"Перемирие" - читать интересную книгу автора (Баимбетова Лилия)

Глава 16 Перевал Снов (продолжение)

Ко второй лестнице мы подошли минут через двадцать. Впереди видно было нагромождение камней, поднимающееся к самому потолку. Где-то там были еще рисунки — лошади и буйволы, нарисованные охрой. Кто их рисовал, я не знаю, может быть, наши предки, может быть, древние карги. Говорят, где-то в зале Сталактитов есть еще рисунки — человечки с копьями, буйволы и обезьяны, но я их не видела.

Подувшись на меня минут пять, кейст снова пошел рядом со мной.

— Здесь жил кто-то раньше? — спросил он.

— Я не знаю. Истереи говорят, что здесь раньше, в древности, было святилище или что-то в этом роде. Но сам знаешь, какая у истереев фантазия. Напридумывают себе что-нибудь, потом еще сами в это поверят.

Кейст усмехнулся, но ничего не сказал. Скоро видна стала галерея третьего этажа и черная тонкая лестница. Уступ третьего этажа направлен был под углом, и вертикальная лестница на высоте переходила в лестницу горизонтальную, и метров пять приходилось идти над пустотой по редким металлическим прутьям. Ребята мои остановились и, задрав головы, уставились на это весьма сомнительное сооружение. Один из мердов присвистнул.

— Лесенка прямо для тебя, — прошептал кейст, толкая меня в бок, — Ни за что не поверю, что ты здесь раньше поднималась.

Я натянуто улыбнулась.

— Ладно, — сказала я, — Хватит болтать. Вот упаду тебе на голову, будешь знать.

Но мне и впрямь было не по себе. А деваться-то некуда, и я полезла. Сначала перед моими глазами была темная каменная стена, потом она отдалилась. Снизу я слышала, как переговариваются и чертыхаются мои ребята, поднимающиеся за мной следом. Добравшись до горизонтальной лестницы, я, крепко взявшись за перила, немного постояла и осторожно переступила на следующий прут.

— Эй, тцаль, долго будешь стоять? — крикнул кто-то сзади.

— Хотите, чтобы я свалилась, что ли? — пробормотала я, переступая на следующий прут.

Так, с остановками, я добралась, в конце концов, до твердого пола и присела, дожидаясь, пока выберутся остальные. Странное ощущение усилилось. Я сидела на корточках, разглядывая глиняный пол, и думала о том, что же это такое, что же я чувствую — Воронов? И да, и нет. Ощущение было похоже. И непохоже в то же время. И я сидела и думала, на что же оно похоже, это ощущение. Легкий холодок в груди, тревога, что еще? Пещера ли это путает меня, или я чувствую Занда? Хочу ли я найти его? О, Боги, как я поступлю, когда найду его? Убью? Так ли это легко, ведь я не смогла бы убить сонга, например? Почему я велела своим ребятам не убивать его?

Наконец, последний мерд прошел мимо меня. Я поднялась на ноги.

— Кто-то идет, — сказал другой мерд, наклоняя растрепанную, мокрую от пота голову и прислушиваясь к далекому звуку.

— Летит, — поправила я и раздраженно добавила, — Шлем надень.

Мерд скорчил рожу, но шлем надел. Звук приближался к нам, и скоро ясно можно было различить хлопанье и шелест крыльев. Через миниту к ним прибавились посвист и щелканье, которыми на ходу обменивались истереи, обсуждая что-то. Скоро они и сами стали видны — три встрепанных, тяжело нагруженных истерея с перемазанными перьями. Увидев нас, они несколько притормозили и возбужденно засвистели, переглядываясь. Наконец, один истерей, видимо, старший, с легкой сединой в перьях, что-то повелительно свистнул, расстегнул на животе ремень, удерживающий тяжелый нагруженный рюкзак, и, сбросив рюкзак на пол, полетел к нам. Его спутники тоже скинули рюкзаки и сели на них, как птицы на насест, выпрямившись и сложив крылья.

Старший истерей, подлетев к нам, взгромоздился на камень — так, что оказался вровень со мной, аккуратно сложил крылья, пригладил перья за ушами и что-то просвистел мне, глядя на меня темно-синими сливовыми глазами.

Я покачала головой. Истерей задумался, и перья за его ушами встопорщились, и сливовые глаза затянулись пленкой. Наконец, он встряхнул головой, и глаза его снова заблестели.

— Очень приятно… — сказал он с сильным присвистом и снова задумался, — Очень приятно встретиться… с-с-с… Lovino?

— Да, — сказала я, — Так тоже можно.

Истерей кивнул и прищелкнул клювом.

— А как по-вашему?

— Охотники, — сказала я.

— Да, Охотники… Lovino — Охотники. Да…. Очень приятно, очень приятно…. Куда направляетесь?

Я едва не рассмеялась и с трудом сохранила серьезное выражение лица. Да, очень приятно, и куда же мы направляемся? Кое-кто из моих ребят тоже усмехнулся.

— Ну да, — свистнул истерей, нервно приглаживая перья за ушами, — Мы торгуем с людьми, — он показал когтистой лапкой на набитые рюкзаки, — Несем красивые вещи, — и подобострастно заглянул мне в глаза, — Показать?

