"Перемирие" - читать интересную книгу автора (Баимбетова Лилия)

Глава 7 О северных войнах

В тронный зал Ласточкиной крепости можно было попасть через парадные двери по обе стороны от центральной лестницы и прямо со двора. Так и я, отворив небольшую дверцу, оказалась в древнем зале, озаренном солнечным светом.

Зал был огромен. По-видимому, он занимал весь первый этаж крепости. Две стены изобиловали окнами, третья — из скальной породы — была глухой.

Народу здесь было полным-полно, лишь проход к возвышению в центре зала был свободен. На возвышении, в каменном кресле с зелеными подушками сидела Ольса — в кружевном белом платье, волосы собраны в аккуратный узел на затылке.

Ей-богу, в зале этом прямо-таки витал дух прошедших столетий; в этом кресле сидела и покойная мать Ольсы, и ее бабка, и прабабка, и все поколения властительниц из семьи Эресундов. Здесь они принимали решения, влиявшие на судьбу Севера, — сотни лет, год за годом. И души их словно до сих пор присутствовали здесь, не желая покидать свою крепость.

Я ничего не могла разобрать в шумной разноголосице, просто стояла и смотрела. Ольса казалась расстроенной. Перед ней стояли две женщины. Одна, суровая на вид старуха, поддерживала вторую, совсем молодую женщину с округлым заплаканным лицом. Молодуха клонилась книзу, словно не в силах была держаться на ногах, и стояла, только повинуясь воле суровой старухи.

Ольса как-то странно смотрелась в древнем кресле — как ребенок, выбравший себе стул не по росту. Что здесь происходило, мне и вовсе было непонятно.

Из всех людей, находившихся в зале, я узнала только тетку Ольсы, младшую сестру ее матери, Лайсу Эресунд, высокую сухощавую женщину. До сих пор я ее не встречала, но слышала о ней немало, да и спутать госпожу Лайсу с кем-то было невозможно. Льняные кудри женщины, уже тронутые сединой, были подстрижены очень коротко. Она была в черных брюках и зеленом камзоле, подобном тем, которые носили стражники. По-моему, я ни разу еще не видела женщину из благородного семейства в подобной одежде. Если бы не тонкость и изящество черт, ее можно было принять и за мужчину, может быть, излишне стройного и хрупкого, но в этой прямой тонкой фигуре чувствовалась стальная сила. Какая странная женщина. На поясе ее висел меч, и одну руку она держала на рукояти. Госпожа Лайса стояла совсем неподалеку от Ольсы и холодным взглядом неожиданно темно-серых глаз обводила зал.

Никого больше я в толпе не узнавала. Стояли крестьянки в пестрых широких юбках, маленькие дети в полушубках и вязаных шапках, высокие крестьяне в лохматых серых шубах. Стояли стражники в зеленых камзолах — как огоньки зеленого пламени в пестрой разнородной толпе.

— Прячетесь? — раздался позади меня ироничный голос.

Я оглянулась. Рядом со мной стоял высокий сухопарый мужчина в зеленом камзоле. Иссиня-черная прядь жестких волос свешивалась на лоб. Глаза, насмешливо смотревшие на меня, были ярко-голубые, такие, какое бывает небо в жаркие июльские дни. Я уже видела этого офицера, он каждый день принимал отчет у ночной смены караула и назначал состав дневной смены. Он стоял передо мной, слегка отклонившись назад, стройный, невероятно элегантный в своем зеленом камзоле с форменными нашивками на рукавах. Его тонкое, смуглое, совершенно южное лицо дышало иронией.

— Прячетесь?

— Вы знаете, кто я? — сказала я, разглядывая его — впервые я увидела его вблизи.

— Конечно.

— А кто вы?

Офицер еле заметно улыбнулся.

— Меня зовут Геррети, — сказал он, — Я начальник крепостной стражи.

— Приятно познакомиться, — сказала я, протягивая ему руку.

Его рука в тонкой зеленой перчатке сжала мои пальцы и тут же выпустила их. Я разглядывала его со странным чувством узнавания. Сколько я видела таких офицеров, смуглых, тонких, горбоносых, с истинно южным умением держать себя; они служили при дворах южных лордов, в городской страже, в сопровождениях высших церковных чинов, но я ни разу не слышала о том, чтобы выпускник военной академии графства Орд забрался так далеко на Север.

— Давно вы здесь, Геррети? — спросила я, — Вы ведь орд-дан?

— Да, я орд-дан, — сказал он с тонкой своей улыбкой. В улыбке этой есть что-то неприятное, какое-то затаенное лукавство, я всегда это замечала, общаясь с орд-данами, — Я приехал сюда сразу же после выпуска. Моя жена отсюда родом, — он приподнял мохнатую бровь, — Я сам не знаю, как меня угораздило жениться на северянке. Здесь чертовски неважный климат.

— Да, — сказала я со смехом, — Это точно. Но красивые женщины, да?

Геррети рассмеялся тоже — негромким резковатым смехом. Надо же, орд-дан… Ольса не такая дура, как кажется, если сумела переступить через вековые традиции и взять на службу не уроженца крепости и даже не северянина, а профессионального военного из Орд-дэ. От этого крепость Ласточки могла только выиграть, орд-даны считаются лучшими военными в южных уделах.

— Что здесь происходит? — спросила я у него.

Геррети прислонил черноволосую голову к узорчатому красноватому камню колонны и сказал со скучающим выражением смуглого лица:

— В деревне возле реки, в Выселках, начали умирать дети. Жители пришли сообщить об этом Зеленой властительнице.

— Зачем? — удивилась я.

— Окрестные деревни под нашей защитой, — отрывисто сказал Геррети.

Слышны были всхлипывания молодой полной женщины и хриплый резкий голос старухи вперемешку с ясным резковатым голоском Ольсы.

— Что это такое — это "дыхание Времени"? — продолжала спрашивать я.

Яркие голубые глаза начальника стражи рассматривали меня, он едва заметно улыбался.

— Это миф, — сказал он, наконец, с легким сожалением, — до недавнего времени все так думали. Эта болезнь часто описывается в древних летописях, особенно часто от нее умирали в последнюю северную войну. Обычно этим болеют дети, но тогда умирали и взрослые. Только всегда считалось, что это какая-то обычная болезнь, которую не умели лечить в ту пору.

