"Величие и проклятие Петербурга" - читать интересную книгу автора (Буровский Андрей Михайлович)

Глава 4 ГОРОД-ВЫЗОВ, ИЛИ ТО, ЧТО САМО ПОЛУЧИЛОСЬ

На протяжении веков и тысячелетий не перево­дились цари и чиновники, свято убежденные: они могут предусмотреть все последствия собственных поступков и решений! Порой цари даже вполне серьезно требо­вали от чиновников, чтобы они предусматривали аб­солютно все последствия того, что они делают. А чи­новники так же искренне, с таким же патриархальным невежеством считали — если что-то и происходит неза­висимо от них и без их разрешения — они виноваты в чудовищном преступлении.

Ахти им! Цари, придворные, чиновники — они знать не знали и ведать не ведали о последних данных науки. Современная наука волей-неволей занимается более сложными сущностями, чем в классическую эпоху, во времена Дарвина и Пастера. Работа с такими явления­ми, как биосфера Земного шара или биоценозы целого материка, заставили развивать такое направление, как теория сложных систем. Если выразить как можно ко­роче главное в этой теории устами лидеров направле­ния И. Стэнгерс и И. Пригожина[46], получится нечто подобное: «Если можно внести изменения в один из эле­ментов системы, а потом можно предсказать изменения, произошедшие во всей системе, то эта система недос­таточно сложная». Говоря еще проще: достаточно боль­шая и сложная система непредсказуема по определе­нию.

То есть можно вызвать и те последствия, которые вы хотите получить, — это в принципе возможно. Но ждите, что получите не совсем то, что хотели. Ждите, что в ваш, пусть самый лучезарный план, вкрадутся ка­кие-то необъяснимые и нежелательные искажения. Кроме того, ваши действия, кроме желательных эффек­тов, породят и другие — результаты, которых вы и не хотели, и не предсказывали.

Могли ли коммунисты в 1922 году предвидеть смену типов семьи в СССР 1960-х годов или появление «тене­вой экономики»? Очень сомнительно. Скорее эти не очень приятные явления оказались непредсказуемыми последствиями поставленных над страной эксперимен­тов.

Точно так же национальные социалисты Германии в 1933 году вряд ли могли представить себе покаянный психоз, охвативший Германию уже в 1960-е годы, — хотя этот покаянный психоз есть прямое следствие их собственной политики.

Петербург строили, воплощая в нем идеи, важные для строителей. Но эти идеи осуществились не совсем так, как их планировали Екатерина II и Александр I, a уж тем более Петр I. А кроме этих идей в Петербург, совершенно независимо от воли царственных зодчих, проникли и другие идеи, которых никто не ожидал.

Московия считала себя вовсе не одним из госу­дарств русского народа и не одним из преемников киевско-новгородской Руси. Московия считала себя ЕДИН­СТВЕННЫМ преемником и единственным «правильным» государством русских.

Москва очень нервно относилась к тому, что Вели­кое княжество Литовское и Русское называло себя та­ким образом, а Великий князь Литовский и Русский на­зывал себя государем русских. Так и нервничали до разделов Речи Посполитой в конце XVIII века, до унич­тожения «проклятых конкурентов».

Москва уничтожила Новгород, а до последних воль­ных новгородцев добралась, завоевав шведские облас­ти Прибалтики.

Москва «собирала» русские земли, уничтожая вся­кую возможность политического плюрализма: всякий русский должен быть подданным Москвы!

Москва плохо относилась и к идейному плюрализму. Если есть только одна столица — Москва, а у Москвы есть только один центр — Кремль. Если все дороги продолжаются московскими улицами и сходятся к Красной площади (как римские сходились к столбу Милию), то какой смысл говорить о разных, и притом оди­наково значительных идеях?

В любой ситуации возможно только одно правиль­ное решение. Еще можно спорить о том, какое же из них правильное, а какое — нет. Но нет никакого смысла говорить даже о «более правильном» и «менее правиль­ном» решении. Тем более, что какие-то причудливые идеи нескольких разных и притом одинаково правиль­ных решений чужды московскому духу.

