Чулаки Михаил Примус

Глава 1

Есть же имена: Гелий, Гений, Гамлет, Мамонт (вообще-то - Мамант, но даже в энциклопедиях пишут через "о": оно понятнее, когда с хоботом и кривыми бивнями). Поют с эстрады Мадонна, Рафаэль - и ничего. А к имени Любовь мы до того привыкли, что и не замечаем в нем ничего обязывающего.

Наверное, Григорий Иванович Братеев так и рассуждал: если Любовь - хорошо и похвально для будущей женщины, то чем плоше Герой для истинного мужчины? И когда через пять лет после дочки Любочки родился еще и сын, гордый папа вполне последовательно нарек наследника Героем. Хотя время стояло на дворе тихое, тягучее и геройствовать не располагало. В загсе поулыбались, но покорились, записав неслыханное прежде имя в метрику. Пожелали только, чтобы на всем долгом протяжении будущей счастливой жизни сопутствовали новорожденному столь же мирные времена и чтобы состоялся он героем не на какой-нибудь нежданной и несчастной войне, но вырос исключительно героем романов, кумиром прекрасных дам. Разнообразных и несчастных войн, ожидавших вскоре одряхлевшее отечество, регистраторша провидеть не сумела, зато прекрасных дам предрекла вполне.

И стал Герой Григорьевич Братеев.

Рос он под знаком собственного имени, благо не вторглись тогда еще в моду знаки зодиака, - рос и старался соответствовать. В трехлетнем возрасте, когда он, как все, трогательно коверкал слова, сказал однажды "камень преклонения" потому что "преткновение" было ему совершенно непонятно, да и язык об горбатое "преткн" спотыкался. Ничего особенного, малыши выворачивают родную речь куда интереснее, но самое слово "преклонение" оказалось многозначительным, даже пророческим. Само собой сложилось в его сознании, что идол для преклонения окружающих - он и только он. Когда уже в школьные годы он делал уроки, семья ходила на цыпочках: "Герочка занимается!" Правда, он и был отличником с первого класса.

Но что выделяло его из ряда старательных прилизанных отличников: он не был белоручкой. Нормальный отличник, взращенный в интеллигентной семье, все читал, все выучил, все на свете знает, но ничего не умеет делать своими руками. В точности как и папа Героя, который, как говорится, гвоздя вбить не мог. Однажды дома у них потух свет, папа потыкался без толку и успешил на работу, а маме пришлось вызывать монтера. Тот в минуту сменил пробку и спросил у мамы: "А что, хозяйка, мужика у тебя в доме нет?" - "Нету, одна верчусь!" - махнула она рукой. Монтер посмотрел как-то очень пристально и сказал: "Зови, если что нужно - по мужской части!" И денег не взял. В этот момент Герой и поклялся себе, что все будет уметь сам. И потому вскоре строгал, сверлил, мог починить и бачок в уборной, и часы. Не говоря о телевизоре. Чтобы ни от кого не зависеть, ни от каких пришлых монтеров со слесарями! Не любил он "рабочий класс", чаще пьяный и вороватый, как свидетельствовал живой опыт, презирал народников из школьной истории, но понимал, что единственный способ не зависеть от услуг "народа" - чтобы руки были не глупей головы. Учитель труда в школе, которому Герой свои мнения о пролетариате не выкладывал, им восхищался и даже водил на экспериментальный маленький заводик, где стояли крошечные станки - токарные, фрезерные. Учителю физики Герой помогал показывать опыты, за что тот сулил ему карьеру экспериментатора. Такое пророчество, правда, Героя не вдохновляло: зависеть от чужих рук, конечно, унизительно, но прославиться надо все-таки своей головой: героями и лауреатами всегда становятся теоретики! Любке, старшей сестре, он чинил фены, которые она вечно пережигала, украшая свою красивую кукольную головку. Ее даже звали "Мерлин Монро" - немного была похожа.

Любка сначала возилась с ним, как с живой куклой, но начала без всяких шуток поклоняться, когда ему исполнилось едва семь или восемь: мыла его в ванной и при этом обцеловывала с ног до головы, а он во все время приятной процедуры стоял неподвижно "в позе памятника" и на поцелуи отнюдь не отвечал, так что мог чуть не с дошкольного возраста с полным правом отнести к себе известный куплет: "Мне девки ноги целовали как шальные" . Ему семь, ей двенадцать - разница огромная, в целое детское поколение. Но с годами сглаживалась: четырнадцать и девятнадцать - уже гораздо ближе. Родители вечно бывали заняты и охотно довольствовались тем, что дети замкнуты друг на друга переведены, можно сказать, на самообслуживание.