— А что вы думаете теперь?

— Теперь, — усмехнулся Геррети, — люди не знают, что и думать.

— А вы что думаете? — спросила я, выделяя слово «вы».

— Меня это не касается.

— Ясно. А что именно происходило во время последней войны?

— Об этом вам лучше поговорить с госпожой Лайсой. Она хранитель древних рукописей.

— Я так и сделаю, — сказала я, — Пожалуй, так мне и следует поступить. Давно пора понять, что здесь происходит.

— Не поймете, — откликнулся Геррети, — На этом Севере нет никакой логики, ничего невозможно понять…

— Ну, я-то здесь родилась, — сказала я, — должна же я хоть что-то понимать.

— Попробуйте, — сказал Геррети мне вслед.

Уходя, я слышала его негромкий резкий смех и улыбалась. Надо же, орд-дан…. С ума можно сойти. Давненько я не встречала орд-данов. Приятно увидеть для разнообразия что-нибудь знакомое, а с этим явлением я была знакома достаточно хорошо. Ах, ты, боги! Пару раз я даже спала с орд-данами, любовники они хорошие, но уж очень странные люди. Последний раз это было… года два назад, на ярмарке в Эстаре. Н-да…

Лайса Эресунд отреагировала на мою просьбу спокойнее, чем я ожидала. Она не удивилась и не отказала мне; внимательно выслушав мои сбивчивые объяснения (я ведь и сама не понимала, чего я хочу), госпожа Лайса кивнула своей кудрявой головой.

— Хорошо, — сказала она (голос у нее оказался точно такой же, как у Ольсы, высокий и резкий), — Нам придется подняться в мой кабинет. Пойдемте.

Госпожа Лайса повернулась и уверенно направилась к дверям. Ноги ее в мягких сапогах для верховой езды ступали совершенно бесшумно. Я пошла за ней следом, удивляясь про себя: так легко и уверенно двигалось ее тело, — о, да, она была профессионалом. Надо же, женщина из рода Эресундов — профессиональный мечник. Ну и ну…

Госпожа Лайса отворила тяжелые черные двери и свернула к центральной лестнице. Холл был пуст. Здесь царил полумрак, только сверху, с лестницы, воздух был светлее, туда проникали солнечные лучи. Боковые зеленые двери, ведущие в помещения прислуги, были приоткрыты, и оттуда доносились еле слышные женские голоса и звуки шагов. Госпожа Лайса, не притрагиваясь к перилам, прямая и тонкая, быстро пошла по лестнице наверх, но вдруг остановилась и обернулась ко мне.

— Скажите, — вдруг сказала она своим резким голосом, — почему тцаля Охотников так заинтересовали северные проблемы? Или вы не настолько равнодушны к своей родине, как пытаетесь показать?

Наши глаза — стально-серые, темные до синевы ее и прозрачные бледно-серые мои — встретились. Не знаю уж, как при этом искры не посыпались: я, по крайней мере, здорово разозлилась. Госпожа Лайса смотрела на меня высокомерным, странно холодным взглядом, лицо ее было ясно и спокойно, только светлые брови сошлись к переносице. Она ожидала, что я скажу на это, но я промолчала.

Не дождавшись ответа, госпожа Лайса повернулась и продолжила свой путь. Через четвертый этаж и боковую лестницу она провела меня в небольшую круглую башенку. Мы поднялись по металлической лестнице и через люк в полу попали в полутемную комнату.

Единственное окно было завешано темной шторой, и только по краям пробивались лучики света. Комната была круглой, пред окном стоял громоздкий письменный стол и кресло с высокой спинкой, с другой стороны стола стояло еще одно кресло, невысокое, мягкое, обитое кожей.

— Это мой кабинет, — сказала госпожа Лайса, обходя стол и отдергивая штору. Солнечный свет хлынул в комнату, озарив всю комнату — от вылинявших поблекших половиков на полу до металлических стеллажей с большими книгами в переплетах из кожи. Комната была такая же неуютная, как и сама госпожа Лайса.

Госпожа Лайса отошла к стеллажам. Я опустилась в кресло и повернулась к ней. Госпожа Лайса, подняв кудрявую льняноволосую голову, искала что-то на верхних полках. Зеленый камзол ее задрался, когда она подняла руки, показалась кружевная белая сорочка.

— Вот летописи, которые вам нужны, — проговорила она, оборачиваясь ко мне и уронив на стол передо мной пыльный манускрипт.

Обойдя стол и отодвинув тяжелое кресло, госпожа Лайса села напротив меня, спиной к окну. Ее короткие кудри вспыхнули золотом в солнечных лучах.

— Не стану скрывать, — сказала она своим резким голосом, сплетая пальцы и глядя на меня холодными глазами, — я была удивлена, когда узнала, что вы уже тцаль. Мне кажется… поправьте меня, если я ошибаюсь, — быстро прибавила она, — но мне кажется, что вы еще очень молоды для тцаля. Обычно они бывают старше, не так ли?

Наступило молчание. Словно что-то повисло между нами в пыльном воздухе, пронизанном солнечными лучами. У меня возникло странное ощущение, что это не я пришла к ней за сведениями, что это не мне она понадобилась, но я зачем-то была нужна ей. Она так странно, таким внимательно-изучающим взглядом смотрела на меня.

— Вы много знаете об Охотниках, — медленно сказала я.

Ее лицо, худое, с тонким невыразительными чертами, было абсолютно непроницаемо, только в глазах ее мне почудилась насмешка. Госпожа Лайса переменила позу, откинулась на спинку кресла, закинула ногу на ногу, сплела пальцы на колене и только потом сказала с деланной легкостью:

— Мне приходилось бывать на юге. Лет пять назад. Я искала вас.

— Меня? — спросила я, удивленная: мне показалось, что я ослышалась.

— Наследницу семьи Даррингов. После того, как Кукушкина крепость опустела, я подумала, что, если я разыщу вас и расскажу вам о вашем происхождении, вы…

— Я не помню, чтобы мы встречались, — сказала я, перебивая ее. Мне почему-то — почему? — не хотелось, чтобы она произнесла эти слова: "захотите вернуться".

