остановиться и стоять на месте, потому что стыдно. Что скажет Масико? Что подумает больной человек? Тот, верно, улыбнется своим табачным, бескровным лицом, как всегда, и ничего не скажет, ляжет себе навзничь на теплый песок, подложив под затылок заломленные руки. А вот Масико может подумать, что старик потратился на вино, — и в этом вся беда. Как сказать, объяснить ей, что ему, старику, захотелось вдруг попробовать неизведанной пищи из красивой баночки?

Где твой старый топор, До Хок-ро? Нету его, зарыл в песок, и его теперь не найти (старик Ю подарил ему этот топор). А почему он зарыл его в песок? Из-за страха перед пришельцем. Выходит, что тот виноват во всем, а не До Хок-ро. И откуда только явился этот человек? Может быть, из моря, может, с неба. Может быть, с горы спустился. А кто его звал? Никто не звал, сам явился на Камарон.

Человек стоял на берегу, возле отмели, там, где громоздятся умершие катера и баржи. Он был высокий, стройный, простоволосый, босиком, штаны свои он закатал, из них торчали худые зеленые ноги в волосах. Он улыбался, держа в руках фуражку, набитую с верхом морскими ежами. Этих ежей человек стал разбивать камнем и высасывать из них съедобную желтую икру. Он сидел под ободранным бортом кунгаса и смотрел на До Хок-ро, собиравшего раковины.

То было за полдень, а к вечеру До Хок-ро увидел этого человека позади своего дома — он лежал на песке и корчился, как замерзающая собака. Старик ушел на сопку собирать траву копытник, а когда вернулся домой, увидел, что человек все еще лежит на песке. До Хок-ро съел свой холодный ужин и лег в темноте спать. Спал он на трех досках, перекинутых между большим пустым ящиком и каким-то громоздким мотором, брошенным в этом доме. Укрывался До Хок-ро ватным одеялом, которое дала ему Масико, так что старому телу его было тепло.

Море шумно накручивало свои волны, земля тихо качалась, и До Хок-ро скоро забыл о потерянных деньгах.

Ночью ему приснилось, что незнакомый человек превратился в собаку, бегал вокруг дома, подвывая, а потом пытался раскопать землю под дверью, чтобы пролезть внутрь. До Хок-ро сердито закричал, тогда собака убежала. А утром, открыв дверь, у порога старик увидел лежащего человека. До Хок-ро закрыл дверь на замок, положил ключ в потайное место и ушел собирать водоросли. За ночь прошел шторм, на берег выкинуло много морской капусты — блестящие длинные ремни ее валялись на песке, сплетясь в клубок. До Хок-ро набрал охапку, какую мог унести, обвязал веревкой, взвалил на спину и вернулся домой. Он увидел, что дверь раскрыта и в доме хозяйничает Масико. Незнакомец лежал на постели старика, укрытый одеялом.

— Дядя Хок-ро, этот человек больной! — будто удивляясь, сказала Масико.

— Больной так больной, — проговорил До Хок-ро, свалив у порога свою ношу.

— Извините меня, — сказала Масико. — А вам я принесу другое одеяло.

— Сегодня много морской капусты, — будто не слыша Масико, проворчал старик. Он повернулся и с веревкой в руке зашагал прочь от дома — вновь за водорослями на берег.

А Масико нашла в развалинах поселка раму железной кровати с целой еще сеткой, принесла на себе в дом. Полы кто-то снял, остались одни полуистлевшие поперечные переводины, и, положив на две из них раму, Масико принялась устраивать ложе для старика. Она усердно поколотила палкой по железной сетке, сбивая комки глины, ржавчину, затем вновь сходила на развалины и приволокла по песку два соломенных мата, которыми когда-то укрывали соленую рыбу. Бросив маты на пружинную сетку, Масико поверх застлала кусок брезента, подогнула края. Постель она устроила подальше от двери, чтобы на старика не дуло. Занятая своей возней, тихо напевая, Масико не забывала взглянуть порой и на незнакомца не очнулся ли? Но тот лежал тихо и дышал ровно, сомкнув свои выпуклые бледные веки. Масико решила никому пока не рассказывать о пришельце — на то у нее были свои соображения.

Вечером она опять пришла из города, принесла одеяло, жидкий рисовый отвар, вареную курицу и свечку. Незнакомец к этому времени очнулся и смотрел на нее, улыбаясь.

— Кушайте, — сказала Масико, ставя перед ним две чашки.

Но человек даже не взглянул на еду, он смотрел с улыбкой на Масико.

— Как тебя зовут? — тихо спросил он хриплым, но приятным голосом.

— Кушайте, кушайте, — отвернувшись в сторону, повторила Масико.

