"Ответственность" - читать интересную книгу автора (Правдин Лев Николаевич)

НА ПРЕДЕЛЬНОЙ СКОРОСТИ

Машина летела на предельной скорости, это можно было заметить только по отчаянным ударам потрепанных шин и по завыванию ветра за стеклами, потому что спидометр не работал.

Казалось, что машина с грохотом продирается сквозь какую-то плотную, черную массу. Удивительно, как она уцелела, эта хватившая горя машина, да еще при такой лихой езде. Уцелела и уверенно летит сквозь кромешную тьму, вселяя надежду на то, что все кончится благополучно.

И шофер — пожилой, усатый, чисто выбритый — тоже вселяет надежду.

Но, несмотря на это, Таисия Никитична попросила:

— Нельзя ли потише?

— Никак нельзя, — ответил шофер с той почтительной снисходительностью, с какой разговаривают шоферы больших начальников с начальниками поменьше. — На ней, если потише, мотор глохнет. Только на полном газу и тянет, такой у нее характер.

Таисия Никитична покосилась на шофера: разыгрывает или говорит правду? А он ворчливо продолжал:

— Я их, эти трофейные машины, терпеть ненавижу.

Ясно, разыгрывает: машина-то наша, «эмка».

— Какая же она трофейная?

— Считайте, как хотите. Ее сначала немцы захватили, а потом, значит, мы обратно отбили. Чего-то они там с ней сотворили — я не пойму: на малых оборотах не тянет, хоть ты что! Порченая машина. А нашему полковнику нравится. Он тихо не любит.

Все это звучало вполне убедительно. Но, посмотрев на шофера еще раз, Таисия Никитична поняла, что он ее просто разыгрывает. Эта мысль совсем ее успокоила. Зачем ему рисковать? Если и дает такую скорость, то знает, что делает. Все в порядке, и пока можно отдохнуть.

Она закрыла глаза, и сейчас же ей стало казаться, что они никуда не едут, что машина просто раскачивается и вздрагивает от работы мотора, стоя на месте. Нет, пожалуй, это похоже на полет. Или будто они падают в черную пропасть. Летят, ударяясь о какие-то выступы и кренясь то в одну, то в другую сторону. Даже голова кружится.

Вообще-то голова у нее никогда не кружилась. В дороге, во время вынужденного безделья, можно позволить себе роскошно вздремнуть, расслабив тело, и ни о чем не думать. Полет, падение, отдых — все равно. Позади работа, опасности, война. И впереди то же самое…

А когда не было войны? Тоже случались опасности. Незначительные, мирные, но опасности: нелетная погода, когда все равно приходилось лететь, или отсутствие посадочной площадки. Ведь бывали такие случаи, когда ждать было нельзя. Тогда выручал парашют. Но это бывало редко, чаще всего пилоту удавалось посадить самолет.

Саша Ожгибесов замечательный был пилот. Где-то он сейчас воюет? А может быть, уже и отвоевался? Все может быть.

Он был в нее влюблен так почтительно, что скрывал это даже от самого себя, и был искренне поражен, когда обнаружил, что о его влюбленности все знают и даже сочувственно посмеиваются.

В отряде он считался поэтом. Поздравляя Таисию Никитичну с днем рождения, он написал ей:

Те, кто никогда не летал с ним и не видал, каков он в воздухе, могли бы счесть эти стихи чистой бравадой. В полете он был расчетлив и отважен, на земле застенчиво улыбался и старался казаться суровым, чтобы не краснеть. Но это ему почти не удавалось. Самыми счастливыми он считал Ивана Ильича только за то, что он — муж Таисии Никитичны, и Сеню за то, что он ее сын. Он знал, что надеяться ему не на что, да он и не хотел ни на что надеяться…

Должно быть, она и в самом деле задремала, воспользовавшись передышкой. Ей даже померещилось, будто она летит и рядом с ней не усатый положительный шофер, а Саша Ожгибесов. Самолет кренится то в одну, то в другую сторону, ей сейчас придется прыгать. Она посмотрела вниз, но ничего не увидела в сплошной, непроглядной тьме. Ей стало так страшно, как не было даже тогда, когда она только еще училась прыгать с парашютом. Конечно, тогда она боялась, да еще как! И потом всегда перед каждым прыжком все внутри замирало и сжималось, но это совсем не было похоже на то чувство тоски и ужаса, какое сейчас овладело ею.

Она заметалась и очнулась. Здорово: ухитрилась заснуть и увидеть сон. А может быть, то, что она видит сейчас, — тоже сон?

Из глубокой темноты как-то совсем неожиданно выплыл самолет, на котором ей предстояло перелететь линию фронта. Он показался слишком большим и слишком светлым для того ответственного и секретного дела.

Около самолета стояли люди, смотрели на приближающуюся машину и, наверное, возмущались, что их заставили ждать.