Губы ее скривились.

— Я не нашла — вас, — сказала госпожа Лайса, — ваш отряд, но не вас. Мне сказали, что вы не вернулись с вылазки, может быть, погибли.

И тут я пропала. Куда-то провалилась на миг, как будто окунулась в воду с головой. Госпожа Лайса говорила, но я не слышала ее. На меня неожиданно нахлынули воспоминания о той вылазке, из которой я не вернулась и в которой, может быть, погибла, ибо я действительно в какой-то мере погибла там, часть меня, моей, тогда еще юной, души умерла — вместе с ним и с первой моей любовью. Я вдруг снова — как наяву — увидела залитую солнцем поляну, темную глянцевую зелень деревьев. Почувствовала легкий ветерок — совсем для летного солнечного дня, только тогда и бывает такой ветер, словно бы не дуновение, а дыхание. Этот ветерок нес сладковатый, смешанный с горечью, неприятный запах — запах горелой кожи. Я снова увидела светло-желтый, свежевытесанный столб, вкопанный посреди поляны, и высокого крупного мужчину, привязанного к столбу с высоко заведенными руками. Это… был последний раз, когда я видела его, самый последний, ибо невозможно свидеться с человеком после его смерти, а я так тоскую по нему… Последний раз. Он был без рубашки, в изодранных кожаных штанах, с грязными босыми ногами. Широкое загорелое лицо его было бледно, мокрые пряди светлых волос свисали на лоб, голубые глаза бессмысленно смотрели в такое же голубое небо. По небу плыли белые барашки облаков. Я увидела снова молодых харрадаев, высоких, сильных парней, совсем еще юных воронят — растрепанные, без кольчуг и шлемов, они суетились возле пленного, переговариваясь, и резкие звуки каргского языка, резкие звуки их оживленных, нервных голосов висели над поляной. А на самом краю поляны, рядом с теми кустами, в которых я пряталась, стояли три дарсая, высокие, тонкие, в черных шлемах и зеленых поношенных плащах. Они наблюдали за пыткой, за воронятами, которые суетились возле пленного Охотника. Учились. Тренировались. На том, кто был тцалем двенадцатого отряда Охотников. На том, кто был моим мужем. А я… я смотрела на то, как я его теряю. Слушала негромкий каргский говор. Дарсаи обсуждали качество пытки. И может быть, среди них был тот, кто спал сейчас на третьем этаже Ласточкиной крепости. И странно, что это кажется мне сейчас совершенно неважным. Я так любила его, боги, мне и сейчас больно думать о нем, но — почему, боги, почему? — я никогда не винила в его смерти Воронов. Он умер очень плохо, страшно умер, но я никого не винила в этом. И смерть его казалась такой нормальной, такой естественной — смерть Охотника от руки Ворона. Нет ничего естественнее в этом мире.

— Вы меня слушаете?

— Да, — сказала я, — я вас слушаю, но чего вы хотите от меня? Чтобы я вернулась? Я не вернусь. Прошлая жизнь, прошлая семья не имеют никакого значения для Охотника.

— О, да! Для вас имеют значение только те монстры, которых вы притащили сюда на хвосте.

— Откуда это слово — «монстры»? Откуда у вас вообще эта ненависть к нелюдям? Я не понимаю, ей-богу, этого, не могу понять, как ни стараюсь…

Госпожа Лайса выпрямилась. Она, в свою очередь, тоже была поражена.

— Не понимаете? — сказала она звенящим голосом, — Не понимаете?! Да все они — враги человеческой расы! — почти крикнула она.

И ведь сказала она не в шутку, не с иронией, а совершенно серьезно. Такое искреннее убеждение прозвучало в ее голосе. Это был тот самый момент, когда я в полной мере осознала, как мы далеки друг от друга — Север и Юг. Север и нелюди и Юг и нелюди — это две совершенно разные проблемы, слишком непохожие; и никогда, наверное, мы не сможем понять друг друга в этом вопросе. Юг и нелюди — это истерейские купцы, отбивающие клиентуру у человеческих купцов, это ремесленники-вранги, делающие прелестные вещицы из природных камней, из-за чего падает спрос на человеческие изделия, это Вороны, угоняющие скот и женщин, разоряющие крестьянские хутора и нападающие на торговые караваны. Вот что такое нелюди для южан — это вороненок, рождающийся у невесть кем изнасилованной дочери, это сгоревший дом, это пернатый истерей, разоривший тебя ради минутной наживы, это уродливый вранг, отбивший у тебя клиентуру. Что такое нелюди для Юга? — Враги. Да, враги, но…. Всегда будут прекрасные бусы из малахита, прелесть которых не соизмерима с их ценой. Всегда будет пение истереев по ночам в соседней лавке, то самое пение, от которого соловьи собирают свои чемоданы и перебираются в другие края, ибо здесь их уже превзошли. Всегда будут проповедники, выкрикивающие с пыльных телег слова о пути Духа и о мирах Духа, о силе сонгов, идущих по этому пути всю жизнь, и о том, что и человек способен на такое. Всегда будет неведомая зверюшка, пришедшая наниматься на работу или просящая милостыню на ярмарочной площади. Мы и они. Они и мы. Да, они враги, но враги — конкретные. Ремесленник, который разорился из-за вранга, не станет ненавидеть истереев — зачем? Истереи, может быть, закупают у него товар. Купец, потерпевший крах из-за истереев, не станет ненавидеть Воронов, ему до них и дела нет. Крестьянин, у которого Вороны угнали скот, с удовольствием возьмет на работу крошку лестринга, этот желтый пушистый зверек работает как трое взрослых мужчин, а плату берет молоком и свежими булками. Разве лестрингов можно назвать врагами — человеческой расы? Правда, если лестринг не устроится на работу, он свои булки будет красть где попало, но человеческая раса пострадает ли от этого? Мы и они. Они приходят из своих земель, чтобы торговать с нами, они нанимаются на работу, они крадут и, случается, убивают. Их никто не любит на юге. Но их не любят точно так же, как горожане не любят крестьян, военные дружины лордов не любят учеников и выпускников Орд-дэ, так же, как южные лорды не любят северных князей. В мире больше нелюбви, мы не любим многое, а любим лишь одно.

