"Черный человек" - читать интересную книгу автора (Волконский Михаил Николаевич)

VII

На другой день, в десятом часу вечера, Чаковнин подъезжал к Вязникам, возвращаясь из города. Днем он сбился с дороги, проплутал без пути в поле и только теперь, к вечеру, мог попасть домой.

Его ждали. По его колокольчику выехали ему навстречу верховые с фонарями. Крыльцо большого дома было освещено. Когда Чаковнин подъехал к нему, казачок распахнул двери.

Чаковнину было очень неприятно, что он опоздал. Он знал, что князь Михаил Андреевич ложился уже спать в это время или, по крайней мере, уходил в свои комнаты и был невидим. Между тем князь, прося его съездить в город за документами, которые должен был передать губернатор, придавал им такое значение, что говорил, что только именно ему может поручить их, потому что верит в его обстоятельность. Чаковнин думал, что князь ждет его возвращения с нетерпением и, вероятно, уже беспокоится. Но вина в опоздании была не его.

— Князь спит? — спросил Чаковнин дворецкого, снимая в передней шубу.

— Князь прошли в свои комнаты.

— Должно быть, велели сказать им, когда я приеду?

— Ничего не приказывали.

— Быть не может! Поди, доложи им, что я приехал.

Чаковнин не знал, в чем состояли привезенные им документы, потому что они были переданы ему вчера губернатором запечатанными, но он знал, что они настолько важны для князя, что, несмотря на установленный в Вязниках обычай, по которому никто не смел беспокоить Михаила Андреевича после того, как тот уходил вечером к себе, он решился все-таки велеть, чтобы доложили князю о его приезде.

Дворецкий удивленно посмотрел на Чаковнина и проговорил:

— Я не смею войти теперь к князю.

— Ну, да, я знаю, что запрещено входить, — начал уже сердиться Чаковнин, — и все-таки поди доложи — я на себя беру. Я знаю, что делаю.

— Не смею…

— Ну, тогда я пойду сам, без доклада, — решил Чаковнин и, поднявшись по лестнице во второй этаж, достиг коридора и направился к комнате князя, так что дворецкий едва поспел за ним.

Обогнав Чаковнина у самой уже двери Михаила Андреевича, слуга заслонил ее собою, говоря:

— И вас пропустить не могу-с!

— Как «не могу-с»? — крикнул Чаковнин. — Я тебе говорю, что я знаю, что делаю!

Но дворецкий не сдавался.

— Не могу-с! — повторил он.

Чаковнин, вспыльчивый и упрямый, окончательно взбесился. Он схватил дворецкого за ворот и оттолкнул его.

В это время дверь отворилась, и на пороге появился сам князь.

— Что тут такое? — спросил он.

Чаковнин сразу опомнился, и ему стало и неловко, и стыдно.

— Простите, князь, — проговорил он, — это я… Я вернулся из города — днем сбился с дороги…

Михаил Андреевич молча отступил от двери, пропуская Чаковнина в комнату. Тот вошел.

Это был кабинет Михаила Андреевича.

Роскошь отсюда была окончательно изгнана. Стены были просто выбелены. Стол, заменявший письменный, был простой, сосновый, даже не лакированный. По стенам стояли полки с книгами, тоже сосновые. У окна было только большое вольтеровское кресло. На столе горела лампа под зеленым колпаком и лежала раскрытою толстая книга в кожаном переплете.

Князь, введя Чаковнина, показал ему рукою на кресло и сам сел к столу на стул.

— Я привез документы, — сказал Чаковнин.

Никогда не видел он Михаила Андреевича таким, каков он был теперь. Лицо казалось усталым, бледным, и добрые, всегда оживленные глаза князя, обыкновенно, несмотря на его годы, блестевшие, как у молодого человека, словно потускнели и остановились. Было что-то неизъяснимо грустное в его выражении. Он пристально, кротко поглядел на Чаковнина и проговорил, вздохнув:

— Нет, документов вы не привезли мне…

— Как не привез! — воскликнул Чаковнин, поспешно стал расстегивать камзол, затем почти сорвал с себя замшевую, висевшую у него на теле сумочку и, положив ее на стол, проговорил: — Вот они.

— Тут пустая бумага и больше ничего, Александр Ильич! — сказал князь, покачав головою, и, расстегнув пуговицу у сумки, действительно вынул из нее сверток белой бумаги.

Чаковнин посмотрел и убедился, что князь сказал правду.

— Я не знаю, — сердито проговорил он, — губернатор при мне положил эти бумаги в сумку и отдал мне ее. Как она была, так и есть. Я не отстегивал ее.

— Вы не отстегивали ее, — подтвердил князь, — я это знаю, но документы вынуты у вас и на место их положена эта бумага.

— Быть не может! Кто же мог сделать это?

— Черный человек! — проговорил Михаил Андреевич.

Чаковнин посмотрел на князя, точно пред ним был сумасшедший, бредивший наяву, и воскликнул:

— Я никакого черного человека не видал и не знаю!

— Узнаете, может быть, Александр Ильич, а пока он сделал это через Авдотью Иванову, бывшую актрису князя Гурия Львовича.

Холодный пот вдруг выступил у Чаковнина.

Вчера вечером он, встретившись в гостинице в коридоре случайно, как ему казалось, с Авдотьей Ивановой, зашел к ней напиться чаю, потому что она позвала его. Но как об этом мог узнать здесь, в деревне, в нескольких десятках верст от города, князь Михаил Андреевич — он не мог постигнуть.

— Откуда вы знаете, что я встретился с нею? — спросил он.

— Знаю и знаю, что она позвала вас к себе чай пить и вы пошли к ней. Сначала сидели, разговаривали, выпили чай и почувствовали головокружение, потом слабость, потом как бы потеряли сознание и очнулись. Вам показалось, что это длилось одну секунду, так что даже Авдотья не заметила этого, а на самом деле вы были без памяти настолько долго, что она успела спокойно расстегнуть вам камзол, достать сумку, вынуть документы и положить вместо них чистую бумагу… В чае она дала вам одурманивающих капель.

— Ах, забодай ее нечистый! — проговорил Чаковнин. — Но как же вы-то все это узнали?

Князь ничего не ответил.

— Ну, что ж! — сообразил, наконец, Чаковнин. — Если вы знаете, что этакую гадость какой-то там черный человек сделал, так скажите, где он. Я готов расшибить его, чтобы отнять документы… Моя вина — я ее исправлю. Сейчас опять снаряжусь в город.

— Нет, Александр Ильич, — перебил его князь, — вина не ваша, а моя… Верьте, так следовало, чтобы эти документы не попали в мои руки теперь. Рано, значит. И напрасно я ускорить хотел. Теперь сам должен быть наказан… Моя вина, Александр Ильич… Я думал, конец моему испытанию, он был близок, но я сам отдалил его… А теперь спокойной ночи — идите и усните спокойно. Вы не виноваты тут ни в чем.

Из всей этой несколько загадочной речи Чаковнин понял только последнее, то есть, что ему пора уйти, чтобы дать покой Михаилу Андреевичу, и что тот на него не сердится за пропажу документов.

Чаковнина успокоило главным образом то, что князю оказалась известна эта пропажа во всех подробностях. Вероятно, поэтому и меры приняты уже им соответствующие. А как стало это все ему известно — тут мог Чаковнин сказать лишь по своей привычке:

— Ах, забодай его нечистый!