— О, боги, — сказала я, — Ничего не нужно. Идите своей дорогой. Мне плевать, с кем вы торгуете, но, знаете, не нужно говорить, что вы торгуете с людьми, если вы зовете Охотников — Lovino.

Истерей издал весьма сложную и длинную трель, склонил голову и, захлопав крыльями, взлетел и повис надо мной в пещерном мертвом воздухе.

— Благодарю… ваз? — старательно высвистел он.

— Вас, — сказала я.

— Ах да, вас. Благодарю, — он снова задумался, хлопая крыльями и обдавая меня потоками холодного воздуха, — Я хотел бы… с-с-с… отблагодарить… ваз… вас. Не сочтите за… с-с-с…

Он задумался, и тут уж я ничем не могла ему помочь: я не могла понять, что он хочет сказать. Истерей словно впал в прострацию, и глаза его снова затянуло пленкой. Он висел примерно в метре от пола, хлопая крыльями, и выглядел совсем уж странно. Наконец, он очнулся.

— С-с-с… — он засвистел, как вскипевший чайник, — Маленький подарок. Не сочтите за… с-с-с… — и, видимо, решив этим устранить все языковые препятствия, он цирковым жестом вытащил откуда-то подвеску на серебряной цепочке. Подвеска закачалась перед моими глазами. Это было кругленькая, с множеством граней штучка из прозрачного синего камня, не слишком дорогая на вид, но не в обычаях истереев дарить дешевые вещи. Я неуверенно протянула руку. Подвеска легка в мою ладонь, и истерей выпустил цепочку. Посвистев, он развернулся и полетел обратно.

Истереи быстренько собрались и, хлопая крыльями, пролетели мимо нас. Я скривила губы и сунула подвеску в карман брюк, задрав тунику.

— Подарки нужно носить, — заметил кейст, подойдя ко мне, — Дай-ка посмотреть на твою побрякушку. Наверняка, стоит уйму денег.

— На, — буркнула я, — Возьми и загони ее на ближайшем рынке.

— Подарки нужно носить, — повторил кейст, — Тем более истерейские подарки. Они всегда дарят со смыслом.

— Мне показалось, что он скорее откупился от меня. Как же, столько людей с оружием…

Кейст, склонив голову, быстро поворачивал в худых загорелых пальцах мой синенький камушек.

— Может, это какой-нибудь амулет, — сказал он, наконец, возвращая мне подвеску, — Надень, посмотрим.

— Да иди ты, — буркнула я недовольно, снова убирая подвеску в карман, — Идем, чего уставились.

И мы пошли. О пещеры — и тьма, и холод, и сырость, и грязь. Ей-богу, по мне лучше карабкаться по скалам, тем более что скалы здесь не такие уж неприступные, скорее наоборот. А здесь — мертвый воздух, здесь пахнет только сыростью и камнем, здесь не цветут цветы, степная трава не колышется под порывами ветра, здесь нет солнца, жаркого или холодного, здесь нет блеклой луны и ярких звезд, здесь не идут дожди и не бывает засух. Это мертвый, плохой, невеселый мир. Здесь только тьма или чадящий свет факелов. Или сумеречный неестественный свет, в котором видишь мир вокруг, когда задействуешь ночное зрение.

— А знаете, — сказал вдруг один из адраев, высокий, костлявый парень с длинными темными волосами и маленькой бородкой, — есть один народ на востоке, в Лунных горах, называется он мамуки…

— Ну, и что? — равнодушно спросил кто-то.

Один смешок послышался среди всеобщего молчания и звука множества шагов. Адрай, не обратив на это никакого внимания, продолжал громко рассказывать:

— Эти мамуки, они верят, что царство мертвых находиться под землей…

— В пещерах? — крикнул кто-то.

— Ну.

Кто-то расхохотался, послышались выкрики:

— Так мы уже там?.. Вот уж не думал — не гадал!.. Слушай, а как там у них с привидениями?

Опустив руку в карман, я нащупала подарочек и сжала его в кулаке. Камень холодил мне руку, и он не нагревался со временем, а ведь, насколько бы я не замерзла, тело мое еще не остыло окончательно. Ведь я ходила и говорила, значит, трупом еще не была.

Что-то, пожалуй, было в этом камешке особенное. Я шла, задумавшись и рассеяно поглаживая камень пальцем, переходя с грани на грань; гладенькая прохладная поверхность была приятно моим пальцам. Может быть, просто проснулось во мне женское начало, ведь, говорят, женщины любят такие побрякушки. Я вспомнила вдруг веклинга с его кинжалом из голубоватого металла, увидела его тонкую высокую фигуру, прекрасное лицо, снова ощутила, почти увидела, как улыбался он — слегка грустной и насмешливой улыбкой, словно смеясь над своим детским увлечением, когда говорил: "Я считал, что он приносит мне удачу". Может быть, эта штучка принесет мне удачу? Другого прока я в ней не видела.

Мы шли по пещерному коридору. Ребята позади меня обсуждали верования мамуков. Адрай, довольный вниманием к своей персоне, продолжал рассказывать о том, что если мамуки возьмут кого-нибудь в плен, то сразу тащат их в пещеры в Лунных горах. Мамуки считают, что это худшее наказание — оказаться живым в царстве мертвых, нежели просто умереть. Ребята хохотали, как ненормальные, их смех далеко разносился эхом по коридорам. Мне и самой было смешно: надо же додуматься до такой глупости, хотя, может быть, в этих пещерах живут какие-нибудь особенно кровожадные твари, медведи там какие-нибудь, они-то и жрут этих несчастных пленников. Тогда, по крайней мере, есть логика во всей этой истории.