А вот что такое Север и нелюди?.. Да, это нильфы, только нильфы и все. Это страшная страна на крайнем севере, где земля сошла с ума и вздыбилась непроходимыми горами. Это страшные существа, приходящие из заснеженной страны и убивающие всех. Ну и что? Вороны тоже убивают и грабят, но они не внушают никому такой ненависти и такого ужаса. Да, их боятся, но так же, как боятся и других разбойников — мало ли лихих людей в степи?

Собственно говоря, почему они так ненавидят? Да, здесь были кровопролитные, страшные войны — в далекой древности. У нас на юге таких войн не бывало, Вороны не до такой степени организованы. Но ведь это было — тысячелетия назад, еще до создания Птичьей обороны. После строительства Птичьих крепостей таких опустошительных войн здесь больше не было, нильфы могли прорвать оборону в одном месте, ну, в двух, но не больше. А последние шесть веков здесь царит мир, но древняя ненависть так же сильна, как в тот день, когда первый нильф прошел по перевалу и спустился в человеческие предгорья. Даже странно. Они здесь уж и не помнят даже, каковы нильфы на вид, но ненавидят — о, как они их ненавидят!

Госпожа Лайса почти не изменилась в лице, но вся дышала негодованием. Я чувствовала, что она готова кинуться в бой, если я решусь вдруг возражать. И я возразила бы, если б знала, что сказать. Но я просто не понимала ее слов, не могла их понять. Я промолчала. Взяла со стола тяжелый том и, положив себе на колени, раскрыла посередине.

Ветхие, с истрепанными краями, пожелтевшие страницы на ощупь были мягкими, как ткань, ломкости и твердости бумаги уже не сохранилось в них. Записи велись разными людьми; некогда, видимо, синие или черные чернила выцвели и стали ржаво-коричневыми.

"…Запись сделана со слов Марсии Гарасдон, помощницы Сильвии Эресунд. Записала я, Горда Эресунд, младшая сестра Зеленой властительницы.

Вчера, под вечер, из крепости Орла пришло в высшей степени печальное известие. Трудно сказать, почему нас не известили из Кукушкиной крепости, но гонец прибыл из крепости Орла. Он привез письмо, извещающее о смерти Иды Дарринг, престарелой Серой властительницы. Сие печальное событие произошло на прошлой неделе, в канун Празднеств Великой Зимней ночи. Госпожа Сильвия весьма расстроена этим событием, ибо находится в дальнем родстве с Даррингами. Но наша всеобщая печаль обусловлена и другим. Ида Дарринг, не смотря на свой преклонный возраст, была величайшей властительницей, и вся Птичья оборона с надеждой смотрела на первую из тайных крепостей, ожидая, что решающее действие в этой войне будет за Серой крепостью. Из века в век переходит это надежда на Серую крепость. Из века в век мы верим в Серых властительниц, в их мудрость и решительность перед лицом врага, но сейчас надежда сменяется беспокойством. Насколько была госпожа Ида сильна духом и мудра, настолько же ее дочери нерешительны и неопытны. Госпожа Сильвия считает, что таков закон природы, ибо у сильных родителей всегда бывают слабые духом дети. Как бы то ни было, дочери госпожи Иды, по мнению всех властительниц, не готовы к управлению крепостью в такой сложный для всего Севера период, однако ж старшая дочь по имени Лорель все-таки опытнее других. Девица уже не юна и показала себя хорошей врачевательницей, однако бездетна и замужем не была, что говорит вовсе не в ее пользу. Однако остальные дочери госпожи Иды и вовсе не годятся. Лисия — совсем еще юная девица, пятнадцати лет от роду, ни к какому ремеслу не приучена, делами крепости, как видно, не интересовалась, однако же способна к материнству и производству потомства, ибо имеет дочь, прижитую от стражника, мужчины благородного рода, кажется, младшего сына одного из наших князей (госпожа Марсия никого из князей по именам не помнит, ибо стара стала и слаба памятью — Г.Э.). Рона — девица весьма своенравная и годами не вышла, ибо десяти лет не достаточно, дабы встать во главе крепости. Если в мирное время такое и случалось, но в военное властительницы такого не допустят. Остальные девочки (еще их три) совсем еще малы годами. Девица же Лорель прожила уже двадцать восемь лет, отец ее давно уже умер, и после него госпожа Ида имела еще троих мужей. Госпожа Сильвия считает, что лучше бы крепость отдать Лисии, поскольку та может иметь детей и является женщиной, госпожа Сильвия, весьма опытная в делах родовспоможения, считает, что Лорель может оказаться непригодной к продолжению рода, однако лишь дети самой властительницы смогут впоследствии претендовать на крепость, и оттого, считает госпожа Сильвия, необходимо выбрать Лисию. Большинство же властительниц считает иначе. Хотя и они смущены тем обстоятельством, что старшая дочь госпожи Иды до сих пор не знала мужчину, это нехорошо, ибо она вполне привлекательна и давно могла бы завести если не семью, то по крайней мере нескольких поклонников и доказать свою способность к материнству…

…Сегодня, в десятый день первого месяца года, Лорель Дарринг, девица, двадцати восьми лет от роду, дочь Иды Дарринг, властительницы Кукушкиной крепости и Риона Уотербланда, мужчины из рода Сфед, была избрана властительницей Кукушкиной крепости. Записала я, Марсия Гарасдон. Да пребудут с нами боги, а также с моей госпожой, Сильвией Эресунд. Вот что моя госпожа изволила написать об этом событии, а также о многих других: нильфы словно звереют с приходом зимы, наверное, им легче сражаться зимой, они ведь привычны к холоду. Атаки их становятся все более угрожающими. Не знаю, сможем ли мы выстоять эту зиму. Боюсь, что близок тот день, когда падет Птичья оборона. Дела в крепостях идут неважно. Недавно пришло известие о смерти Иды Дарринг, Серой властительницы. Серая крепость стала теперь форпостом Птичьей обороны, кто знает, что будет, когда она падет? Трудно сказать, сможет ли Лорель, дочь старой Иды, удержать крепость…"

