"Величие и проклятие Петербурга" - читать интересную книгу автора (Буровский Андрей Михайлович)

Глава 5 КОНТРАСТНОСТЬ, МОЗАИЧНОСТЬ, ВАРИАТИВНОСТЬ

Среда, в которой оказывается человек в Петер­бурге, просто исключительно неоднородна. Но назвать такую среду «контрастной» уже не повернется язык. В этом слабость и многих рассуждений Л.Н. Гумилева. У него получается, что новые этносы возникают «на границах». Как бы ни справедливо было это рассужде­ние, но ведь возникновение этносов, культур и городов происходит не на абстрактном белом листе, который пересекают столь же абстрактные линии границ. В ре­альности мы имеем перед собой территорию, простран­ство, и по этому пространству проходят границы разно­го рода областей. Причем каждая граница тоже имеет свои размеры, и «зона стыка» тоже имеет некую шири­ну. «Зоны стыков» двух географических сред могут быть такими большими, что возникает, например, спор о сущности лесостепи. Что это: граница между лесом и степью, или самостоятельная географическая зона?

Территорию Петербурга, конечно, можно назвать и «контрастной», но этого недостаточно. Ведь территория эта является не просто местом пересечения разных гра­ниц, но неким единством, некой целостностью, важной и самой по себе — независимо от границ, тут проходя­щих.

Вероятно, для таких целостностей нужно применить другой термин, который бы показывал именно внутрен­нюю неоднородность урочища. Такой термин — мозаичность, подчеркивающий неоднородность единого географического контура.

Аналогия с лесостепью очевидна. Лесостепь очень мозаична, в ней на самой небольшой площади встреча­ются разнообразнейшие фации, образованные и разны­ми составами трав, и разными древесными растениями. Если разные участки степи находятся на разной высо­те, если лесостепь пересекают реки — то многообразие условий еще возрастает. Вот сосновый бор, вот дубра­ва с редко стоящими деревьями, вот ковыльная степь, вот заливной луг, вот типчаковая степь... А все это — одна и та же лесостепь, ее участки, разделенные самы­ми небольшими расстояниями.

То же самое можно сказать и о Петербурге — мно­жество различных фаций, разнообразные урочища, от Электросилы до Адмиралтейства. И все это — один Санкт- Петербург.

Застройка всех городов многообразна — хотя и в разной степени. Многие города располагаются на ка­ких-то ландшафтных границах. Чем сложнее застройка и чем больше природных границ — тем больше возника­ет и фаций, этих элементарных ячеек городской среды.

Большой соблазн — попытаться определить степень различий, дать им количественную оценку. Такую ра­боту попытался проделать московский географ Н.Н. Ни­колаев — он определял «степень сложности среды» по числу стыков разных ландшафтов на территории города.

Термин Николаева не прижился, в науку не вошел и почти забыт специалистами. Жаль! Но даже этот тер­мин — попытка оценивать только количество стыков, а не степень различий между ними. А ведь фации могут не только чаще или реже стыковаться в городе; они мо­гут быть сами по себе различны в самой разной степе­ни. К такой работе — к определению степени различий между фациями городской среды — по моим сведениям, ни один ученый даже не приступал.

Разное число и в разной степени контрастирующих между собой антропогенных фаций делают городскую среду более или менее мозаичной. Чем мозаичнее тер­ритория — тем больше разнообразных ландшафтов можно увидеть на ней на одной и той же территории.

В Западной Сибири на расстоянии сотни и тысячи километров тянется почти одна и та же фация — темно-хвойная тайга на бескрайней, везде одинаковой равни­не. Южнее на сотни километров тянется голая плоская степь. В Хакасии или на Южном Урале, в лесостепи, на том же квадратном километре вы столкнетесь с весьма разнообразными явлениями природы (об этом я напи­сал две специальные большие статьи)[84].

В отдельных же точках географического простран­ства вы, передвигаясь на считаные километры, сможете побывать и в горной тайге, и в лесостепи, и в пойме ог­ромной реки, и в сосновом бору, и в темнохвойной тай­ге. Таким местом является мой родной Красноярск.

Для описания таких явлений в географии широко применяется термин «емкость ландшафта». Чем больше территорий с разными характеристиками включает уро­чище, чем многообразнее условия внутри данного кон­тура — тем выше его емкость.

Не только степи и леса могут быть в разной степени емкими, это касается и деревень и городов. Везде оди­наковая, безликая городская застройка производит уд­ручающее впечатление. Емкость такого ландшафта очень низка, и хорошо, если городок маленький — в ка­кую сторону ни пойди, скучные, невыразительные пя­тиэтажки быстро «кончаются». Вот в Москве и в Петербурге порядки таких пятиэтажек могут тянуться на ки­лометры.

В Норвегии после Второй мировой войны шло мас­совое расселение в индивидуальные дома. И был случай, когда городской муниципалитет вынужден был заставить всех владельцев домов вывесить на воротах портрет хо­зяйки дома! Дело в том, что многие малыши не могли найти свой коттедж, возвращаясь из школы... Конечно же, емкость такого городского ландшафта ничуть не вы­ше, чем темнохвойной тайги в Западной Сибири.

Сравнительно с другими городами Санкт-Петербург представляет собой чрезвычайно емкий антропогенный ландшафт.