Коридор шел к северо-востоку. Сбоку в каменном полу видна была глубокая и узкая канава, образованная текущей водой, вот только воды там не было. То ли больше этот поток не течет здесь, то ли он вообще только в половодье бывает. Возле правой стены тянулись нагромождения каменных обломков. Скоро коридор свернул к северо-западу. Потолок становился выше, а коридор сужался, пока не стало казаться, что мы идем по ущелью. В левой стене показалась ниша, почти ровной овальной формы, за ней снова был коридор, потом мы вышли в небольшую пещеру, посреди которой возвышался глиняный холм. От вершины холма влево поднимался широкий ход, я как-то ходила туда, только метров через десять там был тупик. А жаль, хороший такой ход, с ровным полом, и совсем не скользкий.

Холм мы обошли справа, и метров через пятнадцать вышли в зал Рисунков. Огромный такой зал, можно было бы здесь устраивать роскошные балы, если бы он был где-нибудь поближе к цивилизации. За моей спиной послышались восхищенные возгласы, когда мои ребята один за другим заходили и попадали в почти круглое помещение метров сорока в диаметре, с высоким сводчатым потолком. Потолок весь был в сталактитах. Если прийти сюда с факелами (только факелов нужно много), сталактиты будут играть и переливаться в их свете. Посредине зала проходит высохшее русло.

На восточной стене зала есть рисунки, а правее рисунков, на высоте четырех метров был проход, ведущий дальше. По обломкам я залезла наверх и присела. Стены здесь как таковой не было, потолок снижался почти к полу, но не смыкался с ним, и между ними оставалась неширокая темная щель, в которую мог бы пролезть человек.

— Это, что же, нам туда лезть? — пробормотал мерд, худенький семнадцатилетний парнишка, опустившись рядом со мной на колени, и, опираясь руками об пол, заглянул в щель.

— Это не настоящий шкуродер, — сказала я, — Ты не застрянешь. Не беспокойся.

Ребята рассмеялись.

Я опустилась на пол, опираясь ладонями, и боком проскользнула в щель, стараясь не стукнуться головой. Пол снова снижался; по груде валунов, цепляясь руками, я спустилась вниз и остановилась, поджидая остальных.

— Эй, что вы там застряли? — крикнула я, — Испачкаться боитесь, что ли?

Сунув руки в карманы брюк, я стояла и ждала. И вдруг поймала себя на том, что нервничаю. Надо же! С чего бы это вдруг? Еще немного, еще немного осталось пройти, и я найду его, этого Занда, и убью, если смогу. И все. Тревожиться, казалось бы, не о чем. У меня мало шансов с ним справиться, конечно, но зато какая честь! — ведь даже убитым сонгом быть дано не каждому, а уж зандом…. Ну, что же я так нервничаю? Или это просто близость Занда так сказывается?

— О чем думаешь? — кейст спрыгнул вниз и хлопнул меня по плечу.

— Пошел ты, — сказала я раздраженно, стряхивая его руку, — Да осторожно ты! Куда побежал, свалишься. Идиот…

Слева, почти незаметный в неестественном сумеречном свете, в котором видели и я, и он, был провал со скользкими глинистыми склонами. Сам провал был у правой стены, но склон его, крутой и ровный, начинался уже от левой стены, и здесь можно было лишь быстро перескочить по кромке. Кейст поскользнулся, но восстановил равновесия и засмеялся.

— О, шут гороховый.

— Да ладно, что ты ворчишь.

Я не стала отвечать. Настроение у меня, и правда, испортилось что-то очень резко. Тошно мне стало вдруг, и я встряхнула головой, отгоняя от себя мысли — все-все. Хватит думать, тцаль, хватит, у тебя Занд впереди.

Мои ребята, наконец, спустились. По одному мы перебрались по краю провала на другую сторону. Метров в семи оттуда была еще одна воронка, только с водой. Шли мы медленно, но я все равно чуть не влезла в воду; она здесь такая прозрачная, что и не сразу заметишь. Слева набросаны были жерди, и между ними плескалась вода. По ним мы перешли, но кто-то из моих все-таки наступил в воду. Сзади меня ругались, но я даже не оглянулась. Мне было страшно. Коридор заворачивал и вывел, наконец, в небольшой зал, который мы прошли, не задерживаясь. Торренс, правда, успел пнуть большой сталагмит. Я невольно засмеялась. Но мы пошли дальше. Потолок становился все выше и уже, пока на высоте не превратился в какую-то расщелину. На полу все больше становилось обломков известняка.

И вдруг коридор расширился и превратился в зал. Потолок взмыл вверх. Это последний большой зал на Перевале Снов, дальше залы маленькие, вроде того, где был большой сталагмит (кстати, единственный во всей пещере). Пол зала покрыт был россыпями камней и повышался к востоку. Мы обошли зал с левой, более пониженной стороны и вошли в широкий и высокий ход, резко пошедший вниз.