Так и есть, едва машина остановилась и Таисия Никитична вышла из нее, она тут же услыхала очень знакомый голос:

— Ждать заставляете, доктор!

Ну да, это Ожгибесов. Ничему не удивляясь, она крикнула:

— Саша!

— Кто это? — спросил тот же голос, и сейчас же Ожгибесов, вытягивая шею, как будто так он лучше мог что-нибудь рассмотреть в темноте, пошел к машине.

— Не узнаете? — спросила Таисия Никитична.

Но он уже узнал и побежал к ней.

— Вы? — спросил он, схватив ее руки и сжимая их. — Да как же так вдруг — вы?..

— Как в сказке. Верно?

— Верно, как в сказке. Или как на войне.

— А вы, Саша, все такой же.

— А мне что? За все время даже не ранен. Я счастливый.

Он так это сказал, что ей сразу стало понятно, как он стыдится этого своего счастья, и она поспешила утешить:

— Я тоже всю войну в санитарных поездах.

— Около войны, — подытожил он.

— Да нет, не сказала бы. Два ранения.

— Меня тоже сбили однажды. А я никого и ни разу. Не та у меня техника — вот в чем дело.

— Над временами властны мы…

— Помните? — оживился он.

— Когда есть время, вспоминаю.

— А ваши где? Муж, Сеня?

— На Урале. Я им написала, чтобы не беспокоились, если долго не будет писем. А у вас кто-нибудь есть?

Он не ответил. Мимо них прошел усатый шофер с ее чемоданчиком. Они, не торопясь, пошли за ним. Вдруг Ожгибесов, как бы вспомнив что-то самое главное, спросил:

— Так это, значит, вас к Бакшину?

— Да. А потом он должен переправить меня дальше. Ничего, Саша, еще навоюетесь, успеете, — проговорила Таисия Никитична, думая, что он завидует ее безусловно боевому назначению. Но тут же поняла, что ошиблась, что тут что-то совсем другое. Он как-то вдруг притих и потом, не то почтительно, не то в чем-то сомневаясь, проговорил:

— К Бакшину…

— А что Бакшин? — спросила она и усмехнулась. — Говорили мне, что человек он отважный и никого не щадит. Себя в первую очередь.

— В том-то и дело, — уже у самого самолета проговорил Ожгибесов. — Себя он нисколько не щадит, и никого он не щадит. Я ведь его давно знаю… И хорошо, что вы у него не задержитесь…

— Не время теперь заботиться о себе, — вздохнула Таисия Никитична и сейчас же поняла, что она говорит совсем не то, что надо сказать человеку, который ее любил и, как видно, продолжает любить и которого она, может быть, никогда больше не увидит. Но ничего другого не могла придумать.

Они только на минуту, потому что больше не было времени, остановились у металлической лесенки. Она оглянулась и встретила напряженный взгляд его остановившихся глаз. Такие глаза она видела у него только в воздухе и только если приходилось мгновенно принимать решение. Какое решение намерен он принять сейчас?

Над ними в овальной двери самолета стоял кто-то из членов экипажа и, по-видимому, тоже ожидал решения своего командира. И еще оттуда выглядывало очень румяное лицо молоденькой девушки. По выжидательному выражению этого лица было видно, как она все понимает, что там происходит внизу между командиром и этой красивой докторшей.

— Ну, что же? — удивленно спросила Таисия Никитична. Тут же ей пришло в голову, что он может истолковать ее простой и ничего не значащий вопрос как насмешку над его нерешительностью.

Его глаза посветлели от тоски. Таисии Никитичне стало не по себе, словно она вдруг озябла.

— Счастливо вам, — проговорил положительный шофер.

— Спасибо, — ответила она, не оглядываясь.

А потом она положила ладони на плечи Ожгибесова и, привстав на носках, поцеловала его — в губы, долгим поцелуем.

— Законно, — довольным голосом сказала девушка над ее головой.

Считаясь, должно быть, только с законами войны, она не сомневалась в законности поцелуя. Но, кажется, не все ей было ясно, потому что, усаживаясь рядом с Таисией Никитичной на ящиках, она участливо спросила:

— Фронтовой?

— Никакой, — улыбнулась Таисия Никитична, — просто хороший человек.

— Ясно, — с явным сомнением протянула девушка.

Она обиженно замолчала, тем более что самолет взревел изо всех сил, отчего все внутри его задрожало, и разговаривать просто не имело смысла. Все равно никто ничего бы не понял.

Самолет, старый и довольно потрепанный транспортник Ли-2, тронулся в путь. Он долго раскачивался на взлетной дорожке полевого аэродрома и, подпрыгивая, бежал в кромешной тьме, словно не решаясь оторваться от земли. Таисия Никитична снова подумала, что на этот самолет возложено непосильное для него дело. Одна надежда на летчика. Ожгибесов. Ему Таисия Никитична до того привыкла доверять свою жизнь, что даже никогда и не думала об опасности.