Имея дело с Санкт-Петербургом, все время при­ходится оговаривать, что вот это сооружение уникаль­но, а вот это урочище — единственное в своем роде. Приходится вводить еще один термин, и на этот раз — вовсе не из числа общепринятых. Это — уникальность, или, чтобы было «научнее», — феноменологичность ланд­шафта.

Конечно, любая точка поверхности Земного шара, строго говоря, уникальна. Но все же два участка широ­колиственного леса могут быть очень похожи — пусть один из них находится в Германии, а другой — в штате Висконсин в США. А вот Ниагарский водопад или Эль­брус — явления действительно уникальные. Нигде в ми­ре нет больше ничего подобного.

Города редко ставятся на местах, где есть такие уникальные памятники природы. Жители Красноярска справедливо гордятся выходами сиенитовых скал — так называемыми «Столбами». «Столбы» имеют причудливые формы, это старый, с прошлого века, пункт отдыха го­рожан. «Столбы» хорошо видно с левого берега Енисея, из старой части города.

Как правило, памятники природы находятся далеко от населенных человеком мест, движение к ним затруднено. А тут памятник природы расположен непосредст­венно в городе!

Петербург — не единственный город, расположен­ный на реке шириной от 600 до 1200 метров. Но это единственный большой город, расположенный на такой широкой, полноводной и притом такой короткой реке.

Конечно же, уникальный облик городу придает не это обстоятельство. В Санкт-Петербурге много такого, чего больше нет нигде.

Скажем, кремли и соборы есть в большинстве ста­рых русских городов, но нигде нет и не может быть Кунсткамеры, Петропавловской крепости, Казанского собора или Адмиралтейства. Это уникальные сооруже­ния, каким нет прямого подобия на Земле.

Разумеется, и в Петербурге много «такого же» или «похожего». Понимая логику царя-патриота Александ­ра III, все же замечу: Спас-на-Крови — на редкость за­урядное, прянично-московское сооружение. Таких храмов в стиле «нарышкинского барокко» — десятки в одной Москве.

Улица Марата или Ползунова мало отличается от лю­бой «среднеевропейской» улицы в любом другом городе Европы. Временами останавливаешься с изумлением: а почему это Петербург? Это же до смешного похоже на Берлин... Или на Краков? Непонятно... А некоторые здания на улице Ползунова просто до смешного похожи на Валликраави в Тарту.

Тем более заурядны, не уникальны районы стан­дартной шлакоблочной и кирпичной застройки в Автово или в Калининском районе.

Но заурядное, обычное есть везде. А в Петербур­ге много такого, чего нет нигде, никогда не будет и быть не может. Да еще эти уникальные места сопряже­ны между собой, образуя целые совершенно уникаль­ные урочища. С балюстрады Исаакия можно увидеть Сенатскую площадь, Медного всадника и Стрелку Ва­сильевского острова с Двенадцатью коллегиями и с Менделеевской линией. С Дворцовой набережной отлично видны и Петропавловская крепость, и Стрелка Васильевского острова.

Почти весь центр Санкт-Петербурга — уникальное и очень емкое городское урочище.

И вот еще что: ядро городской застройки, со­стоящее из уникальных городских урочищ, находится на самом «шпиле» стыка ландшафтных сред, на самой точке пересечения природных границ.

Город растет: появляются районы с другой, более современной архитектурой, строятся дачные поселки, входят в городскую среду города-сателлиты. Все это, выражаясь профессиональным языком, разрастание петербургской городской агломерации приводит не к сокращению, а скорее к усилению мозаичности.

Во-первых, потому, что расширение города абсо­лютно в любую сторону, куда бы он ни рос, не разру­шает изначально заданного уровня мозаичности, не де­лает ландшафт менее емким и уникальным: ведь сохра­няется центр.

Во-вторых, Петербургская агломерация реально мо­жет разрастаться только в географическом контуре, границы которого заданы городами-спутниками. Они изначально, согласно державному замыслу, составили единую с самим Петербургом систему сопряженных с ним городов.

Движение города вдоль южного побережья Фин­ского залива идет в направлении Петродворца. Разрас­тание на юго-запад или юг, на более высокие и удален­ные от моря, более «крепкие» места может вестись только в сторону Ропши и комплекса Царского Села, Павловска и Гатчины. На восток, в сторону Ладоги, не выходя из поймы Невы, — в сторону Петрокрепости.

Даже развитие города путем осушения Финского залива и строительства на обнажившемся дне или спе­циально сделанных насыпях приблизит зону городской застройки к Кронштадту. Только к северу от Петербурга нет таких исторических городов-сателлитов, «метя­щих» границы агломерации. Но и там, как бы дополняя планы XVIII века, появилось множество дач — в том числе дач известнейших людей, законной славы Петер­бурга. И получается — разрастаясь по Карельскому перешейку, Петербург будет приближаться к Пенатам И. Репина... М-да.

Получается, что Петербург растет и, более того, об­речен расти в тех же, давно заданных, географических рамках. Именно в них появляются все более разнооб­разные антропогенные ландшафты.

Этот вывод исключительно важен для судеб Санкт-Петербургского городского урочища. Получается, что при любом теоретически возможном росте города в лю­бом из направлений не только уровень мозаичности со­хранится (а скорее и возрастет), но принципиально со­хранятся и емкость, и уникальность исторически сло­жившегося ландшафта.