Коридор был ровный, глинистый, скользкий, как раскатанная ледяная горка. Когда я в очередной раз поскользнулась, кейст взял меня под руку. Метров через тридцать коридор обрывался небольшим проходом, за которым начиналось подземное озеро.

Здесь была маленькая каменная площадка, а за ней черное-черное, с непрозрачной водой озеро. Низкий каменный потолок нависал над озером. Пахло водой, у каменного берега плескались маленькие волны. Все притихли, столпившись на площадке. Странное ощущение усилилось. Озеро было невелико, но другого берега я не видела. Плотная тьма стояла над озером, и тьма эта была не естественного порядка. Словно плотное черное облако висело, отражаясь, над водой, и сердце этой тьмы было где-то там, на другом берегу. И Он тоже был там. Я чувствовала его, я чувствовала, что он стоит и смотрит на нас — на меня. Но он был для меня как эта тьма, как закрытая книга, я знала, что он там, но не видела его души, не понимала, о чем он думает и что он чувствует. Но он был там и ждал — меня.

Торренс присел и, закатав рукав, окунул руку в воду, поплескал там.

— Холодная, — пробормотал он, встряхивая рукой и разбрызгивая воду. Я сняла шлем и провела рукой по волосам, потом, зажав шлем коленями, закрутила волосы узлом и снова заправила их под шлем. Мне было холодно. И снаружи, и внутри, особенно внутри. Мне было не страшно, а именно холодно.

— Где-то должна быть лодка, — сказала я, — Поищите-ка.

— А там есть другой берег? — спросил кейст.

— Да, — отозвалась я, — да, есть, небольшая площадка.

— Есть лодка, — доложил один из мердов, показывая рукой вбок, — Вон там.

Я кивнула, но медлила. Все молчали, слышен был только звук дыхания и плеск волн о каменный берег. С той стороны озера не доносилось ни звука.

— Переправлюсь сначала я, — сказала я, потирая пальцем висок, — Если он меня убьет, то вы уж — как хотите. Вообще-то мы должны его убить.

— Кого — его? — подал голос торренс.

Я взглянула на него. Он сидел на корточках и, задрав взлохмаченную голову, смотрел на меня.

— Шлем надень. Просто его, ясно? Я сама не знаю, кто он.

— Тогда почему одна? — сказал кейст, стоявший рядом со мной, он отвел меня в сторону и продолжал тихо, — Тебе не кажется, что ты делаешь глупости, тцаль?

— Нет. Это мое дело, что я там делаю. Я пошла.

Кейст сделал несколько шагов, провожая меня до лодки. Она привязана была к железному крюку, вбитому в каменную стену примерно в метре от площадки — маленький челн, с одной скамеечкой и одним маленьким деревянным веслом. Кейст, нагнувшись, подтянул лодку к площадке. Опираясь на его руку, я ступила в качающуюся на воде лодку и села на мокрую скамейку. Обернувшись назад, я стала развязывать веревку. Кейст, опустившись на одно колено и опираясь рукой о другое колено, смотрел на меня.

— Что ты делаешь, тцаль? — сказал он, и это относилось вовсе не к моим потугам развязать мокрый узел, — Что ты делаешь?

Я только улыбнулась в ответ и оттолкнулась от стены. Челн низко сидел в воде. Я тихо погрузила весло в воду — раз-раз, тихий плеск. Скоро моя лодка вплыла в облако черноты, и я словно потерялась. Вокруг меня воцарилась тьма непроглядная — внизу, наверху, со всех сторон. Казалось, что я оказалась где-то на краю мира, далеко от всех мест и всех живых душ. Казалось, что никого нет на многие лиги вокруг, и только Занд становился все ближе — странный Ворон, непохожий на Ворона.

Лодка уткнулась в берег. Здесь был небольшой песчаный пляж, я знала это и услышала шорох и скрип песка, но я не видела не песка, ни лодки, ни даже собственных рук. Медленно я вылезла из лодки и остановилась во тьме. Он был где-то рядом. Но я не могла понять — где. Я просто чувствовала на себе его взгляд. Я пыталась представить, как он стоит там, за черной пеленой, и смотрит на меня, но он неподвластен был моему воображению. Я не боялась. Я чувствовала себя как во сне.

Я зажмурилась на миг, вздохнула и тихо-тихо, почти на выдохе, сказала:

— Я хочу поговорить с тобой…. Только поговорить, слышишь?

Ни звука. Ни вздоха. Я оглядывалась вокруг, но вокруг была непроглядная темнота и только. Я не понимала, где он, хотя всем своим существом ощущала его присутствие. "Ну же, — думала я, кусая губу, — Ну же, ответь мне".

— Я выкину меч, если ты хочешь, — говорила я, — но я думаю, слова тцаля будет достаточно. Я пришла с миром. Я хочу только поговорить с тобой. Если ты хочешь убить меня, убей, но давай поговорим сначала. Я сама подставлю тебе шею, слышишь?

Тишина. Я начала нервничать; дрожь, зарождавшаяся внутри, охватывала все мое тело. Я оглядывалась вокруг; я не понимала, почему он не отвечает.

— Ea reno retto toro, — сказала я, — Olato toro? Ea Lovino retto drade tratona. Drogo. Drogo, пожалуйста… Olato toro, Karge! — крикнула я.