Первоначально и Петербург планировали строить как некое подобие Москвы. Но, во-первых, Петербург все-таки спланировали совершенно по-иному — о чем мы будем говорить в другое время и в другом месте.

Во-вторых, само существование Петербурга уже разрушает главную идею Московии.

Действительно, в Древней Руси было два одинаково важных и значительных города — Киев и Новгород. Не­сколько поколений подряд, до эпохи раздробленности, будущий князь всего государства воспитывался в Нов­городе.

Вплоть до XV—XVI веков, когда на все русские кня­жества чугунной задницей уселась Московия, на пространстве Руси конкурировали несколько городских центров.

Одновременно в XII—XVI веках складывались регио­ны (Северо-Запад, Северо-Восток, Юго-Запад, Центр) со своими экономическими и социально-политическими особенностями. Фактически каждая русская земля в этот период имеет свой региональный центр (среди все­го прочего, из этого следует весьма неожиданный вы­вод — то, что называют «феодальной раздробленно­стью», имеет много преимуществ).

В XV—XVI вв. Московия стремится уничтожить этот полицентризм. Платой за разгром земель и их центров становится обеднение потенциальных возможностей, степеней свободы развития страны, общего числа идей.

Московия всем загнула салазки, выбила бубну, по­казала Москву, спустила шкуру, навешала пинков, всех построила и стала учить, как жить.

Но тут... Но тут появляется этот ужасный Санкт-Пе­тербург, и опять как во времена Киева — Новгорода, складывается дихотомия Москва — Петербург — двух столиц.

Ничего плохого и страшного в этом нет, наоборот — самые застойные периоды развития России — это пе­риоды моноцентричные. Например, советский пери­од — это классическое время подавления всех центров, кроме одного-единственного — Москвы.

Все европейские государства формировались между несколькими центрами. Примеры: Краков — Варшава; Лондон — Кембридж — Оксфорд — Брайтон — Кар­дифф; Берлин — Мюнхен — Гамбург — Любек — Вена; Киев — Новгород — Владимир — Суздаль — Галич.

Единственное исключение вне Европы — это дина­мичная Япония, где с VIII—IX веков сложились несколь­ко городских центров общеяпонского масштаба — Киото-Эдо (Токио) — Нара, да еще много местных центров, возглавлявших отдельные земли.

Можно считать доказанным, что при наличии не­скольких центров территория страны развивается рав­номернее. Каждый центр становится центром некого региона. Если такой центр задавлен — то и экономика региона становится депрессивной.

Гипертрофия Москвы, захирение большинства ре­гиональных центров означало, что экономическое раз­витие районов, которые много чего могут дать, или не будет происходить вообще, или будет происходить од­нобоко и уродливо.

В этом смысле появление Петербурга — второй сто­лицы, огромного экономического центра — это только хорошо. Но тут, конечно, вопрос не только подъема дру­гих, альтернативных Москве центров. Проблема в том, что Петербург мгновенно стал не чем-то дополняющим Москву, а альтернативой Москве. В России оказалось вдруг не одна столица, а две. Два города примерно од­ного значения, но представляющие разные варианты русской культуры. Россия одна — а столицы в ней две! И культурных центра тоже два, каждый со своей спе­цификой. Две версии русской культуры, образа жизни, поведения, общественной организации.

Как же быть с любимой московитской идейкой про единственно возможное решение любого вопроса? О единственности истины и отсутствии альтернатив?!

Наверное, Петербург — это самая неблагодар­ная, самая бунташная столица империи, которая когда-либо существовала на свете.

Казалось бы — уж петербуржцы-то должны лояль­но относиться к властям предержащим. А они проявля­ют постоянное, устойчивое стремление дистанцировать­ся от начальства, жить не по велениям царей и чинов­ников, а по собственной воле.

Культ частной жизни, попытка уклониться от госу­дарственного тягла, умение и желание копить деньги, насмешливое отношение ко всякому «должен» и «обя­зан»... Нет, Петр хотел явно не этого!

Уже в начале — середине XIX века проявляется па­радоксальное сходство жителей Санкт-Петербурга и новгородцев — жителей Древнего Новгорода. Та же ак­тивность (Лев Гумилев назвал бы ее пассионарностью), та же ориентация на Европу, тот же отказ относиться к властям и их решениям со звериной серьезностью.