Окружающая мальчишечья среда поначалу поклоняться не хотела, наоборот: ни один окрестный хулиган не упускал случая проверить, "что ты за херой такой вылупился?" После того как его несколько раз порядочно побили, он возненавидел подлую толпу, готовую с улюлюканьем гнать всякого чужака: за непривычное имя, за излишние успехи. Детская толпа охотно преследовала и за неправильную национальность, и тут-то у Героя Братеева все было в порядке, настолько в порядке, что его даже звали иногда примкнуть к большинству и идти бить нежелательных чужаков, но Герой помнил, как гнали его самого, и не поддавался влечениям подлого быдла. Практично рассудив, что ненависть должна быть с кулаками, он пошел в секцию самбо и уже через полгода эффектно кидал оземь всех сверстников, а через год - и хулиганов на класс или два старше. Кидал оземь, норовя с хрустом впечатать в асфальт двора или в кафельный пол школьной уборной. И с тех пор уже никто и никогда над ним не смеялся.

Уже тогда он задумывался: а что такое имя? Почему определенный набор звуков - или букв - неотделим от него, от его тела, от его разума, памяти, фантазии? Строго логичного объяснения не находилось, этот ярлык, конечно же, являлся просто условностью, но эта условность означала не то чтобы многое, она определяла всё: если бы он совершил великие открытия, о которых мечтал, но пришлось бы опубликовать их под неким псевдоименем, слава не доставила бы ему счастья. Он - Герой Братеев, и прославить предстояло не только, даже не столько это лицо, волосы, торс, прославить предстояло имя ГЕРОЙ БРАТЕЕВ, которое, правда, прилагается к совершенно конкретному белковому телу. Но если выяснить, что же в большей мере определяет личность - тело или имя? - то получалось, что имя все-таки важнее. Можно проделать мысленный эксперимент: перенести имя на другое столь же белковое тело - и пребудет в новом теле, несомненно, он; если же на используемое ныне тело прилепить другой ярлык с именем, то личность вспорхнет с легким звоном - и растворится, исчезнет, а безымянное тело останется только что не бездыханным...

Как вообще можно жить, если ты такой, как все?! Если лишен ты насущной всемирной славы, если не знает тебя всяк сущий на Земле?! Герой классе в пятом уже затвердил наизусть: "Желаю славы я, чтоб именем моим твой слух был поражен всечасно!" Только, в отличие от Пушкина, он желал славы не ради одной какой-то прелестницы. Каждый не то что согражданин, каждый землянин должен был знать его и поклоняться! И тогда можно скромно отвечать: "Ну что вы, я почти такой как все..." Римские императоры когда-то придумали себе титул: Primus inter pares - "Первый среди равных". Чистое лицемерие, но очень изящное. Император был настолько же выше любого "почти равного" ему сенатора, насколько Сталин был выше любого формально равного Ему члена Политбюро. А как можно иначе?! Но при этом очень важна благородная форма превосходства: всего лишь Primus inter pares - не восседать же на золотом троне подобно варварскому владыке какой-нибудь Древней Ассирии, не возводить же себе пирамиды, как глупому фараону! В результате фараоны давно забыты, а диктаторов, которые ходили в скромных френчах, будут помнить всегда. Но Герой не желал вульгарной диктаторской власти и славы - он не сомневался, что славу ему принесет собственный его гений. В том, что гений таится в нем, он не сомневался: а как же можно жить иначе?!

Повезло же все-таки, что имя его - неповторимое и единственное в мире. Как можно называться Петром или Григорием, которых сотни тысяч? Или Денисом, "в честь" популярных у целого поколения родителей "Денискиных рассказов". Ужасно: быть названным "в честь".

