"Стена" - читать интересную книгу автора (Лонг Джефф)

1

Дует ветерок. Он несет с собой мелкие поводы для того, чтобы отвлечься: то ли аромат деревьев, то ли напоминание о вечерней прохладе, то ли песенку из приемника автомобиля, проезжающего на три тысячи футов ниже. Так ли, иначе ли, но искушение всегда нашептывает на ухо.

Высоко над землей кончики пальцев ног проскользнули по камню, пальцы рук впились в почти невидимые неровности. Женщина поворачивает голову. Даже не так: она делает это мысленно и всего на одно мгновение. Но и этого достаточно.

Камень отталкивает ее.

Стена наклоняется. Небо тоже наклоняется. Неровности, за которые она держится… уже не держится. Она падает.

Сейчас, после восьми дней подъема, адреналин сгорает в ее теле точно так же, как обычный сахар, содержащийся в крови, — как дополнительное топливо для организма, и потому в начале падения она даже не ощущает страха. Она спокойна, ей даже любопытно.

Это состояние знакомо каждому альпинисту. В одно мгновение ты сохраняешь контакт с опорой, а в следующее оказываешься в пустоте. Как раз для этого и нужна страховочная веревка. Она ждет.

Ее мысли вновь начинают успевать за движениями тела. Формируется самая естественная первая мысль: «Мои руки!»

На протяжении всей жизни человека, от колыбели до могилы, он с помощью рук осуществляет едва ли не все взаимодействие с миром. «Как свою ладонь…» Руки отдают. Руки берут. Руки движутся и формируют окружающий нас мир. Но ее руки окаменели. Или время остановилось.

Десять пальцев застыли в прежнем положении, держась за опору, которой больше нет. Одна рука все так же тянется вверх, вторая, полусогнутая, находится ниже. Колено одной ноги вздернуто высоко вверх, а вторая нога вытянута на всю длину с оттянутым носком ступни, обутой в скальные тапочки. Ее, пожалуй, можно было бы принять за статую балерины, упавшую с пьедестала.

Кратковременный паралич не тревожит ее. Голливуд любит показывать, как жертвы таких ситуаций плывут в воздухе, лихорадочно размахивая неестественно вывернутыми конечностями. На самом деле, когда скалолаз совершает восхождение, он не прикладывает мучительных усилий для того, чтобы предотвратить падение, а полностью поглощен подъемом. Если же опора вдруг исчезает и ты срываешься, это бывает больше всего похоже на то, как мотор автомобиля клинит на полных оборотах. «Окоченение» — формальный термин, все равно что трупное окоченение, rigor mortis. Твои мускулы напрягаются. Память тела отключается, пусть даже всего на одно мгновение. Не важно, что разум уже успел все понять. Твое тело упрямо верит, что все еще принадлежит живому миру.

Что ее удивляет, так это продолжительность мгновения. Время растягивается, как резиновая лента. Мгновение куда больше, чем мгновение. Больше, чем два мгновения. Терпение, говорит она себе.

Когда веревка натянется, она ощутит сильный рывок за талию. Все ее тело встряхнет так, что мало не покажется. Она знает, что и как произойдет. Она давно уже не девочка.

Ее синапсы[1] начинают неистово бить тревогу. Она освобождает сознание от медитативной концентрации на том, что гражданские назвали бы неподвижностью, а скалолазы — прилипанием. Скала отъединилась от нее. Теперь она заставляет свое тело отъединиться от скалы. Ее пальцы приходят в движение. Она начинает включаться в собственное падение.

Весь последний день они изо всех сил пытались преодолеть полосу рыхлых пород между двумя участками несокрушимого гранита: светлого и темного. Упоры в этой пограничной области ненадежны, как песчаные замки, и чем дальше, тем труднее было страховаться.

И поэтому она была вынуждена подняться слишком высоко над последним вбитым крюком, держась за крупные кристаллы кварца, и уже почти дотягивалась до большой трещины. Она уже видела вершину. Возможно, это ее и подвело. Возможно, у нее слишком рано промелькнула мысль, что вершина покорена.