Мало того что петербуржцы парадоксальным обра­зом напоминают древних новгородцев. Сам Петербург начинает выполнять функцию давным-давно убитого московскими царями Новгорода. Огромный город на русском Северо-Западе, всего в 120 километрах от Нов­города, он неизбежно становится центром, к которому тяготеет Северо-Запад. Тяготеет и экономически, и со­циально, и интеллектуально... Во всех отношениях. В Пе­тербург переселяются те, кто поэнергичнее и поумнее, в Петербург везут дрова и репу, хомуты и молоко. В Пе­тербурге учатся. Из Петербурга привозят книги, сплет­ни и идеи.

Если проследить, для какого именно региона Санкт-Петербург становится своего рода «региональной сто­лицей», то легко убедиться — это как раз территория Новгородского государства.

А ведь с кем с кем, а с Новгородом Великим у Моск­вы свои, давние счеты... Да и со всем Северо-Западом тоже. Ведь Москва была носителем идеи авторитарной власти, и красным огнем наливались глаза ее властите­лей от одной мысли про какие-то права человека или про власть с ограниченным диапазоном возможностей. Эт-то что еще за крамола?! Европу тут развели, да?!

Разные части Руси уже в древности были «в разной степени Европой». Задолго до Санкт-Петербурга Севе­ро-Запад Руси был... нет, уже даже не окном. Пожалуй, целым проломом в крепостной стене азиатчины.

Здесь стоял Новгород, бывший членом Ганзы. Я с уважением отношусь к имени Л.Н. Гумилева, но что по­делать, если Лев Николаевич в очередной раз придумал то, чего нет, но что «должно быть» согласно его теории — будто Новгород был неравноправным членом Ганзы. Нет! Новгород был равноправным, вполне обычным чле­ном Ганзы.

Все города этого Союза, кроме пяти главных немецких городов во главе с Любеком, были неравноправны. Немецкие купцы стали посредниками между разными производящими центрами в Северной, Центральной, Западной, Восточной Европе. Конторы ганзейских куп­цов располагались и в Лондоне, и в Брюгге, и в Осло, и в Стокгольме, и в Антверпене. Купцы всех этих городов (и Лондона тоже) были неравноправны — они не имели права ездить со своими товарами в другие города Ганзы, а должны были продавать их на месте. Или брать разрешение на вывоз.

Участие в делах Ганзы — это яркое проявление Нов­города в европейских делах. Действительно — в городе был Немецкий конец, жило много немцев-католиков, и у них была своя церковь.

Новгородцы отбили у эстонских пиратов сигтунские ворота... которые эти пираты утащили из скандинав­ского города Сигтуна. А в Сигтуне эти ворота появи­лись после того, как горожане украли их в Бремене.

Но речь не только об участии новгородцев в евро­пейских делах разного рода. Само общество Новгорода было совершенно европейским и по организации, и по менталитету.

Властей и архиепископа новгородцы выбирали. Уже выбранный архиепископ ехал в Киев, чтобы митропо­лит мог бы его рукоположить в сан. Казна города хра­нилась в храме Святой Софии — как это делалось в германских городах.

Здесь, на Северо-Западе, в XIV—XV веках рожда­лись многие религиозные идеи — своего рода русские попытки выйти из средневекового мировоззрения, прий­ти к идеалам Возрождения, а то и Реформации. Это и ересь стригольников, и ересь жидовствующих, и фило­софия Нила Сорского[47].

Даже крестьянство на Русском Севере было «не­правильное», далеко не азиатское. Имущественное рас­слоение в их среде зашло так далеко, что в общинах выделились целые слои «среднезажиточных» и «мало­мочных». Известны и «половинники», то есть батраки, обрабатывавшие чужую землю за часть урожая, да еще и «бобыли» — обычно ремесленники или наемные ра­ботники, то есть сельское население, но не крестьян­ское; те, кто изначально земли не пахал.

А были среди северных вольных крестьян весьма богатые, занимавшиеся не только земледелием, но и торговлей и разными промыслами; обычно они пользо­вались наемным трудом. Из среды черносошных кре­стьян вышли такие богатейшие купеческие фамилии, как Босые, Гусельниковы, Амосовы, Строгановы (те са­мые: «спонсоры» Ермака, организаторы завоевания Сибирского ханства).