"…Записано Сильвией Эресунд. Ходят слухи о какой-то неведомой болезни, охватившей дальние деревни. Люди заболевают вдруг и на второй-третий день умирают в страшных мучениях. Но в нынешней неразберихе могут возникнуть самые нелепые слухи, поэтому многие властительницы не верят в эту болезнь…"

"…Записала я, Марсия Гарасдон, со слов деревенских лекарей Мара Истро и Стента Кардона. В последние дни в деревнях по ту сторону реки было много смертей. Умер новорожденный ребенок девицы из рода Истро, родившей без мужа от стражника нашей крепости. Ребенок ничем не болел, однако умер, изойдя криком через двадцать часов после того, как были замечены первые симптомы. На следующий день умерли еще двое человек, так же, как и невинное дитя, покрывшись перед смертью темными пятнами. Люди эти, пришлые крестьяне откуда-то с запада, из разоренной войной деревни, оставили после себя молодую женщину и маленького ребенка. Они пришли в деревню лишь вчера, и никто теперь не знает, кто были эти люди и откуда. Женщина эта лишена рассудка и не может сказать ничего вразумительного. Одета она крайне бедно, как и умершие, в сущие лохмотья. Всего на ней надето платье без рукавов с изодранной юбкой и кофта, а также платок на голове. Волосы у нее светлые, длинные, лицо худое и болезненное. Она, как очевидно, молода и еще не знала мужчин, так что ребенок не может принадлежать ей. Женщина эта совершенно безумна и говорить не может. Ребенок же слишком мал. Лет ему два или три года, он также светловолос и крайне истощен. Одет ребенок в рубашку. От ребенка смогли добиться только той информации, что жили они где-то в деревне далеко отсюда и что на деревню напали чудовища и им пришлось бежать. Один из мужчин был его отцом, другого ребенок не знал. Женщина же была его сестрой, и ее обидели чудовища — уже давно, и с тех пор она сумасшедшая. Как звали отца, ребенок не знает, сестру же его зовут Катора. Самого ребенка зовут Рут, и это мальчик. Сумасшедшую женщину и ребенка взяла к себе врачевательница по имени Манора…"

"…Записано Сильвией Эресунд. Сегодня пришло известие из деревни под названием Выселки, а вместе с известием просьба о помощи. В последние три дня в деревне умерли четыре ребенка в возрасте до четырех лет. Все дети умерли в страшных мучениях, при этом от боли не помогали обычные средства и приходилось прибегать либо к снотворному, либо заставлять их жевать листья кустарника холд, которые являются источником наркотического транса. Еще два ребенка больны этой же болезнью и должны умереть в ближайшее время. Я отослала в деревню одного из наших врачевателей, а также запросила информацию из других крепостей…"

"…Записано Гордой Эресунд со слов Сильвии Эресунд, Зеленой властительницы. Добрые вести, наконец. Нашла ближайшая соседка, Лорель Дарринг, успешно отразила последний штурм нильфов. Лорель Дарринг оказалась не так беспомощна, как казалось вначале. Для женщины, никогда не интересовавшейся ничем, кроме медицины, она справляется очень даже неплохо. Она сумела не только отстоять крепость, но еще и расширила сферу обороны, взяв под защиту ближайшие деревни…"

"…Записано Гордой Эресунд со слов Сильвии Эресунд, моей старшей сестры и Зеленой властительницы. Вчера пришло ужасающее известие. Смерть пришла в крепость Сойки. Люди умирают, затронутые дыханием Времени. Больна наследница крепости, и если то, что говорят про эту болезнь, правда, сегодня она уже мертва, а Сора была единственной дочерью Алой властительницы. Кажется, что даже боги ополчились на нас. Говорят, некоторые врачеватели могут лечить эту болезнь, по крайней мере, такое рассказывают про Лорель Дарринг, но теперь про нее рассказывают и не такое. Удивительно, как быстро эта девушка завоевала наше доверие и наши надежды. Все, вся Птичья оборона теперь верит в старшую дочь старой Иды, все верят, что Кукушкина крепость теперь в надежных руках. Что ж, она показала себя истинной властительницей, однако есть обстоятельство, которое омрачает ее славу. Время сейчас тяжело и безрадостное, но Лорель должна позаботиться о том, чтобы оставить после себя наследников. Она не может не понимать, что это необходимо и должно быть сделано как можно быстрее, но медлит. Медлить в такой ситуации просто непростительно, она может быть убита в любой момент, но она медлит. С другой стороны, я могу понять ее. Лорель непорочна, и для нее, видимо, не может быть детей без любви. Конечно, мужа ей сейчас найти нелегко, но для такой, как Лорель, связь без любви и с недостойным партнером может быть только во вред. А все же, я думаю, ей придется пойти на это, и она сама это скоро поймет. Властительницы не хотели бы вмешиваться в данной ситуации, но, боюсь, придется…"

"…Записано Марсией Гарасдон. Люди все умирают, как будто мало нам нильфов, мерзких тварей, которых непонятно как земля носит. Болезнь эта добралась и к нам, в Ласточкину крепость. Вчера только умерли трое: один стражник, молодой совсем паренек, из потомственных стражников, одна девица по имени Ольга из княжеского рода и еще ребенок служанки, родившийся на прошлой неделе. И так происходит каждый день. Ольга, девица эта, была вовсе не робкого десятка. Она попала в крепость два дня назад. Лет ей семнадцать, росту она среднего, светловолоса и светлоглаза, и по заверениям госпожи Сильвии была некогда вполне хороша собой. Рассказала же Ольга, что ехала из разоренного имения, где опасно было уж оставаться, в нашу крепость, поскольку она ближе всего была расположена. Было с девицей, по ее словам, десять слуг. По дороге, в трех лигах от крепости, напали на них, и что самое удивительное, напали не нильфы, а люди, какие-то разбойники, но с ними были нильфы, и люди с нильфами поделились добычей. Госпожа Сильвия этому рассказу не поверила и приписала это тому, что девица де измучена пережитым, и потому у нее в голове путается. Госпожа Сильвия послала туда отряд, и действительно, следы нильского лагеря были обнаружены, однако же нильфов самих не нашли. Девица эта, Ольга, придя в крепость, была похожа на демона, однако после купания оказалась худой костлявой девицей со следами сильного избиения, а также с обморожениями. Через лицо у нее пролегал безобразный шрам, и сделать с ним ничего было нельзя.