И вдруг, когда я утратила всякую надежду, тьма передо мной шевельнулась. Что-то стремительно вырвалось оттуда, сильные руки схватили меня и, развернув в воздухе, прижали меня к стене. Его пальцы сдавили мое горло — я могла дышать, но не могла говорить. Он молчал. Ноги мои болтались над землей — так легко он держал меня, словно игрушку. Я чувствовала его дыхание на своем лице — ровное, редкое, почти неслышное. Он не боялся меня, совсем не боялся, раз оставил мои руки свободными. Я могла бы его убить, мои руки были свободны, его — нет, и он стоял так близко ко мне. Но я не взялась за меч, я протянула руку и коснулась — его, занда. Ткань, мягкая и ветхая на ощупь. Голое тело. Холодная сухая кожа, очень холодная. Осторожно я провела пальцами по его коже. Он не препятствовал мне, но и не отпускал меня. Выступающие ребра. Голое костлявое плечо. Он был высок, очень высок. На худой, с обвисшей кожей шее я нащупала бьющуюся жилку пульса. Не знаю, что чувствуют слепые, когда так ощупывают кого-нибудь, но для меня что-то ужасно интимное было в этом. Мои пальцы прошлись по его лицу. Острый подбородок, ввалившиеся щеки, острые выступающие скулы. Он зажмурил глаз, когда я коснулась его. Пушистые ресницы защекотали мне пальцы. Лоб, покрытый тонкими морщинками. Пряди мягких, спутанных, давно нестриженых волос. Я погладила его волосы — осторожными, легкими движениями. И тут он засмеялся.

Я вздрогнула всем телом. Я ожидала найти чудовище, но за эти несколько мгновений, пока мы стояли так, я поверила в то, что нашла Ворона, просто Ворона…. Но сейчас я поняла, что ошиблась. Так не смеются ни Вороны, ни люди, так смеются только создания кошмарных снов. А он смеялся. Он отпустил меня, и я свалилась на землю, не устояв на ногах. А он хохотал, хохотал, словно не мог больше сдерживаться.

— Кто ты? — сказала я, поднимаясь и потирая свою шею.

— Ты искала меня, — сказал гортанный голос, — И ты не знаешь, кто я?

— Ты устроил эту тьму? Зачем?

Он все смеялся. Смеялся и смеялся, хотя за это время можно было высмеять весь запас смеха на многие дни вперед.

— Я хочу посмотреть на тебя, — сказала я, шагнув вперед.

— Зачем?

— Я пришла за этим, — сказала я просто.

— Может быть, — сказал его голос из темноты, — ты пришла потому, что я захотел посмотреть на тебя… Эсса Дарринг из рода Даррингов.

Я замерла. Дыхание мое на миг прервалось.

— Что ты…. Послушай, я хочу увидеть тебя, — я протянула руку, но возле меня была только пустота, — Я хочу увидеть тебя…

Но чего я хотела на самом деле, я не знала. Я хотела прикоснуться к нему — снова. Странное чувство рождалось во мне — жалость и нежность. Жалость. И нежность. Сродни любви, но не совсем любовь. О боги, о чем я…

— Но я не хочу, чтобы ты меня видела… Эсса.

— Меня так не зовут, — сказала я в темноту, словно бы никому.

— Но будут, — отозвался чудовищно задумчивый голос.

— Нет!

— Ты не веришь, что я могу предсказать твою судьбу, Эсса?

— Один Ворон мне ее уже предсказал.

Только смех был мне ответом.

— Ты видишь меня?

— Да, — промурлыкал его голос из темноты, — Ты похожа на нее…

— На кого? — спросила я.

— …но не сильно. Только телом и лицом, не душой. Она… боялась. Любила, ненавидела, хотела иметь детей. Над ней… словно висела паутина из условностей и привычек ее мира. Она была нежной. И слабой. Она совсем не походила на тебя, Lee Lovino… Ты действительно пришла, чтобы увидеть меня, Эсса?

— Да, — обронила я с пересохших губ.

Наступила тишина. И медленно-медленно воздух передо мной стал светлеть. Я ждала — со странными чувствами. Мне было грустно и… не знаю. Я увидела в сумраке сырой сероватый песок, темную стену. И Его.

Он был высок. Он… Сонги бывают просто страшны, и я не должна была ожидать иного и от занда… Он был и жалок, и страшен, но это было внешнее — просто внешнее…. Но я все равно растерялась. Больше всего он походил на мертвеца. Кожа у него была серая, без малейшего признака вороньей смуглости, даже с зеленоватым оттенком. Череп, обтянутый мертвой кожей; на подбородке и правой скуле расплывались коричневые пятна. Нечесаные черные волосы торчали как пакля. И его глаза… Они были не алыми, а коричневыми, с зелеными вкраплениями. И странно напоминали мне гниющие ягоды. Я старалась отделать от этого образа, но не могла. Лохмотья, висевшие на нем, не могли бы прикрыть даже мою наготу, не то что наготу того, кому я даже до плеча не доставала.

Я смотрела на него и молчала. Он был бос, и ноги у него были худые, как палки. По щиколотку его ноги были покрыты глиной. То, что осталось от его рубашки, висело на одном плече. Брюк на нем не было, но он, похоже, давно перешел ту грань, за которой это имеет хоть какое-то значение.