Четырнадцать лет - подходящий возраст для достижения полного самосознания. Во всех отношениях. Сестрица тоже это вовремя поняла. Они жили в одной комнате, хотя с шестого класса родители заговаривали иногда, что пора Геру и Любочку разделить. Но не собрались, потому что очень уж удобно распределились три комнаты: спальня, папин кабинет, детская. Чтобы разделить детей, папе пришлось бы пожертвовать кабинетом. И вот однажды Любка, когда они завели свою игру и она, стоя на коленях, обцеловывала его, как статую, они не остановились, статуя ожила - и Герой твердо удостоверился, что и в самом главном мужском качестве он, конечно же, лучше всех, он - самый первый. Сестра в этом полностью с ним согласилась.

В такой изолированной системе обнаружились сплошь одни удобства: Герой с отроческим пылом не бросался на сомнительных девиц, Любка тоже не мучилась страстями, а потому с разбором ждала подходящего мужа. Замкнувшись в братско-сестринском союзе, они не рисковали занести позорную заразу в дом. И тем более не рисковали привести в дом хуже чем заразу: жаждущих ленинградской площади и прописки приезжих провинциалов.

Насколько часто случаются такие братско-сестринские союзы - не скажет ни одна статистика. Известная поговорка: "Не повезет, так и на родной сестре триппер схватишь" - намекает, что такие вещи случаются. Или еще похуже. Утверждают же, что Горький был снохачом, то бишь любовником жены сына. А кто не слишком любит пролетарского писателя и потому не ставит его себе в пример, может вспомнить библейскую историю Лота и его дочерей, родивших от родного отца, что послужило началом целым племенам, - и ничего. И у Вагнера в "Валькирии" Зигмунда охватывает страсть к родной сестре, к тому же близняшке. А у Томаса Манна на эту же тему прелестная повесть - "Избранник". Уместно вспомнить и египетских фараонов, которые только в сестрах находили равных себе по рождению подруг. Позже знаменитая Клеопатра сменила двоих мужей-братьев, прежде чем обрела Цезаря. Можно утверждать, что тысячелетиями поддерживается особая субкультура родственного секса, просто малогласная, почти герметическая, но оттого, быть может, по-своему даже весьма утонченная, элитарная, как принято стало выражаться в последние годы. Герой старательно коллекционирует редкие и драгоценные для него свидетельства на этот счет!.. Существуют же веками тайные общества, посвященные Митре, Озирису, преобразовавшиеся позднее в розенкрейцеров и масонов, - существуют, не нуждаясь в рекламной поддержке со стороны историков и романистов. Вот и родственные любовные связи - вроде потаенного масонства.

Пострадавшей стороной оказалась Любка: когда избрала она наконец мужа, то с неизбежностью обнаружилось, что после Героя муж ее глубоко разочаровывал. В прямом смысле глубоко: до самой глубины - не только души. Но что Герою до ее семейных тягот и разочарований? Он лучше всех - это же так очевидно. К окончанию школы оставалось только избрать путь, которым удобнее привести свое имя к заслуженной славе.

Профессия - не самоцель, но только кратчайший путь к славе, соответствующий индивидуальным способностям. Если уж нет абсолютного слуха, например, то слава Чайковского или Ллойда Уэббера становится недоступной изначально. Не проявил себя к десяти годам шахматным вундеркиндом - значит, при всем последующем старании не станешь Гарри Каспаровым. Надо искать свой путь.

Таким путем ему показалось проникновение в физику. Ведь именно эта профессия создала подлинных героев ХХ века. Да и собственным склонностям Героя Братеева физические занятия безусловно соответствовали, в чем он с легкостью убедился еще в школе, выигрывая местные конкурсы и олимпиады, не только ставя опыты слегка спившемуся ленивому "физику". До всесоюзной олимпиады он, правда, не добрался, но счел в свое время эту неудачу следствием нормальных академических интриг: говорили, что кто-то из жюри продвигал своего фаворита. Итак, способности к физике подразумевались, да они и не так очевидны, как поэтические или шахматные, когда вундеркинды с полной очевидностью проявляют себя уже в самом младшем школьном возрасте, и следовательно, требовалось всемерно приумножить своими трудами эту почтенную науку, а уж та в благодарность украсит его красивое молодое чело заслуженными лаврами. Термоядерную реакцию запустить в мирных целях. А может быть, найдется еще более дешевая универсальная энергия. Проникают же сквозь Землю потоки нейтрино, например, - вот и запрячь эти нейтрино в работу: вот уж неисчерпаемый источник. И вечная благодарность младших собратьев по разуму... В результате Герой, будучи привычным отличником, поступил без всяких затруднений в университет, отдав предпочтение фундаментальной науке перед более прикладной, какую пестуют, например, в Политехе.