— Не могу. — Незнакомец улыбался бесконечной своей улыбкой.

— Я завтра врача позову, — сказала Масико.

— Не надо! Ради бога, не надо! — забеспокоился вдруг незнакомец, улыбка его стала испуганной.

— Почему не надо? Ты разве не больной? — спросила Масико.

— Не надо врачей. Никого не надо. Это была обычная простуда. Теперь прошло. Я тебя прошу, умоляю! Ты меня понимаешь?

— Конечно, понимаю! — обиделась Масико.

— Ну и хорошо. Не надо мне никого. Завтра я уже встану. — Он успокоился и снова спросил: — Все же как тебя зовут?

— Маша, — грубо ответила Масико, улыбаясь, и повернулась к До Хок-ро. Тот сидел на земле, прислонясь спиной к нерастопленной печке, над которой трещал и мигал желтый свечечный огонек. — Об этом человеке, дядюшка, никому не надо рассказывать, — сказала она старику.

До Хок-ро молчал, он думал: что же теперь будет?

— Эй! — крикнула весело Масико. — Кушайте! А то врача позову.

Этот изможденный русский человек был красив, а Масико не любила красивых мужчин. Был у нее один такой красавец — самый красивый парень в городе, был, да теперь нет его — осталась после него дочка. Теперь Масико нравились некрасивые мужчины — они-то всегда остаются верны своим женам, они не станут бегать за чужими юбками в первый же год после свадьбы. Некрасивый муж никогда не возомнит о себе черт-те что, ему не покажется, что всякая девчонка, мотающая подолом, делает это именно для него. И конечно, такой муж не попадет в тюрьму, ввязавшись в драку с поножовщиной из-за какой-то стервы, в то время как жена его лежит дома беременная и ее всю выворачивает от рвоты.

— Пусть он поживет здесь, пока не выздоровеет, — сказала Масико старику.

И она стала навещать их каждый день, приносила много еды. Больной человек почти ничего не ел, так что все оставалось старику. Через неделю До Хок-ро заметил, что потолстел, ремень на штанах пришлось застегивать на одну дырочку шире. А больной все валялся под одеялом и смотрел в потолок.

Но вот однажды До Хок-ро пришел с сопки, принес мешок травы, которую Масико называла «собачьи лапки», и увидел у двери свой топор — наточенный, со сверкающим лезвием. А человека нет дома. До Хок-ро задумался: для чего топор наточен? Видно, этот пришелец выздоровел. Никогда старик не встречал такого непонятного человека. Может быть, он слаб умом? За две недели он и слова не сказал, а все смотрел и улыбался. Сначала старик сердился: «Чего смотреть на меня, — думал До Хок-ро, — разве на мне картинки развешаны?» А потом эта улыбка стала пугать старика, пугать даже во сне. Когда вечером До Хок-ро укладывался на свою скрипучую кровать, над ним в темноте возникали бледное лицо и эта неподвижная улыбка. И если бы До Хок-ро подошел в темноте к человеку и зажег спичку, то увидел бы, наверное, те же глаза-ту же улыбку. А во сне старику представлялось какое-то болото, через которое надо идти, но идти он не решается: из черной трясины должен появиться длинный змей и нужно что есть силы поджимать пальцы на ногах, чтобы змей не заметил его. Этот змей почему-то и есть скорбная улыбка человека. А однажды ночью старик проснулся, будто толкнули его в грудь, и увидал: тот сидит рядом, возле его постели, и с улыбкой смотрит куда-то, а дверь раскрыта, и видно множество белых рассыпчатых звезд в проеме двери. До самого рассвета старик так и не заснул, следил, что будет делать этот странный человек. А тут, гляди-ка, топор наточил, словно бритву. Может быть, он узнал, что у До Хок-ро водятся деньги? Так нету теперь денег, украли. Только как ему сказать об этом и поверит ли?

До вечера старик ходил возле топора, косясь на его блестящее лезвие, и когда увидел, что человек идет домой, проворно спрятал топор в печку. А уже в глухое время ночи бессонному До Хок-ро пришло в голову, что незнакомец может пошарить рукою в печке и найти топор. Тогда старик пробрался к печке, достал топор, стараясь не звякнуть им о дверцу, и, прижимая холодное железо к груди, вышел из дома. Он отбежал подальше и закопал топор в цесок. Только после этого захотелось ему спать.

А утром пришла Масико, и нужно было растапливать печку, чтобы ошпарить собранную траву в чугунке с кипятком. Тут и хватились топора. Весь песок вокруг дома перерыл До Хок-ро, а все без толку. Тогда Масико дала денег старику, чтобы шел в город и купил новый топор. Этот пришелец выполз из дома, уселся на завалинку и глядел на старика. Он все понимал, казалось, улыбался и ни о чем не спрашивал.