Как только они оторвались от ровной почвы, каменная скотина начала яростно сопротивляться, отстаивая каждый дюйм. Они делали все, что было в их силах, чтобы убедить себя и гору в том, что это всего лишь соревнование, а не война, что здесь нет ничего личного. И вот внезапно гора нанесла свой удар. Проявился территориальный императив каменной глыбы. Эль-Капитан ни в какую не желает сдаваться.

Часть ее мозга пытается детализировать опасности, сопровождающие это падение. Очень много зависит от состояния веревки, веса падающего предмета — она весит 108 фунтов — и дистанции падения. Слабой может оказаться любая составляющая системы: ролик блока, один из карабинов, крюки, веревка. Самое слабое звено в этой цепи — человеческое тело.

Оказавшись в горизонтальном положении вниз спиной, совершенно беспомощная, она смотрит сквозь все еще растопыренные пальцы. Веревка, как розовая змея, образует в воздухе над нею большие свободные петли. Сама же она плывет в необъятном воздушном пространстве.

Мимо проносится темный контур. Это в поле зрения попадает и исчезает бивак, где она провела минувшую ночь. Они хоть знают, что я падаю? На этой скорости лагерь оказывается для нее последним из ориентиров. Стена сливается в сплошное пятно. Волосы с вплетенными в них радужными бусинками хлещут ее по глазам.

Если не считать скрежета ее собственных зубов, она падает в полной тишине. Снаряжение не проявляет себя ни единым звуком. Даже ветер не свистит. О, донесся отзвук музыки, словно искра в мозгу. Босс, Брюс Спрингстин. «Филадельфия». Поцелуй Иуды.

Она падала много раз. Ни один альпинист, доходящий до такого уровня мастерства, уже не думает о том, что нужно, мол, считаться с притяжением земли. Просто учитываешь его как один из факторов. До нее вдруг доходит, что она считает удары сердца: шесть, семь, восемь…

Ее падающее тело начинает расслабляться. Наконец-то.

Веревочные петли расправляются. Веревка — ярко-розовая линия — занимает положение точно в центре ее неба. Страховочная беседка сдавливает ее тазовые кости.

Веревка резко натягивается, издав протяжный басовитый звук отпущенной тетивы лука.

Веревка подхватывает ее. Она обретает вес, огромный вес — целую тонну разрывного усилия.

Остановка — или начало остановки — делает ее кошмарно уродливой. Ее руки и ноги раскидываются в стороны, как у куклы. Она слышит, как скрипят ее позвонки. Голова откидывается назад, все тело сотрясается, как медуза, шея выгибается, открывая горло прямо к зениту, а потом она оказывается лицом к лицу с распахнувшейся внизу — за спиной — бездной.

В долине все еще совершенно тихо. Разгар осени. Листва сияет красным и оранжевым. Но в красоте ощущается голод. Пандемониум. Там тебя смогут проглотить заживо. Она отдергивает голову от гипнотизирующего зрелища. Подавляет его. Выключает.

Веревка. Она протягивает руку, чтобы схватиться за нее.

Вершина. Она заставляет себя сосредоточиться.

Устремив взгляд вверх, она вздыхает, это первый вдох с того мгновения, как она сорвалась, — жадный, захлебывающийся глоток воздуха. Она задыхается, как будто вырвалась на поверхность после долгого пребывания под водой.

Ее кулаки стискивают веревку. Солнечный свет окрашивает розовым скальные гребни. Она беззвучно ругается, она полна боевого духа. Они были уже так близко — оставались считанные часы. Падение дорого им обойдется.

Она ругает себя за спешку. Они рассчитывали закончить маршрут к ночи. Теперь у них оставался последний галлон[2] воды, да и продукты они подъели почти до последней крошки. Они даже заранее отпраздновали свою победу. Тупицы. Вот и сглазили. Стена допускает движение только в темпе, установленном ею самой. Полная предвкушений, слишком сильно стремящаяся попасть на ровную землю, она чересчур засуетилась.