В студенческом кружке ("научном обществе"!!) занялся он физикой твердого тела, хотя вокруг теснилось столько тел мягких, на всё податливых. И несомненные успехи, переходящие во всеуниверситетскую славу, он снискал именно в исследовании и освоении мягкого тела, поддерживая честь не только свою, но и факультета, легко и многократно опровергая слишком просвещенных девочек с филфака, утверждающих, будто у высоколобых интеллектуалов, физиков и математиков в особенности, кровь приливает исключительно к голове. Этим же делом он продолжал заниматься и после университета, теперь уже поддерживая репутацию младших научных сотрудников.

Регулярному повторению приливов крови много способствовал отъезд родителей. Папа с мамой всегда не очень любили советскую власть, особенно папа, слишком близко к сердцу принимавший общее благо. Может быть, он и сыну дал столь многозначительное имя, потому что не мыслил для мальчика иного счастья, кроме как вырасти народным заступником. Вежливый полковник КГБ, блондин по фамилии Грузинов, спросил папу во время профилактической беседы: "Чего вам здесь не хватает? Образование получили за народные деньги, квартира хорошая, работа тоже достойная" На что Григорий Иванович пылко ответствовал: "Такие же вопросы задавали ваши предшественники декабристам - князьям-то чего не хватало? А я не за себя болею, но за народное благо! Права народа у нас узурпированы!" Нельзя сказать, что Григорий Иванович был законченным диссидентом, но поставлял информацию в "Хронику событий", и наконец власти устами того же вежливого Грузинова настойчиво предложили выбор: либо уехать своим ходом на Запад, либо неволей отправиться на Восток. Григорий Иванович выбрал Запад. Добрался он в своем движении в закатные страны вплоть до самой Америки.

Не будучи диссидентом видным, разрекламированным, он зажил довольно скромно, так что, когда границы открылись во все стороны, ни разу не навестил родные пенаты. И детям не посулил оплатить дорогу в оба конца, поэтому Герой в штат Висконсин так и не съездил ни разу. Зато папа достаточно часто звонит из своего далека. (У мамы сделалось плохо со слухом, поэтому она берет трубку редко.) Герой же, по стесненности в деньгах, сам первый до Америки не дозванивается, да и нет для того поводов. Срочное послание теперь можно отправлять по "емеле" - электронной почте, но ничего срочного не случается с ним.

Герой к родительскому отъезду выпустился из университета и попал в очень уважаемый НИИ (даже бродили между лабораторий ничем не подтвержденные слухи, что именно их "контора" послужила прототипом бессмертного стругацкого НИИЧАВО), притом на "закрытую тему". Или органы оказались недостаточно компетентны и допустили к военным секретам сына неблагонадежного отца, или составил себе Герой очень уж завидную репутацию редкого таланта по части одушевления всякого "железа" и руководитель темы пробил себе столь ценные руки. Но в любом случае о выезде его вместе с родителями не могло быть и речи. Впрочем, Герой не слишком сетовал, хотя в их кругу выезд в западный парадиз считался высшей мерой счастья. А не слишком сетовал, потому что тема была действительно интересной и подавала ему надежду на собственное великое открытие - вне слишком сплоченного научного коллектива, в котором все умные сотрудники - батраки на научной ниве, а славу и премии стрижет умело администрирующий шеф.

Недавно выданная наконец замуж Любка не поехала тоже. Муж ее не устремился. А Герой с опаской подозревал, что осталась она из-за него, хотя отношения их уже сделались безупречно братскими.

Отправив на чужбину родителей, брат с сестрой разменяли их трехкомнатную квартиру: Любке как даме досталась квартира двухкомнатная, Герою однокомнатная, где он наконец почувствовал себя полным хозяином. Как хочет так и живет. Кого хочет - того и приводит. Хорошо.

Диссидентских склонностей Герой от отца не унаследовал, не оправдывая в этой части свое имя: общее благо его не волновало, и потому полковник Грузинов со своим вездесущим ведомством его не беспокоил.