Они вели свои торговые операции и промыслы, как сами считают необходимым, накапливали богатства, и в их среде усиленными темпами произрастает самый на­туральный капитализм.

Такой крупный исследователь Русского Севера, как М.М. Богословский, давно и совершенно определенно писал: «Владельцы черной земли совершают на свои участки все акты распоряжения: продают их, заклады­вают, дарят, отдают в приданое, завещают, притом це­ликом или деля их на части».

Этот крестьянский капитализм зашел так далеко, что возникли своего рода «общества на паях», союзы «склад­ников», или совладельцев, в которых каждый владел своей долей и мог распоряжаться ею, как хотел, — про­давать, сдавать в аренду, подкупать доли других совла­дельцев, а мог и требовать выделения своей доли из об­щего владения.

М.М. Богословский писал: «В севернорусской во­лости XVII века имеются начала индивидуального, об­щего и общинного владения землей. В индивидуальном владении находятся деревни и доли деревень, принад­лежащие отдельным лицам: на них владельцы смотрят как на свою собственность: они осуществляют на них права распоряжения без всякого контроля со стороны общины. В общем владении состоят и земли и угодья, которыми совладеют складничества — товарищества с определенными долями каждого члена. Эти доли — иде­альные, но они составляют собственность тех лиц, ко­торым принадлежат, и могут быть реализованы путем раздела имущества или частичного выдела по требова­нию владельцев долей. Наконец, общинное владение простирается на земли и угодья, которыми пользуется, как целое, как субъект... Река с волостным рыболовным угодьем или волостное пастбище принадлежит всей во­лости, как цельной нераздельной совокупности, а не как сумме совладельцев»[48].

Право же, тут только акционерного общества и биржи не хватает! Или до этого просто не успело дойти дело? Московия завоевала Русский Север до появления Каргопольской и Вологодской биржи?

М.М. Богословский сравнивает положение черно­сошных на Руси и положение вольных крестьян-бондэров, или бондов, в Норвегии, вольных бауэров в Герма­нии, находя множество аналогий.

Со своей стороны, автор только хотел бы смиренно напомнить, что север Московии — это коренные земли Великого Новгорода. И что Великий Новгород и в XIV, и в XV веках, до самого своего убийства Москвой, разви­вался, как одна из циркумбалтийских — то есть «вокругбалтийских» цивилизаций.

Так что получается — не зря, ох не зря так люто не­навидели этот край московские... то ли цари, то ли ха­ны. Север и Северо-Запад Руси развивался по «циркумбалтийскому» образцу, да еще и был вечно подвержен шведскому, немецкому, польскому влияниям. Северо-Запад всю русскую историю устойчиво был самой «ев­ропейской» из русских территорий. До XVI в. лидером Северо-Востока был Новгород. С конца XVIII в. этим лидером стал Санкт-Петербург. Разумеется, построили его совершенно не для этого. Но (в который раз!) выдумки принуждены были отступить перед приземлен­ными реалиями.

Московитским владыкам не позавидуешь. Уже Иван III не только грабит город, он сжигает грамоты, данные городу Ярославом Мудрым. Те, на основании которых Новгород Великий управлялся демократически. Иван же начал «вывозить» бояр из Новгорода в приволжские города, а в Новгороде «испомещать» более лояльных бояр из Твери и Суздаля.

Иван IV запрещает новгородцам плавать по морям, да еще учиняет в городе грандиозную резню. 90% унич­тоженных Иваном IV новгородцев — недавние пересе­ленцы, город уже «очищен» елико возможно. После этой «чистки» он окончательно заглох и перестал быть и ли­дером Северо-Запада, и лидером русского европеизма.

И тут... После всех походов, депортаций, ограбле­ний, истреблений, преступлений! После таких усилий, совершенных самым богобоязненным, самым право­славным царем Московии — Иванушкой IV, — после этих трудов проклятый Северо-Запад опять поднимает голову! И кто бы это оказался его лидером?! Имперский Санкт-Петербург, окно в Европу... Обидно-с!