Она болтается на конце веревки.

Ее подбрасывает вверх и вниз над пропастью. Одиннадцатимиллиметровая веревка с оплетенным сердечником рассчитана как раз на такие вот случаи. Пятидесятиметровый кусок — стандартный канат, применяемый при восхождениях, — имеет прочность на разрыв до пяти тысяч фунтов. Исследователи пещер не любят «динамических» альпинистских веревок: на них слишком сильно болтает в темных бездонных шахтах. Зато для альпиниста эластичность — это все равно что рука Бога Спасителя.

Ее сознание заполняется дальнейшими мыслями. Она не собирается возносить благодарственные молитвы. Судьба — это действие, вот какова ее мантра.

Веревка все еще подергивается, но она уже занялась оценкой понесенного ущерба. Падение могло пройти и хуже. Она могла удариться о стену, могла оборваться страховочная упряжь. Канат мог закрутиться вокруг ее ноги или перехватить шею. Если бы не многолетние занятия йогой, о которых она не забывала нигде и никогда — ни в спортзалах, ни в комнатах общежитий, ни в квартирах друзей, ни в палаточных лагерях, — ее позвоночник сейчас походил бы на раздавленное яйцо. Но она цела, не ранена, даже не обожгла ладони о веревку. Неприятные ощущения еще появятся, но, видит бог, не раньше, чем она снова прочно устроится в седле.

Болтаясь между землей и небом, она приводит себя в порядок. Лес внизу становится темнее. Полоса солнечного света переползает через кромку стены и скрывается из виду. Нет, до ночи они не успеют никоим образом.

Зная, что ничего не получится, она все же пытается подтянуться вверх на тонкой канатной струне, и, конечно же, у нее ничего не выходит. Он слишком тонок, слишком сильно натянут, как провод. Она прекращает попытки, чтобы сохранить силы. Она устраивается поудобнее в страховочных ремнях и ждет. Чтобы подняться по веревке, ей нужен зажим «жумар» и стремена. Кто-нибудь из спутников спустит ей все необходимое; они скоро поймут, что случилось.

Ей не терпится вернуться к верхнему краю стены над пустотой и закончить то, что она начала. Это больше, чем упорство, больше, чем стремление вновь вскочить в седло. Она переполнена энергией, ее распирает от избытка эндорфинов. Все совершенные ею движения совершенно свежи в памяти. Она знает, что и как нужно сделать. Ей удалось разгадать шифр.

Ну же, девочки, давайте. «О-го-го!» — кричит она. И ждет.

Пока идут секунды, она мысленно репетирует предстоящие движения: пальцы левой ноги сюда, упереться в кристалл белого кварца, потянуться направо, всунуть пальцы в щербину, замаскированную пятном солнечного света.

Мысленно она проделывает весь отрезок пути до большой трещины, уходящей прямо к горизонту. До трещины оставалось так мало — еще одно движение, и каменюка была бы побеждена. А теперь день потерян. Так что насладиться дарами моря и вином в ресторане «Горная хижина» удастся только завтра вечером.

Наконец до нее доносится сверху вниз, сквозь пустоту, голос из их лагеря в вертикальной пустоте. Один-единственный слог — ее имя. Но это еще и предупреждение. Она слышит в голосе боль и отчаяние.

Что-то там не так. Ее падение почему-то вызвало в лагере панику, никакого другого объяснения она не находит. Сжимая в кулаках веревку, которая все еще продолжает упруго раскачиваться, она глядит вверх — как раз вовремя, чтобы увидеть, как розовая оплетка каната лопается.

Несмотря на всю свою прочность, веревка ненадежная вещь. Песчинка, попавшая в оплетку, капелька кислой мочи, даже солнечные лучи могут нарушить цельность сердечника. И тогда веревка разрывается даже на самом пороге святыни. Край пропасти — не лезвие ножа, но это все равно острие.