Однако же на следующий день после своего прибытия в крепость девица обнаружила у себя на теле темные пятна, одно на боку, другое под левой грудью. Через час пятен стало больше, и не долго думая, девица вонзила в себя нож и умерла через пять минут. Это была дочь князя Истора. Госпожа Сильвия распорядилась послать ему известие, однако же велела умолчать, что над его дочерью было совершено насилие и скорее всего нильфами…"

"…Записано Сильвией Эресунд. Удивительно, но из семи западных крепостей только Серая крепость выдержала последний штурм нильфов. Говорят, что у Лорель появился советник, взявший на себя руководство военными силами крепости. Рассказы про этого мифического советника ходят самые нелепые. Говорят, что он вовсе и не человек, а неведомый демон ужасающей внешности, похожий на живого мертвеца. Говорят даже, что это мертвец и есть, что это дух одного из великих воителей древности. Еще рассказывают, что Лорель отыскала его где-то в горах и возродила к жизни своим врачебным искусством…. Но все это просто слухи. Последнее время вокруг имени Серой властительницы ходит немало слухов, один нелепее другого…"

"…Записано Сильвией Эресунд. Болезнь, названная дыханием Времени, распространилась по всему северу и не щадит никого, ни князей, ни крестьян, ни властительниц. Сегодня в крепости умерли три стражника, одним из них начальник стражи. Умерли двое крестьян из тех, что укрылись в крепости от нильфов, а также умерла моя младшая сестра Горда. Больны двенадцать человек, среди них мой отец. Сегодня к вечеру он решил покончить с собой, не дожидаясь начала мучений. Вероятно, мне пора назначить преемницу, а лучше нескольких, на случай моей смерти, ибо, как видно, она не за горами. На сегодняшний день всего от дыхания Времени в крепости умерло триста двадцать два человека…"

"…Записано Марсией Гарасдон со слов Сильвии Эресунд, Зеленой властительницы. Сегодня в крепость прибыл Ротгар Свент, живший до недавнего времени в Серой крепости, и рассказал удивительнейшую историю. Все слухи по поводу военного помощника госпожи Лорель оказались правдой. Человек этот, Ротгар Свент, вполне заслуживающий доверия, рассказал следующее. Два месяца назад, во время рейда в горах, стража Серой крепости нашла неведомое существо, отдаленно напоминавшее человека. Похоже это существо было на человека на последней стадии болезни, называемой дыханием Времени, от которой последнее время все мы так страдаем. Это был мужчина, высокий и худощавый, весь покрытый темными пятнами и гнойниками, в лихорадке. Идти он не мог и говорить тоже, но все давно уже познали, что болезнь эта не заразна, и потому его решили отвезти в крепость. Надежды довезти его не было, однако похоронить его все равно надо было, нельзя же было бросать человеческое тело на растерзание нильфам. Однако он не умер. Человек этот, видно, был недюжинного мужества, коль не кричал от боли, хотя боль испытывал, а при этой болезни такие боли, что люди от них с ума сходят, хорошо еще, что не долго эта боль длиться. Когда его привезли в крепость, болезнь зашла уже так далеко, что он должен был умереть в течение ближайших часов. Все тело его словно разлагалось на глазах. Однако госпоже Лорель, и правда, удавалось иногда переломить ход болезни и спасти жизнь человеку, но это всегда ей удавалось только на ранних стадиях болезни, здесь же дело зашло слишком далеко. Но других больных в крепости не было, и госпожа Лорель могла, не лишая других, все свои силы отдать этому больному. И он все-таки не умер, хотя и остался чудовищно безобразен. Человек этот оказался прекрасным воином, и госпожа Лорель во всем полагается теперь на его советы. Имени этого человека никто не знает, и никто не знает, откуда он пришел, ибо в том месте, где его нашли, нет путей на юг, а есть только тропа на север, в нильфскую страну. Поэтому некоторые говорили сначала, что это нильфский шпион, колдовством замаскированный под человека. Но с его помощью Серая крепость успешно бьется с нильфами, потому слухи эти заглохли сами собой. Госпожа же Сильвия выразила надежду, что теперь Серая госпожа, наконец, нашла себе мужчину по вкусу, ибо Ротгар Свент сказал, что госпожа Лорель с этим человеком почти не разлучается и очень беспокоиться за него, когда он уходит на вылазки. Не смотря на его безобразие после перенесенной болезни, госпожа Лорель очень к нему привязалась, и госпожа Сильвия выразила надежду, что в этом году мы услышим благую весть о прибавлении в семействе Даррингов…"

"…Записано Сильвией Эресунд. Война кончилась шесть месяцев назад, но люди все еще умирают. Дыхание Времени веет уже не как ветерок, а как настоящий ураган. Если так пройдет еще полгода, Птичья оборона вымрет и без войны. Умирают молодые властительницы, не успевшие родить еще ни одного ребенка. В семьях Эствигов, Торнстоунов, Марстенов уже не осталось наследниц. Вчера в крепости умерло десять человек, их имен: Ротгар Марденст, Ивона, дочь Истрама, Сильвия из Выселок, дочь ее Мария, неизвестный мужчина, по виду крестьянин, которого нашли на дороге, Лидия Эресунд, моя дочь, Марсия Гарасдон, ее дочь Мара, Марл Эресунд, мой дядя по материнской линии, Вайла Свер, врачевательница из рода Острамов. До хранят их боги на долгой дороге на тот свет…"