— Тебе не холодно? — сказала я вдруг с отчаянием растерянности, — Неужели тебе здесь не холодно? Ты выходишь когда-нибудь из этих пещер?

Он молчал и только усмехался мертвыми серыми губами.

— Разве ты не мерзнешь?

— А тебе хотелось бы согреть меня? Ничто, Эсса, не может меня согреть.

— Даже солнечный свет?

— Вынесет ли солнце, если я выйду под его лучи?

— Давно ты здесь?

— Да-а. Очень. Ты даже не родилась тогда, Эсса, когда я пришел сюда…

— Не зови меня так.

— Ты очень мила… Тебя заботит, не холодно ли мне…. А ведь тебя послали убить меня.

— Ну, и что? — сказала я, глядя в его глаза. Так просто сказала. Я, и правда, не видела в этом ничего серьезного, — Хочешь, я тебе плащ дам?

Я потянулась, перемесила сумку на ремне вперед и, открыв, достала свернутый плащ. Я встряхнула плащ в руках, и он развернулся.

— Давай-ка бери. На, одевай.

Я подошла к нему и, подняв руки, накинула плащ на его худые плечи.

— Какая ты милая… — повторил он, — тебя заботит, что со мной происходит… Возможно, ты могла бы мне помочь в одном деле…. Почему тебя так заботит, что со мной? Ах да! Ведь ты не можешь читать меня. Ведь не можешь, тцаль? Так, может быть, ты поможешь мне?.. Ведь ты — тцаль, ты — Охотник, и ты так похожа на нее…. Так похожа…. Но ведь ты не согласишься, не так ли?

— На что?

— Ты веришь в то, что я могу предсказывать будущее? Многие верят. А ты?.. Впрочем, неважно. Знаешь, ведь твою крепость сотрут с лица земли. Я всегда это знал, как и то, что ты придешь и поможешь мне. Твои дочери умрут в муках, твои внучки будут сожжены заживо. Ты этого уже не увидишь. Но ведь ты однажды сможешь увидеть, если захочешь. А другая женщина, женщина с темными волосами, с безжалостным сердцем и твоим отчаянием будет смотреть на тебя издалека. Она тоже металась и искала свое детство среди древних сказок. Но она не роптала, Эсса, она смиренно принимала все, что давала ей жизнь. Все у нее было так же, как у тебя: и двойник в прошлом, и народ, зовущий себя именем птицы, и детство, прошедшее в чудесном месте. Но сама она иная. Ты отвергаешь дары жизни, она же принимает все — открытым сердцем. И однажды она узнает о тебе. Ты смотришь в глубь своей души, а она станет смотреть в туман. И в тумане она увидит твои глаза. Таким, как ты и я, такое недоступно, у нас нет тумана, в который можно смотреть, но я все же вижу ее. И ты однажды увидишь. Увидишь все, и ее, и себя, и то, как Птичья оборона падет, и люди будут умирать на развалинах своих домов. Как умираю я. Как умираешь ты, Эсса Дарринг из рода Даррингов.

И он метнулся во тьму и пропал. Я оглянулась вокруг — я даже ничего не слышала, ни шороха, ни звука. Вокруг снова воцарилась тьма. И вдруг во вспышке света он снова мелькнул передо мной, и в руках его был меч со старинным узким зазубренным лезвием. Я отпрянула, отклоняясь от удара, и почти бессознательно схватилась за меч. Я парировала один удар, другой, отступая по сырому песку. Бой этот происходил словно во сне. Я даже не понимала, что делаю, тело действовала за меня…

Отступая, я споткнулась — черт его знает, обо что. Я отшагнула, теряя равновесие, занд кинулся на меня, и машинально я ткнула мечом в него. И упала.

Он пошатнулся. Я лежала на песке и испуганно смотрела на него. Мой меч торчал из его груди. Крови не было. Занд схватился худыми пальцами за лезвие. Посмотрел на меня. Отступил на шаг. И повалился спиной в воду.

С глухим вскриком я вскочила и кинулась к нему. Он лежал на мелководье и был еще жив. Я опустилась рядом на колени. Мне казалось, мое сердце остановилось. Я не хотела его убивать. Не хотела. Я просто не осознавала, что делаю, до тех пор, пока не увидела свой меч в его груди. И мне казалось, мое сердце остановилось. Я стояла рядом с ним на коленях и не слышала биения своего сердца.

Он был еще жив и смотрел на меня — своими страшными подгнившими глазами. Иссохший палец с длинным желтоватым ногтем промокнул слезинку, побежавшую по моей щеке.

— Ты похожа на Лорель, — сказал он с чудовищной задумчивостью, — На мою Лорель…. На мою дорогую…. Не печалься обо мне…

И замолчал.

Я вся дрожала.

Его глаза оставались открытыми.

Выполнено задание. Выполнено. Вот и все. Но как же мне было его жалко!

Сотворенная им тьма рассеивалась, ночное зрение снова начинало действовать. Скоро я увидела другой берег — совсем недалеко от меня. Парни, столпившись на узенькой каменной площадке, смотрели на меня. Я стояла коленями в ледяной воде, с опущенной головой, и придерживала его голову на плаву. Нестриженые его волосы колыхались в воде, образуя ореол вокруг головы. Глаза были открыты, но уже остекленели и приняли бессмысленное выражение — как два шарика. Он умер. Впервые я жалела, что убила кого-то. А почему — я даже не знала. Я просто плакала, сидя над его телом. Моя рука, державшая его голову, совершенно заледенела. За эти несколько минут я успела полюбить его — той любовью, которой я никогда больше не испытаю. Никогда. На душе у меня было пусто и холодно.