В пятидесяти футах вверх, как раз там, где веревка скрывается из виду, вдруг расцветает цветок. Такое случается, когда лопаются нейлоновые волокна, и похоже на маленький белый взрыв. Еще это похоже на трюк фокусника, у которого простая палочка вдруг превращается в букет цветов. Хризантемы, просто очаровательно! Но она-то знает правду о происходящем.

Быстро, по-птичьи, она украдкой заглатывает немного воздуха. Верить! Она изо всех сил вцепляется в веревку, страстно желая, чтобы весь мир застыл, чтобы веревка срослась воедино, чтобы ее тело сделалось легким, как перышко. И тут же резко наступила невесомость.

От этого ее сердце останавливается. Она шепчет: «Нет».

Этот путь должен был закончиться вовсе не так. Ты карабкаешься вверх, напрягая все силы, забираешься на высоту и там словно танцуешь с солнцем. Если же ты падаешь, то падаешь изящно, и веревка спасает тебя. Ты выздоравливаешь, если в этом имеется необходимость, и вновь обретаешь мужество. Запиши на счет, затяни узлы и продолжай восхождение. На этом стоит мир. Восхождение продолжается. Всегда.

Подчиняясь физическим законам, оборвавшаяся веревка переворачивает ее на бок, а потом лицом вниз. Так она и движется, встречая грудью ураган, созданный ею самой.

Она могла бы закрыть глаза. Она хочет это сделать. Но, конечно, не может. Это последние мгновения ее жизни.

Воздух сразу же делается холоднее. Цвета изменяются. Вместо золотого меда — синь ледяных вершин. Она достигла теневой зоны. Уже?

Это падение совсем не то, что все прочие. Это проходит в сопровождении совершенно недопустимых мыслей. Еще не было такого, чтобы у нее не оставалось надежды. Это самый сильный удар. Она движется навстречу последней секунде своей жизни. Она не может сделать ровным счетом ничего, что помогло бы исправить положение. И все же она надеется. Не может не надеяться.

Бег мыслей приостанавливается. Умение постоянно контролировать себя становится у таких, как она, второй натурой. Даже приближаясь ко дну пропасти, она лихорадочно прикидывает дальнейшие действия. Фоном ко всему, что проносится в ее мозгу, звучит: как кошка, приземляйся, как кошка. На руки и ноги. Легко, как кошка.

Альпинисты испытывают природное почтение к явлению падения. Их обсуждают, обычно возле походных костров или в долгих поездках, смакуют легенды, анекдоты и личный опыт, говорят о падениях, которые переживали, видели, и даже о тех падениях, которые случались во сне, вот только что это был сон, как-то позабылось. Все учатся на ошибках. В сообщениях о несчастных случаях почти всегда упоминаются даже не обязательно имена жертв, но, конечно, их маршруты, и даты, и типы снаряжения и уточняется состояние скал, льда или снега в тех местах, где произошла беда. Часто указывается и температура. Все, что поможет неведомому казаться понятным.

Многие альпинисты относят понятие «предельной скорости» к моменту столкновения с землей. На самом же деле этот термин определяет то состояние, когда падающий предмет перестает наращивать ускорение. Сопротивление воздуха становится равным массе предмета, помноженной на силу притяжения. Твое падение не начинает замедляться, но весь выигрыш в том, что оно не делается быстрее. И все.

Все эти соображения мгновенно проясняются в ее голове. Миллионы синапсов отчаянно предупреждают об опасности. Единым валом нахлынули образы, слова, забытые запахи и эмоции. Она помнит искры походного костра, тонкий аромат дыма кедровых дров, вкус его губ, его пальцы. Бабочки, берег, мама, песенка, по которой заучивали алфавит. И еще, и еще…

Предельная скорость для человека составляет в среднем 120 миль в час, или примерно 165 футов — длина пятидесятиметровой веревки — в секунду. Но для того, чтобы достичь состояния нулевого ускорения, требуется время.