"…Записано Сильвией Эресунд. Эпидемия закончилась так же неожиданно, как и началась. Вот уже месяц не было ни одного сообщения о людях, затронутых дыханием Времени. Обезумевшее Время успокоилось и течет теперь спокойно по своему руслу. В крепости почти не осталось людей. Всего сейчас в крепости живет пятьдесят шесть человек, из правящей семьи я одна осталась в живых. Обе мои дочери умерли, умерли мои сестры, отец, тетя и дядя. Марл Калвертон, начальник крепостной стражи, хороший человек и из благородного рода, его я выбрала в отцы моим будущим детям, и он ничуть не возражает. Пока я не собираюсь официально скреплять наш союз, главное сейчас будущее крепости, а вовсе не мое собственное. Вероятно, мне придется поехать в южные княжества, чтобы найти людей, согласных переселиться на север. Необходимо заселить не только крепость, но и близлежащие деревни. Год-другой, и все дома станут уже непригодными для жилья, погода и дикие звери позаботятся об этом. Приезжала Лорель Дарринг, она сейчас в лучшем положении, чем я, в ее крепости уцелело вдвое больше народа, а Кукушкина крепость никогда не была особенно многолюдной. Вся семья Даррингов жива и здорова, за одно это мы должны благодарить богов, это род славный и заслуживающий всяческих благ. Лорель заверила меня в том, что готова оказать мне любую помощь, и обещала прислать нескольких врачевателей. Она сама очень изменилась, я запомнила ее неуверенной молчаливой девушкой, теперь она превратилась в настоящую властительницу, и я рискнула поговорить с ней о том, что она должна подумать о продолжении своего рода. На это Лорель с грустной улыбкой ответила мне, что для этого придется постараться ее сестрам, а она сама лишь должна сохранить крепость в эти лихие годы. "К тому же долго я не проживу", — сказала она. И с тех пор меня не покидает тревога, ибо сказала она это со странной уверенностью. Говорят, что мать ее, Ида, предсказала день и час своей смерти, и возможно, что эти способности передались и дочери. Лорель показала себя сильной и мудрой властительницей, и хотя война кончилась, смерть ее была бы большой потерей для Птичьей обороны. Я все же продолжала настаивать на своем. Я младше Лорель, однако уже с пятнадцати лет правлю крепостью и считаю себя более опытной. Я многое сказала ей, рассказала о себе и своих потерях, рассказала о своей матери, напомнила о том, что сама Лорель является таким ребенком, зачатым не по любви, но только во имя сохранения рода. Она согласилась со всеми моими доводами и рассказала мне в высшей степени печальную историю. Вероятно, что-то не в порядке в ее организме, так как единственный ребенок, которого она смогла зачать, родился до срока и с явными уродствами. Возможно, она уже просто стара для этого. Наши матери рожали и в более старшем возрасте, но первая беременность в тридцать лет, наверное, не может протекать гладко. Лорель разбирается в этом лучше, чем я. Я, правда, осмелилась посоветовать ей сменить партнера, на что она ответила, что муж ее (кстати, замуж она за него не выходила, хотя и называет его мужем) посоветовал ей то же самое, но сама она не позволит другому мужчине коснуться ее тела. "К тому же, — сказала она, — я не хочу, чтобы мой ребенок рос без матери". Она действительно убеждена, что умрет в ближайшие годы. Первый ее ребенок был мальчиком, а у всех властительниц обычно первыми рождаются девочки, и я не верю, что Ида не передала дочери приемов, способных повлиять на пол ребенка, или что Лорель этих приемов не применяла…. Через два дня приехал ее так называемый муж с начальником стражи и еще несколькими людьми. Увидев его, я подумала, что уродство ребенка — это его вина. Я ни разу еще не видела тех, кого Лорель смогла излечить от этой ужасной болезни, но этот человек настолько чудовищно выглядит, что я уверена — от него она не сможет родить здоровое дитя. Я надеюсь, что я не ханжа и способна мыслить здраво, но я и сейчас не уверена в том, что он действительно человек, а не агент нильфов или что похуже. Нет, выглядит он как человек и, в общем-то, не настолько уродлив, разве что эти ужасные пятна так и сохранились на его коже, а глаза его налиты кровью, но от него исходит ощущение чего-то нечеловеческого, какой-то жути. Не знаю, как она живет с ним. Но излечение от этой ужасной болезни все-таки возможно, ибо я теперь видела живое доказательство этому. Если бы Лорель была здесь!.."

Я перелистывала по несколько страниц и медленно читала. Долгое время в кабинете царило молчание, нарушаемое лишь шелестом страниц. Светило солнце. Госпожа Лайса не шевелилась и, казалось, не смотрела на меня, погруженная в свои мысли.

— Ни одного подробно описанного случая, — сказала я, наконец, отодвигая от себя манускрипт.

— Да, — сказала госпожа Лайса своим резким голосом, — Потому никто ничего и не понимает. Хорошее выражение "дыхание Времени", правда? Оно ничего не объясняет и в то же время может значить очень многое.

Я взглянула на нее. Госпожа Лайса сидела, слегка наклонясь ко мне, и улыбалась. Улыбка эта была какой-то странной — глаза госпожи Лайсы оставались холодными, улыбались только губы.

— Что ж, — сказала я, отодвигаясь с креслом от стола и поднимаясь на ноги, — спасибо за то, что показали мне летописи.

— Ну, что вы, не за что…

Она тоже встала и смотрела на меня с любезной улыбкой, но глаза ее были все так же серьезны и неулыбчивы. Госпожа Лайса слегка нагнула голову, словно готовилась к чему-то. Она поправила книгу, неровно лежавшую на столе, и снова взглянула на меня.

— Пять лет назад, — сказала госпожа Лайса своим резким, самоуверенным голосом, но ее тонкое, холодное лицо вдруг дрогнуло, когда она начала говорить, как будто она не уверена была в себе, — пять лет назад я надеялась, что вы, может быть, заходите вернуться в свою крепость…

Я сделала протестующее движение и хотела возразить. Мне вовсе не хотелось выслушивать то, что она собиралась сказать. Но словно немота напала на меня, слова не пошли у меня с языка, я вдруг почувствовала себя страшно усталой. Прошлое не отпускало меня, будь оно проклято, это прошлое!

— …возродить ее, — продолжала госпожа Лайса, воодушевляясь, — Тайные крепости, — говорила она уверенно, словно повторяя давно затверженный урок, — очень важны для целостности Птичьей обороны, но из трех тайных крепостей на данный момент не действует ни одна. Крепость Чайки была взорвана сто лет назад, во время набега морских пиратов. Ее взорвала властительница крепости. Наследниц у нее не осталось. Эствиги, правящая семья крепости Филина, вымерла во время эпидемии после войны. Одно время там был гарнизон, им командовал бывший бандит, но они создали хороший заслон для нильфов. Там, на востоке, набеги нильфов закончились не так давно, всего лет сто назад. Филин — это антипод Чайки, они расположены напротив друг друга, Чайка на острове, а Филин в горах на материке. После взрыва Чайки гарнизон Филина напал на пиратов. Командир гарнизона погиб в этом бою, и крепость постепенно опустела. Я подумала, может быть, вы…

Я тихо вздохнула, представляя, что мне пришлось бы выдержать, если бы она нашла меня тогда, пять лет назад. О, боги, ну, за каким чертом я вернулась сюда? Почему это прошлое, которое, казалось, уже умерло, вдруг снова воскресло и снова мучает меня?