Он умер. Занд с Перевала Снов умер. Я исполнила то, за чем пришла. И могла уйти отсюда. Что я и сделала.

Назад я доплыла быстро — взмах веслом, другой, третий. Челн рассекал черную воду, как горячий нож масло. Но этого времени хватило, чтобы слезы высохли на моих щеках. Челн врезался в берег. Кейст, нагнувшись, вытащил из воды веревку и придерживал за нее качающийся на воде челн, пока я выходила на берег. Потом он выпустил веревку, и челн, покачиваясь, отплыл от берега…

— А если кому-нибудь понадобиться? — спросила я.

— А вплавь…. Или слабо?

И вдруг я замерла, насторожилась. Кейст смотрел на меня серыми своими глазами, и лицо его было бледно и весело.

— Чувствуешь? — спросил он шепотом.

— Возле входа, — отозвалась я тоже шепотом.

— Идем к ним?

— Да, скорее.

— Кровожадность замучила? Убила одного, еще захотелось?

Раздался приглушенный смех.

— Чего смеетесь, упустить их хотите? — шепотом разозлилась я, — Пусть идут, что ли?

— Ладно-ладно, — сказал кейст, отмахиваясь от меня ладонью, — Давайте, пошли.

И с тихим перешептыванием они метнулись наверх.

Сама я медлила. Оглянулась. Поднесла руку к губам.

И побежала догонять свою команду, настраиваясь на предстоящую схватку.

Воронов было трое. Дарсай и два ириса. По крайней мере, сонгом старший из них быть не мог, сонгу ничего здесь делать. Это был, конечно, не торговый караван, но мало ли что может понадобиться Воронам на Перевале. Мы встретились с ними на первом этаже, там, где дневной свет мешался с сумраком пещеры. Сражаться они умели, что и говорить. Услышав наше приближение, они отступили к стене. Оборонялись аккуратно, без особой ярости, не атаковали, от стены старались не отходить. Но… у них не было шансов, и они это понимали, я думаю. Старший из них смог бы, конечно, прорваться к выходу: движения его были неуловимы и легки — так падает на землю лепесток розы, и казалось, что он может находиться в нескольких местах одновременно. Мне редко приходилось видеть такое мастерство боя.

Один ирис с разрубленным плечом пошатнулся, отступив на шаг от стены, и повалился лицом вниз. Другой умер через несколько минут — удар прямо в сердце. А дарсай держался.

Через двадцать минут я начала подозревать, что нам, вероятно, придется его отпустить — или задержаться здесь надолго.

И я не узнавала его до тех пор… пока вдруг не узнала. А ему было все равно. По крайней мере, мне так показалось в тот момент.

— Назад! — крикнула я хрипло своим.

Они отступили. А я смотрела в алые глаза Ворона, думая: "все равно ли тебе?". Я не видела в этих глазах ничего, кроме равнодушия. Может, это и к лучшему.

Я выронила меч, и он упал в грязь — почти беззвучно. Снизу вверх я смотрела в глаза Ворона — не отрываясь. Медленно я сняла шлем, бросила его под ноги и тряхнула головой. Закрученные узлом волосы свободно рассыпались по моим плечам. И защекотали мне шею.

— Окажи мне честь, — еле слышно сказала я. Легким движением я опустилась на колени и, склонив голову, убрала волосы с шеи.

И закрыла глаза, ожидая удара. Шли мгновения. В груди моей было пусто и холодно.

Его пальцы вдруг коснулись моего затылка. Он опустился на колени рядом со мной. Я почувствовала его дыхание у моей щеки.

— Я не могу, — прошептал он.

Моя голова опустилась ниже.

— Отойди, тцаль, иначе они убьют нас обоих.

Я смотрела на глинистое месиво, в котором я стояла коленями. У стены видны были чахлые бледные ростки какой-то пещерной травы — тоненькие-тоненькие стебелечки бежевого оттенка. Боялась ли я смерти? Боялась ли я хоть когда-нибудь смерти? Я не помню. Жизнь Охотника так непрочна, в ней нет места постоянным привязанностям, имуществу — всему, что заставляет цепляться за это земное существование. Как сказал поэт:

Я поднялась на ноги, на миг коснувшись щеки Ворона. Он стоял на коленях, с опущенной головой, и шлем его валялся в грязи. В волосах его прибавилась седины — или мне показалось? Я повернулась к своим ребятам.

— Сначала меня, — сказала я, — Я не хочу видеть, как он умирает.

И наступило молчание.

Сумрак мешался со светом, может быть, потому я не могла понять выражения их лиц. Они молчали, и я молчала тоже. Я ждала и разглядывала их лица: решаться ли они? Не так легко убить человека, Ворона гораздо легче, а уж поднять руку на собственного командира…. Вообще, убивать не так легко, как считают авторы летописей. Убивать легко врагов или тех, кого ненавидишь ты лично, но чтобы убить просто человека, постороннего человека, часто нужно переступить через себя…

Они смотрели на меня. А я смотрела на них. Наконец, кейст убрал меч в ножны, снял шлем и провел рукой по взмокшим коротким волосам. Лицо его было бледно и напряженно. Он облизал губы и тихо и серьезно заговорил, оглядываясь на остальных, словно проверяя, согласны ли они с ним.