А тут почему-то подумала, и не столько о своей жизни, сколько о том, что будет, если они не долетят. Ведь сейчас все зависит не только от качества самолета или от умения и отваги летчика. Мысль о смерти никогда еще не посещала ее. Может быть, оттого, что насмотрелась на чужие смерти?

Наконец самолет оторвался от земли, сразу успокоился и загудел ровно и удовлетворенно. Нет, все-таки Ожгибесову, как и всегда, можно доверять.

— Этот летчик, Саша, просто милый мальчик, — немного напрягая голос, проговорила Таисия Никитична.

Девушка недоверчиво взглянула на нее:

— Мальчик? Не сказала бы.

— Он моложе меня.

— Это ничего не значит. Видела, как вы целовались.

Девушка перестала сердиться, даже подмигнула.

— Нет. Это я его поцеловала, — внесла ясность Таисия Никитична. — Он хороший парень и давно влюблен в меня. Еще до войны. А у меня муж и сын.

— Ничего это все сейчас не значит, — с отчаянным оживлением повторила девушка. — И никому не надо… Сдерживать свои порывы — зачем? Никому не надо, и никто не осудит.

Она так настаивала на своем, что пришлось рассказать всю небогатую событиями историю Сашиной любви. На высоте две тысячи метров и при скорости триста километров в час этот рассказ не мог занять много времени.

— Мы с ним не встречались больше с самого начала войны… Это что? Линия фронта?

Девушка ответила!

— Тут везде фронт.

По тому, как она держалась и как говорила, и по ладно пригнанной одежде было видно, что воюет она не в первый день и обо всем у нее есть свое прочное мнение. Рассказ Таисии Никитичны не очень-то ее взволновал и ничего ей не объяснил.

— Нам все должно проститься, если живы вернемся. Все, что сам себе простишь, то и все должны простить.

— А если не останемся живы?

— Тогда скажут: погибли как герои. А у героев какие же грехи? У героев только подвиги…

Она помолчала, вспомнив что-то нелегкое, и медленно договорила:

— И мы простим все тем, которые в тылу. Я в Ленинграде три дня жила, аппаратуру получала. Насмотрелась всего. Вот фашистам проклятым ничего не простим. Я злобы набралась на всю жизнь. Ни одному фашисту не должно быть прощения.

Она не считала себя очень уж молодой: на третьем курсе филфака училась. Зовут Валя, Валентина Косых. Коренная уральская фамилия. На фронте с сорок второго. Радистка. Переводчица.

— Вы говорите по-немецки?

— Учила в институте. Немцы меня сразу понимают, а я их. У нас тут разговоры простые и короткие…

— Я тоже учила немецкий, да все, наверное, перезабыла. Вот с вами и попрактикуюсь.

Оказалось, что Валя специальностью своей недовольна. Мечтала стать снайпером, в тайге выросла, стрелять умеет, и неплохо, но подвело зрение. Предложили в медсестры или в связь. Согласилась. А что делать? Конечно, от радиосвязи иногда вся жизнь отряда зависит, но лично ей не го нужно. Не для того стремилась на фронт. И Бакшин это понимает, идет навстречу. Тем более, что есть второй радист. В самый раз такому рацию таскать и сидеть в укрытии. Нет, он парень ничего, у Бакшина плохие не задерживаются. Фамилия его Гусиков. А как звать, не знаю, и, кажется, никто не знает. Гусиков — и все. Нет, он ничего, только чересчур себя переоценивает, как будто это очень уж важно, чтобы он невредим остался.

— По-моему, это для каждого важно.

— Жизнь человеку дана, чтобы жить. А как? Это каждый по-своему понимает. Наш Батя говорит, что жизнь человека имеет значение только в коллективе и для коллектива.

— Ну, это уж общие слова.

— Не знаете нашего Батю. У него нет общих слов. У него все слова от глубокого убеждения. Он говорит только то, во что верит. А уж он-то убежден, что его собственная жизнь имеет значение, только если она необходима для общего дела.

— А вы-то сами как думаете?

— В общем так же. Нет, проще даже. Умирать сейчас или через двадцать лет — какая разница? Наверное, вы думаете, что я авантюристка?

— Нет, — резко ответила Таисия Никитична, — это не авантюра и, по-моему, не героизм. Так думать — просто отчаяние, когда уж ничего не останется. Край.

— По краю ходим, — отозвалась девушка из темноты.

— Надо думать о победе, а не о смерти.

— Победа и смерть — это рядом. Ох, чтоб тебя!..

Словно ударившись о какое-то невидимое препятствие, самолет резко провалился. Несколько бесконечных мгновений продолжалось это тошнотворное падение, и снова ровное гудение и не ощутимый в темноте полет.

— Воздушная яма, — сказала Таисия Никитична и услыхала спокойный и чуть возбужденный голос:

— Тут не успеешь и понять, какая воздушная, а какая взрывная. Скоро прилетим.