— Нет, — сказала я, — это исключено. Мое прошлое мертво. Я не знаю даже, где находится Кукушкина крепость. И даже если бы знала, это ничего не изменило бы. Мое предназначение — Граница.

Госпожа Лайса прошлась по комнате, энергично переступая с пятки на носок. Тонкие пальцы ее руки бессознательно, по-видимому, сжимались в кулак и разжимались. Наконец, она остановилась у стеллажей, протянула руку, провела пальцем по корешкам книг и резко обернулась ко мне.

— Вы уверены? — сказала она, подходя ко мне и останавливаясь прямо передо мной, — Лорель Дарринг когда-то думала, что ее предназначение — лечить людей. Она собиралась уехать из Серой крепости, она могла себе это позволить, ведь у нее были младшие сестры. Но пришла война, и она поняла, что ее предназначение совсем в другом.

"О, боги!" — подумала я, глядя в ее утратившее уже всякую невозмутимость лицо.

— Я не Лорель Дарринг.

— Вы очень на нее похожи. И мне смешно — смешно, слышите?! — воскликнула она, — слышать, как женщина, которая выглядит, как родная сестра Лорель, говорит, что ее предназначение — не Кукушкина крепость. То, что вы — из Даррингов, увидит даже слепой!

О, да! Это было выражение мыслей Севера. В каждом селении, которое мы проехали на пути сюда, во взглядах людей — торговцев, крестьян, стражников, всех без исключения — я видела кроме почтения еще и этот вопрос: что ты делаешь здесь в черном плаще Охотника, наследница Даррингов? Почему твои глаза — глаза Лорель — глядят с такой беспечностью, неподобающей для истинной властительницы крепости? Почему, если ты жива, Кукушкина крепость до сих пор заброшена? Почему?..

Потому что есть во мне эта звенящая струна. Потому что есть для меня Граница и Вороны с алыми глазами и есть я — для них. Потому что я родилась с этим, я родилась Охотником и умру тоже Охотником. Потому что можно забрать у ребенка ключи от крепости и лишить его памяти, можно освободить его от произнесенных некогда обетов, но невозможно лишить его этой струны. Ничего нельзя сделать с истинным предназначением. Судьба все равно возьмет свое, судьба все равно…. Но вряд ли эта женщина с холодными глазами поймет такие объяснения.

— Я не Дарринг, — сказала я просто, — Моя семья отреклась от меня и забыла о моем существовании. А я и не помню свою семью, понимаете? Я ее и не помню, для меня ее все равно что не было. Знаете, дети в казарме, где я росла, часто вспоминали свое прошлое и тосковали по родным, но мне нечего было вспоминать, Лоретта Дарринг позаботилась об этом.

— Мне кажется, это слишком детская обида, — негромко заметила госпожа Лайса.

— Это не обида, — сказала я, уже начиная уставать от этого разговора, — Я пытаюсь объяснить вам, что моя жизнь началась на юге, там моя подлинная родина. Я не Дарринг, я не имею ничего общего с этой семьей, кроме случайности моего кровного родства с ними. И потом, поймите, я не гожусь на роль властительницы, я не способна отвечать за жизни других людей.

— Вы руководите целым отрядом, — начала госпожа Лайса, но я прервала ее:

— Не руковожу. Всего лишь определяю стратегию его передвижений, а это значит, что я просто лучше других чувствую Воронов. Вы, конечно, многое знаете об Охотниках, но еще больше вы НЕ знаете. У меня сознание Охотника, я не умею, я не приучена заботиться о чьей-то жизни, и о своей тоже. Как бы я ни была похожа на Лорель Дарринг, я — НЕ ОНА. Поймите, поймите же вы, я лишь случайно похожа на нее. Я не Дарринг совсем, я уеду и не вернусь сюда больше никогда в своей жизни.

— Не зарекайтесь.

— Я не вернусь, — сказала я, сжимая правую руку в кулак и ударяя по раскрытой левой ладони, — Хватит с меня и этого визита.

Госпожа Лайса еле заметно усмехнулась на эти мои слова и отошла к столу.

— Я уверена, — сказала она вдруг, — что однажды вы передумаете и поймете, что является вашим истинным предназначением. Вы поймете. Это время однажды придет.

— Мне пора. Спасибо, что показали мне летописи.

Госпожа Лайса, перебиравшая бумаги на столе, выпрямилась и посмотрела на меня.

— Да не за что, — повторила она, — Не за что.

Она придержала люк, пока я спускалась вниз. И последнее, что я видела, была ее странная улыбка, с которой она закрывала крышку люка, отгораживаясь от меня.

Пока я шла обратно по темным коридорам, я была зла и растерянна, и кулаки мои сжимались сами собой. ЗА ЧТО мне это?

Боги, как мне было мучительно и безнадежно тогда, в моем детстве!

Какая пустота скрывалась в моем прошлом — страшная, темная, непроницаемая пустота! Вокруг меня дети тосковали и хотели домой, а мне не о чем было вспоминать и не о чем тосковать. Зачем я вернулась сюда, боги, зачем? Я не хочу, чтобы эта боль снова вернулась ко мне.

Уже смеркалось, короткий зимний день подходил к концу. На лестничной площадке горели свечи, и огоньки их отражались в зеркальной глубине. Я остановилась.

Ведь я не Лорель Дарринг! Люди бывают похожи, что ж тут такого?

А она смотрела на меня — из зеркала, и я смотрела на нее, и чувствовала себя ужасно. Все здесь видели что-то мистическое в нашем сходстве, и я тоже видела что-то мистическое в этом. Как я могу быть так похожа на нее?

Я зашла к себе в комнату и села на пол, закрыв глаза.

.