— После Перемирия, — сказал он, — у каждого из нас остались друзья по ту сторону Черной речки. Не знаю, что бы стал делать я, если бы встретился с одним из них. Мне не нужна твоя голова, тцаль. И его тоже. И я думаю, все со мной согласны.

Нестройный хор голосов раздался в его поддержку. Все убрали оружие и разбрелись, направляясь к выходу. Дарсай поднялся с колен и, остановившись рядом со мной, коснулся моей руки. Я сжала его пальцы.

— Твои друзья очень… великодушны.

— Не язви, — пробормотала я, испытывая немалое облегчение. А я-то успела себя похоронить. Честно говоря, я не ожидала такого от кейста, он оказался гораздо… чище, чем я. Я на его месте убила бы и Ворона, и Охотника-предателя, даже не раздумывая особенно. Но моя душевная чистота далека от идеала.

…Метрах в пятидесяти от входа на Перевал Снов, на песчаном берегу мы сидели рядом и смотрели на мелкие волны неширокой реки. За нами поднимались ивовые заросли, впереди, за рекой, склоны, поросшие лесом, перемежались известняковыми уступами. На востоке собирались тучи, солнце уже скрылось за облаками. Ветер налетал порывами. Мои ребята сидели поодаль и тихо переговаривались, один из мердов бинтовал пораненную ногу, кейст лежал на песке и жевал травинку.

— Он напророчил тебе беды? — спросил дарсай.

— Не мне. Моим потомкам.

— Все равно плохо.

— Я не хотела его убивать.

— Может, он хотел умереть от твоей руки? Он, наверняка, знал, кто ты, и зачем тебя послали.

— Ты знал его?

— Да.

— А про него?

— О чем ты?

— Он… — я замолчала на минуту, собираясь с духом, — Он сказал, что я похожа на Лорель Дарринг. Он сказал так, будто знал ее…

— Он жил очень долго.

— Неужели он действительно знал ее? — сказала я почти про себя, хотя и не сомневалась в том, что это действительно так. "Она была нежной. И слабой…". Боги, за шесть веков до моего рождения один Ворон уже любил женщину из рода Даррингов. До чего это все нелепо. Шесть веков. Та, на которую я так похожа. И Ворон, ставший зандом. Какой идиотизм.

Мы замолчали надолго. Прямо в зените было голубое небо с прозрачными разводами белых облаков, а вокруг клубились серые тучи, и только изредка мелькали ослепительно белые клубы или в разрывах выглядывало голубое небо.

Ветер был холодный, лес вдалеке шумел под его порывами, а здесь, вблизи, громче всего был шум густой болотной травы. Все остальные травы, хоть и не пожелтели и не высохли, а все же утратили свою летнюю яркость, и только эти болотные заросли, высокие и сочные, блистали яркой светлой зеленью. Под ветром заросли эти шумели громче далеких деревьев, и каждый раз, когда налетал ветер, я поднимала голову: звук был такой, будто кто-то шел по траве.

Все клонилось под ветром. Повытоптанный, потерявший свою гордую высоту, примятый спорыш кланялся и трепетал. Шелестели купы болотной травы. Шумели на ветру широкие листья калины, ветви которой слишком жесткие, ветру их не склонить. Колыхались гибкие ветви черемухи. Шум переходил — то в отдалении, трепетанием множества листьев, то вблизи, где он распадался на отдельные голоса. Иногда шум затихал, и только глазом было видно отдельное колыхание — то лебеда, возвышающаяся над примятым спорышем, то дальние верхушки деревьев. А то просто перед лицом проносилось холодное дыхание. Шумит и шумит, неумолчный. Шумит и шумит.

— Что ты собираешься теперь делать? — спросил Ворон.

Я молчала.

— Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Ты слышишь?

— Я не могу.

Он вздохнул — тихо, почти неслышно. Погляди мое плечо. Мне было зябко на холодном ветру, а, может, ветер здесь был и ни при чем.

— Я не уйду без тебя.

— Я…. Послушай, через месяц я буду в Кукушкиной крепости. Ты помнишь, где она?

Он взял меня за подбородок.

— Что ты собираешься делать?

— Пойти на Совет хэррингов, — сказала я, — И сообщить им о моей отставке.

Он усмехнулся, встал.

Ветер всшелестнул кусты. Ворон оглянулся, метнулся в сторону и исчез в зарослях.

Немного погодя кейст поднялся с песка, и лениво потягиваясь и отряхая рубашку от песка, подошел ко мне и сел рядом, скрестив ноги. Изжеванная травинка все еще торчала из его рта.

— Это он и есть? — спросил кейст.

— Да.

— Силен, — пробормотал он, выплевывая травинку, — Да и ты хороша, — добавил он, вставая, — Шею мне подставить! Надо же! Далеко пойдешь, тцаль. Неужели ты даже не боялась?

— Нет.

— Ну-ну! далеко пойдешь, я же говорю.