— Живой? — крикнула Масико человеку.

— Хорошая погода, Машенька, — ответил тот и вдруг раскинул руки и сладко зевнул.

— Иди спать! — крикнула Масико и рассмеялась.

А До Хок-ро поплелся в город, до которого шагать

надо было едва ли не час вдоль моря, да еще километра на два в глубь острова тянулся город. Но старику хотелось, чтобы путь этот был вдвое длиннее, когда он без топора шел назад. До Хок-ро упорно смотрел на землю, под ноги, — может быть, валяется где ненужный топор? О, чего только не было на этой земле! Битое разное стекло, сверкавшее, как крошки солнца, рваная газетная бумага с крупными и мелкими буквами, клепка от бочки в засохшей глине и когтистая куриная нога, старые лужи с голубым небом и белыми облаками на дне, рваные ботинки, щепки, свиная щетина возле забора. И следы колес, которые куда-то укатили, и следы ног, которые куда-то прошли.

Возле базара До Хок-ро наткнулся головою на спящую лошадь — она стояла, наполовину просунувшись в проход меж двумя заборами загораживая собою тропинку, бегущую по краю улицы. Подняв с земли упавшую кепку, До Хок-ро в сердцах хватил кулаком по боку лошади и отшиб себе руку. Ленивое животное прошло вперед шага на три-четыре и снова задремало на месте, ослабив одну заднюю ногу. Старик потащился дальше, встряхивая ушибленной рукою.

— Э! Хок-ро! — услышал он вдруг свое имя.

Повернувшись на голос, старик увидел лесоруба Че-сана, молодого Че-сана, у которого полон рот был железных зубов. Тот сидел на корточках возле самой тропинки под своим забором и ничего не делал. И тут До Хок-ро вспомнил, что Че-сану вырезали его грыжу и он в это лето не ушел в лес. У него может оказаться лишний топор!

— Куда это, Хок-ро? — спросил Че-сан, глядя снизу вверх-к жмурясь под солнцем.

Че-сан если у вас есть старый, ненужный топор… совсем поломанный… выручите, — попросил До Хок-ро, утирая рукавом пот с подбородка.

— Сейчас вынесу, — тотчас отозвался Че-сан, поднялся и направился к дому, в котором жил пока один, без жены.

До Хок-ро перегнулся через низенькую ограду: обильная зелень кустилась на грядках, стлалась резная листва огурца, и колючие огурчики высовывались из-под нее. Старик одобрительно вздохнул: умеет парень работать!

Среди лесорубов Че-сан оказался самым молодым, он еще кипел неуемной жадностью к жизни и постоянно был озабочен поисками жены. Но с женами ему не везло — много их перебывало у него, и все уходили вскоре после свадьбы. Че-сан разорился на свадьбах, шутили лесорубы, молод еще для мужских подвигов, надо вырезать сначала грыжу, советовали они. «Ну держись теперь, холостые бабы!» — орал толстяк Паге, когда Че-сан наконец пошел на операцию своей чудовищной грыжи…

Че-сан отдал старику хороший топор, крепко насаженный на длинную рукоять. Дерево топорища было до блеска выскоблено осколками стекла.

— Берите, Хок-ро, это лишний, — сказал Че-сан, протягивая через забор руку с топором, а другой рукою придерживая чуть побаливающее еще место.

— Че-сан… вы спасли, — поблагодарил До Хок-ро, улыбнувшись, со всех сторон осматривая добротный инструмент. — Теперь я пойду, пожалуй, Че-сан.

— Что так скоро, дядя Хок-ро? Или м а даму себе нашли? — рассмеялся Че-сан, показывая свои большие железные зубы.

— Масико ждет… Мы траву варим. А вам я помогу… Картошку окучивали?

— Э, тут одному будет нечего делать, — махнул рукою Че-сан и снова осторожно присел под забором. Че-сан скучал без работы.

А До Хок-ро пошел дальше, держа в правой руке топор, левую сунув за пояс штанов сзади. Боги все же любили и не забывали его. А если он и остался бобылем и никогда не имел ни своего дома, ни лишней еды, ни хорошей одежды, то ведь это не по злобе богов. Они ничего не могут поделать с тем, что написано о каждом в книге судеб. А в этой книге боги пишут, закрыв глаза, не ведая сами, что пишут. Рука сама пишет. И если обрушиваются на тебя все восемьсот несчастий, то это еще не значит, что ты перед небесными судьями последний человек. Удача может ожидать на каждом следующем шагу! Масико молода и потому считает себя несчастливой, а ведь еще не известно, что сказано дальше там, в книге.