За первую секунду она пролетела всего шестнадцать футов. К концу третьей секунды — 148 футов, к концу шестой секунды около 500 футов. Значит, чтобы достичь предельной скорости, ей придется пролететь примерно полмили. Этим все сказано. Ей осталось жить еще восемнадцать секунд.

Ветер врывается в ее легкие. И попросту высасывает оттуда весь воздух. Из-за него она глохнет — или это кровь с таким ревом бьется в голове?

Она приказывает себе смотреть. Держит глаза широко раскрытыми. Больше она уже никогда ничего не увидит.

Земля не мчится ей навстречу. Если уж на то пошло, она раскрывается шире, делается глубже и просторнее. Она словно галька, брошенная в неподвижную воду, только вместо ряби здесь большие концентрические пространства земли.

Ласточки уступают ей путь.

Лес делится на отдельные деревья.

Вдалеке, за дорогой, черная полоса реки рассекает белый осенний луг.

Какая красота. Она заполняет все ее существо. Можно подумать, что она никогда не видела ничего подобного.

Она знает, что химические вещества, содержащиеся в крови, несомненно, переключают ее мысли с того, что происходит, на нечто другое. Как еще объяснить это ощущение избранности? Или удостоенности? Или освобождения? Она никогда не испытывала подобного экстаза. Это великолепно. Я прохожу прямиком сквозь кожу мира.

И все же она отбивается от рая. Слава слишком великолепна, пропасть слишком маняща. Все это означает ее смерть. Она мгновенно переходит от восторга к отчаянию.

Если бы только ей удалось перевести дыхание. Здесь нет никаких умеренных состояний. Страх, экстаз, мучение — все неистово, все чрезмерно. Смерть. Она держит это слово под контролем. Пытается держать.

И здесь же итог всех ее восхождений, и всех ее амбиций, и всех желаний, которые она когда-либо испытывала. Собрать их вместе, и они достигнут луны, а ради чего? Она испытывает еще одно потрясение. Она погубила свою жизнь. Свою бесплодную жизнь. Всю жизнь валяла дурака. Впустую.

Именно тогда она заметила своего спасителя.

Между деревьями там был просвет, и в просвете находился он, крошечная одинокая фигурка, ползущая по дну долины. Он направляется к Эль-Кэпу. Но пусть это невозможно, но так оно и есть — он со всех ног мчится, чтобы помочь ей.

Все сразу меняется. Ее страхи отступают. Грызущие душу волки укладываются и замирают в неподвижности. Великое спокойствие смиряет бурю.

Я не одна.

Это так просто. Кем бы этот человек ни был, он спешит к ней. Никаких иных объяснений не может быть.

Для женщины, у которой не осталось никаких шансов, не существует случайностей.

С огромной высоты, прорезая воздух, она смотрит, как он продвигается между деревьями, низко согнувшись под тяжестью рюкзака. Он, несомненно, альпинист и далеко уклонился от главной тропы. Его путь должен пересечься с ее путем. Это предначертано. Это судьба. У нее нет ни малейшего сомнения. Кем бы он ни был, он путешествовал по земле, и шел за своими мечтами, и отмерял свои дни исключительно для того, чтобы встретить ее.

Если бы только он поднял голову. Она хочет увидеть его лицо. Его глаза.

Почти над самыми деревьями она раскидывает руки. Она представляет себя каким-то блаженным существом. Воздух поет в ее пальцах, перьях ее крыльев.

А он все еще не замечает ее. Она хочет, чтобы он поднял голову и увидел ее. Она хочет, чтобы он тоже раскинул руки и поднял ее. Всей силой любви, имеющейся в ней, она любит этого мужчину. Все ее воспоминания, все ее существо сейчас пребывают в его объятиях.

Ее сердце увеличивается, делается гигантским. О, как она любит эту жизнь! Ей нужно так много сделать. Хотя бы еще один закат. И дети, боже…

Она вламывается в лес, успев подумать: «Прости меня».